Корректор Елена Полякова

Фотограф Николай Сидоров

© Андрей Добжанский, 2017

© Николай Сидоров, фотографии, 2017

ISBN 978-5-4485-1834-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

 

Восточный регион

 

Князек

Маршрутка трусила по горячему летнему асфальту. Справа и слева подрастали подсолнухи, пшеница и какая-то ерунда, определить, что это не представлялось возможным. Может быть, клубника. Или свекла. Кто их знает, эти растительные культуры. Сергей смотрел в низкое окошко, пригнув шею, и жалел, что не разбирается в сельском хозяйстве. Хотя на кой оно ему надо…

Июньское солнце в полную силу жарило богатый донбасский чернозем. Приветливо и обнадеживающе синело небо. Словно лента в супермаркете, оно быстро прокручивало по себе насыщенные облака-товары. Степной ветер вовсю гулял за чертой Луганска. По полям ездили тракторы и «Камазы», из сторожек воровато выглядывали старики, будто сами что-то украли и справлялись, не за ними ли едет маршрутка.

Но маршрутка ехала в Красноград — один из районных центров области. В своих внутренностях она везла разношерстную компанию из молодых людей, задорных девчушек, пожилых ворчунов и водилу-хохотуна. Последний говорил настолько громко, что заполнял собой, своими проблемами и шутками весь салон шаттла. Почему шаттла? Потому что маршрутка на ходу отбрасывала детали, как ступени космического корабля, и, судя по тарахтению и напряжению, вот-вот готовилась вырваться из атмосферы.

Рядом с Сергеем дремал невысокий смуглый парень, волосы его были чернее смолы, напоминал он цыгана с крепким телосложением.

— Ты что на меня уставился, блондинчик? — Сергею было скучно ехать, он хотел поболтать и обратился к соседу. — Я с кем разговариваю, бешеный пес?

Дремлющий парень открыл глаза и с лютой ненавистью посмотрел на Сергея.

— Не тебя ли я видел на приисках Аризоны? Это ты украл добычу Джона и мою, блондинчик?

Чернявый снова закрыл глаза, пытаясь отдохнуть и уйти в себя.

— Блондинчик, ты зашел не в тот бар…

— Заткнись уже, достал! Дай поспать, — отозвался темный.

— Что это все так спать полюбили? Кому не позвони — все постоянно устали и спят. Что вы ночами делаете? Тебе сколько лет? На том свете отоспишься.

— Да бухал я вчера, — сквозь дрему ответил сосед.

— Хорошо, что меня не позвал, я ведь не люблю отдыхать с друзьями, — ответил Сергей и тихо добавил: — Козел.

— Я все слышал!

После холодной весны хотелось больше солнца и тепла, но автомобиль подавлял духотой, а форточку открыть или как-то проветрить было нельзя. Единственное окно работало у водителя, но тот постоянно курил и сигаретный дым портил впечатления от задувающего в салон солнечного ветра.

— Саня, нам еще далеко ехать? — спросил Сергей у чернявого.

— Отстань, я не знаю.

Сергей нисколько не обиделся. Он достал из кармана мобильный телефон и начал что-то в нем искать.

— Я недавно песню классную нашел, — рука с телефоном была уже возле уха Саши. — На, послушай.

Из динамиков, смешиваясь с гулом шаттла, начали играть быстрые барабаны, а затем добавились пронзительные завывания флейт. Цыган открыл наполненные яростью глаза. Он смотрела даже не на Сергея, взгляд его направлен был вперед. Судя по нему, Саша потерял смысл жизни. Или обрел его.

— Послал бог друга, — произнес он.

— Ладно, я, пожалуй, отдохну, — засмеялся Сергей и, довольный собой, притворился, что спит.

Красноград радушно встречал гостей обшарпанной стелой на въезде в город, буйными деревьями, запах цветов которых смешивался с прекрасным ароматом валяющегося на улицах мусора и помойки. Маршрутка проехала мимо мелких, словно зубы, домов, переехала небольшой мостик через высыхающую речку. Пройдясь по зигзагам улиц, пестрая компания оказалась на горке, где расположились одинокие многоэтажки, построенные совсем недавно. Въехав в один из дворов, колымага остановилась. Здесь уже собралась небольшая группка людей, ожидавших журналистов из областного центра.

Пассажиры желтой душной развалюхи начали выгружаться, операторы вытаскивали огромные сумки с камерами, корреспонденты хватали с собой треноги, бойкая группка молодых журналисток быстро отошла в сторонку и все разом жадно закурили. Пожилые акулы пера медленно вытряхивались из маршрутки, по их резким взглядам было понятно, что они вышли на охоту и сейчас тряхнут стариной, разомнут увядающие плавники.

— А куда мы приехали? — спросил один из них.

— В Красноград, на открытие спортивной площадки в новом микрорайоне, Павел Валерьевич, — вежливо захихикала кураторша из обладминистрации.

Саня негромко сказал Сергею:

— Надеюсь, мы до такого не дойдем.

Подошла незнакомая, крепко сбитая тетка и всем раздала пресс-релизы. В них говорилось о том, какие местные власти молодцы, выбивают финансирование для разных программ, чтобы депрессивный город совсем не загнулся. На это мероприятие пришлось ехать, потому что такие «заказухи» от властей оплачивались отдельно и очень неплохо для местной прессы. И Сергею, и Александру осточертело сидеть в своих редакциях, они были рады прокатиться по области. Тем более, что Красноград был совсем недалеко.

Главных действующих лиц — депутатов-инициаторов строительства площадки, все еще не было. Сергей достал из рюкзака бутылку воды и немного попил, жара была уже ощутимая, еще не июльская, но уже сильная. Дал воды Сашке, тот с удовольствием осушил полбутылки. Ожидая прибытия отцов небольшого городка, они немного прошлись по холму, на котором рос жилмассив. Впереди до горизонта раскинулись поля, все они были разного цвета и перемежались длинными полосами деревьев. Рядом территорию захватывал бурьян — лопухи, полынья, дикорастущая трава.

— У тебя что нового? — спросил Сергей. — А то давно не виделись.

— Да ничего особо. Сказать, что все достало — ничего не сказать, — хмуро ответил чернявый.

— В чем дело?

— Знаешь, после окончания универа у меня как-то не появилась цель или смысл жизни. Проходят лучшие годы, а мы все батрачим за копейки в этой журналистике, будь она неладна.

— Саня, лучшие годы не проходят, они уже прошли. Теперь все постоянно меняется и мы боремся за выживание, чтобы не сдохнуть с голода. Но это не повод отчаиваться, ведь у нас есть алкоголь! Уныние — смертный грех, а об алкоголе там ничего не сказано. Вроде.

— Может и сказано, только я не читал.

— А зря, это же Книга книг… Я тоже не читал.

Недалеко от двора, окруженного многоэтажками, на пустыре привязанный ослик занимался своими бессмысленными в урбанистическом мире животными делами. Сашка обратил на него внимание, показал пальцем:

— Сейчас прикольнемся, — и окликнул своего оператора. — Витя! — махнул ему рукой, подзывая к себе. Тот подбежал с камерой на плече. — Пойди, вон, подсними, — указал пальцем на осла.

Оператор послушно побрел в сторону животного, недалеко от него установил штатив, проверил баланс белого и начал снимать, как осел жует траву. Он искал интересные ракурсы, снял камеру, подлез под зверя и снизу фиксировал на цифру, как тот безразлично опускает голову и вырывает новый клок травы. Словом, виртуоз и профессионал. Зачем в телесюжете об открытии детской спортивной площадки нужны кадры с ослом, он не думал. А ребята вовсю веселились.

Подъехал BMW, сразу было понятно, что холопы должны разбегаться при его появлении — тонированные стекла и крутые номера. Саша и Сергей обернулись. Из машины вышли несколько мужчин в костюмах, с трудом выпихнули свои тушки в проемы дверей. Все журналисты собрались, выстроившись как футболисты перед пенальти, возможно, операторы даже прикрывали пах. Мало ли, от депутатов можно ожидать всего.

Александр заметил, как лицо Сергея почернело, когда друг увидел одного из них, веселость товарища моментально выветрилась. Саша смутно помнил о неприятной ситуации, произошедшей не так давно между его другом и местным избранником народа.

Сергей пристально, издалека смотрел на мужчину, выбирающегося из иномарки. Лицо депутата было довольно молодое, но уже успевшее пресытиться хорошей жизнью, о чем свидетельствовали свисающие щеки. В толстых пальцах тонули золотые печатки.

— Стоило остаться в редакции, — мрачно прокомментировал Сергей.

— Ладно, забей. Пойдем работать.

Все уже было готово для съемок. Операторы успели до приезда хозяев вотчины заснять площадку, детишек на ней, новые дома. Картинка вышла отменная. Теперь оставалось взять комментарии у депутатов. Сашка достал из сумки радиомикрофон, а Сергей — диктофон и фотоаппарат.

Ничего особенно интересного в этом не было. Стандартная часть, с которой приходилось сталкиваться каждому журналисту. Но часть эта также необходима, пусть и не столь интересна. Речи власть имущих можно писать, не выходя из редакции, в них ничего исключительно оригинального нет и все они одинаковы. Сколько денег потратили на площадку, сколько детей теперь довольны ею, какие депутаты молодцы, последнее отдали, родители со слезами благодарности целуют ноги благодетелей, которые на самом деле сэкономили на материалах, распилили деньги, занесли кому нужно. За внешнем фасадом добрых дел политиков зачастую есть, что скрывать. Кто-то пытается заработать на распиле, другие — загладить свои прошлые грехи и успокоить совесть.

Сашка помогал оператору возле маршрутки упаковаться. Обернувшись, увидел, как нервный Сергей, от веселости которого ничего не осталось, попросил сигарету у девчонок, стал в сторонке и курил. С удивлением, Саша увидел, как толстый депутат подошел к его другу и начал что-то говорить, они стояли далеко и слов было не услышать. Но с каждой секундой Серега чернел лицом еще больше. А толстяк будто разговаривал со старым другом, весело подхихикивал. В итоге, журналист резко повернулся, бросил сигарету в сторону чиновника. Он не старался попасть в него, но внимательный наблюдатель заметил бы, как Сергею хотелось затушить ее прямо о лицо этого урода.

Проходя мимо Саши в маршрутку, он произнес:

— В следующий раз я себя не сдержу и влуплю ему, — и сел у окна в телеге.

Назад ехали молча, Сергей рылся в своих мыслях и воспоминаниях, которые возвращали его к одному человеку — Максиму Семеницкому. Последние полгода судьба сводила его с Сергеем так неуклонно, что журналисту было уже не смешно. Ему и с самого начала было не весело, а тут происходящее превращалось в фантасмагорию. «Эта свинья своим рылом влезла в мою жизнь! — думал Сергей. — Ничего, мы еще посмотрим».

Они вернулись в Луганск быстро, почти всю журналистскую шайку высадили в центре города, только престарелые акулы пера снова забыли где они и куда им надо. Еще не было трех часов, значит, надо было возвращаться в редакцию, домой ехать рано. Сашка видел, что Сергея одолевают тяжелые мысли, он предложил:

— Давай после работы встретимся, посидим в какой-нибудь пивнушке.

— Давай, — потеряно и безразлично ответил товарищ.

* * *

После жаркого дня, рабочих поездок, редакционной скуки всегда хорошо выпить пива с другом. Они встретились на летней площадке возле драмтеатра. Телеканал, на котором работал Саша, находился в центре, недалеко от этого места. Друзья заказали по стаканчику ровеньковского темного, взяли соленых орешков и сухариков. Нехитрый досуг луганской молодежи. Первый глоток пива летом всегда освежает и расслабляет, после него так и хочется жить.

— Что у тебя нового? — спросил Саша. — Как день прошел?

— Да ничего особенного. После поездки сегодняшней уже полматериала написал. Фотки немного поредактировал. Трудовые будни. Недавно виделся с Лизой, у нее новый ухажер, но он ей не нравится. Все как обычно.

— Понравиться Лизе вообще дело мудреное.

— А ты как? Что у тебя интересного? — отпивая, спросил Сергей.

— Да, не спрашивай лучше. Быт заел уже. Хочется каких-то приключений. Как в университете, помнишь?

— Ага, самое счастливое время.

— Слушай, — посерьезнел Сашка, — что там в Краснограде произошло? Я помню, ты рассказывал мне про этого депутата, но, признаться, я уже забыл.

Сергей одним махом выпил полстакана пива, а затем уставился в зеленые дали, которые просматривались меж домами. Настроения у него совсем испортилось, он очень болезненно реагировал на какие-либо конфликты и перебранки, будучи очень спокойным и веселым человеком. Однако иногда Сергей переставал быть похож на себя самого, становясь злопамятным, язвительным и агрессивным. Саша мог припомнить всего один момент, когда видел приятеля таким.

— Знаешь, чернявый, видимо, у каждого человека есть враги, — философски протянул Сергей. — Я всю жизнь старался и стараюсь избегать конфликтов. Но порой это просто невозможно, ведь есть какие-то принципиальные вещи, основополагающие. Ты меня давно знаешь и можешь подтвердить, что я никогда не говорил, что кого-то ненавижу. Так вот, Семеницкого я ненавижу.

— Что он тебе сказал в Краснограде?

— Какое это имеет значение? Слова были адресованы только мне.

— Да кто он такой?

— Кто-кто, осел на BMW и в пальто. Депутат тамошний и крутой бизнесмен. На самом деле он неплохо там сидит, его отец был крупной шишкой в областной прокуратуре, сынок тоже поднялся быстро и шустро. Золотая молодежь, мать их в дышло. Не то, что мы с тобой. Им все можно. Я наводил о нем справки, в интернете есть много чего, с коллегами тоже пообщался. Он контролирует в Красноградском районе почти все. Одним словом — князек местный.

— Еще пива! — сказал Сашка проходившей официантке. — Так что между вами случилось? Из-за чего ты взъелся на него так?

— Странно, Сань, что ты не помнишь. Хотя… Я тебе не рассказывал всего, я ведь в себе все это переносил. Ты знаешь, есть вещи, которые не хочется рассказывать никому. Даже самому близкому другу и брату. У тебя тогда ведь тоже забот было полно. Не до меня тебе было.

Они замолчали. Александр не стал выпытывать и дальше бередить душу, просто рылся в памяти, вспоминая периоды в их жизни. Потом его осенило. Конечно! Что тут думать, дурак, зачем человеку надо было в душу лезть. Карина, конечно, дело было в Карине.

 

Карина

Каждая история любви по-своему уникальна. Первая детская и взрослая любовь — незабываемы. Женщины, которых впервые полюбил, так или иначе присутствуют в твоей жизни.

Серега Литвинов заканчивал университет, занимался написанием диплома, жил с родителями и не особо заботился о деньгах. Уже в июне, перед защитой, он отправился в Гагарино, где жил его дедушка. Деревня была большая, ухоженная, выпускник невольно сравнивал ее с европейскими поселками, в которых никогда не был. Село окружала высокая гряда холмов, рядом проходила железная дорога, с горы высокомерно наблюдали за людской суетой многовековые дубы.

Он приехал сюда отдохнуть, подумать, пописать стихи и зарядиться энергией. В деревне было тихо, в отдельной комнате ему никто не мешал. По утрам помогал полоть и поливать огород, кормил домашнюю птицу. В обед, когда дедушка ложился спать, он шел в свою комнату и писал стихи, читал современную литературу. Классику, за исключением Пушкина и Лермонтова, не очень любил. Ближе к вечеру Сергей выходил побродить по округе, он особенно любил холм, который разрезала железная дорога, взбирался на него, втягивая в легкие свежий вечерний воздух, и смотрел на запад — в сторону Луганска, который хорошо был виден отсюда.

Затем он блуждал, как огонек, среди деревьев. Много разных мыслей проносились в голове, думал об истории, о древности, о судьбах. В деревеньке на главной улице включался свет, доносился запах костров, детвора играла перед сном, молодежь собиралась в группки возле разваливающегося ДК. У Сергея были здесь знакомые, но последнее время он почти не видел их, потому что все разъехались учиться.

В один из вечеров он купил себе бутылку пива и устроился на лавочке в местном парке возле дома культуры. Рядом кипела жизнь, подростки выпивали, общались, смеялись, юноши приставали к девушкам. Серега наблюдал за ними, прислушивался к разговорам. И вдруг его накрыла такая космическая тоска, такое чувство одиночества и утраты. Он осознал, что вот в этот конкретный момент уходит его молодость, что лучшее, возможно, позади, что он уже не соберется точно так же, как эта молодежь, со своими друзьями, начнется работа, семейная жизнь. Все изменится после защиты диплома. Ему захотелось завыть.

Неожиданно к нему подсела девушка. Летним вечером было еще не так темно, и Сергей смог разглядеть светлые волосы, симпатичную мордашку, курносенький нос.

— Привет, ты почему здесь один сидишь?

— Моих друзей сейчас здесь нет.

— Присоединяйся тогда к нам, чего скучать в такой теплый и ласковый вечер? — она сделала какое-то особое ударение на слове «ласковый». Или ему показалось.

— Я не любитель шумных компаний, — соврал Сергей.

— Ну, хорошо. Можем посидеть тут или прогуляться куда-нибудь. А то они мне надоели уже.

— Давай сходим на мост.

Там, над темной и манящей в странствия водой, они разговаривали, будто прожили вместе уже тысячу жизней. Каждую новую жизнь им приходилось узнавать друг друга заново. Встречи эти были прописаны самим Создателем. Ей было интересно узнать нового человека, она не так часто бывала в Луганске, училась в местной школе и собиралась поступать. Она хотела связать свою жизнь с кино.

— Актрисой хочешь стать?

— Ну, почему сразу актрисой? Режиссером, например. Или писать саундтреки для отечественного ширпотреба.

— Такие же отстойные, как и само современное кино?

— Наверное, а чего напрягаться? Заработала бы денег, — печально вдохнула она.

— Зачем сочинять хреновую музыку? Надо стараться, плохо оно и само получится.

— А у нас постмодерн, чем хуже — тем лучше… Или буду картины рисовать. Грудью.

Сергей попытался в темноте увидеть ее грудь под тонкой черной майкой. Он поблагодарил полную луну, бледным светом одаривавшую эту ночь, за возможность приоткрыть завесу тайны.

— Ну только если так. Но тогда в Луганске тебе делать точно нечего. Это надо ехать или в Харьков, или в Киев. А еще лучше — в Москву.

— Я так и сделаю. В таком порядке и посещу эти города. Потом буду приезжать в родную деревню с выставками, все буду думать: «Ах, какой талант взрастила эта земля!». Лет через тридцать напишу мемуары о своей богемной жизни и уеду в Европу, доживать свой век в безвестности.

Они прогуливались по неосвещенным улочкам раскинутого села, взбираясь на холмы, глядя в ночную пустоту, убегали от собак с оскаленными пастями, стояли под могучим дубом на берегу, под шелест листьев наслаждались душевным спокойствием и равномерным журчанием воды. Сергею казалось, что все гаджеты, компьютеры, автомобили, атомные станции и прочие достижения веков были только сном фантаста и провидца. Вокруг — гоголевская Диканька, скоро начнется Сорочинская ярмарка, к воде приковылял леший, чтобы посмеяться с водяным над людской суетой, в степи молодой казак по звездам и луне ищет нужный хутор, скачет, загоняя коня, чтобы явиться к своей ненаглядной.

Звук приближающегося поезда пришел задолго до появления составов в поле зрения. Это был грузовой, ехал за углем. Они смотрели на него с холма, поезд пролетал прямо под ними, создавая мощный поток воздуха. Раздался гудок, взметнулись проснувшиеся птицы. Стояла глубокая ночь. Сергей проводил Карину домой.

Он тогда даже не подозревал, что судьба надолго свяжет их. И любовь эта будет вспышкой радости, фейерверком страсти. Но любые яркие взрывы слепят глаза, и требуется время, чтобы восстановить ясный взгляд. А потом смотришь вокруг и понимаешь, что кроме вспышки ничего-то и нет больше…

Сергей защитил диплом на восемь баллов, то бишь на твердую четверку. Работал он с пятого курса, поэтому о грядущем трудоустройстве не волновался. Забот теперь осталось меньше, и жизнь представлялась парню безоблачной, радостной. И это надо было отметить. На выходных он вместе с Сашкой Хитальченко и еще несколькими приятелями отправился на озеро, гулянка вышла знатной, выматывающей, несколько дней потребовалось для восстановления безграничных возможностей молодого организма.

Летом город казался пустоватым, в городском и областном советах мало мероприятий, ничего интересного, у депутатов каникулы, они на морях прыгают бомбочкой в Азов или Черное, суетятся по бизнесу, придумывают очередные схемы по отмыванию денег, сдают друг друга, подключая прокуратуру и сливая информацию… Но летом… кому это интересно летом?

На фоне застывших общегородских событий, в жизни Сергея происходили изменения, которых он пытался избежать. В начале июля Сашка отравился во время очередной бессмысленной пьянки и попал в больницу. Собственно, не этого опасался его друг. В больнице Хитальченко познакомился с красивой медсестричкой и у них все завертелось. У Саши вообще никогда проблем не было с девушками, но тут особый случай получился, как оказалось. Начавшиеся с легкого флирта и легкого секса, отношения журналиста и медсестры быстро прикатились к легкому браку, который они назначили на начало сентября, чтобы не тянуть с таким изменчивым чувством как любовь и укрепить его официальным государственным штампом. Как реагировать на эти изменения Сергей не знал. Он чувствовал себя неудачником, потому что у него серьезных отношений и не было-то никогда. Литвинов знал, что так все и будет, предвидел перемены и избежать их не получилось. Еще одной неприятной, но вполне ожидаемой новостью был переезд его близкой подруги Алены в столицу на работу.

И потому маленький спокойный мирок отдельного человека начал трещать по швам. Сергей развлекался походами в бары, где постоянно встречал знакомых и не возвращался в родительский дом до поздней ночи. Перемены часто происходят именно к худшему. Вместо этого Литвинов предпочел бы вечный период застоя с понятными и предсказуемым «завтра».

В середине августа ему позвонила Карина, про которую Серега уже забыл, да и изначально не очень думал. Она откуда-то достала его телефон, наверное, узнала у дедушки или знакомых.

— Привет, — девчачьим звонким голосом сказала она из динамика в ухо. — Я в Луганске, у меня несколько часов свободных. Можем встретиться, если ты не занят.

Он был занят, писал материал о мошенниках, наживавшихся на тех, кто хотел поехать на море. Но встретиться ему очень захотелось. Все перемены с его друзьями кричали о том, что в его собственной жизни тоже должно что-то происходить.

— Да, я подойду часа через пол. Куда?

— В университет.

— Ага, понял.

Сергей встретил ее у одного из корпусов Восточноукраинского университета, самого большого высшего учебного заведения в Луганске. Она была в коротких джинсовых шортиках и белой рубашке, под которой виднелась серая майка. Улыбнулся.

— Ты чего здесь делаешь? — спросил он.

— Я поступать приехала. Вот ожидаю. В понедельник должен быть последний экзамен.

— А ожидаешь кого?

— Лаборантов или как их там? В общем, кого-то с кафедры.

Они прогуливались по дороге в сторону стадиона и храма. Карина внимательно осматривалась, постоянно спрашивала об увиденном вокруг. Это кафе, это еще одно кафе, это магазин велосипедов, букмекерская контора, какая-то ерунда, я там ни разу не был, еще одна тошниловка, там я как раз часто бывал, когда учился, а в этом доме у меня друг жил, а в том дворе мы пары прогуливали и пили пиво.

— Да, — мечтательно протянул он. — Я только закончил, а уже снова хочу назад вернуться.

— А я вот в школу не хочу возвращаться, — призналась Карина.

— В школу и я не хочу, что там интересного-то? Универ — совсем другое время. Помни, это последние стабильные пять лет твоей жизни. Потом у тебя все будет постоянно меняться по независящим от тебя обстоятельствам.

— Ты на кого учился? Я даже забыла спросить, — она очаровательно улыбнулась и поправила просвечиваемые насквозь солнцем светлые волосы.

— Я на журналиста учился.

— Прикольно. А работаешь кем?

— Журналистом и работаю.

— Хм, странно. Интересно тебе работать, не жалеешь?

Они спустились в овраг стадиона, сели на теплые плиты, в стыках между ними прорастала трава, беговая дорожка была пуста, на футбольном поле играла малышня.

— О чем жалеть? Что сделано, то сделано. Мне нравится работать, много интересных людей встречаешь, масса интересных случаев происходит.

— Да, профессия крутая. Овеянная ореолом романтики.

— Не то слово. Однажды я пошел на какую-то скучную прессуху, ну пресс-конференцию, в Таможенное управление. Сидим мы в просторном кабинете, начальник одного из отделов отчитывается о работе, называет цифры всякие. И вдруг в дверь врываются несколько человек, кричат: «Всем оставаться на местах! Не двигаться». Все в масках, с автоматами и в камуфляже. На нас наставили оружие, а начальника отдела уложили мордой в пол, надели наручники. Зашел мужик в кожаной куртке, без маски, с рацией в руках. Она шипит, ему докладывают, он говорит, что объект взят. Ну, коррупционера они задерживали, если не поняла. За взятку вроде. Да только прикол в том, что в коридоре начинается какой-то шум, кипеш. Мужик в кожанке выбегает туда. Потом быстро возвращается и нашего таможенника отпускают. Выясняется, что они не того взяли. Я не знаю, как они так ошиблись. Но настоящий коррупционер просек, что происходит и попытался свалить по-быстрому. Только наткнулся на оцепивших все этажи автоматчиков.

— Весело у вас, я смотрю, — Карина слушала почти с открытым ртом.

— Да это не у нас, это в Таможне. Я потом материал классный написал о задержании. Комментарий взял у ментов.

Сергей еще с первой встречи заметил, что она на него смотрит заинтересованно. После рассказанной истории глаза девушки горели, она требовала еще интересных случаев, просила поведать про работу журналистов. Литвинов умел интересно излагать, подсесть на уши, как говорится… Да только в отношениях ему все равно не везло.

Она приятно пахла цветами и медом, ему нравилось сидеть рядом с ней, нести ерунду, она часто смеялась, спрашивала и уточняла. Парочка прошлась в большой супермаркет, находившийся через дорогу, купили кофе, Сергей закурил. По пути он встретил нескольких знакомых, пообщался с ними. Карине казалось, что он очень популярный и крутой журналист. Ей не исполнилось еще и восемнадцати лет. В этом возрасте все воспринимаешь обостренно, с максимализмом. Сереге и делать уже ничего не требовалось, чтобы она окончательно влюбилась в него.

Он не запомнил, что происходило дальше. Вечером, валяясь дома на диване, Литвинов думал только о ней, не заметив, как девушка прокралась и поселилась в его мыслях. Он все понимал, видел ее взгляды, сам пускал слюни по ее фигуре. Но он сдерживался. С той самой их первой встречи. И причина была только одна — он не верил в отношения, в любовь. Он не хотел перемен. Сейчас, оглядываясь на свой полуразрушенный из-за женитьбы Саши и отъезда Алены мир, Сергей думал, что пора попробовать пустить в него нового человека, раз уж перемены неизбежны. Пусть будет она. Она красивая и добрая, маленькая и наивная. И проблем с ней, наверняка, не оберешься. А вдруг она сможет восстановить утраченное равновесие и заполнит нарастающую пустоту?

В октябре они решили жить вместе, не говоря ничего ее родителям. Маме и папе Сергея пришлось все рассказать, потому что они заметили бы долгое отсутствие сына и начали бы что-то подозревать. Сложно не заметить отсутствие целого человека в квартире. Карина только месяц прожила в общежитии. Квартиру сняли рядом с университетом, в районе Восточного рынка. Совместная жизнь оказалась чрезвычайно интересной, она показала новые грани счастья в жизни человека. Им нравилось друг с другом, бытовые проблемы начались лишь через полгода. Но, несмотря на них, парочка все еще наслаждалась. Они весело проводили время, осень выдалась очень романтичной. Вечерние прогулки по длинным желтым улицам, под опадающей листвой и аккомпанемент далекой теплой музыки, утренние посиделки на лавочках возле университета, дождливые дни с теплым чаем и приятным дымом сигарет.

Сергей с каждым днем любил ее все больше, растворялся в ней, мысли его возвращались всегда к Карине. Она пыталась учиться, завела много знакомств в вузе, иногда ходила в клубы, пока он работал. И вроде жили душа в душу. Он не хотел замечать, что разговор все чаще сводился к деньгам, которых не хватало. Не катастрофично, но постоянно. Этот вопрос разрушил многие молодые семьи, вбил клин в тысячи крепких отношений. К сожалению, на зарплату молодого журналиста трудно прокормить себя, не говоря о других.

И тихое счастье превратилось в постоянное высасывание и требование денег со стороны Карины. Она хотела познать все стороны жизни, причем, не бедной, увидеть мир, быть не хуже других девушек, ездить заграницу несколько раз в год, а он писал свои статейки, мотался в командировки, время от времени посвящал ей четверостишия. Со временем она заставила его чувствовать себя ничтожеством. Обычно веселый, даже во время черных полос в жизни, Сергей теперь находился в глубокой депрессии. Парень начал искать более высокооплачиваемую работу, пробивал по немногочисленным связям теплое местечко где-нибудь у кормушки… Но суетиться было уже поздно. Карина оказалась не такой простой и искренней, какой рисовалась она в замыленных глазах Литвинова, она добилась своего. И нашла себе богатого ухажера, которым оказался молодой бизнесмен Максим Семеницкий.

Серега до последнего пытался исправить их отношения, но конкуренции «с мешком денег», как он говорил, не выдержал. Домой вернулся поверженным рыцарем любовных баталий. Его уничтожили, и тогда он повзрослел и понял, как устроен мир. Ему стало тошно и несколько дней он не появлялся на работе. Уехав в деревню к дедушке, он пил в одиночестве. Тогда он возненавидел этого Семеницкого Максима Викторовича. Закончив пьянствовать, он попытался найти его, чтобы разочек съездить ему по морде, хотя это уже ничего бы не изменило. Но случайно от общих знакомых узнал, что Карина с перспективным предпринимателем больше не отдыхает, он ее использовал и выкинул. В тот момент немного повзрослела она, однако в отличие от Сергея не стала злоупотреблять алкоголем, заменив спиртные напитки многочисленными партнерами. Каждый снимает стресс как может.

Для молодого газетчика весь мир стал унылым и отвратительным. С тех пор мало что радовало. Он постарался оставить все в прошлом, ненавидя себя за бедность, ее — за корысть, Семеницкого — по факту. Так закончились его первые серьезные отношения, первая взрослая любовь. Так она заканчивается у многих, и работники прессы не исключение.

 

Профессия

Друзья сидели во дворе Сашкиного дома. На площадке веселились дети, играли в догонялки, иногда матерились, не обращая внимания на взрослых, наступал тихий вечер, со стороны трассы за многоэтажным домом доносились звуки пролетающих машин, цивилизация не давала забыть о себе, из окон общежития кричали в пьяном угаре студенты. Серега и Сашка через силу цедили слабоалкоголку, рассказывали смешные истории и вспоминали прошедшие в университете годы.

Хитальченко был мрачнее, чем Grumpy Cat. Без сомнений, его тревожили мысли о чем-то. Сергей видел, но не спрашивал в чем дело. Пусть друг дозреет, сам расскажет. Выбросив очередную бутылку в урну, Саша произнес:

— Серый, я решил уйти из журналистики. Увольняюсь с телеканала.

Сергей опешил, новость его огорошила и первые несколько секунд он пытался переварить информацию.

— Уйти? Почему?

— Да потому! Потому что на зарплату хрен проживешь. Устал от этого. Еще Настя недовольна постоянно, требует, чтобы больше зарабатывал. А сейчас попробуй найти нормальную зарплату.

— Моя Карина… ну, в смысле, когда я с ней встречался, тоже постоянно ныла, что денег не хватает. Видите ли, с милым в шалаше только неудачницы живут. Потом нашла себе… Саня, забей на все, не слушай никого. Журналистика — это твое. Я видел твои репортажи и сюжеты, тебе не стоит бросать эту работу.

— Я и не слушаю. Не обижайся, но я немного жестче тебя и не позволю бабе собой помыкать… Только сам понимаю, что дальше — тупик. Здесь в Луганске я не поднимусь по карьерной лестнице, только если повезет. Это надо в Киев ехать. Но там и своих хватает.

— Может и так. Тут карьерный рост только контрабандисты имеют.

— И гомики. Причем, на любой работе.

Ребята засмеялись.

— Меня окончательно добило решение руководства нагрузить меня еще работой, — сказал Хитальченко. — И хрен бы с ней. Но платить за дополнительную нагрузку они не собираются. Говорят, мол, опыт получишь. За что я жить должен никто не думает?

— Да, опытом сыт не будешь.

— Ага, ореол романтики в нашей профессии рассеивается, когда нечем платить за квартиру.

Они посидели еще немного и разошлись. Сергей побрел по улице в сторону центра, обходя ямы на тротуаре, заделывать их власти не спешили. Он шел и думал о том, что все в нынешней жизни упирается в деньги, что именно они являются мерилом успеха, ну и число подписчиков и друзей в социальных сетях. Возможно, так и надо. Мир имеет удивительное свойство постоянно меняться, при этом оставаясь неизменным по сути. Золотой телец испокон веков правит людьми. Да и черт бы с ним. Конкретному человеку что делать, когда из-за денег рушиться семья, когда бедность превращает в замкнутого изгоя или толкает на бандитский путь?

Литвинов проходил мимо дома и будто впервые заметил большую табличку «Квартира-музей писателя Владислава Титова». Это был один из любимых авторов молодого журналиста. Повесть «Всем смертям назло» дышала неимоверной силой, показывала несломленный дух человека. Наверное, только в советское время человек без рук мог стать писателем и заново найти свое место в жизни, мог не бояться быть брошенным на произвол судьбы.

Сергей дошел до остановки и сел в автобус, который быстрыми прыжками через ямы и кочки, будто блоха, понес его домой. Он смотрел на ночной город, замечая в окнах силуэты людей, сколько судеб и сколько драм скрывали эти окна. И большинство проблем сводились к деньгам. Выпившие компании шатались по центру города, курсируя от одной летней площадки к другой. Город наблюдал за течением этих мелких жизней, жалея их, но не имея возможности повлиять на свой народ. Чем можно измерить величину человека?

Домой отчаянно не хотелось. Резко вскочил с места во время остановки, выйдя на рынке. Взяв в киоске бутылку пива, парень побрел через парк в сторону эстакады. Сергей часто погружался в воспоминания, любил бродить в это время по городу, с которым чувствовал родство, ощущал, как его укрывают добрые тени многоэтажек, растворяя в себе и давая защиту. Пиво он не открывал, потому что на улицах уже запретили распитие алкоголя. Однако были места, в которых еще можно было это сделать. И заодно полюбоваться городскими пейзажами. Сергей пришел к памятнику, который находится возле мэрии и перед эстакадой, оканчивающейся железнодорожным вокзалом. На этой площадке издавна собирались неформалы и рокеры, у постамента по ступенькам прыгали скейтеры, чуть ниже молчали одинокие эмо, которых оставалось все меньше и меньше. На лавочках сидело несколько больших компаний, которые не стесняясь пили и шумели. Милиция иногда, конечно, подходила сюда, но благодаря открытому пространству патруль было видно издалека, поэтому все успевали попрятать бутылки и, по возможности, дыша через уши, притвориться трезвыми.

Став подальше от всех, Литвинов открыл бутылку и сделал глоток, после которого сразу скривился. На душе было паршиво. Он забрался на скамейку, стал в полный рост и смотрел вдаль, до горизонта блестели огоньки домов и фонарей, можно было разглядеть движущиеся машины, носившиеся по холмам и вертикальным улицам Камброда. Когда-то в этом районе Луганска родились дедушка и бабушка Сергея, его мама, там жили много троюродных братьев и других родственников, которых он видел редко.

Ему не нравилось решение Сашки поменять не только место работы, но и сферу. Именно Хитальченко начал первым из них работать еще вовремя учебы на четвертом курсе. Сначала он стажировался на одном телеканале, где журналистов любили смешивать с грязью, выделяя им вместо зарплаты сущие копейки. Затем перешел на другой канал, быстро учился и делал неплохие репортажи в новостной блок. Совсем недавно Сашка стал писать длинные сюжеты в итоговую программу, которую показывали по воскресеньям. Сергей знал, что его другу безумно нравится все это и, если бы не обстоятельства, он ни за что не бросил бы работу. Сам Литвинов, поборов врожденную стеснительность, набравшись уверенности, на пятом курсе устроился корреспондентом на один из сайтов. Саша был первопроходцем, его уже знали в этой касте. И теперь он из-за денег уходил из журналистики. «И это, наверное, закономерный итог в нашей профессии», — подумал Сергей.

* * *

— Здорово. Как дела? Че не звонишь? Как работа? — голос Хитальченко прерывался, связь барахлила.

— Привет. Да денег на счету нет. Все никак не пополню. Дела нормально, приболел только. У тебя как жизнь? Что там с работой?

— Плохо, что болеешь, выздоравливай. Да у меня все нормально пока. Заступил в смену, вот уже несколько выходов было. Когда Жека говорил, что работа трудная, я зря не поверил.

— Тяжело? Какой у тебя там график? Когда встретимся? — спрашивал Сергей.

— График — два через два. В понедельник полдня отработал, пришлось отпроситься, потому что глаз болел. Вчера выходил отрабатывать. Ну, тяжело, но должен втянуться. Вообще, конечно, многие не выдерживают. Вчера буквально одну девочку до истерики довели, рыдала как белуга.

— Почему? Я смотрю, весело у вас там.

— К нам звонят разные люди просто, в этом все дело. Меня одна в первый день выхода так довела, что я сам чуть не разрыдался. Была бы рядом — огрел бы стулом по спине эту сволочь.

— Ну с людьми всегда тяжело работать, — хмыкнул Сергей.

— У меня такое чувство, будто они считают, что у нас тут есть две кнопки. Зеленая — выплатить им зарплату, а красная — скоммуниздить деньги. Вот я сижу и играюсь, по их мнению, этими кнопками.

— Надо будет позвонить тебе и довести до слез. Буду говорить: «Блондинчик, где моя карточка, чувак!» — рассмеялся Серега.

