Ботинки ребятам пришлось чистить второй раз. Растирая суконкой гладкий и блестящий, как бутылочное стекло, носок ботинка, Костя с обидой подумал: «Придирается! Никого не вспомнила, а меня — пожалуйста: «Ты, Чуриков, не жалей ваксы — и обувь будет целей и вид приличней». Только одного меня почему-то вспомнила. Будто другие очень уж хорошо почистили! И что толку чистить? Бесполезное дело: на дворе дождь, грязь, лужи. Не успеем из школы выйти, как испачкаются…

Когда ребята снова вошли в спальню, Екатерина Михайловна удовлетворенно сказала:

— Теперь совсем другой вид. — И улыбнулась: — Даже у Чурикова блестят.

Улыбка у воспитательницы была хорошая — добрая и спокойная, но Костя и на этот раз обиделся: «Опять меня склоняет. Всегда так».

— Ребята, — сказала Екатерина Михайловна, — вы покидаете школу почти на два дня. Я вас очень прошу: хорошо ведите себя, достойно, культурно. И обязательно помните о том, что ваши родители, друзья и знакомые в каждом из вас видят не только пионера и школьника, но прежде всего — воспитанника интерната. Дорожите этим почетным званием.

И тут Екатерина Михайловна опять взглянула на Костю.

— Особо обращаюсь к тебе, Чуриков. Впрочем, — печально вздохнула она, — мало верится, что ты прислушаешься к моему совету. Честью интернатовца ты, как видно, еще не научился дорожить.

Она еще что-то хотела сказать в назидание Косте, но, увидев его покрасневшее лицо, поспешила добавить:

— Не буду вас задерживать, ребята. Всего хорошего. До понедельника.

Напрасно Костя ворчал: ни к чему, мол, чистить ботинки — все равно испачкаются. Дождь как-то неожиданно прекратился, и даже солнышко выкатилось из-за косматых угрюмых туч. Да и не в дождике дело. Совсем не в дождике. Теперь от самых дверей школы до выхода на улицу можно было добраться без всяких осложнений. Это раньше, три дня назад, нелегко было добраться. А сейчас очень легко и просто. Потому что через весь школьный двор проложена дорожка. Прямая, аккуратная. Она насыпана из песка, сверху покрыта шлаком, а по бокам обложена кирпичами. Чудесная дорожка! Теперь в любой дождь по ней можно пройти, не замочив ног, до ворот школы, а там — улица, асфальтовый тротуар.

Из-за этой дорожки у Кости были неприятности. Сначала он работал вместе со всеми — носил песок, уминал деревянной трамбовкой шлак, а потом ему надоело, и он сказал Тоньке Грачевой — их бригадирше, что идет попить воды, хотя пить ему нисколечко не хотелось. В коридоре спального корпуса Костя увидел Леньку Зотова из пятого класса, которого знал еще до интерната, потому что жил с ним на одной улице. Ленька сидел на подоконнике и рисовал какой-то голубой шар.

— Что малюешь? — спросил Костя.

— Космическую мишень! — важно ответил Ленька. — Это Венера. Сейчас буду ракету на нее запускать.

Костя собирался было посмеяться над выдумкой пятиклашки, но ему вдруг и самому захотелось поиграть в космонавтов. Конечно, это интереснее, чем бухать трамбовкой.

— Пошли под лестницу, чтобы не мешали, — предложил Костя.

Там они укрепили на стенке мишень, сделали из ученических перышек ракеты с бумажными стабилизаторами и принялись пулять их в голубую Венеру.

Вроде и бросали недолго — Костя всего два раза попал в цель, как вдруг послышался голос Тоньки:

— А-а, вот где ты целый час пропадаешь! Все работают, а ты развлекаешься! Будет сказано! Будет!

Костя растерялся и чтобы скрыть это, сердито погрозил:

— Попробуй! Заработаешь по шее!

Тонька не побоялась заработать по шее и рассказала о нем воспитательнице. В тот же вечер Костя решил проучить Тоньку. Ох, лучше бы ему этого не делать! И ударить-то ее как следует не ударил, только так, чуть толкнул, а крику и шуму было — не хочется и вспоминать. Даже на общешкольной линейке не забыли его.

Вот какая неприятность вышла из-за этой дорожки. Знал бы наперед, так и спины бы не разгибал — все работал бы и работал. Да и не обидно было бы — замечательная получилась дорожка. Пожалуй, еще лучше асфальта: вода на ней не задерживается, словно в губку впитывается. С самого утра сегодня шпарил дождь, кругом слякоть и лужи, а дорожка сухая. До самых ворот дошли ребята, а ботинки нисколько не выпачкались — как новенькие блестят.

