Под такой шапкой 23 января 2002 года появилась в «Известиях» полоса, посвящённая моей подруге Лене. На самой большой фотографии – они вдвоём с Юрой, он курит трубку.
В октябре 2003 года посол Великобритании в Москве вручил Лене Высший орден Британской Империи.
Что же за тридцать лет после моего сватовства произошло? На этих страницах я оставила Лену соискательницей искусствоведческой кандидатской степени. «Остепенившись» она долго прозябала в Библиотеке им. Ленина, редактировала журнальчик для внутреннего пользования под началом полковника ГБ (ибо в журнальчике печатались переводы из зарубежной печати).
Запомнился эпизод: Лена возвращается вечером к себе на Кутузовский 4, ждёт автобуса; к ней подходит милиционер и говорит: «Пройдёмте». Дело в том, что на моднице Лене заграничное, признаться, броское пальто-макси в широкую продольную серо-чёрную полосу. Подозрительная личность! Ей с трудом удаётся уломать блюстителя порядка доставить её не в милицию, а по месту жительства к отцу и мужу, чтобы удостоверился…
Перелом в биографии Лены Немировской произошёл, вместе со всей постгорбачёвской страной, в дни августовского путча 1991 года. Трое суток они с Юрой провели у Белого дома, впервые с чётким сознанием причастности к Истории. В те дни Лене позвонил знакомый журналист из парижского журнала с просьбой написать о пережитом. Лена написала, присовокупив свои соображения о необходимости «окультуривания» российской политической жизни. «В Москву едет для встречи с Ельциным мадам Лалюмьер, генеральный секретарь Совета Европы. У неё будет свободный вечер, и мы посоветовали ей зайти к вам. Изложите ей на двух страницах, по-английски, свои мысли», – посоветовал Лене французский журналист. Мадам Лалюмьер с шестью советниками сидели у Лены с Юрой допоздна. Потом Лену пригласили в Совет Европы, передали ей письмо от Лалюмьер с обещанием моральной и финансовой поддержки; придуманный Леной проект зарегистрировали, и 3 апреля 1993 года состоялся первый семинар Московской школы политических исследований.
За десять лет «Школу Лены Немировской» закончили более шестисот молодых региональных лидеров, депутатов всех думских фракций, администраторов, бизнесменов, предпринимателей, журналистов. Критерий отбора при приёме – чтобы это были люди успешные и порядочные, «открытые к развитию». «Быть эгоистом естественно, быть гражданином – искусство», – сформулировал суть дела Юрий Сенокосов. Семинары проводятся в подмосковном Голицыне, а также в регионах и заграницей – в Страсбурге, Лондоне, Нью-Йорке… Учиться быть гражданином приезжают из бывшего СССР – из Армении, Грузии, Белоруссии, Эстонии, с Украины, из других стран – Болгарии, бывшей Югославии. По своим политическим взглядам ученики самые разные – либералы и коммунисты, центристы и радикалы, социалисты и консерваторы.
Учителя – западные эксперты, такие как английский либерал лорд Дарендорф, историк и профессор Гарвардского университета Ричард Пайпс, комиссар Совета Европы по правам человека Альвар Хиль Роблес, федеральный канцлер ФРГ Гельмут Шмидт, пресс-секретарь Маргарет Тэтчер, по сотне в год: приезжают охотно, безвозмездно. Форма занятий – диалог между молодыми россиянами и лучшими западными умами, теоретиками и практиками открытого общества. Здесь учатся терпимости, учатся свободно мыслить, уважать чужое мнение, не поступаясь своим.
Юра тем временем трудится день и ночь, выпустил штук сорок книг. Как бывает «театр одного актёра», так и издательство при «Школе Лены Немировской» – это издательство одного человека, Юрия Сенокосова. Читателям, причём не только ученикам Школы, стали доступны работы Поппера, Пайпса, Хаксли и десятки других, не проникавших сквозь железный занавес.