— Меня не доведешь, у меня психика крепкая. Я даже с той козой разговаривал спокойно, хотя и закипал весь внутри. Многие из наших орать в ответ начинают на клиентов, но, как правило, долго они не работают. Все звонки записываются.

— Ну ты держись. Есть такой прием психологический, если задолбали клиенты и ни хрена не объяснишь им, то просто повторяй одно и тоже.

— Вообще я очень даже понимаю людей, которые к нам звонят, — вздохнул Сашка. — У меня вот есть две карточки. Одну давно сожрал банкомат, а вторую я сделал, когда поступил на работу сюда. Так вот, сегодня скинули первые бабки и, прикинь, они пришли на карту, которую захавал банкомат. Вот как? Я же спрашивал, когда оформлял карточку, куда деньги будут поступать. Мне ответили, что на новую. Ну я по интернету перекинул деньги со старой на эту. Но многие же, особенно старики, не умеют этого делать.

— Так ты первую зарплату получил? Надо обмыть!

— Мне только за обучение пока скинули. Обещают неплохие деньги. Просто у нас предусмотрено много штрафов. Опоздал на работу хоть на минуту — штраф, вышел в туалет и был там более пяти минут — штраф. Обед вместо тридцати минут идет всего двадцать. Значит, ешь ты такой и вдруг понимаешь, что уже оштрафован. И это я назвал первое, что вспомнил. А так там за каждый косяк деньги снимают.

— Да, строго у вас там все. Прямо тоталитарная система.

— Это писец. Здесь полностью электронный контроль, все фиксируется. Сказал что-то не по шаблону клиенту…

— Штраф! Да я понял уже, заткнись! — захохотал Литвинов.

— Зато когда втягиваешься, работаешь уже на автопилоте. Я вот потихоньку привыкаю, хоть и диковато это все. Но есть возможность хорошие деньги заработать. Ребята поднимают и четыре, и пять штук. Ставка плюс звонки.

— Классно, что есть ставка.

— Ага, а звонки непрерывным потоком идут. Чем быстрее обслужишь клиентов, тем больше заработаешь.

— Это хорошо, но режим у вас жесткий.

— Поэтому и текучка большая, люди не выдерживают, всего месяц-два и увольняются. Тут нужен особый склад психики.

* * *

Но Сашка долго не выдержал, проработал два с половиной месяца и ушел оттуда. Нервное напряжение было слишком высокое, постоянно выматывали люди, которым нужна консультация. Многие звонили поругаться. И постоянно в трубке звучали обезличенные голоса, отдававшие свой заряд негатива.

С зарплатой и перспективами карьерного роста вышло не все так радужно, как обещали. Заработать нормальные деньги с таким обилием штрафов оказалось невозможно. Тех, кто получал по пять тысяч было пару человек, а в колл-центре трудились несколько десятков сотрудников. Очередное застойное болото.

Еще пару месяцев Сашка пробовал себя в разных профессиях и сферах — охранник, сторож, грузчик, продавец-консультант, менеджер по салфеткам, супервайзер в зоопарк, бармен в доме престарелых… У него голова шла кругом, ощущение мира стало фантасмагорическим, он мог поклясться, что все указанные вакансии существуют.

В начале осени друзьям удалось снова встретиться в знакомой компании. Они сидели в пиццерии и традиционно отмечали первое сентября, хоть давно окончили все учебные заведения. Как и в старые добрые школьные времена неизменно пили водку. Компания понимала, что тут важны традиции и не могла их нарушить. Правда, раньше все по дворам и подъездам сидели, а теперь, пусть и редко, но могли позволить себе отдохнуть в более-менее приличном месте.

Сергей и Саша вышли покурить.

— Я возвращаюсь, — заплетающимся языком сказал Хитальченко.

— Мы же только вышли на свежий воздух, — не понял поддатый Литвинов.

— Не-е-е. Я в журналистику возвращаюсь. Меня уже пообещали взять на телеканал.

— А, да. Ты же уходил куда-то…

— Я счастья уходил искать, — философски ответил Сашка. — Но в деньгах счастья нет. Оно — в любимом деле, в пользе…

— В Польше? Давай туда махнем тогда, — нес пьяную чушь Серега. — Нас там примут…

— Да не в Польше, а в пользе, которую приносит человек своей работой.

— Настя тоже так думает? — слегка язвительно заметил друг.

— Да она успокоилась малость.

— Женщины…

 

Черные копатели

Настала чудесная пора, очей очарование. Деревья стали готовиться ко сну, отбрасывать увядающие листья на радость дворникам. Но сентябрь баловал теплой погодой лишь пару недель, после которых степные ветра ворвались в город, принеся дождевые тучи, готовые разродиться многолетним ливнем, как в Макондо. Сергей наслаждался запахом, какой обычно бывает перед дождем. Ему не хватало рядом девушки, с ней он мог бы коротать вечера, которые постепенно отбирали время у дня. Ему не хватало Карины.

Начался сезон дождей. Город преобразился, избавившись от назойливой пыли, наполнившись запахом озона. Мокрый асфальт отбрасывал блики, отражал цветные картины насыщенной жизни города. Литвинов каждое утро, специально забывая дома зонт, ехал на работу под звуки панк-рока. Обычно он слушал более мелодичную музыку, но сейчас уши требовали беспрерывной игры барабанов. «Надо потом будет скачать африканское что-нибудь», — думал Серега.

В редакции парень выпил утренний кофе для бодрости, поболтал с девчонками и погрузился в работу, мониторя бездонную всемирную паутину в поисках темы для нового материала. Через полчаса его позвал главный редактор.

— Тут тема одна нарисовалась. Насчет копанок. Звонил нам один пожилой активист. Оксюморон, но в нашей жизни все возможно. В общем, созвонись и разберись. Может что интересное будет. Вот его контакты.

Сергей переписал телефон и адрес электронной почты пенсионера по имени Геннадий Васильевич Худобин, который возглавлял клуб рыболовов «Карп». Позвонил, намереваясь узнать, стоящая ли тема для материала. Они поговорили, пенсионер пообещал подробно все показать и рассказать на месте. Ну, ладно. Сергей сказал шефу, что едет по работе. Путь предстоял в знакомый и нелюбимый Красноград, вернее, в село под ним.

Воздух был свежий, насыщенный влагой, асфальт уже успел подсохнуть, но на землю лучше было не ступать — увязнешь. Журналист проверил сумку. Там покоился неизменный набор «юного корреспондента» — блокнот, диктофон и фотоаппарат. После этого пошел на остановку и поехал на автовокзал, где купил билет на маршрутку до Краснограда. Дорога была быстрой, солнце не докучало, музыка приятно стучала в барабанные перепонки.

Копанка — это нелегально вырытая шахта, в которой добывают уголь или другие полезные ископаемые. Поскольку Донбасс является угольным краем, здесь они широко распространены. Люди, которые добывают уголь таким образом, сильно рискуют жизнью, потому что часто случаются обвалы земли. Однако мужики все равно идут работать, в селах и районах нормальной работы мало, в легальные шахты устроиться довольно трудно. Милиция постоянно рапортует о том, что прикрыта очередная нелегальная выработка. Но возникают новые. Копанки не только опасны для самих работников, но они приносят вред и окружающей среде, мешают жителям села, возникает опасность провала в земле.

На последней перед Красноградом остановке Серега вышел из маршрутки. Его уже ждал невысокий, но крепкий седой старичок с доброй улыбкой. Они сразу узнали друг друга.

— Здравствуйте, — сказал журналист. — Ну что, где копанка?

— Пойдем, сейчас все покажу да расскажу.

Они пошли виляющими улицами мимо заваливающихся домов, иногда встречались неплохие, зажиточные коттеджи. Легко моросил дождь. Вышли к большому пруду.

— Раньше здесь был питомник, а также казацкое поселение, — рассказывал Геннадий Васильевич. — Мы с единомышленниками собрались и создали общество рыболовов. Наша цель — возродить городскую зону отдыха. Нам навстречу даже пошел мэр Краснограда. Мы выиграли проект, нам выделили 50 тысяч гривен на создание сказочного городка на городском пруду. Начали обустраивать городской ставок, люди приходят сюда отдыхать, ведь до Донца тридцать километров, а покупаться всем хочется.

Худобин рассказал Сергею, что в воскресенье увидел на вершине одного из холмов работающий большой желтый экскаватор. Пенсионер позвонил товарищам, которые приехали посмотреть.

— Оказалось, что там на бугре вторая вентиляционная сбойка шахты, которую закрыли в 1973 году, — рассказывал Геннадий Васильевич. — Там уклон более 200 метров, под углом 30 градусов. А пласт угля находится как раз под городским ставком. Если черные копатели начнут добывать уголь, будут пересечены родники, а значит, исчезнет и водоем. А ведь это место официально объявлено зоной отдыха. Но всем плевать. Вот я и обратился в газету вашу. Может хоть так удастся изменить ситуацию.

Литвинов шел и записывал слова Худобина на диктофон, попутно делая фотографии водоема, холма и природы. Да, тут было действительно хорошо. Все портила непогода. Было бы лето, с удовольствием искупался. Вода в пруду чистая, десятки жителей приходят насладиться выходным днем в этом месте. Рядом живописные холмы и поляны, зеленеющие летом. Даже сейчас, в начале октября, журналист и пенсионер приметили компании, приехавшие на шашлыки. В десятке метров от берега Литвинов заметил сказочный городок для детей, где можно было разглядеть маленький декоративный театрик под соломенной крышей, избушку на курьих ножках и известных сказочных персонажей.

Сергей и Геннадий Васильевич месили грязь, стараясь наступать на выцветающую траву, пересекая образовавшееся после дождей болото, с трудом по такой дороге забрались на возвышенность и увидели штрек, закрытый в далеком 73-ем году. Вокруг — горы земли и глины. На мокрой грязевой дороге видны следы от гусениц экскаватора, избороздившего окрестную территорию. Прямо у них под ногами оказался огромный, в несколько метров глубиной, вырытый копателями котлован. Картина впечатляла, ведь все это сделали за один день.

— Ты понимаешь, я хочу для детей сделать место хорошее, для жителей. Надо почистить и оживить родники, чтобы была естественная живая вода. Вон тот берег надо деревьями засадить. После распада Союза все постепенно в упадок приходит. А я так хочу остановить это, сделать доброе дело. Хотя бы на этом клочке земли.

Они обошли округу, болтая еще о вреде копанок, Сергей мало знал о них, поэтому внимательно слушал, а иногда писал на диктофон то, что могло пригодится в материале. Вся нужная информация была собрана и можно было ехать в редакцию. Или домой. Время уже — половина четвертого. Журналист попрощался с Худобиным и вовремя оказался на остановке, маршрутка как раз подъехала.

Тучи собирались в очередной раз плеваться в людей дождем. На душе было зябко, а на улице — отвратительно. На ботинки огромными кусками прилипла грязь, неудобно в таком виде показываться на людях. Сергею понравился старик, он был искренним и добрым. Современные люди сейчас совсем другие, у них иные ориентиры и критерии успеха. А Геннадий Васильевич еще из того поколения, которое больше всего ценило работу, не могло сидеть без дела. Несмотря на свои годы, нынешние пенсионеры — люди действия, а молодежь ведет малоподвижный айфонный образ жизни. В самом разгаре мода делать селфи. Серега смотрел на природу, независимую и гордую, постоянно унижаемую и уничтожаемую человеком. «Лучше бы деревья и озера фоткали, чем свои противные рожи», — думал он.

Худобину надо постараться помочь. «Сделаю все, что в моих силах», — решил парень. В наше время на справедливость и помощь государства рассчитывать очень наивно. Система защищает, прежде всего, саму себя. Достучаться до начальников сложно, если ты простой человек. Но если журналист, то есть шанс. Может быть поэтому многие приходят в эту профессию — менять мир вокруг себя в лучшую сторону. Пусть звучит наивно, но в университете Сашка и Серега мечтали именно об этом. Писать резонансные материалы и принуждать чиновников выполнять свою работу (именно так) — чинить дороги, обустраивать школы и детсады, покупать оборудование в больницы. Реальность оказывается жестче наивных фантазий, романтический налет быстро проходит, но возможность, функция у журналистов все же остается. Многие ненавидят корреспондентов, обвиняют в пропаганде и вранье. «Пусть так. Наверное, это заслуженно, — размышлял Литвинов. — Но если удастся спасти этот несчастный ставок, то я не зря всем этим занимаюсь».

Он приехал домой, включил компьютер и собрался было поработать, но мама заставила его чистить грязные ботинки.

— Ну мам! Мне почти двадцать пять лет…

— Какая разница? Должна быть чистота!

После этого наказания, Сергей все-таки добрался до компьютера, скинул всю собранную сегодня информацию в папку, которую назвал «Черные добытчики». Затем включил редактор для обработки фотографий, на которых не везде получилось хорошее освещение. Он менял насыщенность и освещенность, добиваясь нужного качества снимка. Раньше этого делать не требовалось, но с недавних пор черно-белая газета, в которой работал Литвинов, стала цветной. Поискав немного в интернете, записал в блокнот некоторые телефоны чиновников, как районных красноградских, так и луганских. Если что, в редакции можно у коллег спросить и личные номера.

На следующий день Сергей сделал все необходимые звонки, чтобы помочь в решении вопроса о незаконной выработке угля. Взял по телефону комментарий у заместителя мэра Краснограда:

— У нас есть специальная выездная группа, которая занимается такими вопросами Обращения случаются время от времени. Вообще-то, ставок — это территория района, а не города. Но спасибо за звонок и информацию. Сейчас напишем письмо в райадминистрацию и в прокуратуру. Проведем рейдовый выезд и зафиксируем.

Действительно, в среду выездная группа прибыла осмотреться на месте. В результате был составлен акт о правонарушении, после чего документы должны были передать в соответствующие инстанции для реагирования. Движение, чтобы не допустить уничтожение водоема, началось. Появилась надежда, что нелегальным разработчикам недр не удастся осуществить свои незаконные планы.

Сергей написал хороший материал, который заканчивался так: «Инициативных и неравнодушных жителей хватает. Работа потихоньку, но делается, территория становится лучше. Вопрос в том, продолжится ли положительная тенденция в развитии отдыха в шахтерском городке. Не погубят ли черные копатели все благие начинания? Получается, что в нашей стране любой может прийти и делать то, что ему заблагорассудится. Власти Краснограда и района постараются пресечь незаконную коммерческую деятельность. И, будем надеяться, что у них это получится».

Журналист был доволен, материал вызвал небольшой резонанс в обществе и властных кругах. Хотя информация о незаконных копателях периодически появлялась, но тут дело было, фактически, в экологической катастрофе локального масштаба. В общем, на душе у Сергея было хорошо от проделанной работы.

Тем сильней удивил его звонок от Худобина через несколько дней. Чувствовалось, что голос пенсионера возбужден, слышалось негодование:

— За статью — спасибо. Сергей, но ведь работы продолжаются! Вон экскаватор на холме, машина ездит. Как же так?

— Вы, Геннадий Васильевич, успокойтесь сначала. Да, ситуация паршивая… Ладно, разберемся. Вы наблюдайте, а завтра я снова приеду.

К сожалению, обращение в официальные инстанции, к мэрам и их заместителям не всегда приносят желаемые результаты. Особенно, когда речь идет о больших деньгах и незаконном бизнесе. Литвинов чертыхнулся. «Наивный дурак. Что ты можешь изменить? Видимо, акт не дошел ни до прокуратуры, ни еще куда-то там», — злобная улыбка скривила его губы.

И что теперь делать? Злоба сменилась ощущением бессилия. Серега был растерян. Он вышел в курилку и задумчиво смотрел на страдающий под скорострельным огнем ливня карниз, выпускал колечки дыма, несколько раз заваривал кофе. И сквозь нарастающую апатию и разочарование к нему пробилась отличная мысль. Его материал о той копанке был эксклюзивом, про это никто больше не написал. Следовательно, надо сделать так, чтобы обратить на эту проблему внимание как можно большего числа СМИ. И начнем, конечно, с чернявого цыганенка.

— Привет, братишка! Хочу тебе одну тему подкинуть для новостей, — позвонил Сашке. Кратко изложил приятелю суть проблемы. Тому идея понравилась, они договорились завтра вместе поехать к Геннадию Васильевичу и заснять копанку. Это было удобно, потому что для таких вещей на телеканале имелась служебная машина.

Собрался целый десант, состоящий из двух журналистов, оператора и водителя. По дороге Сергей подробно рассказал о своей первой поездке сюда.

— Ну, тут сложно все, сам понимаешь, — сказал Саша. — Помимо официальных властей есть неофициальные. Или это вообще одни и те же люди. Ну посмотрим. Во всяком случае, сюжет должен получиться интересный.

Но они получили даже больше, чем ожидали. Приехали к Худобину, который очень обрадовался такому большому количеству людей.

— Надо было сразу телевизионщиков звать, — рассмеялся он. Фраза немного кольнула самолюбие Сергея. Затем Геннадий Васильевич продолжил. — Вам повезло, экскаватор сейчас работает, слышите шум?

Ребята переглянулись — сейчас начинается самое интересное. У каждого из них промелькнуло в голове, что это настоящая журналистская удача.

— Туда можно как-то подъехать на машине? — спросил Сашка.

— Да, там накатанная дорога есть, со стороны трассы, я покажу.

Все загрузились в автомобиль. Водитель развернулся и направился назад, в сторону Луганска, как показал Худобин.

— Надо перекрыть дорогу машиной, чтобы экскаватор не смог выехать, — сказал Саша водителю. — Тогда у нас появится шанс заснять их, а может даже задержать.

— Тогда надо позвонить в милицию. Пусть реагируют! — предложил Сергей, после чего достал мобильник и вызвал правоохранителей. — Сразу бы взяли ментов.

— Да, тут мы лоханулись.

Вышли из авто недалеко от вырытого котлована, машину поставили поперек накатанной дорожки. Оператор настроил камеру, вскинул ее на плечо, Серега достал фотоаппарат. Для ничего не ожидающих рабочих появление журналистов оказалось настоящим кошмаром — из-за лысеющих кустов выбирается компания с камерами, микрофонами и уверенно направляется к ним. Сашка понял, что экскаватор скрылся чуть раньше их приезда, видимо, почувствовал неладное. Быстрей всех в нестандартной ситуации сориентировался «надзиратель», типичного вида бандит из 90-х годов, в черной куртке и спортивных штанах. Он не стал кидаться с кулаками, а ловко запрыгнул в «девятку», завел мотор и собрался уезжать.

«Тебя ждет небольшой сюрприз», — подумал Хитальченко. Однако, к его удивлению, машина поехала не в сторону трассы, а в посадку. Через несколько секунд авто разогналось, не обращая внимания на ухабы и неасфальтированную дорогу, скрылось среди деревьев. Гнаться за ним уже не было смысла — и оператор, и Сергей засняли номера машины. Если милиция проявит расторопность, то автомобиль быстро найдут.

— Зачем же вы природу портите? — обратился Литвинов к мужикам, которым было лет по пятьдесят, вид у них был потрепанный и являлись они, скорее всего, местными забулдыгами, которым нужны были деньги.

На удивление оперативно подоспели милиционеры, не зря Сергей сказал, что является журналистом. Они-то и задержали трех работяг. Журналисты пообщались с правоохранителями, которые их хотели по-тихому сплавить. У Сашки создалось такое ощущение.

— Нет, подождите, — сказал он. — Мы засняли и главного у них тут, есть его номера. Почему вы этим не интересуетесь? Объявляйте план «Перехват» или как там у вас. Давайте, хватит на казенные деньги…

Милиционеры посмотрели на наглого парня обалдевшими глазами. Один из них явно собирался что-то сказать, но старший одернул его.

— Да, сейчас все сделаем. Поехали в отделение.

— Конечно, поехали. Секунду. Надо снять картинку. Серый, дай мне комментарий, как очевидец, расскажи, что произошло. Да не там. Вон напротив ямы этой стань. Вот.

Установили видеокамеру и Литвинов кратко и четко поведал о случившемся ранее, предыстории конфликта и сегодняшней поездке. Он не первый раз появлялся в сюжетах друга и привык выступать в роли прохожего или недовольного жителя.

В милиции все участники этого небольшого приключения дали показания, рассказали об увиденном, Сергей поделился фотографиями с запечатленной машиной. При этом капитан узнал авто и усмехнулся.

Худобин пригласил проголодавшуюся команду к себе в домик. Парни, конечно, согласились. Жилище было снаружи небольшим, но внутри просторным. Советские серванты, скрипящие кресла, черно-белый телевизор. Халупке требовался основательный ремонт. Компания уселась за стол, пока Геннадий Васильевич делал чай.

— Да, хороший выезд. Классную тему подкинул, — Саша остался доволен поездкой и в предвкушении отличного телесюжета потирал руки.

— Посмотрим, что мы сможем изменить.

— Да ничего, — хмуро отозвался престарелый водитель. — Первый раз что ли такое.

Но ребята не обратили на его слова внимания, они были в предвкушении, если не чего-то великого, то значимого — точно.

— Старший у них ловкий оказался, — посетовал Сергей. — Быстро улизнул. А мог бы и в драку кинуться. Или передавить нас на своей «девятке».

— Тогда это уже какой-то боевик был бы.

— Интересно, кто у них крыша?

— Крыша-то? — отозвался принесший чай и сладости Худобин. — Так он всем известен. Есть такой тут — Семеницкий. Царек местный.

— Что? — не поверил ушам Сергей.

— Да бизнесмен один, он много чем занимается, нелегальным бизнесом в том числе. Не только в Краснограде, но и в районе. Это все знают, в милиции, в администрации. Но у него на уровне области все схвачено, поэтому не трогают его.

— Саня, пойдем покурим.

 

Противостояние

Они вышли из теплого дома в прохладу осени, хмурыми тучами встретившей их. Уже вечерело. Они зажгли сигареты и немного помолчали.

— Я смотрю, ты постоянно с ним пересекаешься, — сказал Хитальченко.

— На кой бы он мне нужен был. Урод этот. Ты прав, судьба сталкивает меня с ним с завидным постоянством, — ответил Сергей. — Теперь появилась возможность досадить ему.

— Думаешь закрытие копанки по нему сильно ударит?

— Да мне неважно. Сам же здесь живет и гадит в своем родном городе. Не понимаю я таких.

— А что тут понимать? Для них деньги важны, у них нет Родины. Думаешь, город имеет значение для семеницких? У них квартиры в Киеве и заграницей. Что им до этих подыхающих городков? Надо выжать побольше, пока те совсем не загнулись. Это их логика.

— И для пиара откроют пару домов и площадок. Благотворители гребаные. Пыль в глаза пускают. Чтоб их. В статье я пройдусь по нему.

— У тебя нет достоверной информации. Может в клевете обвинить.

— Да и пусть. Сошлюсь на свои источники. Мы ведь можем не раскрывать их. Подпорчу ему репутацию. К тому же, скоро выборы в областной совет. И, насколько я знаю, Семеницкий туда пролезть хочет. Зацепиться есть за что. Глядишь, в облсовете будет меньше нечисти.

— Скажи, это все из-за Карины?

— Нет, она ни при чем. Всему причина — озеро, ставок этот, люди, которым это место важно, Худобин. Ну, а ненавижу я его — да, из-за Карины. Но сейчас это к делу не относится.

Начал накрапывать небольшой дождик. Тьма сгущалась над селом и городком. Пора было собираться.

— Все-таки, мы делаем правильное дело. Посмотрим, может получится, — подытожил Саша.

Они зашли в дом и позвали своих товарищей. Те быстро допили чай и вышли. Геннадий Васильевич провожал их. Сделался он почему-то грустным.

— Ну, держите нас в курсе того, что тут происходит. И мы вам сообщим, если чего-то удастся добиться, — прощался Сергей.

— Да, хлопцы. Приключений вам старик подкинул. Но это наше дело, каждому свое, — бубнел Худобин. — Вы приезжайте, если что.

— Хорошо, до свидания.

Журналистский десант погрузился в машину и умчался в Луганск. Старик еще долго смотрел им вслед, о чем-то переживая, предчувствия плохие стали мучить его.

Сергей работал над статьей весь вечер. Писал язвительные пассажи в адрес властей под дробь капель за окном. Он чувствовал свою значимость, свою правоту и веру в дело. Журналист снова был доволен проделанной работой, постоянно переписывал и переделывать свой материал. Утром в редакции написание и совершенствование статьи продолжилось. Парень был уставший и не выспавшийся. В обед позвонил Сашка и сказал, что сюжет выйдет в ближайшем выпуске новостей. Сергей включил редакционный телевизор, он хотел посмотреть, какой «боевик» удалось снять оператору. Ну и хотел увидеть, как сам он смотрится в кадре. Сюжет получился отличный, редактор краем глаза тоже увидел по телевизору его и похвалил Сергея. «Хорошо, сейчас я доделаю свою разгромную статью в этот номер. Она будет более развернутой», — радовался он.

На следующий день вышел свежий номер газеты с большим материалом Сергея Литвинова на полторы полосы. Ему казалось, что все идет отлично. Должен появиться больший резонанс, чем в прошлый раз.

Но дальше началась черная полоса…

Сергей после работы пошел прогуляться в центр города, он курил одну сигарету за одной, смотрел на появляющиеся звезды, слушал приятный гул машин, людское щебетание. Забрел в небольшой скверик в центре. Молодежь занималась своими ежевечерними необязательными делами.

На мобильный позвонили. Журналист не посмотрел кто это, а сразу взял трубку и услышал негромкий злобный голос:

— Ты зря заварил эту кашу, сопляк. Тебе не поздоровится, звезда телеэкрана…

Сергей среагировал моментально, он быстро искал в настройках диктофон, хотел записать угрозы в свой адрес.

— Так что будешь теперь расхлебывать, — и услышал гудки.

Записать он ничего не успел. Посмотрел на дисплей телефона — номер не определился. Вот лажа. Инстинктивно Сергей осмотрелся вокруг. Несколько компаний в дружном гуле перекидывались матерными криками, бомжи рылись в мусорках, попрошайничали. И никого подозрительного. Да и откуда им здесь взяться. «Вряд ли за мной следят», — подумал он.

Серега все же разволновался. За всю его недолгую карьеру в журналистике с ним не происходило подобных ситуаций. Он резкими движениями достал пачку из узкого кармана джинсов и закурил, после чего начал тереть виски — разболелась голова. Через несколько мгновений он пришел в норму, избавившись от волнения. «Наше дело — правое», — успокоил себя журналист.

Затем набрал Сашку:

— Тебе никто не звонил?

— Нет, ты вот звонишь. А кто должен?

— Да так. Ты еще на работе? Подходи к «журавлям».

— Что-то случилось?

— Ну как тебе сказать. Только что я получил свою первую угрозу за профессиональную деятельность. Это надо обмыть! — Сергей старался говорить спокойно, но Саша уловил в его голосе тревогу.

— Хорошо. Я как раз выхожу с работы.

Наваливающаяся темнота приносила тревогу, деревья шуршали листьями, будто перешептывались и обсуждали услышанную новость. Городские огни заменяли солнце, завладевали городом на правах арендатора.

Легкая походка Хитальченко немного раздражала неуместностью в данной ситуации.

— Ну, чего там стряслось?

— Да позвонили с неизвестного номера. Угрожали. Сказали, что вляпался.

— И что? Не переживай. В нашей профессии такое может быть. Периодически случается. Всякие сумасшедшие звонят.

— В этом-то и проблема, — угнетенно сказал Сергей. — Они точно не сумасшедшие. Поэтому непонятно еще, кто опасней.

— Пойдем пройдемся. Успокойся, все будет нормально. Хочешь, в милицию сообщи.

— Да они наплюют и пошлют… Ты же знаешь, они преступления не предотвращают. Плохое у меня предчувствие.

— Не нагнетай, Серый. У страха глаза велики. Ничего тебе не сделают.

В этот вечер никто из друзей не спешил домой. Они бродили по прямым улицам, спустились к колесу обозрения и вышли на разваливающийся мост. Внизу протекала река, которая дала городу название — Лугань. Извилистой сверкающей змеей она проползала под ногами и устремлялась вдаль.

— Моя жизнь — это Луганка, — задумчиво произнес Сергей. — Такая же мелкая, замусоренная, медленная и бессмысленная. Я всегда завидовал тем, кто живет у большой воды — Нева, Волга, Дон. Какие замечательные города стоят на них. А здесь что? Вот и жизнь у людей такая же — бесперспективная, пересыхающая. Загнивающая провинция.

— Раньше и по нашей реке ходили пароходы, — парировал Саша. — Смотри, какие берега высокие, вода туда доходила, — от реки несло прохладой, запахом тины и застоявшейся воды, которая напитала землю, превратив ее в болотце, пожухлые стояли камыши. — А куда впадает Луганка? В Северский Донец, который, в свою очередь, впадает в тихий Дон. Поэтому не надо тут ля-ля.

Сергей повернулся к проезжей части, поправил куртку. Смотрел на проезжающие авто, наслаждаясь разноцветными оттенками огоньков. Он снова достал сигарету.

— Всякое бывало, — сказал. — И стычки, и драки, и звонили всякие. Мне плевать было. Я и теперь не боюсь. Просто тревога какая-то. Одно дело пьяная драка, сейчас же совсем другое. Там, где замешаны деньги, может случиться, что угодно.

— Я согласен с тобой. Я тебя прикрою. Все нормально будет. Я бы посоветовал тебе обнародовать эту информацию, о том, что тебе угрожали. Мне кажется, их это заставит чуть притормозить.

— Да кто их знает. Ходят в костюмах, а на деле — все отморзки. Такие могут и не остановиться.

— Правила игры давно поменялись, — попытался обнадежить Саша. — Журналистов вообще стараются не трогать.

— Вот именно, что немного поменялись. Бабки и связи решают все. Во все времена так было, наверное, — окурок выкинул в реку. — Ладно, надо на восток к себе ехать, а еще до остановки пилять долго, отсюда ничего не идет. Давай, до встречи.

Друзья крепко пожали руки и разошлись. Сергей шел мимо старого городского парка, находившегося по левую руку, за спиной осталась спокойная и мелкая речушка, которая своими последними водами питала жизни проживающих в безвременье. Парень кутался в серую ветровку, прохладные быстрые порывы неприятно били в лицо. Ему было одиноко и противно. Он не мог объяснить почему именно. Наверное, из-за несправедливого устройства жизни. Люди часто жалуются на несправедливость. На самом же деле она существует и является более реальной, чем этот светофор, ржавеющая маршрутка или покосившийся некрашеный забор. Человек просто настолько мелок, что не может видеть все многообразие связей, он воспринимает события отрывочно, не связывая их с прошлым и будущим.

Накрапывал дождик. Сергей ненавидел зонты, никогда не пользовался ими. Волосы медленно покрывались капельками, уподобляясь зеленой траве поутру. Долгая дорога домой. Он подошел к остановке, оглянулся, ожидая увидеть автобус, но его не было видно. Тогда Литвинов решил продолжить путь в одиночестве. Даже курить не хотелось. В очередной раз душу охватила апатия. Внизу возле парка культуры купил теплый кофе и, снова убедившись в отсутствии маршрутки на остановке либо на подходе к ней, продолжил идти в сторону областного музея. Там он немного задержался, вытер мокрое от дождя лицо и посмотрел на склоны Камброда. Что бы ни говорили, а город ему нравился, он все равно любил провинцию, потому что она приносила спокойствие, избавленная от суеты.

Он продолжал путь вдоль трамвайных линий, место многоэтажек занял частный сектор, темный, без света в окнах. Сергей даже ни о чем не думал, просто ловил и отпускал обрывки мыслей, играл в пинг-понг со своим разумом. Не заметил он, как с одной из боковых улиц выскользнули три силуэта. Парень не обратил на них внимания, темнота уже накрыла город, а непогода делала его еще черней, замазывая улицу неосязаемой сажей.

— Есть закурить?

Сергей не понял, что обращались к нему.

— Сигареты есть, пацан?! — более настойчиво окликнули его.

Журналист повернул голову направо и увидел высокие фигуры. Ему почему-то показалось, что на обычную шпану они не похожи, молния на мгновение осветила прямые дома и улицы. Рядом стояли спортивные и здоровые луганские хлопцы.

Сергей все понял, но с какой-то заторможенной обреченностью. Видимо, именно такой исход ситуации он и ожидал. И что теперь делать? В этот момент Литвинов предпочел бы оказаться пьяным. Во-первых, так вообще на все плевать и чувствуешь себя супергероем. Во-вторых, не чувствуешь боли.

— Тупой или глухой?

Как поступить? Может он себя просто накрутил и обычная молодежь слоняется вечером по району и прикалывается? Тогда Сергей медленно продолжил свой путь, не отвечая ничего. Но тяжелая рука легла ему на плечо. И решил наш журналист воспользоваться самым древним методом сражения с врагом. Он резко повернулся и левым кулаком ударил туда, где должна была находиться голова противника. Действительно попал, скользнув костяшками по скуле.

— Ах ты..! — закричали друзья того, который получил удар.

Журналист в этот момент уже мчался по ночной улице прочь от злосчастного места. Он слышал, как по лужам прыгает его погоня. Дыхание быстро начало перехватывать, а уставшие под конец дня ноги отказывались увеличивать скорость. Его настигали. Сергей чувствовал как огромные лапы спортсменов хватали холодный воздух, в надежде поймать обидчика. Кулаки противников вовсю готовились ко встрече с его лицом. Литвинов понимал, что он далеко не спринтер или марафонец. Сидячая, в основном, работа. Откуда физические нагрузки взять? «Интеллект, их надо побороть интеллектом», — проскочила шальная мысль. Но как? Удариться головой об их ноги? Нет, так интеллектом точно не распоряжаются мудрые люди. Дыхание перехватывало, в этот же момент удар справа изменил траекторию бега, и Сергей, пытаясь бороться с инерцией, споткнулся и упал прямо на трамвайные пути, ударившись при этом головой. Бурю неприятных ощущений почувствовал журналист. Ему показалось, что раздался такой хруст, при котором ломают грецкие орехи. Бычки уже стояли над ним, предварительно несколько раз ударив ногами по ребрам и спине.

— Че ты творишь, урод? — возмущались они.

Собираясь с силами, преодолевая чудовищную боль, Сергей простонал:

— Идите на хрен. И Семеницкому передайте.

— Кому? — не поняли спортсмены. — Какому Семеницкому? Че ты несешь, придурок? Мы покурить хотели, а ты кинулся на нас!

— Он головой сильно ударился, уже не соображает ни черта, — сказал тот, которому Сергей заехал в челюсть. — Блин, пацаны… Валим отсюда!

Серега не понял этого их хода. Что произошло? Почему они ушли? Он приподнялся на локте, ему казалось, что все нормально. В ту же секунду он почувствовал головокружение и тошноту, после чего его вырвало. В таком состоянии его заметили прохожие. Большинство, как обычно, подумали, что парень нажрался водки или что там пьет нынешняя молодежь, и прошли мимо. Но какой-то благородный путник в ночи вызвал скорую помощь.

Врачи диагностировали сотрясение мозга. Сергея доставили в больницу. До утра он мучился от боли, голову ему перевязали, из нее несильно сочилась кровь. В начале рабочего дня медики ему сделали все необходимые анализы — взяли кровь, просветили рентгеном. Ничего серьезного не обнаружили. Врачам соврал, сказав о том, что попросту подскользнулся и упал. В результате милиции никто ничего не сообщал.

В больнице всегда какое-то тяжелое ощущение накатывает, когда видишь таких же больных. У Сергея ныли ребра, болела поясница. Родители естественно примчались проведать, привезли всяких вкусностей и книги. Болевшей головой журналист пытался осмыслить читаемое, что ему удавалось с переменным успехом. Становилось легче, боль уходила с тикающими стрелками часов, молодой организм быстро восстанавливался. Похмелье драки отступало. Через несколько дней приехал навестить друга и Саша.

— Как самочувствие? — он был серьезен.

— Скоро выпишут. Так что хорошо.

— Что произошло с тобой? Кто напал?

— Эх, кабы знать. Я после нашего разговора был морально выжат. Шел по темным аллеям и ничего не соображал. И показалось мне, что это Семеницкого люди меня выследили. Я одному врезал и сразу сваливать, только они догнали. Я передал привет борову, но они ничего не поняли. Матерились, что я, мол, сам накинулся. А они покурить просто попросили. Короче, Саня. Мутная история. Может, я сам лохонулся.

— То есть, ты хочешь сказать, что это просто стечение обстоятельств? Ты накинулся на трех быков и отхватил от них?

— Скорее всего, именно так все и было.

Сашка взорвался смехом. После продолжительного хохота, он потер скулы.

— Ну ты даешь, брат. Такое могло быть только с тобой. Знаешь, что у страха глаза велики.

— Да какой страх… Ситуация просто подходящая была. Сам бы ты что сделал?

— Я представляю удивление пацанов, когда они шатались себе спокойно, попросили покурить, а какой-то отморозок-одиночка, к тому же журналист, но этого они не знали, кидается на них с кулаками, а потом драпает.

— Давай, смейся. Никто не застрахован от таких курьезов после звонков с угрозами.

— Вот именно! — веселился Хитальченко. — Теперь превратишься в параноика, будешь уходить от слежки, устраивать перестрелки. Хохоту будет среди коллег.

— Не болтай никому, — сердито буркнул Сергей.

— Нет, брат, прости. Этого я обещать не могу. Такие истории становятся городскими легендами, фольклором в нашей, журналистской среде.

Ребята не знали, что шутить по этому поводу рано. Человек, будучи существом эгоцентричным, все примеряет на себя, считает себя пупом земли. И с этим ничего не поделать. В то время, как Сергей по большому счету напрасно опасался за свое здоровье, пострадал зачинщик всей этой истории — Геннадий Васильевич. Люди Семеницкого решили припугнуть журналиста, который сунул нос не в свое дело. Тем не менее, корреспондентов трогать было запрещено. А вот со стариком Худобиным местные воротилы решили расквитаться.

