В школе, особенно в старших классах, Вадим всегда помнил о том, что в Аптекарском переулке, в доме номер восемь, живет Люда Бедова. В четырехэтажном сиреневом доме с облупившейся краской, с маленькими, почему-то меньше, чем в других домах, балконами и скопищем разномастных телеантенн на крыше. Дом этот был, наверное, одним из первых, построенных после войны. И еще он знал, что живет Люда на последнем верхнем этаже, с матерью и бабушкой. В самой квартире Вадим никогда не был. А вот по соседству, в доме десять, бывал не раз — у Сережки Крутикова. С Сережкой, в общем-то, они не дружили. Их не тянуло друг к другу. Сережка, живой, непоседливый, болтун, насмешник, танцор, был полной противоположностью Вадиму — основательному, малоразговорчивому и упрямому в достижении цели. Если уж Видим что-то задумывал, решал про себя — не отступал. «Этот Джомолунгму покорит!» — с уважением говорил о нем отец, любитель телевизионных передач «Клуба путешественников» и особо ценивший передачи об альпинистах, штурмующих знаменитые «тысячники». Сам отец из-за хромоты мог лишь мечтать о романтических и опасных восхождениях на заоблачные вершины.

К Сережке Вадим приходил ради Люды. Сережкина пятиэтажка и сиреневый дом Люды имели общий двор. Обычный городской двор, в меру зеленый, с песочным ящиком, который посещали главным образом представители кошачьего племени. Ребятишки для своих игр предпочитали полосу асфальта, тянувшуюся вдоль газонов. Пожалуй, наиболее привлекательным местом была беседка в центре двора. Под крышей из белой жести, затененная кустами акации, беседка словно приглашала зайти в нее. И Сережка, бывало, говорил:

— Айда посидим. Хохму расскажу — трупом ляжешь!

«Хохмами» Сережка был начинен, как бывалый двоечник шпаргалками на экзамене. И рассказывал мастерски. Тем не менее Вадим, послушав немного и посмеявшись, обычно тянул приятеля к турнику. Этот немудреный и единственный в Сережкином дворе спортивный снаряд не пользовался популярностью среди мальчишек. Неважнецкий был турничок: столбы расшатаны, труба заржавела. Кто прельстится таким! Может, и Вадим не обратил бы внимания на это убогое сооружение, если бы не одно обстоятельство: отсюда (не то что из беседки) был хорошо виден крайний балкон на четвертом этаже.

В первый раз, когда он, не убоявшись испачкать ржавой трубой джинсы, оседлал перекладину, ему невероятно повезло: прямо на его глазах блеснуло стекло той самой балконной двери и показалась Люда. На ней было зеленое платье. Во все годы учебы Вадим видел ее лишь в коричневой школьной форме. А тут — зеленое платье.

Он бы хоть до вечера сидел на жесткой, малоудобной трубе и пялил глаза на балкон, однако, полив из красного чайника цветы в деревянном ящике, Люда скрылась за дверью. Да и Сережке наскучило торчать в беседке. Пританцовывая, насвистывая, он подошел к турнику:

— Ну показал. Умеешь. Чемпион! Слазь, потрясную хохму расскажу… Ух, джинсы-то извозил! Хорошо — наши, а если бы фирма?..

О Люде Вадим и раньше часто думал — в школе и дома. Но лишь тогда, в восьмом, увидев ее на балконе с чайником, он вдруг воспринял ее как-то иначе, по-новому. И удивился: ведь все о ней, кажется, знает, до мелочей изучил — как сидит в первом ряду за четвертой партой, слева от него, как в свете окна золотятся завитки волос возле шеи, как застыли чуть изогнутые копья ресничек, словно охраняют ее большие глаза от новой какой-то опасности. И знал, как ходит она, как говорит, слушает, отвечает урок, пишет на доске, как сердится и смеется.

А вот нет, оказывается, не все знает. У нее зеленое платье есть. И красный чайник, из которого поливает цветы. А что она еще делает дома? Наверное, подметает. И моет посуду. А как у нее в комнате? Какие вещи? Где уроки делает? Где спит? На диване? Или на раскладушке? Комната ведь одна. Раньше еще и отец там жил. Он умер, когда Люда в четвертый класс ходила. Тогда, зимой, она несколько дней не появлялась в классе. Он это хорошо помнил.

