Вот мы и подошли к последнему, горькому дню в долгой череде дней, которую обозначили в самом начале и к которому терпеливо вели рассказ.
В той длинной череде этот день последний, но не последний в нашем повествовании. После этого произойдут и другие события, тоже не менее важные (особенно в жизни Альки Костикова).
Этот воскресный день 25 августа, когда до начала занятий в школе оставалось меньше недели, для героев нашей книжки проходил, как и обычно, в заботах, хлопотах, всяческих делах, а для кого-то просто в безделье… Давайте сейчас, в седьмом часу вечера, заглянем к ним на минутку, посмотрим, что делают они, о чем думают…
Динка Котова ехала в этот день в плацкартном вагоне скорого поезда, уносившего ее все дальше и дальше от жаркой и суетливой Ялты. Динка сильно загорела, отчего черные глаза ее на смуглом лице уже не казались такими черными.
«Разумеется, до негритянки мне далеко, — с улыбкой думала Динка, разглядывая свою руку, лежавшую на белой салфетке вагонного столика. — А вот на индианку, как писала Алику, я вполне похожа».
Она представила, как впервые войдет в класс. Все, наверное, удивятся. Еще бы, два с лишним месяца провела на море! Игорек, конечно, закричит:
— Учти: статью о Черном море даешь для первого номера!
А Толик Белявкин выдаст что-нибудь из области астрономии:
— Внимание! На нашем небосклоне взошла звезда первой величины!
Что скажет Алик, она не могла представить. Во всяком случае, рот у него до ушей растянется от радости. Это точно. Впрочем, может и сказать — ей одной, в коридоре:
— Признайся: миллионера Гарика забыла?
Динка улыбнулась и с нетерпением взглянула на проносившиеся за окном деревья, кусты, блеснувшую змейку ручья: «Скорей бы шел поезд!..»
Игорек только что вернулся с тренировки. Недовольный пришел. Тренер сказал: «Правая подсечка хромает». В том и загвоздка, что хромает, Игорек сам это видел. Да что поделаешь — не получается, хоть тресни. А тут зло его взяло.
— Получится! — вслух сказал он и сел к пишущей машинке. Он вставил лист бумаги и сверху прописными буквами выстукал одним пальцем: «ОБЯЗУЮСЬ». Подумал и рядом в скобках добавил: «железно». Далее на листе, один за другим, появились четыре пункта:
1. Каждый день два раза, утром и вечером, по 20 минут отрабатывать правую подсечку.
2. Через две недели добиться того, чтобы не терять при подсечке ни одного мяча.
3. В финальных соревнованиях победить Леню Петрова.
4. Получить к ноябрю второй спортивный разряд.
Прочитав пункты, Игорек остался доволен. Выстукал внизу имя, фамилию, поставил число, вытащил лист из машинки и приколол его кнопками над своим письменным столом.
Галка Гребешкова, подпоясавшись синим в цветочках передником, растирала в глубокой тарелке яичные желтки с сахаром. Тут же, на кухонном столе, лежал раскрытый журнал «Работница».
— Настоящий торт получится? Совсем настоящий? — заглядывая в тарелку с желтой массой, спрашивала любопытная Мариша.
— Пальчики оближешь! — пообещала Галка. — Раз в журнале советуют, значит, это вкусно. Мама с папой придут из театра, а мы — вот какие мастерицы! — торт на стол! Угощайтесь!
— Ой, как хорошо! — Мариша захлопала в ладоши. — А мне что делать? Белки тоже надо бить?
— Белки сбивать сейчас рано. В журнале специально предупреждают: могут сесть… Лучше банку с мукой достань.
Через пять секунд банка стояла на месте.
— А еще что?
— Телевизор иди смотреть.
— Не хочу телевизор! — сказала Мариша. — Хочу работать!
— Ну что ж я тебе дам?
— Что хочешь. — Сестренка была согласна на все.
— Тогда вот, — придумала Галка. — Вырезала в детском саду салфетки? Умеешь?
— Умею.
— Бери бумагу, ножницы — вырезай.
— Хорошо! — обрадовалась Мариша. — Только я здесь буду, рядом с тобой…
Валерка и Алька в тот же час вновь торчали в универмаге на первом этаже, где, сверкая лаком, никелем, цветными стеклами подфарников, длинными рядами стояли велосипеды, мотоциклы, мотороллеры. Но Валерка был верен своей мечте — больше всего привлекали его мопеды. Особенно «Верховина-3». Впереди, на рулевой втулке, — эмблема: блестящий лев изображен. Да, еще немного, и Валерка станет индивидуальным владельцем этой чудесной машины. Ах, какая машина! До чего же здорово придумано — легкий, удобный, садись, мотор заводи и газуй себе без никаких хлопот.
— Ну, будет, будет. Налюбовался! — то и дело дергал его Алька за руку. — Теперь пойдем на второй этаж. Мою вещь посмотришь…
Кира Павловна сидела в кабинете главного художника Василия Андреевича Волкова. Два эскиза декораций нового спектакля стояли на стульях возле его двери.
— А что, — взъерошив седые волосы, сказал Волков, — по-моему, недурно. Очень даже недурно. Поздравляю, Кира Павловна! И когда вы успели? Ведь недавно приносили. С тем — никакого сравнения! Сейчас и настроение передано, цветовое решение удачно. А перспектива!.. Ну и темпы у вас, должен сказать!
— Стараемся, — улыбнулась она.
— Все работа, работа… — Волков грустно посмотрел на художницу. — Кира Павловна, простите меня, вы — красивая женщина, молодая… Голубушка, личную жизнь-то когда думаете устраивать?
Она потушила на губах улыбку, сказала устало:
— Василий Андреич, я не люблю разговоров на эту тему. Устроить, поверьте, я давно могла бы. Вы меня понимаете?
— Понимаю, Кира Павловна, — сказал Волков. — Вы уж меня простите, не сердитесь на старика.
Вадим размахнулся и сильным броском послал блесну на середину широкого речного плеса. Он вновь принялся сматывать упругую леску, но желанной волнующей тяжести, бешеного рывка зацепившейся рыбы не ощутил. Впрочем, его это мало расстраивало. Две небольшие щучки, тускло блестевшие в прозрачном мешке, были, как он полагал, вполне достаточной наградой за его рыбацкие труды.
Вадим вновь размахнулся, но рука его так и застыла в воздухе. Из-за далекой, почти чернильной полоски тучи вдруг серебряно вспыхнул косой луч. И тотчас ожил лиловый лес, засветился луг с цепочкой островерхих стогов темного сена. И так захотелось взять кисть, торопливыми мазками заполнить на полотне этот удивительный мир красок, который, может быть, через минуту исчезнет и уже никогда больше таким не повторится…
Елена Сергеевна зашла к соседке всего на минутку — заглянуть в телевизионную программу. Но затянулась «минуточка» — в полчаса превратилась. А все соседка Клара. Очень ей интересно про Вадима было узнать.
— Неужели так и не пьет?.. И нисколечко? Вы посмотрите! Другие и лечатся, уколы принимают, а толку что…
— По-всякому складывается, — заметила Елена Сергеевна. — Сама не нарадуюсь. И характер у него будто другой стал. «Спасибо. Я сам. Не суетись. Посиди…» Задумчивый. На рыбалку ходит. Один. Только вот курит много.
— Ну, Елена Сергеевна, вы уж слишком хотите! Чтоб и не курил еще!
— Да это так, к слову… Багаж вот никак не приходит.
— Что же там, в багаже, — вещи хорошие? — полюбопытствовала Клара. — На Севере, говорят, любой дефицит достать можно.
— Что-то, конечно, приобрел… Но меня, знаете, — Елена Сергеевна улыбнулась, — вещь одна заинтриговала. Древняя очень вещь…
— Это что же такое? — Соседка близко придвинулась к Елене Сергеевне.
