Пришёл, пропахший порохом и дымом.. На пепелище отчей стороны Лишь стояки, взметнувшиеся дыбом. Встречали победителя с войны. Шептали травы горестно и нежно: – Мы долго ждали, ты не приходил… Последняя опора и надежда. На всё село остался ты один… Солдат ответил: – К отчему порогу Стремились мы сквозь пламя этих лет. Да многим на обратную дорогу Победа не оставила билет…

Всё бы он убегал, всё бы ехал. Всё бы мысленно мчался вперёд. Только детства блокадного эхо Убежать от себя не даёт: Вместе с летним раскатистым громом Пробуждаясь, стремится за ним — За каким оно прячется домом. За подъездом притихло каким? Подгоняющий белые ночи В тёмный морок осенних дождей. Он голодную зиму пророчит Вопреки завереньям вождей. Верный памяти злой, безотрадной. Выбираясь на Невский порой. Повинуясь привычке блокадной. Безопасной бредёт стороной…

Здравствуй, старый дворик!. Низкое окно… Времени топорик Вырубил давно Розовых мечтаний Многоцветный куст — Щебня испытаний Под ногами хруст. Но в знакомой точке — Замечает глаз: Вновь подобьём кочки Корень тронул пласт. Свежего побега Жёсткий бугорок Альфа и омега Вечности дорог.

Баю-баюшки-баю, Твой отец убит в бою И не ведает о том. Как от горя чёрен дом. Как на мир глядит едва Неутешная вдова. Как ей тошно всё вокруг. Дело валится из рук. Не даёт житья малец: – Что не едет наш отец? И ответить не легко. Что он слишком далеко: Ближе Солнце и Луна, Чем отцовская страна — Во чужом лежит краю, А душа его в раю. Твёрд и холоден гранит И звезда над ним горит: – Ты меня не забывай… Баю-баюшки-бай-бай. Знать, за то и мне дана Ледяная седина. Что сынок убит в бою… Баю-баюшки-баю.

Все ли слёзы ты выплакал, все ли Расставанья слова произнёс. Листопада цветной карусели Обещаниям веря всерьёз?.. Сколько их, отлетевших на гибель — Яркопестрые, лист за листом… Всё одно – на костре ли, на дыбе ль Лишь бы кто осенил их крестом. Новый лист оторвался и глухо На камнях распластался ничком — В школе таинства вечного духа Стало больше одним новичком. И, как жизни последняя точка. Словно кто дотянулся перстом Неразумная лопнула почка Над лицо потерявшим листом.

Победа – за нами, а мы – впереди. Её утеряли из виду. Мы жизни свои не жалели: – Приди!..— Пришла – и не скроет обиду. За громким застольем, за блеском наград. За верным – по сути – реченьем Она угадала: великий парад — Сигнал для её отреченья. Не грезила царственным троном она. Но слишком гремели литавры… Победа – за нами, и значит, война Чужие присвоила лавры…

По своей Петроградской родной стороне Я нередко бреду иностранцем: Здесь так многое внове, как будто во вне Жил я, выброшен протуберанцем. Но своей Петроградской родной стороне Буду верен до крайнего срока: Наши связаны судьбы родством по войне. Мы едины единым истоком. Тот исток – как зарок, как закон, как порог. От него в наше завтра дороги: «До» – истоку название. Русский предлог — До войны… До беды… До тревоги… Вот ещё незнакомый я вижу фасад. Появившийся старого возле. Память к «До» меня тянет упорно назад, А фасад снова тянет к «После»…

Наше дело правое. Победа будет за нами — И, вторя шагам: Нами… нам… ам..! Профиль усатый клацает На габардиновом лацкане В такт шагам: Нами… нам… ам!.. Народов вождь и учитель Знает цену словам; Громче, медали, стучите: Нами… нам… ам!.. Клацает профиль усатый. Как бы не сбиться с ноги — Разве не видишь и сам ты: Всюду – враги! Но – наше дело правое. Победа будет за нами — И, вторя шагам: Нами… ами… ам!..

Надежд слепая круговерть Коснувшись вскользь, промчится мимо… Непоправима только смерть. Всё остальное – поправимо. Непоправим бросок в висок Свинца на тонкой струйке дыма. Непоправим на волосок — Всё остальное – поправимо. Всё поправимо… Пыль и прах Избудут униженье Рима: Державный гнёт и рабский страх, И остальное – поправимо. К пещере каменной пыля В скале, пробитой караимом. Телег кривая колея И в наше время поправима. Всё поправимо до черты. До планки, поднятой тобою. До той поры, пока что ты Не утерял готовность к бою. Когда же, смертью смерть поправ И дела светлого во имя Ты прорастёшь средь буйных трав. Неповторим непоправимо. Души беспечный мотылёк Вспорхнёт с ладони серафима И новой жизни уголёк Займётся вновь необоримо И кто-нибудь с душой твоей. Как с телевизором в прокате. Начнёт отсчёты новых дней И так же жизнь свою прокатит И, может быть, поймёт, дыша Перед концом неумолимым — Неповторима лишь душа. Лишь смерть души непоправима.

