Мы выходим из резиденции Пола Мирбаха ранним утром. Нас сопровождает полицейский чин, присутствовавший на вчерашнем совещании.

Мы одеты в одинаковые тёмно-зелёные комбинезоны из блестящего мягкого пластика. На ногах у нас высокие, почти до середины бёдер сапоги в тон комбинезону. В руках мы несём объёмистые саквояжи. По легенде в них содержатся приборы для контроля чистоты воздуха и воды. На самом деле там лежат автоматы, запас патронов и гранаты. Под комбинезонами у нас сертоновые трико.

Спустившись на нижние ярусы, мы долго едем в каре. На одном из перекрёстков путь нам преграждают несколько фургонов. Полицейский ругается, но вынужден остановиться.

Рабочие в тёмно-коричневых робах таскают из фургонов какие-то ящики и укладывают их на платформу грузового подъёмника. Мы стоим довольно далеко, и мне плохо видно содержимое ящиков. Я опускаю щиток шлема и тут же вновь поднимаю его. Нервы у меня крепкие — я всё-таки хроноагент, а не кисейная барышня; но то, что я увидел, заставило меня содрогнуться. Ящики доверху наполнены фрагментами человеческих тел. Всё аккуратно уложено таким образом, чтобы ящик вмещал как можно больше.

Платформа заполняется, створки люка закрываются, и подъёмник уходит вниз. Интересный здесь способ погребения покойников. Только непонятно, зачем тела предварительно так аккуратно расчленяют. Словно мясо перед продажей. Впрочем, внизу, наверное, имеется крематорий и подготовленные таким образом фрагменты сжигать проще, чем целые тела.

Наконец последняя загруженная платформа уходит вниз, и огромные фургоны освобождают дорогу. Мы едем дальше и вскоре останавливаемся у лифта, возле которого дежурят двое полицейских. Это несколько необычно. Я еще не видел здесь, чтобы лифт охранялся нарядом полиции. Сопровождающий нас офицер проходит вперёд и что-то тихо говорит полицейским. Те кивают, но, тем не менее, весьма тщательно проверяют наши документы, которыми снабдил нас Мирбах. Однако наш багаж они не досматривают. Наконец створки дверей лифта раздвигаются, и нас пропускают.

Мы спускаемся в даунтаун. Лифт движется неравномерно, иногда совсем останавливается. Поэтому точно определить, на какую глубину мы спустились, невозможно. По моим прикидкам получается метров сто — сто пятьдесят ниже уровня земли. Здесь лифт останавливается, створки раздвигаются, и мы имеем возможность выйти.

На площадке перед лифтом дежурят полицейские. Здесь их уже семь человек. Мы вновь проходим придирчивую и скрупулёзную проверку документов. Мысленно благодарю Мирбаха и того полицейского офицера, который вчера сфотографировал нас, а сегодня утром уже принёс готовые документы. Один из полицейских делает попытку проверить наши саквояжи, но старший наряда что-то говорит ему, и тот оставляет наш багаж в покое. И здесь всё схвачено.

— Господа инспекторы, — говорит старший наряда, возвращая нам документы, — можете приступать к работе. Вас ждут.

Он указывает нам на стоящих поодаль двух невысоких бледнолицых мужчин в черных робах. Они издали кланяются нам, но не делают попытки приблизиться. Небрежно киваю полицейскому и подхожу к встречающим. Памятуя о кастовых различиях в этом мире, руки им не подаю, а просто представляюсь:

—Ричард Бейли, — так я обозначен в документах.

—Соломон, — отвечает один.

—Том, — представляется другой.

Лица у них по цвету напоминают низкосортную бумагу и резко контрастируют с черной одеждой. Одежда покроем напоминает спецовку, выдаваемую заключенным в российских зонах. Волосы у них редкие и короткие. Бровей и ресниц почти нет, на лице ни малейших следов растительности вроде усов или бороды. Глаза большие и слегка навыкате, белки отдают желтизной. В принципе, так и должны выглядеть люди, всё время проводящие под землёй. И, скорее всего, родившиеся и выросшие там же, Искусственный свет, искусственный воздух. Возможно, и пища тоже искусственная.