В день, когда Литвинова выписывали из больницы, Геннадий Васильевич пошел на сборы своего рыболовного клуба, проходившегося в доме у одного из членов организации в соседнем селе. Там старики трепались о рыбалке и жизни, пили чай, а кто хотел — чего покрепче. Уже под вечер Худобин вышел во двор своего товарища и попрощался с единомышленниками. Он сел на велосипед и покрутил педали в сторону своего дома. И чувство тревоги снова завладело им. Старик не мог объяснить, почему так происходит. Проехав километров пять, Васильевич оказался на бугре перед своей деревней. В километре от этого места, если поехать направо, все еще дышала злосчастная копанка. Худобин с высоты холма заметил неладное. Вдалеке красные сполохи поднимались к небу, ветер принес запах дыма. Старик проклинал свое предчувствие, он уже догадался в чем дело. На метафизическом уровне рыболов-любитель чувствовал, что горит именно его хатка. С тройной скоростью покрутил педали заржавевшего велосипеда. В считанные минуты Геннадий Васильевич оказался перед своим двором, за воротами которого бушевал огонь. Открыв высокие ворота, старик увидел лишь догорающие обломки жилища. Спокойные, но горькие слезы стекали по его морщинистым щекам на воротник потертой телогрейки. Пенсионер упал на колени и схватился за голову.

* * *

Ранним утром Сергею позвонили на мобильный. Он даже не открывая глаза ответил на звонок.

— Здравствуй, Сергей. Это Худобин…

— Доброе утро. Как вы?

— У меня беда стряслась, парень.

С неимоверным усилием разлепил веки и встал с кровати. За окном утро встретило его не приветливым солнцем, а громом и молнией.

— Да, говорите. С вами все в порядке?

— Мой дом… Они сожгли мой дом…

— Что? Вы не пострадали? Вас не тронули? Я приеду. Сейчас выезжаю.

Быстро умывшись, Серега оделся и выбежал в прохладу осени под вечно моросящий дождь. Он винил себя в том, что произошло со стариком. Он постоянно во всем винил именно себя. «Это называется доигрались, — думал журналист. — Эти сволочи ни перед чем не остановятся. А я еще за себя переживал, дурак! Худобин был в опасности, а не я. Что бы они мне сделали? Только угрожать и могут. Но кто защитит одинокого пенсионера? Дурак, какой же я идиот». Он набрал Сашку и сообщил ему о случившемся. Затем предупредил редактора, что появится на работе позже.

Настроение было таким же паршивым, как и погода.

Геннадий Васильевич бродил по почерневшим развалинам халупки. Видимо, искал сохранившиеся вещи. Но ничего не было.

— Как вы?

— В пожаре погиб мой кот, — с горечью ответил старик. — Сергей, почему у людей не осталось ничего святого? Почему они это делают? — слезы стояли в глазах пенсионера.

— Не знаю, — журналист отводил глаза, ему было очень стыдно. Хотя в чем он был виноват?

— В безбожное советское время у людей было что-то святое. А сейчас все подменили. Все понятия. И подменили только одним — деньгами.

— Чем я могу вам помочь? — слова застревали в горле.

— Да чем?

— Где вы жить будете? Я сейчас подумаю, куда вас можно пристроить. Я знаю директора колледжа. Там общежитие есть, я договорюсь, чтобы хоть на время вас бесплатно там поселили.

— За это не переживай, я не пропаду. У меня сестра младшая живет в соседнем районе. Она давно звала к себе доживать, да мне жалко было мой дом бросать. А теперь и его нет, одни угольки… Не в домах дело, Сергей. Не в них. Я ни о чем не жалею. Я только хотел пруд спасти, людям добро сделать. Что в итоге? Кому это надо? Почему мы так изменились за эти двадцать лет, куда ушла порядочность и честность? Не о власти речь. О рядовых людях.

— Я доведу это дело до конца. Здесь не будет копанки и дети смогут отдыхать на озере. Это не напрасно.

— Напрасно, в этом-то и штука. Этот мир могут изменить только страшные события. Но и тогда суть его останется прежней. Справедливости нет.

Журналист через силу достал фотоаппарат, ему не хотелось делать снимки этого пожарища, это казалось противоестественным. Проклиная себя за необходимость фотографировать в тот момент, когда у человека горе, Сергей жал на кнопку. Он снимал не остатки обгоревших черных стен, не пепел, когда-то бывший дорогими сердцу старика вещами. Он запечатлевал последствия решений ставшего на путь борьбы человека, отстаивающего справедливость в ее неискаженном, чистом смысле. Пенсионеров, прошедших через поле жизни, уже нельзя сломить, поскольку дух их необычайно силен, они родились в войну и помнят ее, всю жизнь хранят в генах память о страшных событиях, которые еще успели застать. Поэтому сожженный дом — мелочь. Их нельзя сломить, но можно свести в могилу.

Новый материал, целиком посвященный Худобину и ведомой им борьбе, получился отличный. На первой полосе газеты красовалась цветная фотография — старик сидел на обгоревшем остове своей хибары. Конечно, Сергей делал осторожные намеки на виновников трагедии, писал про «высшие силы, стоящие над официальной властью в районе» и прочую ерунду. Третья публикация, уже косвенно касавшаяся незаконной добыче угля, вызвала широкий резонанс, особенно в Красноградском районе, и даже среди областного руководства. На проблему обратили внимание высокие чиновники во главе с губернатором. Видимо, была дана какая-то отмашка, потому что Литвинова позвали на ток-шоу, где обсуждались экологические проблемы региона. Худобин не пришел, видимо, это было выше его сил. Сергею позволили сказать всего несколько слов насчет копанки и судьбы старика.

Но это было неважно. На этой программе присутствовал и главный экологический инспектор, обещавший заняться проблемой. Журналист знал, чего стоят такие обещания от чиновников. Однако через несколько дней он с удивлением узнал, что экологи действительно взялись за дело. Они пригнали экскаватор и зарыли злосчастную яму. Втык получили и районные власти, продолжавшие бездействовать.

И Сергей обрадовался, что проблема решена. Он позвонил Геннадию Васильевичу, чтобы отчитаться о проделанной работе. С тревогой узнал, что старика сильно подкосило на нервной почве и он находится в больнице на лечении. Так радость победы снова была омрачена.

Вечером они встретились у Сашки дома. Взяли несколько литров разливного пива и две пачки чипсов. За окном зажигались фонари, в квартире было пусто и одиноко без Насти, уехавшей на время к родителям. Атмосфера была самая подходящая для откровенной беседы.

— Кажется, история закончилась, — торжественно сказал Хитальченко. — Так выпьем же за историю, царицу всех наук!

— Вообще-то, этот титул у математики! — заметил Сергей.

— А какая нам разница? Нас, имперцев, хлебом не корми — дай выпить за царей и цариц. А кто там сейчас — все равно.

Они осушили по бокалу, через минуту хмель ударил в голову. Мир сразу стал чуть проще и приветливей, все проблемы показались не такими уж и важными.

— Старика жалко. Единственный герой в этой истории, — стукнул кулаком по столу Сергей.

— Да, согласен. Хотя, может мы с тобой были пешками в руках безумного рыболова-любителя, который играл свою шахматную партию против местного олигарха… — шутил Александр.

— Хорош тебе ерунду молоть. Надо помочь Худобину, сбор средств организовать. Глядишь, небезразличные люди и помогут.

Дождь противно барабанил по металлическим карнизам, создавая раздражающую нервы какофонию природных звуков. Обычно, Сергею нравилось все это, но не сегодня.

— Как я устал. Слишком насыщенной была последняя неделя, — потупил взгляд Сергей. — На море бы.

— Что там делать сейчас?

— Какая разница — лето или осень. Море всегда остается морем, красивым и бескрайним, с чарующими и завораживающими волнами. Как хочу я снова увидеть Севастополь и древний Херсонес. Вот там энергией заряжаешься.

— А я бы с удовольствием потерялся на вечерних киевских улицах, спокойных и величественных, где в воздухе витает атмосфера истории. Там почему-то нет ощущения, что огромный город подавляет тебя, наоборот, каждая незнакомая улочка кажется знакомой и родной.

— Мать городов все-таки. Давай еще выпьем за победу. Пусть небольшую или даже ничтожную, — встрепенулся Серега. — Плохо, что мы толком ничего и не изменили в общем раскладе. Семеницкий и дальше будет заправлять районом, ломать чужие судьбы. Но мы не остались в стороне, мы спасли это треклятое озеро, Васильевич спас, оплатил счет своим сгоревшим домом.

— Знаешь, мне кажется, что он знал, на что шел, — хмыкнул Саша. — Ощущение есть такое. Есть сорт людей, которые готовы идти до конца, если верят в это, даже собой могут пожертвовать. Вот Худобин именно из таких людей.

— Нашим старикам мужества не занимать, это уж точно.

И с хмурыми, даже траурными лицами, друзья еще раз выпили за победу.

— Почему-то победа не радует, чувство такое, будто проиграли, — сказал Сергей. — Отвратно на душе.

— Не радует потому, что нам с тобой не под силу изменить мир. Потому что у нас все победы такие — со слезами на глазах! — завелся Сашка. — Мы себя изменить в лучшую сторону не можем, курить никак не бросим. Куда нам систему ломать?.. С какой коррупцией бороться? Это все сказки для детей. Нам именно это и остается — выгребать по чуть-чуть дерьмо с каждого дома, писать о проблемах свои ничтожные статейки и надеяться, что эти коррупционеры во власти обратят внимание на них и соизволят исправить. При этом быть презираемыми всеми, ведь мы — продажные и лживые, снимаем сюжеты по заказу, обливаем грязью по указке, превозносим с чувством отвращения внутри.

— Все, не грузи, — отхлебнул пива Сергей. — Знаешь, я недавно кое-что понял, одну из самых важных вещей, одно из основополагающих правил.

— Ну и? Не томи душу.

— Жизнь нужно прожить так, чтобы никому не сделать зла. Я имею в виду, большого зла… Ну, грубить в маршрутках и ругаться матом в очереди можно.

На этих словах оба засмеялись, разговор пошел в шутливом русле. Тяжелое неопределенное чувство внутри стало проходить с увеличением количества выпитого алкоголя. Друзья обсуждали компьютерные игры, вспоминали свои любовные похождения, делились планами на будущее. Сашка хотел взять подержанную машину, потому что Настя настаивала, а Сергей мечтал, чтобы прошла голова, которая все болела после травмы.

* * *

Справедливость — явление намного более неизведанное, чем призраки, инопланетяне и бургеры из Макдоналдса. Одни утверждают, что ее не бывает, что понятие это выдумано людьми для успокоения. Иные говорят, что справедливость неотвратима и преследует по пятам, наказывая за каждый неверный шаг и поступок. Сергей придерживался мнения, что люди просто не в силах увидеть всю многогранность этого мира, чтобы понять взаимосвязь, почему один человек получает желаемое, а другой — нет.

В начале ноября случились первые заморозки. Земля затвердела после обильных октябрьских осадков, покрылась серебристой пленкой, сверкающей на солнце, морозный воздух мягко и приятно проникал в легкие, желудок холодило и хотелось есть, степные ветра перестали терзать город на короткое время. Погода чудесными видами за окном звала прогуляться. У Сергея был выходной, он валялся до обеда, читал о войне, чистил компьютер от ненужных файлов, пересматривал старые фотографии. Во второй половине дня захотелось побродить по знакомым с детства восточным кварталам. Он напялил шапку и легкую ветровку.

Улица встречала еще ярким, но уже почти не греющим солнцем, запахом канализации, доносившимся из подвала, сломанной лавочкой и гигантскими тополями во дворе. Тополи хороши осенью и зимой, когда с них не летит пух, а в конце мая эти замечательные деревья, видимо, чувствуют себя овцами и дают свою специфическую шерсть людям. Серега шел дворами, где жили многие его знакомые, мысленно передавал всем привет. Вышел к трамвайным путям и пошел вдоль них, радуясь свежим, как воздух, мыслям, строчкам стихов, для которых всегда не находилось блокнота и ручки. «То, что не пишу, граничит с гениальностью», — вспомнил Литвинов отрывок стиха, который слышал в универе. В чистом небе метались стаи птиц, будто не могли определиться — улететь им или остаться.

Впереди ждали снегопады, по народным приметам зима должна быть холодной и затяжной. Скоро новый год, праздник детства, потерявший свое значение теперь. Никаких подарков под елкой и никакого таинства. Последние годы Сергей считал приход весны началом нового года, но был вынужден подчиняться общепринятым правилам. Впереди ждало темное небо и вечная ночь, уже не будет желтых листьев и приятных пейзажей, лишь холодная пустота заснеженного урбана, прикрывающаяся заводами и пускающими дым трубами.

Начинались тихие донбасские сумерки. Дворики и улочки вывели в оживленный район рынка, где расположились сразу несколько питейных заведений. Сверкали дорогие рестораны, припаркованные иномарки казались бриллиантами в короне; несло мочой и неизвестно чем еще от забегаловки, из которой невозможно было уйти не ограбленным. Родной город, родные квартала. Длинная дорога с выбоинами и трещинами манила за собой. Высокие желтые фонари исполинами следили за проезжей частью…

Слева послышался визг тормозов и глухой удар. Сергей оглянулся и увидел джип, в нескольких метрах от него лежал человек в неестественной позе, по длинным волосам стало понятно, что это девушка. С противоположной улицы бежал мужчина, он преградил путь джипу. Только сейчас Литвинов понял, что автомобилист пытается скрыться, сдавая назад и выворачивая руль по направлению поворота. Журналист растерянно смотрел на происходящее, все двигалось будто в замедленной съемке. Еще несколько человек подбежали к машине, не давая ей уехать. Водитель то отъезжал назад, то пытался наехать на окруживших его людей. Какой-то мужчина склонился над девушкой, внезапно он поднял голову, его взгляд остановился на Сергее. Он начал что-то кричать и только через мгновение Литвинов вышел из ступора и понял, что зовут его. Заторможенность резко как рукой сняло, он подлетел к мужчине склонившемуся над телом и начал помогать ему оказывать первую помощь пострадавшей. Она еще дышала. Вызвали скорую помощь и милицию, которые быстро оказались здесь.

И дальше начало происходить что-то невообразимое. Откуда-то сходились люди, пряча лица под капюшонами, словно паломники они подходили к месту трагедии, обступали джип, милицию и скорую помощь, молчали до поры до времени.

— Да я видел этого урода! — вдруг закричал один из толпы. — Он в баре сидел и бухал.

В этот же миг в толпе начались возгласы негодования. Все орали на виновника ДТП, который не выходил из своего автомобиля, даже окно не открывал, чтобы пообщаться с правоохранителями. Недовольство росло, атмосфера накалялась. На асфальте в темной осенней ночи умирала молодая девушка. Умирала на глазах Сереги… Врачи погрузили ее в скорую и уехали. Однако тут же подоспела вторая. «Зачем?» — подумал парень.

Только теперь он посмотрел на водителя. По телу прошла дрожь, когда он узнал в нем Семеницкого. Смотрел в его лицо сквозь мелькавшие головы и не мог отвести взгляд. Удивительным образом тот почувствовал, что кто-то из толпы пристально наблюдает за ним и взглядом нашел Литвинова. Они долго глядели друг другу в глаза, никто не отводил взгляд, чтобы не показать слабость. Много чего было в этих переглядах — вся история их противостояния, начиная от Карины и заканчивая сожженным домом Худобина. И вот новая, случайная жертва, невольница обстоятельств. Жизнь покидала тело девушки. Сергей твердо смотрел в глаза Семеницкому. И до того упорно, что все вокруг начало растворяться, как по велению волшебной палочки. А затем на щеках его заклятого врага появились слезы. Литвинов продолжал смотреть сурово и безжалостно, этим он выносил свой собственный приговор — нет прощения тебе, красноградский князь. Сколько веревочке не виться, а все равно конец будет. Семеницкий прикрыл глаза ладонью. И только тут Серега понял, что на его собственных щеках холодом жгут мокрые линии.

На месте происшествия собралось много народу, не меньше ста человек, которые набежали из ближайших баров, квартир и магазинов. Толпа постепенно становилась все более агрессивной. Сергей понимал, что нечто нехорошее может случиться. Интуиция его не подвела, в глазах людей читался бунт, ярость. Они не хотели отпускать виновника аварии, как милиция ни уговаривала, как ни обещала посадить злодея. Народ знал все эти обещания, он помнил, как отпускали мажоров и депутатских деток, сбивавших толпы людей по праздникам и будням, как судьи выносили им смехотворно мягкие приговоры. И народ не хотел отпускать, он хотел вынести свой приговор, судить по самому строгому счету. Джип начали раскачивать, горстка ментов не могла противостоять такому количеству горожан, поэтому вызвали подмогу, при этом пытаясь не довести до самосуда. В скором времени подъехало подкрепление, сотрудники «Беркута» ловко всех оттеснили от машины, сами взяли ее в кольцо, скрепив руки и став лицом к толпе.

— Кого вы защищаете!? Убийц! — кричали одни.

— Никого не защищают, это их работа! — отвечали другие.

— Успокойтесь. Его накажут, мы все доведем до суда, — басом голосил невысокий крепкий мужик в форме. — Не делайте хуже.

Парень рядом с Сергеем поднял небольшой камень и кинул в людскую гущу, где находилась машина. Несколько человек повторили его действия. Лобовое стекло джипа покрылось паутиной, послышался резкий металлический звук.

— А ну все назад! — дико заорал мужик в форме.

И сотрудники милиции начали жестко оттеснять окруживших их людей. Никого не били, максимум — заламывали руки, но тут же отпускали после пинка под зад. Действовали очень слаженно и профессионально, пытались тушить агрессию горячих голов. Да люди и сами не воспринимали «беркутовцев» как врагов, но очень уж им хотелось добраться до трезвеющего водителя и спросить с него по полной.

Сергей стоял в стороне и курил. Снежинки плавно ложились на шапку и куртку. Внутри обрывалась и рыдала душа. Непонятно, что сдерживало его. Никогда еще никто не умирал на его руках. Ее лицо запомнилось на всю жизнь, на нем читалось непонимание. Журналист взглянул на ненавистный джип, он надеялся, что местный олигарх получит свое. Наверное, зря надеялся.

После двух часов противостояния толпа все же расступилась и пропустила машину милиции, в которую усадили красноградского депутата.

Сергей следил потом за развитием этой ситуации. После суток борьбы за жизнь, девушка скончалась. После короткого суда Семеницкий получил два года и семь месяцев. Но лишился он гораздо большего — у него отобрали район, пришли другие люди и поделили бизнес.

— Считаешь, он получил по заслугам? — спрашивал Сашка.

— Нет, не знаю. Я не судья… Но Бог шельму метит.

— Хочешь напиться? Пойдем ко мне посидим?

— Нет, спасибо. Я, наверное, лучше в храм схожу.

 

Дым революции

Напряженная, но мирная обстановка в Луганске изменилась 22 февраля четырнадцатого года — в этот день прозвучали первые выстрелы. Провокацию организовали братья Серпокрыловы, члены партии Виталия Кличко. Можно сказать, что именно в этот день и началась консолидация жителей города, названная в последствии «Русской весной». Возле областной администрации на тот момент уже стояли палатки, а район патрулировали казаки.

Мы с Леной были в гостях у Костика и Елены тем вечером. Кто-то из коллег позвонил мне и сообщил о волнениях в центре. Посовещавшись, мы с Костей решили отправиться туда, предоставив наших помрачневших дам самим себе. Домчались на машине к администрации быстро. В темных аллеях сквера собрались группы людей, народу — вагон и маленькая тележка. И новые все продолжали прибывать.

Прошлись вокруг, стали перекурить и послушать, что говорят люди. Все чего-то ждали. Ходили упорные слухи о том, что в город заехал «Правый сектор», что они будут штурмовать Луганскую администрацию. И люди вышли ее защищать или, как минимум, увидеть происходящее своими глазами. Многие парни держали палки и дубины, а лица их скрывали медицинские повязки. Все решительно настроены. Из-за высокого напряжения тут и там возникают словесные перепалки, выяснения отношений и споры.

Позвонили коллеги, спрашивали, что происходит, переживали. Именно 22 февраля законного президента Украины отстранили от власти. Начиналась смута. С самого начала было ясно, что Донбасс не примет переворот. Заявления, звучащие из уст прозападных марионеток по поводу русского языка, красной тряпкой маячили перед нашими глазами. Они разжигали ненависть к себе, целенаправленно и планомерно. Приди они с другими лозунгами, все могло бы сложиться по-другому. Но им нужна была война. Однако в тот холодный февральский вечер я об этом не задумывался.

Многие забыли этот эпизод, другие намеренно замалчивают. А ведь в Луганске, по-большому счету, с него все и началось. И провокация сработала. Люди стали выходить на улицы. Не бюджетники, студенты и прочие, которых заставляет начальство. Запрос на справедливость достиг своей критической точки.

Вернулись с Костиком почти в полночь.

* * *

С этого дня у меня, фактически, не было выходных. Началась череда митингов и акций протеста. Я посещал как пророссийские митинги, так и проукраинские, стараясь объективно освещать происходящее в городе.

Усталость не проходила, работать я начинал с раннего утра дома, днем — в редакции, а вечером доделывал оставшиеся задания и материалы.

Я уже засыпал, когда позвонил Костя и сказал, что, по слухам, сегодня ночью новые власти планируют разогнать палаточный городок возле здания областной администрации. И его просили приехать, чтобы создать массовость, не дать разобрать палатки. Я собрался, взял фотоаппарат и диктофон, встретились возле подъезда, жили мы рядом, и пошли на стоянку за машиной. По пути в центр города заехали к нескольким его знакомым парням.

— Слушай, — говорю. — Чтобы расставить точки над i. Я еду в качестве журналиста, чтобы зафиксировать все, что там будет. Поэтому особо на меня не рассчитывай, я лишь наблюдатель.

— Я тебя понял, хорошо. Если нам проломят головы, ты хотя бы напишешь об этом.

На улице было холодно, одиннадцать часов вечера. Мартовский ветер колол нам лица. Ноги перестали чувствоваться через пять минут после того, как мы вышли из машины. Купили кофе и пытались согреться, в палатки не заходили, постоянно кто-то кому-то звонил, рассказывая затем нам новые слухи. Вот-вот должно было что-то случиться. Должны приехать и разогнать, разбить, разрушить и уничтожить.

Простояли на ночном морозе два часа. В начале второго ночи плюнули на все и поехали домой. Наутро палатки стояли. Атмосфера тревоги и неопределенности стала присуща городу с тех пор. Все ждали.

* * *

В конце марта довелось мне побывать в великом и славном городе — Киеве. Это была вторая моя поездка в столицу Украины. Ехали посетить съезд Партии регионов. График напряженный: утром приезжаем, вечером возвращаемся в родной Донбасс.

Я люблю Крещатик, нравятся мне уютные улицы, за каждым поворотом скрываются необычные вещи. Атмосфера мне пришлась по душе: мегаполис, но спокойный, размеренный. Величие древней истории витает в воздухе.

Сойдя с поезда, делегация из представителей партии и журналистов разместилась в автобусах, которые повезли нас в конференц-центр. До начала мероприятия еще полтора часа, на улице холодно. Возле места, где должен пройти съезд, собирается молодежь. «Ну, все, — думаю. — Радикалы и националисты. Сейчас начнутся провокации и беспорядки». От коллег слышу аналогичное мнение. Через несколько минут молодые люди начинают разворачивать флаги Партии регионов. Усмехнулся. Руководство политической силы решило организовать себе поддержку, для красивой картинки сойдет, но после драки кулаками не машут.

Они поделили всю Украину, от Луганска и до Львова, представители и ставленники партии были во всех городах и районах. И в один момент система рухнула. Правящей партия быть перестала и уходила в оппозицию.

Я никогда раньше не был на съездах партий. Читал про знаменитый ХХ съезд КПСС и развенчание культа личности Сталина. Здесь произошло то же самое. «Партия была заточена под одного человека — Януковича!» — провозгласили с трибуны. Как удобно — можно снять с себя всю ответственность, с бывшего главы государства не спросишь, он уехал из страны. Государственный переворот партия не предотвратила, не сделала практически ничего. И здесь ее самая главная вина — не удержала власть. Из-за слабости этих политиков начало рассыпаться государство. Самое поганое, что никто не думает о людях. Думают о бизнесе и переделе сфер влияния. Я всматриваюсь в эти сытые лица и мне кажется, что я прав. Дальше речь пошла о реорганизации политической силы и выдвижении от нее кандидата в президенты, но это уже малоинтересно. Нет, все-таки интересная штука это партстроительство.

До обратного поезда оставалось пару часов. Я хотел съездить на Майдан Независимости, посмотреть, во что он превратился. Я запомнил его ухоженным, с красивыми цветущими панорамами, бегущими по ступеням фонтанами. А сейчас, говорят, на ней выращивают скот. Во всех смыслах. Однако никто не согласился поехать со мной, а я один не отважился, потому что город знал плохо, в лабиринте метро легко запутался бы. Не успеть на поезд и остаться в нынешнем Киеве — такая перспектива душу не грела.

Скоротал время, гуляя вокруг железнодорожного вокзала. То и дело подходили дети и бомжи, просили дать несколько гривен, жаловались, что с окончанием Евромайдана есть стало нечего. Местность патрулировала бело-зеленая машина, вероятно, вновь образованной Нацгвардии. Ее путь совпадал с моим маршрутом. Я надеялся, что они не выйдут и не станут проверять документы.

Но вся поездка обошлась без эксцессов.

* * *

Много митингов было проведено, много слов было сказано, много людей выступало возле памятника Тарасу Шевченко в центре Луганска. Провели социальный опрос, который показал пророссийские настроения луганчан. Произошел уже и первый захват ЛОГА, но впоследствии митингующие покинули здание.

Переломным моментом стали события, произошедшие шестого апреля. Очередной митинг, проводимый возле луганской администрации, плавно перекинулся на территорию перед зданием управления СБУ. Сначала туда направились бывшие военнослужащие, десантники, афганцы. За ними потянулась и нестройная нить из сотен простых граждан. Перед входом выстроились правоохранители, которые препятствовали им войти в здание. Люди выкрикивали лозунги и требования, однако все проходило довольно спокойно.

Я стоял прямо возле оцепления, за спиной — народ. Возле меня кричали два религиозных фанатика, как мне показалось.

— Командир, зачем ты это делаешь? — обращались они надрывными, берущими за душу голосами. — Ты за эту новую власть? Вы должны быть на нашей стороне. Смотри, ты сам обожженный, ты стоял на Майдане, ты видел это все! Это вас там жгли! — у того и впрямь были ожоги на лице. Мне показалось, что их слова подействовали на командира, он смотрел с пониманием и, вероятно, хотел ответить. Сказал бы, наверное, что и сам не верит новой власти в Киеве. Но у него приказ, он давал присягу, а потому вынужден стоять напротив тех, с кем, возможно, хотел бы стать в один ряд. По крайней мере, так мне показалось по его долгому и печальному взгляду.

Шли минуты и часы. Я бродил в гуще народа, вглядывался в лица, пытаясь понять настроения людей. И все вышли в надежде быть услышанными, получить немного справедливости.

Стояние возле СБУ продолжалось долго. Я отправился в супермаркет купить воды и перекусить — наступил обед. И только я отошел, позвонил мне Костик с короткой фразой: «Андрей, началось». Я быстро вернулся назад, благо супермаркет находился недалеко. Увидел, как в здание управления спецслужбы летели яйца, они разбивались о стены и стекла, желток неприглядно стекал вниз, повинуясь законам физики. Оцепление стояло, не пропуская толпу, которая ринулась к дверям. Немного успокоились, когда закончились яйца. Но передышка была временной, народ отправился в супермаркет, чтобы купить новые «боеприпасы». Прошла вторая серия «обстрелов». Люди требовали выпустить взятых накануне с оружием сторонников федерализации. На требования власти не реагировали.

Вслед за яйцами полетели камни. Отрывалась плитка на пешеходных дорожках, разбивались бордюры, собирались крупные камни. Это оружие древней эпохи летело в стекла и стены. Когда еще простому человеку выпадет возможность безнаказанно кинуть камень в управление спецслужбы? Сейчас время такое — разбрасывать камни. Потом придется их собирать… Вниз летели осколки плитки, большие куски разбивались, превращались в мелкие. Целили в установленные видеокамеры, это обычная практика. Во время подобных событий, в первую очередь, сбивают камеры наблюдения.

Из здания СБУ людей начали поливать водой, от которой шел пар. Правоохранители с щитами стояли в несколько рядов под напором горожан. От брызжущей из дверей воды вскоре все вокруг стало мокро. Начался прорыв к входу. По бокам стоящие силовики падали с парапета от натиска. Изнутри здания повалил ядовитый дым, но это уже не могло повлиять на исход дела. Стало понятно, что управление СБУ сегодня падет.

Я не видел, чтобы кто-то пострадал. Но позже, просматривая различные видео дома, заметил, как медики оказывают первую помощь людям с разбитыми головами. Пострадали и силовики. Но это были, скорее, единичные случаи. Я понял, что даже находясь в центре событий, не могу заметить всего и рассказать объективно.

В результате акция протеста дала результат — из СИЗО выпустили представителей формировавшейся «Армии Юго-Востока». После конфронтации силовики отошли от входа в СБУ. Народ тут же вынес двери, сломал металлические решетки и вошел внутрь.

А между тем, стукнуло пять часов. Я побыл в эпицентре событий еще немного и поехал домой отписывать материал, сохранять фотографии и заниматься не столь интересными вещами.

Утром я снова приехал к захваченному зданию. Территория вокруг преобразилась до неузнаваемости. Баррикады состояли из всякого ненужного хлама: покрышек, досок, обломков кирпичей, металлических листов. Появились флаги России и надписи «Русь» на стенах. И импровизированная охрана, обыскивавшая входивших на территорию нового палаточного городка, разросшегося в парке возле СБУ. Впоследствии палаток стало намного больше, чем возле Луганской облгосадминистрации, где сидел ставленник Киева. С самого утра народ собирался возле отбитого у спецслужбы управления, которое стало символом, местом сбора недовольных новой антироссийской властью Украины.

Наверное, я был одним из первых журналистов, попавших в здание СБУ, где находились ополченцы. Они собирались дать пресс-конференцию, или что-то вроде того. Коллег я не нашел и отправился внутрь сам. Без препятствий прошел в актовый зал. Внимания на меня никто не обращал. Попутно до меня дошла информация, что ночью была вскрыта оружейная комната. В зале находилось несколько человек в камуфляжной форме, все с автоматами. Среди них была довольно известная в Луганске личность — недавно избранный депутат Верховной Рады Владимир Медяник. Как говорится, владелец заводов, газет, пароходов. Судя по всему, они вели переговоры. Я подошел прямиком к «президиуму», положил перед ними диктофон и сделал несколько фотографий. Также я заметил коллег с украинского телеканала. Тогда они еще работали в городе.

Смысл переговоров депутата и ополченцев сводился к следующему:

— А я им говорил, чтобы с Донбассом не шутили.

— Ну, вы уж их там как-то вразумите. Донесите наши требования.

Побродив еще по коридорам, в которых тоже росли баррикады, загораживались ящиками и выломанными дверями окна, я отправился в редакцию. Наша газета была независима на тот момент, насколько это вообще возможно. Политические силы присылали свои материалы, и мы печатали статьи диаметрально противоположные. Нам звонили читатели. Одни говорили, что мы продались Путину, другие — что не будут нас больше читать, так как мы напечатали материал Юлии Тимошенко. В общем, присутствовал плюрализм мнений, а газета могла жить и развиваться дальше, платить зарплату сотрудникам.

Теперь я каждый день ездил в первую очередь не в редакцию, а к зданию СБУ. Это место превратилось в кузницу новостей, основные события в городе происходили здесь. Выдвигались требования о федерализации. Луганск посещали киевские политики, но на самом деле не было сделано ничего, чтобы реально договориться с Донбассом и найти приемлемый выход. Эти визиты ничем не кончались и делались для того, чтобы потом сказать: «Ну, мы пытались». Скорее всего, в киевских кабинетах велись подсчеты вероятных доходов от будущей войны, а жертвы в расчет не брались.

* * *

Через товарищей мне удалось договориться об интервью с Алексеем Мозговым — одним из лидеров общественного мнения, так сказать. Он только формировал свое «Народное ополчение Луганщины» и еще не стал легендарным для многих комбригом «Призрака». Да и самой бригады тоже еще не было. Мне дали контакты Сан Саныча, который позже станет известен как Бэтмен. Я созвонился и подошел к управлению горгаза, которое располагается напротив, через дорогу от СБУ. Пришлось подождать. На входе стояли молодые парни в камуфляже, охраняли. На площадке перед зданием люди постарше совещались, решали насущные вопросы. Мы говорили с Сан Санычем, он высказывал свою точку зрения на объективное освещение в прессе происходящих событий, так как из местных СМИ большинство стало не на сторону жителей города.

Когда Мозговой освободился, меня пропустили в небольшую комнату, интерьера которой не помню. Кажется, она была укреплена мешками с песком, на столе спала радиоаппаратура.

— Расскажите про вашу организацию, как она называется, сколько существует? — задал я стандартный вопрос, чтобы завязать разговор.

— Организация «Народное ополчение Луганщины» была создана на базе «Молодой гвардии». Мы находились тогда еще в палатках возле памятника Шевченко, вели политическую работу, просветительную, общались с населением города и области, устраивали митинги. Но когда увидели, что одними митингами уже ничего не изменишь, решили создать «Народное ополчение Луганщины». Сейчас оно практически сформировано, к нам прибывают люди из нашей области, а также других регионов. Цели и задачи «Народного ополчения» такие же, как и у всего остального народа, — освобождения от той грязи, которая собралась за 23 года. Мы против фашизма, да. Но кроме него у нас немало врагов сидит по кабинетам и провластным структурам.

Голос у него был чистый и спокойный, оратором Мозговой действительно был хорошим. В какой-то степени голос его обладал гипнотической силой, сразу располагал к доверию.

— Какая работа ведется в ополчении?

— Прежде всего, чтобы «Народное ополчение» было, как единая сильная структура, проводятся определенные мероприятия. Например, занятия с инструкторами по рукопашному бою. Но это не главное. Главное — дисциплинарный режим, иначе это будет просто банда. Дисциплина должна быть жесткой, конкретной и понятной. Если человек не способен придерживаться дисциплинарного режима, значит ему не место среди нас. Организация увеличивается, делегации из разных областей постоянно едут, люди подтягиваются.

— Какими путями вы собираетесь добиваться ваших целей?

— Я всегда был за мирное разрешение вопросов, всегда старался вести борьбу в правовом поле и в дальнейшем, если это получится, всегда буду настаивать на этой позиции. Потому что кровь русских людей, славян, никому из нас не нужна. Если она нужна врагу, тогда этот вопрос нужно переадресовать тем людям, которые заинтересованы в крови нашего населения. Я выступаю за мирное разрешение ситуации, но возникает вопрос, почему в «Народном ополчении» люди в форме, и внутри организации строгая военная дисциплина? Потому что есть одно золотое правило: «Хочешь мира, готовься к войне».

— Сейчас всех митингующих на востоке Украины называют сепаратистами. Считаете ли вы себя сепаратистом?

— Я считаю, что такие ругательства как «сепаратист» и прочий «ист» к русскому православному человеку недопустимо применять. У нас есть правда, честь и достоинство. Никаких других понятий у нашего народа не должно быть. Сепаратисты — скорее, те люди, которые заварили кашу, которую нам приходится расхлебывать. В течение 23 лет нас грабили, теперь пугают. Поэтому я не считаю себя сепаратистом как и тех людей, которые рядом. Это было изложено в требованиях к губернатору, чтобы он подтвердил легитимность нашего народного движения. Он, естественно, этого не сделал, потому что зачем ему быть с народом, когда он сидит в мягком кресле и ему уютно.

— Правда ли, что между вами и теми, кто в здании СБУ произошел раскол? Была информация, что там вас считают мошенником. Прокомментируйте это.

— Комментировать нечего и оправдываться не перед кем и не за что. Раскола не было. Были просто определенные амбиции у некоторых людей, вот и все. У меня никаких амбиций нет, я никогда не претендовал и сейчас не требую себе никаких должностей и кресел. Я иду с народом и просто выполняю его требования.

— Вы недавно вернулись из Москвы. Расскажите про эту поездку.

— Многие считают, что я ездил туда именно, чтобы поживиться, выступая от чьего-либо имени. Но я всегда выступал от имени «Народного ополчения Луганщины». Темы и вопросы, которые затрагивались на встречах в Москве, необходимо решать и освещать, чтобы идти дальше. Если мы закроемся как в скорлупе, то никто не поймет, что здесь происходит и это никому не понравится. А для того, чтобы было какое-то понимание, необходимо разговаривать с людьми, быть открытым перед народом. Тогда будет прогресс. Чем меньше мы будем общаться с людьми, и давать информации о происходящем, тем больше будет домыслов и слухов.

В Москве на встречах затрагивались самые элементарные вопросы. С депутатами Государственной Думы мы затрагивали вопросы даже не сегодняшнего дня, а смотрели в будущее. Поднимали вопросы воспитания детей, как нужно работать с молодежью, чтобы направлять ее в правильное русло, где нет наркомании и всего прочего. Также разговаривали по поводу беженцев, как организованы лагеря для их приема, как это все выглядит, как людям выйти на связь с теми, кто может принять беженцев на территории России.

— Обсуждались ли вопросы по поводу того, как разрядить напряженную обстановку на Востоке Украины? Потому что люди волнуются и переживают, постоянно появляется информация, что едет «Правый сектор» и т. д.

— «Правый сектор» для нас — это наши чиновники. Самый большой враг для населения Юго-Востока — это чиновник, который продался и не выполняет требования народа. Изначально каждый чиновник и каждый депутат должен работать на народ, на тех, кто его кормит и содержит. Если этого не происходит — вот он реальный «Правый сектор». Да, сюда могут не прийти вооруженные люди в камуфляже размахивать фашистскими флагами, их достаточно у нас в кабинетах.

Десять минут диктофонного времени. Короткая встреча с человеком, которому после гибели установят памятник в Алчевске. Знают ли люди, бросающие себя вперед, на самый пик исторического процесса, безумной круговерти изменений, что их ждет? Такая ноша тяжела, она превращает человека в мишень, создает группы приверженцев и противников, тех, кто плюнет на могилу, и тех, кто принесет на нее цветы. Я вовсе никого не героизирую. Человек противоречивое существо, ведь душа — не камень, и стоять на месте не может.

Вдыхая свежий весенний и, можно сказать, революционный воздух, о могилах хотелось думать меньше всего.