К остановке трамвай подошел почти пустой, а когда снова тронулся в путь, то в вагоне повернуться было негде — весь заполнили интернатовцы.

Костя без места, конечно, не остался. Он ухитрился первым вскочить на подножку и потому устроился лучше всех: у окошка, в середине вагона. Рядом сидел силач и добряк Митюха — друг Кости. Они и в классе сидели вместе, за одной партой. Несмотря на свою силу, Митюха наверняка остался бы без места, но Костя — на то и друг — позаботился о нем.

В вагоне ребята шумели, галдели. Отовсюду слышался смех. Хорошее было настроение у интернатовцев: радовались, что едут домой, что завтра воскресенье — день веселья, как поется в песенке из передачи «С добрым утром». Когда вагон сильно тряхнуло и все качнулись вперед, Митюха почувствовал, как в спину ему кто-то уперся острым локтем.

— Ого! — сказал Митюха басом. — Сила! Сто атмосфер давление.

— Ах, какие мы нежные! — послышался за спиной смех Тоньки Грачевой. — Ах, мы сейчас развалимся!

Черноглазая Тонька с откровенной насмешкой смотрела на плечистого Митюху, и от ее взгляда он, похоже было, смутился.

Костя с силой прижал его руку к скамейке: чего доброго Митюха вспомнит всякие там наставления воспитательницы насчет культуры и порядочности и вздумает уступить свое место этой горластой девчонке! Может быть, под насмешливым Тонькиным взглядом Митюхе в конце концов и пришла бы такая мысль в голову, но тут с противоположной скамейки поднялся Лева Тушин и, моргнув под стеклами очков близорукими глазами, неловко сказал:

— Садись, Тоня. Мне через три остановки все равно слезать.

От смущения и удовольствия насмешница Тонька порозовела и чуть жеманно сказала:

— Спасибо, Лева.

«Подумаешь, телячьи нежности, — поморщился Костя. — Спасибо! Глаза опустила. Можно подумать, что такая уж тихая девочка, паинька. А на самом деле вредная-превредная девчонка. Хуже воспитательницы… Эх, вообще жизнь. На линейке ругают, на совете отряда ругают, воспитательница без конца пилит и придирается. Тонька и та орет, командует. Думает, если у нее красивые глаза и выбрали в совет коллектива, то можно орать и приказывать. Отлупить бы ее опять, да как следует». Но Костя понимал, что отлупить Тоньку теперь уже не решится, и от этого ему еще больше стало жалко себя.

— Мить, а Мить, — подтолкнув приятеля в бок, тихо спросил Костя. — Тебе как, нравится в интернате?

— А чего, — отозвался Митюха, — ничего. Порядок. Кормят, сам видишь, — сила!

— Я не о кормежке. А вообще…

— И вообще порядок.

Костя махнул было рукой: что с ним разговаривать! Хоть на голову ему сядут — все равно будет говорить: порядок! Но уж очень Косте хотелось пожаловаться на свою горькую судьбу. И он не утерпел, вздохнул:

— А мне надоело. Ругают, придираются.

— Ну уж, придираются! — Митюха широко улыбнулся и подмигнул: — Будто сам не виноват!

— А я говорю — придираются! — упрямо сказал Костя. — Екатерина только и вспоминает: Чуриков да Чуриков!

Тонька, о чем-то говорившая с подружкой и, казалось, не обращавшая внимания на Митюху и Костю, вдруг обернулась к ним и, фыркнув, сказала:

— Ты странно, Чуриков, рассуждаешь! А кого Екатерине Михайловне еще вспоминать, как не тебя! Вставать вовремя не желаешь, на зарядку опаздываешь, дежурство несешь кое-как. Вот сегодня плохо заправил койку, опоздал на зарядку, а всему классу снижена оценка. А ведь еще и месяца в интернате не живешь. Если дальше так будет продолжаться, то знай, Чуриков, на совет коллектива вызовем.

— Да ладно, ладно, хватит! — скривив лицо, сказал Костя. — Я это все слышал. Сто раз слышал. И вообще, хоть сегодня оставьте меня в покое. — Он отвернулся и, глядя в окно, не проронил больше ни слова.