— Зуб мамонта. Не так меня, собственно, заинтриговала, как одного человека. Двенадцать лет ему, но, скажу вам, любопытная личность…
Толстенький Котя сидел на лавочке, вкопанной у палисадника, за которым стояли высокие мальвы с красными цветами, и болтал ногой. Кот Тимофей круглыми зелеными глазами внимательно следил за этой качающейся ногой. Время от времени он приподнимался и ударял ее лапой. Сильнее всего интересовал его шнурок. Но шнурок был тонкий, засаленный, и зацепить его не удавалось.
Розовощекий брат Толика на минуту опускал голову и грозил Тимофею пальцем:
— Побалуешься у меня! Попробуешь хворостинку!
Но Тимофей хворостинки не боялся. Снова нацеливался зелеными глазами на шнурок.
А Котя, сделав внушение Тимофею, поднимал голову и снова смотрел вдоль улицы. Где же Толик? Обещал прийти и вместе с Котей склеить коробчатый змей. Обещал, а сам пропал куда-то. Сиди вот тут, жди его!
А в это время на площадке Толик, Мишка и Тигра сидели возле футбольных ворот на бревнышке и держали «тайный военный совет».
Тигра ударил рукой по своей сбитой в одном из футбольных сражений коленке и убежденно сказал:
— Все это треп на постном масле! Валерка нарочно слух распустил, чтоб в сад не лазали.
— Ты много знаешь! — отмахнулся Мишка. — Ты проверял, да?
— Обождите, — поморщился Толик и в десятый раз спросил: — Ну, а что, что там может быть?
— Мин сто штук понаставил! — засмеялся Тигра.
— Колючую проволоку протянул? — задумчиво продолжал Толик. — Так это ерунда. Важность — проволока! Ток подключил? Провода были бы видны…
— Ты уж придумаешь! — поморщился Мишка. — Ток не станет подключать. Током может убить.
— Яму выкопали и водой залили, — опять засмеялся Тигра. — Как древние, когда мамонтов ловили. Да говорю же вам: туфта все это. Треп на постном масле.
— Может, и правда треп? — сам себя спросил Толик. — Как говорится, психологический ход…
— Вот черти, — вздохнул Мишка. — Загадали загадку!..
Петр Шмаков открыл замок на дверях сарая и, как верного боевого коня, похлопал своего «ИЖа» по тугому седлу.
Пора прощаться. Скоро придет Галкин, вручит оставшиеся деньги и выведет мотоцикл из сарая. Петр откинул брезент в коляске. Там, как всегда, лежали два шлема. Красный — который пошире, его, и желтый. Желтый, бывало, Кира надевала. Удивительно: она и в шлеме была красива. Глаза большущие, губы пухлые, волосы золотистые, из-под шлема по плечам вьются…
Кира. В последнее время совсем редко видятся. И разговор, как в заводской проходной или столовке: «Привет!.. Ну, как живешь?.. Что новенького?..» Отчего это? Не потому ли, что Вадим приехал? Хотя не похоже. Здесь вроде больше он не появлялся. Уж Алька бы доложил.
Ну, ничего, вот привезет голубую «Волжанку» — иначе на дело посмотрит. Машина — это что-то значит… Итак, голубую? А может быть, спросить ее, какой больше цвет уважает? Стоит, пожалуй, спросить. Она это любит, когда советуются. Насчет Парижа опять же что-нибудь ввернуть.
«Ничего, голубушка, — подумал Петр, — закручу сейчас твою умную головушку».
Он одернул рубаху, зачесал набок густой чуб и вышел на улицу. У калитки соседей сначала тихонько дернул за колокольчик. Потом громче. Еще подергал. Тишина. Никого нет.
Вот так, и в будний день ее не застанешь, все в театре своем пропадает, и в законное воскресенье — не дозвонишься. Э-эх!..
Он посмотрел на часы — начало восьмого. Сейчас Галкин должен прийти. Опять, наверно, бутылочку принесет. Тут и выпьешь с горя. Совсем перестала знаться. Нос воротит…
Петр вернулся домой, снова зашел в сарай. А шлемы-то отдавать незачем. Насчет шлемов не договаривались. Хоть и не велики деньги, а все же куплены были. На свои куплены, заработанные. Опять же Валерке потребуется… Настырный парнишка, хозяин. Глядишь, и скопит на свой мопед…
И едва Петр успел отнести шлемы домой, как явился Галкин. В той же шапочке блином, с тем же пузатым портфелем.
Галкин уже был немного навеселе. Он отдал Петру деньги и сказал, что мотоцикл заберет завтра утром, а сегодня они, как и положено, это дело «спрыснут».
На столе снова появились хрусткие огурцы свежего посола, ядреные помидоры, яблоки на любой вкус, картошка в сметане, селедочка с кружочками лука, рюмки граненые…
За окном начинало темнеть. И вторая бутылка была наполовину пуста. Разговор пошел громкий, вперебивку. Шмаков про сад говорил, сколько собирает яблок да ягоды всякой. Галкин смачно жевал антоновку, хвалил Петра:
— Жить, это точно, с умом надо. Правильно живешь. Одобряю…
— «Жигули» беру. Деньга, правда, великие — зато вещь. Свои колеса! Хочу — в Крым еду, хочу — в Прибалтику. Хочу — в саму Европу двину!
— Что говорить! Можно и в Европу! Цивилизация…
— Мотелей понастроили. Едешь — одно удовольствие! Гостиница, обслуживание, двери перед тобой открывают, отдельный номер с удобствами…
— Что так, не женишься-то?
— К тому идем. Есть одна… соседочка. Дом у нее — рядом. Не новый дом, но руки приложить, отремонтировать — выгодно можно продать…
— А как сама-то? Есть на что посмотреть?
— Ну-у! — Петр закатил глаза. — Шикарная женщина! Художником в театре…
— Культурные они… — Галкин наполнил рюмки. — Обхождения требуют.
— Это ты точно! — согласился Петр. — И моя — тоже: в Париж ее вези!
— Смотри-ка ты!
— Оно, понятно, красиво — сердце Европы! Только… — Петр прошуршал пальцами. — Денежки нужны. В тот же Крым съездить — опять затраты…
— Без денег — никуда.
— А их заработать надо.
— Надо, — подтвердил Галкин.
— На заводе хорошо платят. Да здесь вот. — Шмаков показал на темное окно. — Вот они, деньги, растут. Да надо уметь взять.
— Надо уметь, — снова подтвердил Галкин.
— А все — руки. Я ей, голубке, скажу: театру — восемь часов отдай. Согласен. Остальное — дому, мужу законному. Сад к тому же, не забывай. А как же! Я ей, Кире, еще так скажу…
Что еще хотел Петр Шмаков сказать Кире, осталось неизвестным. В комнате вдруг зазвонил звонок. Перестал. Снова коротко звякнул. Петр секунду глядел вверх, на звонок, подававший сигнал тревоги. Затем грузно поднялся и, наливаясь краснотой, выскочил за дверь. В коридоре поискал палку (стояла здесь палка, все собирался к вилам приладить), а теперь — нет ее. И от того, что не нашел палки, ярость еще сильнее захлестнула его. Грохнул кулаком в дверь и кинулся в темноту сада…
Звонок в комнате ребята не услышали. Но когда Мишка за что-то зацепился ногой и, нагнувшись, потрогал жилку, то сразу подумал, что это и есть ловушка.
— Бежим! — испуганно выдохнул он. А через секунду до их ушей донесся треск распахнувшейся двери.
Первым в раздвинутые доски забора протиснулся Тигра (он ближе всех был к забору), за ним пулей выскочил Мишка. Толик, со страхом слышавший топот ног, успел лишь просунуть в дыру голову — сильная рука вдруг рванула его назад. Он сжался, втянул голову в плечи, и тут же его тяжело, будто молотом, ударило в бок, спину, по плечу. И снова — в бок, да так — словно треснуло что-то внутри.
