В холодильнике Гринька обнаружил две пачки пельменей, три бутылки молока, масло, завернутое в бумагу, и кусок докторской колбасы, которую очень любил.

Ну, мать постаралась — столько запасов ему оставила! Еще и кастрюля борща на плите стоит. Наварила. Видно, не прошел даром их шумный утренний разговор — призадумалась. В воскресенье мать пришла лишь под вечер. Гринька и смотреть на нее не хотел. Сидел у телевизора, болел за любимую команду «Торпедо». Так ни слова и не сказали друг другу вечером. Утром она собрала завтрак и сказала, чтобы он вставал и садился есть. А Гринька, лежа на своем диване, и головы не поднял. Пробурчал:

— Есть не буду.

Она подошла, скрестила на груди руки.

— Не будешь, значит. Мать приготовила, согрела, а ты не будешь… — И вдруг сорвалась на крик: — Не жри! Не надо! Мучитель ты! Глядите на него: разговаривать не желает! Да в чем же я перед тобой виноватая? Голодный ходишь? Без штанов, без рубахи? Одет, слава богу, не хуже других всяких.

— На свои одеваюсь, — холодно сказал Гринька. — Алименты отец присылает.

— Еще бы не присылать! Не чей-то сын — его же! Алименты! Накупишься на них! А постирать, сготовить… Ничего не ценишь. А квартира какая! Тепло, сухо, ванная, телевизор…

— Будто в этом дело! — Гринька упорно не поворачивал головы.

— Да чего же тебе еще надо? — Она удивленно уставила на сына зеленые глаза. — Чего еще? Хоромы золотые? Пять комнат?

Гринька откинул одеяло и сел, поставив ноги на солнечные, с облупившейся краской половицы.

— Кончу школу — уйду от тебя.

— Да на все четыре стороны! Хоть руки мне развяжешь!

— Замучилась! Могу и сейчас уйти.

— Не к нему ли?

— Мое дело.

— Э-эх, — шумно вздохнула мать. — Большой ты вырос, а про жизнь ничегошеньки не понимаешь. — Она села рядом и повернула сына к себе лицом. — Порешил, что примет тебя? Глупый. Дурачок ты Иванушка. Не мечтай, не думай. У него своя жизнь, у нас — своя. Вдвоем мы, Гриня, с тобой на этом свете. И мамушка оставила нас. — Валентина заплакала, и он почувствовал, как теплая слеза покатилась по его плечу.

— Сама завтракать позвала, а теперь сидишь. — Гринька вывернулся из-под руки матери и пошел умываться.

За столом, отрезав кусок булки, он все же не вытерпел и сказал:

— А зачем отец фотографии свои присылал?

— Вспомнил! Когда это было?

— Но ведь было.

— Да быльем поросло.

— Зачем глаза-то проколола?

— Мало! Кислотой бы глаза его бесстыжие выжечь надо!.. Да что говорить-тужить о нем. Давно выбросила из сердца.

— Ты выбросила. Тебе что! Познакомилась со всякими… Теперь отец тебе не нужен. И я не нужен.

— Да полно, Гриня, — с укором сказала мать. — Зачем про себя-то так?

— А разве не говорила, что по рукам-ногам связал тебя?

— Под горячую руку, значит. Чего не скажешь в сердцах.

Обиды Гринька помнил крепко. Сказал, раздув ноздри:

— А это тоже под горячую руку? Обещала кино прийти смотреть? Жду, жду как дурак, — нету. Иду домой, переживаю: что с тобой, почему не пришла? И пожалуйте — рассиживает со своим… знакомым. Записку даже не подняла, не почитала. А для этого, своего, и платье нарядное надела.

— Обиделся, значит? — усмехнулась мать. — Кином попрекнул! А того не подумал, что, может, судьба моя решается? Может, этого человека все годы я ждала.

— Много у тебя этих человеков, — жестко сказал Гринька. И добавил: — Время только теряешь. Шла бы лучше учиться!

— Спятил! Заладил, как и отец: учиться, учиться!

Гринька посветлел лицом, было приятно, что они с отцом одинаково упрямые.

— Ты что же, поженишься на этом… знакомом? — спросил он.

— Замуж?.. — Валентина вытянула белую полноватую руку — будто уже видела на своем ровном пальце золотое обручальное кольцо. — Как сложится. Могу и выйти. Отцом тебе будет. Семен.

У Гриньки едва не вывалился стакан, оттолкнул его, плеснув на клеенку.

— Если придет он, сюда придет и будет жить… я уйду, Валентина. Увидишь! Есть у меня отец. Свой! А Семенов твоих не надо.

— Паразит ты! — побледнев, крикнула мать. — Весь в отца. Об одном себе думаешь!..

Снова поругались. Гринька ушел на улицу. Весь рубль Вавилона истратил. В кино был, пирожное с лимонадом взял. Еще и на сигареты осталось. Вернулся домой перед самой школой. Матери и ее фирменного железнодорожного костюма, висевшего в передней, уже не было. Быстро собрал портфель, пригладил рукой рыжие вихры и — за дверь. А в холодильник так и не заглянул.