От трамвая домой Костя шел с Ленькой Зотовым. Ленька, видно, только что прочел какую-то книжку об исследованиях морских глубин. Он что-то заливал о батискафах, глубоководных океанских впадинах. Костя слушал его в пол-уха и думал о том, что уж завтра-то он наконец выспится вволю. Не раньше десяти встанет. А захочет — даже и до одиннадцати проваляется. А кто ему что скажет? Никто не скажет. Потому что воскресенье, и он дома, и никакая воспитательница не будет стоять над ним. Хорошо! И весь день ничего не будет делать. Только лежать, гулять, с ребятами шататься. Или пойдет и сразу три фильма посмотрит. Красота!

А у самого своего дома Костя уже окончательно забыл об интернатовских волнениях и неприятностях. Он завернул за угол и вошел во двор — еще мокрый и грязный от недавнего дождя, с холодными, блестевшими пятнами луж. И недалеко от парадного, как и всегда после непогоды, разлилась большущая лужа. Широкая и длинная, она морщилась под налетавшими порывами ветра. Костя не стал обходить лужу стороной, не стал и перебираться по накиданным обломкам кирпичей. Разбежался — и одним махом перелетел через лужу. Это был великолепный трехметровый прыжок! Костя точно опустился на сухое место. Его начищенные ботинки по-прежнему блестели.

Он скрылся в дверях подъезда, легко взбежал на четвертый этаж и позвонил. Три раза нажал кнопку звонка. Три раза — это им, Чуриковым. А если по ошибке нажать два раза, тогда откроет кто-нибудь из Молчановых: или старенькая бабушка с высохшим, печальным лицом, или Виктория Львовна — мать Гарика, или даже сам Гарик.

Костя позвонил точно три раза, и все же дверь открыл Гарик. Объяснялось это просто: Гарик стоял в двух шагах от входной двери и разговаривал по телефону. Увидев Костю, он небрежно приподнял в приветствии руку и сказал в трубку:

— Я позвоню через двадцать минут. А ты думай, Кеша, думай! Еще древние греки утверждали, что голова для того дана человеку…

Для чего именно, по мнению древних греков, дана человеку голова, Костя так и не расслышал, потому что в этот момент к нему с радостными воплями подбежали Вовка, Галка и Аленка.

Сестрички и братишка вцепились в Костю и ни за что не хотели отпускать от себя. Ему пришлось выслушать кучу школьных и детсадовских новостей, потом он должен был обязательно махать Вовкиной деревянной саблей и прикрываться его картонным щитом, разрисованным разноцветными карандашами. Потом Галка заставила брата пересмотреть ее тетрадки и посчитать все до одной четверки и пятерочки. А пятилетняя Аленка без конца показывала кошку, которую она сама вылепила из пластилина. Когда Костя неосторожно сказал, что кошка похожа на кровать с подушками, Аленка чуть, не заплакала от обиды и стала требовать, чтобы он слепил, настоящую кошку — красивую, с хвостом и усами. Тут Костя не выдержал и сбежал от них на кухню.

Там сидел Гарик. Сидел довольно странным образом. Развалясь в плетеном соломенном кресле и положа ноги на стол, он надувал толстые щеки и с силой выплевывал виноградные косточки — старался попасть в помойное ведро, стоявшее в углу.

— Здорово, старик! — небрежно сказал Гарик и отщипнул от кисти винограда ягоду. — Как там интернатовская житуха?

Костя и Гарик уже не один год жили в общей коммунальной квартире, но друзьями так и не стали. Скорее даже немного враждовали между собой. На это были свои причины. И главное не в том, что Гарик был года на два старше, нет, просто Гарик вечно что-то строил из себя, важничал, задирал нос и пытался командовать. А Костя терпеть этого не мог. Вот и сейчас он хмуро взглянул на Гарика и не стал рассказывать об «интернатовской житухе». А вместо этого спросил:

— Чего развалился, как буржуй?

— Элементарно, — сказал Гарик и с шумом плюнул косточками в угол. — Видал? — оживился он. — Точное попадание! А сижу элементарно, — повторил он. — Удобно и полезно для здоровья. Вся Америка так сидит. Еще древние греки утверждали, что это улучшает кровообращение.

— Откуда ты знаешь? — недоверчиво спросил Костя.

— Не помню, старик. Читал где-то… Так как, говоришь, житуха-то в интернате? Невеселая? Воспитывают, конечно, внушают, разъясняют, на всяких там собраниях и линейках пропесочивают? А?

Как раз подходящий момент пожаловаться на свою судьбу. Уж Гарик-то понял бы его! А Костя помолчал, похмурился и уклончиво ответил:

— Все бывает.

