Ей приснился красавец клен. Тот, что стоял во дворе их дома, в Аптекарском переулке. Стоял весь желтый, в золотой листве. И они, желтые листья, кружась в воздухе, один за другим падали и падали на землю.

Она проснулась с мокрыми глазами. Неужели плакала во сне?

Что-то часто стала плакать. Нервы, что ли? Так в самом деле и до беды недалеко.

Люда встала, погляделась в зеркало, пошла умыться и, чтобы не думать о печальном, включила на громкость радио, помахала перед открытой форточкой руками, сделала десяток наклонов, потом, вспомнив Федю Ситова, зашагала на месте, поднимая коленки и глубоко «дыша озоном».

Татьяна Ивановна встала уже давно, хлопотала у плиты, стучала ножом на доске — готовила завтрак.

Настроение дочери ей пришлось по душе. «Слава богу, — подумала она, — успокоилась». И тут же вспомнила те счастливые, далекие дни, когда сама собиралась замуж. Ничего они тогда с Мишей не замечали, только друг на дружку смотрели да ходили, взявшись за руки. И сказал бы он ей: уедем на север, на юг, в Сибирь, даже и минутки бы не раздумывала — куда угодно!.. Может, такой-то любви и нет у Люды с Виталием, только опасаться этого не надо. Когда уж слишком-то большая любовь, и жить трудно. Вечный страх: «Как бы чего не случилось! Как бы не случилось…»

Но текли часы, время — к обеду (хотя обед и был готов, но Татьяна Ивановна не торопилась, решила подождать, когда придет Виталий), и от Людиного бодрого настроения мало что осталось. Татьяна Ивановна пробовала разговорить дочь — не получилось.

— Мама, — с сердцем сказала Люда, — ты ведь обещала во всем положиться на меня, не вмешиваться. Ну так не надо, не дави, я взрослый человек. Сама все буду решать. И…

Люда хотела добавить, что лучше бы на эти часы она вообще ушла и оставила свою дочку одну, но не сказала. Одной все-таки оставаться было страшновато.

Однако и без этих слов Татьяна Ивановна обиделась, закрылась на кухне. Ладно, пусть как хочет, потом чтобы только не корила: где же ты была раньше, мама, почему не подсказала…

А Люда ходила по комнате, присаживалась, снова ходила. И чего только не передумала! Жалела, конечно, что сорвалась, нагрубила матери, а вот о гаражах так и не поговорила с ней. Вспомнила Аню Денисову. Та в пятницу подошла — опрашивает: «Ну, комсомол, что делать будем?» Ее спрашивала, Люду! Да она еще трех месяцев не работает. А они-то по скольку лет! Получше нее знают и порядки свои, и беспорядки. И чего ее спрашивать! Станут говорить на собрании — тоже выступит. Обязательно! И у нее накипело. Так в наше время работать нельзя.

Много раз Люда принималась думать о кленовом листе. Даже и во сне приснилось. Как мог попасть в ящик? Кто положил? Что это значит? Или ничего не значит? Вдруг какой-то шутник бросил? Или пионеры. Может, это у них такой знак внимания или какая-нибудь шефская кампания по поднятию настроения у жителей микрорайона? Может, такие листья — в каждом ящике? Хоть у соседей бы опросить… Но так и не пошла, не спросила. Ну, а если кто-то все же специально положил? Кто? Виталий? Вчера не пришел, так решил кленовым листом отметиться? Нет, не похоже. Не тот почерк. Он бы скорее кусок окорока положил. Кто же тогда?.. А если Глебов? Вадим Глебов. Да, тот мог бы. А в самом деле, чего ему было появляться на их улице? Очень даже странно. Ну, а если листок положил он, Глебов, что это значит? Напоминание о прошлом? Или — не только?..