Неподалёку стоит электрокар. Мы усаживаемся, Том садится за руль. Какое-то время едем по безлюдным, освещенным неестественным светом тоннелям. Тоннели прорезаны в горной породе. Даже не прорезаны, а прожжены или проплавлены. Изредка встречаются бетонные включения, но в основном вокруг нас гранит или базальт. Невольно прикидываю, что технология прокладки подобного рода тоннелей должна быть недоступна цивилизации такого уровня. И еще меня не оставляет впечатление, что я уже бывал в подобном месте. Причем совсем недавно. Кар останавливается перед проёмом, закрытым подъёмной дверью. Соломон говорит:

—Начнём отсюда, милорд.

—Что начнём? — Я не сразу врубаюсь.

—Инспекцию. Это — продовольственные цеха. Здесь вырабатывается белковая и углеводная пасты. Контроль над чистотой воздуха должен быть особым. Простите, милорд, но часа три нам придётся заниматься именно инспекцией. Сейчас рабочее время, и командиры групп не могут отлучиться со своих мест. И потом, здесь хорошо отлажена система наблюдения. Если мы сейчас минуем продовольственные цеха, которые вырабатывают белковую пищу для всего даунтауна, это может вызвать подозрение.

Если есть видеонаблюдение, значит, должна быть и прослушка. А этот Соломон говорит с нами прямым текстом. Он совсем идиот? Но Соломон снова всё понимает правильно и успокаивает меня:

—Не беспокойтесь, милорд. Звуковой канал мы загадили помехами. Они там ничего не слышат или слышат всякую ерунду. А вот на видео помех не наведёшь.

—Хорошо, — соглашаюсь я, — идём в продовольственный цех.

Стальная плита поднимается, и мы проходим в обширное помещение. Такое обширное, что противоположный конец его теряется вдали. Освещение здесь несколько иное. Спектр значительно смещен в сторону ультрафиолетовой части. Вполне естественно. Раз здесь вырабатываются продукты питания, то помещение должно постоянно стерилизоваться.

Вдоль всего высокого и широкого тоннеля тянутся четыре ряда бассейнов, заполненных пузырящейся серовато-розовой массой. С потолка к бассейнам спускаются широкие гибкие трубопроводы. Одни из них погружены в массу, другие заканчиваются, не доходя до её поверхности. Воздух насыщен каким-то непонятным запахом. Смотрю на ручной анализатор. Присутствует аммиак, сероводород, различные углеводороды, даже ацетилен. Но что в этой смеси газов создаёт такую атмосферу, определить невозможно. Запах весьма специфический, но аналогов ему я не знаю.

Мы двигаемся вдоль ряда бассейнов. Масса в них имеет различные оттенки серости, но преобладает розовый цвет. Видимо, масса в бассейнах находится на различной стадии готовности. Я вижу, что из одного бассейна через широкий трубопровод откачивается готовая масса. А в другой загружается сырьё. Это какое-то крошево бордового цвета. Направляюсь туда, но Том предлагает нам, остановившись у белой двустворчатой двери:

—Надо бы проверить заодно и хранилище сырья.

—Дима, посмотри, — бросаю я на ходу.

Сам я иду к бассейну, в который загружается бордовое крошево. Но путь мне преграждают неожиданно выдвинувшиеся из стены трубы. Они свешиваются в опустевший бассейн, и из них начинает бить желтоватая жидкость с запахом хлора. Оборачиваюсь и вижу, как Дмитрий, едва войдя в хранилище сырья, тут же выскакивает из него. Он смертельно бледен, глаза у него дикие.

—В чем дело, Дима?

—Андрей… Андрей… там… там…

Его начинает бить крупная дрожь, он не в силах говорить дальше. Парень хватается руками за горло, и его корчит в приступах тошноты. Этого еще не хватало! Быстро подхожу к Дмитрию и, взяв его за левое запястье и за шею, прекращаю эти позывы. Но парень всё равно близок к истерике. Что он там увидел? Пётр озадачен не меньше моего. А я захожу в хранилище, откуда выскочил Дмитрий.

Конечно, Дима не получил такой подготовки, которую прошел я в курсе МПП [5]МПП — морально-психологическая подготовка.
. Но даже мне, бывалому хроноагенту, прошедшему МПП, огонь, воду и канализационные трубы, становится, мягко говоря, не по себе. Секунд тридцать я стою с закрытыми глазами и мобилизуюсь. Изо всех сил мобилизуюсь. Еще немного, и я вместе с Димкой начну биться в истерике. Что тогда останется делать Петру?