На книжной полке, выстроившись в ряд. Стоят тома – юнцы и раритеты. Одни – лучами славы не задеты. Тома другие, как авторитеты, В её лучах уверенно парят. Стоят, прижавшись плотно, к тому том: В лицо друг другу жарко дышат строки — Добра и зла открытые уроки. Где в споре с добродетелью пороки. Но – не о том хотел я, не о том. Вальяжности томам не занимать… Лелеемы в спокойствии и холе. Они, иной не представляя доли. Обречены в пожизненной неволе Хвалам гостей услужливо внимать. Томам в укор и в назиданье им. Способным зависти слезу из гостя выжать. Карманного формата пара книжиц. Сумевшая каким-то чудом выжить. Стоит поодаль, чуждая другим: Характер их солдатский узнаю: По почерку, по слову, по одежде — И жажда жизни та же в них, что прежде. Презренье то же к снобу и невежде. Решимость та же выстоять в бою; Огнём и порохом пропахли связки слов. Сверкают сталью в книжном полумраке; И, каждый миг готовые к атаке. Ждут в напряженье танковые траки. Как ждали боя Дудин и Орлов. Раскаты грома бродят по строкам — Опасным, словно тропы в поле минном: Ещё строфа – и снова взрыв лавинный В ночной тиши при чтенье прикаминном, И снова память бьёт по старикам… Как знать, на полке выстроившись в ряд. Блистали бы сегодня раритеты. Когда бы не в солдатское одеты Те, что поодаль от других стоят?..

Учебники, прочитанные мной. Усваивались поздно или рано. Но тот, что называется войной. Осмысливал я по отцовским ранам. По надписям, кричавшим со стены. Меня и мать пугавшим ежечасно: «При артобстреле сторона опасна». Читали мы в учебнике войны. Была ли где спокойной сторона. Когда на каждой раме – белый пластырь, А по проулкам бродит смерть, как пастырь, И новых жертв бормочет имена… Учебники, прочитанные мной. Дышали созиданьем и свободой — Но варварству и смерти был в угоду Учебник, называемый войной… Учебник, называемый войной… Я проходил последнюю страницу По лицам тех – стремившихся в столицу. Мечтавших ниц повергнуть город мой; Я помню их: вполроста над стеной — С линейкой, мастерком и ватерпасом Пленённые герои «высшей расы» Стояли в пыльных френчах предо мной: Они латали бреши пустырей — Песок с цементом был намешан густо.. Пленённые потомки Заратустры Ковали возвращение на Рейн… Учебники, прочитанные мной. Стареют, как и всё стареет в мире. Но сталью может зазвучать и лира И прозвучать набатом над войной.

На полу – полей квадратики: Там – чужие, здесь – свои… Оловянные солдатики… Настоящие бои… Залпы гаубиц победные Через миг решат исход: Отлетают гильзы медные Под кровать и под комод. Отлетают гильзы медные Под комод и под кровать… Ах, под возгласы победные Так обидно умирать. Знаменосец ранен в голову. Древко падает из рук, И понятно даже олову — Смерть незримая вокруг. Сколько их, сложивших голову… Пересчитывать – не счесть… Разукрашенное олово И кладбищенская жесть… За игрой воображения Мой отец следит, как бог. Подступив к полям сражения Костылями на порог.

Так быстро дни летят за днями, А всё забыть я не могу: Стихией вырванный с корнями. Лежал сосняк на берегу. Горел закат над полем брани — Событий горестных причал Весь искорёжен, весь изранен. Неузнаваемый, молчал. А там, за мёртвыми стволами. Не отводя от павших взор. Стоял, не сломленный ветрами. Спасённый бор.

Ещё мы здесь… Сквозь стёкла старых рам Привычной жизни проникают звуки Начала дня арпеджио и гамм — Все эти лязги, скрежеты и стуки. Мы здесь… Но те – глядят с высоких стен, с портретов охраняя дух жилища — В борьбе мировоззренческих систем Они ушли, а мы всё так же ищем Прямой Ответ на Основной Вопрос, Нам жизни нет без этого ответа — Двадцатый век, как видно, не дорос, А двадцать первый – как тоннель без света; Но, чуть заметён, в нём мерцает свет И наша жизнь его мерцаньем длится: Из прошлого немеркнущий Завет — С высоких стен взыскующие лица.