В школе Вадим ничем не показывал своего особенного внимания к ней, никто не имел повода подхихикнуть над ним или нацарапать на парте «Вадим+Люда=?». Даже безымянной записки не мог послать. Может, и решился бы, но… было же год назад, в седьмом классе, то второе сентября, когда на большой перемене вдруг затеялась веселая, разудалая игра — девчонки и мальчишки бросались друг в друга сухими и легкими сосновыми шишками. Было тогда тепло и светило солнце. Ах, лучше бы не светило оно, лучше бы шел дождь. Тогда не помчались бы как сумасшедшие на школьный двор, не кидались бы шишками. Он же в нее метил, в Люду. И, кажется, именно он попал…

Никак не мог Вадим послать ей записку, даже безымянную.

А вот к Сережке Крутикову, которого за болтливость и шумный нрав не уважал, ходить пристрастился. Но всякий раз спешил вытянуть из комнаты во двор.

— Голова от твоих джазов гудит. — И брал Сережку за руку, пробовал крепость мускула. — Жидковато. Погуляем? Для бицепсов не магнитофон крутить, а «солнышко» на турнике.

В каждый такой приход Вадим открывал что-нибудь новое для себя. То опять замечал ее на балконе — одетая в джемпер, читала книгу. Вадиму очень хотелось, чтобы увидела его. Широким махом прямых ног он выносил тело наверх, замирал над перекладиной. Нет, не смотрит. Книга ее больше интересует. В другой раз стал свидетелем такой сценки. Стоя на лавочке, Люда пригибала ветку дерева — доставала забравшегося наверх котенка. Тот истошно мяукал, цеплялся когтями за кору. Рядом смеялись ребятишки, подавали советы. А расхристанный вертлявый парнишка лет шестнадцати в матросской бескозырке с лентами кричал, размахивая палкой:

— Людка, брось ты его! Слышишь? Я сам! Одним ударом сниму!

Оторвав котенка от ветки, Люда спрятала его под курточку и спрыгнула со скамейки.

— Пожалела, — без злости сказал парнишка. — Гляди, снайперский удар! Левый глаз прищуриваю, огонь!

Палка, брошенная им, без промаха шарахнула по консервной банке, валявшейся шагах в десяти.

— И в него бы кинул? — поглаживая притихшего котенка, спросила Люда.

— Шуток не понимаешь!

— Твои шутки, Витька, всей улице известны!..

И еще с подружкой видел ее — полненькой девчонкой, не иначе как с великим трудом натянувшей на себя спортивное трико. Было тогда под вечер, тихо. Они играли под высоким облетевшим кленом в бадминтон. Толстушка наверняка сгоняла вес — так усердно бегала, прыгала и махала ракеткой, что желтые листья с шумом разлетались из-под ног. Глядя на раскрасневшуюся пышку, Вадим улыбался. Он с радостью подумал о том, что и Люде, приходится нелегко. Вон как подпрыгнула, отступила на шаг, теперь кинулась вперед. Играет! А ведь в седьмом классе, после больницы, ее до конца учебного года освободили от физкультуры. А сейчас на площадке носится. Значит, можно, разрешили, здорова. Этому Вадим радовался больше всего.

И праздником был для него день, когда в Сережкином дворе не просто увидел Люду, а говорил с ней. Она сама подошла.

— Глебов, привет! — с удивлением сказала Люда. — Гляжу: опять ты. Зачастил к нам. Чего это?

— На тебя, красавицу писаную, посмотреть! — хихикнул Сережка.

Крутиков и не догадывался, как близок был к истине. И вполне мог бы в следующую минуту кое-что смекнуть — до того приятель его растерялся, но где было Сережке выжидать, присматриваться! Его новая шутка помогла Вадиму справиться с собой:

— Гуляй, гуляй, Белова, дальше. Видишь, человек к олимпийским играм готовится!

— Да неужели? — У Люды было хорошее настроение, и шутку она приняла.