Штат у Лены минимальный, главное она делает сама, никому не перепоручает. Синхронные переводчики первоклассные. Её часто нет в Москве, она мотается по всему миру – изыскивает фонды, – денег всегда не хватает. Налаживает контакты. Вот какой удивительный прорезался у моей Ленки организаторский талант, когда дали свободу!
Примечательно и замечательно также то, что по инициативе Лениных выпускников аналогичные школы заработали в Болгарии, Монголии, в странах бывшего СССР, бывшей Югославии, и, конечно, в самой России.
А что в тот судьбоносный август 1991, в своём прекрасном далеке, делала я? Неизменная, вот уже двадцать лет, августовская гостья Камиллы и Марчелло в монастыре Бадия ди Тильето в Лигурии (доставшемся Камилле от деда – посла, а тому от прадеда – кардинала, который в свою очередь получил его в дар от папы Инноченцо X), я проснулась рано утром 21-го от стука в дверь.
– Включи радио! В Москве государственный переворот! – театральным шёпотом оповестил меня Марчелло и побежал дослушивать последние известия.
Понять, что там происходит, из отрывочных сообщений было невозможно. Электричества, и стало быть телевизора, в Бадии не было. Я заметалась.
Ага! Пуповина ещё не перерезана! – прокомментировал моё состояние Марчелло.
Я промаялась часа два и сдалась, попросила его отвезти меня на вокзал. В Милане, войдя в дом, включила телевизор и уже больше его не выключала до конца.
Позвонил Антонио Кариоти из римской газеты «Воче репуббликана» («Республиканский голос»). В тот день, видимо, все органы печати гонялись за русскими в Италии; все были в отъезде – время отпускное. Номер моего телефона ему дала сотрудничавшая в «Воче» Лия Львовна Вайнштейн. Застав меня дома, он так обрадовался, – на безрыбье и рак рыба! – что немедленно набросился с вопросами. Интервью, как ни странно, получилось неплохое, – Лёва Разгон потом хвалил. Начиналось со слов: «Прерывающимся от волнения голосом синьора Добровольская…» и т. д. Хоть я и предупредила, что политикой не занимаюсь и что почти десять лет, как оторвана от России, внятно разъяснила разницу между Горбачёвым и Ельциным и вообще немножко напозволяла себе… От прогнозов, однако, воздержалась.
Успокоил меня умница Ренцо Бенцони, не напрасно женатый на ленинградке Марине и проработавший много лет в Москве директором филиала Итальянского коммерческого банка.
– Без паники! – пресёк он моё хлопанье крыльями. – Я пришёл к выводу, что у этих путчистов кишка тонка! (По-итальянски это звучало хлеще)
И он был прав. Обошлось малой кровью.
С Леной и Юрой мы нет-нет да и ухитряемся пообщаться. Когда у них семинар в Италии, то непременно. А весной 2002 года, после семинара во Флоренции и в Валь Д’Аоста, мы провели четыре отдохновенных дня в Стрезе на Лаго Маджоре. На Рождество 2003 съехались в Мерано – Лена с Юрой из Москвы, Таня с Леоном и пятилетней Катей из Лондона и я из Милана. Жительница Мерано, моя бывшая венецианская студентка Вероника Дапра нас опекала, устроила нам новогодний ужин со всеми онёрами.
Ко всеобщей радости к нам в Мерано, из своего второго дома в Мадонне ди Кампильо, через высоченные Доломиты, приехали на полдня Джанпаоло и Грациелла Гандольфо, ещё ни разу не видевшие Кати (Это экземпляр, достойный внимания: фантазёрка-царевна с русалочьими глазами). За рулём был Харви, бывший муж их дочери Мади, профессор древнерусской литературы Иельского университета, симпатичный кладезь премудрости. С Гандольфами не хотелось расставаться – первоклассные итальянцы, умные, сердечные, добрые: свои.
«Ведь это всё любви счастливые моменты», поёт Окуджава, и призывает: «Давайте восклицать, друг другом восхищаться, высокопарных слов не надо опасаться»… Именно в этом ключе мне хочется писать о своих друзьях. Мне их так не хватало и не хватает.