— Брось, старик, скромничать! Представляю, как зажали вас там. Тюрьма! Мои предки по случаю субботы уборку затеяли — и то приходится терпеть неудобства. Видишь, на кухне торчу. А вас, наверно, и убирать самих заставляют.

— А ты думал, на каждого по няньке! — невесело усмехнулся Костя.

— Да, старик, — снова выплюнув косточки, посочувствовал Гарик. — Житуха твоя невеселая. И встаете, наверно, по звоночку?

— В горн трубят.

— Чудовищно! И когда же поднимают?

— В семь ноль-ноль.

— Идиотизм! В век космоса, атома и кибернетики такое насилие над личностью. Чудовищно!

В передней зазвонил телефон, и Гарик поспешил туда.

— Придумал, говоришь? — донесся его довольный голос. — А ну, выкладывай…

Костя посмотрел на оставленную кисть винограда и подумал: «Сам жрет, а угостить не догадается!»

— Нет, старик, — снова послышалось из передней, — такая причина не годится. Эта отговорка с длинной бородой. Теперь даже дети этому не верят. Что-нибудь другое надо придумать, посвежей… Не можешь? Старик, я удивляюсь! Неужели последние извилины твоего мозга заросли? Скажи, например, что приехал дядя из Индии… Нет никакого дяди?.. Плохо… Ну, тогда сочини историю — как машина сбила на дороге женщину и ты в качестве свидетеля должен был идти в милицию… Что? И этого не сможешь рассказать? Ну, тогда дело твое кислое, Кеша. С твоим полетом фантазии, я вижу, придется тебе с нашими классными энтузиастами вкалывать на воскреснике. А жаль! Ведь завтра Лидочка как раз выходит на работу. Ты представляешь — коктейль с коньячком? Кеша, это колоссально! Но я верю, старик: ты еще что-нибудь придумаешь. Верно? И мы пойдем! Монету обязательно приготовь. Побольше… А я что скажу? За меня не волнуйся. Я применю свой старый, испытанный метод: целый день буду ухаживать за бедной больной мамочкой. Буду поить ее лекарством, ставить грелки и банки, побегу за врачом. Как видишь, элементарно, но действует безотказно. К тому же — записка, вещественное доказательство. Так что у меня все о’кей! А ты думай, Кеша, думай. Еще древние греки утверждали, что голова человеку дана в первую очередь для того, чтобы мыслить.

«Ловко закручивает!», — с насмешкой подумал Костя.

А Гарик тем временем толкнул ногой дверь и сказал:

— Маман! Ты завтра должна будешь заболеть! Да, да, и, пожалуйста, без возражений! Неужели тебе хочется, чтобы твой единственный, бледный, с таким слабеньким здоровьем сын, таскал какие-то пудовые, ржавые железяки и рвал об них одежду?

— Хорошо, хорошо, Гарик, — стоя на коленях и намазывая паркет желтой пастой, сказала Виктория Львовна. — Я напишу записку.

— А скоро вы кончите возиться? — спросил Гарик.

— Скоро, сынок. Потерпи еще немного.

— Ну, давайте! Минут десять обожду. — Гарик захлопнул дверь и, пройдя в кухню, внимательно посмотрел на Костю — на его блестевшие ботинки, отглаженные, со складочкой, брюки. — Старик, — сказал он, — если желаешь, могу взять тебя в компанию. Не пожалеешь. Возле кинотеатра «Заря» новое кафе открыли. Не видел?

— Нет.

— Колоссально! Модерн! Заходишь — все синее. Звезды. Парочки нарисованы, на коньках катаются. Снежок блестит. Так и кафе называется — «Снежок». Мороженое — какое желаешь! Десять сортов. И коктейли. Колоссально! С коньячком! Вообще-то нам не дают. Говорят: нет паспорта. Но там работает одна — Лидочка. Чудо! Глаза, волосы — блеск! Подмигнешь, и все. Только десять копеек переплачиваешь. Коктейль с коньячком. Колоссально!.. Можем взять в компанию. Если, конечно, белая монета имеется…

Тут снова зазвонил телефон, и Гарик бросился в переднюю. Через минуту он завопил:

— Старик! Ты — гений! Это именно то, что надо! Видишь, если как следует шевельнуть извилиной, то обязательно придумаешь. Еще древние греки авторитетно утверждали…

Косте до того вдруг тошно стало слышать визгливый, захлебывающийся голос Гарика, что он пнул ногой валявшуюся на полу виноградину и ушел к себе в комнату.

До прихода отца с работы Костя решил погулять во дворе.

