Проснулась Люда поздно и с большой тяжестью на сердце. Даже глаза открывать не хотелось. Ей сразу вспомнился вчерашний день, проведенный на работе. Тяжелый день, понедельник.

Да, неправильно она поступила. Надо, надо было сделать так, как вначале и решила: взять сметану и масло, принести в цех пораньше и поставить Ольге в шкафчик. Никуда бы она не побежала и шум не стала бы поднимать. Какой шум, если вот они, ею же в субботу «добытые» продукты, у нее в шкафчике!

Или уж совсем бы тогда смолчать, не подавать виду… Только как было не подавать виду, как было набраться сил и смолчать, если Ольга, увидев ее, губы свои тонкие, в перламутровой помаде, чуть не до ушей растянула: «Здравствуй, моя лапочка! Какая сегодня свеженькая! Как настроение? Как спалось?»

Нет, не могла Люда сдержаться. При всех говорить, правда, не стала, но крепко взяла Ольгу за руку и потянула к выходу в коридор. Там, возле умывальной комнаты, прямо в глаза и выпалила:

— Ну, Оля, такого свинства от тебя не ожидала!

А та не растерялась — с улыбкой и, казалось, с искренним удивлением посмотрела:

— Неужто обиделась? Или положила мало?

— Еще и смеешься! Совесть-то у тебя есть? Обыкновенная совесть!

Тут глаза Ольги сузились.

— Совесть? Слышала, читала про такое в книжечках.

— А в жизни, значит, на совесть можно наплевать?

— Ты меня не учи. Еще зеленая.

— А ты не всех меряй на свой аршин! Если сама перепачкалась…

— Ну ты, чистенькая, — процедила Ольга, — думай, что вякаешь!

Не надо было вступать в эту базарную перепалку. Сказала главное, что из сердца рвалось, и хватит — уйди с достоинством. А вот не хватило ума — брякнула:

— Не знаю, чистенькая, грязненькая, а продукты эти завтра же принесу и поставлю в твой шкаф. Я к ним не притрагивалась.

Тут-то и взвилась Ольга:

— Дрянь, чистоплюйка! Работает всего ничего, а права качает, принцессу корчит! Ты с мое поишачь, тогда поглядим, какая будешь! Посмей только принести! Я тебя так ославлю — с треском с работы вылетишь! О ней, паршивке, забочусь, как лучше делаю, а она!.. Смотри, Людмила, — поджала Ольга червячки своих губ, — пойдешь поперек — всю жизнь тебе поломаю!

И ушла. Как победительница. Голову держала прямо, не оглянулась.

А Люда в умывальной комнате — благо там никого не было — наревелась вволю и лишь потом умылась, повздыхала и пошла работать.

Безобразная едена. Тяжелый, безрадостный день. А ведь накануне как-то немного успокоилась. Когда незадолго до ухода Виталия снова почему-то вспомнила о продуктах, «дарованных» Ольгой, то он и говорить ей не дал:

— Не забивай этим голову. Что в конце концов за проблема!..

И она замолчала. Даже вроде и устыдилась: в самом деле, сколько можно об этом!.. А Виталий продолжал:

— Посмотри лучше туда. — Они стояли в ее комнате, у окна. Свет был приглушенный, горела лишь настольная зеленая лампа у изголовья тахты. Виталий обнимал ее за талию и смотрел в окно на улицу, освещенную огнями фонарей, желтых, как марокканские апельсины. На противоположной стороне громоздились высокие девятиэтажки с тысячами окон-светлячков. — Посмотри, сколько окон. И за каждым — люди, мужчины и женщины. Со своими судьбами.

— Счастливыми и несчастливыми, — добавила Люда.

— Зачем про несчастливые говорить. Лучше о тех, которые радуются, любят… Во-он окно, голубенькое, на восьмом этаже… Почти крайнее, оправа. Видишь?

— Да.

— Сказать, кто там живет?

— Ну, пофантазируй, — улыбнулась она.

— Живут он и она. Молодые. Оба красивые и здоровые. У окна, как мы сейчас с тобой, они не стоят. Сидят, обнявшись, и смотрят балет по цветному телеку. А утром встанут, счастливые, сядут на свои «Жигули» и поедут на работу.

— Сплошная идиллия.

— Почему идиллия? — Виталий крепче прижал к себе Люду. — Норма. Современная, сегодняшняя норма жизни.