«Все. Конец. Убьет…» — тупо и безысходно отдалось в голове Толика.
Подробности драмы в саду Шмаковых
Слух о том, что сын машиниста Белявкина, избитый, в бессознательном состоянии отправлен на «скорой помощи» в больницу, разнесся почти мгновенно. Да и как было не разнестись слуху! Чуть не убили мальчонку! И за что? В сад полез. Такого и не припомнят, когда еще было. Ну, пошуметь, постращать, хворостиной вытянуть — это сколько угодно. Но чтобы так жестоко, до полусмерти — такого не бывало. И кто поднял руку — Петр Шмаков! Да у него этих яблок — хоть свиней корми. Каждый день продают на базаре. И не за яблоками, говорят, полезли — про какую-то хитрую сигнализацию им, понимаешь, хотелось проведать. Известное дело — ребятишки!
Слух разнесся в тот же вечер. Шмаков и в себя прийти толком не успел.
Тигра и Мишка, успевшие проскочить в дыру, сначала было кинулись по балочке вниз, но потом сообразили — они же товарища бросили! Одного. В беде. Мишка сказал: «Идем обратно». И как ни жутко было возвращаться — тихонечко, стараясь не шуметь, они снова возвратились к саду Шмаковых. Услышали голоса. Мишка прильнул к щели и увидел, как зажглась спичка и незнакомый голос испуганно произнес:
— Эк ты его! Сапогом, что ли?.. Так и прибить можно… Дышит? Послушай…
И хриплый голос Петра:
— Еще посвети… Ближе… Черт, не слышу. Не бьется… Неужто… того?
Мишка по другую сторону забора похолодел: «Убили!..» Он потянул друга за руку. Отступили на несколько шагов и, не сговариваясь, во весь дух помчались от страшного сада. По дороге распределили обязанности: Тигра бежит к дому машиниста Белявкина, а Мишка, не теряя времени, — к автомату, вызвать «скорую помощь»…
Тут и началось! Через пятнадцать минут у дома Шмаковых остановилась машина «скорой помощи». Буквально сразу же за ней лихо подкатил милицейский газик. В саду, возле лежавшего на земле Толика, в голос причитала только что прибежавшая мать его. Несмотря на поздний час, из некоторых домов к месту происшествия стали сбегаться люди. Послышался заливистый милицейский свисток…
А утром на Чкаловской улице (да и не только на Чкаловской) мало кто не знал о трагедии в саду Шмаковых. Все возмущались Петром. Передовик, рационализатор! Ему бы о техническом прогрессе на заводе думать, а он, видишь, дьявольские штучки в саду устанавливает. Изобретатель! За яблоки трясется. Такие только рабочий класс позорят. О пострадавшем говорили всякое: у мальчика помяты ребра, кто-то утверждал: перелом руки и отбиты почки. И все, как самое страшное, повторяли: шесть часов не приходил в сознание…
Если бы он знал…
Валерка и Алька узнали о случившемся не самыми первыми. Они сидели у Альки на кухне и раскаленными иголками прожигали пластмассовые коробочки из-под крема тети Киры — мастерили новые кормушки для рыб (сегодня на базаре увидели такие у одного любителя). Хотя от жженой пластмассы в кухне было дымно, неприятно пахло, друзья настолько увлеклись, что не заметили, как за палисадником остановилась «скорая помощь», вышли врач и санитар. Лишь минуту спустя милицейский газик и заливистый звук свистка оборвали их интересное занятие.
Милиция! Какие уж тут кормушки! Тотчас помчались туда…
Алька немногое видел. Как санитар и какой-то дядька пронесли на узких и длинных носилках Толика, прикрытого простыней, как вдвинули носилки в машину и она тотчас укатила в темную улицу. Потом — позднее — видел, как в милицейский газик сел угрюмый и молчавший Петр. Слышал кругом приглушенные, возмущенные голоса. Видел, как вслед за Шмаковым сел милиционер и машина тоже без промедления скрылась в темноте.
Потрясенный Алька еще некоторое время потолкался среди ребят, вновь и вновь слушая скупые и, тем не менее, ужасные подробности. И когда кто-либо произносил — «умрет», «выживет», Алька втягивал голову в плечи, словно его самого кто-то собирался ударить.
Он вернулся домой, зашел на кухню, где еще слышался неприятный запах пластмассы и шумели голубые язычки горевшего газа, потерянно посмотрел на продырявленные коробочки от крема, брошенные щипцы с иголками и опустился на табуретку.
Так он сидел минут десять, пока не пришла тетя Кира.
Он рассказывал ей тут же, на кухне, и с тоской видел, как круглеют и наливаются ужасом ее большие глаза. Она хотела было вскочить и побежать к Шмакову, но Алька сказал:
— Его увезли в милицию.
Он все сказал, что слышал и знал. Одного не сказал — о том, что он, Алька, мог бы предотвратить это. В самом деле, когда Тигра выпытывал его, не знает ли он секрета, установленного в Валеркином саду, то Алька и мог, и хотел, и должен был сказать Тигре. А он не сказал.
Тетя Кира села было выпить стакан чаю, уже и сахар ложечкой размешала, но потом, словно забыла о чае, поднялась и ушла в свою комнату.
Утром Алька проснулся и тотчас с неимоверной тоской вспомнил о вчерашнем. Он быстро вскочил и оделся. Тетя на кухне чистила картофель. Она сказала, что уже ходила домой к Толику. Мать его всю ночь пробыла в больнице. Толик наконец пришел в сознание, но очень плох, действительно у него сломана рука, на теле много кровоподтеков, счастье, что удары не пришлись по голове.
Во время завтрака Алька поднял на тетю тоскливые глаза и сказал:
— Как же он мог… большой такой, здоровый. А Толик лежал. А он — ногами его…
Тетя не ответила. Уголки ее рта опустились, дрогнули. Алька понял, что спрашивать о таком жестоко. Ему стало очень жалко тетю.
К Шмаковым тетя Кира не пошла. С кем разговаривать? О чем?
И Алька не хотел идти туда. Даже Валерку не хотел видеть.
Он кормил рыб, чистил аквариумы, но делал все это машинально, словно во сне.
В школе
Быстро промелькнули несколько тревожных дней. Толик все еще лежал в больнице, и его состояние было нелегкое. Кроме матери и отца, к нему никого не пускали.
С Валеркой Алька виделся всего лишь раз. Встретились у калитки, помолчали минуту. Алька хотел узнать о Петре, но почему-то не спрашивал, боялся произнести его имя. Но Валерка и сам посчитал нужным сообщить о брате:
— Все еще держат. Арестованный.
— Будут судить? — спросил Алька.
— Наверно… — Валерка вздохнул.
Алька не сочувствовал, но понимал Валерку. Однако то, что Валерка сказал в следующую минуту, словно ударило его:
— Сам Тольян виноват. Зачем было в сад лезть?
Алька в ту секунду не нашелся, что на это ответить. Это потом, про себя, он много наговорил Валерке всяких неприятных слов. И еще бы говорил, но понимал: в общем-то и Валерка тогда ведь не знал, что из всего этого будет.
После той встречи у калитки Алька не видел Валерку до самого первого школьного дня.
Не таким Алька представлял себе этот первый день в школе. Да и пришелся он не на первое сентября, а на второе, словно подчеркивая необычность начала нынешнего учебного года.
Конечно, были и шутки, и хлопки по спине: «Ух, загорел!», «Ого, вытянулся!», и кто-то рассказывал, как мальчишки в лагерном походе варили суп и вместо соли положили в него сахару, но все это не так, как прежде, не так громко и весело. Смех вдруг разом обрывался, и опять вспоминали, вспоминали о Толике, посматривали на его третью парту в первом ряду, пустую сейчас и точно осиротевшую.