* * *

Ультиматум, поставленный киевским властям, выполнен ими не был. Ну, естественно. В конце апреля, 29 числа, возле СБУ снова собрался многочисленный митинг. Именно до этой даты властям Украины дали время принять решение. Не было сомнений, что сегодня будет — захваты административных зданий и самых важных управлений. Колонна жителей под предводительством десантников и афганцев направилась к областной администрации, идти — пару остановок. С наступлением тепла из одиноких берлог вылезло еще больше людей.

Администрация уже была укреплена, сидели в ней не только работники и чиновники, но и милиция. В этот раз особо церемониться не стали. Практически сразу начали разбивать окна, выламывать двери. Изнутри осажденные загромождали вход. Я влез на парапет и начал снимать видео на свой фотоаппарат. Ополченцы немного остудили пыл людей и отогнали их от главных дверей, начали вести переговоры. Впрочем, они недолго длились. Никакая дверь не выдержит людского гнева. Прорвались внутрь, оттесняя милиционеров во внутренний двор. Сотрудницы администрации плакали от переживаний и эмоций, это шокировало их: десятки людей устроили погром и ворвались в здание. Впрочем, никого из них не тронули. Я на это надеюсь.

Внутренний двор состоял из двух зданий, заборов, ворот слева и справа. У меня создалось ощущение, что вторые врата никогда и не открывались. Именно к ним и прижали милиционеров. Их было около ста человек, луганчан — в несколько раз больше. Правоохранителей защищали бронежилеты, в руках у них были специальные металлические щиты, дубинки, оружие висело на боку.

Я толкался и пробирался поближе к ним, чтобы сделать пару удачных снимков. Обернулся и увидел, что сверху на козырьке стоят люди. Вернулся в администрацию и поднялся на пролет, через высокие окна выбрался на козырек. Он немного пошатывался и не вселял уверенности. Зато ракурс отличный, все как на ладони.

Долго это продолжалось, несколько часов. Чего хотели люди? Разоружить и выгнать милиционеров. Ходили слухи, что они не местные, а приезжие из западных областей Украины. Велись переговоры, подогнали спецмашину, но оружие силовики отказывались сдавать.

Организовали коридор для выхода, по обе стороны плотно стояли жители. Милиционеры решили выйти и тонкой змейкой покидали территорию администрации. Один мужик выбежал и ударил милиционера ногой по щиту:

— Валите отсюда!

Моментально его схватили руки из толпы и уволокли от правоохранителей, чтобы не допустить конфликта.

Администрация области была взята во второй, и последний, раз.

Усталость ощущалась, но на нее было плевать. Из разговоров я понимаю, что не только ЛОГА будут брать. Народ разделился: одна колонна потянулась к прокуратуре, вторая — к МВД. Рядом с управлением областной прокуратуры с флагштока люди сняли украинский флаг. Его подожгли и бросили на землю. Из здания выводили работников прокуратуры. Здесь все произошло достаточно быстро, внутрь я не стал заходить.

После выполнения миссии отправились к управлению МВД по Луганской области. Сооружение было укреплено, наверное, лучше всех предыдущих. Здесь я впервые услышал, как звучат автоматные выстрелы. Это была короткая очередь слева от меня. Я толком ничего не понял. Как мне показалось, стреляли в видеокамеры.

Чуть позже подъехала «Газель», из нее высыпали люди с автоматами и оцепили периметр со стороны парка культуры. Перед входом собрались сотни людей. Видимо, ополченцы готовятся к серьезному противостоянию. Возле Луганской облгосадминистрации автоматчиков я не видел. Оно и понятно, переговоры с МВД могут и не сработать и тогда прибегнут ко второму варианту. А вокруг много людей, не дай Бог, начнут стрелять. Казалось, что через окна управления смотрят дула автоматов. Казалось, что все мы на мушке. И пойди что-нибудь не так, сразу начнется пальба.

Ополченцы подошли к воротам сбоку, за ними стояли силовики. Они переговаривались, пытались попасть внутрь. Те использовали дымовые шашки. Белой пеленой едкого газа затянуло территорию вокруг. Я кашлял, прикрываясь рукой. Эффект от шашки давал о себе знать после того, как дымка рассеялась. Кашель мучил какое-то время.

Когда время перевалило за десять часов вечера, я перестал даже фотографировать. Просто находился возле МВД, чтобы быть в курсе, чем все закончится. От усталости наступило безразличие. Снова образовался коридор из людей, правоохранители грузились в автобусы и уезжали. Куда? Кто его знает. Я надеюсь, прямиком домой.

И мне можно было ехать домой. Подумалось, что подобные дни вмещают не просто события, а поворотные страницы истории.

* * *

В один из дней народным губернатором выбирали Валерия Болотова. В захваченное ополченцами управление СБУ съехались представители власти из районов области и тех, кто эту власть готов был взять. Журналистов (в массе своей российских, местных почти не осталось) пригласили в здание и попросили подождать в одной из комнат. Нас завели в нее под охраной, никуда отлучиться не разрешали. В первые дни еще не было такой дисциплины, теперь же лишнего шага нельзя сделать. Около двадцати журналистов с камерами и другим оборудованием оказались в тесной комнатке, справа от входа, из окон виднелась площадь перед зданием и палаточный городок.

Но самое примечательное, что на полу лежали десятки приплюснутых круглых мин. Поставленные друг на друга они достигали высоты колен. Я не сразу обратил на это внимание. Потом меня этот факт повеселил. Особенно, когда один из коллег чуть не сел на мину. Вероятно, запала в них не было. Однако при желании их можно было легко снова привести в боевое состояние. Таким образом, подтвердились слухи о том, что здание заминировано. В случае штурма украинскими солдатами весь центр города могли сравнять с землей.

Мы все представились и остались ждать в этой наполненной взрывчаткой комнате. Находились в ней больше трех часов. Потом нас пригласили к актовому залу, куда в коридор вышел Болотов. Тогда я его вживую увидел впервые. В этот день его объявили народным губернатором. Выглядел он как человек, переживший серьезный стресс. Сослался на высокую температуру, плохое самочувствие, но все же смог сделать заявление.

* * *

Я вернулся из отпуска за день до референдума. Находясь в Воронеже, я пропустил штурм областного военкомата, пришлось наблюдать это по новостям. В результате конфликта были раненые и даже убитые, но серьезного боя удалось избежать.

И вот я возвращался на автобусе в город. Ополченцы проверяли въезжающих на блокпостах. На въезде в один из крупных населенных пунктов стоял бронетранспортер, рядом люди с автоматами и ружьями. Мятежный Донбасс…

Прошел День Победы. И вот новый праздник — референдум. Так воспринималось это в тот день, одиннадцатого мая, большинством жителей Луганска. Возле участков, где можно было проголосовать, стояла невооруженная охрана, численностью два-три человека. Все проходило спокойно. Удивительно, что киевские власти не сделали ничего, чтобы помешать референдуму. Позже создалось ощущение, что они сами хотели этого. Во дворах появлялись компании и костры, готовились шашлыки и распивался алкоголь, звучали песни. Будто празднование Дня Победы затянулось на несколько дней. В городе наблюдалась эйфория. Лишь много времени спустя, разговаривая с людьми, они признавались, что лучше бы не ходили на референдум. Наивные. Они думают, что это что-то бы изменило, что война бы не наступила. Но ведь не в самом референдуме дело. Он был лишь одним из винтиков механизма защиты, который пытался противопоставить Донбасс агрессивным американским марионеткам в Киеве. Война уже вовсю шла в Славянске, который не давал ей ближе подобраться к Донецку и Луганску.

Все начиналась с требований о федерализации Украины, и закончилось независимостью Донбасса. Один из главных для меня вопросов — почему на референдуме речь шла не о присоединении к России, а о независимости? В любом случае, Рубикон был пройден, отыграть назад после этого не получилось бы. Провозглашение независимости — это не пес чихнул. Все взоры устремились на восток, на Россию. Ожидали признания и поддержки.

События, как снежный ком, летящий с вершины, развивались стремительно и опасно.

Через два дня после референдума на Болотова было совершено покушение. Представители самопровозглашенной Луганской народной республики рассказали, что он потерял много крови, но был своевременно госпитализирован в закрытую частную клинику, доступа к нему нет, но жизнь его находится вне опасности.

На пресс-конференции сообщили, что за голову народного губернатора киевские власти назначили награду в один миллион долларов:

— Таким образом, Киев ничего не добьется, а, наоборот, только подтвердит, что мы идем в правильном направлении. Место покушения и другие подробности я раскрывать не буду, скажу только, что это было на территории области и стреляли из засады.

Это было только начало. Рано утром в субботу, семнадцатого мая, Валерий Болотов пересекал украино-российскую границу на таможенном посту «Должанский». Он возвращался из России и во время перехода был задержан представителями пограничной службы Украины и другими силовиками. Как рассказали сторонники республики, арест был подготовлен заранее. Об этом было известно и ополчению, которое подготовилось к проведению спецоперации по освобождению своего лидера. Рано утром несколько мобильных групп ополченцев выехали в направлении КПП «Должанский».

— Интересный нюанс, — рассказал представитель республики. — Когда мы выдвигались, по моей машине был открыт автоматический огонь. Я слышал три-четыре хлопка, но я шел на большой скорости по территории города Свердловска, где-то 160 километров в час. Хлопки слышал позади себя. Работали профессионалы. Заранее зная о том, что мы будем отбивать Валерия, они подготовили засады. Я думаю, это сделали представители силовых ведомств, которых курирует непосредственно Киев.

Однако остановить ополченцев не удалось. Они прибыли на границу. Переговоры с пограничной службой и силовыми ведомствами ничего не дали. Завязался бой, в котором со стороны повстанцев участвовало около 150 человек. По информации, им противостояли около 80 пограничников и других силовиков, рассредоточенных в полевой части. Перестрелка длилась около пятнадцати минут. В конечном итоге, сторонники ЛНР смогли освободить и увести Болотова из-под огня. После этого мобильные группы рассыпались и разъехались по разным дорогам. За Антрацитом Болотова пересадили в другую машину и доставили его в здание администрации.

Сам лидер ополчения во время пресс-конференции к журналистам не вышел. Стало известно, что в Россию он ездил как раз для того, чтобы залечить рану, полученную в ходе покушения. Сразу же появилось множество теорий, что, мол, не было ни покушения, ни боя у контрольно-пропускного пункта. Или все было инсценировкой и «договорняком». Интересен наш народ. С одной стороны, не верит никому и ничему. С другой, постоянно оказывается обведенным вокруг пальца.

Мне требовалось проверить информацию. Позвонил одному своему знакомому, он должен был иметь достоверные данные:

— Бой на КПП был? — спрашиваю его.

— Да, была перестрелка. Есть раненые.

Больше он ничего не сказал, но этого было достаточно, чтобы подтвердить правдивость происходящего. Я принялся за написание статьи.

* * *

Майские теплые и приветливые будни. Раскинувшийся на холмах город, с прожилками длинных ровных улиц. Пушистые и всеобъемлющие белые облака отбрасывали тени на дома и парки. Словно космические корабли плыли они над землей. Фантазия придавала причудливым формам облаков определенность, превращая их в людские лица, необычные машины, гигантских животных. Может на небе все то же самое?

Я сидел в парке возле «избушки», радовался теплу. Плавно удалялся рабочий день. А я и работаю, разве нет? Я в курсе всех последний новостей, оперативно выдаю их на сайт. Так что не надо думать, что я здесь всего лишь прохлаждался и отлынивал от работы.

Со стороны церкви, стоявшей возле горгаза, подъехал микроавтобус. Из него вышли люди в черных масках и камуфляже, с оружием. Они помогли выбраться человеку с мешком на голове. Держа его руки за спиной, мужчину повели мимо нас в комендатуру, которая располагалась в бывшем управлении украинской спецслужбы. Пленный был небольшого роста, в пиджаке коричневого цвета, бежевых штанах.

«Кто это? — подумал я. — Что он сделал? Действительно ли виноват?». Интуиция подсказывала, что это мог быть какой-либо местный чиновник. Вполне вероятно. По крайней мере, точно связанный с бывшей властью.

Власть… Сейчас происходил перелом. Старые связи исчезали и выстраивались новые. Многие государственные институты переставали работать. Переподчинение, выстраивание нового. Ополчение не могло все контролировать в тот момент. Некоторые прикрывались народным восстанием и творили незаконные дела.

Находясь однажды дома, я отчетливо услышал короткую автоматную очередь. Стреляли недалеко от двора. К тому моменту я уже хорошо знал этот звук и не перепутал бы его. Остается надеяться, что невинные остались живы. Что произошло, можно лишь догадываться.

По региону медленно ползла война. Надежд на то, что все наладится, не осталось. Всюду происходили перестрелки. По работе я оказался в областной больнице, где в палате лежал раненый ополченец.

— На посту в Успенке на нас совершили нападение. Мы с приятелем стояли вдвоем на блокпосту. Ехал черный джип. Мы его остановили, чтобы произвести осмотр багажа. В машине находились двое. Хозяин автомобиля отказался открывать багажник. Мы попросили их выйти из машины. Первый выбрался из джипа, а второй нет. Я сказал выйти тому, который остался внутри машины. Он ответил, что сейчас выйдет. Затем открыл дверь и начал шмалять из пистолета. Моего приятеля убили сразу. Мне пуля попала в ногу и прошла насквозь, задета кость. Я потерял сознание и очнулся дома.

Вовсю шли бои за Славянск. Создавалось ощущение, что он являлся неким громоотводом, потому что серьезных боев на Луганщине еще не было. Однако все стремительно менялось. В конце мая украинские войска вступили в активную фазу противостояния с Луганском. Ночью начались серьезные бои за Рубежное, Лисичанск и Северодонецк. Военные и националистические батальоны начали проводить боевые операции, чтобы взять Луганск в кольцо, окружить и захватить.

Постоянно ходили слухи о том, что танки и другая бронетехника уже стоят под Луганском. Местные жители сообщали, что в селе Веселая Тарасовка, которое находится совсем рядом с городом, видели в огородах военную бронированную технику. Представители ополчения заявили, что ситуация под контролем и это все работа провокаторов. Попробуй, разберись.

В Луганске наблюдалось оживление. Проезжая по путепроводу мимо железнодорожного вокзала, я увидел сотни людей на платформе. Они погружались в вагоны и уезжали отсюда. Никогда столько народа не видел на вокзале. Другая часть луганчан бросилась на рынки и в супермаркеты, чтобы запастись продуктами на будущее. Многих отпускали раньше с работы.

— Сейчас массово скупаются необходимые продукты, товары первой степени необходимости. Но хотелось бы успокоить луганчан. В городе все спокойно, все предприятия работают в штатном режиме. Никаких военных действий на территории города не ведется. И насколько меня уверяет армия — вестись не будет. Поэтому сохраняйте спокойствие, — рассказал представитель ополчения.

Спускались свинцовые сумерки. Ночью гудели сирены и заводские гудки, был слышен колокольный звон — людей предупреждали о надвигающейся на город опасности.

 

Сила оружия

Кирилл ждал автобуса, чтобы поехать домой. Настроение — ни к черту. Впору было купить пива, чтобы немного расслабиться. Ручьи весеннего дождя вперемешку со льдом мочили ботинки. Пасмурное небо не добавляло хороших впечатлений. По календарю наступала весна, а посмотришь вокруг — все так же снежно, серо и нерадостно. «Этот мрак должен когда-нибудь закончиться», — попытался утешить себя Кирилл.

Начальник на работе снова накричал. «За все постоянно виноват. Спуску не дает. А ведь раньше ходил на работу с радостью, но теперь это в прошлом», — хмыкнул парень.

Подъехал большой зеленый автобус. Возле окна сидела девушка с каштановыми волосами. Она задумчиво смотрела в мобильный телефон. Когда отвлеклась, то увидела в толпе Кирилла, своего бывшего одноклассника. Он стоял в рыжей куртке, какой-то взъерошенный, хмурый. Парень тоже взглянул на нее. И растерялся. Он смущенно улыбнулся, увидев Марго. Девушка приветливо помахала рукой.

В этот момент несущиеся в автобус пенсионеры в прямом смысле слова втоптали Кирилла в грязь. Кто-то задел его локтем, толчок оказался довольно ощутимым. Парень потерял равновесие, стоя на мокром льду. Он только и успел вытащить руки из карманов, чтобы удачней приземлиться. С трудом, скользя ладонями по неприятному льду, поверх которого бежали ручьи, поднялся и оглядел себя. Рыжая куртка потемнела, напиталась от талых луж. «Да что с этим днем не так!» — мысленно завопил Кирилл.

Вскинув взгляд, он увидел, что она смеется, прикрывая рот рукой. Затем Марго снова показала свою искреннюю улыбку, беззлобную и сочувствующую. Всякое, мол, в жизни бывает. Он же воспринял это обостренно, учитывая его эмоциональное состояние. Бывшая одноклассница показалась ведьмой, которая все это и подстроила, а теперь потешается. Он бросил на девушку быстрый недобрый взгляд, отвернулся и отошел дальше от бордюра.

Марго поняла все, она снова махнула Кириллу рукой, но тот не смотрел. Автобус отъехал от остановки и, качаясь, начал огибать большое кольцо-клумбу. Для цветов было еще рано.

Во всей истории их сложных отношений Кириллу этот эпизод показался самым унизительным.

— Ну и чего ты тормозишь? — говорил Антон, когда они учились в одиннадцатом классе. — Ты же ей явно нравишься.

— Я не уверен в этом.

— Тебе просто стоит быть смелей. Если я что-то и понимаю в женщинах, а я понимаю, будь уверен, то Марго запала на тебя, — убеждал Антон.

Кирилл однажды, наслушавшись увещеваний друга, купил цветы и пришел с ними на школьную дискотеку. Он увидел, как нравившаяся ему девушка танцевала с другим, и букет выкинул в урну. Одноклассники смеялись над ним.

Вообще школьная пора для Кирилла была не самым легким временем. Она вспоминалась чересчур трагичным, как ему казалось, одиночеством, унижениями со стороны старшеклассников. Ему почему-то доставалось повышенное внимание от задир, постоянно шпынявших слабого мальчишку. Других, конечно, тоже доставали, но Кирилл воспринимал слишком близко к сердцу обиды. Постоять за себя, даже словесно, он не мог, внутри жил страх, многих вещей мальчик не понимал в том возрасте. Так что тяжелые для подростка школьные годы были осчастливлены немногими эпизодами.

Одним из таких эпизодов и была Маргарита. Высокая, статная, стройная, всегда сияющая улыбка, прилежная ученица с горящими глазами. Кирилл с первых классов проявлял к ней внимание. Она не спешила сближаться. В старших классах его ухаживания стали более активными, однако, не навязчивыми, учитывая скромный и скованный характер Кирилла. И Марго уже более благосклонно смотрела на него, иногда прогуливаясь с ним после школы. Он рассказывал ей об истории, а она с удовольствием слушала, отмечая глубокий внутренний мир ухажера. Чем еще небогатый десятиклассник может удивить даму? Кирилл продолжал думать, что она холодна к нему, и довольствовался лишь этими нечастыми прогулками. Ему мешали ограничения, засевшие в его собственной голове. «Кому я такой нужен? Из бедной семьи, надо мной постоянно издеваются, постоять за себя не могу. Девушки таких не любят», — размышлял одинокий подросток вечерами в своем дворе. Еще не обремененный жизненным опытом, он не знал, что женщины любят абсолютно всяких и с еще большими недостатками. Некоторым достаточно, чтобы рядом просто был какой-никакой мужик — не умеющий ничего делать, не выдающийся никакими способностями, не прочитавший ни одной книги, с плохой работой. Но лишь бы можно было отметиться: «Я замужем».

Как таковой никакой истории любви у Марго и Кирилла не сложилось. Они оба испытывали чувства, но были молодыми и нерешительными, боялись обжечься в первый раз. С такими внутренними чувствами они окончили школу, ничего не сделав для своего счастья. Маргарита, будучи определенного воспитания и также не обремененная еще житейским опытом, просто не могла сделать первый шаг, самой взять ситуацию в свои руки. Ей порой этого так сильно хотелось… Постепенно они погружались во взрослую жизнь. И в этой жизни у них не было места друг для друга.

* * *

В Луганске началась серия протестов и митингов, получивших название Русская весна. Кирилл незаметно для самого себя оказался в центре этих событий. Он яростно выкрикивал лозунги, не задумываясь о сути, заполняя внешнюю пустоту, но не внутреннюю. Это оказались самые яркие события именно в его жизни за несколько последних скучных лет. Работающий в магазине электроники, отучившийся в университете на историка парень. И этим все сказано. Мечты о великих открытиях, которые способны изменить представления об истории человечества и планеты, сменились мечтами дожить до зарплаты. Ничего необычного, стандартный процесс взросления и становления личности.

Кирилл участвовал во всех мало-мальски значимых общественных событиях, дежурил в палатках возле администрации области, участвовал в стычках с проукраинскими активистами, захватах зданий и управлений. Через время его уже знали на площади перед управлением СБУ, он был вхож и в само здание.

В один из теплых весенний вечеров, Кирилл катался по городу вместе с Антоном. Друг недавно купил подержанную иномарку и теперь вовсю наслаждался жизнью. Темные улицы освещались редкими фонарями, в скверах еще гуляли симпатичные барышни.

— Ну, что? — заговорщицки подмигивал Антон. — Поедем, подцепим кого-нибудь? С тачкой-то теперь это не проблема.

— Ты знаешь, я за любую движуху, кроме голодовки, — бросил Кирилл. Настроение его, как обычно, было плохим, но идея приятного знакомства его немного обрадовала.

В городе наступил период, когда старые устоявшиеся правила перестали действовать. Поэтому, проехав на красный свет, Антон припарковал свою иномарку прямо на пешеходной дорожке, возле гранитных ступенек, ведущих в парк. Они вышли и закурили. Направились по темным аллеям, всматриваясь в людей на лавочках. Пройдя половину парка, Антон толкнул друга локтем и кивнул в сторону двух девушек, сидевших под высоким толстым дубом.

— Вечер добрый, товарищи девушки, приготовьте документики, — начал Антоха, который в делах любовных имел опыта намного больше, чем Кирилл, и был довольно раскованным. — Выявляем антисоциальные элементы.

Девчонки смотрели удивленно, всем своим видом говоря: «Ну, удиви нас, паяц».

— Забыл представиться, — ухмыльнулся парень. — Луганская полиция нравов. И, собственно, вы нам пришлись по нраву.

Шутка возымела действие на представительниц прекрасного пола, они расхохотались и тоже вступили в диалог. Компания прогулялась по парку, Антон рассказывал небылицы о своих приключениях, а Кирилл особо не пытался втиснуться в разговор, справедливо рассудив, что друг сделает все за него.

— А почему друг твой такой молчаливый? — спросила блондинка.

— О, Кирилл важный человек. Он не разговаривает, чтобы не выдать государственных тайн, — бросил очередную хохму Антоха. Девчонки в очередной раз захохотали. — По-другому не умеет, вот и молчит все время.

— Интересно, а правда, что здание СБУ ополченцы заминировали? — спросила брюнетка. Они трепались обо всем, особо не задумываясь. — Мне рассказывали, что весь центр под землю уйдет, если рванет.

— Это у нас к Кирюхе, он в этих делах сведущ, ходит в здание СБУ, как на работу.

— Правда? Ой, расскажи, — пристали девчонки.

Кирилл почувствовал на себе лучики славы, они даже немного отогнали темноту вечера. Настал его звездный час. Он начал травить байки, в основном, конечно, вымышленные, о разных приключениях, активистах и перипетиях.

— Была такая давка в администрации, мы заполнили все этажи, все заблокировали. Люди орали, прыгали, что-то требовали. А потом я пнул губернатора. Он обернулся, посмотрел на меня. Я сделал вид, что ни при чем. А потом пнул его снова, — заливал Кирюха. — Вот это и называется демократия.

Невзначай Антон предложил переместиться к нему в машину и поколесить по ночному городу. Девчонок такая перспектива не напугала, а скорее наоборот придала им энтузиазма. Вечер явно складывался наилучшим образом. Брюнетка села на переднее пассажирское место, а Кирилл и блондинка облюбовали просторное заднее сиденье.

Поездка показалась всем очень романтичной. Ну как же, весна, первое настоящее тепло, приятная компания и отсутствие забот. Проезжающие автомобили светили непреклонными фарами, огоньки квартир мелькали, оставляя световой след, будто звезды во время путешествия на космическом корабле. У всех появилось чувство предстоящей дальней дороги. Антон не жалел бензина. Машина летала по центральным улицам, заезжала на пустынные участки дороги в частном секторе, поднималась на холмы, с которых открывался вид на спящий Луганск.

От здания городского совета, они повернули влево, в пустынный переулок, по которому и днем-то машины почти не ездили, а вечером их не было и подавно. Фары осветили идущую впереди компанию. Сквозь музыку в салоне доносились их крики и смех. Они направлялись, вероятнее всего, к памятнику Ворошилову — традиционному месту сбора молодежи, панков и рокеров. Антон притормозил немного, но продолжал уверенно ехать вперед. Компания никак не отреагировала на показавшийся из-за угла автомобиль. Подъезжая еще ближе, он посигналил, надеясь, что его, наконец, заметят и пропустят. Но шумная стайка подростков и не думала уходить с проезжей части. Сложилась ситуация, когда Антон просто не мог дальше проехать. Он нажал на сигнал еще раз. Те засмеялись сильней и вплотную уже подошли к машине.

Их лица светились пьяной радостью и куражом. Они начали хлопать по капоту. Водитель сдал чуть назад, приоткрыл окно и крикнул:

— А ну свалите с дороги, малолетки!

В ответ понеслась нецензурная брань. Кто-то даже кинул бутылку, разбившуюся прямо у передних колес.

Неожиданно Кирилл распахнул дверь и вышел из машины. Его примеру последовал и Антон. Они приблизились к компании, которая продолжала кричать матом, смеяться и танцевать под звучащую только в их головах музыку.

— Вы совсем страх потеряли? — крикнул Кирилл. — Это проезжая часть, быстро отсюда ушли.

Из толпы отделился самый смелый, лидер. За ним двинулись еще четверо парней. Их девушки остались в стороне и затихли. Стало понятно, что пьяная молодежь ищет конфликта и хочет украсить свой вечер дракой.

Антон заметил, что в руках у Кирилла появился черный предмет — пистолет. Одновременно это увидели и надвигающиеся противники, остановившись и впав в ступор. Казалось, этого достаточно, чтобы пресечь надвигавшуюся потасовку, в которой преимущества было явно не на стороне двух друзей. Но зачем-то Кирилл выстрелил. Он направил ствол в ноги новоявленным врагам, пуля попала в асфальт.

— Сейчас перестреляю всех к хренам, — грозно прохрипел человек с пистолетом.

— Простите нас, не стреляйте! — начали умоляюще просить подростки.

— Чтобы я вас здесь больше не видел!

И те рассеялись, словно туман. Все это время Антон удивленно и непонимающе смотрел на друга.

— Я не понял, откуда у тебя ствол?

— Может, отъедем отсюда, на всякий случай? — предложил Кирилл.

— Ты не сказал мне, что у тебя есть оружие! — тяжелым голосом ответил Антон. — И сел ко мне в машину, не предупредив! Ты че творишь?

— Да успокойся ты. Никто ничего тебе не сделает за это.

— Почему я не знаю, что в моем авто человек со стволом?

— Да все же нормально. Что ты взъелся?

— Нормально? — Антон все больше себя накручивал. — Ты считаешь это нормально? Ты малолеток чуть не перестрелял!

— Да ничего я им не сделал бы! Так, припугнуть надо было молодежь, а то совсем зажрались, никакого уважения к старшим.

— Я тебя не узнаю. Где ты вообще оружие взял?

— Где-где… купил!

— Зачем? Давно?

— Для того, чтобы защищаться. Сейчас время такое, неспокойное. Ствол не помешает.

— На кой он тебе? В кого ты собрался стрелять? — недоумевал Антон.

— Ни в кого. С ним просто спокойнее.

— Лично мне ни фига не спокойней. Мы бы и без него разобрались. Ты теперь его будешь все время дергать? А если в магазине тебе продавщица нагрубит, ты и на нее пистолет наставишь?

— Да причем тут это? Тоха, ты реально не понимаешь?

— Я как раз понимаю. Киря, это у тебя детство в одном месте играет. Выкинь ствол, мой тебе совет.

Девчонок же, наоборот, произошедшее сильно взбудоражило в положительном смысле. Они начали просить показать пистолет. После удовлетворения своего любопытства, пригласили парней к себе в комнаты общежития. Те не стали отказываться, но удовольствия от остатка вечера, в котором был алкоголь и секс, никто из друзей не получил. Пробежавшая между ними черная кошка оказалась размером со слона.

* * *

Легкая розовая юбка Маргариты развевалась на ветру. Майский день клонился к вечеру, но город еще бурлил, сопротивлялся, пытался успеть закончить все дела. Свежесть пахнула в лицо девушки, она на секунду остановилась, закрыв глаза и почувствовав пьянящий аромат. Весна, как ты это делаешь? Эти запахи цветущих деревьев, звуки проснувшейся природы, яркие, нереальные чувства, загадки в темноте.

Она почти вприпрыжку продолжила свой путь. Словно первоклассница, Марго скакала по широким асфальтовым улицам, чувствуя себя снова ребенком, влюбленной девчушкой. Время никогда не возвращается, но часто напоминает о себе. И, в очередной раз остановившись и вдохнув прозрачный воздух, девушка увидела его. Взялся словно из ниоткуда, смотрел на нее так вожделенно и немного пугающе. Его улыбка стерла что-то неприятное и угрожающее, фонарь слева освещал половину лица. Он показался красивее, чем есть на самом деле. А может это в ней говорит прошлое и весна. Марго опустила смущенно голову, бросив взгляд исподлобья.

— Может, погуляем? — раздался его голос. Такой чужой, забытый, прошлый. — Конечно, если ты не спешишь домой… к мужу.

В ответ — ее глупое хихиканье.

— Да какой муж, я в девках еще. Проводишь меня домой?

— А ты все там же живешь?

— Ты еще помнишь, где я жила?

— Я никогда не забуду, где ты жила, — он понимал, как по-дурацки звучат эти пафосные фразы.

— Нет, мы лет пять назад переехали, — девушка удовлетворенно улыбнулась. Она хотела услышать именно такой ответ от него.

— Куда?

— На Шевченко.

— Далековато. Ну, пойдем.

Улица быстрой лентой бежала под ногами. Как они ни пытались притормозить ее, не получалось. Им хотелось как можно дольше общаться и гулять. Этот вечер сблизил их намного сильней, чем все годы в школе вместе взятые. Последняя произнесенная ею возле дома фраза сделала Кирилла самым счастливым человеком на свете. Марго сказала: «Мне тебя не хватало». Он почувствовал, как возвращается то странное юношеское чувство. Чувство надежды и приключений, чувство, что все хорошо и все впереди.

Домой на восток он возвращался поздним вечером, окрыленный и довольный. Из частного сектора доносился лай собак, через дорогу перебегали кошки, темные деревья зловеще поскрипывали, нависали своими раскидистыми ветвями. В припаркованных машинах, у которых собирались стайки молодежи, громко играла музыка. В Кирилле просыпалась влюбленность.

В следующий раз они гуляли по его родному кварталу. Рядом находился Восточный рынок, клубы, кафе и рестораны. Возле торгового центра всегда сидела молодежь и распивала алкоголь, несмотря на запрет.

— Пойдем, я покажу тебе одно интересное место, — схватил Кирилл за руку свою возлюбленную. В Марго сначала это вызвало волну протеста, но она подавила ее и покорно отправилась вместе с ним. Они зашли в одну из многоэтажек и поднялись на последний этаж.

— Ты хочешь на крышу?

— Ну да, — ответил парень. — Тут она открыта, можно без проблем попасть.

Он помог ей подняться по хлипкой деревянной лестнице в проем и оба выбрались в прохладную майскую ночь. Звезды сияли ярко, стали ближе к ним двоим.

— Какая красота, — протянула Маргарита.

Город играл фонарями, внизу раскинулись кварталы и улицы, частные дома и пятиэтажки. Во многих окнах горел свет, люди суетливо занимались делами, вели себя непосредственно, не зная, что их могут увидеть. А Кириллу и Марго показалось, что они наблюдают за каждым из них, знают судьбы этих незнакомцев, радости и проблемы конкретных горожан. Вокруг города сгустилась непроглядная тьма, поля и леса превратились в темное колышущееся море. Небо было немного светлее, поэтому вдали виднелась линия горизонта.

— Тебе нравится Луганск? — спросил он.

— Сначала нравился, потом я хотела уехать. А теперь мне все равно.

— Уехать? В Харьков или Киев? Учиться, наверное?

— Нет, после универа. И после… замужества.

Кирилл почувствовал, как внутри что-то оборвалось, желудок заныл и появился необъяснимый страх.

— Ты была замужем?

— Да, поженились сразу после вуза, когда мне было 22 года.

Он заставил себя смотреть вдаль, боясь повернуть лицо к ней, будто это движение скажет о его слабости.

— Молодо — зелено. Прожили вместе не так уж долго. Родители мужа помогли с бизнесом, он стал хорошо зарабатывать. Я не нуждалась ни в чем. Знаешь, такая себе спокойная семейная жизнь. Я думаю, все мечтают о таком. Ведь семья должна быть надежным тылом. Но потом все изменилось. Мы пытались забеременеть, долго не получалось, а потом случилось… В общем, врачи сказали, что я не смогу иметь детей… Я даже не знаю, зачем все это тебе рассказываю и порчу романтический вечер, — она начала всхлипывать, но Кирилл машинально прижал ее к себе левой рукой, продолжая смотреть за горизонт. А внутри ему было плевать на эту историю. — Он начал гулять от меня. В один из дней привел домой какую-то девку и выгнал меня.

— Да, это не то, что наши школьные отношения, — процедил он. — Все гораздо сложней у тебя. Ладно, это все было в прошлой жизни, а начинается новая.

Кирилл убеждал не ее — себя. Однако эти слова подействовали на Марго, она прижалась к его груди. Он пальцем приподнял ее подбородок вверх и поцеловал, долго и жадно. Она чувствовала свою вину за рассказанную историю, поэтому ответила так же страстно. Кирилл прижимал девушку к себе, дал рукам волю. Через некоторое время стало понятно, что он разошелся не на шутку. Маргарита немного испугалась и легонько оттолкнула его.

— Ты чего? — удивился парень.

— Прости, я не могу так сразу. Давай просто посидим здесь и помолчим.

— Марго, мы же уже не в детском саду! Да я этого ждал 15 лет!

— Я понимаю… но подожди, не все сразу.

— И это ты называешь сразу? Ты успела и замуж выскочить, и развестись, а я — сразу, так?

— Это другое, Кирилл. Я разве виновата, что у нас ничего не получилось тогда?

— Но сейчас-то точно получится, — ухмыльнулся он и достал из-за пояса темный предмет.

Она оцепенела, когда поняла, что ее друг держит в руках пистолет. Вся ситуация показалась ей сюрреализмом, киношным кадром, который не может воплотиться в реальной жизни. Но все происходило на ее глазах. Кирилл сильно прижал ее к себе и провел дулом по лицу. Его дыхание было тяжелым, она чувствовала быстрое биение его сердца. Он явно был не в себе, что-то странное на него нашло, безграничная уверенность и чувство власти над чужими судьбами.

Марго задрожала, впервые она попала в такую сложную ситуацию и совсем не знала, что делать дальше. Она почувствовала, как Кирилл положил свою левую руку на ее талию, опускаясь все ниже.

— Нравится? — произнес парень. — Возбуждает тебя?

— Нет, отпусти меня! Я закричу! — прошептала она.

— Делай, что хочешь. Мне все равно, — металлическим голосом ответил он.

Ее словно парализовало, она не могла шелохнуться. Казалось все происходит не с ней. Страшные картинки в голове показывали то, что будет дальше. Она понимала, что не сможет смириться с этим. Понимала, что положение сложное и нужно срочно что-то предпринять. Все, что произошло дальше, было на уровне инстинкта. Маргарита, неимоверными душевными усилиями преодолев страх, звонко ударила Кирилла по щеке. В этот момент из овечки, из жертвы девушка вдруг превратилась в воина, в настоящую русскую женщину, которая сама может раздавить врага как клопа. Удар огнем обжег щеку ее мучителя, он растерялся и отпрянул. Эта пощечина оказалась своеобразным переключателем, Кирилл словно вернулся в свое собственное тело, посмотрев со стороны на то, что он собирался сделать. Он непонимающе уставился на оружие. И услышал ее голос.

— Ты думаешь, что пистолет дает тебе власть? — гневно и презрительно произнесла Маргарита. — Схватился за оружие и теперь все можно? Насиловать, грабить и убивать? Да только ты и с пистолетом в руках остаешься тем хлюпиком, которого унижали в школе! Думаешь, что стал крутым и теперь получишь то, что всегда хотел? Нет, хрен тебе!

Он стоял ошарашенный от ее пощечины и слов. К нему приходило осознание того, что он сейчас чуть не сделал. Девушка тем временем, повинуясь своим внутренним инстинктам, встала на самый край крыши. Кирилл увидел это и попытался подскочить к ней, но Марго предупредительно подняла ладонь.

— Я спрыгну, урод!

— Нет, прости меня! Я не знаю, что на меня нашло. Иди сюда!

Но она продолжала смотреть на него с упреком и недоверием. Ситуация изменилась, переломилась и инициатива оказалась в руках Марго. Кирилл поднес к своему лицу пистолет, чтобы разглядеть его лучше. Затем резким движением кинул его в поглощающую темноту.

— Ты права, я дурак! Я сам не знаю, зачем я купил этот ствол. Наверное, действительно думал, что изменюсь, стану крутым. Что он сотрет эти годы унижений и неудач. Господи, я только сейчас понял какой силой обладает оружие. Не прыгай! Я тебя люблю! Я все эти годы думал только о тебе. Жалел, что такой слабак и не смог сделать первый шаг в школе. Прости меня за все!

Осторожно отойдя от края, она приблизилась к нему. Кирилл опустил голову, взгляд в пол. Марго долго смотрела на него, а потом легко потрепала по волосам.

— В школе ты мне нравился, несмотря на то, что был не самым сильным и смелым. В тебе что-то было.