Упираясь лучами в щербатую ленту бетона. Солнце вставало над Волгой из-за Костромы; Юрьевецкая пристань изгибом дуги камертона Над волнами дремала в оправе лесной бахромы. Солнце взглядом по дамбе скользнуло невольно – и словно Взгляд его зацепился за острые кромки камней. Выдававших и видом, и сутью своей безусловно. Что взросли они, вспоены соком военных корней. И Светило припомнило: – Я уже видело эти Островерхие камни; как чирья на коже земной. Прорастали они на цветущей и юной планете — На прекрасной планете, пока ещё лишь на одной. Невозможно понять, что же там, на Земле, происходит: Я слежу за телами, летящими вместе со мной. Но чудовищ стальных, как на этой Земле, не находит Растревоженный взгляд, продираясь сквозь космос немой. Подозрение есть, но оно подтвердится не сразу. Что на этой планете, единственной в нашем краю. Не знакомый Вселенной воинственный действует разум. Как гадёныш, яйца оболочку прорвавший свою. На малютке-Земле вновь я вижу камней нагноенья. Чует сердце моё – неспроста это, ох, неспроста… Дочь – Земля! Если ты не найдёшь исцеленья — Нам для связи с мирами другого не видеть моста… Поднимаясь над Волгой, заметило Солнце: на дамбе. Рядом с местом, где волны весной проточили проран. Очень буднично, просто, не так, как актёры на рампе. Пацану о камнях говорил фронтовик – ветеран… И в глазах пацана – кинолент замелькавшие кадры: Тотчас ожили камни – и вновь на свои рубежи Протянулись от дамбы, и надолбы в схемах и картах Прочертили страну многоточием острых вершин… – Пролетели года, времена миновали лихие… Эти камни, что видишь сегодня ты перед собой. Устояли в борьбе с необузданной силой стихии. Как на фронте бойцы, они первыми приняли бой. Их корить не спеши, что они безобразною грудой В плавном росчерке дамбы – немыслимо злой диссонанс: Ведь таким, как они – неотёсанным, острым и грубым Мы обязаны жизнью… Они постояли за нас…

Жизни есть и наши, и чужие. Наших и прекрасней, и лютей. Временем замечены – Большие Жизни Замечательных Людей. Человек, характером – старатель. Так решил у смерти на краю: Подвести под общий знаменатель Жизни – и чужие, и – свою. Числился в числителе на полке Славных биографий книгоряд: Человек за годы жизни долгой Собирал на крохи из зарплат. В стеллажах с бездонностью копилки — Отпечатки судеб и времён: Прошлых жизней тёплые затылки. Вздохи неба в шелесте знамён. Вечной жизни тайны первородства Так и не разгаданный секрет… Человек искал с другими сходства. На века оставившими след. Высшей пробы общности нетленной — Жертвенностью правой и святой. Держится Земля – цветок Вселенной Стебельком под каменной пятой. Жертвенность во славу и во имя Ложных или истинных идей… Каждого с деяньями своими Ждёт Голгофа неба и людей. Человек, расставшись с жизнью этой. Всё увидев с новой стороны. Упадёт истёршейся монетой В необъятный жертвенник страны.

Давно развеян дым сраженья. Давно умолк сраженья гром… По всем законам окруженья Цепь замыкает новый дом: Красивый дом… Многоэтажный., Дай знак – и ринется вперёд… Такой нахраписто отважный. Что только оторопь берёт… В его чертах смешались стили. Эпохи, нравы, времена… Стоянку к ДОТу примостили С вершин сошедши, племена… Да, карта мира устарела И ветер с Запада – не тот. Но ДОТ без сектора обстрела — Уже давно не тот Федот… Что горше может быть позора Стать окружённым без борьбы… Ушли из сектора обзора Холмов покатые горбы. Ушли поля, ушли опушки. Ушли Славянки берега. Где каждый камушек – на мушке В предощущении врага. Ушли кустарник с перелеском И осыпающийся склон… Вслед за послышавшимся всплескам Не льнёт к прицелам гарнизон. Кольцо домов всё уже, уже… Под мирным небом взят в полон. Встал в охранение снаружи Стеклобетонный Вавилон. А ДОТ – ветшает неторопко В крушенье мелочных забот… Но на макушке – водки стопка Во дни родительских суббот.

Оборонной улицей Мы с тобой идём, С Оборонной улицей Разговор ведём. Вспоминает улица Грозные года И нередко хмурится, Хоть и молода. Мы глядим вдоль улицы: Видимый едва, Старый  ДОТ горюнится Возле дома 2. Малоразговорчива Улица моя, Но была разборчива В выборе огня: Пулемёты с пушкою Били по врагу За лесной опушкою Там, на берегу… Солнце в окнах жмурится Далеко окрест, Шествует по улице Полковой оркестр. ДОТу  мы поклонимся, Возложив цветы, До него дотронемся, Я и ты.

Когда и я бывал за гранью света И замерзал в полярной полумгле, Стихи Берггольц накладывали вето На тень минутной слабости во мне. И снова голос музы Ленинграда Звучал во мне как строгий метроном И строк Берггольц щемящая отрада Вновь согревала искристым вином. Проходит всё…  И слово горькой тризны В небытиё уйдёт в урочный час: Вновь муза Ленинграда – муза Жизни Победным словом осеняет нас!

Здравствуй, Победа, здравствуй! В памяти долгих лет Властвуй, Победа, властвуй — Горчайшая из побед. В вечном  водовороте Влага солдатских фляг; Верный маяк в походе — Красный Победный стяг. Свастик осиным роем, Чёрным наплывом туч Затмевало порою Солнца Победы луч. Царствуй, Победа, царствуй: В былях легенд и вед Дальних веков и царствий — Ярчайшая из Побед! Здравствуй, планета, здравствуй — Краше планеты нет, Нашу Победу празднуй На параде планет!