В субботу у Люды был свободный день.

Можно не торопиться вставать, есть время подумать, вспомнить. После того как отнесла сметану и масло, на сердце стало спокойней. Хотя, конечно, поволноваться пришлось! Продукты, так истерзавшие душу, прямо в мешочке поставила в Ольгин шкаф. Поставила и со страхом ждала, что будет дальше? Как отреагирует Ольга?

Но страхи оказались преувеличенными. Та лишь глазищами, густо подведенными карандашом, сверкнула да прошипела злым голосом, близко подступив к Люде:

— Как хрястну эту банку об пол! Да крикну, что ты подкинула! Думаешь, не поверят?

Лицо у Люды побледнело, сделалось как полотно халата, однако все же нашла в себе силы, сказала тихо:

— Не поверят. — И вдруг горячо, в самое ухо зашептала Ольге: — Ты пойми: я не могу так. С этим куском масла вся жизнь моя будто остановилась. Я в тревоге вся, радость потухла. Понимаешь? Никакого праздника. И никакого счастья быть не может… Только представить, что всю жизнь ходить с таким чувством…

— Привыкнешь, — холодно процедила Ольга.

— Да не хочу я привыкать. И нельзя к этому привыкнуть. Как к подлости нельзя, к низости…

— Господи, — с недоумением и брезгливостью оглядела с ног до головы Люду ее старшая напарница. — Святая с крылышками! Да разуй глаза. Все так живут. Все несуны. Ишь, слово придумали какое — «несун»! Да ладно, нехай — несуны так несуны. Соседка с экскурсии только что приехала, по городам возили, показывали, а потом завернули на фарфоровый завод в каком-то захудалом районном центре. Там и смотреть нечего, а на завод повезли. Очень довольна соседка. За полцены сервиз купила. И не только она — все, кто был в автобусе, таким же образом отоварились. А кто помог? Те же несуны. Удобные и нужные люди. Очень даже хорошо, что они есть.

— Ну, — возмутилась Люда, — ты тоже рассуждаешь! Все кверху тормашками перевернула. Все несут, все воруют. Вранье! Я на практике весной была в «Сказке» — детское кафе на Первомайской. Там и понятия нет тащить домой продукты. Девочки дружные, хорошо работают, местам дорожат, а как стараются, когда им «Золушку» — фирменный торт — поручают! Мой торт два раза признавали лучшим. На выставке был.

— И орден дали! — насмешливо сказала Ольга.

— Издеваешься! Между прочим, снимок в молодежной газете был.

— И рада без ума!

— Не скрываю: рада.

— Вот и шла бы в свою «Сказку».

— Там места, к сожалению, не было.

— Ладно, — оборвала Ольга, — у нас, слава богу, тут не сказка, а кондитерский цех при столовой номер семнадцать, и в газету нас не фотографируют.

— Плохо.

— Как есть.

На том и разговор закончился. Разговор не то чтобы приятный, но Люда, в общем, была довольна. Главное, без крика, без шума обошлось: сметану об пол Ольга не «хрястнула», никуда не побежала.

«Вот в первый же день и надо было так!» — с запоздалой решимостью подумала Люда. Она сильно и с удовольствием потянулась под одеялом, коснулась, как обычно в таких случаях, пальцами ног прохладной спинки тахты и почему-то вспомнила уже о другом. Три дня назад, когда ехала в троллейбусе, ей вдруг показалось, что среди прохожих мелькнула знакомая фигура! В первую секунду и не поняла — просто знакомое что-то. Спина или походка… Лишь потом сообразила: на Глебова из их класса похож. Но тогда не придала этому значения, решила, что обозналась. Он же в армии. Да и зачем ему быть здесь? Живет в другом районе города. Теперь, может, и не узнала бы его — столько времени прошло. Мужчина, двадцать первый год. Вырос, наверно. А тогда еще парнишка был. Но волевой, упрямый. Дружки Боцмана здорово избили его. Другой бы стонать начал, а Вадим — ни звука. Встал, даже шутить пытался.

