«Я поцоватый заяц, я конченый мерзавец…» – неожиданно запел телефон, лежащий на столе в ресторане «Семифреддо». Несколько человек за соседними столиками повернулись ко мне улыбками.

– Это прокурор, – объяснил я, чтобы ничего не объяснять. Люди понимающе закивали.

Для каждой группы людей в телефоне есть свои позывные.

Клиенты вызванивают песню «Помоги мне…» из «Бриллиантовой руки», любимая – «Упаси тебя боже лукавить со мной», коллеги и подчиненные из офиса – «Another Brick in The Wall» группы «Пинк Флойд», что же касается друга детства Толика Кацмана, то он – «поцоватый заяц». Просто и понятно.

Анатолий был коренным одесситом. Моя мама говорила ему, что он еврей-тысячник: один идиот на тысячу умных. Толик не обижался и обещал в дальнейшем стать хотя бы сотником. Мама ушла из этого мира, не дождавшись.

Кацман эмигрировал юнцом из Одессы в Германию в начале семидесятых, объявил берлинским властям, что он этнически их человек, что он пострадал от фашистов и коммунистов и поэтому нуждается в срочной и обширной денежной сатисфакции.

В то время немцы безоговорочно верили несчастным эмигрантам из СССР.

Толик хотел, получил и долго получал все возможные благоденствия и социальные пособия Федеративной Республики:

– как фольксдойче – гражданство. Помогло легкое знание идиша;

– как пострадавший во время Второй мировой войны. Доказательством служило фото дедушки (фас и профиль), арестованного в двадцать четвертом на Привозе за карманную кражу. На дедушку Толя был похож оттопыренными, как у сахарницы, ушами, носом и немного характером;

– как инвалид из-за перенесенной в детстве ангины. Толик рассказывал властям, что он практически импотент и от этого очень страдает. Иногда он пытался доказать это помощнице врача на медосмотре и поэтому еще получил пособие за «дурку»;

– как безработный. Это была чистая и единственная правда в его биографии. Толя никогда не работал и работу считал унижением;

– и, наконец, как многодетный отец и многодетная мать одновременно. В доказательство «привозной ариец», или, вернее, «ариец с Привоза», публично кормил некую девочку Сонечку грудью. То, что ребенку было чуть меньше шестнадцати, кое-кого смущало, но думать об этом «дойчландам» было как-то нетолерантно. Дети должны питаться в любом возрасте.

В 2000 году официальные немецкие негодяи засомневались в правдивости жития одессита и начали расследование. Но деньги платить продолжали. В 2013 году расследование подошло к концу, и стало ясно, что «херр» Кацман дурил Бундесу голову больше сорока лет. «Кацман капут!» – сказали немцы и объяснили почему. Разведкой было установлено, что единственная связь Толика с Великой Отечественной войной заключалась в том, что во время оккупации Одессы румынами бабушка Кацман два раза в год, первого мая и седьмого ноября, бесплатно давала подпольщикам в знаменитых одесских катакомбах. Перенесенная в детстве ангина на половую сферу «херра» Толика, как он уверял, не повлияла, и количество сделанных им детей было огромно. Никто и не скрывал, что дети Анатолия объединены в международном движении с сайтом на «Фейсбуке» под названием «НПГ»: «Наш Папа – Гондон». С Сонечкой была вообще запутанная история. Во-первых, выяснилось, что она была не дочкой, а во-вторых, Толик ей грудь не давал: там было все по-другому, и за это сажают. А в-третьих, «Соня – не дочка» ни с того ни с сего родила такого же лопоухого, как Толя. Пособие по безработице вывело налоговую Германии из себя окончательно. Выяснилось, что циничный обманщик всю свою сознательную жизнь спекулировал антикварным фуфлом, искренне считая, что на настоящих предметах гешефт не сделаешь, и налоги никогда не платил. «Истинные арийцы так не поступают!» – решили власти и, присмотревшись через сорок лет, с ужасом обнаружили, что Анатолий Кацман – еврей! Моему другу детства грозила долгая тюрьма, лишение гражданства и многомиллионный штраф. Толик обиделся, обозвал всех антисемитами и навсегда уехал на следующую (после главной исторической родины) родину – в Москву. Здесь никого не интересовало этническое происхождение Кацмана, так же как элементы биографии и работы в подполье его бабушки Хаи, и то, что молодую жену Толика зовут опять-таки Соня, и почему их первенец Беня младше мамы всего на пятнадцать лет. Москва, в отличие от Берлина, была на редкость нелюбопытна.

