В четверг учительница литературы раздавала домашние сочинения, которые ребята писали недели полторы назад. Передавая тетрадь Сорокиной, она сказала:
— Люба меня порадовала. Глубокая, самостоятельная работа. И грамотная. Изложена хорошим языком.
Довольная похвалой, Люба зарделась, опустила длинные ресницы.
Таня обернулась с первой парты — посмотреть на Сорокину. Ничего не скажешь — красивая девочка. «Несправедлива я к ней, — раскаянно подумала Таня. — И как еще мало, оказывается, знаю ее…»
А Люба точно подслушала Танины мысли. На другой день у них состоялся любопытный разговор. Подошла сама Люба:
— Тань, ты завтра не свободна? Хотела пригласить тебя. Так сказать, на чашку чая.
— А если по правде? — Таня подмигнула Сорокиной. — День рождения, да?
— Нет-нет, честно — просто посидеть. Ты вот сама агитируешь за дружбу. Все говорят о ней, призывают, дают советы. А как дружить? Только в походы ходить? Коллективно посещать кино, филармонию?
— Разве это плохо?
— И только в этом жизнь? А посидеть в домашней обстановке, послушать современную музыку? Мы не в тридцатые годы живем. Тогда, говорят, даже занавески на окнах считали мещанством. Теперь другие идеалы. Двадцать первый век на пороге.
— Зачем ты разъясняешь «дважды два»? Хорошо, согласна, от имени двадцать первого века постучу в твою дверь.
— У нас мелодичный звонок, — улыбнулась Сорокина.
— Значит, нажму кнопку мелодичного звонка. Это более современно. А кто еще будет?
— Танечка, тебе обязательно всю программу распиши! Я, например, люблю неожиданности, парадоксы. Ты ожидала, что я приду с лыжами в парк?
— Не очень, — призналась Таня.
— А я, видишь, пришла.
— Ну хорошо, — улыбаясь чему-то своему, согласилась Таня. — В какой час мелодично звонить?
— В семь.
— Надеюсь: не в семь утра? А то с твоими парадоксами… Я бы не удивилась.
— Нет-нет, — прыснула в кулак Люба. — До этого еще не дошло. В девятнадцать ноль-ноль. По московскому времени.
Неожиданное приглашение Сорокиной Таню заинтересовало. Может, в самом деле Люба права? Одними запланированными походами и экскурсиями дружный коллектив вряд ли создашь. Теперь у телевизора много времени проводят. Увидят в программе международную встречу по хоккею или то же фигурное катание — ставь крест на любой экскурсии. А если и сагитируешь пойти вместе в кино, то велик ли толк? Почти каждый еще до коллективного похода посмотрел фильм, все обговорили, выяснили — чего жевать пережеванное! Не получится дискуссии, не разговорятся ребята. Другое дело дома, в привычных условиях. Там-то скорее можно понять человека.
Конечно, чего скрывать — любопытно Тане было и другое: кого пригласила Сорокина? И почему именно ее, Таню, пригласила? Дружбы, каких-то особых отношений между ними вроде не наблюдалось…
В субботу, когда вышли из ворот школы, Люба заговорщически кивнула:
— Запомнишь? Второй подъезд, второй этаж, квартира двадцать.
— Сплошные двойки. Прямо страшно.
— Зато время проведем на пять. Не прощаюсь. — И Люба, не снимая перчатки, послала воздушный поцелуй.
«Что-то затевается, — подумала Таня. — Такой приветливой Люба со мной никогда не была… Ну посмотрим, кто кого удивит…»
Ровно в семь часов вечера на второй этаж поднялся старичок в красных сапожках, в пышной меховой шапке и коричневой дубленке, подпоясанной широким ремнем. Старичок потрогал седую, шелковистую бороду, достал из кармана листок и, не обратив внимания на призывно красневшую, как глазок светофора, кнопку звонка, забухал кулаком в дверь.
— Кто там? — тревожно донеслось из квартиры.
— Телеграмма!
Дверь приоткрылась, и Люба с удивлением оглядела низкорослого старичка.
— Кому телеграмма?
Не отвечая, старичок протянул бланк.
Люба развернула листок, прочитала наклеенные строчки, и тонкие, как шнурочки, брови ее приподнялись. Внимательно вгляделась в старичка с бородой.
— Таня? Ты?.. Ну, конечно, я узнала! Ребята, сюда! Вот это сюрприз!
Ребята не заставили себя ждать, в ту же минуту в передней появились Олег Чинов и Петя Курочкин. В фирменных джинсах, модные, расфранченные. Петины кудри блестели особенно ярко.
— Ну даешь! Десять очков вперед! — восхищенно проговорил Олег.