Три дня назад не очень поверила своей догадке. А сейчас подумала: «В армию призывали осенью, мог уже и вернуться… Интересно, что же он делал в наших краях?.. Ну а вдруг на улице встретились бы? Что тогда? Я, например, была бы рада. А Вадим? Да и он, наверно. То есть обязательно. Я же нравилась ему, точно. Ну и пригласил бы он, допустим, в кино?.. Ой, ерунда какая, размечталась, нафантазировала! У меня же — Виталий…»

Да, главные ее мысли были не о давнем школьном товарище, не о малоприятных делах на работе, главное, что не давало покоя, Виталий. Завтра должна сказать «да» или «нет». Короткое и такое важное слово, которое все решает. Все. Странно, других девчонок послушать — ну никаких сомнений: «Ой, с парнем встречаюсь, ухаживает, в театр водил, а целуется! Если не поженимся — хоть топиться!»

А тут — цветы, «марсианочка». Сто раз повторил, что любит. Предложение сделал. Машина, наконец. Чего надо? Да рассказать девчонкам — идиоткой обзовут!

А чего надо — и сама не знала.

Вчера, в пятницу, ни домой к ней не зашел, не увидела его и у проходной цеха. И хоть бы дождь хлестал, как накануне. Нет, погода была прекрасная. Конечно: соревнования, институт, лекции. А может, решил, что неудобно быть навязчивым, ведь договорились: появится у нее в три часа, в воскресенье.

Да, объяснить можно. Сердце смирить нельзя.

Вот не пришел, и в душе — сомнения, растерянность. Не потому ли, думается невольно, что сказала о глазах? Вдруг напугался? Когда лежала в клинике, то соседка по палате рассказала историю своей подруги. Та нащупала однажды шишечку на плече, пошла к врачу. Тот посмотрел, помял, направил к онкологу. Пока исследовали, несколько дней прошло. Приходит как-то домой, а на столе записка: прости, дорогая, что скрывал, но я люблю другую женщину. Так и не стало у нее мужа, хотя восемь лет прожили. А дела-то всего — прижгли электричеством и сказали: не волнуйтесь, все хорошо.

А Виталий? Что он подумал? Сначала: а, ерунда, сто лет назад было! Потом встревожился: когда началось, с чего?.. Жена с больными глазами… А ему ведь нужна такая, чтоб за рулем лимузина королевой сидела, каждый дорожный знак видела.

И не хотела ни о чем таком, думать Люда, а думалось. «Неужели не понял, что я доверила ему очень важное, ведь могла бы ничего, не говорить, как советовала мама. Неужели не понимает, как мне нужна сейчас его поддержка…»

Люда встала, оделась, позавтракала с матерью, прибрала в комнатах, полила цветы, хотя, еще можно было и не полизать их. Потом вышла на лестничную площадку, вызвала лифт и спустилась на первый этаж, к почтовому ящику. Кроме газет, в ящике ничего не было. Центральную газету просмотрела, потом развернула местную, молодежную, в которой когда-то портрет ее напечатали. Теперь портрета ожидать нечего. Как бы критика о них не появилась. А то придет корреспондент, тот же Сережка Крутиков, расспросит об их делах да так распишет — со стыда провалишься. А Крутиков может! Вон какую статью написал — «Багаж в дорогу».

Прочитала Люда газету, даже с передовицей познакомилась, а еще подборку стихов, объявления, телевизионную программу на сегодня, о погоде. Погоду газета обещала хорошую, ясную… Двенадцатый час… У дверей никто не звонит.

Еще часа два промаялась. Потом сказала себе: «И пусть! Может, это и лучше. Ведь сама же недавно сомневалась: а так ли уж я люблю его?.. Может, я просто от других стараюсь не отстать?»

Подумала так и стала надевать сапоги.

— Куда-то собираешься? — тревожно глянув на дочь, спросила Татьяна Ивановна.

— Погуляю. Такое солнце, а я сижу.

— А если Виталий придет?

— Так и скажи: пошла гулять. В парк пойду. Может, последний теплый день. Потом весны дожидайся… Часам к пяти вернусь.

Люда сказала матери: «В парк пойду». Сказала не подумав. Что в такую пору в парке делать? Ни зелени, ни цветов. Аттракционы не работают. Кончился летний сезон.

И все-таки пошла в парк. Вспомнила, что за парком, где-то на пустыре, гаражи строятся, о которых говорил Виталий. Вспомнила и удивилась: начисто забыла о его просьбе. Хотя чему удивляться? И в четверг, и вчера — сплошные хлопоты на работе. Шепотки, разговоры — обстановка будто перед грозой. Маргарита Васильевна несколько раз появлялась в цехе. Как всегда, в накрахмаленном, белоснежном халате, причесанная, на матовом лице — улыбка, а тревога все равно чувствуется. Уборщицы суетятся, полы драят, кастрюли моют, как перед смотром. Электрик полдня торчал, с проводкой на второй печи возился. А дома — бесконечные мысли о Виталии. И мама переживает. О гаражах ли тут!