Лист Люда держала за тонкую упругую ножку. Красивый, золотой. И вспомнилась сказка, сочиненная когда-то в детстве, — о молодцах-мурашах, что звонкими молоточками ковали золотой убор на листьях клена. Наивная мечта о красоте и счастье. Тогда, во дворе, рассказала ее Вадиму. Он удивился, не хотел верить, что она сама сочинила. А потом увлекся, тоже что-то придумывал. Хороший парнишка. Как обрадовался, когда в театре подарила ему карточку. А вечером, в сквере…

Но об этом вспоминать Люде не хотелось. Взглянула на часы. Если будет точным (а сегодня-то Виталий постарается быть предельно точным), то до его прихода — восемь минут.

Люда подошла к окну, возле которого недавно стояла с Виталием и смотрела на огни вечерней улицы. Сейчас был день. Прячась в белесых облаках, неярко светило солнце. На сером асфальте темнели широкие, сплошные полосы, накатанные тысячами автомобильных колес. По ним в обе стороны неслись машины — красные, голубые, кофейные… А какая у Виталия?.. Может, скоро и его «Жигуль» впишется в этот пестрый суетливый поток? И будет в этой машине, рядом с мужем, сидеть она, Белова-Курлова… Неужели придется брать его фамилию? Ее фамилия все же лучше. Или это просто привычка?..

Она подняла руку с часами на черном капроновом ремешке. Вот это место поцеловал, в запястье, у ремешка. Какой он был торжественный: «Людочка, я хочу, чтобы ты стала моей женой».

Однако еще семь минут прошло. Осталась всего одна. Теперь Люда, насколько позволяла оконная рама, издали следила за приближавшимися троллейбусами. Вот показался. Ближе, ближе. Остановка… Шестеро вышли. Не видно Виталия. А дойти до подъезда, подняться на лифте! — еще какие-то минуты. Не совсем, не совсем точен… А если он вообще не придет?

Люда закрыла глаза. Какой трудный вопрос… Но почему не придет? А предложение, вздохи, уверял, что больше трех дней не выдержит, а как настойчиво желал узнать, когда же она ответит!.. Нет, должен прийти.

Еще троллейбус. Хорошо, что часто идут… Остановился… Всего трое вышли. А Виталий?..

Стрелка на часах между тем перешла верхний золотой квадратик. Почти пять минут четвертого. А почему она ждет именно троллейбуса? На машине прикатит! С цветами.

«Так что же скажу ему? — вдруг подумала Люда. — Скажу «да»? Наверное… А почему «наверное»? А почему тяжесть на сердце? Почему? Мало знаю его? Сомневаюсь: родная ли душа? Тот ли человек? А где он — тот человек? Может, никогда и не встретится. И надо ли быть такой уж требовательной? Не захотел понять ее, когда сказала о продуктах? Но у него же, наверное, и своих проблем полно. Да и тема не очень приятная. Ну, чего я придираюсь? Не требовать же в самом деле справки по форме 286!.. Но где же он, где?..»

Теперь Люда не только с волнением смотрела на улицу, но и чутко, вся насторожившись, прислушивалась. Однако в передней у двери было по-прежнему тихо. И мамы не слышно. «Господи, она-то как волнуется!»

Тонкий кончик минутной стрелки уже сильно склонился вправо. Неужели не придет?.. Это из-за глаз? Засомневался, струсил?.. Или просто опаздывает?

Вон еще троллейбус. Ну, скорее же! Так, раскрылись двери. О, сколько выходит… А его… снова нет? И в передней тихо. И лифт будто уснул… «Может, все-таки не надо было говорить о глазах?.. Нет, надо, правильно. Лучше сразу. А если испугался, то что ж…»

Из кухни показалась Татьяна Ивановна. Большого, наверно, усилия стоило ей сохранить спокойное выражение лица.

— Людочка, как ты считаешь, кофе надо заварить?

— Да, конечно, — кивнула она. — Завари.

— А который час на твоих?

— Двадцать пять четвертого. А еще точнее — двадцать шесть.

— Что-то Виталий не идет, — словно это нисколько ее не волновало, сказала Татьяна Ивановна.