— Я дурак… — протянул он. — Я не хочу снова тебя потерять. Я не хочу отпускать тебя.

Ее снова начало немного стрясти, но девушка взяла себя в руки, проявляя твердость характера.

— Пойдем отсюда, — бросила она. — Видимо, крыши на тебя плохо влияют.

Кирилл благодарно посмотрел на нее, неуверенно взял за руку. Марго ответила ему, сильнее стиснув ладонь. Дальше они гуляли, стараясь не вспоминать случившееся. Она простила ему этот приступ слабости, он понимал это и был благодарен. И недоверие по отношению к Кириллу, которое должно было заполонить ее сердце, не появилось. Наоборот, девушке показалось, что у него есть характер, есть внутренняя сила перебороть себя. И она решила попробовать остаться с ним.

Влюбленная парочка, не вспоминая неприятный инцидент, всю ночь блуждала по городу сломанных судеб.

 

Черный день

Месяц назад мы съехали от родителей Лены, решившись, наконец, пожить самостоятельно, познать все преимущества и недостатки такой давно желанной жизни вне родительского дома. Перебрались мы в Камброд, один из старейших районов Луганска, наша квартира располагалась недалеко от старого автовокзала, за грязной пересыхающей речушкой, в честь которой и был назван город.

Перед моим мысленным взглядом проносятся первые дни лета 2014 года, уже такого далекого, совсем нереального. Я проживал свое драгоценное, ускользающее сквозь пальцы время, как будто не участвуя в жизни. Словно управлял своим астральным воплощением, однако четко ощущая связь с реальностью. Настолько прочную связь, какой никогда еще не чувствовал, был подвластен притяжению, державшему меня стальными тросами, руками и ногами привязанный к родному городу.

Мне приходилось посещать все митинги — пророссийские и заевропейские, освещая лозунги, выступления, людей и их позиции на страницах газеты. Работа приносила удовлетворение, переполняло чувство значимости того, что делал. Со мной здоровались люди на улицах, меня пропускали в здание захваченного ополчением управления СБУ, за короткий период я познакомился со многими людьми, некоторые из них занимали не последние должности. Я не пропустил ни одного значимого события или штурма, у меня не было выходных, я пахал как вол и чувствовал… А что я чувствовал? Усталость, нервозность, которую старательно прятал, не показывая родным, вину перед любимой, потому что домой я последние месяцы попадал ближе к полуночи, а рано утром несся обратно, в гущу событий, понимая, что, по сути, постоянно подвергаюсь опасностям разного рода, и заставляю близких людей непрерывно беспокоится обо мне. И в то же время нужность и важность того, что я делаю, не давала мне остановиться, хотя многие коллеги после весенних событий перебирались подальше от злополучного региона. Я получал теплые и благодарные отзывы людей, поскольку в своих публикациях старался объективно освещать события. Банальные слова, но это так. Хотя журналистов все равно ненавидели и презирали. Лишний раз я старался не афишировать свою профессию, потому что на митингах уже случались провокации.

Все текущие события представлялись своеобразной компьютерной игрой, реалистичность которой не до конца понимаешь, потому что просто не можешь увидеть все то, что происходит вокруг. Нам все было в новинку, представлялось необычным, чуточку опасным, но таким увлекательным. Впервые за многие годы люди перестали быть инертной массой, обособленной друг от друга собственными шкурными интересами, и вяло поругивающей весь существующий порядок. Все в те дни были охвачены жаждой справедливости, в толпе каждый чувствовал родство с другими. Во время митингов случайно встречались знакомые не видевшие друг друга годами, близкие и дальние родственники, приятели. И все были рады встрече, все с нетерпением высказывали одни и те же мысли и желания, и не было в тот момент людей ближе, чем стоявшие плечом к плечу посторонние люди, которые громкими криками приветствовали взмывающий под кровлю администрации триколор, вместо желто-голубого полотна, ставшего в те дни символом всех обид и несправедливостей. Все были охвачены лихорадочным нетерпением, ожидали что ситуация решится окончательно в течении ближайших нескольких дней или недель.

А между тем в области уже начались боевые действия — Лисичанск, Северодонецк.

В один день война добралась и до Луганска. И для меня все изменилось.

* * *

Несколько дней до этого я просыпался от какого-то непонятного шума. Мне эти звуки казались выстрелами и взрывами, на деле оказываясь гулом самолетов, рокотом моторов и стуком колес поездов. Ожидание чего-то плохого нарастало с каждым днем. Война смело шагала в город.

Второго июня я проснулся часов в пять утра. Грохот явственно слышался даже сквозь тройной стеклопакет, который мы на ночь закрывали. Предчувствие вопило: ну вот и до нас докатилась беда. Что происходит в городе и где — непонятно. Разрывы снарядов ощущались на метафизическом уровне, неважно было расстояние до них, место битвы — душа. Звуки были настолько четкими и громкими, что мне подумалось: бои идут на железнодорожном вокзале, до которого рукой подать.

Я включил нетбук, который купил себе на день рождения пару лет назад. Информационные сайты в такое время еще спят. Зашел в социальные сети, по оперативности намного опередившие любое местное агентство новостей — очевидцы уже выкладывали минимальную информацию, которой обладали. Бои шли в районе Луганского погранотряда на квартале Мирный. Это окраина Луганска, но очень оживленная и густонаселенная окраина. Крупный микрорайон, рядом находятся квартала Ольховский, Заречный и Степной. Мы с Леной переехали совсем недавно именно оттуда.

Моя любимая делала отчаянные попытки еще поспать, но я постоянно подскакивал и слушал возле окна, надеясь почерпнуть из грохота какую-то информацию, затем бормотал что-то, не давая Лене отдохнуть перед началом рабочей недели.

Быстро позавтракав около семи утра, накинул сумку через плечо, бросив в нее фотоаппарат и диктофон, поцеловал свою сонную девушку и решил отправиться к месту боевых действий. Мне трудно представить, что чувствовала Лена: беспокоилась она или нет, а может была просто сонная и не осознавала, что происходит. Но сказав, чтобы я берег себя, со спокойным видом отпустила.

Общественный транспорт уже приступил к своим обязанностям, но пришлось идти к железнодорожному вокзалу, так как от нашей остановки на кольцо Мирного не было ни одного прямого маршрута, только с пересадкой. Попутно своими глазами убедился в спокойной обстановке на вокзале. Звук интересная и странная штука, это как с грозой — молния тебя уже убила, а гром раздался только на твоих похоронах. Но я не мог видеть взрывов — только слышал проклятый грохот снарядов разного калибра.

Я почему-то не испытывал тревоги, не было такого состояния, как перед намечающейся дракой, когда нервы на взводе, постоянно прокручиваешь в голове варианты предстоящих событий. Я был совершенно спокоен, насколько можно быть спокойным в подобной ситуации.

На конечной остановке я вышел, огляделся и сквозь дворы отправился на звук боя. Прошел по извилистым дорожкам, миновав несколько несимметрично построенных дворов многоэтажек. Здесь грохот снарядов слышался замечательно. Проходя по дворам к погранотряду, я замедлил шаг, потому что точно не помнил его точного расположения, не хотел попасть на линию огня за следующим домом.

Я приблизился к лавочке возле одной из девятиэтажек, присел и закурил. Почти год назад бросил, проклятая аритмия тогда замучила, но весной опять взялся за старое.

Люди шли на работу, дети выбегали играть, мужики выгуливали собак, прислушивались к звукам битвы. А лица какие-то спокойные, почти отрешенные, меня это очень удивило, ведь битва происходила через несколько домов отсюда. Я не увидел никаких отличий от обычного дня, все просто шли по своим делам. Только немного в спешке. Наверное, так и надо.

Зазвонил мобильный телефон — представители одного радио хотели узнать про обстановку в городе. Я сообщил, что почти на месте боя и попросил перезвонить чуть позже, ведь сам я пока ничего не знаю, кроме того, что написали очевидцы в сети.

Продолжил свой путь и вскоре оказался во дворе, напротив которого, скрытый домами, располагался Луганский погранотряд. Разрывы снарядов били по ушам и по душе. Внутри дворов стояли несколько машин и десяток повстанцев. Возле подъездов толпились местные, наблюдавшие за ходом конфликта. Я подошел к ним и начал расспрашивать.

— Да у меня пули холодильник пробили, — рассказывал невысокий парень. — Вон мой балкон, — он указал на свою квартиру на первом этаже. Угол дома выглядывал из-за другой девятиэтажки, погранотряд оттуда можно было хорошо разглядеть. Затем он показал мобильный телефон. В районе динамика корпус был поврежден. — В руке держал, когда попали.

Этот крепыш родился в рубашке. Что меня удивляет — он совершенно спокоен, не трясется, словно в него каждый день стреляют. Да, луганчане суровы.

Я снова закурил, присесть негде, лавочек здесь я не нашел. Ежесекундно раздавались взрывы и выстрелы. С крыш стрелял снайпер или даже несколько. Мерзкие щелчки СВД, а я думаю это именно она, били по нервам сильней всего. Резкий короткий звук. Единственный, от которого у меня шли мурашки по телу. После каждого противного выстрела из винтовки, мне казалось, что стреляют именно в меня, потому что звук шел сверху прямо надо мной. С какой именно крыши вели огонь, непонятно. Я думаю, со всех близлежащих домов.

От сильных грохотов срабатывала сигнализация у всех автомобилей в округе, даже у стоявших через несколько дворов. В армии я не служил, поэтому не мог по взрывам понять, какое оружие применяется. Впоследствии выяснилось, что били минометы, подствольные гранатометы. Говорят, даже из РПГ стреляли.

Страх. Я приехал сюда именно из-за страха. Он витал рядом, брал в плен жильцов несчастных домов, пытался заполнить сердца бойцов на передовой с обеих сторон. Одно обстоятельство меня успокаивало — я на работе, я занимаюсь журналистикой, я освещаю событие. Если меня ранят или убьют, я не буду жалеть, потому что сам приехал сюда и знал на что шел. Я люблю журналистику не настолько, чтобы отдать за нее жизнь. Но сидеть спокойно в редакции в тот день я просто не мог. Я должен был увидеть, что происходит. Должен был понять. Огненная чума мин и горячая сталь патронов начала уничтожать мой город.

…Подъехала скорая помощь, откуда-то вывели раненого в ногу ополченца и подтащили к медикам. Раненый — уже не молодой дядька, бодрый и веселый, с разорванной штаниной и залитой красным ногой. Он присел на бордюр между двумя домами, где стояла скорая, спокойно закурил, а врачи начали обрабатывать ему рану и бинтовать ногу…

Я не увидел никого из своих местных коллег. Казалось бы, какая возможность проявить себя, приехать на место событий и снять собственный материал о начале боев в городе. Зато здесь было много российских корреспондентов. Несколько каналов, может еще кто-то из печатных и интернет-изданий. Всех не знаю, далеко не со всеми знаком, но лица уже примелькались. Вот российский журналист выходит на простреливаемую территорию между домами и начинает работать в кадре, вести прямую трансляцию. Оператор и корреспондент в бронежилетах и касках с аббревиатурой TV. В тот момент я мечтал, чтобы у меня тоже была такая амуниция и я мог подойти ближе к позициям, где жизнь и смерть неразрывно сплелись, залезть на крышу и осмотреть подъезды домов, в которых, по словам жителей, выбиты стекла, на ступеньках пятна крови и бинты. Но мне приходилось довольствоваться тем, что есть, держаться на безопасном расстоянии.

…Интенсивность перестрелки из стрелкового оружия и минометов настолько возрастала, что оставаться в самом ближнем к бою дворе стало страшно, и люди, в их числе и я, отошли за угол к подъезду другого дома. Гремело — будь здоров. Душа уходила в пятки, внутри все напрягалось, организм мобилизовался, инстинкты начинали проявлять себя, при этом обычного страха не было. Был животный инстинкт, тело и разум в таких ситуациях переходят на созданный творцом автопилот. Это был первый бой, свидетелем которому я стал.

День был теплый, но пасмурный. Начался мелкий дождь, кто-то спрятался под козырьками подъездов, кто-то под деревьями, раскинувшими в начале лета свою прекрасную зеленую и сильную шевелюру. Обычных мирных жителей собралось довольно много, может человек двадцать. В основном, молодые парни и девушки.

Сигареты быстро кончились. Я подошел к мужчине, ему лет пятьдесят, на вид типичный советский слесарь или токарь. Спросил про курево, он угостил и мы закурили вместе. Он нервничал, сразу видно. У остальных зевак, ради зрелища остававшихся тут, не такие лица, более спокойные, словно происходящее вокруг — фильм или игра. Но для этого человека нахождение возле погранотряда сложно назвать развлечением.

Не помню, как я сформулировал вопрос. Наверное: «Живете здесь?».

— У меня сын там, внутри, — сказал мужчина. Глаза его повлажнели. — Он в Крыму служил. А когда полуостров стал российским, его сюда направили служить, домой.

Я начал успокаивать его. Никогда в жизни я не успокаивал совершенно чужого человека. Мне показалось, что ему стало немного легче.

— Ничего с ним не будет, живым выйдет, — достаточно жестко и, по возможности, уверенно сказал я.

Чуть позже я услышал обрывки разговора по телефону одной женщины со своим сыном, который тоже находился в погранотряде.

— Сыночка, как ты? Что с вами? Где… вас закрыли и не выпускают? А с кем они тогда перестреливаются?..

Как рассказали ополченцы, огонь ведут военнослужащие из других областей Украины, местных же закрыли и держат, как заложников. Правда это или нет? Судя по всему, правда.

Сигареты купить негде, все магазины поблизости закрыты.

Наступило небольшое затишье, сильных взрывов нет, только автоматный огонь. Несколько человек, в их числе и я, снова подобрались ближе к домам на передовой. Все утро поблизости ошивался пьяный молодой парень. Я всегда удивлялся тем, кто с утра уже убрался в стельку. Он подошел, глядя стеклянными глазами и пытаясь выговорить хоть слово. Начал махать руками, показывать на пограничное управление.

— Я… пошел, — пробулькал он, имея в виду, что сейчас ворвется в бой и его противникам, кем бы они ни были, несдобровать.

— Давай, — говорю, — вперед.

Он кивнул, словно получил одобрение от начальства, вдохновленно поднял кулак, Че Гевара во плоти. Запутывающимися ногами, с пылким энтузиазмом, скрываемым алкогольными парами, парень уверенно направился на битву, он стал на тропу войны, чем бы она для него не кончилась. Но прошел по этой тропе слишком мало, как для молодого бойца, — всего пару метров. Зацепившись о маленький бордюр, несчастный воин упал навзничь на мягкую, но липкую после небольшого дождя, черную землю. Лежал он долго, видимо, добровольно отказавшись от пути насилия.

На ступеньках сидела компания мужиков, они весело пили и обсуждали политику, кляли Америку, олигархов, хвалили Россию и Путина. После очередной выпитой бутылки пива, все менялось местами и претензий к главе РФ было больше, чем к ненавистным Штатам. Они умудрялись ссорится, обмениваться тычками, обвинениями, при этом не прекращали пить, а главное — дружить.

Сильных взрывов не было. Подъехал джип ополченцев и остановился на дорожке между домами, на бордюрах сидели бойцы и отдыхали. Привезли патроны, мне показалось, что для ружей. Я решил сосчитать, для интереса, сколько ополченцев во дворах. В зоне моей видимости был большой участок — целых два двора, ограниченных высотками. Всего двадцать человек бойцов я смог обнаружить на этой территории. Еще — на крышах, в подвалах и, наверное, некоторых квартирах. Сколько же их всего? Думаю, человек пятьдесят в общей сложности.

Нескончаемым, но реденьким потоком из домов уходили люди. Многие покинули свои квартиры еще до моего приезда. Другие собирали пожитки. Они все шли мимо меня. Я глядел в их лица и сочувствовал им. Загруженные сумками мужчины уверенно вели за собой семьи. Они воспринимали происходящее, как что-то закономерное. Женщины почти все на нервах, некоторых трясет, они останавливаются, пьют воду и на время дрожь затихает. У многих на руках дети. Детский пронзительный плачь прорезал пространство летнего утра под грохот оружия. Именно в такие моменты понимаешь, насколько все вокруг противоестественно. Ополченцы прикрывают некоторых, когда проводят по зоне, где шальная пуля может попасть в мирных горожан. Повстанцы стараются помочь семьям с детьми.

Я не видел, чтобы кому-то не давали покинуть свое жилье. Даже если такие инциденты имели место, то, скорее всего, потому, что снаружи было просто опасно и людей просили временно переждать в здании. Странно, но я не заметил у окружающих ненависти к ополченцам, ведь именно они устроили незабываемое утро, которое многие запомнят до последних своих дней. Один из жильцов дома, что стоял поодаль, вынес бойцам пятилитровку воды и немного бутербродов. Повстанцы поблагодарили, разбирая еду.

Никто их не боялся. Мирные жители стояли рядом с ополченцами, внимательно слушали их разговоры, сами спрашивали о бое. Создавалось ощущение, что проходят своеобразные учения, что здесь все свои, что бой идет не всерьез. Но чувство это обманчиво.

Немолодой мужчина рассекал вокруг на мопеде, выезжая порой за дома, где в него могли попасть.

— Эй, ты куда? Попадут в мопед — яйца поджарятся! — окликнул его один из бойцов.

— Да успокойся, это российский корреспондент, — сказал другой ополченец.

— Так и что теперь? Ему что ли яйца не нужны?

Вот такие диалоги на поле боя. Смерть может в буквальном смысле поджидать за углом в любую секунду, а юмор в людях все равно продолжает жить даже в таких непростых ситуациях.

Мы услышали гул. Истребитель появился в небе над нами. Он летал и утром, отбрасывая тепловые ловушки. Проводил разведку, оценивая возможность удара по позициям ополчения. К счастью, он не стал бомбить жилую застройку.

Одновременно с этим появился слух, что из аэропорта на помощь погранотряду спешит подкрепление — грузовик с нацгвардией. Весело, подумал я, они могут зайти с другой стороны и окружить эти дворы. А там уже никто не будет разбирать, где мирные жители, а где противник. Положение могло ухудшиться в разы. Все усугублялось тем, что нормальная эвакуация из домов не проводилась. Если сюда приедут украинские солдаты на танках или БТРах, то жертв среди мирного населения избежать не удастся.

…Разрывы и грохот возобновились. Из чего-то саданули так, что земля под ногами затряслась. И я ощутил страх, инстинктивный животный страх, который заполонил все нутро. Страх от осознания себя бессильной букашкой перед военной машиной, от беззащитности перед железкой с тротилом или порохом. Или что там кладут в снаряды?! Секунду спустя страх вместе с душой ушел в пятки, а затем разрядился в землю. За время моего пребывания на битве за погранотряд я слышал всего два таких мощных взрыва. Совершенно непонятно, кто и в кого стрелял. Возможно ли вообще выжить, если в тебя стреляют таким?

Парень стоял с симпатичной девушкой. Оба молодые, лет двадцать, не больше. Я так и не понял, откуда он достал бронежилет и надел. Чувствуя себя в большей безопасности, высунулся посмотреть дальше, чем рисковали остальные. Да, луганчане настолько суровы, что ходят с бронежилетами. Вот они реалии наших дней.

Бой продолжался, взрывы не стихали. Остального мы не видели и не слышали. Дворы девятиэтажек, какие-то постройки, трансформаторные будки, подобие детских площадок, зелень листвы и цвет деревьев, радовавшая поросль на лужайках, жалкие клумбы с пытающимися выжить цветами; люди с автоматами, ружьями, кто-то хвастается ножом ручной работы, снаряды и пули, прошивающие со свистом воздух, попадающие в стены и окна, выжигающие сиюминутным огнем преисподней пространство; смерть и спокойствие, активные боевые действия и бессильные наблюдатели сражения… Мой город стал таким, соединяя противоположности, лед и пламя, участливость и безразличие, правду и ложь.

Надо было ехать в редакцию, уже за полдень. Пообедать не помешает. Я понимал, что конец битвы за погранотряд наступит еще не скоро. Без средств защиты мне здесь делать больше нечего, никакой информации я больше узнать не смогу. Идет обычный, как бы странно и страшно это не звучало, рутинный бой. Для военных и ополчения — это своеобразная работа. А в работе важен результат.

Стреляю сигарету, поворачиваюсь и ухожу. Иду по аллеям под кронами цветущих абрикос.

* * *

Приезжаю на работу и включаю компьютер. Девчонки спрашивают, как там обстоят дела. Я кратко пересказываю то, что видел. Начинаю работать. Не получается. Не могу сосредоточиться. В редакции тихо и спокойно. В окно лениво заползают лучики летнего солнца, во дворе гуляют мамы с детьми, дети с собаками, собаки с кошками, кошки с мышками… Болит голова, череп сдавливает. Потер ладонью лицо, затем по вискам. Сходил умылся. Сердце пытается пробить грудь. Я не могу спокойно сидеть, мне хочется двигаться. Мне плохо. Я с трудом воспринимаю все вокруг, разговоры слышу издалека, сфокусировать взгляд сложно, мысли не вяжутся между собой, перед глазами предстают разные причудливые образы.

Ничего не говоря в редакции, я выхожу и направляюсь в больницу, там у меня работает знакомая. Нахожу ее, говорю, что плохо себя чувствую. Она меряет мне давление и пульс. Дает таблетки. Я благодарю ее и на автопилоте ухожу. В магазине покупаю поесть. В редакции меня не хватились. Обедаю. Через полчаса-час прихожу в норму.

Битвы не проходят бесследно, тяжелая алая трещина остается на теле человека или в его душе. В первой половине дня второго июня я стал свидетелем самого настоящего боя. Для многих — это черта, за которой нет возврата назад. Не только для тех, кто с автоматом в руках за что-то боролся. Утро черного дня изменило меня. Изменилось мое мировосприятие. Я не сразу осознал это, а гораздо позже.

Во второй половине проклятого черного дня я узрел зло и смерть.

* * *

Про погоду в тот день я уже говорил: теплое солнце быстро сменялось тучками и летним дождем. Облака плыли по небу, заволакивали его, закрывая свет. Однако после утреннего дождика осадков не было. После обеда небосвод снова стал темнеть, и мне показалось, что снова польет.

Поэтому я не удивился, услышав гром. Ну, значит, точно будет дождь.

Я не помню сирен, а к гулу истребителей луганчане уже привык к тому времени.

Через минуту стало известно, что по Луганску нанесен авиационный удар. По предварительной информации снаряды упали на здание СБУ. Еще через мгновение сообщили, что удар пришелся по Луганской областной государственной администрации.

Я не верил в это. Просто гром, мать твою, гроза! Но не гром поразил город, а библейские всадники, жнецы человеческих жизней и душ.

Вышел из редакции к проезжей части, которая вела в сторону центра. Попытался что-то разглядеть, но дыма не заметил. Когда вернулся назад, то шеф и водитель уже собрались выезжать к месту событий и ждали меня. Мы направились в центр города, чтобы узнать точную информацию о случившемся.

* * *

Лена тогда работала в строительной фирме. Офис компании находился в известном супермаркете «Россия» в центре Луганска, рядом с гостиницей. Из окон ее кабинета можно было увидеть только часть парка напротив здания СБУ. Сочные свежие зеленые кроны радовали глаз, но не давали рассмотреть ни улицу Советскую, ни само бывшее здание спецслужбы, которое сейчас занимали ополченцы.

Она слышала, как летал истребитель, но грохот от взрыва, не ведомый мирным городам, застал ее врасплох. Лена сразу написала мне, я ответил: «Бомбят, езжай домой или лучше оставайся на месте, сиди тихо». Она спустилась в супермаркет на первый этаж. Время было послеполуденное, большинство людей в это время находились на работе, поэтому покупателей было немного. Сотрудники магазина, видимо, уже получившие приказ о досрочном прекращении трудового дня, с показным спокойствием закрывали отделы и просили клиентов покинуть здание. Никакой паники либо суеты, но в воздухе ощущалось сгустившееся напряжение, все старались закончить дела и выбраться на улицу побыстрее.

Девушка вернулась в офис, собрала вещи и ушла с работы. Руководство настаивало на этом. Отпустили всех, потому что ситуация была чрезвычайно опасная.

На улице потоки людей спешили в разные стороны: одни к обладминистрации, другие — подальше от нее. Машины и автобусы скопились у перекрестка центральных улиц, милиция уже прибыла и не пропускала транспорт на Советскую, направляя потоки движения по соседним улицам. Лена зашла в подземный переход, в котором также закрывались все отделы, заглянула в магазинчик.

— Что все бегут? Грохот какой-то наверху. ДТП что ли? — спросила молоденькая продавщица.

— Если бы, — тяжело вздохнула Лена. — Самолет бомбил администрацию. Сейчас всех эвакуируют.

У девушки за прилавком отвисла челюсть.

Тяжелое чувство опасности и напряженности, депрессии и предчувствия чего-то плохого давно уже червячком точило сознание Лены. Наш привычный мир стал другим, но совсем не изменился в глобальном плане. Начнется иная жизнь, неопределенная и сложная, как раньше уже не будет.

* * *

Машина припарковалась возле бывшего обкома партии. Народ шнырял вокруг, многие спешили к администрации, чтобы своими глазами увидеть все. Мы вышли из авто и устремились вперед вместе с людским потоком. Я начал кашлять, потому что у меня болело горло, и едкий дым впереди я начал чувствовать раньше остальных.

Нехорошее, крайне скверное предчувствие я ощутил до того, как моим глазам открылась ужасающая картина. Мне за глаза хватило боя на пограничном управлении. Авиаудар казался плохой шуткой каких-то высших сил, чересчур много плохих событий для одного дня.

Вокруг здания луганского парламента было много дыма, ведь бомбардировка произошла всего минут пятнадцать назад. Стояли красные пожарные машины и скорые. Деревья сквера странно ободраны, на дороге валяются большие ветки, маленькие кустики стоят полностью без листвы с одной стороны. На третьем этаже здания зияет в выбитом окне огромная дыра, показавшаяся мне черной и засасывающей. Лестница одной из пожарных машин ведет к этой дыре, пожарный держит рукав и щедро заливает раствором края стены и кабинет внутри. Черный дым валит оттуда. Стены испещрены следами осколков, стали щербатыми и некрасивыми. Стекла выбиты и напоминают острые клыки раскрытых ртов.

У одного из входов находились погибающие люди…

Я отделяюсь от нашей группы и начинаю ходить по скверу, фотографировать ямы от упавшей, как потом выяснилось кассетной бомбы, ободранные деревья, не принимавщие вообще ничью сторону и не имеющие отношения к конфликту, и тем не менее, также страдающие. Ополчение оцепило парк, в котором несколько сотен человеческих глаз, не верящих увиденной картине.

Факт в том, что был дан приказ бомбить центр города, невзирая на последствия. В сквере располагается детская площадка, и только чудом там никого не оказалось, и не пострадали ни дети, ни их родители. И чего они добились этим? Если это было покушение на Болотова, то цели своей пилоты не достигли, а только разожгли ненависть жителей города к новой киевской власти.

Ополченцы выдавливали всех зевак из парка, потому что в землю зарылись снаряды и могли сдетонировать в любой момент. Тогда жертвы исчислялись бы сотнями. Отойдя к домам напротив администрации, я набрал моего друга Костика. Он оказался недалеко и пообещал подойти. После встречи мы укрылись во дворах. Истребитель, как коршун, не унимался, не хотел улетать, делал новые заходы над центром города. Угроза нового удара продолжала сохраняться. С нами стояли десятки людей, все на эмоциях, все в состоянии шока. Некоторые не сдерживали слез. Другие матом крыли новую киевскую власть. Второго июня многие луганчане своими глазами видели, как самолет сбрасывал бомбы. После этого отпадало большинство вопросов. Однако нашлись и такие, которые одобрили бомбежку. Они называют себя патриотами.

Мы с Костиком закурили. Подошел мужик и показал металлические осколки от бомб, я сфотографировал.

— Сволочи! — сказал он. — Я бы посмотрел, как они отреагировали, если бы Киев бомбили. А мы бы радовались, радовались…

— Ничего мы бы не радовались, — ответил Костик. — Мы же не они.

Укрывшись во дворах, мы ждали еще снарядов. Но их не последовало. Ведь эта бомбежка — первая и пробная. Теперь демократическая европейская власть Украины будет с трясущимися ляжками ждать реакции России. А Россия в очередной раз ограничится дипломатической нотой МИДа и праведным возмущением. Мы же продолжим жить в неопределенности и страхе.

Позже стало известно, что от авиаудара практически сразу погибло восемь человек. Среди них был Сан Саныч Гизай, выдающийся человек, занимавшийся раскопками и перезахоронениями солдат Великой Отечественной. Мой отец знал его. Они оба были пограничниками, только мой батя служил на Дальнем Востоке, а Гизай был афганцем. Много лет подряд отец фотографировался с ним на День пограничника 28 мая, у него целая подборка довольно однотипных фоток разных лет. Гизая он очень уважал. После его гибели, папа рассказал, что Сан Саныч предчувствовал что-то плохое, сильно похудел. На последнем для него Дне пограничника Гизай сказал:

— Я, наверное, уже все…

Что это значило? Усталость от работы или предчувствие беды? Я не раз слышал истории о том, как люди за некоторое время до своей смерти, предчувствовали ее и сами говорили об этом. Так было с несколькими моими знакомыми.

В моей душе в этот черный день произошло опустошение. Смерть находилась не так далеко, как раньше. Она летала рядом, широко раскрывая свои клещи, люди гибли каждый день, знакомые и незнакомые. И не хотелось думать о том, что это только начало, что будет больше жертв, больше крови.

Мы с Костиком простояли во дворах пару часов. К нашему счастью, больше в тот день город не бомбили. Понятно было, что делать здесь больше нечего и мы, попрощавшись, разошлись. Я шел вниз мимо русского драмтеатра на остановку. Как меняется город и привычные места. В последний месяц, после захвата ополченцами Луганской администрации и размещения там базы Болотова, приходилось часто бывать здесь на пресс-конференциях. Выступление лидеров самопровозглашенной республики собирало много журналистов. В основном, российских. Бывали там каждый Божий день, в жару и дождь, ждали рядом со зданием, курили возле урн под каштанами. Как раз там, где прошлась огненная завеса истребителя… Мы могли быть внутри на третьем этаже, в том кабинете. Впрочем, на следующий день я там и оказался. Удивительно, но некоторые стекла уцелели, хотя в кабинете было много мусора, осколков и камней…

Остаток дня я не помню. Добрался домой на съемную квартиру в автоматическом режиме. Наверное, шеф еще попросил поработать из дома. Наверное, говорили с Леной, рассказывал ей обо всем, что случилось, что-то обсуждали.

Один из самых ужасных дней подходил к концу. Прохладный вечерний ветерок был таким же, как и в другие дни. Второго июня, после всех взрывов, автоматных очередей, раненых, убитых, плачущих, я понял, что отныне война станет правилом. И уже отсутствие обстрелов и погибших будет восприниматься как что-то из ряда вон выходящее. Я закрыл глаза, наслаждаясь прохладой квартиры, Лена мерзла. Я подвинулся к ней ближе и обнял. Она дрожала.

 

Перекати-поле

Весна проходила для Ксюши тяжело. В этот светлый период у нее, независимо от положения дел в личных отношениях, неизменно была депрессия, приводившая к нервным срывам, а порой и болезням. Сейчас же было особенно худо, потому что на носу — защита диплома и выпуск. Выпуск во взрослую жизнь.

Она давно открыла для себя все прелести жизни без родителей, поскольку жила и училась в Луганске уже пять лет. Мама и папа остались на севере области, но всячески помогали и поддерживали дочь. На втором курсе они купили Ксении квартиру. Небольшую и уютную.

Ей нравился этот город, она любила своих многочисленных друзей, без устали таскавших ее по разным вечеринкам. Она была любимицей преподавателей и заведующего кафедрой. Университетский период всегда искрит счастливой беззаботностью, алкоголем, любовью, иногда развратом. И вот все это подходило к концу.

Ксюша училась на политолога и начавшиеся зимой события на Украине давали огромный простор пищи для размышлений и поводов для написания работ на конференции. Диплом студентка тоже писала на актуальную тему: «Возникновение украинского политического кризиса: причины, перспективы и риски». В государстве процессы шли очень стремительно, каждый день появлялись сенсационные новости, выступали лидеры Майдана и представители власти. Работая в тесной связке с завкафедрой, Ксюша каждую неделю анализировала информацию, искала схожие исторические примеры и события.

Ксения смотрела на Майдан с большим переживанием, надеждой и симпатией. Она волновалась о тех, кто стоял часами на морозе и пел гимн страны. Многие из тех людей хотели улучшения жизни и пытались сделать свой вклад в будущее страны.

А потом полилась кровь. Действия неизвестных снайперов в Киеве стали последней каплей, развязав руки протестующим. Кадры убийства митингующих навсегда останутся в памяти юной студентки: жертвы прятались за укрытиями, но не могли спастись от жалящих пуль и падали, лежали в неестественных позах, подкошенные меткими выстрелами проплаченных стрелков. В ответ в беркутовцев полетели коктейли Молотова, центр великого города скрылся в черном дыму покрышек, став для всех украинцев на какой-то период квинтэссенцией ненависти и смерти.

Президента свергли. И в какой-то момент Ксюша даже обрадовалась этому факту. В ее юном и неопытном сердце была глупая надежда, что к власти придут другие люди. Слабая, признавалась себе Ксения, но все же надежда. «Может, будут чуточку меньше воровать», — думала она.

В западной части страны начали захватывать административные здания и свергать власть действовавшей партии. Восток не намного отставал, и начались протесты против беспредела в столице и госпереворота.

В один из апрельских дней мы сидели с Ксюшей на скамейке возле университетского корпуса. Я давно ее не видел, хотя раньше мы были очень близки. Говорили о происходящем в стране и в нашем городе в частности.

— Я очень скептически отношусь к любым событиям под громким названием «революция», — сказала мне Ксюша. — Вспоминая всемирную или даже украинскую историю, не могу привести ни одного примера, когда радикальные преобразования в какой бы то ни было системе приводили к улучшению качества жизни обычных граждан. Но знаешь, у меня все-таки теплится надежда, что станет лучше.

Сообщение о том, что в Луганске митингующие взяли штурмом здание Службы безопасности Украины, прозвучало по радио в момент празднования дня рождения Ксении, гости уже сидели за столом, оживленно переговаривались, шутили, выкрикивали пожелания и тосты. Сперва не все расслышали или поняли, но постепенно смешки и разговоры затихли и повисла тяжелая неловкая пауза, позволившая обдумать произошедшее. Каждый старался не встречаться взглядом с остальными, по комнате словно продолжало гулять эхо новости. А на улице солнышко играло с весенними облачками. Люди же сидели неподвижно, будто нарисованные. Наконец, кто-то пересилил себя, заговорив и все снова пришло в движение. Праздник пошел своим чередом: угощения, вино, музыка, болтовня и смех.

Близилось лето, события на востоке развивались стремительно, неслись многотонным составом, и для многих оставалось загадкой, что будет дальше. Самые прозорливые и реалистичные понимали, что будет война. Неизвестность пугала Ксюшу, ее маленький мирок постепенно рушился, разные эмоции сменяли друг друга, депрессия не проходила. Когда-то она мечтала об окончании университета, планировала заняться научной деятельностью и, возможно, остаться работать в вузе. С Виталиком у них вроде все серьезно. Несколько раз они расставались, но забыть об отношениях и чувствах не получалось, какой-то неведомый магнит притягивал их снова и снова. К концу учебы в голове все разложилось по полочкам. На протяжении всего пятого курса девушка строила приятные планы на будущее. Но… все менялось и становилось очевидно, что эти мечты не будут иметь ничего общего с реальностью. То страшное, что приносил с собой каждый новый день, отнимало все душевные силы, уничтожало всю внутреннюю гармонию. Оставалась одна цель — пережить. Переждать. Может будет лучше. Может все изменится. Или даже… станет как раньше. Всегда ведь кажется, что дальше должно быть лучше, а оглядываясь назад, понимаешь, что лучше было там.

И Ксюша приняла решение, которое ей показалось верным, — ждать. Не одна она так думала. Большинство населения восточных провинций Украины решили так же. Плыть по течению иногда оказывается куда более правильным, нежели изо всех сил грести против него.

Война подкралась к городу, напугав жителей, как внезапно выпрыгнувший дикий зверь. Его когти рвали на части, а клыки сжимались на шее жертвы. И жертвы эти — мы.

Родители сильно переживали за нее. И в мирное время от их звонков и заботы было не скрыться, а когда начались невеселые заварушки в городе и вокруг, они просто задавили многотонными аргументами, убеждая вернуться домой в область.

— Что там у вас? — будничный вопрос, а голос отца дрожал.

— Да все нормально. Как всегда митинги и ультиматумы властям, — отвечала она.

— Мы в новостях видели, что захватывают воинские части!

— Это ничего, вы же знаете, что я живу далеко от них.

— Доча, приезжай, мы за тебя очень переживаем. Мама себе места не находит, постоянно пьет успокоительные. Я на нервах.

— От того, что я приеду, ничего не изменится и не наладится, — снова и снова повторяла она, словно пытаясь вместе с родителями убедить в этом и себя саму.

А через два дня к маме вызывали скорую. Ксюшу эта новость ошеломила, выбила из колеи. С другой стороны… если вдуматься, а чего еще ожидать в это ненормальное время? Она собрала свои пожитки и отправилась на автовокзал. Парень провожал, не выпускал ее ладонь из рук ни на мгновение. А ей казалось, что она внутри распадается на части, так не хотелось оставлять его одного. Плохое предчувствие комом подкатывало к горлу. Поехать с ней он отказался, в Луганске оставались его родные и друзья. Она безжизненно смотрела в маленькие июньские лужи, сложив руки на груди и уткнувшись в его плечо. Подошел автобус. Она боялась, что видит его в последний раз. Поэтому не смотрела.

Уехала вовремя: через несколько дней блокпосты на дорогах перестали пропускать автобусы, начиналась экономическая блокада, а военное противостояние входило в особо острую фазу. Родители несказанно обрадовались ее приезду, никак не могли поверить, что их дитя цело и невредимо. Они виделись последний раз в феврале, еще до всех растиражированных жестокостей Майдана. Как все изменилось с тех пор… Но главное, твердили они, что семья воссоединилась и все живы.