Время моё! Морлоки! Настоящие морлоки! Те самые, которых придумал Герберт Уэллс. Хранилище заставлено стеллажами. А на стеллажах плотно стоят ящики. Такие же точно ящики и с тем же самым содержимым, какие всего час назад загружали из фургонов в грузовой подъёмник, когда мы не могли проехать к пассажирскому лифту. Температура в хранилище где-то в пределах минус пятнадцати градусов, так что сырьё может храниться здесь неограниченно долго. Теперь мне понятно, почему загружаемое в бассейн крошево имеет такой цвет. И смотреть на него ближе мне почему-то уже не хочется.

Так вот чем питаются дауны. Теперь понятно, что имел в виду Кабан, когда сказал, что дауны жрут падаль и отбросы. Я смотрю на Соломона и Тома и вижу их уже совсем по-другому, чем несколько секунд назад. Надо поскорее уходить отсюда. Пётр еще ничего не понял, но боюсь, что его реакция будет нисколько не лучше, чем у Дмитрия. Да и я уже на грани. Мне в реальных фазах приходилось видеть всякое. Но такое…

—Здесь вроде бы всё нормально, — говорю я сдавленным голосом, чтобы не выдать обуревающих меня чувств. — Пойдём на участок углеводной пасты.

Соломон соглашается, и мы быстро проходим в глубину тоннеля, где начинаются ряды бассейнов с коричневой, зелёной и бурой массой. Она так же пузырится, но запахи здесь другие. Временами отчетливо проступает аромат отхожего места. Здесь нам тоже приходится проверить хранилище сырья. Нашим глазам предстают чаны с картофельными очистками, гнилыми корнеплодами, прелой капустой и прочими малоаппетитными продуктами. Тоже понятно. А вот что они здесь пьют? Тоже какую-нибудь экзотику?

Вопрос с питьём решается через несколько минут, когда мы попадаем в следующее производственное помещение. Здесь белковую пасту упаковывают в пластиковую оболочку наподобие небольших колбасок. Другие машины фасуют пасту по пластиковым коробочкам. Еще пасту прессуют в толстенькие диски до десяти сантиметров в диаметре. Всё делается автоматически. Три десятка работниц следят за работой машин. Они добавляют в бункера пластиковые банки, следят, чтобы не перепутывалась пластиковая лента упаковки, регулируют машины и отвозят на склад контейнеры с готовой продукцией.

Мы попадаем в этот цех как раз к короткому перерыву. Звучит низкий сигнал, и машины останавливаются. Женщины получают в окне раздачи по три бутерброда и по кружке напитка, напоминающего пиво. Я стараюсь не смотреть на бутерброды и спрашиваю Соломона:

—Из чего делают пиво?

—Пиво? — Соломон откровенно удивлён, но всё-таки объясняет: — Пиво делают из ячменного солода и хмеля. Технология производства…

—Не надо, я понял. А где его делают?

—Здесь же. У нас большой пивзавод. Мы не только обеспечиваем пивом весь город, но, насколько мне известно, его поставляют еще в два других города.

Слава Времени, хоть пиво здесь настоящее. Я уже пробовал местное пиво. Оно действительно неплохое. Хотя мне доводилось пробовать и много лучше, чем это.

Дальше мы проезжаем еще несколько производственных зон и попадаем в тоннель, в стенах которого часто прорезаны отверстия размером с обычную дверь.

—Это жилая зона, — поясняет Соломон.

—Остановимся, — говорю я, — посмотрим.

Соломон недоумённо пожимает плечами. Что интересного может быть в жилой зоне? Но требование выполняется, и кар останавливается. В широком тоннеле не видно ни души. «Улица» совершенно пуста. Насколько видно вдоль тоннеля, здесь нет ни одного строения. Зияют одни проёмы. Проходим в один из них. По обе стороны через равные промежутки видны такие же проёмы. Заглядываю в один. Это столовая. В тускло освещенном помещении стоят длинные столы со скамейками. За каждый из таких столов свободно усядется человек тридцать, а то и сорок. Вдоль стен установлены раковины с кранами, по два на каждой. И еще в стенах вырезаны ниши с полками. Там стоит посуда. Столовая пуста, в ней нет ни одного человека.

Из соседнего проёма доносятся какие-то звуки. Заглядываем туда. У дальней стены установлен большой телевизионный экран и звуковые колонки. Примерно полсотни даунов смотрят какой-то незатейливый мультик. Еще десятка два, разбившись на группы, играют в какие-то игры, вроде домино, нард и шашек. Нигде не видно ни газет, ни журналов, ни книг. Это, как я понимаю, комната отдыха.