Лучшей мелодии, чем «поцоватый заяц», для звонка Толи Кацмана я найти не мог.

– Группенребе, привет! – услышал я знакомый голос. – Как поживает гхений адвокатуры?

Я молчал, как гефилте фиш об лед. Толику можно было не отвечать. Он обычно разговаривал сам с собой и иногда даже начинал спорить и покрикивать себе в ответ.

– Ты знаешь, где я? Так я тебе отвечу. Я в Тель-Авиве.

Безопасных стран для Толика осталось не так уж много. Германия постаралась разослать его координаты по всей Европе. А вот обе родины, может быть, даже в пику немцам, Кацмана любили. Старые счеты…

– Ты мине очень нужен! Я тут при приличных лавэ. Шо такое недоверие в трубке уже? Я не могу разбогатеть без твоего разрешения? Я высылаю тебе бизнес-класс на завтра. Но в самолете много не ешь. Тетя Роза уже сегодня умрет, чтоб она была жива и здорова, и завтра на поминках будет очень вкусно. Ты любишь шкварки и шашлык из гусиной печенки со штруделем и корицей? Ой, я тебя умоляю! Оставь свой холестерин на работе и прилетай налегке. Нет, ты шо, не понял? Толик за все платит. Чус!

Я сидел в шоке, без движения, вросший в стул, совершенно онемевший, проглотив морской язык и жареные помидоры с салатом. От удивления я начал жевать что-то невкусное.

Очнулся я, когда сосед по столу пытался достать из меня часть своей салфетки. Кого-то из нас двоих ему стало жалко.

Запив салфетку граппой, мне пришлось рассказать друзьям про тетю Кацман. Про Толика и так все всё знали.

…Розочка была в Одессе известнейшим персонажем. Всю свою сознательную жизнь (после покупки диплома фельдшера) она проработала «мадам пи-пи». Сначала в туалете на Привозе, а уже потом в лучших одесских ресторанах. Как сортирный работник, Роза Львовна зарабатывала очень серьезные деньги. Мой дедушка шутил, говоря, что Роза Кацман берет из туалета работу на дом, иначе объяснить такие заработки было нереально. Город сходил с ума, глядя на Розочкины бриллианты. Когда тетя возвращалась с работы, вид у нее действительно был какой-то серый и слегка обоссанный. Но в субботу!.. В субботу Роза одевалась так, что бульвары трогались мозгами, и даже Дюк поворачивал голову ей вслед с пьедестала. Кроме того, она была на редкость красива и прекрасно сложена. Зеленые «висячие» глаза подчеркивали два огромных изумруда в еврейских ушах. А костюмы «Шанель» появлялись у нее раньше какого-нибудь захолустья типа Женевы. Советские моряки везли из загранки все самое лучшее только ей и брали новые заказы. От косметики и нижнего белья до вечерних платьев и перчаток. Всех членов семьи Кацман в приличные дома не пускали, но для нее делали исключение. Она была замужем восемь раз, и из них семь мужей умерли почти своей смертью.

В конце восьмидесятых Розита Шмулейббовна, которая для «облегчения» стала Розой Львовной, приватизировала несколько важнейших «очков» в городе и избыток денег начала инвестировать в high tech.

Говорили, что ее первым мужчиной был Лейзер Иосифович Вайсбейн, в миру – народный артист СССР Леонид Утесов. Свечку никто не держал, но то, что они подкалывали друг друга всю жизнь, я помнил с детства. Леонид Осипович шутил, что никогда не встречал невинную девушку с таким опытом бытия и поэтому в темноте сначала подумал, что к нему прислали Розочкину учительницу географии, а бывшая школьница говорила, что к утру на пустом месте Леня мог бы хотя бы что-нибудь и спеть…

В девяносто пятом хозяйка всех туалетов сказала, что пора переселяться туда, где хорошая медицина. И эмигрировала в Израиль.