И вот вечером обнаружил: верхняя полка старенького «Саратова» загружена продуктами.

Точно: остыла она, успокоилась и, видно, кое-что поняла. Много он сказал ей всякого. Откровенно. Первый раз так. Ничего, пусть знает. А то обвиняет: только, мол, о себе он думает, а сама… Ничего, хуже не будет. Вот продуктов ему накупила.

Гринька раскрыл пачку пельменей. Аккуратненькие, беленькие, пузатенькие, мясом начиненные. Есть-то, оказывается, как хочется! Не обедал…

Пока грелась в кастрюле вода, он разыскал в шкафу свои желтые трусы и повесил их на балконе, прицепив к веревке двумя прищепками. Готово. Все сделал, как и договаривались с Вавилоном, — «желтый флаг» вывесил в шесть часов. Точно в шесть. Благодаря Зоюшке. «Может быть, тебе лучше пойти погулять?» Думала, что испугается. Как бы не так! Вот ребята, наверно, рты разинули! Кто бы другой отважился!

Плотно поев, Гринька тщательно изучил недельную программу телевидения. Хорошая программа. Будет что посмотреть! Два футбола, два фильма, «Клуб кинопутешествий». Хорошая-то хорошая, но это потом, а сейчас, когда нужно, когда времени навалом, будто специально ничего интересного.

Он с досадой сунул под телевизор газету с программой и вышел на балкон. Висит «флаг». Когда же появится этот «товарищ»? Где он там? Гринька внимательно оглядел видимую отсюда часть двора. Двор расстилался внизу зелеными ковриками газонов, лентами дорожек асфальта. Много народу всякого. Женщины, детвора — это не в счет. А кто еще?.. Старик с тросточкой идет. В шляпе, левая рука за спиной. Вряд ли он… Дяденька с продовольственной сумкой. Тоже сомнительно. Да и видел этого дядьку. Кажется, в том доме живет, что и Костя… Впрочем, ерундой занимается — будто так сразу и появится этот «товарищ». И через час может прийти, и через два. Или даже завтра. И сам Вавилон то не знал толком. Вообще удовольствие — сиди теперь, как привязанный, и жди!

Гринька уже собирался покинуть балкон и включить телевизор (все равно делать нечего), как вдруг замер: по дорожке шла парочка: Кисель и Галка Чумакова. Галка со второй парты, чистюля, член редколлегии. Недавно в газете его нарисовала. Стоит он, от хохота колесом выгнулся, одной рукой за живот держится, другая поднята, и коса с бантом в ней болтается. Внизу Галка написала: «Очередной трофей Г. Швырева». Думала, что он психовать будет. А он посмеялся вместе со всеми и сказал Галке:

— Благодарить меня должна.

— За что, интересно?

— Тему подсказал. А то ходила бы, голову ломала. Только в другой раз ври поменьше. Ну, бант у Надьки сорвал. А коса-то осталась цела.

Но и Галка — молоток! — не растерялась. Глаза синие закатила и будто страшно этому удивилась:

— Да что ты говоришь! А я думала — и косу оторвал.

Девчонка! Палец в рот не клади.

«Вдвоем идут. Разговаривают. — Гринька, не отрываясь, следил за ними со своего высокого наблюдательного пункта. — Про меня, наверно, рассказывает. Еще бы, событие! Должно быть, снова в газету напишет. А Кисель-то уши развесил! — Гринька отодвинулся в глубь балкона. — Как бы не засек меня. А то, еще припрется».

Гринька понимал, что никого из ребят пускать к себе он сейчас не имеет права. Ведь каждую минуту может появиться тот, для кого вывешен условный сигнал. Вавилон зря предупреждать не стал бы.

Однако маскировочные маневры владельца балкона были вроде ни к чему. Костя, продолжал болтать с курносой Галкой, прошел мимо его дома, не посмотрев на восьмой этаж.

«Любезничают! — вприщурку посмотрел на них сверху Гринька. — Еще бы ее портфельчик взялся нести!..»

Маялся Гринька. У телевизора посидел, карты свои древние, лохматые перебрал, проверил — все ли помнит. Позвать бы сейчас лопухов своих, наколоть на рублевочку. Так нельзя, сиди как мышь и жди условных стуков! Потом из кухонного окна, задернутого занавеской (чтобы с улицы не заметили), смотрел, как гоняют в футбол мальчишки.

— Мазилы! — вполголоса ругал он всех подряд. — Сапожники!..

Досмотреть игру помешал двойной короткий стук в дверь. Он! Волнуясь, Гринька побежал открывать.

Вошедший спросил:

— Ты и есть Гринька?

— Здравствуйте! — сдержанно ответил хозяин. — Заходите.