В третьем помещении свет приглушен. Там установлено несколько рядов четырехэтажных нар, застеленных матрацами и подушками, но без одеял. Больше половины мест занято спящими даунами. Они спят совсем голыми. Соломон поясняет, что, когда этой смене придёт время идти на работу, сюда же придёт смена, которая сейчас работает. Пётр обращает моё внимание на то, что нигде не видно ни шкафов, ни тумбочек.

—А где они хранят личные вещи?

—Какие личные вещи? — удивляется Соломон.

Ясно. Такого понятия, как что-то личное, здесь попросту нет. Чуть дальше расположены туалетные помещения, а дальше снова спальни, комната отдыха и столовая. Замечаю, что, несмотря на большую скученность людей, воздух в жилых помещениях чистый, хотя и насыщенный специфическими непонятными запахами.

Возвращаемся в центральный проезд и еще какое-то время едем по нему. Пётр указывает мне на проём, над которым светящейся зелёной краской нарисован треугольник.

—Что здесь?

—Помещения для встреч мужчин и женщин, — отвечает Том.

Ясно. Но нам это не очень интересно.

—Но от этих встреч иногда получаются дети. Где они?

—В детском загоне.

—В загоне? Интересно. Этот загончик тоже не мешает посмотреть. Поехали.

Кар останавливается у проёма, отмеченного голубым кругом. Едва мы туда проходим, как сразу пропадает ощущение, что мы в даунтауне. Это — обычный детский сад. В первом отделении размещаются ползунки и малыши до двух лет. Пол застелен мягким, тёплым линолеумом с яркими узорами. Много игрушек и спортивных снарядов для лазанья и ползанья. Малыши шумно и весело играют под надзором нянечек в желтых халатах. Из этого зала ведут в разные стороны два прохода. В одном помещении стоят уютные кроватки, застеленные желтым бельём, но опять без одеял. В другом стоят столики, стульчики, электроплиты, шкафы с посудой и холодильники.

Заглядываю в один из холодильников. Интересно, чем здесь кормят малышей? Неужели всё той же белковой пастой? Слава Времени! В холодильнике я вижу молочные смеси и большие банки с изображением розовощекого бутуза. Детское питание, как я понимаю.

Соломон рассказывает, что женщины выкармливают детей до восьми месяцев. Восьмимесячных детишек передают в детские загоны, где они живут до десяти лет. Десятилетних направляют в профессиональные школы на один или два года. После этого они уже приступают к работе наравне с взрослыми.

В другом помещении мы видим детей трёх-четырёх лет. В следующем — пяти-шести. И только в группе у семи-восьмилетних я нахожу в холодильниках пресловутую белковую пасту. Игрушки и спортивные снаряды от группы к группе становятся сложнее и совершеннее. В старших группах имеются довольно большие спортивные залы.

Дети — всегда дети. Они шумят, играют, ссорятся и мирятся. В отличие от взрослых, их одежда выдержана в светлых тонах: голубая, салатовая, розовая. Расцветка помещений тоже яркая, и освещение не такое мертвящее и безжизненное, как везде. Это действительно царство детей. Здесь они хозяева. Мы видим, что воспитатели или надзиратели практически не вмешиваются в их занятия. Душа отдыхает, когда смотришь на детскую возню и слышишь их радостный галдёж. Жаль только, что детство здесь такое короткое. Но я опять не вижу ни одной книги, ни одного журнала. Видимо, грамота для даунов под запретом. Ни к чему она им.

Пётр и Дмитрий при виде малышни заметно оттаяли, да и я с удовольствием остался бы здесь подольше, но Соломон напоминает:

— Нас уже ждут, милорд.

Действительно, не стоит забывать о том главном, ради чего мы спустились в даунтаун. С сожалением покидаем мы детский мирок и снова усаживаемся в кар. Том несколько раз сворачивает с одного проезда в другой. В это время на проездах оживлённо. Мы часто обгоняем, и навстречу нам попадаются многочисленные «автобусы» — если, конечно, можно назвать таким словом длинные платформы с бортами метровой высоты. На платформах вплотную друг к другу стоят дауны. Их везут с работы или на работу. Мне невольно вспоминаются фургоны, в которых перевозят заключенных.

И тут же возникают другие мысли. В моём мире, да наверное, и во многих других, Америка всегда выступала самой рьяной защитницей прав человека. Причем борьба за эти права всегда велась данной страной весьма своеобразно. Она осуществлялась с соблюдением двойных стандартов. Когда Америка боролась против Советского Союза и социалистического мира, она под самым приоритетным и священным правом понимала право на частную собственность, право одной части населения, меньшей, существовать и наживаться за счет другой части, большей.