Ничто, казалось, не изменилось здесь. Как и прежде, когда Костя еще не жил в интернате, ребята собирались под вечер большой компанией — играли в ножички, рассказывали всевозможные истории. Если бы во дворе не было грязно, кто-нибудь вынес бы волейбольный мяч. Но сегодня в мяч играть было нельзя; ребята столпились у турника.

Обычная знакомая картина. И все же Костя сейчас смотрел на это какими-то другими, новыми глазами. Словно глазами постороннего человека. После разговора с Гариком уже не хотелось ругать интернат и жаловаться на свою судьбу. А при виде расшатанного, прогнутого посредине турника ему вспомнился турник, установленный на спортивной площадке в интернате. Замечательный турник — прямой, гладкий, на упругих металлических растяжках! И ребята там есть такие, что любого из этих заткнут за пояс. Конечно! Разве здесь кто-нибудь подтянется двадцать раз? Никто. А там есть мастера. И склепочку и стойку делают. А один парень из девятого класса даже «солнце» крутит.

— Ну, а ты, Касьян, жимани! — подзадорил Костю шутник и весельчак Дима Губкин из шестнадцатой квартиры. — Покажи этим хлюпикам настоящую работу!

Показывать Косте особенно было нечего, но все же, ухватившись за перекладину, он по всем правилам, держа ноги стрункой и оттянув носки, подтянулся девять раз.

— Понятно?! — выпятив губы, комически тряхнул Дима головой. — Что значит интернат!

Польщенный такой оценкой, Костя небрежно повел плечом.

— Это что! У нас один парень солнце крутит…

— Эге! Заливай больше! — презрительно сморщился Васька-Брехун. Сам Васька врал на каждом шагу, поэтому и другим ни в чем не верил. — Если хочешь знать, — важно сказал он, — солнце только мастера спорта могут делать!

— Не веришь, так приходи к нам в интернат — посмотришь! — обиделся Костя. — Сам Григорий Алексеевич занимается с ним. Отдельно.

Васька фыркнул:

— Сам Григорий Алексеевич! Чемпион мира!

— Чемпион не чемпион, а третье место на республиканских соревнованиях по гимнастике занял! — с достоинством отпарировал Костя. — Наш физрук. Потапов фамилия. Не слышал? Мастер спорта, не как-нибудь!

Косте захотелось рассказать ребятам еще что-нибудь об интернате. Например, о мастерской, где стоят четыре токарных, строгальный и два фрезерных станка, но в эту минуту подбежала Светлана — сестра Димы. Она подбежала на секундочку — только взять у брата ключи. Пока Дима вытаскивал из кармана ключи, Костя смотрел на Светлану. И другие ребята смотрели на нее. Светлана была самой красивой девочкой во дворе. Это уже все ребята давно признали, и многие из них, глядя на ее большие, карие глаза и толстую косу, перекинутую через плечо, тайно вздыхали про себя.

«А у нашей Тоньки глаза даже красивей», — почему-то подумал Костя…

Вечером большая и шумная семья Чуриковых собралась за столом. Пили чай. Наверное потому, что домой на субботу и воскресенье пришел старший сын, на столе нарядно белела чистая накрахмаленная скатерть, в вазочках искрилось варенье сразу двух сортов — черничное и вишневое, а на круглом блюдце, дразня желтым кремом и шоколадными листочками, красовался торт.

Костя был в центре внимания. Румяный и веселый, он сидел рядом с матерью и рассказывал об интернате. И почему-то забылись неприятные разговоры с воспитательницей, выговор на линейке. Он вспоминал всякие забавные истории — как в спальню залетел воробей, как его друг Митюха поспорил с ребятами и весь урок просидел с яблоком во рту…

— Так, выходит, что тебе уже нравится в интернате? — спросил отец.

— Ничего, — ответил Костя. — Жить можно.

— Ну, а рано вставать? Ты прошлый раз жаловался.

Костя пожал плечами.

— Привыкаю. Вообще-то, вставать неохота. А зато как встанешь, умоешься да сделаешь зарядку — красота! Нам Григорий Алексеевич говорил, что зарядка — это основа основ. Если всегда делать зарядку, то здоровый будешь и никакие болезни не страшны. И проживешь долго. Может, до ста лет. А то и больше.

— А до двести можно? — спросила Галка.

— Кто его знает… — с сомнением сказал Костя и неожиданно подмигнул сестренке: — Давай попробуем?

— И я хочу! — пропищала Аленка.

Все весело рассмеялись, а Костя взял с буфета будильник, завел его и поставил беленькую стрелку на цифру «7».

