В потёмках до утра Мерещится подвох: Вот взмоет ввысь «Ура!..», Вот гаркнет «Hande Hoch!» И содрогнётся твердь В который раз уже, И понесётся смерть В слепящем кураже. Страшнее во сто крат Летящего свинца Поднявший руку брат На брата-близнеца. Сурова память-нить В суровые века. Ничто соединить Не в силах берега — Ни новые мосты. Гуманности полны. Ни новые кресты На нивах той войны.

Здесь слова замирают в теплынь на лету. Здесь Нева замедляет движение. Усмиряя свободной волны маету И брожение. Как враги друг на друга глядят берега, В каждом взгляде – достоинство племени… Расцепляет двух братцев сестрица-река Столько времени… Вот бы звон колокольный над гладью речной Пробудил в берегах покаяние. Но чека поржавевшей гранаты ручной Вся – внимание. Отойти бы гранате на вечный покой… Жизнь – в бессмертии многообразия; Не предложит гранате сапёр над рекой Эвтаназии. И лежать ей занозой в подкорке земной. Всею мощью своей нерастраченной До последнего слова, до встречи – со мной Предназначенной…

Откопали и нас… Наконец-то… Словно выпал счастливый билет: Перебраться на должное место На ближайшую тысячу лет. Нам не верится, что откопали; Вздёрнут дёрн, перевёрнут пейзаж.. Распознают ли только? – едва ли Тайну выдаст разбитый блиндаж. Правда, что полегли миллионы. Но в статистике правда не вся. Рассыпаются в прах медальоны. Наши правды в песок унося… Крест немецкий и орден советский Вот и всё, что осталось от нас… Откопали и нас… Наконец-то… Кем мы станем сегодня для вас?..

Я замёрз… Не могу отогреться… Я прогреться никак не могу… Холодами блокадного детства Я оставлен на том берегу. Где метели, по-прежнему воя. Обречённую жертву ведут На голодную смерть – без конвоя. Обходя за редутом редут. Я на том берегу, на блокадном. Где по-прежнему лютый мороз… На пространстве пустом, неоглядном Льдом и инеем город оброс. Я на том берегу, на котором По живому метель голосит И угаснувшей жизни повтором Ни в аду, ни в раю не грозит. Я замёрз… Не могу отогреться. Хоть тепло и листва молода… Ледниковым периодом сердца Отзываются те холода.

Ледовый панцирь сбрасывает Ладога — В который раз пора оледенения С её лица опять уходит надолго В гремящей суете отъединения. Где было поле ровное, единое. Имперское, державно-монолитное — Сообщество разноголосно-льдинное В разорванности уз слезопролитное. От каждой льдины слышно: – Будь по-моему!. И каждая ведёт себя по-разному… Что б им вглядеться в новую промоину. Где бездна неизведанности празднует: Её безмолвье злобное, утробное — Не вяжется с мальчишеским речением, И каждая из льдин – плита надгробная. Губительным подхвачена течением. Теснясь и споря, входят в русло невское. Под ними дно останками усеяно — А сколько их и чьи они – известно нам. Глядящим в небо разными Расеями. Толкутся льдины – плиты наднемецкие, Надрусские, надшведские, надобщие, Надкраснозвёздные и надсоветские. Уготовляя души к разнородщине. Как люди – льдины. Каждая – в отдельности. И жизнь любой – Вселенная безбрежная. Пустынница безликой беспредельности… Из праха – прах. Из капли – капля прежняя.

Не бродить по травам росным. Не плутать по их коврам — Пестроцветным, медоносным. Полевым, тонкоколосным. По приземистым и рослым И прохладным по утрам… Не читать на небе синем Тайных писем облаков. Их над нами проносили Ветры с севера России… Мы месили-колесили Грязь окопами веков… Не стучаться в дом родимый Ночью зимней, летним днём — Здесь, где месяц нелюдимый Ходит целый, невредимый — В три наката в пласт единый Уложило нас огнём…

Истекающий кровью глядит в облака кучевые; Затухающим взором что ищет он за облаками?.. Истекающий речью всё ищет слова ключевые — Уходящую жизнь заключить ключевыми словами. Истекающий верой – гнездо потерявшая птица На излёте закатного часа нелётной порою Тоже ищет, к чему бы душой прислониться. Но лететь невозможно, а солнце уже за горою. Истекающий мыслью, свободный от веры и речи. Ищет синее небо – как в детстве далёком, такое. Где бы облако с солнцем без противоречий, И вокруг – тишина, и сознанье покоя – в покое.