Когда в некоторых фазах Америка в этой борьбе за права человека одержала решительную победу, она не отказалась от свой роли ведущего «защитника прав». Но акценты в этой борьбе несколько сместились. Америка боролась за то же «священное право» одной части людей существовать и наживаться за счет другой. На этот раз в роли первой части выступала уже сама Америка. Развалив Советский Союз и социалистический лагерь, Америка стала диктовать всем, как надо жить, как надо работать, что и кому надо делать, чтобы цивилизованный мир процветал. При этом под цивилизованным миром подразумевалась в первую очередь сама Америка. И горе было тем слаборазвитым (с американской точки зрения) странам, которые отказывались прислушиваться к заокеанским указаниям. В ход шло всё: от экономической блокады до прямого вооруженного вмешательства.

Как сказал Мирбах? «Америка превыше всего!» Проходили. Была и «Германия превыше всего!» Была и Великая Французская Империя. Была и Священная Римская Империя. И просто Римская Империя была. Была и Золотая Орда. Где они все?

Но почему-то Америка всегда считала и считает, что старая история кончилась, и сейчас пишется новая, по новым законам. И законы эти устанавливает и историю пишет заново именно Америка. Опаснейшее заблуждение. Именно так считали в своё время те, кто пытался перечеркнуть прошлое и переписать историю заново. Те, кто считал себя и свою нацию (или часть её) превыше всего.

И не случайно во всех мирах именно Америка всегда пытается на определённом этапе выступить творцом и законодателем новейшей истории. Истории американского пошиба. Страна, не имеющая своей многовековой истории, нация, не имеющая своих корней, даже не имеющая права называться нацией. Общество, не имеющее своей культуры. Смешно считать культурой голливудский ширпотреб. У них нет ничего, кроме денег и умения их делать. Испытывая перед другими народами мира такой глубокий комплекс неполноценности, Америка стремится всеми силами встать над ними и тем самым опустить народы ниже своего уровня. Не экономического, нет. Нравственного и культурного. И здесь Америка не ограничивает себя в выборе средств. Прежде всего к её услугам Его Похабие Доллар — ничего не стоящая, ничем не обеспеченная бумажка, которую Америка сумела сделать мировой валютой. Ну а на кого доллар не действует, тот рискует получить на свои крыши бомбы с клеймом «Made in USA».

Это не удивительно. Серость, посредственность и ущербность всегда ненавидят тех, кто их хоть в чем-то превосходит. А уж если у этой серости и ущербности появляется хотя бы одно преимущество, она использует его в полной мере, чтобы отомстить тем, кто её превосходит, унизить ниже своего положения. В обыденной жизни примером этого может служить отношение великовозрастных второгодников к успевающим ученикам. Этот пример очень хорошо демонстрирует уровень мышления рядового американца, который не в состоянии понять французские, советские или итальянские фильмы. Ему загадили мозги голливудской продукцией. Он зевает над Толстым, Бальзаком и Диккенсом. На него наводят тоску и уныние не только Чехов, Золя и Мопассан, он приходит в ужас даже перед мудростью, извлекаемой из произведений О'Генри, Джека Лондона и Эдгара По. А уж Марк Твен для него вообще недоступен.

Ярчайшим свойством серости и посредственности всегда было преувеличение собственных бед и успехов и низведение к нулю того же у других народов. Война Севера и Юга представляется американцам величайшей битвой всех времён и народов. Кровавую баню, которую японцы устроили самонадеянным янки в Перл-Харборе — страшнейшей трагедией Второй Мировой войны. А уж рейд Дулитла, блошиный укус, который они нанесли Токио — величайшей и самой героической операцией. Перед этим меркнут даже рейды советских бомбардировщиков на Берлин в августе 1941 года. Смотря как подать. И подают. Бездарный Паттон становится величайшим полководцем XX века. Что перед ним какие-то Жуков и Манштейн? Американский солдат, отказывающийся наступать, если ему вовремя не подвезут апельсинового сока или бросающий позиции, если там нет заблаговременно оборудованных отхожих мест — это лучший в мире солдат.

