Папаша Симон долго смеялся, когда сын рассказал, как негр напугал даму в нарядном чепчике. Но историю, приключившуюся с ребятами в деревне, выслушал нахмурившись.
— Значит, аристократ Брион вернулся? Но он еще пожалеет, что покинул Кобленц. Революция сметет со своего пути всех врагов!
Франсуаза, обрадовавшись, что Жан наконец вернулся (она уже начала беспокоиться), приготовила вкусный обед.
— Да, совсем забыл! — сказал столяр. — Жена Сантера попросила, чтобы мы одолжили ей на два-три дня нашего Капета: у них в доме развелось много мышей, а своей кошки нет…
— Вот еще! — недовольным тоном проговорила мама Франсуаза. — Поль взял Маркизу в деревню. Жена Сантера хочет забрать Капета. Так мы лишимся наших животных…
— Всего лишь на несколько дней. Выловит мышей и вернется. Следует подумать и о Капете — это его любимое занятие. А у нас он всех мышей разогнал. И стал ленивым бездельником. Ему нужно встряхнуться.
— Ты уж скажешь! Говоришь так, будто Капет человек…
— Нет, он кот, но очень умный и все понимает. И сейчас, уверен, согласен со мной. Взгляни, как он прислушивается к нашему разговору…
Рыжий толстый Капет, разлегшийся на ворохе грязного белья, брошенного в корзину, не спал. Зеленые глаза его волшебно мерцали.
— Возьми его и отнеси к Сантерам, — сказал Левассер сыну. — Я зайду к Антуану чуть попозже.
Жан погладил кота по пушистой спине, что, видимо, не доставило тому особого удовольствия, так как он лишь передернул ушами. Завернув кота в поношенную шаль матери, Жан понес его к командиру батальона национальной гвардии. Капет, философски относившийся к жизни, подчинился и не оказал сопротивления…
Сантер жил в доме с балконом, перед которым росли деревья. Жан постучал дверным молотком. Ему открыла служанка. Она провела его к жене пивовара. Это была довольно молодая женщина. Он развернул шаль и выпустил Капета. Дама поблагодарила, подошла к раскрытому окну, выходившему во двор, и крикнула:
— Антуан! Левассеры прислали кота! Его принес их сын.
— Вот и прекрасно! — послышался сильный звучный голос. — Пусть Жан идет сюда. Я хочу на него посмотреть.
Жан спустился во двор, где на одном из небольших зданий висела вывеска с позолоченными буквами: «Сантер, пивовар». Это и была знаменитая в Париже пивоварня. Сам хозяин, полнолицый, представительный, в сюртуке черного сукна, стоял у распахнутых ворот конюшни.
— Что нового, Жан? — спросил он, крепко пожав руку подростка.
Левассер сказал, что отвозил Поля в деревню и провел там несколько дней. А перед этим побывал вместе со всеми во дворце и видел короля.
— Да, этот день запомнится нам надолго, — заметил пивовар. — Народ дал понять Людовику, что не намерен сидеть сложа руки, не остановится на полпути, доведет революцию до конца.
— А сторонники короля, заговорщики, эмигранты очень опасны? — спросил Жан.
— Конечно. Это наши враги. Они хотят восстановить старые порядки, вернуть себе утраченные привилегии, родовые поместья, замки, имущество, богатство… Почему ты спрашиваешь об этом?
— Да так…
— И все-таки почему? Тебе что-то известно! Вижу по глазам. Ты, друг мой, еще в том счастливом возрасте, когда трудно что-либо скрыть, трудно замаскировать свои чувства. Скажи, ведь мы свои люди и у нас общие интересы.
И Жан сообщил о подслушанном разговоре в деревне, о графе-заговорщике и Шольяке, о складе оружия…
— Видишь, я оказался прав. Тебя все это тяготило, мучило, а теперь ты открыл мне свою тайну, и тебе стало легче…
Сантер посоветовал выследить бродягу у Крытого рынка и запомнить дом, в который тот войдет.