— Не преувеличиваешь? — усомнилась она. — Знаешь, у меня есть школьная подруга… Лучше сказать: учились вместе. Вышла замуж. Так там все это есть в избытке. Почти все, за исключением любви и того, что муж на двадцать три года старше. И так, Витя, бывает в жизни… И не обязательно за тем голубым окном смотрят телевизор. Может быть, сидят за столом и просто разговаривают.

— Допускаю. Но опять же о любви, потому что разница лет у них нормальная, как, например, у нас с тобой, за день они соскучились друг по другу, и сейчас им очень хорошо.

— А вдруг эта женщина больна и собирается ложиться на операцию?

— Людочка, — целуя под волосами ее теплую шею, с укорам сказал Виталий, — зачем такой грустный сюжет?.. Смотри-ка, смотри! — вдруг обрадовался он. — Свет у них погас. Неправда все это! Они здоровы и счастливы. Спать легли. Для чего им свет? Вовсе не нужен. Даже лучше без света…

— Витя, ну, Витя… — пытаясь освободиться от его нетерпеливых рук, испуганно зашептала Люда. — Перестань! Слышишь? Ну честное слово, ты будто на ковер в спортзале вышел бороться. Пусти же, прошу тебя…

Он наконец послушался. Свободно положил руку ей на плечо, обождал с минуту, пока она успокоится, придет в себя, и с удовлетворением проговорил:

— Вот так, марсианочка, мой вариант более жизненный. А теперь взгляни на саму улицу. Внимательно взгляни.

— Смотрю.

— И что видишь?

— Обычная картина: троллейбус едет, машины.

— А видишь, сколько их, машин?

— Много.

— В том-то и дело! А теперь попробуй представить, что за рулем одной из этих машин сидит молодая, интересная, стройная женщина в дымчатых модных очках. Представила?

— Попытаюсь, — глядя на желтые и красные огоньки бегущих машин, сказала Люда.

— А по плечам рассыпались золотистые волосы.

— Это у нее? Ну ладно. Что еще представить?

— Имя этой женщины звучное и красивое. Она всем людям мила. Догадалась?

— По-моему, Людмила Гурченко.

— Почему Гурченко? Просто Людмила.

— Уж не я ли? — со смехом спросила Люда. — Тогда нет, не представляю. Совершенно не представляю.

— Но почему?

— Да хотя бы потому, что не умею водить машину. А во-вторых, если бы даже и очень захотела ее приобрести, то пока скопила бы деньги, наверно, и молодость прошла бы.

— Но смотри, смотри, — показал Виталий на улицу, — сколько машин! Неужели это все старики едут?

— Нет, конечно… Только знаешь, — Люда невесело усмехнулась, — машины по-всякому приобретают. Пошла я на той неделе, сдавать бутылки от минеральной воды, а их в киоске не принимают. Очередь — человек двадцать. С сумками, с целыми мешками. Полтора часа простояла. Вот уж наслушалась! Приемщик, дядя Кузя зовут, — полный хозяин и властелин. Может с утра работать, а может и не работать, в любую минуту может закрыть окошко: складывать, мол, некуда, завтра приходите. Некоторые готовы за полцены бутылки отдать, лишь бы домой не тащить обратно. А один пьяненький старичок рассказал, что этот дядя Кузя уже себе машину купил и зятю.

— Вот-вот, — оживился Виталий. — Все та же сфера обслуживания. Творят люди дела!

— Люди?.. По-твоему, они люди? Не знаю… Людишками я бы еще могла назвать их.

— Это ты так считаешь. А их послушать, — Виталий усмехнулся, — наоборот выходит: они — главные люди. Все от точки зрения зависит.

— Правильно, — кивнула она. — Только надо, наверно, чтобы точка зрения эта от совести шла… Ну, от общей пользы. Государственной пользы. Понимаешь меня?

— Тут я согласен. Полностью и целиком! — Виталий отвел легкие, пушистые волосы ее и снова поцеловал в шею. — Ты у меня умница, голова, Совет Министров!.. Ну, а можешь все-таки вообразить себя за рулем новенького лимузина, приобретенного вполне законным путем? По лотерее, например, выиграла.

— Нет, нет! — смеясь, замахала она руками. — И боюсь: еще в столб врежусь или задавлю человека…

Вскоре Виталий простился с Татьяной Ивановной и надел свою кожаную куртку. Уже в дверях сказал, что завтра у него зональные отборочные соревнования, а во вторник обязательно придет к ней.

— Но у меня вторая смена, — сказала Люда. — В четыре часа начинается.

— Вот сразу после лекций и приду. Провожу тебя. Пройдемся.

— Это же далеко. Я на троллейбусе езжу.