Все было бы с Розой хорошо, если б только она на всю жизнь не сохранила некий профессиональный жаргон. Но за ум и красоту «хозяйке фарфоровой горы» прощалось даже это…

…Она полулежала, по-прежнему красивая, несмотря на возраст, и довольно презрительно смотрела на поднос с едой, стоящий перед ней, когда я входил в отдельную палату израильской больницы «Шиба».

– Толя, освободи кабинку, мне тоже нужно, – сказала Роза родственнику, увидев адвоката. – И пусть уберут этот ужас. Я еще не съела котлетку, а она уже стала настоящим говном.

Забрав обогнавшую время еду и покорно помахивая ушами, Анатоль оставил нас с тетей тет-а-тет. Тетя вздохнула.

– Шурик, я обожала твоих родителей, и у меня были «ха-ха хи-хи» с обоими твоими дедушками. Я не хочу, чтобы мне было за тебя жарко на том свете, как за моего босяка Толю.

– Розита, дорогая! Что такого я сделал?

– Ничего. А то бы ты тут не стоял… Но у меня к тебе дело. Я дала Толику немного денег, чтобы мне не стыдно было лежать в больнице. На них он еще прислал тебе билет, который стоил столько, шо мы с доктором подумали: «Это все…», и я уже начала прощаться с этим миром. Но я люблю тебя, как родного, и поэтому выжила с трудом. Я сейчас скажу за Толика и его брата. Если один – босяк, то второй – просто ходячее недоразумение. Но у них есть дети, и это все, шо у меня есть. Не считая денег, которые я в Израиле экономила, как могла. Здесь же не как в Одессе. Здесь за все надо платить, и все дорого. Я даже воду спускала наполовину, так экономила, ты не поверишь. И теперь я скажу тебе пару слов за их детей. Я хочу оставить им гельд [ «деньги», идиш], но оставить так, чтобы они получали всю жизнь понемногу, как я геморрой при советской власти. А оставить деньги Толе с Фимой – это все равно что накормить унитаз икрой. Ты знаешь, что такое «траст»? Кого я спрашиваю… лучшего адвоката и внука Рувы? Ты видишь, я плохею на глазах. Конечно, ты знаешь, что такое «траст». Так вот, я хочу открыть траст в Лихтенштейне, и это сделаешь ты. Но у меня наличные… Я все поменяла по пятьсот евро, скажи спасибо, это занимает мало места. Но ты меня и детей не обманешь? Сделай честное лицо, я тебя прошу, чтобы я умерла спокойно.

Я сделал честное лицо и спросил:

– А сколько денег?

– Пять миллионов евро, и деньги здесь, под кроватью, – ответила тетя Роза и, закрыв глаза, испустила дух…

Пришлось оглядеться вокруг и открыть окно. В палату ворвался жаркий израильский воздух весны. Будто поняв ситуацию, кондиционер заработал сильнее.

Мадам Кацман пукнула еще раз.

Я взял с тумбочки «антипотно-подмышечный» део и побрызгал воздух. Насколько я помнил, остальные дамы в семье Кацман пользовались вместо дезодоранта лаком для волос. Они считали, что так аристократичнее.

– Тетя, это очень сложная и опасная работа. Вывести наличные деньги из Израиля совсем непросто. И как их ввести в Швейцарию? А еще надо положить на счет в банке. А потом открыть траст. И сделать туда перевод. Сорок процентов. И то из уважения к «ха-ха хи-хи» с дедушками.

– Шурик! Ты шо, больной на голову? Или работал адвокатом на живодерне? Задуши уже меня сразу! Два. Два процента. Ну два с половиной! И то в память о дедушках, которые были моими первыми мужчинами. Ты уже «да» или будем говорить за попрощаться?

– Тетя Роза! Вы меня не поняли. Сорок процентов от общей суммы после всех транзакций ляжет на траст, и считайте, что это подарок. – Я хорошо знал эту семью и умел с ними разговаривать.