Ни тебя, ни меня не отыщет Ни один поисковый отряд… Старых сосен крепки корневища И стволы красной медью горят. Волей случая спаяны тем мы. Что сроднил нас сраженья порыв; Давят нас корневые системы Всею мощью, как медленный взрыв: Обвивая, как щупальцы спрута. Наши соки безжалостно пьют… Что там кроны о вспышках салюта? — Не совместны война и салют. Наших судеб слепые осколки В купола поднебесья стучат. От осколков и сосны, и ёлки Чудодейственно смолоточат И, о чудо, как в кинокартине. Где за титрами близок конец. Мы – противники – вечно едины И единый над всеми Творец.

На розовом носу – очки того же цвета: Оправа и винты, и дужки, и стекло; На всём печать решений Розового Света — Быть розовым во всём, пока не истекло Быть розовым во всём отмеренное время; Взор розовую розу в ризе криза зрит И розоватость визы визави – не бремя. Но ризеншнауцер так розово грозит. Кто розов – резов тот. Визира зев изрезан. За розовым штрихом – лишь розовый исход. На розовом лугу гоняет Гитлер с Крезом Песочные часы под розовый восход.

Не кирпичной пылью красной Здесь упитана земля, Речью гневной, речью страстной Расшумелись тополя, Прислонившись кроной к кроне, Словно в сговоре каком, Или в тайной обороне Ожидая бой с врагом. У божественной святыни Взор свободней и смелей, Чем у выступившей ныне Строчке блуда на стене. Как в насмешку дням кровавым. Отлетевшим в даль времён. На стене ПОБЕДА KNAUF Голубым горит огнём. Не зелёным и не красным. Никаким другим-иным: Мирно-ласковым, прекрасным. Безмятежно-голубым… Я – и KNAUF. Третий – лишний.. Я – и надпись на стене… Говорят, сегодня Ницше Поднимается в цене… Одичало ржавым ворсом Травы с небом не в ладу. Атакуемый вопросом. Безответен, я иду. А вопрос толкает драться Или – в лестничный проём: Как же так паскудно, братцы. Мы Победу продаём? Звуки траурного марша Над могилами звучат. Кирпичи, как пачки фарша, В штабелях кровоточат. Над Ижорой, по-над речкой До сих пор руин не счесть… Речь немецкая овечкой Ходит нашу травку есть. Щиплет травку вроде боком. Сознавая, что в гостях — Но пощипывает током Дом, стоящий на костях: В двадцати шагах отсюда Спит Ижорский батальон, И сигналит, словно зуммер, Неистлевший медальон. Медальонам счёт неведом? Похоронкам счёт забыт? В сочетании с Победой Вводит KNAUF новый быт?.. В подворотне лает Жучка. По реке плывёт топор. В переводе KNAUF – «ручка» Означало с давних пор… Помнит горькое Победа, Не укроет никуда — Расстреляли людоеда Здесь, на улице Труда… Исстрадались в горе вдовы. Смотрят в прошлое, назад. Где ни дня без крови новой Не держался сущий ад. В царстве скверны и бедлама Лишь осталось – позови! — Стать прислугой в храме Хама Храма KNAUF-на-Крови… Не случайно веет кровью С наступающей грозой… Ветеран поводит бровью — Совладать бы со слезой… Кто печаль его измерит. Кто узнаёт по глазам? Эх, Москва слезам не верит. Питер верит ли слезам?!.

Имя Твоё в Интернете искать ли ночами напрасно? — В стоге душистого сена, где клевер, люпин и ромашки Корпоративно, подобно наградам — за гробом – на красном Миссию выполнить смогут уже без промашки. Там ли иголку искать, что внезапно пронзит и беспечно Сердце приколет в коллекции к бархату неба… В стоге созвездий искать ли тебя. Неизвестный Навечно, Где так заманчиво млечность течёт в бесконечность?..

«Бронзовея, прямые, как совесть. Смотрят старые сосны в закат»; Каждый день – как отдельная повесть. Каждый ствол – как отдельный солдат: Знает место своё в обороне. Прочен в деле, не резов в речах. Серебрятся могучие кроны. Утопая в закатных лучах. Жала пуль и осколков в древесных До поры затаились телах. Что же ныне в ряды неуместных Встали речи о ратных делах?.. Бередят засмолённые раны Отнимая покой по ночам И скрипят старики-ветераны. Не спеша обращаться к врачам. Что теперь о свинцовых привесках, О довесках осколков стальных — Бьётся новое время в подлесках. Как в истерике, в ритмах шальных. То ли хмари болотной завеса. То ли мозглый холодный туман. Обнимает подножие леса. Наводя на деревья дурман… Только в кронах всё резче суровость Их судьбы позади перекат… «Бронзовея, прямые, как совесть. Смотрят старые сосны в закат».