— Подъем в семь ноль-ноль, — сказал он и посмотрел на Вовку и Галку. — Согласны?

— Подумаешь! — хмыкнул Вовка. — Пап, помнишь, мы на рыбалку в пять часов вставали?

— А ты? — спросил Костя сестренку.

— И двести лет проживу? — хитро улыбнулась она.

— Гарантирую! — щедро пообещал Костя.

— И я хочу! — снова запищала Аленка.

— Тогда слушайте и выполняйте! — распорядился Костя. — Сейчас — мыться и по кроватям! Предупреждаю: кто не захочет вставать — за уши буду тянуть!

Будильник затрещал ровно в семь. Не открывая глаз, Костя протянул руку и надавил кнопку — точно рот зажал будильнику. Стало тихо. Лишь слышалось сладкое посапывание ребятишек. Глаза упорно не хотели открываться. Костя чувствовал, что снова погружается в мягкую, приятную дрему… Минута, вторая… Засыпает… Засыпает? Костя испуганно открыл глаза. Вот бы здорово получилось! Наговорил, нахвастался, а сам бы уснул и провалялся неизвестно до какого времени! Костя взглянул на Вовкину кровать: уж не подсмеивается ли над ним братишка? Напрасные страхи — Вовка спал как убитый.

Костя сбросил с себя одеяло, подбежал к Вовке и затряс его.

— Эй, лежебока! Поднимайся!

На рыбалку Вовка готов был вскочить в любую рань, а вот делать зарядку и жить целых два века он почему-то не желал. Он мычал, стонал, зарывался лицом в подушку. Но Костя был неумолим.

Пока Костя воевал с братишкой, сестры уже встали.

Зарядка так зарядка! По всем правилам делать! Костя открыл форточку, проветрил комнату, а затем скомандовал:

— На зарядку — становись!

Когда отец заглянул к ним в комнату, то удивился и довольно прищелкнул языком:

— Ай да молодцы!

Он и во время завтрака все продолжал повторять:

— Вот молодцы-то! Аннушка, — обращаясь к жене, говорил он, — да посмотри, дети-то у нас какие! Великолепные же дети!

— Да, да, — счастливо улыбаясь, отвечала она.

От улыбок и похвал родителей Костину грудь распирала радость. А может, и оттого еще, что в окне голубело чистое небо. Этот воскресный свободный день обещал быть теплым, солнечным — замечательным днем!

После завтрака Костя собрал грязную посуду и сказал, обращаясь к Вовке и Галке:

— А теперь пошли мыть.

— Да зачем, Костенька? — пыталась остановить мама. — Я сама вымою посуду.

— Почему обязательно ты? Пусть привыкают к самообслуживанию.

— И я хочу! — сказала Аленка.

И опять все засмеялись: очень уж забавно у нее это получается.

— Ну обождите, хоть воды вам нагрею, — сдалась мама.

В интернате Косте уже дважды пришлось дежурить в столовой. Поэтому вымыть тарелки и чашки для него теперь не составляло никакого труда. Зато Вовку обучить этому оказалось делом нелегким. И чашку держит как-то неловко — того гляди кокнет, и мочалка в его руке слушается плохо. У маленькой Аленки и то лучше получалось.

В самый разгар работы дверь на кухню отворилась и на пороге показался Гарик. Лицо у него было заспанное, волосы торчали во все стороны. Он увидел Костю с тарелкой в руке, Вовку, который старательно мыл в тазу с водой вилки, и девочек — они вытирали полотенцем посуду. Гарик поморгал глазами, открыл рот и так с разинутым ртом стоял несколько секунд. Потом губы его растянулись в улыбке.

— Картина! Комбинат бытового обслуживания! А-га-га! Ну, старик, я вижу, ты даешь! Обломали тебя в интернате.

Костя положил тарелку на стол и, чуть побледнев, сказал:

— Ты куда идешь? Вон в то заведение? Так иди, иди. Посиди там.

Гарик зло сощурил глаза.

— А у тебя язычок! Старик, попридержи его. Очень советую.

— Хорошо, хорошо, — спокойно ответил Костя. — А ты иди, иди, пока не занято. Посиди. О древних греках что-нибудь вспомни.

Костя говорил спокойно. А в душе у него все кипело. Он долго потом ходил по комнате, брался за книжку и все время думал о Гарике. Ему хотелось поспорить с ним, поругаться. Он нарочно вышел на кухню и стал ждать — не покажется ли Гарик. Однако Гарик не показывался. Лишь через дверь Костя услышал его раздраженный голос: «Маман! А почему не почищены мои туфли?» Виктория Львовна что-то ответила, но Костя не расслышал.