— А телеграмма-то! Настоящая, на бланке! — И Люба выразительно прочитала: — «Встречайте в девятнадцать часов. Спецрейс из космоса. Обнимаю — двадцать первый век!»
— Сюрприз — что надо! — Чинов подскочил к Тане. — Разрешите, мсье, за вами поухаживать. Позвольте вашу дубленочку, помогу…
— Я сам, — басом сказала Таня и не выдержала, рассмеялась: — Ой, страху натерпелась, пока шла! Хорошо — на улице темно.
— Кого же бояться с такой представительной бородой! — воскликнул Олег. — Любой дорогу уступит. — Он провел рукой по шелковистой, чуть вьющейся бороде. — Из костюмерной театра?
— Оттуда, — подтвердила Таня. — Специально ходила.
Дубленку с Таниных плеч Олег все же снял. Прежде чем повесить на вешалку, словно взвешивая, подержал в руках:
— Приличный товарец. Почем такие в космосе? Не за доллары?
— Какие низменные вопросы! — перебил Курочкин. Он тоже хотел выглядеть джентльменом. — Прошу вашу шапочку.
Потом Таня сняла бороду, и Петя, встряхнув чубом, продекламировал:
— И наконец в земной красе она предстала перед нами.
— Может быть, хватит стихов? — Таня мельком оглядела себя в зеркало и одернула на плечах белый гольф, заправленный в голубые джинсы.
— Вот именно, — подхватила Люба. — Израсходуете все восторги и рифмы, и хозяйке ничего не останется. — Она тоже кинула взгляд на зеркало и сразу успокоилась: о нет, ей-то всего достанется — в нежно-зеленом расклешенном платье, с черной бархаткой на шее, она, конечно же, смотрится эффектнее. И фигура… Фигура взрослой девушки.
В углу комнаты был накрыт низенький журнальный столик, над которым склонился зеленый колокол торшера. На соломенных салфетках расставлены чашечки для кофе. Тут же — коробка конфет, печенье, ваза с яблоками.
— Нравится? — Люба обвела рукой комнату.
— Уютно, — кивнула Таня и осмотрелась. Пианино у стены, тахта, застеленная ковриком. Прекрасная репродукция репинской «Незнакомки». Волны штор, закрывающих окно. Магнитофон. Цветы. Действительно уютно.
— Моя личная комната, — с удовольствием сказала Люба. — Чувствуйте себя как дома. Мои дорогие родители…
— То есть предки, — уточнил Олег, — которых иногда, для удобства обращения, называют родителями.
— Можно и так, — улыбаясь Олегу, согласилась Люба. — Так вот, мои предки еще вчера улетели на свадьбу к маминой подруге.
— По этому случаю — ура! — мгновенно отреагировал Олег.
— А больше никого не будет? — осторожно спросила Таня.
— В том вся и прелесть! — снова откликнулся Олег. Он опустил палец на кнопку торшера и, недовольно щурясь, взглянул вверх. — Петя, надо же помнить об экономии энергии. Требование века! А здесь? Безобразное расточительство! Три лампы горят.
Курочкин с готовностью выключил свет, и комнату тотчас наполнил зеленоватый полумрак.
С кофе расправились быстро, а вот общего разговора так и не получилось. Поэтому обратились к испытанному средству:
— Люба, музыку можно?
— Как же без музыки? Обязательно!.. Любимица Италии, Рафаэлла Карра. Последняя запись.
Голос певицы звучал тихо и грустно. Хотелось замереть, закрыть глаза и слушать.
И Тане понравился этот голос. Но все же было как-то не по себе. Мысленно Таня готовилась к другому — будет много ребят, разных разговоров, хотя, конечно, не исключала и музыки.
А Люба уже хлопала в ладоши.
— Ребята! Внимание! Под эту музыку и танцевать можно! — Она кинулась к магнитофону, прибавила звук, обернулась к Олегу, но тот, держа Таню за руку, уже вел ее в центр комнаты.
Они встали друг перед другом.
— Ты, наверно, хорошо танцуешь, — немного смущаясь, сказала Таня.
Танцевал Олег действительно хорошо. Тонко чувствовал ритм, движения его были легки, изящны. И Таня увлеклась танцем, будто слилась с музыкой и голосом певицы, ритмично взмахивала тонкими и гибкими руками.
— А у вас отлично получается! — извиваясь перед высоким Курочкиным, усмехнулась Люба.
— Стараемся, — кивнул Олег.
— Но кто же нас, но кто же нас похвалит?! — патетически вопрошал Петя, не сбиваясь с ритма и лихо перебирая худыми ногами.
— Молодцы, молодцы! — Таня показала большой палец и громко засмеялась.