И конечно же, не случайно именно на Америку с её заносчивыми амбициями и мировоззрением дебила-второгодника, во всех мирах делают ставку «прорабы перестройки». Здесь — альты. Не знаю, как называют тех, кто хозяйничает в Фазе, где жили Сергей с Дмитрием, но там они делали то же самое. В моём собственном мире то же самое проделывает ЧВП. Но не прокладывает ли ЧВП дорогу «прорабам перестройки»? Не готовит ли для них благодатную почву? Причем сам ЧВП об этом и не подозревает. А может быть, подозревает? Я содрогаюсь от этой мысли. Надо будет при первой же встрече намекнуть на это потолще Старому Волку. Может быть, не случайно его руководство открещивается от его догадок, как хроноагент от Схлопки? Только вот когда состоится такая встреча? И состоится ли она вообще?

Мои размышления прерывает Соломон:

—Милорд, мы уже приехали.

Встряхиваюсь и вижу, что наш кар стоит перед одним из проходов в жилые казармы. Пётр с Дмитрием уже вышли и ждут меня. В Схлопку Америку и панамериканизм! Это тема неисчерпаемая. Займёмся лучше нашими непосредственными делами.

В столовой нас ждут. Здесь собралось более полусотни даунов. Как понимаю, это командиры боевых отрядов. Эти смотрят на нас с интересом. Впервые вижу такие заинтересованные взгляды с тех пор, как мы спустились в даунтаун. Детский загон не в счет. Дауны сидят за столами, перед каждым стоит кружка с пивом, а стол заставлен пластиковыми тарелками, на которых лежат бутерброды с белковой пастой и сосиски из той же пасты. Нам присесть некуда, но никто не торопится подвинуться или уступить нам место. Так дело не пойдёт.

Выждав несколько секунд, я решительно подхожу к краю длинного стола и сдвигаю сидящих на скамье даунов.

—Присаживайтесь, — приглашаю я Петра с Дмитрием. — Соломон!

Я показываю нашему сопровождающему на кружку с пивом. Соломон быстро достаёт из шкафа три кружки, наполняет их из торчащего из стены крана и ставит перед нами.

—Будьте здоровы, господа! — И, сделав глоток, добавляю: — Вот мы и прибыли.

—Прибыли, говорите? — отвечает коренастый, широкоплечий даун с ярким рубцом над левым глазом. — И что же нам теперь, плясать от радости? Мы вас когда ждали? А вы только сейчас прибыли.

—Тогда зачем вы нас ждали? Оружие вам, я знаю, уже давно доставили. Брались бы за винтовки — и вперёд!

—Хорошо говорите, милорд, — не унимается меченый. — Браться за винтовки! У нас никто в жизни винтовку-то в руках не держал. Не про нас они. Мы их только по телевизору видели. Вперёд! А куда? Никто из нас в верхнем городе никогда не бывал. Опять-таки только по телевизору его и видели.

—В таком случае что за вопросы и возмущения? Сколько у вас приготовлено винтовок?

Молчание. Все переглядываются, но никто мне не отвечает.

—Что же? Никто не знает, сколько у вас оружия? Может быть, вы даже не знаете, где оно? В таком случае счастливо оставаться, мы вас покидаем. Я не хочу вести в верхний город безоружную толпу.

—Подождите, милорд, не надо горячиться, — вступает в разговор Соломон. — Оружие — дело серьёзное. Сюда его доставляли с большим риском. И, сами понимаете…

—Я ничего не понимаю и не желаю понимать! Если вы собрались выступать и ждали только нас, то какого черта вы устраиваете здесь какой-то спектакль? Или вы нам доверяете и готовы идти за нами, или нет. Если доверяете, зачем эти тайны? Если не доверяете, будьте здоровы. Можете разобрать свои винтовки и использовать их вместо дубин. Ручаюсь, что дальше первого полицейского поста вы не пройдёте. А если и пройдёте, то просто растворитесь на улицах и площадях верхнего города, и вас перестреляют поодиночке.

—Всё правильно, милорд, — говорит меченый неожиданно миролюбиво. — Без вас мы ни на что не годимся. Но и Соломон правильно говорит. Мы даже не знаем, как вас зовут. Вот я — Джордж.

—С этого и надо было начинать. Я — Андрей, он, — я показываю на своих товарищей, — Пётр, а он — Дмитрий.

—Гм! — меченый Джордж несколько озадачен. — Андрей? Пётр? Дмитрий? Вы русские, что ли?

—Да. И что в этом плохого?

—Нет. Ничего. По телевизору часто показывают русских. Они дикие, глупые и злобные. Умеют только лес валить да нефть с газом добывать. Еще металлы плавят. Но этому верят только дети. Не может такой большой народ весь быть глупым и диким. А мы вот другое слышали. Верно ли, что русские восстали, сбросили своё правительство и воюют против альтов?