— Мне скоро назад, вручение дипломов, не могу же я пропустить, — говорила Ксюша маме. — Мы выйдем на сцену, девушки все в разноцветных платьях, парни в строгих костюмах. Декан и преподаватели скажут, что мы были лучшим курсом за долгие годы, будут плакать, потому что не хотят нас отпускать. А потом всей группой пойдем праздновать в какое-нибудь приличное заведение.

— Конечно, — кивнула мама и печально посмотрела на нее.

Во дворе под ветерком колыхалось море разноцветных бутонов, сладко пахло поспевающими фруктами из сада, за забором умиротворяющее шумел лесок. Мать усердно потчевала ее сезонными овощами и фруктами с собственного участка, переживая, чтобы любимый ребенок набрался сил после учебного года. Последнего учебного года. Последнего года… Недостроенный дом через улицу стал для нее местом, где в тени можно отдохнуть от суеты разговоров с родителями, понаблюдать за неподвижным пейзажем через рамы окна.

Поселок находился далеко от сражений и битв, но даже сюда по вечерам долетали звуки войны, земля вибрировала и содрогалась, по стенам дома и других построек пошли трещины.

Каждый день она звонила Виталику. Он рассказывал ей последние новости и слухи, зачастую преуменьшая опасность. Но в век информации трудно скрыть что-то. И эти всепроникающие новости современного мира вселяют тревогу в сердце, заставляют бояться каждого звонка, каждого писка смс-оповещения. Потому что в нескольких словах, мигающих на экране, может быть заключена целая жизнь. Или ее окончание. Знания действительно приносят страх.

— Как ты там? Что в городе, как в поселке, родители? — засыпала она вопросами.

Виталик родился и до недавнего времени жил в поселке Металлист, вплотную примыкавшем к Луганску. От родителей он давно съехал, перейдя во взрослую самостоятельную жизнь. Но они остались там, в своем родном городе, несмотря на ужас надвигающихся событий, не решившись бросить свой дом и бежать неизвестно куда.

— В поселке постоянно вспыхивает стрельба, но видимых разрушений нет, — рассказывал он. — Родители в порядке, при обстрелах прячутся в подвал.

Она всякий раз звонила прямо с утра с единственной мыслью — только бы он пережил эту ночь и шальной снаряд не ворвался в окно, разворотив последующим взрывом весь этаж. Ксюша гнала преследующие ее образы, пытаясь беречь нервы. Но не могла удержаться и постоянно читала сводки о боевых действиях и разрушениях. Она могла просто идти по улице и расплакаться, готовить завтрак и разрыдаться, проснуться ночью в слезах на мокрой подушке. Нервная система давала сбой, новости сжигали огнем нейроны. Безнадега вкрадывалась в сердце. Вспомнившиеся книги о войне заставили ее прийти к выводу, что появится очередное потерянное поколение. А значит, будущего нет. Вернее, оно будет несчастливым.

В один прекрасный день, и он действительно был прекрасный, единственный из череды безликих в своем ужасе дней последних месяцев, в поселок приехал Виталик. Словно что-то дрогнуло в ней, она оттаяла и впервые с момента своего отъезда почувствовала радость и желание рассмеяться. Положительные эмоции, которые долгое время не давали о себе знать. Он стоял перед ней, осунувшийся и похудевший, с темными кругами под глазами и уставшим взглядом. Рассказал о происходящем в Луганске. Порой Ксюша не хотела верить, но понимала, что там все действительно очень плохо: ежедневные обстрелы и прорывы, попадания снарядов в дома и магазины, погибшие и покалеченные.

Они неделю провели в поселке. Все время беседовали о том, что же будет дальше. Виталик заявил, что именно сейчас нельзя уже плыть по течению. После распада Союза многие думали так же: посмотрим, что будет. Но самые умные, хитрые и смелые стали богачами. «Мы не должны потеряться в этом безвременье, — твердил он. — Приложим все усилия, чтобы обустроить новую жизнь». Сошлись на том, что оставаться в поселке бессмысленно, работы нет, родителям будет тяжело прокормить четверых человек. Нужно самим себя обеспечивать и зарабатывать. Виталик уже четыре года подрабатывал мелким ремонтом квартир, что приносило неплохие деньги.

Размышляли куда поехать, читали о городах. Сошлись на том, что нужно попытать счастья в России. Необъятный сосед всегда был зажиточным и хлебосольным. Но куда именно ехать? Родственников там не было. И в моменты этих раздумий Виталик случайно списался со старым знакомым, неплохо обосновавшимся в Москве. Тот весьма убедительно предложил переждать политическую и военную бурю у него в гостях, посмотреть столицу. К тому же, приятель как раз собирался делать ремонт в двухкомнатной квартире на окраине и предложил подзаработать. Весьма неплохие деньги. Последний раз взвесив все «за» и «против» Ксюша с Виталиком отправились в Белокаменную.

Друг, звали его Миша, принял радушно, расспрашивал и живо интересовался всем произошедшим. И вообще производил впечатление доброго и сопереживающего человека. По нему было видно, что он сам рад помочь знакомым, которые оказались в сложной ситуации. Миша с женой на время ремонта съехали к родителям, поселив Виталика и Ксению в одной из комнат. Супруга отнеслась к гостям-гастарбайтерам сначала безразлично. Но только до поры, до времени. Через несколько дней она стала проявлять неприязнь и брезгливость. Жалкие беженцы, думала она. Ксении показалось, что эта высокомерная худощавая женщина боится от них чем-то заразиться. И не телесными болезнями, а неудачей и невезением.

Виталик на следующий же день после приезда принялся за ремонт. Он ободрал неровные куски краски со стен, после чего начал класть плитку. «Хорошо ему, работает, — размышляла Ксюша. — Ни о чем, наверное, не думает. Мне бы какое-то занятие». Она страшно скучала, сидя в чужой квартире без дела и глядя в окно на высотки.

Вечером они выходили на прогулки. Денег практически не было, поэтому обошли все возможные памятники архитектуры, парки и другие достопримечательности, куда вход был бесплатным. Ксюше было с чем сравнивать, она путешествовала по Европе, отдыхала в Берлине, Париже, Варшаве, Люксембурге и Мадриде.

— Это город неограниченных возможностей, — горячо высказывался Виталик, гуляя с ней по вечерней набережной. Он с веселым оптимизмом смотрел вперед, радовался подвернувшейся работе и строил планы на ближайшее будущее.

— На меня Москва давит, подавляя своим гигантизмом, — грустно поделилась Ксения. — Слишком серые лица в метро, слишком много приезжих, желающих прижиться и слишком много проблем.

— Не забывай, мы тоже приезжие, — напомнил Виталик.

— В этом и проблема! Что здесь медом намазано? Все прутся сюда.

— Это один из самых больших городов в мире. Тут крутятся огромные деньги. И все хотят урвать часть от них. Чего ты недовольная такая постоянно?

— Мне не нравится здесь. Среди тысяч и миллионов чувствуешь себя особенно одиноко.

— Но я рядом с тобой. Тебе просто скучно без друзей и знакомых, — улыбнулся он.

— Мне не скучно. Там, у нас дома, идет жуткая бойня! А мы вдали от дома и только Господь знает, увидим ли снова своих родителей живыми, вернемся ли в Луганск!

Он насупился, словно она его в чем-то обвинила, и оставшуюся часть вечера они молчали, погрузившись в неприятные мысли.

В другой раз, прогуливаясь по ВДНХ, Ксюша прочитала красивую надпись на огромном самолете, которая гласила «Да будет мир!». Неожиданно из глаз хлынули слезы. Потекли нескончаемым ручьем. Как это иногда бывает в церкви, когда долго туда не ходишь и на душе накапливается огромная тяжесть, а потом исповедуешься, получая прощение. Она все никак не могла успокоиться и им пришлось уйти на выставку автомобилей отечественного производства, подальше от надписи про мир, чтобы, проревевшись, она наконец-то немного успокоилась. Девушка не могла объяснить, что с ней тогда случилось и почему она вдруг перестала контролировать свои эмоции. Не знала, почему так сильно бежали слезы возле этой светлой и доброй, но почему-то несбыточной надписи «Да будет мир!».

Виталик продолжал делать ремонт. Ксюша продолжала тосковать. Она понимала, что Москва принимает исключительно тех, кто безумно целеустремлен. А они никогда не хотели жить здесь. Иногда она не понимала, почему вообще согласилась ехать именно в этот город. Порой думала, что будет после этого ремонта? Что дальше? Чем все кончится? Нужна хорошая работа, но снимать жилье слишком дорого. У Виталика золотые руки, он сможет что-то найти, наверняка. А у нее даже диплома нет. И кому тут нужен украинский политолог? Ксюша знала, что Москва — город неограниченных возможностей. Но без удачи, без случая, без шанса, за который можно ухватиться, даже здесь делать нечего.

В один из прохладных августовских дней приехала жена Миши. Она что-то презрительно фыркнула, отдала деньги и попросила их покинуть квартиру до вечера. Миша так и не появился, чтобы объясниться. Виталик пересчитал деньги — заплатили половину от обещанной суммы, хотя ремонт был завершен. С обидой от такой несправедливости в сердце и сумками в руках они отправились на вокзал. Ксюша была рада, что они покинут суетливый и неприветливый город. Но куда податься?

Сидя на сумках, она закурила и начала размышлять о беспринципных и хитрых людях, которые наживаются на беженцах, используя и обманывая их. Самое обидное, что это был товарищ, земляк. Кто бы мог подумать, что даже знакомым и друзьям доверять нельзя. Пожалуй, именно им и нельзя доверять больше всех. Ей хотелось расплакаться — ничего не получилось. Да она и не рассчитывала, что в Москве так сразу получится. И куда теперь? Назад домой? Впервые в жизни она почувствовала себя неудачницей, на самом дне жизни. Виталик старался держать себя в руках, но видно было, что он может сорваться из-за любой мелочи. Его просто переполняла злость на так называемого друга, а главное на самого себя за глупую доверчивость и беспечность, они не могли себе это позволить.

Он взял два билета до Краснодара. К тому времени парень знал, что туда отправились его друзья. Виталик рассудил, что стоит попробовать еще раз. Более тридцати часов пути на поезде и они оказались на Кубани, в славном городе Краснодар. Ксюша чувствовала, что не успевает осмысливать все происходящее, так быстро менялись обстоятельства, мелькали новые людские лица, места, названия. Всего пару месяцев, а столько событий: отъезд из Луганска в поселок, переживания за Виталика, потом поездка в Белокаменную, а оттуда — в Краснодар. Такие перемены и путешествия хороши, когда не сходишь с ума за тех, кто остался дома.

А в Краснодаре начали происходить маленькие чудеса, которые заставили поверить в то, что все будет хорошо. Через своих друзей Виталик познакомился с Яной и Лешей, предложивших жить у них на съемной квартире. Ребята понимали, что сейчас они не смогут разделить аренду на две семьи, но условились об этом на будущее.

Леша и Яна оказались приветливыми и искренними. Они показали город, провели по интересным местам. Даже свозили на шашлыки, ведь лето заканчивалось, ребятам нужно было запастись перед депрессивной зимой хоть какими-то приятными воспоминаниями. Но главное не это. Алексей взял к себе на работу Виталика, он отдавал луганским переселенцам свои заказы по строительству и электрике, давая им возможность заработать какие-то деньги.

Все потихоньку становилось лучше.

Ксения написала родителям письмо на электронную почту:

«Все хорошо у нас. Мы живем с Лешей и Яной. Они нам очень помогли. Это наши ангелы-хранители. Вы помните, что из дома мы уезжали с двумя сумками самых необходимых вещей. А здесь нам дали вилки, ложки и тарелки. И даже постельное белье и подушки. Правда на нашей кровати нет матраса и приходится класть вместо него надувной, который постоянно сдувается. От этого очень болит спина. Но это ерунда. Мы наживем необходимые вещи. Появилась небольшая, но уверенность в завтрашнем дне. Виталик работает. Город большой и красивый, вокруг видны горы».

Попав в Краснодар, Ксюша очень удивилась, вспомнив свои детские мечты. Когда-то она загадывала жить в таком месте, чтобы горы и море были неподалеку, чтобы город встречал по утрам приветливым и свежим воздухом, чтобы теплых дней было больше, чтобы люди были улыбчивые и доброжелательные. Она удивлялась, как Краснодар похож на ее детские фантазии. Город, в котором она никогда не была, понравился и влюбил в себя идеалистической картиной. Красивые закаты и места из давно забытых грез. Огромные горы можно было часами рассматривать с балкона, любуясь заснеженными даже в теплое время года склонами. Ксюша всегда мечтала забраться на Эльбрус, а сейчас это стало реальностью — рукой подать. Осенью они отправились в горы. Девушка была поражена и покорена их величием.

Ей нравились краснодарцы, расслабленные и добрые. Они никогда и никуда не спешили и даже многочасовые пробки местных совершенно не раздражали. Все с легкостью общались и заводили разговор, не считая это чем-то странным и выбивающимся из понятия о приличиях.

Под окнами росла вечнозеленая трава, летом продавались самые сочные и вкусные фрукты, которые стоили сущие копейки.

— Да, местные любят свой край и гордятся им, — говорила Ксюша по вечерам Виталику. — Порой даже слишком. «Если есть на свете рай — это Краснодарский край».

Шло время и жизнь понемногу налаживалась. Временами накатывала тоска, Ксения упорно продолжала читать каждое утро сводки с Донбасса.

Однажды я получил от нее письмо:

«Раньше я боялась, что после универа исчезнут все мечты о дальних странствиях. Оказалось, что со своими желаниями надо быть осторожней. Лето — это было только начало огромного путешествия, старт авантюры, целью которой было выжить. Приключения не всегда веселые и позитивные. Надеюсь, все эти месяцы трудностей и слез буду вспоминать как самый сложный период жизни и улыбаться, радуясь, что все осталось в прошлом.

Иногда хочется волком выть от того, что дом далеко и туда нельзя вернуться. Я понимаю, что как раньше никогда больше не будет. Без гражданства мы здесь неполноценные члены общества. И отношение к приезжим из Украины порой очень неоднозначное. И постоянная нехватка денег…

А время идет. Наши сверстники заводят семьи, рожают детей, строят карьеру и находят свое место в жизни. А мы как перекати-поле. Куда ветер дует — туда и мы».

 

Корреспонденты

Вечером мы прошли таможню и оказались в российском Донецке. Приветливая июньская прохлада пахнула в лицо будто бы по-новому. Как только перешли границу, я почувствовал свободу и спокойствие. За спиной оставались блокпосты, горящие БТРы, стекла и обломки на тротуарах. За спиной оставался хаос. И с первыми шагами по этой земле я ощутил, как хаос остановился и не мог пройти дальше, был неспособен преодолеть черту и ворваться на территорию великой страны.

Я был обвешан сумками подобно тому, как новогодняя елка украшена гирляндами. Рядом шла Лена, уставшая и вымотанная. Казалось, что ей безразлично происходящее. Сонные глаза, невеселая мордочка, обессиленные руки и гудящие от нагрузки ноги. Хрупкая девушка, которая не способна остановить не то, что коня на скаку — даже белку с ног не собьет. Ничего, потерпи, родная, скоро отдохнем.

Мы шли по темной длинной улице в поисках пункта временного размещения. Как добраться до деревни, в которой живет моя бабушка, я еще не знал. Я плохо понимал, где мы находились и не представлял, каким маршрутом придется следовать. Знал точно одно — нам на север.

Пункт временного размещения — красивое название, которое вселяет надежду. Ты думаешь, что тебя там разместят, дадут койко-место и подремать до утра, перевести дух и восстановить силы. На деле же оказалось по-другому. Стояло несколько больших палаток, рядом с ними собралось много жителей Донецкой и Луганской областей, большинство с маленькими детьми, которые плакали и просили еды и сна. Я понял, что даже присесть здесь негде, а за каждый стул идет ожесточенная борьба. По крайней мере, удалось выпить горячего чаю, чтобы немного согреться, ведь наступила ночь и холодный туман окружил городок.

Зашел в одну из палаток, в ней регистрировали прибывших. Я сел напротив девушки и продиктовал свои данные. К женщине за соседним столом подсел парень, лицо которого я сразу узнал. Неоднократно он выступал на митингах, получил медийную известность, воодушевлял людей. Тогда я стоял перед сценой, а он возвышался там, вдохновлял народ. На него смотрели, как на идеолога и мученика, меня же часто спрашивали, кто я и почему снимаю все на камеру. Наверное, считали агентом Госдепа, не меньше. Теперь мы сидели рядом и между нами практически не было различий.

На улице темнота сгущалась и рассеять ее не могли даже огни городка беженцев. Уже начало трясти от холода. Какого черта, июнь же на дворе. Превратившись в опытного крота, я порылся в сумках и, перепахав килограммы разных нужностей, нашел кофту. Лена накинула джинсовую куртку.

В лагере оставаться не было смысла — ни сна, ни отдыха. Узнали, что железнодорожная станция есть в городке Каменск-Шахтинский. Стало быть, нам туда. Скооперировались с женщиной, которая намеревалась отвезти свою дочь к родственникам в Оренбург. Нашли такси, погрузились в него. Сонливость у меня прошла, я болтал с молодым водителем, Лена дремала. Длинная трасса, ведущая в неизвестность, мигала огоньками, светились окна поселков… Дорога заняла около часа. Расплатились. Время — почти три часа ночи, на вокзале народу — тьма. Выяснил, что нужный нам поезд прибывает через двадцать минут. Поставил Лену в очередь, вышел покурить. Вокруг только и разговоров, что о войне. Еле успели купить билет, через минуту подошел поезд. Там мы немного поспали.

* * *

Бабушка нас встретила в одном из районных центров. Она очень постарела за последние годы, стала не такой бойкой, правая рука у нее болела все сильней. Мне было жаль видеть ее такой, старость не щадит никого. Банальная, но горькая истина.

Поехали в деревню. Лена спала у меня на плече, а я рассказывал, что у нас происходило и происходит. Родители остались в Луганске, и бабушка очень переживала за них, война очень отразилась на ее здоровье.

Деревня встречала буйством зеленых разросшихся веток, высокой травы на стадионе возле дома. Теперь детворы совсем мало, никто здесь больше не играл, как в моем детстве. На улицах почти не было людей, одинокий велосипедист с интересом разглядывал, что это за новые лица приехали. Это село — мой второй дом, где я провел в общей сложности много лет. Первый раз родители привезли меня на папину малую родину, когда мне не исполнилось и года. С тех пор каждое лето я проводил здесь.

В домике с двумя комнатами и сенями мы бросили сумки и перекусили, после этого легли отдыхать. Я почувствовал усталость, слишком много за последние сутки впечатлений, десятки километров преодолено. Внутри — смутная гамма чувств, не поддающаяся описанию. А впереди белая стена. Что дальше? Я задремал.

Под вечер вышел принести воды, встретил знакомого.

— Что там у вас? — спрашивает.

— Да стреляют, бои идут.

— Гребаные американцы, заварили кашу. Ничего, держитесь. Приходи в гости, посидим, выпьем.

— Хорошо, — говорю. И разошлись.

Я присел на лавку возле двора, надо мной — навес с диким виноградом, который в дневное время защищал от солнцепека. Закурил сигарету. Рядом раскинулось футбольное поле, большое и дикое. По левую руку — парк с гигантскими деревьями, которые под ветром так громко шелестели листвой. Он всегда казался мистическим и бесконечным, в центре его стоял разваливающийся клуб. Сколько водки выпито в этом парке, сколько танцев прошло в этом доме культуры. В советское время здесь даже фильмы показывали. Как меняется время, как меняются наши жизни.

Я вернулся в дом, показывали выпуск новостей. Естественно, речь шла о Донбассе. Я смотрел на светящийся экран, показывали кадры со взрывами. Появились две фотографии с молодыми парнями, одного из них я сразу узнал. Голос за кадром рассказал, что во время обстрела рядом с поселком Металлист под Луганском погибли два сотрудника ВГТРК — Игорь Корнелюк и Антон Волошин. Съемочная группа отправилась туда снимать сюжет о людях, покидающих территорию военных действий. Мина разорвалась прямо рядом с журналистами, Волошин погиб сразу, Корнелюка пытались спасти, но не смогли. Ужасающие кадры заснял член съемочной группы, оператор телеканала «Россия» Виктор Денисов, который чудом выжил, находясь чуть дальше.

Меня прошиб холодный пот и я, одеревенев, продолжал смотреть на экран, уже не слушая. Я ведь видел их живыми буквально вчера.

* * *

Весной 2014 года на Донбассе война начинала крутить свое колесо, хотя до последнего не верилось, что будет такое серьезное противостояние. Луганск наводнили российские журналисты, освещавшие многие знаковые события того периода. Прямо пропорционально уменьшалось количество местных корреспондентов, большинство из которых разделяли европейские ценности, а местных пророссийски настроенных жителей считали предателями.

Работать стало довольно опасно, за каждое написанное или произнесенное слово могли спросить. Да с пристрастием. Несколько раз мне пришлось столкнуться с агрессией толпы на митингах. Но я делал свою работу, и делал ее честно, максимально объективно описывая происходящее на страницах газеты.

Итак, к началу лета журналистский круг в Луганске изменился — одни уехали, другие приехали. Остались некоторые местные. Мы каждый день ходили на пресс-конференции в Луганскую облгосадминистрацию, где теперь находилась база главы Луганской народной республики Валерия Болотова. Кроме него также выступали другие лидеры восстания на Луганщине. Ежедневно новые события сыпались на наши головы как из мешка. Сообщения об обстрелах, обращения к Российской Федерации и так далее. Каждый прожитый день вмещал в себя неделю событий в обычном жизненном режиме.

Российские журналисты уже примелькались, многих я запомнил в лицо, иногда мы здоровались. Помнил я и Антона Волошина на этих пресс-конференциях, у меня остались фотографии с ним, он случайно попал в кадр. Мы не были знакомы и никогда не общались. Однако я помню оператора ВГТРК Виктора Денисова. В один из июньских дней мы стояли возле здания Луганской администрации в ожидании, когда нас туда пустят. И вот разговорились в компании. Он мне показался очень хорошим и по-детски открытым человеком, о чем-то увлеченно рассказывал. Если не ошибаюсь, он бывал по работе в Сирии в предыдущие годы, а также в других горячих точках.

В общем, знакомство с российскими коллегами было более чем шапочное. Но… но весть о гибели ребят, с которыми виделся почти каждый день на протяжении нескольких недель… она не могла не потрясти меня.

В тот же день в плен попала Надежда Савченко. Российские правоохранители обвиняли ее в гибели журналистов телеканала. В прессе сообщили, что участница добровольческого батальона якобы под видом беженки пыталась попасть на территорию страны. Хотя это вызывает большие сомнения. История темная, но не принципиальная, если честно.

По информации правоохранителей, именно из-за наводки Савченко погибли Волошин и Корнелюк. Показали, как она выглядит. И в этот момент наводчица запечатлелась в моей голове, ее образ я поместил в отдельную небольшую комнатку моей памяти. Здесь находились снимки всего пары человек. На самую высокую полочку я поставил фотографию Савченко, после чего закрыл плотно дверцу с надписью «Зло».

* * *

Каждый день подобно сотням моих земляков, покинувших дом, я просматривал ленты новостей, читая о том, куда попали снаряды, кто захватил какой населенный пункт. Лена старалась оторвать меня от этого, заставить заняться более насущными вопросами благоустройства и определения дальнейших планов. А я упорно возвращался к сайтам, смотрел выпуски новостей. Самым тяжелым были разговоры с родителями, связь тогда еще работала. Я безумно хотел, чтобы они не ждали до последнего и пересидели эти тяжелые обстрелы вместе с нами, здесь, у бабушки. Но они стояли на своем — дом покидать не собирались ни при каких обстоятельствах. И словно мантру повторяли: «У нас все хорошо». Наверное, это их и спасало.

Лена постоянно задавала вопрос о том, что делать дальше. Если бы я знал. В первую очередь, мне хотелось немного отдохнуть после напряженных месяцев работы. Я просто не успевал переваривать информацию. Не было момента, когда бы я мог сесть и подумать над происходящим.

— И ты отдохни, — говорил я. — Воздух чистый, красивая природа. У тебя ведь давно не было отпуска.

— Я не могу отдыхать, — отвечала Лена. Я понимал, что ее мучают насущные вопросы: где брать деньги, что есть.

— Хорошо, что у меня бабушка здесь живет. А то бы вообще некуда было ехать. Помнишь женщину на границе с тремя детьми и без мужа? Вот кому действительно тяжело. Ей только и остается надеяться на помощь государства. И ведь таких, как она сотни тысяч. Поэтому не жалуйся, всегда есть те, кому хуже.

Я показывал ей деревенские достопримечательности, места, где прошла моя юность, рассказывал о своих друзьях здесь. На тот момент я наивно полагал, что у меня действительно есть друзья в России. Каким же я был дураком. Мы бродили по полям и пустынным улицам, сидели в парке, созерцая жизнь центра села, где собирались старушки, вышедшие за продуктами в магазин. По утрам и вечерам коровы проходили мимо дворов. Как их мало осталось, раньше стадо насчитывало несколько десятков голов, я сам когда-то пас этих добродушных кормилиц. А теперь и дюжины не наберется. Происходит вымирание.

Одиночество и бессмысленность вцепились в нас своими стальными клешнями. И, кажется, даже надежда тяжело заболела, потеряв возможность приободрять нас, занятая своим здоровьем.

На шее у бабушки сидеть не хотелось, даже с подсобным хозяйством на одну пенсию не прожить. А работы в селе немного. И мы решили поехать в Воронеж. Собрали вещи, которые и разложены-то толком не были, дождались понедельника и отправились в город. Туманная пелена покрывала поля, на блокпостах инспекторы ГАИ несли службу в усиленном режиме, особенно на въезде в город, проверяли много машин. Донбасс ведь совсем рядом.

Первую неделю мы жили у моей кумы. Потом настало время съезжать. В интернете я нашел форум, где предлагали помощь. В основном там, конечно, рассуждали о том, какие беженцы наглые, не хотят на халяву делать ремонты господам и тому подобное. Но были и нормальные люди. Так я нашел Романа. Он подъехал вечером на байке к дому моей кумы. Мы познакомились и немного поговорили. Незнакомец произвел очень хорошее впечатление и чем-то напомнил Ивана Охлобыстина. Рома рассказал, что у него есть дача, на которой никто не живет и предложил нам находиться там сколько угодно. Взамен не требовал ничего. Абсолютно. До сих пор Роман остается одним из лучших людей, которые повстречались нам.

Итак, мы обосновались в Дальних Садах, седьмая остановка. До центра Воронежа какой-то там час-полтора. В условиях большого города это очень даже отлично. Двор зарос травой, высота которой почти достигала моего плеча. Мы с Леной заняли второй этаж ветхого домика. Там было пыльно и мы сразу же принялись наводить порядок. На следующий день я взял тяпку и попытался справиться с бурьяном. Затем натянул между деревьями веревку, чтобы сушить белье. Требовалось сделать душ. Пространство было хоть и заросшее кустарниками и деревьями, но соседние дачи были совсем рядом. Я нашел какую-то длинную клеенку, выбрал удобное местечко возле дома, и обмотал ею три дерева, образовав непроглядную территорию. После сходил за водой. Колонка была метрах в пятистах, в районе остановки.

Кое-как устроились. Занялись поиском работы. Просматривали объявления в интернете, созванивались с потенциальными работодателями. В Воронеже рынок труда был куда больше, чем в Луганске. Все-таки город-миллионер и не самый бедный. У Лены в день бывало по несколько собеседований. Она имела хороший стаж — восемь лет, ее способности сразу отмечали, она умела схватывать все на лету и могла досконально разобраться в своей работе, даже в новых для себя сферах. Предлагали отличные условия, неплохую зарплату, карьерный рост и далее по списку. В общем, вы нам подходите, завтра выходите на работу. Но как только узнавали, что Лена из Луганска, что она иностранка, пыл начальников потухал и они обещали перезвонить. Другие открыто заявляли, что не хотят связываться с ней из-за документов, мол, с налоговой будет много геморроя. Как бы то ни было, двадцать собеседований за неделю превратились в пыль, не принеся ничего, кроме трат на проезд.

У меня с работой дела обстояли еще хуже. Журналисты практически никогда не требуются. Даже в больших городах. Еще труднее устроиться, если ты не местный, не знаешь особенностей региона, не знаешь кто сейчас занимает пост мэра Воронежа и губернатора области. Это быстро исправляется, но возиться все равно никто не хочет. Из плюсов — у меня было уже несколько лет стажа и достаточный опыт, элементарные вещи мне не нужно было объяснять, я знал принципы онлайн-журналистики, особенности составления заголовков в газетах и интернете и далее по списку из резюме. Обычно даже в крупных городах существуют несколько телеканалов, десяток газет и два десятка сайтов новостей. И все они уже под завязку забиты штатными сотрудниками. При этом каждый год местные факультеты журналистики выпускают новую партию безработных.

Мы мало чего добились за пару недель. Ни на шаг не продвинулись в сфере документов. Абсолютно не знали, что нам надо оформлять и вообще надо ли. Днями шатались по воронежским улицам, смотрели достопримечательности: водохранилище, корабль по проекту Петра I, иногда заходили перекусить в недорогие кафе. Эх, если бы это было туристическое путешествие, то город бы мне очень понравился. Но красотами трудно насладиться, когда все мысли приводят в Луганск, к родным, к войне… Часами простаивали очереди в ФМС, общались с земляками, пытаясь заполнить информационный вакуум по поводу документов. Затем возвращались на забитом автобусе, который редко ходил, на седьмую остановку, шли по накатанной дорожке мимо дачных домиков. Народ строился, возводил новые заборы, пристраивал этажи, ухаживал за огородам. Лаяли собаки, постоянно забегая к нам во двор.

Но не только они. В один из прохладных и суетливых июльских вечеров мы вернулись из города «к себе» на дачу. Я решил поправить забор, покосившийся немного. Лена отвязала калитку. Я услышал, что она с кем-то разговаривает, зашел во двор и увидел, как за углом домика копошится грязный и, вероятно, нетрезвый незнакомец. Он бросил нам какую-то фразу и пустился наутек, причем так ловко, будто уже досконально все здесь знает. Я попытался догнать его, но безуспешно. Мы проверили все замки, вещи. Вроде все на месте. После этого мы стали закрываться в домике на замок. На следующий день слышали, как местные дачники обсуждали воров, которые разбили стекло в одном из домов и забрали всю еду.

Накопленные деньги постепенно заканчивались, а плодов поиски по-прежнему не приносили. Я созвонился с несколькими знакомыми. После заверений в помощи по поводу работы они пропадали, просто испарялись, не брали трубку. Именно в этот момент ко мне закралась паскудная мысль: «А есть ли у меня друзья в России?». Всю жизнь думал, что есть. Я жалею даже не о том, что мне никто не помог. В конце-концов я с детства приучен рассчитывать только на себя. Плохо, что ни один «друг» не написал и не позвонил с вопросом: «Ты там вообще жив? Где ты?». Просто оглушительная гробовая тишина.

* * *

И вот в один из дней в конце июля я наткнулся на объявление. В нем говорилось, что организации требуются переводчики с разных языков, в том числе, и украинского. А вдруг, подумал я. Набрал номер и договорился о собеседовании.

Вечером, когда еще солнце не зашло, я нагрел воды, налил ее в маленький тазик и пошел купаться. Летний ветерок доносил голоса соседей, запах шашлыков, звук едущих машин. Рядом бегали собаки, искали еду и приключений. Наверное, им даже нравилась эта бродячая жизнь — кто-то в хорошем настроении кинет кость с мясом, другой выругается и погонит палкой со двора, а они будут убегать с веселым лаем. Нет скуки, только зелень и пьянящие запахи цветов… Что ожидает меня и Лену? Готовы ли мы к такой бродячей жизни?

Похолодало, я обтерся полотенцем и пошел ужинать. Спалось отвратительно. Кровать постоянно качалась и скрипела, норовила скинуть на пыльный пол. Снился Луганск, проигрывающий, истекающий кровью. Снился мой родной город, ставший на это время самым темным местом на Земле, потому что за каждым углом могла ожидать смерть. Неужели так бывает, что на жалком клочке земли воедино собирается все горе и все грехи?

Вставать не хотелось, но будильник уже дал сигнал. Повалявшись пять минут, я в итоге бодро поднялся с дивана, позавтракал бутербродами с кофе, поцеловал дремлющую Лену и побрел на остановку. Забитый автобус подошел через полчаса, я втиснулся к дачникам, мол, я свой, такой же любитель копаться в земле, как и вы. Основная тема обсуждений — война на Донбассе. Я вышел на цирке и, петляя по малознакомым улицам, пошел в сторону галереи, наслаждаясь шумом большого города, суетой, отвлекающей от всех бед, и обнадеживающим безразличием прохожих.

Достаточно быстро нашел нужный офис, хоть и пришлось перед этим созвониться с представителями конторы переводов. Зашел внутрь и увидел несколько маленьких комнаток. Меня встретила девочка, дала несколько листов, чтобы я мог ознакомиться с примерами тех переводов, которые они делали. Надо сказать, что я учился в классе с углубленным изучением украинского языка, поэтому знал его довольно неплохо, как письменный, так и устный. При этом, я очень не любил читать на украинском, так как делал это медленно, иногда вообще теряя замысловатую нить повествования автора. В общем, к украинскому я относился без фанатизма. И вот читаю я их переводы и удивляюсь количеству ошибок. Ну ладно, думаю, хорошо, тут я и пригожусь. По текстам видно, что украинский никто из них толком не знает. А разговаривать на нем тем более не умеют. Разве только на суржике. Сделал тестовый перевод, сдал его и начал ждать результата проверки. Пришла эта девочка, одобрила мой тест, после чего начала активно уговаривать меня сделать у них перевод. «Ну, вы же будете себе какие-то документы оформлять? Вам обязательно понадобятся переводы», — убеждала она. Спросил, сколько же стоит «удовольствие». Около трех тысяч. Откуда у меня такие деньги? Но ее это мало волновало, она продолжала настаивать на своем. Да, веселое местечко, пришел устраиваться на работу, а меня разводят на деньги. Вежливо отказался, пообещал подумать. Оставил контактные данные и, разочарованный, ушел.

Я уже не ждал от этой фирмы никаких заказов на переводы, но неожиданно через несколько дней мне позвонили.

— Здравствуйте, Андрей. Вы ведь владеете разговорным украинским языком?

— Ну да, конечно. Изъясняюсь вполне прилично.

— Хорошо. Тут такое дело. Вы ведь слышали о Надежде Савченко?

Я опешил. Еще бы не слышать.

— Да, конечно.

— Она сейчас содержится в одном из воронежских СИЗО. И дело в том, что она отказывается общаться без переводчика. При этом прекрасно понимает по-русски и может говорить на нем. Но требует переводчика на украинский язык. Сможете?

— Смогу, что тут сложного, — задумчиво пробормотал я.

— Понятно, что вы нужны больше для галочки, в качестве мебели. Но наличие переводчика — обязательное условие Савченко.

— Я понял, понял.

— Вы согласны?

Во мне разгоралась неясная тревога, сразу много смешанных чувств, которые трудно разграничить и объяснить… Требовалось дать ответ.

— Да, согласен, — решился, наконец, я.

— Хорошо.

Дальше мы поговорили о нюансах. Встреча должна была состояться завтра.

Во дворе нашей дачи под раскинувшим ветви деревом стоял старенький диван. Я завалился на него, скрывшись под сенью крон от агрессивного полуденного солнца. Часто летали вертолеты, прямо надо мной. От этого по телу шла неконтролируемая дрожь, эти звуки возвращали в раздираемый войной дом. Я стал думать, пытаясь расставить по полочкам все в своей плохо работающей из-за перенапряжения голове. Неужели я действительно увижу завтра человека, который стал для меня воплощением чистого зла? Человека, который обвинялся в причастности к убийству моих коллег журналистов. Насколько тесен мир. Разве я знал, что у меня появится возможность встретиться с Савченко. Я даже не думал об этом, когда ехал сюда. И что я буду делать, когда встречусь лицом к лицу с ней?

В чем были виноваты Волошин и Корнелюк? В том, что работали на государственный телеканал России? Это их самая большая вина? А их убийство было целенаправленным или случайным? Известно, что на многих войнах человек с надписью PRESS — это мишень номер один. В любом случае, эти ребята зла никому не сделали. Сейчас журналистов обвиняют в том, что по их вине началась война. Но разве может газета или телеканал на самом деле разжечь войну? Если вдуматься, то это полный бред! Да, СМИ важны сейчас как никогда в условиях идущей информационной войны, журналист тоже в какой-то мере солдат. Но войны разжигают те, кто сидят в высоких кабинетах и для кого высшим мерилом является набитый долларами чемодан. Ни один газетный материал или сюжет по ТВ не может сделать столько для разжигания ненависти, сколько высказывания и действия продажных политиков.

Я задремал во дворе. Вертолеты больше не летали, нервы успокоились благодаря чарующим летним звукам.

Следующим утром снова пришлось рано вставать, потому что автобус от Дальних Садов ходил раз в час. Я на скорую руку позавтракал, умылся и привел себя в порядок. Максимально прилично оделся, учитывая, что вещей взял с собой немного. Добрался до центра города, пересел в автобус, который шел в нужную сторону. Любовался видами Воронежа, убегающими в даль проспектами, высокими домами, оживленными остановками. Приехал на конечную и начал расспрашивать местных, где находится СИЗО. Нашел довольно быстро, но до встречи оставалось еще пару часов, поэтому пошел гулять по округе. Ожидание усиливало тревогу, я курил одну сигарету за одной, бродил по длинной аллее, рядом шумела стройка.

Раздался телефонный звонок, номер был неизвестный.

— Андрей? Здравствуйте. Я по поводу Савченко, следователь. Хотел удостовериться, что вы помните и не опоздаете.

— Здравствуйте. Да, я уже недалеко, на самом деле.

Недолгое молчание.

— До встречи еще два часа. Вы чересчур ответственный.

— Может быть. Просто я город плохо знаю, решил заранее приехать. Лучше подожду.

— Вы не из Воронежа? — удивился он.

— Нет.

— А откуда? — насторожился.