— И напрасно. Тебе известно, какая гигиеническая норма ходьбы? Десять тысяч шагов в день. Полтора часа энергичного шага. А как же, движение — основа жизни. — Он поцеловал Люду. — Жди. Вместе пойдем.

В общем, воскресенье прошло хорошо. Виталий как-то успокоил ее, неприятности казались ерундовыми, страхи — преувеличенными.

Зато понедельник — недаром его считают тяжелым днем — все перевернул. На душе — обидное, отвратительное чувство униженности и бессилия…

Наконец Люда открыла глаза. Ого, времени сколько — почти десять! Хотя чему ж удивляться — ну никак не могла вечером заснуть. Последний раз зажигала свет — на будильнике была половина третьего ночи.

Хорошо, хоть есть у нее Виталий. Твердый, основательный человек. Ну, может, немножко и фантазер.

Об Ольге Люде думать было неприятно, и все же невольно вспомнились ее слова, сказанные еще до ссоры: «На той неделе сделает тебе предложение…» А что, если и правда сделает?

Люда сильно — так, что закаменели живот и ноги, — потянулась под одеялом, кончиками пальцев коснулась прохладной и гладкой боковинки тахты. Какую идиллическую картину семейного счастья нарисовал! Значит, в мечтах жизнь ему именно такой представляется. Люда грустно и с нежностью вздохнула: фантазер, фантазер — машина, стереосистема… Интересно, если бы он жил здесь, то о ее проигрывателе, вероятно, сказал бы: не выбросить ли? Это ведь не «ультра-си». Тахту, пожалуй, критиковать не стал бы. Хорошая тахта. Всю тринадцатую зарплату мама ухлопала на нее, да и она, Люда, еще стипендию добавила.

«Ой, — покраснев и устыдившись, подумала она, — что это за мысли такие, будто Виталий уже сделал предложение, будто стал мужем… Но раз я так думаю, значит, хочу этого. Чего хочу? Чтобы стал моим мужем? — Люда задала себе этот вопрос, закрыла глаза и, не отрывая головы от подушки, закивала: — Конечно, хочу. Чего же скрывать-то. Очень даже… А все-таки страшно. Вдруг что-то будет не так? Говорят же, пишут об этом: как сложно построить хорошую семью. Да и запросы у него, ой-ой! А велика моя зарплата? Сам пока студент. Хотя скоро уже окончит институт. А потом? Преподаватель физкультуры в школе? Тренер? На чемпионские титулы надеется?..»

В передней вдруг раздался звонок.

«Кто это?» — обеспокоилась Люда. Ее смутил не чей-то неожиданный приход, а то, что надо было идти открывать, но в каком она виде — не причесана, не одета. И это в одиннадцатом часу! У входной двери вновь позвонили. Она соскочила с кровати, набросила халат и лишь поясок затянула так босиком, на цыпочках, и вышла в коридор.

— Кто там?

— Это я, — ответили за дверью.

Она не узнала голоса.

— Вам в какую квартиру? Кого?

— Люда, это я, Виталий.

Стыд обжег ее, проговорила чуть слышно:

— Сейчас…

Кинулась к зеркалу. Всегда же тут лежала расческа — нету. Причесалась у себя в комнате. Кое-как прибрала постель, накинула покрывало. Застегнула пуговки на халате. А тапочки надеть снова забыла.

— У-у, какие мы засони, — притворив за собой дверь, ласково сказал Виталий. — Еще не вставала?.. Можно к тебе? — несколько запоздало спросил он.

— Вот не ожидала! Ну просто как снег на голову… — Люда все еще пыталась что-то застегнуть на себе, одернуть. — А как же лекций? Говорил, что в три часа придешь.

— Так можно к тебе? — повторил Виталий, все еще держа в руке свой «дипломат». — Ты одна?

— Да. Мама на работе.

Виталий наконец поставил «дипломат» на пол и, притянув к себе Люду, поцеловал. Улыбнулся:

— Сонная, теплая… В общем, вторая пара у нас… так, ерунда, только штаны на лавке протирать. Вот и подумал: забегу на часик. Как там марсианочка моя поживает… Э, ножки-то застудишь! Ну-ка, иди ко мне! — Он хотел взять ее на руки, но Люда увернулась, скрылась в комнате.

— Ты не обращав внимания, — сказала она из-за двери, — тут маленький беспорядок. Я сейчас приберу.

Виталий, на этот раз снявший у порога туфли, повесил на крючок куртку и вошел в комнату.

— Где беспорядок? — бодрым голосам сказал он. — Не вижу беспорядка! Все на месте, даже тахта застелена. Ты будто метеор.