— Не идет.

— Не поломка ли какая? А то ехала на днях — что-то в моторе перегорело. Минут пятнадцать стояли.

— Хорошо, мама, иди…

И опять — все внимание окну. Вдалеке показался синий троллейбус. «Вот на этом приедет», — почти равнодушно подумала она. Девушка сошла, потом старик, потом две школьницы с портфелями. С другой площадки — женщина с ребенком… Опять Виталия нет…

И вдруг словно жаром окатило ее. Выбившаяся минуту назад из разноцветья уличного автомобильного потока к их дому медленно и в то же время как-то по-хозяйски подъезжала новенькая зеленая машина. Люда ахнула: «Жигули». Она кинулась в мамину комнату, выходившую во двор, распахнула дверь балкона. Автомобиль, показавшийся из-за угла, остановился как раз напротив их подъезда. Виталий вышел из машины в той же черной кожаной куртке и желтых туфлях, особенно ярко выделявшихся при взгляде сверху. Оглянувшись по сторонам, он достал из глубины машины букет бело-розовых гладиолусов, захлопнул дверцу, запер ее ключом.

Люда могла бы окликнуть его, но почему-то стояла словно скованная, вцепившись в гладкий пластик балконного поручня. Она не окликнула. Виталий глаз вверх не поднял, на балкон не посмотрел. Подергав для верности ручку двери, он обошел газон с жалкими остатками пожухлой зелени и, держа перед собой букет, скрылся в подъезде.

— Мама, — поспешно войдя в кухню, взволнованно и растерянно сказала Люда. — Он пришел. То есть приехал. Уже внизу…

— Ну и слава богу, — Татьяна Ивановна протирала салфеткой кофейные чашечки. — А ты волновалась. Люда, а ты чего… не радуешься? Отчего лицо такое?

— Мама, побудь у себя в комнате.

— Конечно, если тебе так удобно…

— Кажется, лифт заработал. — Остановив взгляд, Люда прислушалась. — Мама, иди к себе. Почитай что-нибудь.

— Кофе я смолола. Обожду пока заваривать?

— Потом, потом. Иди, мама.

Люда стояла в передней, когда раздался звонок.

Она вздрогнула и внезапно поймала себя на трусливом желании не открывать дверь. Это ее поразило. «Дура! Так можно совсем дойти!» Она повернула барашек замка и в неярком свете лестничной площадки увидела Виталия. Улыбка на его широком лице была не менее выразительная, чем гладиолусы, почти доверху завернутые в прозрачный целлофан.

— Людочка, вот и я! На своей машине приехал.

— Я видела. С балкона смотрела. Зеленая.

— Машину гнал на предельно допустимой скорости. Побывал в двух цветочных киосках — нет, не то. Эти взял на базаре. Все же частный сектор — вне конкуренции, сервис по высокому классу: парниковые, свеженькие, из ведра с водой, завернули в пленку, пожелали счастья невесте. Так что вручаю по назначению.

— Спасибо, — принимая букет и все еще не чувствуя, не зная, как держать себя, настороженно улыбнулась Люда.

— И это все? — Виталий обнял ее и крепко, опять же по-хозяйски поцеловал в губы. — Надеюсь, за опоздание не слишком ругаешь меня? Не надо, Людочка, тем более такая причина. Самые лучшие цветы выбирал. Нравятся?

— Красивые, — кивнула она.

— И с какой охотой все объяснили! Для невесты, мол, больше всего эти подходят — белые и розовые… А Татьяна Ивановна дома? Не ушла?

— Она у себя.

— Не заболела? — встревоженно спросил Виталий.

— Нет, просто у себя в комнате. По-моему, читает.

— Ясно. Так… Ну, а как она вообще… Одобряет?

— Что одобряет? Ах, это. Даже очень. Ты же такое впечатление произвел на нее! Не пьешь, не куришь.

— Это ты… без иронии? — чуть подозрительно нахмурил брови Виталий.