И появление в классе сильно загоревшей Динки Котовой прошло почти незамеченным. Лишь Алька растерянно кивнул ей, но не подошел, не спросил о Гарике-миллионере.
Валерка пришел в класс перед самым звонком. Он ни на кого не смотрел, а на него смотрели с любопытством и неприязнью, будто тень преступления Шмакова-старшего легла и на него тоже.
И уроки в этот день прошли без шума, без замечаний.
Лидия Васильевна, начав проверку учеников по списку в классном журнале, уже на второй фамилии (это была фамилия Толика) споткнулась, вслух ее не произнесла, лишь печально взглянула на пустое место на третьей парте, и все ребята взглянули туда. Фамилии остальных учеников она прочитывала тихим голосом, и ребята так же негромко отвечали «здесь». И опять в конце вышла заминка, когда Лидия Васильевна голосом еще более тихим произнесла «Шмаков», а Валерка отчего-то не ответил сразу. Потом спохватился и поспешно, громче, чем другие, бухнул: «Здесь». И это никому не понравилось.
Пирожки с вареньем
Никого к Толику не пускали, а Галка Гребешкова прорвалась. В классе Галку окружили толпой — не подступишься! — и она рассказывала, как упросила сестру «всего на одну-одну минуточку» пройти в палату, где лежал Толик, и посмотреть на него… Галку прерывали, просили что-то повторить («Не слышно. Громче!»). Она повторяла, рассказывала дальше. Толик очень похудел, левая рука в гипсе, внутри что-то еще болит, ни разу не улыбнулся. Может быть, просто не успел, потому что и правда долго возле него побыть не удалось. Все же она успела и посмотреть на него, и сказать несколько слов, и положила на его тумбочку яблоки, кулек конфет и пирожки с вареньем.
— Сама испекла, — не похвасталась, а скорее для точности сообщила Галка.
Альке в самую гущу ребят лезть было почему-то неудобно, стыдно. Он стоял, вытянувшись на цыпочках, чуть в стороне (видел только пушистый пучок Галкиных каштановых волос, перетянутый резинкой) и жадно слушал сбивчивый рассказ ее. Альке было тяжело и печально.
Лишь с Динкой на большой переменке немного отвлекся. Опять встретились в школьном буфете. Она сидела за столиком, пила кофе с коржиком. Алька хотел встать в очередь, но Динка позвала его, отломила от коржика половинку.
— Бери.
Алька не стал отказываться. Пожевал коржик, обсыпанный засохшим сахаром, и вдруг почему-то сказал:
— Толик был моим другом. Понимаешь, лучшим другом. — Никому другому Алька, наверное, не сказал бы об этом.
— Да, — кивнула Динка. — Глобус тогда тебе подарил… А как пудель мой себя чувствует? — оживившись, спросила она.
И Алька оживился, в глазах блеснули игривые искорки:
— А как Гарик себя чувствует?
— Гарик строчит из Норильска индианке пылкие послания.
— Во как! — удивился Алька. — Это тебе, что ли?
— Разве не похожа на индианку? — Котова вздернула голову. — Ну, отвечай!
— Похожа, — улыбнулся Алька. — Что же пишет миллионер?
— Нельзя. Это останется между нами… Так как же чувствует себя мой песик?
— Нельзя. Песик тоже не разглашает свои тайны… — Алька вдруг устыдился, что так весело разговаривает, когда Толик сейчас в больнице. — Как думаешь, долго он пролежит?
Динка не сразу сообразила.
— Ах, Толик… — Она недоумевающе подняла плечи. — Гребешкову спроси. Она видела, знает. Пирожки с вареньем носила.
Кулак
Так тщательно и долго глобус Луны Алька рассматривал впервые. Бывало, глянет, улыбнется, а то и улыбнуться забудет — и все знакомство. Иной раз, правда, удивлялся про себя: надо же, сто тридцать семь названий!
В этот раз — все иначе. Он внимательно прочитывал надпись за надписью, словно человек, ранее лишенный слуха, вдруг обрел его и теперь жадно вслушивается в незнакомые, странно волнующие звуки симфонии. «Мыс Гумбольдта», «Бухта Круглая», «Кратер Лемонье»… Эти звучные, неведомые названия сейчас почему-то волновали Альку, будто и его самого делали причастным к чему-то большому и таинственному. Волновало и то, что этот таинственный мир был так близок Толику. Как тщательно и ровно выписал он все буковки, нарисовал цветными карандашами эти бесконечные хребты, пики, моря…
Ах, если бы можно вернуть время! Алька все бы сделал, чтобы в их отношениях не осталось никакого пятнышка. И уж, конечно, Толик не оказался бы сейчас в больнице.
Как же получилось, что дружба с ним дала такую трещину? Из-за Валерки, с которым до этого никогда не дружил? Из-за увлечения рыбками?.. Или когда пожалел для его братишки несколько несчастных мальков?.. А может быть, причина — он? Алька взглянул на серого пуделя с алым шелковым бантом. И ему почему-то не понравилось, что серый пес так уверенно, по-хозяйски восседает на черной полированной крышке пианино…
Потом Алька увидел в ящике Галкин подарок — рыжие усы с красным носом, над которыми нависли проволочные колеса очков. Как все давно это было! И как хорошо было!..
Уже вечерело, когда Алька вспомнил, что не кормил рыбок. Как только подошел к аквариуму, рыбки стайками завились у стенок, высовывали носики из воды — просили есть.
— Вы-то не виноваты, — сказал Алька. Он взял мелкий сачок и вышел во двор, где рядом с водосточной трубой уж сколько месяцев стояла кадка с живым кормом. В темной воде дафний почти не было видно. Когда-когда точкой проскользнет у поверхности. Давно уже не ходил за кормом. Да, маловато. И в банке с холодной водой, хранившейся в ванной комнате, лишь небольшим розовым комком шевелились черви-трубочники. Может, всего на раз и хватит покормить…
Чего бы тут долго рассуждать — взять сачок, банку и побежать, пока светло, на пруд. Не сто километров! За полчаса обернется.
Но идти не хотелось. «Завтра принесу», — подумал Алька и, вздохнув, принялся вылавливать из кадушки оставшийся корм.
Вскоре из театра пришла тетя. Спросила, что нового слышно о Толике.
— Лежит, — коротко ответил Алька. — Уколы всякие делают.
Они поужинали. Не помыв тарелок, тетя Кира ушла в свою комнату. Алька посидел, включил телевизор. Шел какой-то концерт. Волосатые молодые ребята в светлых курточках дули в свои трубы, лихо стучал в барабан веселый парень в очках, с бородкой. Алька снова потушил экран и постучал к тете.
Она сидела на диване, поджав под себя ноги, и держала в руке знакомую Альке открытку с изображением церкви Святой Анны. Только смотрела не на церковь, а на фиолетовые прямые строчки с обратной стороны, которые недавно еще старательно выводил ей Петр Шмаков в далеком литовском городе Вильнюсе.
Алька подсел к тете на диван и хмуро сказал:
— Говорят, судить будут. И правильно.
— Да, конечно, — обронила тетя Кира и, помолчав, с болью добавила: — Но ведь было в нем, было что-то хорошее…
— Все равно кулак он, — сказал Алька.
— Тоже верно, — печально согласилась тетя. Прищурившись, добавила: — И все виновата собственность, эта проклятая собственность, от которой у таких людей, как Петр, один шаг до самой примитивной философии: все — к себе. Только к себе. Мое! Мое! Только посмейте протянуть руку к моему!..
— Тетя, — неожиданно спросил Алька, — ведь ты не хотела выходить за него замуж? Правда, не хотела?
— Ох, Алик, Алик. — Она покачала из стороны в сторону головой. — Как все это сложно… А ведь бывали минуты — говорила себе: а почему бы и не он?.. Боже, теперь об этом и подумать страшно.