Хоть посмотреть, где они? Виталий-то как беспокоился! С главным судьей зачем-то собирался ее знакомить. Только вряд ли мама поможет. Кто такая? Рядовой бухгалтер. Даже не старший.

Как и полагала Люда, все в парке было закрыто, заперт. А дальний киоск, где летом продавали мороженое, еще и досками забит — от мальчишек.

И людей почти не видно. Лишь на волейбольной площадке с натянутой сеткой — оживление. Парни в спортивных костюмах звонко шлепают по мячу. Молодые силы девать некуда.

Люда прошла по аллейке, где справа стояло с десяток невысоких столбов с качелями, и вдруг услышала знакомый голос:

— Гражданка Белова, приказываю остановиться!

Повернула голову — Федя Ситов. И такая — мало сказать, радостная — улыбка на лице, просто счастливая улыбка. Светится весь.

— Гуляем? Дышим озоном? Не желаете составить компанию? — И Ситов черным беретом обмахнул возле себя скамейку.

— Еще как желаю! — Люда с наслаждением уселась рядом, вытянула ноги. — Тоже озоном дышишь?

— Читаю, набрасываю эскизы будущих шедевров, — он показал на блокнот, торчавший из кармана, — пасу дочь.

— Это она? — Люда посмотрела на девчушку лет пяти в синем пальто и в синих брючках. Та стояла на качелях, крепко держалась за проволоки и лихо раскачивалась.

— Она, — с насмешливым достоинством подтвердил Ситов. — Юлька. Мое первое по-настоящему совершенное произведение. А это, — похлопал по блокноту в кармане, — это лишь рисованные неясные отблески моих фантасмагорий. Ничего пока интересного. И показывать не стану. Нет, нет, не проси! Если когда-нибудь потом, в будущем, идя по залам Всесоюзной выставки, вдруг замрешь перед чудесной картиной, то взгляни на подпись в нижнем углу. Там будет стоять: «Ф. Ситов».

Большим шутником и балагуром был Ситов. Люда не переставала улыбаться.

Наговорив еще кучу всяких удивительных небылиц, Ситов умолк и, кивнув на дочь, спросил:

— Нравится?

— Очень.

— Ты слышала, наверно, что мы с Юлькой одни живем?

— Краем уха, Федя.

— Одни, — повторил он. — Скоро два года. Ушла от нас Люська. Почему? По глупости. По молодости. Потому что был грех — выпивал я. Крепко. Очень крепко. Даже лечиться пришлось. Да, невеселый факт биографии. Не трамвайный билет — не выбросишь. И еще потому, что на служебной лестнице, мягко выражаясь, не самая заглавная фигура. Ну и самое потрясающее: влюбилась Люська. Влюбилась без памяти. Нет, ты можешь объять это умом — оставить такую дочь! А Люська оставила… Ты не обижаешься, что рассказываю это? — озабоченно спросил Ситов. — Понимаешь, скребет на душе. Хоть когда-то выговориться надо. Не обижаешься?

— Ну что ты, — мягко и с какой-то непонятной жалостью проговорила Люда. — Трудно, да?

— Почему? Нет. Нам с Юлькой хорошо. Это Люське плохо. Кончился у нее порох. Прогорела. Может, к новому году и вернется. Три письма написала. Погода, море, шляпки… А чернила размыты. Ревела. Да и между строк, мимо шляпок этих читать — видно же. В душевном цейтноте Люська. Вернется.

— А ты? — осторожно спросила Люда.

— А чего я, конечно, пожалуйста, в любой час! — Федор уже не прятался за шутку. — Я ведь ее, дурочку, люблю! Шальная. Глупая. Я уже гарнитур в кухню купил. Двести семьдесят отдал. Увидит Люська — обревется! Еще сапоги на желтой подошве купил… Ты какой носишь размер?

— Тридцать седьмой.

— У Люськи — тридцать пятый. Она махонькая, только по плечо мне… Ну а что у тебя, Джина, звезда солнечной Италии?

— Федя, не надо, — поморщилась Люда. — Как дела! Будто не знаешь, что у нас на работе.