Ей вдруг стало легко и радостно в этой компании. И она подумала, что хорошо бы и в школе организовать эстрадный оркестр. Надо к директору пойти. Еще в прошлом году обещал инструменты для оркестра. Или шефов с завода попросить. Такой физкабинет оборудовали, даже мини-ЭВМ установили, неужели с оркестром не помогут?..
Таня так увлеклась своими планами, предположениями, что забыла и о танце, и о партнере. Но Олег не привык, чтобы о нем забывали…
— Ау! Танечка! Ты где?
— Ох, Олег, прости! Размечталась…
— О чем же? Если не секрет, конечно… Может, о дружбе?
— Почему бы и нет? Дружба — это всегда замечательно.
— Ой ли?! Вспомни: мы к тебе со всей душой, а ты… «Бездарные плагиаторы»! За что?
— Заслужили.
— Мы?! Которые тебе счастья и добра желают…
— Очень интересно. Очень… — Рафаэлла Карра в это время закончила свою песню, и Таня, усевшись на тахту, взяла яблоко и с иронией повторила: — Очень интересно. Оказывается, счастья и добра желаете.
— Как самому дорогому человеку, — преданно подтвердил Олег.
— Вот как! Тогда объясните, а то я не понимаю.
— Все понимают, а ты…
— Да, не понимаю. Представь — не доходит! — Таня постучала себя по голове. — Тупая. Глупая.
Олег сердито усмехнулся:
— Чего же не понять! Настоящих парней, значит, — побоку, без надобности, а с каким-то Гудком — не разлить водой. До дому тебя провожает. И уж рад-то! Кто? Тупарь, чмырь болотный!
— Олег, где же твоя интеллигентность? Так говорить о товарище!
— А ты о нас — лучше?
— Но тогда была причина, вы оскорбили…
— У нас будто нет причины! Подумай: на кого променяла! Серый, примитивный…
— Элементарный, — вспомнила Таня.
— Абсолютно!
— Хватит, хватит ссоры! — Люба поставила новую кассету. — Давайте танцевать! — И положила руки Олегу на плечи.
Петя Курочкин виновато посмотрел сверху на расстроенную Таню. Даже стихотворной строчки не мог придумать. Она пожалела его:
— Ну, непримитивный, неэлементарный, давай уж попрыгаем.
Петя обрадовался и, не сводя с Тани глаз, энергично заработал ногами и руками.
— Все-таки интересно, — сказала Таня через минуту, — и ты такого же мнения о Косте Гудине? Но договоримся: по-честному, не юлить.
— По-честному, значит… — Курочкин вздохнул. — Ладно. Только и ты по-честному. Вот скажи, а зачем тебе дружить с ним? Сама рассуди, какой смысл? Отец-то у Гудка по-черному пьет.
— Как это? — не совсем поняла Таня.
— Обыкновенно. Пьяница.
— У Кости? — переспросила она.
— А ты что, — обернувшись к ним, брезгливо поморщил губы Олег, — разве не знаешь? Законченный алкаш. Ему вытрезвитель — дом родной.
— Я не знала, — растерянно сказала Таня. — Честное слово.
— Плохо, — наставительно заметил Олег. — Надо знать. Начальство все-таки. Вот и влипла. Связалась с этим…
Лицо у Тани как-то осунулось, руки повисли вдоль тела. И танцевать перестала.
— Что ты взъелся! — пробурчал огорченный Петя. — Это ведь отец. А Гудок при чем?
— При том. Яблоко от яблони недалеко падает… Слыхал?
Таня присела на тахту, помолчала, задумчиво глядя перед собой, и неожиданно, будто сердясь, проговорила:
— Не верю. Глупости!
— Не веришь, что алкаш?
— В пословицу не верю.
— Народом подмечено, — сказал Олег.
— Все равно… Да вы же просто не знаете Костю, раз так о нем…
Олег подошел к пианино, открыл крышку, раз и другой стукнул пальцем по крайней клавише. Внимательно послушал басовитый звук и обратился к Тане:
— Хорошо, допускаю: Костя — парень в норме. Но разве это меняет дело? Какой тебе интерес дружить с ним? Ни весу, ни возможностей, ни престижа. Круглый нуль. А у тебя мать — артистка. Ее в городе знают, хоть, может, и не звезда, не прима. Отец — известный скульптор. Почет, уважение, за границу ездит. Своя «Лада». Сечешь, каков уровень! И вот дочка, о тебе, о тебе говорю, — Олег показал на Таню пальцем, — дочка дружит с сыном алкаша. Цирк Шапито! Разговорчиков хочешь? Моя тетка в театральной костюмерной работает. Как начнет — не переслушаешь. Всем косточки перемоет. Ну, решай задачку: мать и отец у тебя придут в восторг от такой милой информации?