«Товарищ» был небольшого роста, молод, худощав, по углам рта подковкой свисали черные усы. В руке держал портфель. Длинным, цепким взглядом охватив комнату, спросил:

— Ванная есть?

Гринька кивнул.

— Люкс хата! — Парень поставил портфель, прошелся из угла в угол, заглянул за ширму, пнул ботинком в диван. — Нары мои?

— Чего? — не понял Гринька.

— Проехали. Клопы есть?

Усатый Гриньке решительно не нравился. Про клопов и отвечать не хотелось.

— Твари этой хуже милиционера боюсь… Покусать чего найдется? И кипяточку бы с заваркой.

Пришлось вести усатого на кухню. Через полчаса от припасов, заготовленных матерью, не осталось и половины.

Квартирант расспросил, когда вернется мать, в какое время уходит Гринька в школу.

— Ты уходи, не бойся. Все будет цело. Как в сберкассе. А мне книженцию какую-нибудь разыщи. Давно не читал книженцию… Как тут горячую воду добыть? Помыться хочу.

Пока усатый плескался в ванной, расстроенный Гринька сидел у телевизора и смотрел цирковое представление. В другое время хохотал бы до упаду, а тут и забавным проделкам медведей не улыбнулся. Что значит, нет настроения. Кто такой этот парень? На урку какого-то похож. Ну и удружил Вавилон! Три дня терпеть такого. Знал бы, не соглашался…

Выйдя из ванной комнаты, усатый скривился и выдернул из штепселя вилку телевизора.

— Не люблю шума. И спать хочу.

Снова пришлось подчиниться. Гринька потушил свет и лег на материну кровать, за ширму.

Когда утром громко застучали в дверь, Гринька раскрыл глаза и не мог понять, где он. Стена, угол шкафа, ширма… А в дверь опять кто-то стучит, еще громче. Гринька вскочил и… едва не задохнулся от страха — в пространстве между шкафом и ширмой стоял голый человек. Лишь черные плавки обтягивали узкие бедра. И усы вокруг рта чернели подковкой.

Все смешалось: страх, голый человек, черные усы, воспоминание о вчерашнем. Квартирант, не сводя с Гриньки тяжелого взгляда, приложил палец к губам. Но тот и сам уже догадался: надо притаиться, не подавать признаков жизни.

Застучали в третий раз. Потом все стихло. Шума лифта Гринька обычно не слышал — привык, а сейчас ухо отчетливо уловило ровное гудение мотора. Он прошептал:

— Спускается.

— Посмотри, кто был? — Усатый твердыми пальцами подтолкнул Гриньку к балкону. — Тихо мне!

Между шиферными листами балконного ограждения светилась небольшая щель. К ней и приник глазом. А через минуту, обессиленный и обмякший, привалился к стене. Улыбнулся:

— Кисель это. Дружок мой.

— Дружки у тебя! Грохает, как милиция. А еще и восьми нет.

— Зачем же он приходил? — вслух подумал Гринька. И во второй раз улыбнулся. — Он упрямый. Сандалет когда в реке утопил, то целый час вылавливал. Потом болел, чуть не загнулся… Что-то важное у него. Точно: десять раз теперь прибежит, стучать будет.

— Дружок! Голову отвернуть такому.

— Что там стряслось? — пожал плечами Гринька и предложил: — Может, мне самому сбегать? А то покою не даст.

— Шуруй! — вынимая из пачки сигарету, разрешил усатый.

Гриньке не столько было любопытно узнать, зачем в такую рань прибегал Костя, как просто хотелось уйти из квартиры, чтобы не видеть парня. Ну и типчик! Командует, будто у себя дома. А перетрусил-то! Не иначе как милиции боится. Кто же он такой?.. Ладно, чего гадать, три дня потерпит. Теперь уже меньше. Запасы только вот съест все. Пусть, скорей уйдет…

Костю он застал дома. Приятель был возбужден и деловит.

— Привет! — сказал он и прошел в комнату. Там, на столе, в куче лежали ласты, маска, трубка, спиннинг. — Ты почему же не открыл мне? Десять минут назад чуть дверь твою не разнес.

— Чудила! Как же мог я открыть, если в магазине был?

Костя подозрительно посмотрел на приятеля.

— Совсем интересно! Почему же ты сейчас ко мне пришел?

— Потому и пришел, что ты всех соседей перебудил. Соседка про тебя сказала… Ну, что такое стряслось?

Странно: когда стучал, никаких соседей Костя не заметил. Может быть, в дверной глазок соседка его увидела?

— На рыбалку, что ли, собрался?

Радостная улыбка растянула Костины губы:

— Стал бы из-за этого дверь твою разбивать! Не угадал, Гринечка. В кругосветное путешествие отправляюсь.

— Верхом на палочке? — хохотнул Гринька. — Свистун! Уж говорил бы, что на Марс летишь!

— Не смейся. Через одиннадцать дней отправляемся.

— Это кто же?

— Компания вот какая! — Костя выставил большой палец. — Отец, я… А еще — ты и Симка.