В интернате скучно не бывает. Развлечений сколько угодно. Было бы только время. Можно пойти в спортзал — поиграть в мяч, настольный теннис, изобразить на турнике «лягушку». Можно отправиться в библиотеку доступ к полкам с книгами свободный. Можно немало интересного найти в пионерской комнате. Тут и шахматы, и шашки, и куча головоломок, да таких, что битый час ломай голову и не сообразишь, как, например, в маленькое кольцо просунуть большую фигуру. Тут и подшивки газет, журналов, и аквариум с рыбками. Много занятных вещей…

Но если кого грызет забота, у кого тяжело на душе, то лучше всего заняться каким-нибудь делом. Андрей это на себе испытал. Приходя на занятия кружка «Умелые руки», он забывал обо всех своих невзгодах. Шуршание рубанка, повизгивание пилы, стук молотков, гул мотора электросверла, озабоченные голоса ребят были лучшей музыкой для него, а запах столярного клея, лака, жженой паяльной кислоты и свежих березовых стружек — лучшими запахами на свете.

Руководил кружком преподаватель столярного дела Иван Акимович Мудрецов. Ребята между собой звали его Мудрец. Другого имени не признавали — Мудрец, и все! Средних лет, сухонький, невзрачный, он никогда не повышал голоса, объяснял коротко, без лишних слов. Совсем незаметный с виду, простой человек, — однако ребята преклонялись перед ним. В мире, казалось, не было такого дела, которого бы не знал Иван Акимович. Все было известно ему — и как приготовить паяльную кислоту, и как деталь из обыкновенной фанеры довести до зеркального блеска или сделать такой, что не отличишь от бронзы. Знал он, как в одну секунду наточить ножницы, как из бутылки с помощью обрывка шпагата сделать одновременно стакан и воронку, как обрабатывать и склеивать органическое стекло. Перечислить все, что знал и умел Иван Акимович, невозможно.

В кружке занималось больше тридцати человек. Иван Акимович не сдерживал фантазии ребят. Каждый делал такую вещь, какую хотел. Одни выпиливали простенькие рамки. Других привлекала более сложная работа: шкатулки, резные полочки, чернильные приборы. Третьи мастерили игрушечную мебель. Некоторые, по просьбе учителей физики и химии, трудились над различными моделями и приборами. Толя Лужков задумал неимоверно трудное дело: катер, управляемый по радио. Ребята пробовали отговаривать Толю, уверяли, что ничего с этой затеей не получится, но он сказал: «Посмотрим».

Андрей взялся делать макет паровой турбины. Конечно, по сравнению с Толиным катером его паровая турбина, что телега против «Волги». Однако согнуть из жести тонкую разъемную трубочку, запаять ее и вмонтировать в пустую консервную банку, собрать колесо турбины с двенадцатью лопастями — все это оказалось чертовски тонкой работой. Но зато какой увлекательной работой! Даже в те дни, когда кружок не работал, Андрей приходил в мастерскую и что-то паял, точил, привинчивал. Все свободное время уходило на это. Теперь он лучше понимал Олега Шилова, который всегда куда-то спешил, вел счет каждой минуте и часто повторял где-то вычитанную фразу: «Даже реки можно повернуть, но время — никогда». Олег многое успевал сделать. Мало того, что отлично учился и замечательно фотографировал, он ещё находил время читать книги, посещал занятия в математическом кружке и духовом оркестре. Иногда появлялся и среди ребят кружка «Умелые руки». Над чем он трудился, Андрей не знал. Олег высверливал в тонких палочках отверстия, потом распиливал палочки на дольки.

Однажды Андрей, избегавший в последнее время Олега, все же спросил, что он мастерит. Тот загадочно улыбнулся:

— Это секрет. Сделаю — покажу.

Очень деловым человеком был Олег Шилов. Этой деловитостью, энергией он заразил и Кравчука. Иван тоже стал важной персоной. Повсюду ходил с фотоаппаратом через плечо и с таким выражением лица, словно озабочен государственными обязанностями. Фотографируя воспитанников, строго говорил:

— Никаких улыбочек! Снимаю для истории! — И чтобы ни у кого не оставалось сомнений, добавлял: — Почетное пионерское поручение! Мне доверено создание фотолетописи истории интерната!

