Конечно, тут не обошлось без Любы Сорокиной. Точная фамилия. Вот ведь сорока настоящая! В понедельник о лыжном походе уже все в классе знали. Собственно, никакой тайны тут и не могло быть. И сама Таня сказала бы. Заодно не мешало и поинтересоваться: почему так мало пришло народу. Снег нагнал такой страх? Или, возможно, боялись к началу показательных выступлений фигуристов опоздать? Или вообще у них в классе никакой дружбы нет?

Так что из лыжного похода тайны делать никто не собирался. Лишь непонятно было — для чего всему классу рассказывать небылицы о том, как девчонки будто бы выбились из сил, отстали, а Березкина и Гудин зачем-то оторвались от основной группы и, как говорится, на втором дыхании скрылись в «неизвестном направлении»?

Таня сразу поняла: работа Сорокиной. Таиться Березкина не умела, подошла к Любе в коридоре и в упор спросила:

— Ты выдумала? Ты слухи разносишь?

— Танька, — округлила яркие глаза Люба, — да откуда ты взяла? Ничего такого я не говорила. Хотя… ведь это правда — ты с Гудиным вперед уехала.

— Ох, сорока, отрезать бы тебе длинный язык и на гвоздик повесить, с табличкой: «Наказана за болтливость!»

Только нет, не накажешь. И на чужой роток не накинешь платок. Нашлись такие — улыбаются многозначительно, перемигиваются. Олег Чинов, открыв перед Таней дверь физкабинета, учтиво склонил голову:

— Чемпионам всегда уступаем дорогу.

А Петя Курочкин целый урок грыз колпачок шариковой ручки. На переменке по рукам ходил тетрадный листок:

Наконец дали и Тане почитать.

— Хоть бы настоящие стихи научился писать, — возвращая листок Курочкину, сухо сказала она. — Примитив. Причем довольно пошлый. Бездарное рифмачество!

— Но, но, мадам! — картинно возмутился Олег Чинов и поднял палец с длинным ногтем. — Осторожнее на поворотах, мадам! В стихах незримо присутствует сам Александр Сергеич.

Лучше бы Олегу не упоминать имя великого поэта. По лицу Тани скользнула презрительная усмешка:

— В самом деле, Пушкин присутствует. Но вы… Вы — жалкие плагиаторы. Вам даже не к чему пристроить чужую строку!

Как ни скор Олег на слово, как ни подвешен у него язык, а растерялся, губы тонкие сжал. И Курочкину нечем крыть. Сильно сказала. Но что-то ответить надо. Тряхнул Петя своим золотым чубом и с достоинством изрек:

— Ничего, Березкина, дай срок. Когда-нибудь станут и меня цитировать.

Неожиданно легко положила Таня главных своих противников на лопатки, и тут ей открылась истина: не прятаться в кусты надо, а самой наступать, в бой идти смело!.. Собственно, истина старая, известная. Разве ее отец не так же поступал? Разве прятался?..

А Костя Гудин воспринял глуповатый, с пошлым намеком стих Курочкина с обидой. Возмутился Костя, но… вида не показал. Влияние Чинова и Курочкина в классе было сильным. Их побаивались: унизят, высмеют. А то и стишок Петя выдумает. Может, и не очень складный, но все равно смеются ребята, гогочут. Приятного мало. И Костя промолчал.

Его молчание, то, что он никак не отреагировал ни на плоские шуточки относительно их «побега в туманную неизвестность», ни на дурацкие вирши Курочкина, задело Таню. Неужели испугался? А говорил, что ничего не боится. «Эх, Костя, с такими-то плечами и в кусты!..» — вздохнула про себя Таня.

И назло всем, назло Косте Таня стала нарочно громко заговаривать с ним, шутить, подсаживаться к нему за парту — узнать, например, как решил задачку по геометрии.

Костя смущался открытым ее вниманием, краснел, сбивался в объяснениях, страдал от того, что на них с любопытством смотрят. Но когда Таня, наконец, уходила, он уже через минуту с нетерпением ждал: может, снова взглянет на него, улыбнется, подойдет…

В школьном дворе, перед ледяной дорожкой, Таня отдала ему свой портфель:

— Ух, сейчас так разбегусь — за одну секунду пролечу!

На улице, не стесняясь ребят, сказала:

— Идем, Костя, смешную историю расскажу!..

И рассказывала, и смеялась, один раз даже взяла его под руку.

Так прошло два дня. На третий Костя не выдержал, спросил:

— Ты все это… специально?

— Что специально?

— Разговариваешь. Ходишь со мной.

— Молодец, догадался! А я думала, что и этого побоишься. Конечно, надо доказать, что мы выше этого. Всяких разговорчиков, намеков, глупых стишков. Ведь правда же? Чего нам бояться?

Они подходили к подъезду ее высоченного дома с желтыми и красными, будто игрушечными балкончиками. Косте было жалко: вот сейчас, через минуту, она скроется в этом огромном каменном доме и он останется один на один со своей неуверенностью. «Доказать!..» Он так и предчувствовал — только доказать. Неужели только ради этого…

— Так ты согласен, — снова повторила Таня, — ведь нам нечего бояться, верно?

— Конечно, — вяло кивнул он.

— И вообще, смешно: какие-то дикие представления о дружбе! В восьмом классе! На следующем комсомольском собрании обязательно надо об этом поговорить. Ты не выступишь?

— Не знаю, — ответил он неопределенно.

— А ты выступи.

Костя посмотрел на унылые сугробы, на протоптанную к подъезду дорожку.

— И о чем говорить?

— О дружбе, естественно. Видишь, какая сплоченность у нас: семь человек пришли в парк! Нет, странные происходят вещи! Ребята разбиты на кучки, шепчутся, подсмеиваются, правду боятся сказать. А Курочкин с Олегом вообще всякую совесть потеряли. И какого мнения о себе!

— Ну зачем уж так на них… Они ведь к тебе… хорошо…

— Что хорошо?

— Относятся. Дружить хотят. Страдают.

— Ой, не могу! — Таня закатила глаза. — Страдают! Комедию разыгрывают — вот что. Публику потешают. Разве так дружат!

— А как? — спросил Костя.

Таня сделалась серьезной, проследила взглядом за крупной снежинкой, падавшей с высоты.

— Иначе… Вот, может быть, как у нас с тобой… Да, как у нас, — строго подтвердила Таня и все-таки не смогла удержаться — смахнула с погончика Костиной куртки десяток приставших снежинок. — Ну, до завтра. Пока! — радостно кивнула и побежала к подъезду.

И Костя остался один. Один среди пушистых сугробов прекрасного белого снега.