– Гитлер тебе тетя Роза! О чем вообще с тобой можно иметь дело?! Шо я еще сделала в жизни, шо ты стал таким перед Пасхой? Какой хороший был мальчик, когда тебе было пять лет. Зачем ты вырос?

– Тетя, вы хочите шо, а то я решил потеряться на пару часиков и отдохнуть. – В палату заглянул Анатолий, который чувствовал, что может появиться в завещании, поэтому на всякий случай решил перейти на «вы», в знак уважения к возрасту и исходя из культуры одесского поведения.

– Потеряйся! – сказала тетя. – И забери с собой этого секс-символа адвокатуры. Он еще не разделся, а уже меня «сношнул» по самые бакенбарды.

Я встал и направился к двери.

– Сядь обратно, бандит! Тебя никто не отпускал. Отработай хотя бы билет и гостиницу.

Через час мы обо всем договорились, расцеловались и начали считать купюры.

К вечеру я попытался оторвать от пола чемодан, на котором спала «мадам пи-пи».

– Из тебя биндюжник, как из кошачьей мочи – «Вдова Клико»! – заметила Роза Львовна, наблюдавшая за моими действиями. – Возьми уже такси за свой счет раз в жизни.

Два дня в Тель-Авиве мне понадобились на то, чтобы по телефону организовать траст в маленьком горном княжестве, перебросить туда деньги с моего личного счета, получить первичные документы и принести все документы Розе в больницу. Я должен был это срочно сделать: тетя за свои деньги могла прогрызть печень даже Тутанхамону. Содержимое чемодана я положил в местную ячейку. Как перевести деньги из живого состояния в нормальное обратно на мой счет, я приблизительно представлял.

Толик звонил каждые пятнадцать минут днем и ночью с одним и тем же вопросом: «Тетя про меня не забыла?» В Шаббат он звонил чаще.

Я отвечал честно, но уклончиво: «Жди приятного сюрприза и вообще будь к тете поласковей и как-то поближе, что ли…»

Оставив княжеские оригиналы клиентке, я улетел в Москву.

Через две недели раздался звонок:

– Это Роза. Меня выписали из больницы. Я гуляю по набережной и записалась на танцы. А еще за мной ухаживает этот шлимазл [ «неудачник», идиш] Толя. Еще пару дней, и этот ужас предложит мне секс. Что ты думаешь?

– А вы мне это говорите, чтобы я ревновал? Соглашайтесь, тетя Роза. Тайна останется в семье. Или вы боитесь за свою дефлорацию?

– Ха! Не делай мне мозг. Просто у меня в жизни не было такого пожилого идиёта, как он. И в постели тоже. И, кстати, привези обратно чемоданчик.

– Роза Львовна?!!

– Испугался? Шо такое? Спусти воду, я пошутила. А вообще – приезжай немедленно. Стой там и слушай сюда… – тетя перешла на шепот. – У меня есть еще один. Такой же. И я уже знаю, что делать… Мы будем инвестировать в спутниковую связь. Ты можешь сделать фонд? Я тебе расскажу за доходность. Билет купишь сам.

В ночь перед вылетом ко мне приехала Соня, жена Толика. Соня до четырнадцати лет жила в Одессе, а после четырнадцати с Кацманом.

– Саша! Мне кажется, у моего мужа кто-то есть и он мне изменяет. Вот уже больше месяца он сидит в Израиле около этой старой грымзы и шлет мне эсэмэски, что все будет скоро в порядке. Я не верю, и у нас дети. Скажи мне правду. Какой бы она ни была. Даже если она страшная и ей восемнадцать лет. Но мне нужно знать. Пожалуйста.

От волнения Соня постоянно грызла мацу и ногти.

– Послушай! – ответил я. – Стопроцентная гарантия: кроме родной тети, Толика в Израиле ни одна женщина не интересует… Он к ней слишком привязан. Так что успокойся.

Соня вздохнула и пошла в нашу гостиную вылавливать мелких кацманят, играющих в футбол моим коллекционным фарфором.

Фарфор было жалко, но Кацманы являлись частью моего детства и молодости. Как и Толику, я должен был им все простить.

А тетю Розу с чемоданами я практически уже любил. Конечно, не так, как мои дедушки, и даже не так, как ее племянник Толя, но все-таки…