Начали показывать мультики, и Юлька, не доиграв партию, кинулась к телевизору.

Таня собрала шашки в коробку, с загадочной полуулыбкой взглянула на Костю, чинившего ремешок от часов, и в несколько высокопарном стиле сказала:

— Так все-таки остаюсь в неведении: мы можем рассчитывать на участие маэстро в концерте?

— Тань, да какой я исполнитель! Испорчу все.

— Но ты же поешь.

— От этого пения мухи в форточку вылетают.

— Не верю. Пойду наведу справки.

Анна Ивановна чистила на газете селедку. Она подтвердила, что в детстве Костя пел хорошо, а сейчас совсем редко поет, и то, когда никого нет.

— Но все-таки поет?

— Да умеет. Слух у него хороший… Танечка, который уже на твоих?.. Ох, — с тревогой проговорила Анна Ивановна, — ушел на два часа, а вон и стемнеть успело…

— Да вы не волнуйтесь. Это же завод. Столько не виделись! Разговоры, новостей всяких накопилось. За два часа разве успеешь… Все выяснила, — вернувшись в комнату, сказала Таня. — Действительно поешь. Правда, не Карузо, но для нас вполне сойдет.

— Да расскажи толком, что за концерт, где?

— А может быть, я заинтриговать хочу. Может быть, я важную задачу в уме решаю… Почему, правда, так долго нет Петра Семеновича?

И Костя посмотрел на часы.

— Да ну, — сердито сказал он. — Я даже предположить такого не могу! Ты о чем подумала? Об этом?

— Я не подумала. Это ты, Костя, подумал.

— Нет, и ты подумала.

— Но я тоже в такое не верю. Совершенно, абсолютно и категорически…

Не щелкни в эту минуту замок, они, наверно, долго бы еще вели этот странный диалог. Костя тотчас прошел в переднюю. И Таня — следом. Ей очень хотелось взглянуть на Петра Семеновича, возвратившегося с лечения. Специально и пришла для этого. Впрочем, была и другая причина, о которой Косте она еще не сказала.

Ой, как хорошо, напрасно они боялись! Одет Петр Семенович парадно, в галстуке, белая рубашка. Лицо чистое, словно моложе стал. Только почему-то печальное.

— Здравствуй, Танечка! — сказал Петр Семенович и не сильно, будто боясь причинить боль, пожал ее руку. — Спасибо за помощь! Слышал, что ты тут за главного инженера была…

Поговорили, пошутили, а потом Петр Семенович сказал, что был в больнице.

— Совсем плохие дела у Григория.

— У дяди Гриши? — уточнил Костя.

— Страшная болезнь у него, цирроз печени.

— Сам виноват, — глухо сказал Костя.

— Виноват-то виноват, да ведь я помню его…

И Петр Семенович долго рассказывал, каким Гриша Белоцветов был в школе, каким верным был товарищем.

Не рассказывать о нем Петр Семенович не мог. То, что лежало между тем давним, школьным Гришей Белоцветовым и нынешним «дядей Гришей», умирающим в больничной палате, было так страшно, так поразило Гудина, что пока ни о чем другом ни думать, ни говорить был не в состоянии. Где-то далеко и неясно давила тяжелым грузом мысль: а нет ли в том и его вины, лично его, Петра Гудина, бывшего Григорию долгие годы другом или, скорее, приятелем?..

Анна Ивановна уже решила накрывать ужин, когда пришел Петя Курочкин.

Его неранний приход был, пожалуй, неожиданным, однако Таня не удивилась. Сегодня в школе Петя сказал ей, что отснял две пленки, а проявлять опасается, как бы снова не запороть. Тогда она посоветовала ему прийти к Гудину — ведь Петр Семенович уже вернулся, и у кого же еще консультироваться, как не у будущего руководителя школьного клуба фотолюбителей (Таня уже и название придумала — «кружок» не очень как-то звучит).

— А что, клуб уже организован? — спросил Петя.

— Пока вопрос окончательно не решен, — уклончиво ответила Таня. — Но я надеюсь.

— А Петр Семенович знает?

— Да нет еще, — с досадой ответила Таня. — Говорю же: не все пока решено. Только ты ничего не теряешь — приди, посоветуйся. А то, в самом деле, и эти пленки испортишь…

Петя Курочкин поздоровался и, не теряя времени, начал с дела.

Не сразу они разговорились. Пришлось Тане кое-что разъяснять: отрекомендовала Курочкина, сообщила о его высокой должности школьного «фотолетописца», сказала о новом аппарате. Петя тотчас достал из портфеля свой «Зенит», и через несколько минут у него с Петром Семеновичем начался вполне профессиональный разговор… Сидели они уже вдвоем, никто им не мешал.

От ужина отказаться не удалось. Анна Ивановна просто обиделась бы. И Таня, и Петя столько труда тут вложили, пока ремонт делали, да чтобы теперь ушли, не поужинав, — она и слушать об этом не хотела.