Стоя у окна, он смотрел во двор. Там было красиво и нарядно. Солнце золотило редкие, оставшиеся на деревьях листья. А те, которые упали, тоже казались золотыми. Среди этого щедро разбросанного золота там и сям чистыми синими блюдцами светились лужи. Возле одной из них расхаживали два сытых голубя, пили воду.

Эта тихая мирная картина успокоила Костю, и он уже думал, что нечего ему поджидать Гарика. Зачем? Начихать на него — пусть себе живет, как хочет. Лучше пойти во двор. Вон и Дима уже вышел. В руке у него палка. Может быть, в чижика собрался играть? Сейчас сразимся!

Но едва Костя открыл дверь, как внизу, на лестнице, услышал громкий плач. Он по голосу узнал — Аленка. Что это с ней? Кто обидел?

Аленку никто не обижал. Она вошла в переднюю вся мокрая, перепачканная в грязи. Оказывается, хотела по кирпичикам перейти лужу, но поскользнулась и угодила в самую середину.

Это не Аленка рассказала, а другая девочка, которая видела, как она упала. Сама Аленка ничего не могла рассказывать — до того горько плакала. Слезы текли по ее щекам, она размазывала их кулаками, ревела во весь голос и тряслась от испуга и холода. С ее пальтишка струйками стекала вода, и Виктория Львовна, вышедшая на шум и плач, скорбно говорила:

— Бедное дитя! — И тут же озабоченно советовала Костиной матери: — Разденьте ее скорее, уведите. Я же только вчера вымыла пол. И такая уже грязь…

Аленку давно увели в комнату. Отец подтер тряпкой пол, и в передней опять стало чисто. Но Виктория Львовна, косясь на мокрый след, все продолжала ворчать. На сковородке у нее шумели и фыркали котлеты, и она, словно подражая им, тоже шумела и фыркала — что вот, мол, никто в квартире по-настоящему о чистоте не заботится, и если бы не она, то все бы давно заросло грязью…

Мать Гарика ворчала не себе под нос — нет, она говорила сердито, громко, — чтобы и бабушка, чистившая Гарику туфли, слышала ее, и соседские мальчики Костя и Вовка.

Костя выжимал над раковиной мокрое Аленкино пальто и, действительно, слышал все, что говорила Виктория Львовна. У него так и чесался язык возразить ей, даже поспорить.

И он возразил. Только позже. Когда Виктория Львовна, перемыв кости всем, кто жил в квартире, принялась за управдома:

— Его, бездельника, надо давно гнать в шею с работы! Бюрократ! Сколько раз говорили ему, чтобы засыпал лужу. Как об стену горох! И жалобы писали. Лично я два раза писала.

Вот тут Костя и не выдержал. Вспомнил, как они работали в интернате — насыпали дорожку, и сказал:

— А зачем обязательно писать? Надо собраться всем жильцам, взять лопаты и поработать часик.

Виктория Львовна даже не удостоила Костю взглядом. Сняла с плиты фырчащую сковородку и пошла к двери — кормить Гарика.

И тогда Костя, глядя ей вслед, решительно сказал:

— Вовка! Бери лопаты!..

Выйдя из подъезда, Костя внимательно осмотрел злополучную лужу, прикидывая в уме, — в каком месте лучше всего пересечь ее дорожкой. Пожалуй, где кирпичи набросаны, тут и перекрывать… Вообще, работки немало. Земли потаскать ой-ей-ей сколько надо! А где ее брать? Придется вон тот бугор раскапывать. Не близко — шагов двадцать… «Может, бросить эту затею, пока никто не увидел? — Костя огляделся кругом. — Что мне, больше всех надо?..»

— Ну, и что будем делать? — кисло спросил Вовка.

— Землю копать! Что, что! — отчего-то рассердился Костя и направился к бугру. Нет, раз уж вышел, придется делать. Да и Аленка опять может в воду свалиться. Такая дотошная! Везде лезет, все ей надо!

Земля была твердая. Он изо всей силы жал ногой на лопату, но та не поддавалась, не входила в утоптанный грунт. «Это только первую так трудно», — успокаивал себя Костя. И верно: второй раз лопата пошла легче. Костя ободрился и прикрикнул на братишку:

— Что стоишь — руки в брюки? Копай!

Так и начали они работать. Наберут лопату земли и несут к луже. Бултых в воду — и нет той земли. А лужа как была, так и стоит. Лишь круги по воде расходятся. Сколько этих лопат бросать надо? Сто, двести, тысячу?