— Абсолютно. Ведь правда же — не пьешь, не куришь.

— Обожди, как-то говоришь… Может, обо мне чего слышала?

Люда подняла на Виталия глаза.

— А что я могла слышать?

— Да мало ли… Люди чего не наговорят! Особенно от зависти. Сейчас к цветочному киоску подъехал — очередь человек пять. Я только подошел, взглянуть, что за цветы продают, а одна, в шляпе, как зашипит: «Если на машине, то, полагаете, имеете право без очереди?» Видишь, какие люди! Так ты… ничего?

— Ничего. Я просто ждала. Долго тебя не было. Я решила, что не придешь.

— Надо же, глупости придумала!

— Решила: это он из-за глаз.

— Ерунда какая!

— Болезнь глаз — не ерунда, — вздохнула Люда. — Я в клинике долго лежала, всякого насмотрелась.

— Ну зачем об этом! — поморщился Виталий. — Туфли снимать не надо?

— Не снимай… Проходи, — секунду подумав, сказала Люда. В комнате она огляделась, вспомнила, что ваза на кухне. Но тут же словно забыла о ней, осторожно положила цветы на стол.

— Их бы в воду, — сказал Виталий.

— Хорошо, — машинально кивнула она.

— А корни прямо в воде рекомендуется подрезать.

— Да, Виталий, в клинике я насмотрелась… Девочка, помню, Наташа, всего десять лет…

— Люда, не надо. У тебя-то вон какие… ясные, большие, утонуть можно. Все у тебя с глазами будет в порядке, не волнуйся. Лучше скажи: о гаражах у Татьяны Ивановны не спрашивала? Я с бабкой одной пока договорился, у нее гараж во дворе, от мужа-инвалида остался. Покупателя ищет. Пока, говорит, пусть стоит. За тридцатку в месяц. Не спрашивала у Татьяны Ивановны?

— Нет еще, — вдруг легко, почти небрежно и отчего-то не чувствуя никакой своей вины, ответила Люда.

— Что ж ты так?.. — чуть помолчав, с укором сказал Виталий. — Дело-то общее, наше. Бабка, знаешь, какую цену заломила! Не поверишь — «Запорожца» купить можно. Да и не оформишь. Это инвалидам во дворе разрешали держать… А я почему еще опоздал, сказать?.. В одно приятное учреждение по дороге сейчас завернул… Догадываешься?

Люда вопросительно взглянула ему в лицо.

— Четыре золотце буквы на голубом стекле…

И хотя Люда по-прежнему непонимающе смотрела на Виталия, он утвердительно закивал:

— Точно: в загс заезжал… Сегодня работают до восемнадцати ноль-ноль…

Но в лице своей невесты Виталий вновь ничего не прочитал. Он посмотрел на часы.

— Так что можем и сегодня подать заявление. Карета подана. Все лошадиные силы в упряжке. — Виталий подкинул на ладони ключ от машины и кивнул на окно. — Во дворе дожидается.

— Двор у нас не здесь. — Люда, будто слыша со стороны, удивилась своему спокойному голосу.

— А, точно, — сдержанно засмеялся Виталий. — Еще не привык… Ну что?.. — Он во второй раз взглянул на часы и звякнул ключами. — В нашем распоряжении сто восемнадцать минут.

— Так мало?

— А перед этим четыре дня?

Люда глубоко вздохнула.

— Виталий, но ведь ты… — Закончить фразу духу все же не хватило.

— Что я? — Замерев, он насторожился.

— Еще и не спросил меня. Что мама думает, спросил, а…

— А ты разве… Черт возьми, в самом деле! Людочка, прости, исправляю ошибку. — Виталий покаянно приложил руку к груди. — Итак, жду сурового приговора. Ты согласна?

Люда медленно из стороны в сторону покачала головой.

— Не понял.

— Я еще не решила.

— То есть как?

— Ну не решила пока. Думаю. Мама считает, что лучшего мужа не найти, а вот я… Так еще мало тебя знаю. С родителями не познакомил, со своими друзьями.