— Не верит. Вадь, так и быть, покажи ей сальто-мортале по-японски.

Теперь уж Вадиму ничего не оставалось, как изображать чемпиона. Сальто делать не стал, зато рывком подтянулся и, оставив левую руку, секунд десять повисел на согнутой правой.

— Только четыре человека в Союзе делают это упражнение, — лихо соврал Сережка. — Да в Японии двое. Теперь и он научился — Вадим Глебов, наш одноклассник. Поняла?

— Ой, глупая! — притворно ужаснулась Люда. — А я-то хожу рядом, ничего не знаю.

— Ну вот, будешь знать. В дневнике запиши для истории. Внукам будешь рассказывать… А сейчас как редактор газеты поручаю взять у чемпиона интервью. В следующий понедельник как раз новый номер надо выпускать. В этом году ты еще не радовала газету своим пламенным творчеством. Ну, работайте. А я, — Сережка достал из кармана и крутнул в воздухе металлический рубль, — в магазин пока смотаюсь. Муттер повелела доставить триста граммов сушек и полбуханки тминного…

Сережка ушел, а Вадим вновь утратил обретенную было уверенность. В школе он чувствовал себя с Беловой все же более свободно.

На этот, раз выручила Люда. Тоном Сережки Крутикова, скрывшегося за углом дома, она спросила:

— Знаменитого чемпиона серебряная медаль, конечно, не устроит?

— Само собой, — подняв глаза на Люду, улыбнулся Вадим. — Золото лучше…

— И когда чемпион надеется получить первую, медаль?..

Как давно Вадим мечтал о таком вот шутливом, непринужденном разговоре! Люду он в третьем классе заметил. Именно — заметил. До того словно и не видел ее. Сидела за партой белявая девчонка с бантиками в косицах, ходила по коридору, смеялась, а он не обращал внимания.

Булочная располагалась в двух минутах ходьбы, в этом же Аптекарском переулке, но у Сережки на покупку сушек и полбуханки тминного ушло отчего-то слишком много времени. Но Вадим ничуть не был на него в претензии. Даже радовался про себя, что Сережки все нет и нет. Казалось, никогда не было ему так хорошо, как сейчас. У турника постояли, потом, загребая ногами шуршащие листья, побродили под ветвями клена, наполовину облетевшего, но все еще нарядного, желто-красного, торжественного. Сам Вадим, пожалуй, и не сумел бы посмотреть на дерево такими глазами — Люда подсказала.

— Тебе нравится наш клен? — спросила она.

— Ничего, — кивнул Вадим, — подходящий.

— Ничего? — Люда нахмурилась. — И только? Ну, Глебов, удивляюсь. Да он же красавец, первый молодец во дворе! А листья? Из чистого золота, лучше, чем твоя будущая медаль. Знаешь, как они становятся золотыми?.. Нет, — вздохнула Люда, — ты этого не знаешь.

— Почему? — возразил Вадим. — Это и первокласснику известно: приходит осень, наступают холода…

— Нет и нет, — энергично замотала головой Люда. — Совсем не так. Я тебе скажу. Хочешь?

— Ну, скажи, — со снисходительной улыбкой согласился Вадим.

— Тогда слушай. Это происходит в прохладные ночи, когда на небе появляется луна. Все деревья завидуют ей, что она такая красивая, серебряная. И клен завидует. Но клен — умное дерево. Обращается он к мурашам, которые живут в его корнях: «Эй, славные мастера мураши, вылезайте, погрейтесь на жаркой работе, украсьте меня, чтобы стал я не хуже серебряной луны». Мураши и рады стараться, они же без дела не любят сидеть. Отыскивают в земле крупинки золота, хватают молоточки и бегут по веткам наверх. Облепят каждый лист, застучат молоточками и… Понял теперь, почему листья у клена золотые?

— Красивая сказка, — проговорил Вадим. — Где ты прочитала?

— Я об этом сама догадалась. Когда в пятом классе еще была.

— Интересно… — Вадим поднял с земли широкий желтый лист и с любопытством рассматривал его. — Гляди, а по краю — чуть красное… Что это?

— Что? — переспросила Люда. — Надо подумать.