— Знаешь, я поздно вчера уснула и…

— Людочка, о чем разговор! Рабочий человек, вторая смена.

— Я умоюсь. Посиди минутку. Хорошо?

— Если только минутку! — шутливо предупредил Виталий.

Оставшись один, он внимательно оглядел комнату, подошел к тахте, потрогал под голубым покрывалом возвышавшуюся подушку и с опаской оглянулся на дверь.

«Минутка» несколько затянулась, и гость снял со шкафа знакомый проигрыватель. Когда Люда, причесанная, в красной кофте и в брюках, вошла в комнату, Виталий одну за другой перекладывал пластинки, которые разыскал там же, на шкафу.

— О, смена декораций! — посмотрев на Люду, сказал он. — Ничего! Ансамбль на уровне. Хотя… — добавил чуть с досадой, — в халатике было как-то лучше. Домашней.

— Хочешь завести пластинку?

— Да вот, смотрю что-нибудь подходящее… Однако выбор у тебя, прямо сказать…

— Витя, не надо музыки, — с печалью в голосе попросила Люда.

— Ты чего такая… невеселая?

— Я? Нет, — через силу улыбнулась она, — обыкновенная. Как сегодня на улице?

— Солнечно. А все равно неуютно — ветер и прохладно. Зато у тебя здесь — благодать. — Он с удовольствием потер руки. — Обитель радости и любви.

Виталий шагнул к ней, но Люда прошла к окну, посмотрела на чистое небо, задумалась и повторила:

— Солнечно… А ты слышал, — неожиданно спросила она, — про солнечный камень?

— Что-то слышал, — неуверенно кивнул Виталий.

— Это янтарь.

Люда достала из шкафа лакированную шкатулку и вынула оттуда кусок янтаря.

— Папа в море нашел. Когда купался. Посмотри.

Виталий взял камень и будто взвесил его на ладони. Проговорил:

— Легонький. — Затем повертел с боку на бок, рассмотрел на свет. — В газете читал, в разделе интересных фактов: у какого-то принца или короля, не помню, находится самый крупный на свете алмаз. А цена — с ума сойти! — двести миллионов долларов! Ювелиры три года шлифовали грани… А этот… — снова взглянув на янтарь, заметил Вадим, — еще и не обработан. Только одна грань чистая.

— Папа все собирался, да…

— Понимаю, — сочувственно вздохнул Виталий и протянул Люде камень. — Музыки, значит, не желаешь. А чего желаешь?

Она спрятала шкатулку и пожала плечами. Рассказать о вчерашней стычке с Ольгой?.. Нет, если поинтересуется и сам начнет расспрашивать, тогда уж…

Но вспоминать о продуктах, все еще лежавших в холодильнике, об Ольге, Виталий не стал. Вместо этого сказал:

— А я знаю, чего ты хочешь. Кисленькая моя, маленькая. Хочешь, чтобы тебя пожалели, приласкали. — Он обнял ее, погладил по спине, осторожно расстегнул верхнюю круглую пуговку кофты.

— Витя, не надо.

— Что не надо? Почему? — зашептал он. — Как раз и надо… — Подняв ее, вялую и несопротивлявшуюся, на руки, он, словно укачивая ребенка, с минуту носил Люду по комнате, а потом бережно опустил на тахту.

— Ты что?! — подхватилась она.

— Марсианочка моя…

Она порывалась встать, и ему стоило сил удержать ее.

— Одну вещь скажу… Людочка, слышишь? — Голос его звучал интригующе. — Тебе это будет интересно… Ну успокойся, лежи. Очень интересно… Так вот, сообщаю: у меня есть машина. Не веришь? Новенькая, только из магазина. «Жигули».

— У тебя? — невольно переспросила она.

— Прости, что не сказал раньше. Хочешь, покажу документы? В сентябре купил. Не я, правда, отец купил. Но там и мои сотни есть — два раза в стройотряд ездил. Оформлена, естественно, на меня — единственный наследник. Сестры не в счет. У них другое на уме. А деньги у отца есть.

— И ты умеешь водить машину? — Люда успокоилась, с интересом смотрела на Виталия, сидевшего перед ней тут же на тахте.

— Эх, прокатил бы с ветерком! Жаль, что машина в деревне. Тут где поставишь? Был бы гараж… Ну, любимая моя, теперь уже лучше представляешь себя за рулем?

Она смогла пожать лишь одним плечом, на другом грузно лежала рука Виталия.

— А ты говорила: «Иллюзия»! Людочка, и телевизор цветной у нас будет, и стереосистема, и обниматься будем, и лежать… — Рука его медленно сдвинулась, охватила грудь.