— При чем тут друзья! Ты за меня выходишь замуж, а не за друзей. И неправда — хотел познакомить с тренером. Сама отказалась.

— Надо обождать, Виталий. Подумать, разобраться в чувствах.

— Разбираться? Снова ждать? Нет уж! Ты мне сейчас нужна. Сегодня. Люда, у моего приятеля тетка в Центральном загсе работает. Если хорошо попросить — через неделю распишут, а то и завтра. Ну, согласна? Едем? В машине — бутылка шампанского.

— Виталий, это же на всю жизнь. Дети…

— Я люблю детей.

— Ты прямо как на пожар.

— А ты рассуждаешь, прикидываешь. Это же когда не любят…

— Вот я и боюсь. Боюсь, что нет у меня большого чувства к тебе. Пока нет. А без чувства, без любви…

— Э, стой! Я понял. Тебе на меня кто-то что-то наговорил. А ты поверила.

— Никто ничего не говорил. Просто… просто я пока еще не очень тебя люблю.

— Цирк какой-то! Передача «Вокруг смеха». Целовались, обнимались, говорила, что любишь…

— Не говорила. Это ты повторял.

— Какая разница!

— Большая. Давай, Виталий, обождем. Ну правда, не пожар ведь. Хоть до нового года.

— Да ты что!

— Но это же немного совсем…

Виталий отступил на шаг к окну, оглядел комнату с сиреневыми обоями, тахту, застеленную зеленым покрывалом, саму Люду — в белом гольфе и клетчатой юбке, в туфлях-лодочках, красивую, порозовевшую от волнения, с легкими золотистыми волосами, в которые он так любил зарываться лицом.

— Последний раз спрашиваю, — сузив глаза, почти шепотом сказал он, — согласна быть моей женой? Согласна сейчас ехать в загс?

— Сейчас?.. Нет, — так же шепотом ответила она.

— Это последнее твое слово?

Люда прикрыла веки, вздохнула и утвердительно качнула головой:

— Последнее, Виталий.

— Н-н-да, — побледнев, сказал он. — Шуточки шутишь. Недотрогу строишь. Что, принца ждешь? Не дождешься. Никого не будет. Не такие крали в девках сидят. Идиот! Я-то как с человеком с ней, а она… Знал бы в тот раз — не вырвалась бы, не ушел бы так просто. Надо было силой брать, если сама себе добра не хочешь. Да нет, нет, все правильно: сейчас бы клещом вцепилась. Знакомое дело. А ты мне… Да на черта ты мне такая… принципиальная! Из-за банки сметаны трагедию устраиваешь. Цаца! Честная!

— Уходи, — сделавшись белой, как полотно, коротко молвила Люда.

— С удовольствием! — Виталий покривил губы. — Я не пропаду. А вот ты в серости так и проживешь свою правильную жизнь.

— Цветы не забудь.

— И то верно. Дарить, так хоть знать кому. Прощай! — Виталий схватил со стола букет гладиолусов и точно ошпаренный выскочил из комнаты, через секунду хлопнула наружная дверь.

В передней тотчас показалась Татьяна Ивановна.

— Господи, слушаю — ушам не верю. Думала, и не сдержусь. Да что ж это вышло у вас такое?

— То, что и должно было выйти, — опустошенно сказала Люда.

— Люда, доченька, меня-то не обманывай, вижу, как переживаешь.

— За все приходится платить, мама. — Люда вздохнула, потерла пальцами виски и подняла голову, попыталась улыбнуться. — Но знаешь, честно-честно это говорю, поверь — я довольна. Не получилось бы у нас жизни. Ясно-ясно сейчас понимаю: не получилось бы… А вообще я хочу кофе. Ужасно хочу кофе! И почему такая тишина в доме? Включи телевизор… Да, вот еще, скажи, мама: в других почтовых ящиках ты не видела кленовых листков? Не желтели в дырочках?..