Целую ночь Егорка провел в засаде, и все напрасно. Когда начало светать, и в недалеком отсюда поселке вовсю распелись горластые петухи, он отвязал от кола леску, смотал ее и вытащил из земли пружинистый крючок с колокольчиком. А еще, позевывая и ежась от утренней прохлады, он скатал и засунул в рюкзак одеяло, в котором, хотя не раз и пробуждался, но, в общем, вполне сносно проспал ночь.

Не клеилось дело. Фанерный щит, уже довольно четко рисовавшийся в бледнеющем сумраке, стоял нетронутым. Злоумышленник не появился. А ведь вечером, часов около одиннадцати, Егорке показалось, будто кто-то прошел невдалеке. Он в ту минуту замер, весь обратившись в слух и сжимая в руке фонарик, но ничего подозрительного больше не донеслось. И леска не дрогнула, не звенькнул чуткий колокольчик.

Взволнованный, он долго не мог потом уснуть, все слушал, слушал…

Утром Владик едва дождался, пока Егорка проснется. Чувствовал себя Владик неважно. Еще с вечера, как только Егорка скрылся за калиткой, он вдруг ясно понял, что поступил плохо, не по-товарищески, как последний трус. Нельзя было Егорку отпускать одного. Подумаешь, приказ командира! Это же не армия. Мало ли что может случиться с ним в этой засаде. Вдвоем-то надежней. И не так было бы страшно. Владик до того рассердился на себя, что, кажется, готов был отправиться вслед за Егоркой. Но… на дворе уже стояла непроглядная темень, Наташа спала. Владик просто не нашел бы дороги к засаде у рощи.

От невозможности что-либо поправить он расстроился еще больше. «Трус, трус, — едва не плача, корил он себя. — Всегда я так. И сюда-то приехал оттого, что Мишки да Васяты испугался. И книги из дома таскал — ребят боялся. И стекло из рогатки разбил — тоже от страха перед ребятами. А здесь? Чего я здесь совершил? Ничего. Патрулировать ходил? Так это вместе со всеми. И чего там героического? В футбол четыре гола Толику забил? Ведро воды Наташе принес?.. Эх, лучше бы не Толика, а меня взяли в плен. Или Витька с Петром хотя бы в самом деле напали на меня. Пусть даже и поколотили бы…»

И вот утром, чувствуя себя виноватым и одновременно радуясь, что Егорка вернулся целым и невредимым, Владик нетерпеливо дожидался, когда тот пробудится ото сна. Несколько раз он заглядывал в комнату, дверь при этом скрипела таким длинным, надтреснутым голосом, что он сам пугался. А Егорке хоть бы хны, спит себе, не слышит. Наташа тоже давно встала. Но и она ничего не могла сказать Владику: сама не знала, когда вернулся и лег на соседнюю койку брат.

Дождались наконец — заворочался, заморгал.

— Ну, — спросил Владик, — что там?

— Порядок! — широко и сладко, до хруста в челюстях, зевнул Егорка.

— Порядок? Были, значит? Застукал?

— Подбираются пока. Точно.

И Егорка, уверивший себя ночью в том, что шаги ему просто-напросто причудились, сейчас вдруг с неожиданной убежденностью рассказал обомлевшему Владику и сестре о таинственном ночном пришельце. Теперь ему очень хотелось, чтобы так оно на самом деле и было. Ради чего же всю ночь торчал там!

— А почему же щит не вырвали? — спросил Владик.

Вопрос был совершенно законный и потому нелегкий. Но Егорка не долго раздумывал.

— Темно же было, вот и не нашли щита.

Объяснение прозвучало не очень убедительно, однако Владик не стал придираться. Не похож Егорка на вруна. Говорит — значит, так и было.

— А ты сильно испугался?

Егорка пожал плечами.

— Тут каждый забоится. Темно же. Один. Без оружия.

— Егор, — сказала Наташа, — не ходи больше.

— Еще чего? Не ходи! Сегодня как раз и надо идти.

Владик сильно и радостно вздохнул:

— Тогда и я с тобой. Ага! И, пожалуйста, не отговаривай. Все равно пойду!

— Во, это гвардеец! — Егорка похлопал Владика по плечу.

Через час, когда все ребята «зеленого патруля» собрались в Егоркином дворе, в ночную засаду вызвался идти и длинный Сережка. Тоже, видно, переживал, что командиру этой ночью пришлось одному подстерегать неизвестных злодеев.

— У тебя ноги из-под одеяла вылезут. Отморозишь! — пошутил Егорка и добавил: — Мы уж с Владькой на пару. Он, знаете, какой отчаянный! Ни черта, ни дьявола не боится.

Нина Михайловна, вернувшись с работы, заглянула в сарай, в комнаты — детей не было.

— Ушли ребяты, — покивала седой головой баба Катя. — Как отобедали, так и ушли. Повязки свои обратно нацепили. В патрульные, значится.

— Ваня, — войдя в комнату, где лежал муж, сказала Нина Михайловна, — ты ничего не знаешь? Ночью встала сегодня — нет Егорки на месте. А утром до того спал крепко, что и будить пожалела. Не знаешь, где пропадал?

Иван Петрович усмехнулся:

— Прозевали мы с тобой, Нинок. И я ничего не знал. Только в обед признались. В засаде сидел, у щита. Да ты не волнуйся — одеяло брал с собой. Все на Витьку думают. Неужто и правда он шкодит?

— Вань, я Василия Степаныча в цехе видела. Просьбу твою передала.

— Ну, как он?

— Да ничего. Про давнее не сказал, не вспомнил. И на том спасибо. А просьбе твоей будто и не удивился. Выдержка у него — позавидовать. Обещал прийти.

— Ты не говорила ему о сыне?

— Нет. Как-то не с руки мне. Ты же понимаешь, Ваня. Всего минуту и постояли. Ты уж сам поговори. Как мужик с мужиком.

— Мне, думаешь, великое это удовольствие?.. А куда денешься? Надо. Ничего, потолкуем… Нина, ты ребятишкам заверни чего-нибудь поесть. Сегодня вдвоем идут, с Владиком.

— Опять в эту засаду?

— Ты же знаешь Егора. Если что втемяшилось — не отступит.

— Ваня, а там не опасно?

— Какая может быть опасность? Абсолютно никакой. Страшновато — это точно. Ничего, пускай идут. Владику особенно полезно. И я на их месте пошел бы. Да и то, по-правде сказать: самому невтерпеж узнать, кто же там шкодит?