— Да-а. — Федя приподнял за хвостик свой берет, сдвинул его на ухо. — Налицо растущая конфронтация сил. С одной стороны — комиссия, акт, жалобы. С другой — незаурядный тактический и артистический талант великолепной Маргариты. С третьей — мутная вода и круговая порука. С четвертой — эволюция самосознания части коллектива. Может, банально звучит, но, черт возьми, приятно же, когда честно зарабатываешь хлеб и заслуженно ходишь в передовиках. Мне кажется, где-то внутри это в каждом сидит. Ты разделяешь мою мысль?

— Конечно! — горячо сказала Люда. — Лично мне, например, очень хочется с радостью приходить на работу, улыбаться, шутить и печь вкусные вещи. Недавно торт на заказ пекла. К серебряной свадьбе. Господи, как старалась, ну изо всех сил. Соберутся, думаю, гости, увидят мой шикарный торт и станут хвалить. У всех будет хорошее настроение.

— Люда, — сказал Ситов, — я снимаю берет!

— Ну чего ты смеешься!

— И не собираюсь, — протестующе помотал круглой головой Ситов. — Просто… просто вот это самое только и нужно. От души чтобы.

— Да, да, — закивала Люда. — От души. Если бы все так. Каждый… А иногда до того горько бывает… Недавно подумала — не поискать ли другое место? В кафе на практике была весной. Вот где обстановка! Будто на крыльях летишь на работу. Я тогда по-настоящему радовалась и про себя повторяла: как хорошо, что выбрала эту профессию! Ее ведь с искусством можно даже сравнить. Опять улыбаешься? — Люда с укором взглянула на Ситова. — Напрасно улыбаешься.

— Да с чего ты взяла! Я элементарно любуюсь твоим вдохновенным лицом.

— Несерьезный ты человек. А я в доказательство хотела стихи прочитать.

— Стихи? Интересно. Ну, ну, пожалуйста.

— Ладно, слушай:

— Евтушенко? Роберт Рождественский?

— Невнимательно слушал. Там сказано: «Наш труд». Это Наташа Климова сочинила. Она из того же кулинарного училища, где и я училась. Но окончила раньше. Стихи я в кафе увидела — в красном уголке вывешены, как плакат.

— А ничего, — заметил Ситов. — Она и сейчас пишет?

— Кремом на торте. Эта Наташа в прошлом году на республиканском конкурсе в Краснодаре второе место по России заняла. Представляешь: из семидесяти четырех — второе место!

— Люда, — с необычной серьезностью сказал Ситов, — а ты, гляди, не вздумай уходить. Если такие будут уходить, то прекрасной Маргарите еще сто лет двести и властвовать.

Ситов и Люда так увлеклись созвучным своим разговором, что Юльку проглядели. Надоело той в конце концов качаться — спрыгнула, да неудачно, носом в землю. Люда вскочила, подбежала к ней, подняла на ноги, а Ситов со скамейки смеется:

— Дочка, зачем носом землю ковыряешь? Оштрафуют!

И Юлька, собиравшаяся было во весь голос зареветь, раздумала плакать.

— Не оштрафуют. — Она внимательно посмотрела на то место, где упала. — Не видно ничего.

— Давай побегай тогда. Покажи тете Люде, как в чемпионки готовишься.

Юлька с удовольствием помчалась по аллейке, а Люда сказала:

— Ты смелый папа. А если бы нос разбила?

— Ну а чего кидаться к ней, пугать? Все равно уже поздно было бы.

— Я бы так не смогла.

— Вы, женщины, на свой манер скроены… Люда, так что — дело к свадьбе?

— Кто тебе сказал? — поразилась она.

— Слух по планете катится. А что, не так? Искаженная информация?

— Не знаю, Федя, — рассматривая потускневший на ногте лак, проговорила Люда.

— О, прости, — сказал Ситов. — Запретная зона.

— Не запретная, — Люда потерла ноготь о рукав пальто. — Но… как бы тебе сказать… имеются некоторые вопросики.

— Вопросики — это закономерно. Есть ли она, главная? Любовь.

— О том и речь, Федя.

— М-м-да, — промычал Ситов. — Кроме вас самих, тут бога нет. Хотя ведь и любовь не всегда счастье. На ту же Ольгу Храмцову посмотреть — на человека не стала похожа, сто раз душу дьяволу продала. И все из-за этой самой любви. А любимого ее Сереженьку, этого тунеядца и несостоявшегося интеллигента, только на мусорную свалку, как вредный отход производства, как брак человеческой цивилизации.