Три апельсина
Галке первый раз было тяжело прорваться к Толику. А на другой день она уже просидела у него в палате целых полчаса. Рассказала все новости, даже с дежурной сестрой поговорила и, разумеется, снова и яблоки принесла, и кусок арбуза, и пирожки. Толик просил, чтобы не оставляла, пусть возьмет обратно (вчерашнее не поел и вообще полная тумбочка продуктов), но с Галкой спорить было бесполезно.
Потом и редактор стенгазеты побывал у Белявкина. Еще кое-кто из ребят. Прежних строгостей с посещением Толика уже не было. Наверное, потому в первую очередь, что ему стало легче, внутри не болело, и в четверг, как только прибежала в класс, Галка радостно объявила, что, возможно, сегодня вечером Толика привезут из больницы. Дома будут долечивать.
Ребята сразу же стали договариваться о том, кто пойдет к нему сегодня вечером, а кто — завтра. Всем же нельзя идти. В комнате невозможно будет поместиться. Да и родители Толика не пустят всех вместе.
Алька, может быть, больше других радовался, что дела у Толика пошли на поправку так хорошо, что даже домой его отпускают. И он бы первым побежал к нему, но… с грустью понимал: вряд ли решится, не побежит. Если бы до этого между ними все было нормально, тогда бы, конечно, какой разговор! А так…
Толика действительно к вечеру привезли на больничной машине домой, и Алька знал об этом. Он видел из своего окна, как по их Чкаловской улице гурьбой прошли оживленные ребята из его класса и направились дальше, к дому Белявкиных. Если бы ребята догадались забежать к нему, то, вероятно, Альке ничего бы не оставалось делать, как идти вместе с ними. Но ребята, спешившие к Толику, не догадались забежать к Альке, да вовсе и не обязаны были забегать (он это понимал и все же чуточку обиделся), а самому Альке, одному, идти было и неудобно, и стыдно. Как это — без приглашения идти?
Вечером он сообщил тете о Толике, и она тотчас спросила, как он выглядит. Алька потупился и сказал, что еще не ходил к нему. Нельзя же всем.
Тетя Кира заметила на это, что он, пожалуй, прав, но все-таки на его месте она бы сходила к Толику. Тетя достала из сумки три больших апельсина (сказала, что продавали в театральном буфете):
— Отнеси завтра два апельсина Толику. А этот можешь съесть сам.
Утром он положил в сумку два апельсина, прошел к дому Толика, но сразу заходить постеснялся. А когда решился и придумал, что скажет Толику, из калитки вдруг выбежал Котя. Он увидел Альку, насупил брови, отчего круглые глаза его стали очень сердитыми, и спросил:
— Чего здесь стоишь?
— Ничего, — растерянно ответил Алька.
— Ему два укола сделали. — Котя показал, куда укололи брата, и добавил: — Он спит.
Уколы. Спит… Разве Толику до него! Алька вернулся домой, достал из сумки апельсины и положил их на стол рядом со своим. Апельсины были рыжие, большие, аппетитные, и Альке ужасно захотелось полакомиться. Свой же он может съесть? Он уже и в руке его подержал, почувствовал приятную тяжесть плода, только в последнюю минуту все же пересилил себя. Нет, пока не отнесет Толику, и к своему не притронется. И почему «свой»? Вот возьмет и все три апельсина отдаст ему. А почему бы и нет? Отдаст! Не пожалеет!
Такая жертва словно придала Альке бодрости, словно часть тяжести сняла с него. Он сел к столу и принялся делать оставшиеся с вечера уроки. Закончив все, Алька посмотрел на старинные часы и решил до школы съездить за трубочником — рыбок-то кормить надо. Алька, видимо, должен был бы зайти к Валерке, предложить и ему поехать за кормом (всегда вместе ездили), но он постоял в нерешительности и не пошел к Валерке. С того дня, когда Толика увезли из сада Шмаковых на «скорой помощи», Алька еще ни разу не заходил к Валерке в дом. И сегодня не пошел…
Алька едва не опоздал в школу. Как выскочил из автобуса, прибежал домой, сунул банку с грязью возле кадушки, наспех вымыл руки и, не поев, схватил портфель. Выбежав из калитки, заметил: что-то лежит в почтовом ящике, но посмотреть, что там, уже не было времени. Помчался в школу. И спешил не напрасно: в класс влетел вместе со звонком. Тут же в дверях показался и учитель.
Галка Гребешкова строго посмотрела на соседа (сидели на тех же местах, что и в пятом классе), и шариковая ручка ее заскользила по промокашке.
«Начинается! — подумал Алька. — Опять что-нибудь насчет дисциплины…»
Но то, что прочел на зеленой промокашке, так взволновало его, будто получил приглашение лететь в космос или выступать в составе сборной страны по футболу.
«Почему не приходишь к Толику? Он спрашивал о тебе, просит, чтобы ты зашел».
Алька раз прочитал, второй, третий… Просит, чтобы зашел! А он-то боялся, переживал, мучился! Алька хотел написать в ответ, что заходил к нему, но Толик спал. Однако это показалось мелким, несущественным. Написать, что ходил за червями, — совсем глупо.
«Обязательно зайду», — наконец вывел он на зеленом листке под строчками Гребешковой.
Разговор начистоту
Алька решил немедленно, как только вернется из школы, идти к своему лучшему, самому настоящему другу, который помнит и ждет его.
Но в этот вечер Алька так и не смог побывать у Толика. Новые события и новые испытания ждали его.
Открыв почтовый ящик, Алька достал оттуда сентябрьский номер журнала «Пионер». Оказывается, в эти тревожные дни он и думать забыл о журнале, в котором еще совсем недавно так страстно ожидал увидеть напечатанным свой рассказ.
Может быть, в этот раз? Он не стал листать, а впился глазами в оглавление на первой странице и почти тотчас наткнулся на фамилию «Костиков». Да это же он! И рассказ называется так же — «Мои рыбки». Алька, как был — в кепке, пыльных ботинках, присел у стола и, раскрыв на указанной странице журнал, не торопясь, фразу за фразой, прочитал свое собственное произведение. Ему даже не верилось, что это написал он. Рассказ понравился. И еще на него вдруг пахнуло тем радостным, удивленным чувством, которым была наполнена каждая строка, чувством восхищения и любви к своим маленьким друзьям рыбкам. В последние месяцы Алька уже не испытывал этого радостного чувства. Рыбки стали для него товаром, который надо поскорее и выгодней продать, превратить в бумажки, в серебряные монетки, которые он спешил упрятать в ненасытный живот серого пуделя. Он уже редко вспоминал и о «профессоре», а если и видел его среди других рыбок, то не стоял и не восхищался им.
Альке сделалось обидно, что он забыл «профессора», перестал интересоваться затейливой игрой рыбок, изумрудной зеленью растений и неторопливой жизнью красных улиток. Да мало ли любопытного находил он раньше в своих аквариумах!
Отыскав «профессора» (он стоял у самого дна и печальными бусинками глаз смотрел на снующих всюду рыбок), Алька вдруг улыбнулся и сказал ему:
— Здорово, друг! Чего заскучал? Разве не узнаешь меня?
Он пощелкал пальцем по стеклу, и умная рыбка повернулась мордочкой к Альке, словно говоря: «А, это ты! Ну, здорово!»
Алька рассмеялся и показал рыбке журнал с рассказом:
— Здесь и про тебя. Доволен?
Алька покормил рыбок кормом из кадушки, а канителиться с грязью — выкуривать из нее с помощью горячего рефлектора червей-трубочников — у него бы сейчас не хватило терпения. Это успеется, потом… Альке хотелось кому-нибудь показать свой рассказ, услышать слова одобрения. Если бы тетя пришла. Но ее пока нет. В театре. И может еще не скоро прийти. Кому же показать? Толику! Конечно, ему! Вот кто обрадуется! Как раз и апельсины отнести.
И снова из его планов ничего не вышло. Кто-то задергал колокольчик. Алька побежал открыть. В калитке стоял Валерка.