— Витя, — хрипло выдохнула она, — отпусти. Не надо… Ну, пожалуйста… — У нее все же хватило силы отвести его руку.

— Почему, почему не надо? Ну почему?

Его суетливые пальцы, пытавшиеся разнять сбоку «молнию», будто подбросили Люду.

— Виталий! Ты с ума сошел! Я не хочу!

— Неправда! Хочешь. Ты современная, свободная. Ты раскованная. Без комплексов. Тебе уже двадцать первый год.

С «молнией» на ее брюках он все-таки справился. Люда поняла это и в следующую секунду, уже не отдавая себе отчета, что делает и почему так делает, вдруг хлестко ударила его по лицу.

Ударила, испугалась, соскочила с тахты. Оправляя смятую кофту, встала у окна. Кусала губы. На Виталия не смотрела.

Голос его, неожиданно прозвучавший в тишине, поразил Люду:

— Что ж, молодец! Молодец, Людочка!

Сказал почти весело.

Она повернулась к нему — в самом деле, приглаживает рукой волосы, улыбается.

— Так и надо, моя хорошая. Так их, нахалов, по морде! Прости, что… ну, проверку такую устроил. Но теперь спокоен: уж если мне… нокаут… — Он потрогал щеку. — То все в порядке. Девочка твердых правил. Я спокоен. Молодец!.. Людочка, — взглянув на будильник, сказал Виталий, — ты не очень рассердишься, если я… все же посижу у этого старикана? Он зануда, конечно, жует что-то там под нос за кафедрой, но злопамятен. Обязательно припомнит. К нему по три раза ходят сдавать, если кого невзлюбит… Так я пойду, ладно? Не станешь обижаться?

— Да-да, иди, — сказала она. — Зачем наживать неприятности?

— Вот именно. Молодец, все понимаешь…

Через две минуты, чмокнув ее в щеку, Виталий открыл замок и шепнул:

— Пока. Не сердись. Я зайду.

— Надеюсь, не в такое время?

— Что ты, я же понимаю.

Лифт Виталий вызывать не стал. Люда, прикрыв глаза, стояла у закрытой двери, слушала, как быстро удаляются и замирают на лестнице его шаги… Стихли. Она постояла еще немного, прикасаясь горячим лбом к глянцевитой прохладной двери, затем прошла в комнату.

Остановилась у тахты. С минуту смотрела на смятое покрывало, сдвинутую под ним подушку. Люда качнула головой и тихо опустилась на пол. Лицо у нее было усталым и отрешенным. Но вот плечи вздрогнули, и она заплакала. Сначала неслышно, не всхлипывая, сдерживаясь. Потом сдерживать подступавшие рыдания не стало сил, она заплакала в голос, стиснула пальцы в кулаки и ударила по тахте. Раз, другой, третий.

— Ну, почему? — сквозь рыдания повторяла она. — Почему так плохо? Все плохо. Почему?.. Ну за что это мне? За что?.. Вадим, где ты? Ну почему, Вадим, скажи?..

Вадим?.. Люда затихла. Опустила руки. Почему сказала — Вадим?.. Ах, вот почему…

Она быстро поднялась и прошла к зеркалу. Достала из кармана платок, вытерла слезы и долго с тревогой всматривалась в свои серые большие, с черными горошинами зрачков глаза. Только бы не это… При выписке из больницы врач тогда спрашивал: не было ли каких-то сильных переживаний, потрясений? Она сразу не вспомнила. А врач сказал, что вспышка могла произойти и на почве какого-то стресса. Надо хорошо отдохнуть, не волноваться. Экзамены она сдавать не будет, в больнице дадут справку. И только потом, в поезде, лежа на полке, она вспомнила февральский вечер, как возвращалась с Вадимом из театра, как из-за кустов вышли четверо…

Неужели опять?.. Люда помигала длинными, чуть загнутыми ресницами. Боли вроде бы нет. Режет немного. Наверно, от слез.

В ванной комнате она покрутила краны, и теплой водой осторожно промыла глаза, ополоснула лицо.

Да, надо успокоиться. Она вошла в кухню, задернула штору, чтоб не так было светло, и повернула колесико динамика. И тотчас удивленный мужской голос спросил: «Катюша, а почему заглавную букву своей фамилии ты написала такой большой?» — «Потому что я старшая, — серьезно ответила девочка. — Витя поменьше, а Лена младшая. Значит, моя заглавная буква должна быть самая большая».

Люда улыбнулась: «Ну и Катюша! Надо ведь такое придумать!»