— Если тебе это удастся, сразу дай мне знать… А, вот и Левассер-старший, — весело произнес он, увидев вошедшего во двор через ворота отца Жана. — Рад тебя видеть. Мы тут беседуем с твоим сыном…
— Я ненадолго. Думал, наверняка увижу Антуана во дворе, возле конюшни, где его любимые лошадки. Так и есть…
Столяр, прислонившись к большой пустой бочке из-под пива, задымил своей старой, потемневшей от огня и никотина трубкой.
— Как возмужал Жан! — сказал Сантер.
— Да, время бежит… Помнишь, Антуан, как шли мы на Бастилию? Будто недавно это было. А уже три года минуло…
В памяти Жана навсегда остался жаркий июльский день, трескотня ружейных выстрелов, громовые раскаты пушек, толпы вооруженных людей на улицах, возбужденные голоса, крики, а вечером — иллюминация, всеобщее ликованье. Бастилия пала!.. Восставший народ одержал победу!
Этот день стал звездным часом в судьбе Сантера, определил всю его дальнейшую жизнь.
Он был из семьи потомственных пивоваров. Отец его приехал в Париж из маленького городка Сен-Мишель и вскоре приобрел пивоварню на Орлеанской улице в Сен-Марсельском предместье, на левом берегу Сены. Антуан поступил в коллеж Грассен, где с особым интересом изучал историю, физику и химию. Потом купил пивоварню в предместье Сент-Антуан, женился. Но жена его Мария-Франсуаза, дочь богатого пивовара, которую он очень любил, через год умерла. Пять лет спустя Сантер женился вторично, это была его нынешняя жена, которой Жан передал Капета…
Пивоварня Сантера процветала: Антуан первым применил паровую машину для просушивания проросшего ячменя — зеленого солода, использовал для топки кокс… В предместье говорили, что он «дает возможность жить многим людям». Так оно и было. Он всегда был готов помочь ближнему. К рабочим относился как к равным себе.
…Народное восстание произошло в Париже 14 июля 1789 года стихийно, но оно было закономерным и неизбежным.
Феодальная Франция переживала тяжелый кризис. Сельское хозяйство было отсталым, промышленность и торговля плохо развивались. Избранное меньшинство купалось в роскоши, богатело, а народ терпел нужду и лишения. Только два сословия — духовенство и дворянство — пользовались привилегиями и прежде всего были освобождены от основных налогов. Третье сословие, к которому относилось все остальное население, было, по существу, бесправным. Крестьянство влачило жалкое существование, задавленное всевозможными повинностями, налогами и платежами. В столь же невыносимых условиях жили рабочие и ремесленники в городах. Стихийные бедствия, засухи, суровые зимы еще более ухудшили положение бедняков. Особенно трудной оказалась последняя перед революцией зима, когда люди умирали от голода и холода. Дальше так продолжаться не могло. В разных местах страны вспыхнули бунты. В апреле 1789 года в Париже, в предместье Сент-Антуан, толпы голодных, отчаявшихся людей разгромили дома богатых фабрикантов Анрио и Ревельона…
Королю пришлось созвать Генеральные штаты — собрание трех сословий, не собиравшееся с 1614 года. Надо было обсудить финансовый вопрос, попытаться найти выход из кризиса. Народ, однако, ждал от Генеральных штатов несравненно большего — неотложных мер, реформ, чтобы спасти страну от катастрофы. Главным врагом Франции был феодализм, большинство французов отчетливо понимало это.
Представителям третьего сословия — фабрикантам, торговцам, адвокатам, врачам — была предоставлена в Генеральных штатах половина мест. Их поддерживали самые широкие слои населения, возлагали на них большие надежды.
Торжественное открытие Генеральных штатов состоялось 5 мая в Версале. Людовик XVI, сидя в кресле, не сняв шляпы с перьями, зачитал краткую речь. Он дал понять, что не одобряет «опасных нововведений»… Речь эта разочаровала депутатов третьего сословия, разочаровала Францию. Но события развернулись совсем не так, как того хотели король и его приближенные.