—Уже и сюда вести дошли! Интересно, каким это образом? Верно, Джордж. Сейчас в России идёт война. Русские дерутся с карательным Корпусом.

—Карательный Корпус? А это что такое?

—Это те войска, которые своими штыками поддерживают власть альтов.

—Так его и против нас пошлют?

—Возможно, но маловероятно, — мне приходится кривить душой. — Русские поднялись против альтов, а вы-то идёте только против здешних властей. А это дело не Корпуса, а полиции.

—Так-то оно так, — задумчиво говорит Джордж. — Да только мы не малыши и понимаем, что местная власть без альтов — ничто. Это альты загнали нас в подземелье и лишили всего. И если дело у нас пойдёт успешно…

—То против вас бросят карательный Корпус. Не заглядывай так далеко, Джордж- Сейчас у вас одна задача — сбросить нынешнего президента и его правительство. Лорд Мирбах изменит существующий порядок, и вам станет полегче. А если вы сразу замахнётесь на альтов, вас просто уничтожат. Сейчас вам лучше добиваться своего постепенно, шаг за шагом.

—Шаг за шагом! — возмущается худой, измождённый даун: — Вам хорошо это говорить! А вы посмотрите на меня и на других. Кто доживёт до следующего шага? Нет уж, братья! Раз мы берёмся за оружие и поднимаемся наверх, то там мы и останемся. Перебьём всех верхних и будем жить так, как захотим. Шаг за шагом! Так и внуки наши из этих подземелий не выберутся.

—А как вы хотели? — возражаю я. — Раз уж ваши предки позволили лишить себя дневного света и чистого воздуха, вернуть всё это вам будет очень не просто. Одним махом ничего не выйдет. У нас, у русских, говорят: «Широко шагаешь — штаны порвёшь». Ты говоришь, перебить всех верхних и жить как захочется. Долго вы так проживёте? Ну, съедите и выпьете то, что на городских складах хранится, а дальше? Откуда вы себе пропитание добудете? Как вы с городским хозяйством управитесь? Ведь среди вас ни одного грамотного нет. Вы ведь умеете только то делать, чему вас научили. А чтобы управлять городом, знать надо гораздо больше. Я не говорю обо всей стране.

—Правильно, Андрей, — соглашается со мной Джордж. — Ты, Иеремия, хороший красильщик, но не более. Я — хороший слесарь, но тоже — не более. И все мы такие. Но ты скажи мне, Андрей, что это будет за первый шаг? Ради чего мы берёмся за оружие и под пули идём? Как лорд Мирбах облегчит нашу жизнь? Что он сделает лучше, чем сейчас?

Опять мне придётся кривить душой. Ведь знаю, что обещаний своих Мирбах выполнять не намерен. Даже в отношении меня. Но деваться некуда, и я повторяю то, что говорил кандидат в президенты. Никто так не врёт, как уголовники в своих сентиментальных песенках и кандидаты в своих предвыборных обещаниях.

—Прежде всего для вас будут установлены ежегодные отпуска. Вы будете иметь возможность проводить их по своему выбору либо в верхнем городе, либо вне города, где-нибудь на природе. Для вас будет установлена гарантированная заработная плата, которая будет начисляться на ваши счета. На эти деньги вы сможете приобретать всё, что пожелаете: от продуктов питания до личных вещей. Детей начиная с восьмилетнего возраста будут учить читать и писать. Наиболее одарённых из них будут принимать в колледжи в верхнем городе. Они смогут стать высококвалифицированными специалистами и занять высокий пост, вплоть до президентского. В перспективе для вас будет установлен еженедельный выходной день. И его вы тоже сможете проводить там, где захотите. Рабочий день сразу будет сокращен до десяти часов, а в перспективе и до восьми.

—И это всё? — спрашивает Иеремия, уловив в моём выступлении паузу.

—А этого мало?

—Кому как, — неопределённо отвечает он. — Мне этого мало. Мне осталось жить не так уж и много. Я, может быть, и до обещанного вами отпуска не доживу. Нет уж. Как только я поднимусь в верхний город, я сам возьму себе всё, что захочу. И возьму сразу. И никто меня не остановит. Слышите? Никто! Кто попробует это сделать, тому я отвечу из винтовки!

—И кто еще думает так, как Иеремия?