— Да это золота мурашам не хватило, и они красной меди добавили, — сказал Вадим.

— Ой, и правда! — оживилась Люда.

— Но золотыми и другие деревья бывают, — заметил Вадим. — Может быть, кленовые мураши самые проворные и умелые? Не ждут, когда на других деревьях начнется работа.

— Конечно! Правильно! — обрадовалась Люда. — Вадим, а как думаешь: если наклеить на такой листок марку и написать адрес — на почте посчитают его настоящим письмом или выбросят?

— Выбросят? Вряд ли. Не имеют права… Но разве марка будет держаться? Сначала лист в книгу надо положить, высушить. Только сухой он ломается. Видела, как достают письма из ящика? Раму с мешком задвинут, они — ух! — всей кучей в мешок. Пока на почту привезут — от листа одна труха останется.

— Да, — с грустью согласилась Люда, — не получится золотого письма…

Еще говорили о школе, о многосерийном фильме, который шел по телевизору. Впервые, сколько помнил Вадим, Люда обращалась к нему по имени. В школе все Глебов да Глебов. И какой в школе разговор! Так, случайное обращение, вопросы по делу: «Глебов, задачка по алгебре получилась?», «Глебов, у меня карандаш сломался, точилки не найдется?..»

Наконец во дворе показался Сережка. И был он, кажется, чем-то озабочен, не насвистывал по обыкновению, не пританцовывал, не размахивал авоськой с хлебом.

— Что, Крутик, — весело спросила Люда, — сдачу посеял?

Сережка не ответил, внимательно оглядел обоих.

— Та-ак, — протянул он, а после этого высказался еще более красноречиво: — Ага…

— Вадим, — засмеялась Люда, тебе не кажется, что наш Райкин язык в очереди простудил?

— Ладно, — мрачно заметил Сережка. — Поговорили?

— Как ты велел. Интервью взяла, заметка для газеты будет… Я вам больше не нужна? — Люда церемонно поклонилась. — До завтра, рыцари. Не забудьте: по физике — контрольная.

Взглядом Сережка проводил Люду до самого ее подъезда.

— Видел артистку?.. А фигурка — в норме. И глаза… — Сережка с любопытством поглядел на Вадима. — Тебе — как?

— Что… как? — краснея, спросил Вадим.

— Ах! Нихт ферштейн!.. Нравится Людка, спрашиваю?

Вадим поколупал твердую мозоль на ладони.

— Ничего. Девчонка как девчонка.

— Сальто-мортале для нее крутишь? — в упор спросил. Сережка.

— Ты с чего это? — попробовал возмутиться Вадим.

— Ладно, — произнес Крутиков и, подумав, добавил: — Дело, Вадь, такое. В общем, ты больше сюда не приходи. Для тебя же лучше. Безопаснее. Не подумай: я тут — сторона. Моих интересов нету. Хотя Витька Боцман и мне пригрозил. Если, говорит, этот дружок твой, мастер спорта, снова появится во дворе, да еще рядом с Людкой, — оба будете биты. Это ты, значит, и я. Понял ситуацию? Сейчас возле булочной расспрашивал о тебе.

Вадим потрогал мозоли ни другой руке.

— Боцман — кто? Вертлявый тот в матросской бескозырке?

— Кто же еще! Не вздумай заводиться с ним. Боцмана все боятся. Так что, — Сережка достал из сетки горсть поджаренных сушек и протянул Вадиму, — бери вот, грызи по дороге и топай, Вадя, домой.

Вадим будто и не увидел аппетитных даров приятеля — стоял, понурив голову.

— Не надо, Вадь, не сердись. О тебе же беспокоюсь, — виновато сказал Сережка. — Мне Людка что? Ноль без палочки. А Боцман… У него интерес. Засек тебя сегодня с Людкой. Минут пятнадцать не отпускал сейчас, о тебе расспрашивал. Зеленый от злости. Нет, он зря предупреждать не станет.

Вздохнув, Вадим поднял на Сережку глаза. Слабо улыбнулся. В самом деле, чем Сережка виноват?

— Ну, давай свои сушки. Пойду я. Завтра, и правда, контрольная по физике.