А после ужина Костя пошел проводить Таню. Она сама попросила его. И сказала, что хочет еще поговорить о школьных делах, кое-что решить…

Петя сразу сел на трамвай, поехал проявлять пленки, и Таня с Костей остались вдвоем. Таня как-то естественно и просто взяла Костю под руку. Костя ничего не сказал, прошел несколько шагов и осторожно спросил:

— Может быть, мне удобнее держать?..

— Попробуй.

Получилось. Под гладкой тканью пальто Костя ощутил слабую теплоту ее локтя, и ему стало необыкновенно хорошо.

— Четыре часа назад, — сказала Таня, — мне пришлось крупно поговорить в бабушкой. Очень крупно.

— Поругались?

— Стоило бы. Я ей сказала: твои партизанские методы совершенно не годятся, они вредны и антипедагогичны.

— Да в чем дело-то? — забеспокоился Костя.

— Дальше слушай. Я сказала: ты меня ставишь в смешное положение и вообще убиваешь всякую инициативу.

— Ничего не понимаю. — Костя даже остановился. Впрочем, руку Тани не отпустил.

— Представляешь, четыре часа назад сообщила потрясающую новость: оказывается, директор завода Геннадий Андреевич послезавтра приглашает меня к пяти часам. Это тот завод, где и Петр Семенович работает.

— Тебя приглашает? Лично?

— В этом-то и дело. И тут, видишь ли, она постаралась, выскочила! На каком-то активе встретила его и сказала, что мы, то есть комсомольцы подшефной школы, собираемся выступить у них с концертом… Ну, смотри, что вытворяет! Я только посоветовалась с ней, а она… Не бабушка, а просто атомный двигатель! И во всем она так. С директором школы тоже «случайно» встретилась!

— Очень хорошая у тебя бабушка, — улыбнулся Костя.

— Прекрасная! Замечательная! А что теперь делать?

— Что, идти или не идти к директору?

— Нет, пойти, конечно, пойду. Что с концертом делать? Прямо и посоветоваться не с кем… Подготовим?

— Ну, если хорошо взяться… К Новому году можно было бы. Есть же и самодеятельность в школе, оттуда какие-то лучшие номера включить…

— Там малышей больше. Их хлебом не корми — дай только стихотворение со сцены прочитать. А нужны-то комсомольцы.

— По-моему, это не имеет значения.

— А вот ты лично выступишь? Споешь?

— Таня, если вопрос так стоит, то чего же, я попробую. Порепетирую и… Ладно, я согласен.

— Это другое дело. Ответ ясный. Спасибо! Еще: ты не пойдешь со мной к Геннадию Андреевичу?

— Я?

— Дорогу ты знаешь. Твой отец работает на заводе. Ты — ученик подшефной школы. Почему не пойти? Честное слово, одной как-то неудобно. Ишь, единственный полномочный представитель! Все сама!

— Хорошо, пойдем, — снова согласился Костя. — Я знаю, где заводоуправление. Это и через проходную не надо.

— Еще щепетильный вопрос. Надо ли об этом говорить нашему директору? Он, по-моему, не очень за. Во всяком случае, в первый раз, когда приходила к нему по вызову, он отговаривал.

— Сходить все-таки надо, — подумав, сказал Костя. — А то неудобно может получиться.

— Знаешь, — с одобрением сказала Таня, — ты логично и просто мыслишь. Из тебя, вероятно, хороший руководитель может получиться.

— Вот правильно: руками водить! Ты меня захвалишь — из-за носа дороги не увижу!..

К Юрию Юрьевичу комсорг 9-А ходила на большой перемене.

Костя Таню поджидал возле дверей шестого класса. Минут десять он слушал, как мальчишки с увлечением строили планы на первые короткие осенние каникулы, которые начинались с завтрашнего дня. «Может быть, мне в театр пригласить Таню? — подумал Костя. — С этими всякими событиями уже и не помню, когда был в театре…»

Наконец Таня вышла из кабинета.

— Заждался? — спросила она.

— Четыре минуты до звонка.

— Зато столько вопросов решили! С клубом фотолюбителей обещает твердо помочь. На днях даже собирается вызвать Петра Семеновича для переговоров. А вдруг Петр Семенович не согласится?

— Должен, — сказал Костя. — Видела, как с Курочкиным разговаривал! Если бы не ужин, еще бы час сидели…

— Снова про эстрадный оркестр напомнила. Сказал, чтобы в разговоре с Геннадием Андреевичем об этом даже не заикалась. Будто уже все готово, только одна какая-то еще подпись нужна. К Новому году, говорит, и трубы, и барабаны будут. В основном рекомендует говорить о концерте самодеятельности. Сейчас еще побегаю, выясню… Когда встречаемся завтра?

— Лучше пораньше. Завтра каникулы. Можно погулять до пяти.

— Хорошо, в два часа. У того места.

— У телефона-автомата?

— Ну, как всегда. Это же твой наблюдательный пункт.