Когда Олег сказал про «отца», у Тани как-то сразу тяжело-тяжело стало на сердце. Отец. Родной отец. Был бы он жив… А этот — не все ли ему равно?
— Живописно расписал. — Таня горько усмехнулась. — А скажи, пожалуйста, почему это вдруг обо мне такая трогательная забота?
— Снова не врубилась? Петя, объясни, как поэт.
Курочкин повертел в руках яблоко, перевел взгляд на Березкину, сидевшую в напряженной позе, и как поэт изъясняться не стал:
— Ты же лучшая в классе девчонка.
В комнате воцарилась тишина.
— Мы танцевать будем? — недовольно спросила Люба.
— Обожди, перекур. — Олег достал из кармана сигареты. Себе вынул из пачки и Пете. Небрежно чиркнул спичкой. — Дамам не предлагаю. Лично у меня вид курящей девицы вызывает глубокую антипатию… А ты, Петр Курочкин, — пустив к потолку струйку дыма, покосился на приятеля Олег, — рассуждаешь, между прочим, весьма примитивно. Что значит — лучшая девчонка?.. Расплывчатое понятие… Люба, скажешь, не лучшая? То-то, сочинитель. Не в этом дело.
— А в чем? — присев на подлокотник кресла, быстро спросила Люба.
Торчащая в губах сигарета, важный, покровительственный вид, небрежный тон — все вызывало в Тане протест.
— Догадываюсь, что имеешь в виду, — прямо посмотрев Чинову в лицо, сказала она. — Впрочем, ты это уже сказал. Хорошо, когда у «лучшей девчонки», помимо всего прочего, отец и мать — известные люди, у которых машина и которые бывают за границей.
— И что же плохого я сказал? Что обидного для тебя? — Олег смотрел мягко, будто пытался внушить маленькой девочке простую истину. — Машина у вас «Лада», желтого цвета, даже номер помню — 22–25… Это я сказал? Ну и что? Машиной сейчас не удивишь. И за границу многие ездят.
— Не надо, Олег, не звени словами. Все ты прекрасно понимаешь. А думать так — пошло. Очень пошло.
— Пошло? Это ты точно знаешь? Из достоверных источников? В учебнике прочитала? — Олег, не торопясь, обернулся к Любе, сидевшей рядом, на подлокотнике. — Любочка, это в самом деле пошло?
Та потрогала пальцами жемчужину на черной бархатке и горестно (ее родители за границу не ездили, машины не имели) вздохнула:
— Элементарно… Да-да, Таня, — перехватив тревожный взгляд одноклассницы, подтвердила Люба, — элементарно и обыкновенно. Не согласна? Тогда покажи мне не пошлого человека. Нет таких. Все так думают. Время такое. Люди устраиваются. Берут от жизни все, что могут. Здоровье берегут… И я такая. Хотите, признаюсь?.. Ладно, признаюсь. Русачка пятерку мне поставила за сочинение. Расхвалила. Думаете, я сама писала? Зачем? — блестя белыми зубами, рассмеялась Люба. — Кому это нужно! У меня двоюродная сестра пять лет назад закончила школу. На медаль закончила. Все сочинения хранила. Недавно мы помогали им переезжать на новую квартиру, и я попросила тетрадки… Только смотрите, не выдавайте меня… А Гудин твой, думаешь, отчего сияет? Что, влюбился без памяти? Сомневаюсь, Танечка. Тоже свой интерес имеет. И о чем-нибудь таком мечтает… машинном.
Таня не возмутилась. Опустила голову. Вспомнила любимые свои книги. Вспомнила Гулю Королеву, летчика Маресьева, пробиравшегося с перебитыми ногами к своим. Этими людьми она восхищалась, гордилась, им хотела подражать. А ее собственный отец. Разве не герой!.. Но говорить сейчас о книгах, что-то доказывать у Тани не было ни сил, ни желания. Да и сможет ли убедить? На все ответят: тогда было другое время. Олег еще и так, наверно, скажет: «В книгах напишут красиво…» Говорить же о погибшем отце, здесь, в этой небольшой уютной комнате, она тем более не могла. Тане стало горько, одиноко и скучно. Лучше бы не приходила сюда.
Она сослалась на головную боль и добавила, что ей пора домой. Обещала, мол, маме не задерживаться. В передней торопливо надела мамину дубленку, лохматую шапку отчима и с облегчением открыла дверь. И только на улице неожиданно вспомнила: бороду оставила в передней. «Нет, не стану возвращаться. Скажу Любе — пусть захватит в школу…»