— Ну… из Луганска.

— Ааа, ясно, — задумчиво протянул он. — Я вам перезвоню.

Я присел на остановке и выпил воды, было очень жарко. Думал на отвлеченные темы, стараясь не возвращаться мыслями к предстоящей встрече, которая в любом случае для меня будет напряженной. Через некоторое время снова зазвонил телефон.

— Але, да.

— Андрей, к сожалению, вы нам не подходите. Понимаете, в суде потом обязательно придерутся к тому, что вы из Луганска, потому что у вас могут быть личные мотивы, неприязнь, вы можете не так перевести. До свидания.

Внутри у меня было предчувствие, что примерно так все и получится. В глубине души знал, что встреча не состоится. Да какая разница, если честно. Пора ехать домой. В смысле, на дачу.

* * *

Год спустя умерла мать Антона Волошина. Видимо, сердце не выдержало потерю сына. И это один из самых страшных механизмов войны. Она убивает не только пулей, но и нервами; не только тех, кто непосредственно сражался, но и тех, кто далеко от места боевых действий…

Смерть нашла Волошина и Корнелюка в поселке Металлист под Луганском. Их имена теперь носит школа. На месте гибели установили поминальный крест. Посмертно обоим присвоили «Орден мужества». Они стали частью истории этой несправедливой войны на Донбассе. Они не должны были погибать. Также как и сотни простых людей.

У Константина Симонова есть такие строчки в стихотворении «Корреспондентская застольная»:

Помянуть нам впору

Мертвых репортеров.

Стал могилой Киев им и Крым.

Хоть они порою

Были и герои,

Не поставят памятника им.

Так выпьем за победу,

За свою газету,

А не доживем, мой дорогой,

Кто-нибудь услышит,

Снимет и напишет,

Кто-нибудь помянет нас с тобой.

Так вот, я не забуду, я помяну.

 

Месть за Одессу

— Ну давай, выпей с нами, — протянул Колян пластиковый стаканчик с самогоном. — Для пищеварения полезно.

— Я же сказал, что не пью, — жуя вареный картофель, ответил Демьян.

Бригада ужинала после тяжелого дня на стройке, где возводила новый православный храм в одном из сел Ростовской области.

— Трезвенник? Спортсмен? — усмехнулся мужик.

— Да нет, просто не пью и все.

И Демьян вспомнил службу в славной российской армии, которую проходил на Кавказе, где и получил контузию и два ранения. Чудом тогда остался жив. Он долго отходил от увиденного и пережитого, но так и не смог до конца забыть.

Демьян, которого в армии прозвали Демоном за то, что в бою впадал в полнейшее безумие, на самом деле был очень добрым и открытым человеком с непростой судьбой. Не оглядываясь на прошлое, он строил свою новую жизнь, пытался выбраться из ямы военных воспоминаний, оставляя боль и злость позади. Учился на заочном отделении в одном из воронежских вузов на инженера, и параллельно работал на стройках. Иногда, как сейчас, приходилось даже выезжать в другие области.

С мужиками они обсуждали самую острую на тот момент тему — события в Украине. В соседней стране парадом проходили бесчисленные митинги, поменялась власть, на востоке начинался хаос, но выстрелов и массовых убийств еще не было.

Все изменилось второго мая, когда в Одессе произошла большая трагедия — националисты сожгли в Доме профсоюзов загнанных туда пророссийских активистов. Эта новость повергла в шок всех русских людей, и неважно какое у них было гражданство. Массовое убийство безоружных мужчин, женщин и детей — это всегда зло, независимо от того, что за этим стоит: коммунизм, национализм, фашизм, империализм или демократия. Официальные киевские власти отреагировали достаточно вяло, а некоторые депутаты Верховной Рады открыто ликовали в социальных сетях по поводу того, что сожгли «колорадов». В Доме профсоюзов погибло полсотни человек, в том числе женщин и детей. По слухам, жертв было в разы больше. И половина Украины этому радовалась. Стало понятно, что будет дальше, что война уже на пороге.

Но Демьян пока не думал о ней. Он видел уже подобные трагедии, возможно, в меньших масштабах, ему через многое прошлось пройти на Кавказе. Поэтому он отнесся к событиям в Одессе осуждающе, но не принял все близко к сердцу, не принял на свой счет, не понял, что это касается и его. Что это касается каждого.

Все изменилось, когда он в начале мая вернулся домой в Воронеж. Родители встретили его как-то без радости и в напряжении, их лица казались измученными. Демьян не понимал причин их озабоченности, и тревога закралась в сердце. Он понял — что-то не так. Несколько дней он пытался выведать у отца, в чем дело, но тот ничего не рассказывал, а мать, думая, что никто об этом не знает, тихо плакала по вечерам на кухне.

Затем до парня дошло — в Одессе жил его троюродный брат вместе с маленьким сыном. Эта мысль пришла неожиданно как гром среди ясного неба. Он немного подождал, успокоился, отдышался и пошел на кухню, где молча и безрадостно обедали родители.

— С Витей что-то случилось? — только и спросил он. — Вы поэтому такие?

Родители замерли и перестали есть. Никто ему не ответил.

— Неужели они были там? А мой племянник?

Молчание часто значит больше слов. Демьян резко повернулся, вышел из кухни. Через минуту парень вышел уже полностью одетый, обулся и открыл дверь.

— Ты куда? — спросил беспокойно отец.

— Ухожу, — просто ответил Демьян.

Родители выбежали из кухни.

— Не уходи, сын. Я знаю, чем это закончится, — сказал отец, а мать взорвалась слезами.

В тот вечер он напился в стельку, посетив все знакомые бары. Ему было плохо от алкоголя, он буквально умирал на утро от отравления, но все равно заливался коньяком и водкой. Спирт тек по его щекам, смешиваясь со слезами. Витя долгое время жил с ними, поэтому был очень близок семье Демьяна, который считал его практически родным братом… Через день, почувствовав, что немного отошел от произошедшего, встретился с товарищами, которые тоже прошли Кавказ. Они стояли под одним из мостов воронежского водохранилища, гул бесконечного потока машин заглушал слова и приходилось почти кричать.

— Я еду туда, пацаны, — сказал Демьян.

— Куда?

— На Донбасс. Там начинается война. Славянск уже вовсю утюжат.

— С меня хватит, я уже повоевал.

— Я тоже не поеду, без обид. У меня ребенок маленький.

— Моему племяннику тоже было немного лет, — сухо произнес Демьян. — Что ты будешь говорить, когда они придут к нам? Когда тут начнут сжигать людей? А? Мы же так и остались солдатами…

— Да это их проблемы, к нам никто сюда не придет. Наша армия Украину за неделю всю пройдет, чего бояться? А если и начнется такое, то тогда уже точно возьмем в руки оружие!

— Украина здесь ни при чем! — злился Демьян. — За всем этим стоят американцы. Разве непонятно? Они уже практически владеют всеми нашими соседями. Возле границ базы НАТО, с помощью которых на нас и будут давить!

— Твою… дивизию. Мой прадед воевал, уничтожал этих бандеровцев в 1945-м, дошел до Берлина. Я не смогу сидеть дома и смотреть, как неонацисты сжигают русских. Я с тобой! — отозвался Рома, по прозвищу Байкер.

По итогам разговора, почти все отказались от затеи Демона и ушли. Остались только Байкер, Решетила (Илья Решетило) и Китаец (Владимир Фадейченко). Когда все остальные ушли, эти четверо достали сигареты и молча, закурили. Они ничего не обсуждали, не обговаривали предстоящий поход. Они и так знали, что нужно делать. Покурили, договорились о встрече послезавтра и разошлись.

* * *

Большой поток людей из Украины шел в РФ. На пропускном пункте «Бугаевка» стояла огромная очередь из машин и еще большая — из людей. Как ни странно, въехать в Украину желающих почти не было. Только немногочисленные уже фуры с товаром.

Четверо парней приехали на машине, привез дядя одного из них.

— Давайте, хлопцы. Осторожно там, — и незаметно перекрестил их.

Российскую границу прошли легко, без препятствий. В сумках ничего кроме одежды и личных вещей не было. На улице курил майор. Увидев группу спортивных парней, он тормознул пацанов.

— Добровольцы?

— Да нет. У брата свадьба, едем с друзьями поздравить, — отозвался Китаец.

— Ну да, ну да, — рассеянно сказал майор. — Хорошо погулять.

Преодолев таможню, компания всю ночь шла пешком по основной дороге, а утром их подобрала газель, ехавшая в Беловодск. Оттуда до Луганска оставалось всего ничего.

Демьян курил на автостанции, ожидая автобус. Пацаны рылись в сумках на скамейке.

— Что дальше будем делать? — спросил подошедший Байкер.

— В Луганск поедем, — выпуская струйку дыма, сказал Демьян.

— Это понятно, а потом?

— По ситуации. Вступим в ополчение, достанем оружие и пойдем по полям бегать. Чем плох план? — невесело ухмыльнулся Демьян.

— Надо ехать туда, где мы нужней. Опыта у нас предостаточно.

— Дружаня, давай по ситуации. Не знаю я, что завтра будет. Знаю только одно — мне надо… — не стал ничего договаривать. Демьян не хотел геройствовать и двигали им не высокие идеалы. Он просто так вырос, не мог поступить иначе.

В автобусе все немного подремали. Усиленный пост ГАИ на въезде в город проехали без проблем. С автовокзала добровольцы направились в центр города, в гостиницу «Лугань». Там сняли четыре одиночных номера. Побросали сумки. Демьян и Илья вышли на улицу осмотреться, а Байкер и Китаец остались отдыхать.

На улице — приятно пахнущая весна. Недавно прошел дождь, было свежо. Но весна нерадостная, в воздухе электричество, напряжение и тревога. Они сели покурить на остановке возле отеля. Глаза наткнулись на один из признаков этого напряжения — справа совсем рядом виднелись баррикады.

— Это и есть здание СБУ? — смотрел вдаль Решетило. — Видел по телевизору, как его штурмовали. Я думаю, нам туда надо.

— Да, сейчас пойдем.

Переступая через колючую проволоку и обходя преграды, двое добровольцев оказались перед охраной на входе в палаточный городок народной власти. Охрана хлипкая — несколько молокососов с дубинками. Да, дойдет до боев, эти сразу же полягут или сбегут. А до боев дойдет… Когда пропустили, россияне направились к самому зданию, перед входом которого наваленный хлам считался надежной защитой от вторжения. Там они попросили позвать старшего. К ним вышел немолодой дядька с бородой и автоматом. Добровольцы рассказали, кто они и зачем прибыли. Дядька сказал, что помощь очень пригодится, потому что скоро в городе будут большие заварушки — намечались штурмы воинских частей.

* * *

Демьян и команда стояли на блокпосту в городе-спутнике Луганска — в Счастье. Он располагался в двадцати километрах от областного центра. Обычный небольшой и уютный городок с преимущественно прямыми улочками, выцветшей краской на домах, розовым Дворцом культуры и протекающим совсем рядом широким Северским Донцом.

В городе был небольшой и плохо вооруженный гарнизон ополчения, который составляли в основном казаки с нагайками, охотники с гладкоствольными ружьями и бывшие сотрудники милиции, у которых был свой небольшой арсенал. У некоторых были автоматы. Блокпоста было два: один на северной окраине города, второй на южной, в районе поста ГАИ и моста через реку. Мечтать о том, что они удержат даже легкую бронетехнику, не приходилось. Но имелся козырь — заминированный мост через Северский Донец, поэтому даже если армия и национальная гвардия возьмут Счастье, то в Луганск продвинуться не смогут. По крайней мере, этим путем.

Команда Демона держалась особняком. Они полмесяца находились в областном центре и занимались обучением ополченцев, так как большинство из них — мирные рабочие люди, которые имели смутные представления об обращении с оружием. Многие не служили в армии. Особенно молодые парни, которых оказалось немало. Но были и воины-афганцы, и десантники, они составляли костяк движения сопротивления и осуществляли координирование. Однако чувствовалась нехватка управленческого опыта. «Им бы пару генералов. Или хотя бы полковников. Тогда бы можно было и поговорить», — размышлял Демьян.

Затем в июне командование образованной народной республики отправило их на усиление в Счастье. Всем выдали автоматы, по несколько рожков с патронами, гранаты. У Демона и Китайца даже были подствольные гранатометы. Собственно, и все. Даже ни одного пулемета не было, не говоря уже о тяжелом вооружении. Здесь все только начиналось, и нужных ресурсов, чтобы бороться с танками и БТРами, катастрофически не хватало.

— Эх, как в старые времена. Автомат, окоп, — ностальгически вздыхал Решетила.

— Было бы за чем скучать, — хмыкнул сидевший рядом на покрышке Байкер.

— Да, — задумчиво протянул Илья. — Но ведь это не отпускает, сам знаешь. Постоянно вспоминаю. Знаешь почему я поехал сюда?

— Ну.

— Мне там все кажется мелким, — продолжал Решетила. — Все настолько бессмысленно на гражданке. Я не романтик, не люблю кровь и смерть. Я… я просто до сих пор не могу вернуться оттуда.

— Брат, да кому ты рассказываешь, — улыбнулся Байкер. — Как будто я не знаю. Это не проходит бесследно. Больше всего меняли бесили люди в торговых центрах, в метро. Серая многотысячная масса. И лица все такие бессмысленные, как будто они ни о чем не думают. Это даже не лица, это — рожи. Что они делают? Жрут, зарабатывают и тратят деньги на всякую дрянь. Набрались кредитов… И настолько безразличны. Им плевать на всех, кроме себя. Но самое страшное, что это возводится в культ!

— Ага, голливудские фильмы, которые прививают только одно — трясись за себя и за свой успех. Если у тебя есть бабки — ты на вершине. Молодежь — стая озлобленных дебилов. Им в головы вбивают, что образец — это богатый голливудский актер, мускулистый плейбой с красивой женой, изменяющий ей с еще более красивой моделью, имеющий гараж с десятком авто. Вот герой нашего времени.

— Как все с развалом Союза обмельчало. Насчет актеров. Мне Никулин нравится, — вдруг сказал Байкер. — Говорят, что он настолько любил детей, что собирал детвору и катал по Москве на своем автомобиле. Вот это человечище был, без миллионов баксов и каких-то шлюх. А в США что? Западные ценности… Бабки, бабки, бабки!

— А свою автомастерскую люблю, люблю чинить.

— Илюха, мне кажется скоро это прекратится уже. Вся эта пляска разврата и жадности. Скоро все станет настолько явной злой пародией на их западную жизнь, что у людей слетят розовые очки. Должны слететь.

— С их жирных рож.

— Э-э-э, харе, два философа-мизантропа, — вмешался подошедший Китаец. — Люди просто хотят жить лучше, чем при совке.

Байкер и Решетило почти одновременно отмахнулись от товарища. В этот момент совсем рядом раздалось несколько взрывов.

Парни сразу приникли к земле, перекатились на обочину в овражек.

Противник наступал с севера на нескольких БМП. Дальше шло два «Урала» с бойцами и командно-штабная машина. Бронемашины начали жестко обстреливать хлипкий блокпост. Казаки и охотники укрылись за мешками с песком, бетонными балками и пытались отстреливаться из своих ружей. Но никакого эффекта это не давало. Равносильно было плеваться косточками в деревянную дверь. Колонна продвигалась, шквал огня нацгвардейцев мощным металлическим ливнем бил по позициям ополчения. Несколько из них уже лежали в лужах крови.

— У них тут разведка вообще есть? — заорал Байкер.

Он высунулся из-за насыпи и выпустил короткую бесполезную очередь и сразу нырнул обратно в окоп, поскольку рядом с грохотом начала вздыматься земля. Колонна приближалась, расстреливая укрепления на дороге, превратившиеся в жалкое зрелище.

— Мы тут ничего не сможем сделать! — крикнул Китаец. — У нас нет нужного оружия.

— И что теперь? Отступать? — недовольно спросил Решетила. — Мы и пять минут не продержались!

— Что ты предлагаешь? Надо уходить в посадку.

— А где Демон? — встревожился Байкер.

Во время начала атаки на блокпост, Демьян спрыгнул на обочину в левый овраг, а его товарищи в правый. Он понимал, что придется тяжело, но сдаваться без боя парень не собирался. Он пополз через канавы и буераки в надежде, что его не заметят. Чем дальше отползал от дороги, тем меньше снарядов разрывалось рядом. Он надеялся, что в эйфории удачной атаки противник его не заметит. Время, пока доброволец полз, показалось ему вечностью. Звуки боев смещались и теперь раздавались не впереди, а справа. Перевернулся и отдышался пару секунд, лег на живот и приготовился к бою. Прицелившись в первый из шедших за БМП «Урал», Демьян пальнул из подствольного гранатомета. Граната попала под колеса грузовика, точное попадание. Взрыв остановил машину и оставшуюся часть колонны не бронированной техники.

Одновременно с этим выстрел БМП смел блокпост с дороги, перемешав песок, древесину и человеческие тела. Въезд в город охранять уже было некому. Путь на Счастье приветливо улыбнулся националистам. Те в свою очередь улыбнулись Счастью.

Но Демон отказывался им улыбаться. Перезарядив гранатомет, он произвел еще один выстрел. Снаряд ударил в кабину водителя и разорвался, нанеся ему осколками смертельные раны. Из машин высыпали солдаты, начав просеивать автоматным огнем «зеленку». Демьян скрылся в посадке. Пули свистели рядом, срезая ветки и застревая в стволах деревьев. А он был на кураже, он снова чувствовал себя в своей тарелке.

* * *

Все силы ополчения отошли на второй, южный блокпост, который находился за заминированным мостом. Вот тут ожидался серьезный бой. Командование дало приказ любой ценой удержать дорогу на Луганск. Поэтому прибыло подкрепление с РПГ. Позиция для обороны была удобная, блокпост находился на возвышенности.

Сопротивление готовилось к бою. Но недостаток тяжелого вооружения был катастрофический. Компенсировать это и остановить продвижение нацгвардии на Луганск должен взорванный мост.

На посту друзья и встретились.

— Демон, куда ты пропал? — обрадовались приходу товарища добровольцы.

— Да потрепать их немного хотел, чтоб жизнь медом не казалась. Я думал, что вы там остались.

— Нет, мы вовремя отошли. Иначе по кусочкам нас сшивал бы. Нам бы артиллерию сюда, тогда они не взяли бы городишко.

— А в городе стрельба слышна, кстати, — сказал Рома. — Наших там нет. С кем они стреляются?

— Местных кошмарят.

Затем наступила ночь, черная, как добываемый здесь уголь. Донбасская тихая ночь. Тусклых звезд не было видно, даже собственную руку в кромешной мистической тьме не разглядеть. Сверчки молчали. Четверка устроилась за холмиком прикорнуть. Но Демьяну не спалось. Его начинало потихоньку клинить. Ему казалось, что он очутился вне времени и пространства, что сейчас должно произойти что-то важное, решится судьба не только его, а этой земли, огромной территории, на которой возвышаются терриконы, ожидают своей участи вагонетки с углем, а он никому не нужен, этот чертов уголь, так же, как и эти люди, живущие здесь, застывшие в каком-то далеком и не слишком радостном прошлом. И их отправляют в топку, подкидывают в печь их жизни, как дрова, наполняя бюджеты своих организаций, олигархи довольны, расходного материала аж семь миллионов, зачем этот черный уголь? Пусть стоит, мы людьми растопим, разожжем огонь до небес, чтобы сам Господь заметил великих украинцев, приносящих своих соотечественников в жертву. Как в Одессе в Доме профсоюзов. Да только не христианскому Богу вы хотите угодить. Другому, богу войны. Сами создали это чудовище, воспеваете его своими поступками, со счастливыми дебильными лицами идете воевать, добровольно промыв себе мозги. Но ваш бог помогает вам только в одном — умереть. На другое бог войны не способен. А настоящий Бог помогает выжить, потому что Господь — это всегда жизнь и никогда смерть.

Эти мысли заставили Демьяна перекреститься. «Да простит меня Господь за все, что я делал и сделаю», — подумал он.

В четыре часа утра поступила информация, что колонна противника выдвигается из Счастья. Все засуетились и заняли боевые позиции. Южный блокпост был немного более укрепленным, чем северный. К тому же все ожидали позиционных перестрелок вследствие подрыва моста через Северский Донец. Поэтому ополченцы были в хорошем, добром расположении духа.

— Разминирован! Мост разминирован! — прибежал один из казаков, который отправлялся проверить готовность мин к подрыву. — Все детонаторы вынуты!

Всем стало понятно, что первоначальный план провалился. Стало ясно, что кто-то предал. Но было уже не до поиска виновника. Все готовились к битве. Теперь перспективы были не такими радужными. Колонна бронетехники приближалась.

— С такими темпами мы войну за неделю проиграем, — угрюмо заметил Китаец.

— Да, расклады тут интересные. Мутно все, — подтвердил Демьян.

— Ну хана нам. Сотрут, как и первый блокпост.

— Ничего. Повоюем.

Когда показалась вражеская техника, сделали залп из РПГ. Попал точно в цель, и первая БМП стала, как вкопанная. Следующая объехала ее и выстрелила в ответ, и её поддержал огонь пулемета. Снаряд попал в деревца, что росли справа от моста, оставив черную воронку. Из подбитой махины выбрались солдаты, начавшие под прикрытием колонны продвигаться вперед, делая мелкие автоматные укусы.

Ополченцы отвечали градом выстрелов, огневая мощь здесь явно превосходила возможности первого блокпоста. Но главной надеждой, конечно, был РПГ, отправивший еще один снаряд во врагов. Это попадание не было столь удачным, наоборот, позицию гранатометчика заметили и нацелили половину орудий на него. Спастись бедняге помогла резвость и крутой склон, по которому он молнией спустился чуть вниз, а затем, скрывшись из виду солдат и обогнув территорию обстрела, выплыл рядом с соратниками.

Четверка вела плотный автоматический огонь по броне, заставляя пехотинцев прятаться и не высовываться. Китаец пальнул из ручного гранатомета. Удачный выстрел. Приглядевшись, он увидел оставшихся валяться на асфальте армейцев.

Колонна неумолимо приближалась, расстояние сокращалось, и угроза уничтожения возрастала с геометрической прогрессией. Один точный плевок БМП для многих будет последним.

— Пацаны, гасим! — крикнул сквозь стрекот орудий Демьян.

Добровольцы прицелились и открыли дружный плотный огонь по противнику. Демон и Китаец выстрелили из подствольников, и добавили автоматными очередями. Патроны кончались, перешли на одиночные выстрелы. Затем, надежнее укрывшись, парни дали себе возможность передохнуть на минуту.

Бой продолжался. Ополчение отчаянно стремилось показать свою мощь и бесстрашие. Но бронетехника упорно плевала пулеметами и пушками на человеческие качества сопротивленцев. Пока очередной выстрел ловкача из РПГ не подбил вторую БМП. Тогда только колонна остановилась. Машины развернулись поперек дороги, укрывая своей толстой кожей пехоту, которая заняла позиции, включив мощную ответку из стрелкового оружия. Демон прицельным огнем одиночными начал бить с холма по украинским солдатам. Первого ранил, когда несчастный попытался высунуться и дать очередью по блокпосту — правая рука в районе плеча пробита насквозь. Криков было не слышно, но Демон знал, что солдат кричит. Второму прострелил ногу. Бедняга упал и попытался отползти за броню, но кто-то из ополченцев добил его.

Блокпост основательно потрепали, но убитых повстанцев было всего несколько человек. Зато раненых хватало. Взять с ходу мост и открыть себе путь на Луганск нацгвардия не смогла. Часам к семи утра перестрелка прекратилась. Все остались на своих позициях, ожидая подкрепления. Редкие выстрелы держали в напряжении, стрекотали автоматы, кто-то бил из СВД, пару раз бабахнули гранаты.

— А я ведь начал забывать, — посетовал Демьян. — Думал, время лечит.

— Войны не отпускают, — пессимистично заметил Решетила.

— Не скажи. Вот есть у меня два знакомых афганца, — начал свои поучительные истории Китаец. — Один кадровый военный, сотни боевых вылетов и десятки уничтоженных поселков. Второй десантник со множеством боевых выходов.

— И что? — не терпелось Демьяну.

— А вот что. Летчик — нервный, дерганый, башня сорвана. Десантник спокойный дядька, с доброй улыбкой, любит детей, у самого трое, абсолютно нормальный. От человека зависит, приберет его война или нет.

— Значит смог десантник отгородиться, выставить непробиваемый заслон, — сказал Демьян. — Он оставил ужасы в другой жизни. А летчика война поглотила… Почему так?

— Не знаю, — отозвался Китаец. — Но третьего не дано.

— Вот и мы вернулись к «любимому» занятию, — подвел итог беседы Демон. — Горит сарай, гори и хата!

Позже к украинским гвардейцам пришла подмога. Колонна возобновила продвижение к областному центру, разнеся блокпост, ураганным огнем подавляя сопротивление повстанцев. Местные сражались яростно, из последних сил, но без толку. В середине июня ополченцы еще не могли противопоставить бронированной технике противника ничего, кроме отваги. Огрызаясь беспорядочными очередями, пришлось отступать. В этот же вечер нацгвардия зашла в поселок Металлист, который является частью Луганска. Бои начались уже в самом городе.

* * *

К концу июля война была в самом разгаре. К борьбе с киевским режимом подтягивалось все больше добровольцев. Пополнялись не только ряды солдат, но и склады оружия и боеприпасов. Даже молодые ребята уже обстрелялись и улучшили свои навыки ведения боевых действий. Разрозненные отряды постепенно становились под флаг единого командования и преобразовывались в некое подобие регулярной армии.

Благодаря сливу информации разведка узнала, что по трассе Н21 из Малониколаевки в город Лутугино в скором времени отправят подкрепление. Шли бои за луганский аэропорт на южном направлении, и его удержание было крайне важным для украинского руководства. В Лутугино находился большой гарнизон военных и нацгвардии, который периодически необходимо было пополнять.

Хорошо подготовленный и вооруженный отряд ополченцев зашел в тыл противнику. Устроили засаду, рядом текла небольшая речка Ольховая. Заминировали «зеленку», а дорогу загородили бетонным блоком и несколькими поваленными деревьями. Разделились на четыре группы: две встречали голову колонны, две — в хвосте.

Демон, Байкер и Китаец находились в группе, которая встречала первые машины неприятеля, и заняли позицию южнее трассы, в посадке между дорогой и речкой. Решетилы с ними не было: в начале июля он отправился с новыми добровольцами из России в Донецк, где молниями громыхали жестокие свинцовые тучи смерти.

К вечеру украинский бронированный дракон показался на трассе. Он шел медленно, озирая вокруг владения, которые считал своими. И когда-то, еще совсем недавно, эти земли действительно принадлежали ему. До той поры, пока он не начал требовать жертв, убивать крестьян и горожан, молодых мам и маленьких детей, своим пламенем сжигать поля и города. Монстр из танков двигался сплочено, как единый организм, перемежаясь в некоторых местах своего тела грузовиками и легкой броней. Злобные чудовища всегда живут в страхе и ожидании смерти, потому что для каждого прислужника дьявола выкован святой меч правосудия.

Когда длинная колонна приблизилась к преграде на дороге, две группы ополченцев атаковали хвост. Снопы искр сыпались из раскуроченного металла танковых башен, ракеты достигали своих целей с отчаянной точностью, не оставляя экипажу шансов выжить. В свою очередь железная гидра плюнула в ответ из множества своих ртов, поджигая зеленые холмы и деревья. Разразилась жестокая битва, напугав взрывами всю округу. Украинские военные действовали слаженно и быстро, однако удача облюбовала другую сторону. Колонна танков на трассе была как на ладони, очень удобная мишень из хорошо подготовленной засады. Отряд ополченцев же, наоборот, имел преимущества, скрываясь и ловко передвигаясь в зеленке.

Две группы в изголовье начали атаковать чуть позже, тем самым внеся сумятицу в оборону военных. Те не могли сориентироваться, со скольких мест идет огонь и точно вычислить позиции, им казалось, что тут засели сотни ополченцев. Перекрестный огонь из тяжелого вооружения позволил ополченцам нанести мощный сокрушительный удар бронированному дракону, сломать его хребет, не позволив прийти в себя для внятного отпора. Бой шел жесткий: земля тряслась под ногами, от попаданий снарядов ее куски то и дело взлетали вверх на несколько метров, мины и осколки проносились совсем рядом, грохот оглушал, невидимые волны сбивали с ног, танки горели, становясь духовками. Все превратилось в жестокую бойню… Сломать сопротивление удалось довольно скоро.

Взяли больше десятка пленных. Ими оказались в основном срочники из разных областей. В глазах у них читался страх. Многих пригнали на войну совсем недавно. Судьба теперь незавидная, как они опасались, ждала их впереди. Вернулись на базу с приличным количеством трофеев.

Утром пленных построили и начали узнавать, кто откуда. Демьян курил неподалеку. Ночью ему снились кошмары. У него долго болела голова, ни таблетки, ни водка не помогали.

— Из Одессы, — услышал Демьян краем уха и его тут же переклинило.

Он резко встал с корточек и подошел к молодому парню.

— Это ты из Одессы? — спросил доброволец.

Парень молчал от страха.

— Ты оглох? — сильным ударом в солнечное сплетение Демьян заставил согнуться парня. — Нацик, ты был возле Дома профсоюзов, а? Ты меня слышишь? Ты палил людей в здании? Невинных безоружных людей, подонок? — россиянин потерял спокойствие и ярость накатывала все сильней. — Стрелял за спинами ментов в своих соотечественников? Ты мучил людей? Я знаю, ты…

Все это время несчастный корчился на земле. Очередной удар ботинка откинул его назад и заставил распластаться.

Когда длинная колонна приблизилась к преграде на дороге, две группы ополченцев атаковали хвост. Снопы искр сыпались из раскуроченного металла танковых башен, ракеты достигали своих целей с отчаянной точностью, не оставляя экипажу шансов выжить. В свою очередь железная гидра плюнула в ответ из множества своих ртов, поджигая зеленые холмы и деревья. Разразилась жестокая битва, напугав взрывами всю округу. Украинские военные действовали слаженно и быстро, однако удача облюбовала другую сторону. Колонна танков на трассе была как на ладони, очень удобная мишень из хорошо подготовленной засады. Отряд ополченцев же, наоборот, имел преимущества, скрываясь и ловко передвигаясь в зеленке.

Две группы в изголовье начали атаковать чуть позже, тем самым внеся сумятицу в оборону военных. Те не могли сориентироваться, со скольких мест идет огонь и точно вычислить позиции, им казалось, что тут засели сотни ополченцев. Перекрестный огонь из тяжелого вооружения позволил ополченцам нанести мощный сокрушительный удар бронированному дракону, сломать его хребет, не позволив прийти в себя для внятного отпора. Бой шел жесткий: земля тряслась под ногами, от попаданий снарядов ее куски то и дело взлетали вверх на несколько метров, мины и осколки проносились совсем рядом, грохот оглушал, невидимые волны сбивали с ног, танки горели, становясь духовками. Все превратилось в жестокую бойню… Сломать сопротивление удалось довольно скоро.

Взяли больше десятка пленных. Ими оказались в основном срочники из разных областей. В глазах у них читался страх. Многих пригнали на войну совсем недавно. Судьба теперь незавидная, как они опасались, ждала их впереди. Вернулись на базу с приличным количеством трофеев.

Утром пленных построили и начали узнавать, кто откуда. Демьян курил неподалеку. Ночью ему снились кошмары. У него долго болела голова, ни таблетки, ни водка не помогали.

— Из Одессы, — услышал Демьян краем уха и его тут же переклинило.

Он резко встал с корточек и подошел к молодому парню.

— Это ты из Одессы? — спросил доброволец.

Парень молчал от страха.

— Ты оглох? — сильным ударом в солнечное сплетение Демьян заставил согнуться парня. — Нацик, ты был возле Дома профсоюзов, а? Ты меня слышишь? Ты палил людей в здании? Невинных безоружных людей, подонок? — россиянин потерял спокойствие и ярость накатывала все сильней. — Стрелял за спинами ментов в своих соотечественников? Ты мучил людей? Я знаю, ты…

Все это время несчастный корчился на земле. Очередной удар ботинка откинул его назад и заставил распластаться.

— Полегче, Демон, — сказал один из ополченцев.

В ответ доброволец послал его. Демьян на глазах у перепуганных пленных схватил одессита за шиворот и потащил в сторону, к стене. Затем снял с плеча автомат и передернул затвор.

— Да это же срочник обычный! После школы! Он ничего еще натворить не успел! — ополченцы кинулись к нему, пытаясь скрутить и обезоружить, чтобы предотвратить трагедию. Не получилось. Демьян оказался проворнее. Глаза его налились злобой и кровью.

— Это не пацан, не ребенок. Это нацист, — и совершенно другим, отстраненным и официальным бездушным голосом продолжил: — По законам военного времени приговариваю тебя к расстрелу.

Парень смотрел на Демьяна снизу вверх со слезами, пытаясь закрыться руками, как будто бы это могло спасти от автоматной очереди. Он весь трясся, а в голове мысли о том, сколько всего он еще не успел сделать и попробовать. Забрали в военкомат без повестки, требовали с матери деньги, чтобы сына не послали в Донбасс. Но денег у нее не было. «Мама… Ну вот и все, мамочка, проживи в это проклятое время хотя бы дольше, чем я», — и срочник начал про себя читать молитву.

Автоматные выстрелы испортили гармоничную тишину утра. Пленные и ополченцы застыли, наблюдая эту картину. Выпустив короткую очередь поверх головы пленного, Демьян плюнул на землю и ушел, не причинив вреда пареньку.

Ночью снились кошмары — привиделся ад. Все расплывчато и нет четких очертаний, но внутри доброволец понимал, что ходит по проклятым землям преисподней. Он встретил козломордого беса, заговорившего с ним.

— Добро пожаловать домой, — сказал прислужник дьявола.

— Мой дом не здесь! — удивился Демьян.

— Кто тебе такое сказал? Ты был здесь всегда и вернешься сюда же после смерти.

— А ты откуда знаешь, черт?

— После смерти нет секретов.

— Я не хочу в ад! — закричал парень.

— Правда? Ты не хочешь домой?

Сон хорошо запомнился в мельчайших подробностях. Демьян вышел из казарменного помещения в прохладную летнюю ночь, закурил сигарету и присел, прислонившись спиной к облезающей зеленой краске стены. «Еще чуть-чуть, и сорвусь. Не зря чушь всякая снится. С головой совсем плохо становится. Контуженные мы. Воюю, воюю, а толку? Какой-то тупик. Дальше что? Сколько времени воюю, жизни нормальной нет», — Демьян выпускал дым, стараясь достать им звезды.

* * *

Дальше произошел случай, который изменил курс Демьяна на этой войне и вывел парня из морального тупика. Случайно в новостях он услышал сообщение: «Один из установленных виновников трагедии в Одессе, который принимал участие в боевых действиях на Донбассе, скрылся в Российской Федерации». Фотография и видео, подтверждающее причастность к жуткому побоищу в Доме профсоюзов.

Демон не раздумывая собрал пожитки и сказал Китайцу и Байкеру:

— Теперь я знаю своего врага в лицо. Знаю, кого мне надо убить, и кто точно виновен. Я на время вернусь домой. Поищу этого урода.

Друзья поняли, что нет смысла его отговаривать:

— Мы нужны здесь. Не будем прощаться.

Демьян направился назад в Россию. Дорога выдалась опасной: несколько раз обстреляли автомобиль на отрезке между Луганском и Краснодоном. На трассе уже ближе к пропускному пункту Изварино распластались десятки сожженных машин. Внутри них раньше сидели люди, теперь — пепел. Люди в автомобилях ехали хорошие и плохие, богатые и бедные, спокойные и нервные, смелые и трусы; и всех их не стало.

Благополучно проехав таможенный пункт, парень поехал в Каменск. Он снял комнату в отеле рядом с железнодорожным вокзалом. Хорошо поел и лег спать. На следующий день, приняв душ, Демьян присел и решил подумать, где искать «отважного» украинского гайдамака. С чего начать? Он мог направиться куда угодно, как в крупный город, Ростов или Воронеж, так и в маленький, например, Миллерово. Воронежец вспомнил, что в Миллерово живет его дальняя родственница со своим мужем, а муж — пограничник или вроде того. Он может что-то знать или, по крайней мере, помочь узнать.

Родственница приняла его хорошо, накормила, узнавала, откуда он едет и куда, как оказался в этом краю. Короткой фразы «С Донбасса» было достаточно, чтобы тетка почувствовала всю глубину ситуации. Она поняла, что родственник не просто так приехал. Вечером вернулся муж. Демьян выпить отказался и, оставшись с глазу на глаз, рассказал о сути неожиданного визита. Стареющий майор напряженно молчал. Думал долго о чем-то, затем налил себе, выпил и пообещал помочь.

На следующий день Демьян рассматривал карту европейской части России и строил предположения, куда мог направиться его заклятый враг. В конце концов, пришел к выводу, что скорее в какой-то большой город, нежели в деревню или городишко. По двум причинам. Во-первых, легче затеряться. Во-вторых, удобно устроить теракт. Да, Демьян вдруг подумал, что сбежавший неонацист не просто хочет затеряться, возможно, он намерен устроить хаос в России. К вынашиваемой мести примешалось еще одно чувство — любовь к Родине. И именно тогда Демьян решил, что он на правильном пути.

Доброволец поделился своими мыслями вечером с майором. Тот согласился и рассказал, что на границе десятками ловят украинцев с запрещенными, в том числе и взрывчатыми веществами.

— Если бы какой-нибудь украинский патриот устроил грандиозный взрыв в российском мегаполисе, он моментально стал бы героем для своих заблудших соотечественников-русофобов, — отметил майор.

Утром парень решил поехать домой в Воронеж. Он подумал, что так будет логичней и продуктивней, чем если бы он сжигал бензин, колеся по всему югу России. К тому же, не факт, что этот вояка хочет что-то устроить. Вполне вероятно, что он займется поиском работы, чтобы прокормить себя. Значит, у него должна быть регистрация. Демьян оставил на время эти мысли, обещая себе заняться делом позже.

Мама плакала от счастья, а отец на радостях открыл бутылку дорого коньяка.

— Живой, вернулся живой. Сыночек мой! — причитала женщина.