— Ой, как ты его! — засмеялась Люда.

— Не «ой». Я этого фрукта видел, знаю. Червь-сосальщик. Хам. А когда нужно — такой преданной собачонкой смотрит, таких прекрасных поэтов цитирует, руки ей целует. Бабы, бабы! Какому богу молитесь? Ольга-то стенку чешскую купила, телек, цветной для Сереженьки, ковер во всю стену… О, всемогущий, — Федя молитвенно сложил руки, — избавь и обереги от такой напасти!.. А вообще-то любовь тайна великая есть, — грустно заключил он, видимо вспомнив и свою собственную путаную странную жизнь.

Люда, немного смущаясь от того, что ей хотелось сказать, потупила глаза:

— Все повторяют: любовь, любовь, а мне… может, это наивно, может, по-детски, не знаю, она представляется таким большим, светлым, огромным счастьем…

— Верно представляется, — сказал Ситов. — Но если бы все так думали… Знаешь, в чем наша беда? Спешим, спешим, спешим. И в любви тоже. И в женитьбе. С женитьбой вообще футбольные страсти. Будто одна радость на свете — скорей пожениться. Каждый день у входа в загс вижу: машины, ленты, цветы, невесты в белом. А счастливых, думаешь, много?

— Ну, если приехали в загс…

— То счастливые? И обязательно любовь? Если, бы! — Ситов горько усмехнулся. — Влюбленность, расчет, а еще томление духа и тела, престиж — все спешат объявить любовью. А раз она, любовь, то чего ж — в загс! А там всегда с удовольствием. На любую работу придешь поступать — дай медсправку номер 286, дай характеристику, аттестат. А здесь — ничего. Согласен? Да. Согласна? Да. Хлоп в паспорта штамп! Поздравляем молодых супругов! Живите, плодитесь!

— Ты уж так изобразил! — невесело сказала Люда.

— Как есть. А счастье в любви… эх, — Федя мечтательно вздохнул, — счастье, когда душу родную нашел. Когда знаешь, что тебя поймут, порадуются, простят, когда живут друг для друга. Вот тогда жизнь!.. Вернется Люська — я ей сто раз это объясню. Она поймет. Хоть и шальная Люська, а поймет. Душа у нее хорошая, добрая. За душу и полюбил ее.

Прибежала Юлька, принесла сосновую шишку.

— Ее белка скинула? Там много шишек валяется. Я соберу, и пойдем домой. Я хочу есть.

Люда вспомнила про гаражи. Проводив взглядом шуструю девчушку, спросила Федю, не знает ли он, где их тут строят. На каком-то пустыре будто…

— Машину хочешь завести? — лукаво поинтересовался Ситов.

— Ну, зачем. Надо пешком больше ходить. Полтора часа в день — гигиеническая норма.

— Смотри ты! — восхитился Ситов. — Чутко усекла современную ситуацию… А гаражи строят там, — махнул он рукой в сторону шоссейной дороги. — Как боевые доты строят. Железо, блоки, бетон, сторожа. Драка из-за них. Столпотворение. Родного папу с мамой не пожалеют. Я тоже на твоих позициях: ноги — лучший транспорт. Ни гаража, ни бензина. Плюс хорошее настроение и здоровье.

Еще посидели немного, поджидая Юльку. Та пришла с полными карманами шишек.

— Зачем тебе столько? — сказал отец. — Подари немного тете Люде.

— Берите, — охотно согласилась Юлька. — Целый карман берите.

— Нет-нет, мне хватит одной, — сказала Люда. — А ты играй с ними осторожно, главное, не бросай в деток.

— Я в паровоз и в, вагончики буду играть, — пообещала Юлька.

Искать, где строятся гаражи, Люда не пошла. И так-то не было большого желания увидеть их, а после слов Ситова и вовсе расхотелось.

Домой она возвратилась, как и обещала, около пяти часов. Спрашивать у матери, не приходил ли Виталий, не понадобилось. Татьяна Ивановна, будто считая себя в чем-то виноватой, сказала:

— Не было, доченька. Никуда не выходила. Только на минутку всего и спустилась к ящику — думала, ты газеты не взяла… А еще вот это было там.

И она показала на резной кленовый лист, желтевший на серванте.