— По делу, — сказал он.
— Чего тебе? — не очень вежливо справился Алька.
— Пройти-то дашь? — Валерка угрюмо посмотрел на Альку. — Или теперь нельзя?
— Проходи.
Возле кадушки Валерка остановился.
— Один дома?
— Ну?
— Я видел: за трубочником сегодня ты ходил.
— Ходил.
— Одолжишь? Сам собирался сегодня идти, да участковый из милиции задержал. Два часа сидел. Все пишут, расспрашивают… Совсем кормить нечем. Я потом схожу и отдам.
— Вот они. — Алька показал ногой на банку. — Еще не выкуривал.
— Ну хоть грязи дай. — Валерка достал из кармана свернутую газету и принялся вываливать на нее грязь из банки. — Хорошая. Много червей… Ты к базару-то готовишься? — Валерка тщательно завернул грязь в газету.
— К базару? — будто не поняв, переспросил Алька.
— А куда же! И так прошлое воскресенье погорело… из-за того. — Он не сказал, из-за чего именно «погорело воскресенье», но и без слов было понятно. — Так пойдешь? — повторил он вопрос. — У меня с полсотни наберется. Еще гуппи десятка три…
— Не пойду я на базар, — тихо и словно испуганно проговорил Алька. — Не пойду.
Валерка округлил глаза:
— А как же товар?
Он ждал ответа. Алька еще не знал, что должен ответить. В голове трудно и медленно, одна к другой, складывались мысли. Идти на базар… Снова торговать… И это после того, что произошло тогда! После того, когда брат его, Петр, чуть не убил Толика. Чуть не убил за несчастное яблоко, которое они, Шмаковы, собирались продать на базаре. Выручить деньги. Деньги! Из-за них и он, Алька, стал жадным, правильно говорила тетя Лена. Ведь он жадным стал. Деньги копит. А Валерка не понимает. Да он же, как Петр, за копейку тоже готов кого угодно задушить. Не понимает. Собирается как ни в чем не бывало снова идти на базар. После всего, что произошло!
— И ты не ходи, — сказал Алька.
— Это почему же? — спросил Валерка.
— Потому… Потому, что ты жадным стал.
— Это я жадный? — Валерка сжал свободный кулак.
— Ты. Жадный. Как твой Петр. Деньги копишь.
— А ты? — насмешливо напомнил Валерка. — Ты сам не копишь?
Алька понурил голову.
— А больше не хочу. И ты не ходи на базар…
— Указывать мне станешь! — оборвал Валерка. — Хочу — и буду ходить! Не твое дело. Еще жадюгой обзывает! А сам-то!.. Так одолжишь грязи? Дашь?
— Бери, — потерянно сказал Алька.
— Потом отдам, не волнуйся! — Валерка зашагал по дорожке, распахнул калитку и сильно захлопнул ее за собой.
Вечерний визит
После того как Валерка хлопнул калиткой, Алька вернулся в комнату, к рыбкам. Он включил электрическую лампочку за аквариумом и долго сидел, задумчиво следя, как в ярком боковом свете резвятся рыбешки, ловко ныряя среди зеленых кустиков растений, как деловито обстукивает «профессор» острым носиком мохнатый стебелек роголистника.
— Да! — вслух сказал Алька и решительно прихлопнул, по столу. — Так будет лучше!
Сказав это, он взял журнал и покинул комнату…
К Толику Алька не пошел. Свернул налево, в противоположную сторону, и привычной, много раз хоженой дорогой отправился к пруду. Скоро он миновал глухую кирпичную стену, за которой помещался лесосклад, и через несколько минут оказался возле дома Гребешковой.
В густеющих сумерках два окна ее дома из трех светились уже довольно ярко, и в правом окне, с открытой половинкой рамы, Алька тотчас увидел каштановый хвостик Галкиных волос. Алька поискал кнопку звонка, не нашел в потемках и громко постучал в калитку. Галка услышала стук и высунулась из окна.
— Это я! — крикнул Алька. — Костиков.
Галка удивилась такому позднему визиту. С пруда идет? Но темно уже. А так, специально, Костиков еще никогда не приходил к ней. Раз только, когда рыбок принес. Но и то это было по пути — за кормом шел. Случилось что-нибудь? Она поспешила во двор.
— Поговорить пришел, — объяснил Алька. — Дело есть.
— В дом зайдешь? — спросила Галка.
— Придется, — вспомнив ее словечко у кинотеатра, полушутливо сказал Алька.
В большой комнате вся семья сидела у телевизора. Алька смущенно поздоровался, и Галка, включив свет, провела его в свою маленькую комнатку с вышитым ковриком на стене и складной ученической партой вместо стола. Тут же стоял узенький диванчик.
— Садись, — с улыбкой сказала Галка, показав на диванчик. — Рассказывай свое дело.
Но «рассказывать» помешала Мариша — светлая головенка ее с любопытно раскрытыми глазами уже торчала в приоткрытой двери.
— И я сюда хочу.
Галка вопросительно взглянула на гостя:
— Дело секретное?
— Заходи, — разрешил Алька. — Ты мне тоже нужна.
— Пионерский совет в сборе! — пошутила Галка, когда Мариша с серьезным видом уселась за парту.
Алька почесал в затылке.
— А! — вдруг вспомнил он о журнале. — Вот посмотри.
Пока Галка ахала, а потом выразительным голосом читала Марише рассказ, Алька сидел на пружинистом диванчике и цвел от удовольствия.
Он мог бы рассчитывать и на другие приятные слова и похвалы, но, решив, что славы с него и так достаточно, повернулся к Марише и спросил:
— Черепаха живет?
— Ползает. Вере на палец наступила, она как заплакала!
— А хочешь, чтоб у вас аквариум с рыбками был?
— Много рыбок? — деловито осведомилась Мариша.
— Ужас до чего много!
— Двадцать?
— Ерунда! Двести, а может, триста.
Галка изумленно уставилась на Алика.
— Ага! — радостно сказал он. — Рыбок хочу своих подарить!
— Ты?
— Ну! — На Альку нашло бесшабашное настроение. — Конец базару! Не хочу больше ходить! Хватит!
Гребешкова расцвела:
— Всех рыбок отдашь?
— Ну, пяток оставлю. «Профессора», само собой. Мы дружим с ним. Круглый аквариум себе оставлю, который папа подарил… Как думаешь, согласятся в детском саду взять столько рыбок? Я и в банках которые отдам. Всех отдам.
— Конечно, согласятся! — уже совсем радостно воскликнула Галка. — Я завтра поведу Маришу и скажу заведующей. Она такая хорошая. Так будет довольна. Все дети будут довольны… Алик, а тебе совсем-совсем не жалко?
— Ни вот столечко! — Алька показал крохотный кусочек мизинца.
— А Валерка? — спросила она.
— Говорил с ним. Без толку. Вот тоже, как Петр, будет.
Семь вопросительных знаков
И утром не смог он выбраться к Толику. Тетя Кира, узнав, что он решил сделать такой прекрасный подарок детскому саду, до того обрадовалась — чуть не кинулась обнимать племянника. Она помогала Альке отсаживать из большого аквариума рыбок в банки, промывала в тазу растения и все повторяла: как она довольна за него, что ее давно беспокоило увлечение Алика базаром, его страсть к накопительству. И Альке было приятно — вот какая тетя, какая замечательная у него тетя! Не то чтоб ругаться и ворчать — наоборот, сама довольна.
А как она могла не быть довольна племянником: еще и рассказ в журнале напечатали!
— Обязательно пошлю Юрию журнал, — сказала она, — Пусть покажет танзанийцам, какой у него сын!.. Только ты смотри, — тетя Кира подергала Альку за чуб, — не очень-то задирай нос. Загордишься.