Разлука с близкими это та дорогая цена, которую платят за эмиграцию. Правда, в середине восьмидесятых грянула перестройка. Лев Разгон в восемьдесят лет стал выездным и гостил у меня в Милане месяцами – с Рикой, а когда её не стало, один. Одиннадцать лет подряд! «Перед закатом солнца» ближе и роднее человека, чем Лев, у меня (и думаю, чем я у него) не было. Мне кажется, что это продлило ему жизнь.
Нам ещё подфартило: накануне их первого приезда мне дали вторую Премию по культуре – десять миллионов лир, и я с ними разъезжала по Италии, как американская миллионерша. Компенсация Разгонам за многие годы, проведённые в тюрьмах и лагерях, недостаточная, но, скажем прямо, нежданная. В Сан Джиминьяно нам попалась на глаза пожилая чета англичан: они сидели на приступке у входа в дом и блаженно грелись на солнце. Лев вздохнул:
Чем на Малой Грузинской, хорошо бы подбивать бабки, как они…
Жительница Нью-Йорка Нина Бейлина таскает меня за собой в свои итальянские турне и мастер-классы – то в Абруццо в Сульмону, то в Тоскану в Массу Мариттиму, то в Турин, то в Рим – лишь бы побыть вместе. В Массу Мариттиму (какой город! какой собор!) на её концерт и на моё семидесятипятилетие приехали из Рима Букаловы и Станевские. (Алёша – корреспондентом ИТАР-ТАССа, а Феликс – советником советского посольства). Выйдя из загородного ресторана, Людочка заметила в чистом поле телефонную будку и подумала вслух: а ведь в Москве на два часа больше; значит, у Разгонов уже справляют Юлин день рождения (долгие годы справляли)…
Давайте позвоним!
И мы, по очереди, долго восклицали, друг другом восхищались, не опасаясь высокопарных слов, – с Лёвой, с Рикой, с их дочерью Наташей, с Луковниковыми, с моей Натальей Михайловной, приготовившей им ужин. Наверняка, были и пирожки с капустой…
У меня в Милане, на круглом диване, по меткому выражению Льва, переспала вся русская литература: Фазиль Искандер, Натан Эдельман, Игорь Виноградов, Юлий Крелин, Нина Николаевна Берберова, Асар Эппель, Порудоминские, Чудаковы… Так что грех жаловаться, бывают просветы!
А 25 августа, какая бы жара ни стояла в Милане, я тут как тут: меня ждёт главный в году «любви счастливый момент» – международная телефонная поздравительная конференция. Говорит Москва, Петербург, Нью-Йорк, Ньютон (Бостон), Италия, Германия… Из Калифорнии звонят Петя Немировский (Ленин двоюродный брат) с Инной. У меня хранятся на память от них два документа и набор столового серебра. Первый документ это стихотворение их сына Саши на мой отъезд:
Ныне Александр Немировский – преуспевающий в области компьютеров американский бизнесмен, отец семейства и по-прежнему спортсмен и поэт. Недавно они с женой Сашей меня навестили.
Второй документ – профессионально безупречный (Петя в Москве был начальником конструкторского бюро) план интерьера. Немировские гостили у меня в Милане лет 15 назад, накануне моего переезда на другую квартиру – из роскошного, не по средствам, особняка работы Джо Понти с террасой в 68 квадратных метров под могучей глицинией в нынешнюю, куда более скромную. Вымеряв до сантиметра все габариты, Петя «расставил» – уместил на бумаге – в двух небольших комнатах почти всю мою немудрящую, но необходимую мебель.
На другое тимуровское дело у него ушло года два. Уезжая из СССР насовсем, я не имела права взять с собой «ценные» мамины ножи-вилки-ложки (как Нина – скрипку). Петя никак не мог этого допустить и, после моего отъезда, вручил тяжёлую коробку приятельнице из Будапешта; та через пару лет приехала в Милан, и я снова вступила во владение маминым столовым серебром.