— Экскаватор бы! — мечтательно сказал Вовка. — Он бы живо…

— Ага, шагающий! На четырнадцать кубов! — ехидно поддакнул Костя. — А мы бы из окошечка смотрели. Хорошо! Лучше давай, давай, нажимай на лопату.

Через несколько минут подошли ребята, игравшие в чижика. Сначала они подсмеивались над работавшими братьями. А Васька-Брехун даже сказал:

— Вот дураки-то! Охота мозоли натирать!

Но тут вышел отец Кости, а с ним — Галка и Аленка. У Аленки тоже была лопата. Только совсем маленькая, какой в песочнице играют. Отец взял у Вовки лопату, и работа сразу пошла веселей. В одном месте, куда бросали землю, лужа, словно испугавшись такого дружного натиска, чуть отступила, и на поверхности показался первый бугорок.

Дима, все шутивший и кричавший: «Внимание! Начался великий штурм Ангары!», вдруг побежал домой и через минуту примчался с лопатой. А скоро откуда-то появились носилки, лом, еще лопаты, и человек пятнадцать мальчишек и девчонок уже с увлечением долбили и копали землю, подносили ее к луже.

Лишь Васька долго не желал сдаваться. Хихикал, щелкал семечки, издевался над ребятами. Но те, занятые делом, не обращали на него внимания. Ваське стало скучно. Потом он куда-то исчез, и его не было минут двадцать. А когда снова показался во дворе, то все увидели: Васька везет на тачке кирпичи.

Подкатив тачку, он вывалил на землю кирпичи и сказал, презрительно усмехаясь:

— Строители! Что у вас за дорога получится! Опять дождем размоет. Вот, укладывайте кирпичи. Сейчас еще привезу, — и он снова покатил тачку.

Работали часа два. Работали с азартом. И вот готово — длинная лужа разрезана земляной насыпью. Поверх насыпи ровно и аккуратно уложены кирпичи. Получился красивый и прочный каменный мостик. Теперь сколько угодно можно бегать Аленке — не упадет в воду! И не только Аленке хорошо. Кто ни пойдет через новый мостик, всякий скажет ребятам спасибо.

Закончили работу. Забрав лопаты, ушел домой Костин отец. А ребята все не расходились. С гордостью посматривали на мостик, улыбались, хвастали водяными пузырями на ладонях.

В это время в дверях подъезда показался Гарик. Под клетчатым пиджаком у него был надет голубой джемпер, смоченные волосы гладко зачесаны набок. В острых носках безукоризненно начищенных туфель двумя огоньками отражалось солнце. Гарик увидел проложенную через лужу дорожку и удивленно поднял брови.

— Вот так сюрприз! — сказал он. — Колоссально! А ну, обновим сооружение!

Гарик уже был перед самым мостиком, как на его пути неожиданно выросла фигура Кости. Костя стоял, широко расставив ноги, и, похоже, не собирался сходить с места.

— Дай-ка пройти, — сказал Гарик.

— А эта дорога не для всех, — медленно, с холодным прищуром глаз проговорил Костя. И оглядел Гарика. Оглядел с головы до ног. И когда снова увидел его сияющие, начищенные бабушкой туфли, и рядом — свои, потускневшие, испачканные землей, то повторил с угрозой: — Не для всех дорога. Понял?

Гарик был выше и, без сомнения, сильнее Кости. Но Гарик был труслив. К тому же в нескольких шагах стояли ребята, и на их лицах без труда читалось, что в случае драки они будут держать отнюдь не его сторону. «Ситуация не в мою пользу», — смекнул Гарик.

— Может быть, все-таки дашь пройти? — вновь спросил он, еще надеясь спасти свою честь.

— А я говорю, сворачивай! — потребовал Костя.

— Хам! — с ненавистью выдавил Гарик и пошел в обход лужи. Потом обернулся и крикнул: — Я с тобой посчитаюсь! Ты это запомнишь.

— Иди, иди, — усмехаясь, сказал Костя. — Не забудь больной мамочке купить лекарство!

А Васька размахнулся и пустил вдогонку уходившему комок земли. Комок упал и рассыпался рядом с Гариком. Он пугливо оглянулся и увидел, что прямо в него летит еще комок. Гарик как-то боком отпрыгнул в сторону и чуть не упал. Ребята засмеялись.

Гарик втянул голову в, плечи и трусливо, словно заяц, побежал со двора.

Вслед ему громко и весело смеялись ребята.