Депутаты третьего сословия провозгласили себя Национальным собранием, которое вскоре стало Учредительным. Оно должно было подготовить и принять Декларацию прав человека и гражданина и Конституцию. Такое собрание, разумеется, не устраивало короля, и он решил его разогнать. В Париж были вызваны войска. Обстановка сильно накалилась. Король еще больше сам обострил ее, уволив в отставку популярного министра финансов Неккера и призвав к власти ярых реакционеров. Они готовы были жестоко расправиться с бунтовщиками.
12 июля весь Париж вышел на улицу. В саду Пале-Руаяль молодой журналист Камилл Демулен обратился к народу с горячим призывом:
— К оружию! Нельзя терять ни минуты!.. Сегодня вечером швейцарские и немецкие полки двинутся с Марсова поля, чтобы уничтожить нас, у нас один выход — взяться за оружие!..
На рассвете следующего дня раздался набат. Парижане бросились в лавки оружейников, хватали ружья, пистолеты, ножи… Из музеев уносили старинные сарацинские пики. И они пригодятся… Восстание разгоралось, охватывая квартал за кварталом. Войска, не выдержав натиска вооруженного народа, начали отходить.
Утром 14 июля многотысячная толпа ворвалась в Дом инвалидов, проникла в его арсенал — подвалы и забрала около 30 тысяч ружей…
Уже фактически весь город находился в руках революционных масс. Кроме Бастилии. Раздавались крики: «На Бастилию, граждане! На Бастилию!..» Народ спешил к крепости-тюрьме, которая как бы напоминала о деспотизме и произволе.
Особенно ненавидели Бастилию жители Сент-Антуана. Жерла ее пушек были направлены на рабочее предместье, словно держа его под постоянным прицелом.
Толпы вооруженных граждан приблизились к старой крепости с толстыми стенами. Сантер расположил своих людей на бульваре. Они стали вести оттуда огонь по осажденным. Но из крепости грянули пушечные залпы, и картечью было убито и ранено несколько человек… В окнах домов, расположенных на площади, особенно в верхних этажах, заняли места самые опытные стрелки. Как только между зубцами башен показывался кто-нибудь из королевских солдат или швейцарских наемников, охранявших крепость, в него летели пули.
Рядом с Сантером находился один паренек лет пятнадцати. Звали его Гоми. Он был сыном рабочего-бедняка, и Антуан не раз нанимал его в качестве слуги, чтобы спасти от нищеты. Гоми раздобыл высокую лестницу, приставил ее к стене и стал быстро взбираться вверх. Но когда достиг середины лестницы, выстрел сразил его…
После взятия Бастилии жители Сент-Антуанского предместья торжественно вручили Сантеру ключ к воротам переднего двора крепости. И избрали его командиром батальона национальной гвардии.
Он продолжал заботиться о народе, помогать несчастным. Осенью 1789 года начался голод. Пивовар купил в Париже и нескольких портах сотни мешков риса, приобрел стадо овец. Во дворе его заведения стали варить в котлах рис и баранину. Еду раздавали порциями голодающим. Они с утра до вечера толпились перед домом Сантера. Особенно много было женщин, истощенных и измученных, не знавших, чем накормить ребятишек…
…Пивовар и столяр говорили о делах своей секции. Жан заглянул в конюшню. Оттуда послышалось ржание.
— Антуан, покажи своего самого хорошего коня, — попросил Левассер.
— Я плохих не держу. Мои лошади чистых кровей. Вот хотя бы Счастливчик…
Он вошел в конюшню и вывел во двор прекрасного арабского жеребца соловой масти — желтоватого, со светлым хвостом и гривой. У него была длинная гибкая шея, высокие бабки. Шерсть с золотистым отливом казалась атласной.
— Если бы я не был пивоваром, — сказал Сантер, — то непременно стал бы жокеем…
Все в предместье знали, что он очень любит лошадей, они — его страсть. Знали также, что, проявляя смелость и ловкость, он умеет укрощать самых строптивых и норовистых скакунов.
Сантер отвел Счастливчика в стойло.
Из окна дома высунулась жена:
— Антуан, что ты собираешься делать?
— Да вот хочу сходить с Левассером в секцию.
— Зачем? Вечно ты со своими крикунами! Не посидишь дома…
Жена пивовара не разделяла его революционных взглядов.