— Тетечка, я нос проволокой привяжу…
А потом прибежала Галка и сказала, что в детском саду все очень и очень рады, потому что теперь у них будет настоящий живой уголок. Кто-то из родителей еще клетку с волнистым попугайчиком обещал, да черепаха живет. Оказывается, Галке в детском саду широкую коляску дали, чтобы на ней можно было привезти аквариум и банки с рыбками.
Аквариум они погрузили, а банкам места не было. Поэтому Галка несла в сетке тяжелую трехлитровую банку с рыбками, а другую банку, с растениями, несла, прижимая к груди. Алька осторожно вез пустой аквариум. Хотя Петр крепко сварил железный каркас, но всякое в трудной дороге может случиться.
Когда привезли аквариум и стали наливать в него воду, а потом пускать туда рыбок — от визга и радостных воплей детишек у Альки голова чуть не разболелась. Постарался скорей убежать оттуда, тем более еще же целая батарея банок с рыбками ожидала переселения на новое место.
Остальные посудины удалось кое-как пристроить в коляске, да еще бедной Гребешковой пришлось снова две банки тащить в сетке.
Ей тетя Кира хотела помочь, но Галка уверяла, что сама прекрасно донесет. Тетя видела: прекрасного тут мало, но особенно настаивать просто не имела возможности — спешила в театр.
— Алик, — уходя, сказала она, — апельсины Толику опять не отнес.
— Если сейчас не успею, то вечером — обязательно! — заверил Алька.
— Но долго не засиживайся. Сегодня придут гости.
— Кто? — не удержался он.
— Елена Сергеевна, например… В общем, не задерживайся. Толику привет от меня передай…
Управились наконец с рыбками, порадовались вместе с ребятишками из детсада, а время-то идет, еще уроки делать надо.
Так и не смог Алька до школы выбрать время побывать у больного Толика.
В классе уже многие знали об Алькином рассказе. Шуму было немало. Рассказ и вслух читали, и хлопали Альку журналом по голове, и называли «паном писателем», «паном Ципой», а Игорек прикрепил раскрытый журнал на пока еще голой стенной газете «Грызи гранит».
Валерка ходил зеленый от злости. А когда узнал, что Алька еще и всех рыбок отдал в детский сад (совершенно бесплатно!), и аквариум, который сделал Петр, отдал вместе с рыбками, то он плюнул на пол, а на Альку-изменника и смотреть не хотел. Принципиально.
Но Альке на все это было начихать. Пусть себе злится сколько влезет, если он глупый, как пробка, если ничего-ничего не понимает!
А вот то, как отнеслась Динка Котова к истории с рыбками, — это его задело. И даже сильно задело.
Динка подошла к нему в коридоре, отвела подальше, где никого не было, и, как-то фальшиво улыбаясь, спросила:
— Это правда, что всех рыбок бесплатно отдал?
— Вранье! — весело возмутился Алька. — Кто тебе наговорил? Чепуха! Пять штук себе оставил.
— А без глупых шуточек не можешь?
Алька обозлился:
— Где же мне умных набраться? Раз отдал рыбок, то я, выходит, по-твоему, глупый. Дурак набитый.
— Ты мало ошибся в оценке, — хладнокровно констатировала красивая Динка. — Я сейчас спросила у Валерия — он сказал, что ты выбросил кучу денег.
— А тебе-то что до этого? — Алька разозлился еще больше. Вот уж не ожидал такого от Динки!
— Мне, разумеется, дела никакого нет, — в свою очередь обиделась Динка. — Только я считала тебя умней.
— Зато у тебя ума — палата! У Гарика своего набралась! Миллионера! — Алька до того разволновался, что махнул в сердцах рукой и ушел от Динки.
Он и на уроках сидел сам не свой, ничего не слышал — все переживал обидный и неприятный разговор с Динкой. Ну и красотка! Что сказанула! Главное, у Валерки она спрашивала! Нашла консультанта!
У него был такой растерянный вид, такую чушь писал в тетрадке, что Галка несколько раз стукала его под партой коленкой. Но это не помогало. Тогда пустила в ход испытанное оружие:
«Что с тобой происходит?????»
Целых пять вопросительных знаков! Такими крупными сериями она еще не пользовалась. И снова — никакого впечатления.
На промокашке появилась новая, еще более выразительная строка:
«Ведь все было хорошо. Что с тобой???????
И семь вопросительных знаков не возымели действия. Алька просто отвернулся и смотрел в окно.
Галка подняла руку и сказала, встав с парты:
— У Костикова очень сильно болит голова, я провожу его к врачу. Можно?
Все учителя привыкли доверять благоразумию бывшей звеньевой первого звена, а теперь председателю совета отряда (выбрали три дня назад). Учительница биологии понимающе кивнула:
— Пожалуйста. Идите.
Алька хотел возмутиться таким произволом. Если выбрали председателем совета отряда, то может делать что захочет! Однако Галка так сжала его локоть и так посмотрела на него, что Алька подчинился.
В коридоре она зловещим шепотом потребовала ответа.
Но тут уж Алька взял верх:
— Чего ты пристаешь? Из класса выводит! Мало ли какое у меня может быть настроение. Отчет должен давать? Кто ты такая, подумаешь! Воображаешь тут!
Алька лишку хватил. Галка жалобно посмотрела на него:
— Ну, Алик, ведь все было так хорошо. И вчера вечером. И утром, когда отвозили рыбок… Ну, пожалуйста, не сердись. Скажи.
Алька наморщил лоб, пожевал губами и сказал:
— Не могу. Честное пионерское, не могу… Слушай, если уж ты сказала учительнице, что у меня голова трещит, то принеси мой портфель. Мне, понимаешь, очень надо сейчас уйти…
— Ну, а потом-то скажешь? — с надеждой спросила Галка.
— Хорошо, потом когда-нибудь… — сосредоточенно думая о чем-то своем, пообещал Алька. — А сейчас принеси портфель. Вот как нужно! Веришь?..
«Ты хороший человек»
Пока торопливо шел, почти бежал к дому, решение его лишь укрепилось, приобрело ясную и четкую простоту.
Открыв дверь, он вошел в комнату, взял серого пуделя и сильно встряхнул его. Тяжелое нутро собаки отдалось слабым звоном. Алька сдернул бант, посмотрел в узкую щель. А что увидишь? Он перевернул пуделя вверх ногами — все заделано крепко, основательно. Больше Алька не колебался. Отыскал в кухонном ящике молоток, коротко размахнулся и ударил по копилке. Не так уж все было основательно сделано. Твердь железа вошла в хрупкое, картонное тело пуделя.
Алька расстегнул портфель, выложил тетрадки, учебники и, не считая, вытряхнул туда всю скомканную массу бумажек и монет. Не теряя времени и не испытывая никакого волнения, Алька запер входную дверь на ключ и поспешил к автобусной остановке…
В универмаге он тотчас прошел на второй этаж и дальше, в отдел фототоваров.
Алька терпеливо обождал, пока кудрявая продавщица проверит кинопроектор «Луч-2», упакует его, выпишет чек. Когда она все это сделала, он, чуть робея, показал рукой на подзорную трубу и сказал:
— Я хочу купить ее.
— У тебя есть столько денег? — Альке показалось, что кудрявая продавщица иронически улыбнулась.
Он раскрыл портфель.
— У меня на трубу хватит.
— О! — заглянула она в портфель. — Целое состояние. Твои?
Неужели она думает, что он взял чужие, украл?
— Я очень давно коплю… — Алька покраснел, так ему было неудобно произносить это «коплю».
— Тебе показать подзорную трубу? Будешь смотреть?
— Но ведь она хорошая, новая?
— В этом не сомневайся… Значит, выписывать чек?
Алька кивнул. Пока в сторонке он считал мятые рублевки, трешки, серебряные рубли и полтинники, продавщица все же проверила красивую, бежевого цвета трубу, положила ее в желтый деревянный футляр, и, когда взволнованный Алька подал чек, она вручила ему покупку.