Ответом мне служит молчание. Значит, такие здесь есть, и немало. Что ж, выбирать не приходится, будем воевать с теми, кто есть. Других мне всё равно взять негде.

—Хорошо. Как бы то ни было, я поведу вас и не оставлю без помощи. Но имейте в виду. Я обращаюсь к тебе, Иеремия, и к тем, кто думает так же. Я не буду препятствовать вам в вашей справедливой мести. Но если вы вместо того, чтобы атаковать важный объект, займётесь грабежом, я сам буду расстреливать вас на месте. Я или мои товарищи, кто окажется ближе. И поверь, Иеремия, у нас это получится лучше и удачнее, чем у тебя. Но хватит об этом. Вернёмся к вопросу об оружии. Я спросил: сколько у вас винтовок? Кто ответит мне на этот вопрос?

—Винтовок сюда доставлено шестьдесят шесть тысяч, милорд, — отвечает Соломон.

—Патроны?

—По тридцать штук на винтовку.

—Отлично. Значит, мы можем рассчитывать на шестьдесят шесть тысяч бойцов. Необученных, но вполне годных.

—Выступить готовы вдвое больше. Но им не хватит оружия, — говорит Джордж.

—Эти пойдут вторым и третьим эшелонами и будут подбирать оружие у убитых и раненых. Где складировано оружие?

—В трёх местах. Каждое неподалёку отсюда.

—Значит, разделимся на три группы и наступать будем, соответственно, тремя колоннами. С каждой пойдёт один из нас. Здесь, я полагаю, собрались командиры боевых групп? Вот и отлично. Обращаться с оружием мы вас научим прямо на складах, а вы покажете всё своим людям. А сейчас… Насколько мне известно, грузовые подъёмники в вашем распоряжении, и они имеют управление снизу?

—Да, милорд, — отвечает мне Соломон. — Надо только снять охрану.

—Сколько человек за раз может поднять этот подъёмник?

—Примерно двести пятьдесят.

—Очень хорошо. Смотрите все сюда. — Я разворачиваю на столе планы тех ярусов, на которых размещены объекты, запланированные к захвату в первую очередь.

—Первая колонна пойдёт здесь. Её поведу я. Вот здесь мы разделимся. Отсюда я поведу часть людей к Центру телекоммуникаций. Со мной пойдёт Иеремия. Ты, Джордж, поведёшь людей сюда и захватишь центральный банк. На всех перекрёстках и развилках будем оставлять посты, чтобы они могли ориентировать посыльных. Связь следует держать постоянно. Впрочем, когда мы захватим центр телекоммуникаций, в нашем распоряжении окажется видеосвязь. По пути выводим из строя все пассажирские лифты, а грузовые… — я вспоминаю реплику офицера Корпуса и усмехаюсь, — грузовые захватывать и держать под постоянной охраной.

Я достаю другие листы плана и ставлю задачу колоннам, которые поведут Пётр и Дмитрий. Им предстоит захватить продовольственные склады, станции водоснабжения и вентиляции и энергоцентр. Пётр собирает вокруг себя тех, кто пойдёт с ним, и ставит им задачу. Я помогаю сделать это Дмитрию. В заключение вновь обращаюсь к собравшимся:

—Еще раз напоминаю: держать постоянную связь. Обо всех изменениях обстановки и передвижениях, как своих, так и противника, докладывать командирам колонн. А вы, — я обращаюсь к Петру и Дмитрию, — держите связь со мной. Я буду в телецентре. Напоминаю еще об одном, — теперь я смотрю на Иеремию, — беспрекословное подчинение приказам. За пререкания, неисполнение, отказы буду расстреливать на месте. Таким же правом наделяю командиров боевых групп. От этого зависит не только успех всего восстания, но и ваши жизни. Стрелять только в случае крайней необходимости. Чем позже мы поднимем шум, тем большего успеха добьёмся и тем меньшими будут наши потери. — «А сие, впрочем, неведомо», — добавляю я про себя. — Сейчас мы идём на оружейные склады. Выступаем… — я на секунду задумываюсь и отнимаю от времени, назначенного Мирбахом, полчаса. — Выступаем в пять тридцать утра. Следовательно, к этому времени грузовые лифты должны быть захвачены. Люди для этого назначены?

—Да, милорд, — отвечает Соломон.

—Пусть идут туда без оружия и снимут охрану ножами. Издали они всё равно не попадут, а с винтовками их охрана близко не подпустит. Всё. По местам. Готовность к четырём утра.