И солидность сразу появилась у него, в голосе — басовые нотки. И плечи меньше сутулил, голову не опускал. Выражаться стал туманно, намеками. Когда на днях Андрей исправил по геометрии тройку на пятерку и его в «лунной диаграмме» с легковой машины пересадили на реактивный самолет, Иван покровительственно и туманно заметил:

— Ого, братец! За родителями хочешь угнаться?

— За какими родителями?

— Ну-ну! Знаем! — сказал Кравчук и, растопырив пальцы, сунул их Андрею под нос. — Видишь, какие руки?

— Обыкновенные.

— Не обыкновенные, а желтые. От проявителя. На тебя работаю. Понятно?

Абсолютно ничего понятного не было для Андрея в словах Ивана. Но расспрашивать не стал. Мало ли чего взбредет тому в голову!

В субботу Андрей не успел закончить паровую турбину. Взял ее домой. Он провозился целое воскресенье, но все же наладил. Опробовали вместе с Нинкой, которая не отходила от брата. Налив в котел горячей воды и соорудив под ним что-то наподобие спиртовки, Андрей начал кипятить воду. Нинка пришла в восторг, когда из тонкой трубочки показалась слабая струйка пара. Струйка окрепла, распрямилась и ударила в согнутую лопасть турбины. Колесо дрогнуло, повернулось и пошло крутиться! Со свистом вылетавшая струйка пара толкала лопасти так сильно, что их нельзя было уже рассмотреть — сплошной серебристый круг. Турбина работала!

Вечером Андрей мог бы продемонстрировать ребятам свою модель, но постеснялся. Еще подумают — хвастается. Зато на другой день в мастерской он запустил ее на полную мощность. Ребята только ахнули. Даже сам Иван Акимович признал, что работа выполнена аккуратно и чисто.

Лишь Толя ничего не сказал. Постоял с минуту и пошел на место. Андрея это задело. Его простенькая турбина, конечно, не катер, управляемый по радио, но разве он мало повозился с ней!

— Ну, как моя турбина, понравилась? — подошел он к Толе.

— Ничего, — ответил тот, и взялся было за напильник, но вдруг склонил голову и положил руки на тиски.

— Что с тобой? — Андрей вмиг забыл о турбине.

Толя не отвечал. Наконец снял с тисков руки, покрепче зажал деталь и принялся опиливать ее.

— Нет, правда, случилось что?

— Потом скажу, — тихо обронил Толя.

Сказал он об этом вечером, в спальне. Отведя Андрея к окну, вынул из кармана конверт и глухо произнес:

— Прочти.

На листке бумаги неровным почерком было написано:

«Дорогой товарищ директор! Пишет вам мать Толи Лужкова. Спасибо вам, товарищ директор, за сына. Хороший он у меня растет, заботливый, не нарадуюсь на него. Большое спасибо. Я теперь спокойна за Толю. Он мне рассказывал о вас. Хороший вы человек, дай бог доброго здоровья вам. А сама я, наверно, уже не встану. Болезнь у меня неизлечимая. Хоть врачи и говорят, что поднимусь на ноги, — я не верю. Еще раз от всего сердца благодарю за сына.

Зинаида Лужкова».

— Вот, — тяжело проговорил Толя, — написала такое письмо. Сказала, чтобы директору передал.

Толя отвернулся к окну. Смотрел в темень, молчал. Пряча конверт, сказал:

— Исхудала. Бледная. Ничего кушать не хочет…

— Ты не расстраивайся, — тронул его за плечо Андрей. — Может, и выздоровеет. Врачи же говорят, что поднимут на ноги.

— Это ей говорят… Рак у мамы.

И такая в его словах послышалась боль, что Андрей вдруг ясно понял, какое у Толи большое, огромное горе. И от этого собственные переживания, мысли о том, что у него неродная мать, показались маленькими и ненужными. А если быть до конца честным, разве скажешь, что мать его плохая? Разве она когда обижала его, ругала понапрасну? Нет, не обижала, не ругала. Так и нечего ему хныкать. Вот у Толи действительно горе. И ничем тут уже не поможешь.

— Толя, — тихо сказал Андрей, — идем в спальню. Уже поздно.