— Желаю открыть новую звезду! — сказала она, и Алька в ее улыбке не заметил иронии.
Теперь ему все казалось мучительно долгим. Долго не было автобуса, а когда автобус наконец подошел и Алька, сжимая громоздкий футляр, устроился в углу площадки, то начались новые пытки. Автобус шел поразительно медленно, долго стоял на остановках, у красных светофоров задерживался на целую вечность. И все-таки Алька был счастлив. Он бы даже не вспомнил, когда еще в своей жизни чувство радости и счастья было таким острым.
И как ни длинна казалась дорога, наступило время и ему выходить. Алька спрыгнул с подножки, и ему стоило больших усилий, чтобы не пуститься бегом к своей улице.
А вот и она. Уже недалеко и дом его № 10. Но Алька идет дальше, еще дальше. Здесь. Вот скамейка, вкопанная у палисадника с мальвами. Кот Тимофей лежит, с опаской поглядывает на мальчишку, который кроме обычного портфеля несет и незнакомый странный предмет.
Алька нажимает белую пуговку. Звонок дребезжит приглушенно, где-то в тихой пустоте дома.
Котя выкатывается. Опять брови нахмурил.
— Открой, — поспешно говорит Алька.
— А это что у тебя?
— Много будешь знать…
— …скоро состарюсь? — Видно, любопытному Коте не раз говорили такое. — Правда, что это?
— Открывай — увидишь.
Еще раз Котя просить себя не заставил.
— Покажи!..
Алька уже не слышит. Передняя, коридорчик (не раз бывал здесь), комната… Алька снимает ботинки и входит в комнату.
Не знал Алька раньше, не замечал, что у Толика такие большие, просто огромные глаза. А какой бледный… Рука поверх одеяла, толстущая, в гипсе.
— Здравствуй! — Толик улыбается не совсем своей, слабой улыбкой.
Альке надо было бы поздороваться, куда это годится — не ответить на приветствие своего лучшего друга да еще больного, но Алька забывает об этом.
— Знаешь, что я принес?
— Не знаю.
— А хочешь взглянуть?
— Я хочу! Я! — Котя нетерпеливо топчется возле Альки.
— Да ты свалишь его! — сказал Толик брату.
Алька двумя руками положил футляр на кровать Толика и, отстегнув крючочки, вынул подзорную трубу.
— Ух! — выдохнул Котя.
И Толик слабо выдохнул:
— Ух!
— Это тебе, — сказал Алька.
Толик с недоумением взглянул на друга.
— То есть… вместе будем смотреть на Луну, — быстро проговорил Алька. — Пусть она у тебя будет. У тебя же — обсерватория, приборы, эта… как ее?
— Тренога? — спросил Толик.
— Ага, тренога… Вместе будем смотреть. Ты мне все потом расскажешь. Ну, когда поправишься совсем… Я по твоему глобусу стану пока учить. Я уже смотрел. Такие названия — сразу не запомнишь. Красивые названия… Она в шестьдесят раз увеличивает. Вот описание, посмотри…
Через полчаса все было изучено и рассмотрено самым детальнейшим образом. Алька видел, что Толик счастлив, даже румянец на щеках появился. Еще бы не радоваться! О такой трубе он мог только мечтать!..
Они бы и еще, может, целый час не выпускали из рук трубы, но в передней раздался звонок. Котя побежал открывать, и вскоре в комнату один за другим на цыпочках вошли Галка, Игорек и Леня Майский в очках.
Председателю совета отряда и одной минуты не понадобилось, чтобы все понять. Воспользовавшись суматохой, Галка незаметно стиснула Алькину руку и шепнула:
— Ты хороший человек. Ты очень хороший.
Алька покраснел. От удовольствия, похвалы и счастья.
Зуб мамонта
Конечно, Алька засиделся. Когда он пришел домой, в комнате ярко горела люстра, за накрытым столом сидели Елена Сергеевна, нарядная тетя Кира и Вадим.
Алька поздоровался. А с Вадимом за руку. Как мужчина с мужчиной. Вадим сам протянул руку. Алька сразу оценил: твердая рука, сильная.
— Мы где-то задерживаемся? — с вопросительной улыбкой сказала тетя Кира.
— Я у Толика был! — радостно сообщил Алька и взглянул на Вадима — знает ли тот что-либо о Толике? Альке сейчас хотелось говорить прежде всего о Толике.
— И мой привет передал?
— И привет, — сказал Алька, — и…
— …апельсины.
— Забыл апельсины, — вздохнул Алька. Но тут же спохватился: — Завтра отнесу, прямо с утра!
— Аль, — тетя снова улыбнулась (и чего она все время улыбается?), — что это с нашим песиком случилось? Никак грабители побывали в доме?
Алька поднял на нее смеющиеся глаза:
— Это я.
— И бок у собачки выломал ты?
— Честно?
— Давай, — кивнула тетя. — Все как есть.
— А ругать не будешь?
— Постараюсь… Ну, так что же?
— Молотком саданул. Разозлился и саданул…
Все, разумеется, Алька рассказывать не стал. И долго, да и незачем (в особенности о Динке), но о трубе, как покупал, ехал с ней в автобусе, потом отдал Толику — об этом все как на духу выложил.
Рассказывая, Алька почему-то больше всего на Елену Сергеевну смотрел. Лицо у нее такое — он рассказывает, а у нее на лице точно в зеркале.
— Ох и парень ты, — сказала она, когда Алька наконец выдохся. — Геройский парень! А знаешь, скрывать не буду, не обижайся: я о тебе похуже думала.
— Я и сам похуже о себе думал, — весело признался Алька.
— Вадим, — вдруг спохватилась Елена Сергеевна. — Где же твой зуб-то?
— Во рту, — тотчас поняв, о каком зубе идет речь, пошутил Алька.
Все засмеялись, а Вадим сказал:
— Видишь, мама, надо выражаться точно. Сейчас ребятишки — оторви да брось. Кибернетикой интересуются. А если ты имела в виду зуб ископаемого мамонта, то он лежит у меня в кармане. — Вадим извлек из наружного кармана бумажный сверток и торжественно развернул его.
Желтая потрескавшаяся кость с неглубокими канавками, хоть и невыразительна была на вид, однако у Альки вызвала благоговейный трепет. Правда, он ожидал, что зуб размером будет побольше. Алька взял желтый зуб, принадлежавший когда-то давным-давно мамонту, внимательно осмотрел его, понюхал и даже попробовал на собственный зуб.
— Не сомневайся — оригинал, — заверил Вадим. — У одного местного охотника за рижский транзистор выменял.
Этот красноречивый факт вызвал у Альки не меньше уважения, чем тысячелетняя желтизна зуба и мелкие трещины.
— Значит, зуб мой будет? — деловито осведомился он.
— Как обещано, — сказал Вадим. — Владей.
— Порядок! — кивнул Алька. — Спасибо. Я думал: он большой, в чемодан не влезет.
— Какой уж достал, — скромно сказал Вадим.
Потом пили чай, говорили о театре, живописи.
Алька из-за аквариумов встал рано да столько еще набегался, наволновался. Он слушал и отчаянно боролся со сном. Ему все же хотелось узнать, что Вадим думает о машине: собирается ли покупать ее?
— О, да ты совсем спишь! — сказала тетя Кира. — Иди пока ложись у меня. А мы еще посидим немного.
Алька не стал сопротивляться. Сонным голосом сказал «спокойной ночи» и ушел в тетину комнату. Он разделся, лег на диван и положил рядом с подушкой зуб мамонта. Ощупал его в темноте.
«Настоящий зуб. Не обманул… А про машину спрашивать, может, и незачем. Раз транзистор на зуб променял, значит, не жадный. Наверное, и на машину не накопил. И пусть не накопил», — не особенно жалея об этом и совсем уже засыпая, подумал Алька.
1973 г.