В скобках. Незадолго до этого у моей Эми Мореско побывали воры и украли, среди прочего, столовое серебро. «Чтобы я на старости лет стала тратить миллионы на вилки-ложки? И не подумаю! Куплю пластмассовые!» Пластмассовые с её фешенебельным домом никак не вязались. Я подарила ей мамины. Годы спустя, когда вскрыли завещание Эми, первым пунктом в нём стояло: «Вернуть Юле столовое серебро».
С наступлением перестройки объявились мои ленинградские родственники – двоюродные брат, две сестры и их дети. Чтобы не подводить их под монастырь, – кое-кто из них был на ответственной работе, – я на много лет как в воду канула. Лёва Разгон вспоминал: «Однажды, когда я выступал в Ленинграде (после выхода в свет его мемуаров «Непридуманное» он не сходил с эстрады и с телевизионных экранов) и упомянул о своих поездках в Италию, ко мне подошёл человек интеллигентного вида и спросил, не встречал ли я в Милане тебя. Я выдал ему полную информацию. Он не знал, как благодарить.» Это был мой двоюродный брат Владимир Малев, сын тёти Лены.
Он прорезался первым. За ним – дочь моей тёти Аси, Тамара Васильева, тёплый, сердечно преданный мне человек, врач на пенсии. Вскоре выяснилось, что двое моих племянников – физик-математик Игорь Малев и программист Миша Замбровский с программисткой Таней и их сыном-студентом Семёном (названным так в честь моего мужа Сени) – в Германии. (А я то боялась объявиться!) Ребята побывали у меня в Милане. Под конец и Вова Малев переселился с Софой на пенсию во Франкфурт. Позванивает из Петербурга брат Миши, бизнесмен Алик Замбровский. Недавно наведался ко мне и единственный истинно преуспевший родственник – сын Тамары Валерий, бывший доктор технических наук, ныне петербуржский бизнесмен. Мы перезваниваемся: кровь не водица; они хорошие люди и любят меня, я их – тоже.
Post scriptum. Задержание Лены по вине заграничного пальто напомнило мне аналогичный случай. В начале восьмидесятых годов Эми Мореско привезла в Москву свой импрессариат ORJA – трёх компаньонок и моих приятельниц Дениз Петруччоне, уругвайку-органистку Марию Бруццезе и русскоговорящую Милену Борромео (ныне правую руку дирижёра Мути). За Дениз увязался её муж архитектор Дарио Банауди, мечтавший увидеть своими глазами то, о чём он писал в дипломной работе, – творения Константина Мельникова.
По просьбе Дарио мы с ним наняли на всё утро такси и поехали осматривать объекты, которые он знал по монографиям. Надо было видеть, как он просиял около клуба Русакова и круглого дома! Он оббегал их вокруг, трогал, гладил, только что не пробовал на зуб, а, главное, для будущих публикаций фотографировал.
Казус произошёл, когда он снимал мельниковский винтообразный гараж.
Юля, Юля! – донёсся до меня истошный крик.
Я выскочила из такси и, вижу, двое в штатском, он и она, взяли Дарио под белы руки и тащат в отделение: поймали шпиона! Дарио, ни жив ни мёртв, упирается.
Я с перепугу стала совать им свой писательский билет, объяснять, кто такой Дарио Банауди, но они бровью не повели, вцепились ещё крепче и тащат. Только этого не хватало! Чтобы извлечь Дарио из милиции придётся поднимать на ноги посольство… и я закричала:
– Да вы что, хотите международного скандала? Завтра вас во всех итальянских газетах пропечатают! Начальство вас за это по головке не погладит! Лучше отпустите…
Подействовало, они были из пугливых, отпустили. Нашему Дарио, в студенческие годы соратнику главного университетского революционера Марио Капанны, урок пошёл на пользу. Он по сей день любит рассказывать эту историю.