Они долго говорили, засиделись за полночь. Родителям было интересно узнать, правда ли все те ужасы, которые показывают по телевизору.

— По телевизору, — отозвался уставший Демьян. — Как бы объяснить… Всей правды не покажут. Чтобы все понять, там надо быть, ходить по той земле, видеть руины домов и убитых жителей. По телевизору всего лишь картинка. Может она и правдивая, но она… мертвая что ли. Чем сейчас новости отличаются от боевиков и ужасов? Ничем. Для многих людей здесь это просто картинка для досуга. А там тебя тошнит и ты блюешь, когда видишь развороченные тела…

Он вовремя остановился, чтобы пожалеть мамины нервы.

Отдохнув пару дней, Демьян начал искать. Обратился к своим друзьям в силовых структурах. Маховик запущен, результат должен появиться, много усилий приложено. Чтобы не висеть на шее родителей, парень снова пошел работать на стройку. Время шло, но никто из знакомых так ничего и не выяснил. Скорее всего, у парня не было регистрации, иначе бы его достали.

Жизнь интересна своими поворотами и, наверное, все случается так, как должно быть. Иногда ищешь, сжигаешь себя изнутри, направляя энергию в нужное тебе русло, и никакой пользы от этого нет, не можешь пробить головой кирпичную стену. А бывает, что все разыгрывается как по нотам. И тогда сложный мир обретает гармонию, ты вдруг начинаешь видеть ее невидимые нити, которые привели тебя в нужное место.

В селе на границе Воронежской и Волгоградской области строительная бригада работала над большим трехэтажным домом. Осень уже срывала весь разноцвет листьев и заметно похолодало. Старший взял нескольких помощников из местных. Демьяна поразила молния в тот момент, когда он увидел одного из них. Это лицо он знал до мельчайших подробностей, фотографию этого лица он хранил в кармане и носил при себе, чтобы в любое время можно было оживить в памяти эти хищные черты коршуна.

Утихшая на время злоба и ненависть захлестнули его, наполнили человеческий сосуд до краев. Демьян взял молоток и чуть не убил его прямо в ту же секунду, но сдержал себя, не подав виду. Он решил поступить умнее.

После работы парень проследил за своей жертвой. Деревенские улочки были пустынными и безлюдными. Идеальное тихое место. Когда «беженец» уже собирался открывать калитку, ведущую в заваливающийся домик, Демьян ускорился и, одернув за плечо, нанес удар в голову. Тот упал, но сразу попытался встать. Тяжелый ботинок помог ему передумать, оставив грязный след прямо на лице.

— Как же долго я тебя искал! — оскалился Демьян. — Ты виновен. Придется ответить за содеянное, за моего племянника и брата.

— Я делал это на благо своей страны… — сразу понял, о чем речь, поджигатель из Одессы.

— Убивал женщин и детей? Ты совсем идиот? Что за кровожадная страна может этого хотеть?

Майданный патриот выкинул неожиданный финт: он пнул Демьяна ногой в колено, а сам резво подскочил и бросился бежать дальше по сельской дороге. Воронежец пустился вдогонку. Оба бежали быстро, но начинало казаться, что Демьян не сможет догнать свою жертву. «Нет, не может этого быть. Зря его выслеживал? Не отпущу гада», — злость прибавляла сил. Врагу же страх придавал силы. Впереди начиналась асфальтированная дорога — главная транспортная артерия поселка. Украинец оказался совсем рядом с ней и начал подниматься по холму. В тот же самый момент Демьян схватил камень и бросил. Майдановец благодаря интуиции увернулся, взбираясь по крутой насыпи. Запущенный камень отвлек украинца, и он не заметил мчащуюся по дороге «девятку». Водитель не успел среагировать, как и уходящий от погони несчастный. Парня отбросило вперед и вбок, он снова оказался на обочине. Шофер выскочил и подбежал к нему, но сделать что-либо не успел, травмы оказались слишком серьезными. Принимавший участие в войне на Донбассе и сжигавший людей в Одессе украинец скончался до приезда скорой.

В новостях сообщили о случившемся. Правоохранители начали расследование.

Демьяну стало легче. Легче от того, что не он совершил убийство, а случился несчастный случай. И легче от того, что справедливость, как он ее видел, восторжествовала. Иногда именно так нас жалеет Господь, не давая нашим страстям сгубить душу. Демьян обрел некое подобие спокойствия и умиротворения. На Донбасс он больше не возвращался.

 

Оля и снаряд

Жара начинала спадать. К середине августа стало холодать по вечерам, днем — тепло и приятно, в полдень можно было спокойно выйти прогуляться в магазин или на рынок, не опасаясь вспотеть как мышь, не бояться солнечного удара. Проблема заключалась в том, что все рынки и большинство магазинов работали до часа и самые многочисленные скопления народа приходились на первую половину дня. Народ по утрам с опаской выползал из домов в поисках вещей первой необходимости: еды, воды, лекарств и разной мелочи, например, свечек, спичек или сигарет, которые стало трудно доставать. Весь быт здесь перестал быть маленьким и незначительным, а стал первоосновой выживания.

Город постоянно обстреливала артиллерия и авиация. Вокруг Луганска и даже в некоторых его частях шли ожесточенные бои. Опустевший полумиллионник находился в окружении уже больше месяца, а в тяжелом положении — две недели. Люди жили без электричества, воды и мобильной связи. С продуктами ситуация тоже сложилась напряженная, но достать их еще было реально.

Все началось с того, что местные жители, не признавшие новую киевскую власть и не желающие идти в Европу, выступили с акциями протеста. Вскоре стало понятно, что никто не рассматривает всерьез требования народа, что власти плевать хотели на мнение людей. Самые отчаянные взялись за оружие и захватили административные здания. Военный конфликт стал неизбежен, опасность и плохие предчувствия охватили уже всех, а не только тех, кто чуял неладное с первых дней Майдана.

После первых боев между властями и ополчением, в стремлении помочь, потоком хлынули добровольцы из России. У многих на Донбассе жили родственники и друзья, этот край всегда был родным для русских людей.

Обернулось все нескончаемым потоком крови, обломками разлетающихся крыш и стен домов, сломанными судьбами, блокадой Луганска, на который каждый день беспорядочно ложились десятки самых разнообразных снарядов. Но люди здесь остались. Город только на первый взгляд мог показаться пустым и заброшенным. На самом деле здесь в тяжелых условиях выживали тысячи людей, которых ненавидели и убивали только за то, что мнение большинства из них отличалось от позиции официальных властей и остальной Украины.

* * *

Оля с утра оббегала несколько магазинов в поисках спичек или хотя бы зажигалок. Ведь газ в квартиры еще подавался и приготовить поесть не составляло труда, были бы продукты. Женщина предусмотрительно еще до дефицита и блокады сделала солидные запасы крупы, макарон, картошки, соли, хлеба. Но всегда чего-то не хватало и приходилось выходить на улицу, слыша близкий свист снарядов, рисковать жизнью, чтобы добыть необходимое. «Подумать только, разве могли мы представить, что такое возможно? — вопрошала себя Оля. — Будто ожили документальные фильмы о Великой Отечественной».

Несколько магазинов находились напротив ее дома, достаточно было перейти через проезжую часть. В одном из них она купила спички, которые искала. «Отлично, повезло, приготовлю суп. А то Миша придет с работы голодный», — подумала она, искренне радуясь такой удаче.

Совсем рядом, в восточной части города, громыхали разрывы, долго и интенсивно. Жители смирились с этим и пытались не замечать. Женщина вышла из магазина и по узкой аллее направилась дворами в сторону проезжей части. Опасаться автомобилей не стоило — частный транспорт здесь уже давно стал редкостью.

Слух прорезал мощный, пронизывающий до мурашек свист снаряда. Она услышала металлический стук совсем рядом, но испугаться просто не успела. Через мгновение взрывная волна отбросила ее на несколько метров…

* * *

Еще в начале лета кровавая вакханалия в Луганске только начинала набирать обороты. Муж твердо заявил, что никуда из города не уедет, пока у него есть работа. А у Оли как раз начался официальный отпуск. Она могла уехать, но не стала, решив остаться с мужем и поддержать его решение.

Оля была очень хорошенькой и симпатичной. В больнице, где она работала, к Оле часто приставали пациенты, то ли в шутку, то ли всерьез предлагая выйти замуж. Им она отвечала, что у нее есть любимый муж и она уже 25 лет счастлива в браке с ним. Находящиеся на лечении бабушки, с которыми Оля в силу доброго характера всегда общалась, говорили, что она симпатичная девочка и все у нее впереди, спрашивали, на каком курсе университета учится. Им Оля отвечала, что ее сын уже давно окончил университет.

Михаил был высоким и сильным, по дому умел делать все, поскольку сам приехал в Луганск из деревни, любил поработать руками. Эта фанатичная преданность пролетария своей работе и долгу стала основной причиной того, что Миша и Оля остались в городе.

В середине июня я позвонил им со своими уговорами.

— Мама, надо уезжать, все будет только ухудшаться. Позвони дедушке. Решайтесь, потому что времени осталось мало.

— Я бы уехала, но ты же знаешь, что папа уперся и никуда не собирается. У него работа, — ответила Оля.

— Да какая к черту работа! — кричал я в трубку. — Работа на складе — это не предел мечтаний. Найдет новую.

— Кому мы там, в России, нужны? — грустно и тихо сказала женщина.

— А здесь кому мы нужны? Город хотят стереть с лица земли. Ну, если у папы работа, давай хоть ты с нами?!

— Все будет хорошо. Вы уезжайте. А мы останемся, я без папы никуда не уеду. Люблю, целую вас, — женщина дала окончательный ответ и спорить с ней было бессмысленно.

Оба нажали на кнопку отбоя с тяжелым сердцем и слезами на глазах.

— Я почему-то такая спокойная теперь. Главное, что они уехали. Им еще жить, еще детей рожать. Я так хочу внуков. Когда они уже соберутся, а? Мне теперь ничего не страшно. Я уверена, что все будет хорошо, — говорила Оля мужу.

Мы созванивались каждый день, пока была связь, и неизменно в разговоре проскальзывала уже приевшаяся фраза Оли: «У нас все нормально, стреляют». Ну как может быть все нормально, когда вокруг кроме стрельбы ничего и не слышно? Видимо, для оставшихся в городе это действительно стало нормой, привычным, хоть и безумным, течением жизни.

* * *

Миша каждый день ходил на работу. Преимущественно пешком, потому что городской транспорт стал ходить редко и нерегулярно. Хорошо, что место работы находилось недалеко и можно было просто прогуляться. Правда дорога приобрела очень живописный вид — снаряды часто попадали на эту открытую местность, вырывая куски асфальта и разбрасывая их на десятки метров вокруг.

В один из вечеров он возвращался домой, неторопливо и расслаблено шагая, наслаждаясь теплом и солнцем. Говорил по телефону с Олей.

— Я Любе звонила, на Южном сильные обстрелы, они уже в подвалах ночуют. Остановку возле магазина «Максим» разбомбили.

— Погоди, — ответил муж.

Рядом по пустой проезжей части небыстро катился джип, раскрашенный в камуфляжные цвета. Миша смотрел на людей с оружием внутри машины, а они смотрели на него. Авто начало притормаживать и остановилось рядом, преградив путь.

— Я перезвоню.

Из машины резво выбрались несколько человек в бронежилетах, густо обвешанные автоматами Калашникова. Все высокие и плотные, ручища здоровенные. В карманах сменные рожки для оружия. У одного из них было обожженное лицо. Ополченцы.

— С кем говорил? — бесцеремонно спросил обожженный.

— С женой, — спокойно ответил Миша.

— Можно глянуть?

Он протянул ополченцам мобильный телефон. Обожженный пролистал в нем все входящие и исходящие вызовы. Почти все из них — «Жена», а в телефонном справочнике всего с десяток номеров. Подозрительно, подумал повстанец. Объяснялось все просто. Дело в том, что неразговорчивый Михаил не любил мобильные, телефон появился у него всего полгода назад. Да и друзей у него было немного, а собеседников в такие тяжелые времена стало еще меньше.

Обожженный ополченец, глядя на Мишу, набрал номер, записанный как «Жена».

— Алле, Миша, что там такое? Я испугалась за тебя! Там что, где-то рядом стреляют или что? — начала тараторить в трубку Оля. — Ты скоро придешь уже…

— Это не Миша, — ответил незнакомец.

— А кто это? Где мой муж? С ним все в порядке? — в звонком женском голосе явно слышался страх.

Мужчина с АК отдал мобильный телефон владельцу.

— Все нормально, — сказал муж. — Я сейчас перезвоню. А в чем дело? — обратился к группе Михаил.

— Да ищем наводчиков, — уже без напряжения ответил обожженный. — Слышишь, бахает? Город начали усиленно обстреливать диверсионные группы, вот и патрулируем, ищем этих тварей. Ну, бывай, мужик.

Они сели в машину и медленно покатились дальше по трамвайной линии в сторону центра.

* * *

По одной из окраин Луганска был нанесен авиационный удар. Десятки луганчан погибли, еще больше — получили ранения. Воронки на асфальте, выбитые окна жилых домов, покореженный металл, согнувшийся светофор, который лишился своих цветных фонарей, потрепанная аптека теперь выглядела темным склепом с зияющими отверстиями в стене. Но самое страшное — человеческие тела, в которых минуту назад были души, изуродованные трупы невинных горожан.

Люди, начавшие подходить к месту очередной трагедии, плакали. Все, включая мужчин. Народ пытался помочь тем, кто получил ранения, но уцелел. Подошла и Оля, которая во время жуткого взрыва, оказавшегося безжалостным нападением стальной сине-желтой птицы, ходила совсем рядом по рынку в поисках овощей. Она ужаснулась масштабам гибели людей, потому что все это выглядело местом бойни. Впечатлительная женщина, не сдерживая эмоций, расплакалась, отошла в сторонку, чтобы не видеть мертвых людей, достала бутылочку с водой и таблетки. Через время пульс пришел в норму, а нервы чуть успокоились.

Бомбежка произошла рядом с домом, в котором жила с семьей подруга Миши — Тая. От взрывов стекла в ее квартире вылетели вместе с рамами. Повезло, что она вместе с детьми уехала из города раньше. После работы Миша с Олей пришли и заколотили досками окна, чтобы местные мародеры не влезли и не растащили то, что осталось.

* * *

С каждым днем Луганску становилось все хуже, словно город заболел и страдал от паразитов, которые атаковали его изнутри и снаружи. Разрушения прибавлялись, любимые скверы, знаковые для горожан места и достопримечательности методично и настойчиво уничтожались, оставляя после себя жалкие обломки. Город сопротивлялся как единый живой организм. Коммунальщики, которых в мирное время не жаловали, показали себя с самой лучшей стороны, под обстрелами чинили поврежденные объекты, рискуя жизнями. Мусор вывозился, поломки устранялись. Но наплыв чужеродных враждебных организмов продолжался. Луганск стало лихорадить, так как собственных сил освободиться от фанатичных европейских микробов у него не хватало.

— Мама, я постоянно читаю, что город обстреливают сами ополченцы. Это правда? — спрашивал я во время телефонных разговоров Олю.

— Нет, не верь в это. Нас даже самолеты бомбят! Разве у повстанцев они есть? Или что, тогда получается, украинская армия и ополчение действует заодно и уничтожает мирное население? Это все бред, сынок. Не верь…

В начале августа яростно обстреливаемый человеконенавистниками город начал умирать, забирая с собой все и вся. Пропало электричество, вода и связь. У Луганска появился новый правитель, самый жестокий и властный из всех возможных, капризный и неуравновешенный в своем настроении, словно ребенок, непредсказуемый как удар молнии. Верней, правительница. Одна и единственная — Смерть. Давно старая властная женщина положила глаз на этот город и теперь успешно управляла жизнями горожан. Успешно для себя самой, но не для них. Она накрыла черной тенью город на реке Лугань, ее плащ взял под жестокую опеку людей и давал им единственное, что мог дать — страх и гибель. Ничтожным утешением являлся тот факт, что эта новая королева Донбасса во многом была честней людских президентов и вождей — она не брала взяток и ее невозможно было подкупить.

* * *

…Слух прорезал мощный, пронизывающий до мурашек свист снаряда. Оля не успела испугаться, услышав металлический стук совсем рядом. Через мгновение взрывной волной ее отбросило на несколько метров. Грохот, хруст деревьев, взрытая земля и громыхание обломков камней. Женщину протянуло по асфальту и она ударилась о дерево. Ноги все были в крови. Почти сразу, как все затихло, из ближних домов вышли люди, они помогли женщине подняться. Она была цела, только немного в шоке от произошедшего. Глаза округлились от испуга, ноги тряслись и самостоятельно стоять она не могла. Давление поднялось и сердце выскакивало из груди. Уши и голова сильно болели, Оля не могла сосредоточиться, мысли путались, вопросы жильцов и остальные звуки были почти не слышны.

Приходя в себя, она огляделась: мина пробила крышку канализационного люка, упала вниз и уже там взорвалась. Женщина поняла, что именно это ее и спасло. Упади снаряд на поверхность земли, в стороны разлетелись бы осколки и попросту лишили ее жизни. Ободранные ноги и легкая контузия — не самое плохое, что могло случиться в этой ситуации.

Когда Миша пришел с работы и узнал о происшествии, он крепко обнял Олю, которая лежала на кровати и все еще отходила от случившегося утром. По щекам ее текли слезы. Муж нежно гладил ее левой рукой, а правой прижал к груди.

— Если бы мы уехали, то тебе не пришлось бы испытать этот ужас… — наконец произнес он.

— Все в порядке. Некоторым сейчас намного хуже. Мне главное, что ты со мной, — со слезами говорила Оля. — Я всегда тебя поддержу, любое твое решение. Когда-то давно мы связали свои жизни навсегда, в радости и горести. Это ведь не просто слова, это священная клятва. Клятва перед лицом Господа.

— Ты самая лучшая жена, без тебя я бы не выжил, — улыбнулся Миша, сидя возле кровати в темной комнате.

— Я бы без тебя тоже.

Только самоотверженная любовь способна спасти в такие трудные времена. Оля очень сильно любила своего мужа и последовала бы за ним куда угодно, даже в бездну… Впрочем, не требовалось идти туда специально, достаточно было остаться в Луганске, чтобы почувствовать ее.

 

Больница №2

Лена устроилась на работу в компанию, продававшую двери. Пришлось сменить сферу деятельности, чтобы выжить. Деньги еще оставались, но даже при минимальных тратах их хватило бы на месяц. Нужны были хоть какие-то доходы. У меня с работой по-прежнему не клеилось. Я начал стажировку в одном из книжных магазинов Воронежа. Нельзя было присесть ни на минуту. Это дико напрягало. К тому же за сотрудниками постоянно через камеры следило руководство. Мне это не нравилось, я не люблю, когда за мной следят. Но я был готов идти на эти небольшие жертвы, понимал их неизбежность.

Но Лену решили перевести в Тамбов, где у компании функционировали два магазина. Недавно начальство по-тихому уволило нечистого на руку старшего менеджера и как раз искало человека, который мог бы заменить его. Местные продавцы из Воронежа наотрез отказывались ехать туда, практически всех держала семья, жилье и масса факторов помельче. Лена же подходила идеально — иностранка, не привязана к жилью. У меня нормальной работы не было, поэтому мне вообще было все равно, куда ехать. Предложили неплохие условия — оклад и деньги на квартиру. Мы все еще жили на даче Ромы, надвигалась осень, купаться на улице уже было холодно. Для нас предложенные условия были спасением.

Она уехала в Тамбов раньше меня. Я остался еще на несколько дней. Рома продал дачу и попросил помочь перевезти хранившийся на даче скарб. Отвыкший от физической работы, я сорвал себе спину. У меня начала болеть поясница, живот и прочее. Тогда я не придал этому значения, думая, что всего лишь растянул мышцы, так уже бывало. Но последствия были куда плачевнее. Однако я о них еще не подозревал.

Через несколько дней я приехал в Тамбов. На дворе была середина августа. Еще стояла жара. О том, как горячо сейчас было в Луганске, я мог только догадываться. Связи с родителями не было, у них не работал ни интернет, ни мобильная сеть. В моменты, когда я об этом задумывался, на меня накатывала волна… я даже не знаю чего… безнадеги. Выходя на улицу, я видел продолжающуюся жизнь в мирных городах, жизнь без войны. Наверное, так и должно быть. Где-то убийства и смерть, а где-то заполненные торговые центры, висящие над головой кредиты и бессмысленные жизненные неурядицы. Покинув родной город, я не мог думать ни о чем другом, кроме разгоревшейся в считанные недели войны. Я чувствовал ее лапы, затягивающие в этот водоворот. Лена изо всех сил абстрагировалась и мы старались даже не обсуждать все случившееся. Поэтому мне пришлось остаться наедине со своими мрачными мыслями.

Квартира на улице Агапкина, в которую мы въехали, была абсолютно новая. Новостройку недавно сдали в эксплуатацию. Наше жилище было обставлено новой недорогой мебелью, имелся большой балкон с красивым видом на улицу. Впервые за два месяца мы оказались в хороших жилищных условиях, с горячей водой и мягкой постелью. Мне почудилось, что нам очень повезло. Но лишь на мгновение.

С утра и до позднего вечера Лена вникала в дела двух магазинов, проводила инвентаризацию, исправляла косяки от предыдущего старшего менеджера. Работы — выше крыши. Требовалось набрать новый персонал, молодых и энергичных продажников с горящими глазами и подвешенным языком, создать команду. Фронт деятельности — широчайший.

В первый день, как я приехал, мы занялись любовью. У меня выходило не очень умело из-за постоянно присутствовавшей боли, поразившей спину и живот. Но, с горем пополам, я справился. Я надеялся, что вскоре все пройдет. Но не тут-то было.

Я решил помочь Лене с одним поручением — нужно было доставить одну дверь покупателям. С веселым белорусом Сергеем мы поднимали ее на какой-то космический этаж. Космический потому, что лифт не работал, а дверь оказалась чрезвычайно тяжелой. Мои боли в животе стали сильней. И даже по прошествии нескольких дней не желали утихать. Я плохо спал, ворочался. Депрессивное состояние усиливало страдания. В больницу обращаться, по-честному, было некогда, да и опасения были по поводу бумажной волокиты с нами, непрошеными гостями, с невнятным статусом. Этого уж мы в Воронеже нахлебались досыта.

Привычным моим времяпрепровождением стало просматривание сводок с Донбасса и чтение аналитических материалов. В двадцатых числах августа началось наступление ополченцев.

«Ополчение перешло в наступление

События развиваются со стремительной скоростью. Гуманитарный конвой России прибыл в Луганск. За ночь он должен разгрузиться. Помощь населению доставлена. Украинские и западные политики взвыли от негодования.

Но главная новость — сторонники ЛНР и ДНР перешли в наступление. Причем достаточно масштабное. Казалось, Луганск вот-вот падет под натиском украинской армии. Но этого не случилось. В городе большие разрушения, но он выстоял. Постоянно поступали сообщения, что силовики заняли часть областного центра, водрузили государственные флаги и отчитались об успехе перед начальством. Но что получается в итоге? Из Луганска ополчение выдвинулось на север в Счастье, где находится один из главных форпостов украинской армии. Также по сообщениям окружены Лутугино и село Белое, повстанцы контролируют Георгиевку, а также Красный Яр. Идут бои за Новосветловку, в районе Хрящеватого и Станицы Луганской. Донецкие ополченцы взяли под контроль населенные пункты Ясиноватая, Иловайск, Пески.

Бои на Луганщине и Донетчине идут по всем направлениям. С чего бы это такие успехи? Причем накануне Дня независимости Украины, к которому киевские власти планировали взять и Луганск, и огромный Донецк, это выглядит плевком в лицо действующему украинскому режиму. Вероятно, в высоких кабинетах приняли решение касательно Донбасса. Контрнаступление ополченцев ясно дает это понять. И самое интересное, что это происходит на фоне предстоящей встречи Путина и Порошенко в Минске. Остальные выводы делайте сами.

В Славянске армия Украины укрепляет свои позиции и готовится к противостоянию. О настроениях говорит и тот факт, что в Мариуполе (там находится проукраинская администрация Донецкой области) готовятся к эвакуации этой самой администрации в Днепропетровск. По слухам, в Днепропетровской области уже роют окопы.

Время покажет, как будет развиваться ситуация. Не возникает сомнений, что противостояние затянется надолго. Но интересен другой вопрос: на каких именно территориях? Сейчас же одна из главных задач — остановить гуманитарную катастрофу в Луганске и предотвратить ее в Донецке. Если контрнаступление повстанцев будет успешным (а это станет ясно в ближайшие несколько дней), то сделать это удастся и блокада будет снята».

Я продолжал внимательно следить за происходящим, заполняя сводками все свои дни.

«Ключевые бои на Донбассе

Вторая половина дня, 23 августа. Ополченцы продолжают проводить масштабную контратаку по многим направлениям. Кто-то скажет, что это агония умирающего донбасского зверя. Но если посмотреть на опыт предыдущих боев, котлов и зачисток, то становится ясно, что повстанцы действуют куда осмотрительней ввиду того, что располагают ограниченным запасом людских ресурсов и бронетехники. Поэтому версия о том, что это отчаянная попытка мятежников переломить ситуацию не выдерживает критики. Это методичное отвоевывание своих позиций.

Итак. Батальон «Призрак» полевого командира Алексея Мозгового атаковал Северодонецк с целью выбить украинские войска. Кстати, сегодня там был, а может и оставался во время атаки, одиозный депутат Верховной Рады Олег Ляшко, намеревавшийся снести памятник Ленину. По прогнозам, в ближайшее время конгломерация «Лисичанск — Северодонецк — Рубежное» может перейти в руки ополчения, так как там небольшой гарнизон военных, которые, по имеющейся информации, сейчас в панике.

Украинская армия начала наступление из Лутугино, которое располагается к югу от Луганска, но была остановлена силами сторонников Луганской Народной Республики. Разведывательно-диверсионные группы Новороссии обошли Волнухино и нанесли удар по Лутугино.

На Углегорск была предпринята массированная атака ополчения. Петровку, что к северу от занимаемого украинской армией города Счастье, без боя взяли повстанцы. Трасса между Новоайдаром и Счастьем перекрыта. Установлен блокпост, который укрепляют и готовят для отражения атак. Фактически Счастье взяли в «клещи». Идет противостояние в Станице Луганской и Новосветловке.

Ситуация в Донецкой области не менее сложная и боевая. Около шести тысяч солдат, подчиняющихся киевским властям, и огромное количество военной техники идут в Иловайск. Тяжелые бои. В пригородах Донецка тоже неспокойно, обстрелы Красногоровки и Марьинки.

С Азовского моря атакован КПП «Обрыв» (ополчение закрепилось там), находящийся рядом с Мариуполем. Не зря же проукраинские власти начали готовиться к эвакуации в Днепропетровскую область.

Ополчение продолжает зачищать противников в районе Саур-Могилы, где у украинских военных топливо и боеприпасы на исходе, а также нанесло удары по блокпостам в районе Амвросиевки.

На лицо — эскалация конфликта, жестокие и массовые бои по всему Донбассу. Не возникает сомнений, что сторонники республик получили подкрепление: захваченные трофеи в Южном котле и непрекращающийся поток российских добровольцев, а также гуманитарная помощь. Тактика партизанской войны, деятельность ДРГ позволила проводить более-менее успешные атаки и рейды в тылу украинской армии. Идет перелом ситуации.

Судя по масштабному подкреплению военным Украины, на данном этапе одной из ключевых битв в Донецкой области будет бой за Иловайск. В Луганской — действия повстанцев в городах Лутугино (к югу от областного центра) и Счастье (к северу от областного центра). От исхода этих боев будут зависеть действия ополченцев и развитие контрнаступления».

Удивительно, как после трех-четырех месяцев тяжелых боев и бесконечных обстрелов, ополчению удалось взять инициативу в свои руки и начать наступление по всему фронту.

«Три дня контрнаступления

В субботу началось контрнаступление ополченцев ДНР и ЛНР. Три дня они успешно атакуют, оттесняя украинскую армию. Не буду перечислять все населенные пункты, где идут бои, все это можно почитать в сводках. Основные направления ударов — Мариуполь, Дебальцево в Донецкой области, Иловайский котел; Лутугино, Лисичанск и Северодонецк в Луганской. Также бои шли под Краматорском. Это стратегически важные населенные пункты для контроля над территорией и коммуникациями.

Наступление повстанцев продолжается. Удивительно, но оно не выдохлось. И скорее всего, пока что и не выдохнется. Интересно, что после почти четырех месяцев боев ополченцы пошли в наступление. И не просто отдельными группами, а целыми войсковыми соединениями, что дало желаемый результат. Как сказал премьер ДНР, ополчения больше нет, а есть армия республики. Как видим, достаточно боеспособная.

Вспомнился случай из истории насчет оборонительной тактики. В гражданскую войну, в 1918 году Сталин руководил обороной Царицына. Белая армия наступала. Сталин и Ворошилов решили построить свою оборону следующим образом: в месте предполагаемого главного удара они сосредоточили все силы, в особенности — артиллерию, оставив фланги практически открытыми. Но этот ход оправдал себя, наступающие белые были стерты мощными ударами многочисленной сосредоточенной артиллерии. В итоге главный «кулак» атакующих был уничтожен. Впоследствии, Иосиф Виссарионович часто применял подобный прием, даже в Великой Отечественной войне.

Посмотрим, как будет действовать армия и батальоны нацгвардии. Говорят, что из Мариуполя уже эвакуированы все органы самоуправления — милиция, прокуратура, администрация. В городе паника.

Солдаты то и дело попадают в котлы, где их методично расстреливают орудиями ополченцы. Можно спрогнозировать одно: пока украинские военные не проведут перегруппировку сил и не выработают новую тактику (оборонительную, потому что наступательную инициативу они потеряли), они будут отступать, теряя населенные пункты один за другим, и нести неоправданно большие потери».

Догадки, конечно, были. Я прочел материал известного блоггера и политолога, в котором речь шла о помощи ополченцам. Прямой помощи. Так мне стало известно о том, что подул так называемый «Северный ветер». Появилась уверенность, что родители живы.

* * *

В заботах прошел остаток августа, начался сентябрь. Я просматривал объявления, но не находил подходящих вакансий. Даже начал жалеть о выбранной профессии. Журналисты никогда и никуда не требуются, везде своих хватает. А чужестранцы не нужны тем более. Конечно, Луганск не так уж далеко — семь сотен километров, но другая страна. Теперь уже самопровозглашенная и еще не признанная. Но речь не о том. Я составил резюме и отправил его во все СМИ, электронную почту которых сумел найти. Шансов было откровенно мало. Тамбов небольшой город и найти работу в этой сфере можно даже не рассчитывать. Огромный минус в том, что я — иностранный гражданин.

Вечерами гуляли и изучали окрестности. Мне очень понравился север города, в котором мы временно осели, весь заполненный многоэтажными новостройками. В Луганске новое жилье давно уже почти не строили, а здесь в сжатые сроки появлялись целые кварталы. Мне нравилось. Как наглядное доказательство того, что тут кипит жизнь, есть люди. Это обнадеживало. В считанные дни я уже хорошо изучил этот район с прямыми длинными улицами, ведущими в центр и прочь из города. Однажды, гуляя еще по малознакомому Тамбову, мы с Леной сели на автобус №1. Мы знали, что он привезет нас практически к дому. Но сели мы не на той остановке и поехали в противоположную сторону, на юг города.

Боли продолжали меня беспокоить. И несмотря ни на что, они только усиливались. Ломила поясница. Я попросил Лену сделать массаж. Она хорошо меня потерла. Однако эффект оказался прямо противоположный.

Поздней ночью 13 сентября я проснулся от накатывающей боли. Я наконец осознал, что болят почки. Как мне в голову раньше это не пришло! Болезненно хотелось в туалет. Я набрал в бутылку горячей воды и приложил к паху. Не отпускало. Разбудил Лену, не проявившую должного врачебного энтузиазма. Ну ладно, с каждого по возможностям. Ее сонная мордочка была крайне недовольной, однако она отрицала это.

— Вызывай скорую, — бросил ей. Я начал набирать в ванную горячую воду.

— Сильно болит? Может не надо скорую, может пройдет?

— Вызывай!

Я неплохо знал свой организм. Понимал, что дело — дрянь. Сел в горячую воду, которая еще толком даже не набралась. Лена дозвонилась и вызвала врачей.

— Сказали, скоро приедут.

Неожиданно на меня накатила сильная волна кромешной боли. Тело напряглось, словно от электрического разряда. Невидимая рука прошла сквозь мою спину и со всей силы сдавила почки. Некоторые говорят, что в жизни все надо попробовать. Я почти согласен, поэтому любителям проверять себя и мир на прочность настоятельно рекомендую попробовать почечную колику в острой фазе. Начались мои муки. Точней не скажешь. Я вылез из ванной, оделся и вышел на балкон. Фонари своим теплом согревали свежий асфальт, покоящийся между новыми многоэтажками. Машины не ездили, четыре часа утра, тишина и покой. Гармонию нарушало лишь то, что кто-то пытался вырвать мне внутренности. Я ждал скорую. Ну где же вы, девчонки, короткие юбчонки?

Медики приехали через двадцать минут, которые для меня показались навязчивой и неприятной жвачкой. Бывает так, время становится невкусной жевательной резинкой. В квартиру зашел молодой врач с невозмутимым, непроницаемым лицом. «Гробовщик, — подумал я. — Все, хана мне». Он спрашивал о прописке, регистрации, страховке и прочем, сразу достал кипу бумаг, ручку и начал заполнять.

— Вы не спешите, — простонал я, корчась на кровати в позе эмбриона.

Он юмора не понял, буркнул что-то в ответ. Из волшебного чемоданчика хладнокровный последователь Гиппократа достал ампулу и шприц, вколол мне в вену обезболивающее. Я немного успокоился, рассчитывая, что оно подействует. Каким же глупцом я был. Прошло более десяти минут, но легче не становилось.

— Собирайтесь, поедем в больницу.

— Сейчас, схожу в туалет.

В паху неимоверно жгло, будто злые шутники насыпали красного перца в штаны. И тогда я увидел бурую, почти черную жидкость.

— Это от лекарства моча окрасилась? — поинтересовался я, выйдя из уборной.

— Что? А, нет, это кровь идет.

После этого я в принципе уже ничего хорошего не ждал. Надел шлепки и налегке вышел вслед за врачами. Я забыл, что за окнами уютного дома холодное осеннее утро, совсем не желавшее облегчить мои страдания. Я надеялся, что больница находится рядом. В машине скорой помощи меня начало трясти — и от холода, и от боли. Ехали долго. Привезли меня в городскую больницу №2. Начали оформлять, обследовал дежурный врач. Между тем, с начала моих мучений прошло более часа. Я все надеялся, что страдания мои утихнут. Однако почки по-прежнему находились во власти невидимой руки, беспощадно сжимавшей их. Определили меня в одну из палат на третьем этаже.

Я не заходил в нее, чтобы не будить других людей. Удобно устроился на мягкой скамейке в коридоре, но о сне не было и речи. Утомленный мозг умолял об отдыхе, но почечная колика злобно хохотала в ответ. Я попросил у медсестры обезболивающего. Сделали укол, прошло время. Легче не стало. Я попросил еще, но получил отказ — нельзя колоть его слишком часто.

Все потихоньку просыпались, шли умываться, болтать, курить, приходила новая смена, лечащие врачи. Я решился зайти в палату. Вещи я не брал с собой, поэтому в прикроватную тумбочку даже класть нечего было. Пытаться уснуть смысла не было. Я просто лежал и стонал. Мои соседи по палате заметно напряглись, вид мучающегося человека не предрасполагал к хорошему утру. Медсестра поставила мне капельницу. Раствор медленно капал по трубке. Несколько часов непрерывной и острой боли совершенно лишили меня сил.

Капельница также не принесла облегчения. Меня тошнило и рвало. При колике это довольно обычное состояние.

— Надо много пить и ходить, чтобы вышел камень, — посоветовали медсестры.

Я вышел из палаты и бродил по коридору, пытаясь отвлечься от боли. Получалось откровенно плохо. Не было ничего, что действительно могло бы заставить меня хотя бы ненадолго забыть об острых неприятных ощущениях. Была суббота, поэтому я не мог сделать ни УЗИ, ни сдать анализы, так как работать все начнет только с понедельника.

Я шаркал своими старыми потрепанными тапками по холодным больничным лабиринтам и переулкам, перекресткам и проспектам, придумывая себе новые комбинации пути. Голова уже практически ничего не соображала, я был изможден. Крутились бессвязные обрывки мыслей, фраз и слов из песен. Прошел в южное крыло и встал у окна. Внизу стройным тесным рядом росли высокие и еще зеленые деревья, которые скрывали за собой сквер. Я поразился тому, что этот вид очень похож на Луганск. Определенно, такой пейзаж должен быть в моем родном городе. С тех пор эта картина стала для меня своеобразным порталом домой. Я будто смотрел отсюда на свой город. Казалось, он находится как раз за этими деревьями и, чтобы попасть в него, нужно сделать всего пару шагов. Дело в том, что Тамбов и Луганск совсем не похожи. Первый старше, в нем сохранилась атмосфера, напоминающая о помещиках и крестьянах. Луганск же заполнен заводами и яркими образчиками советской архитектуры, действительно старые усадьбы почти исчезли. Города разительно непохожие друг на друга. Поэтому увидев картину, напоминающую о Луганске, я очень удивился. Позже я подходил к этому окну, чтобы подумать и насладиться пейзажем.

Неожиданно, ближе к вечеру, я перестал чувствовать боль и, наконец-то, смог связно и не через силу говорить. Познакомился со своими соседями. В основном, ими оказались люди пожилого возраста, отставные и действующие военные. Особенно выделялся среди них добродушный старичок, если не ошибаюсь, служивший в военно-воздушных силах. Заметно было, что к нему относятся с уважением. Лежал в палате и прапорщик. Я его сразу невзлюбил. Во-первых, он очень много говорил. Во-вторых, о тех вещах, в которых, зачастую, не разбирался. Мне казалось, что когда он открывал рот, то в его голове еще даже мысли не было, а язык уже начинал молоть.

Есть захотелось чудовищно. Позвали на ужин.

— У тебя нет своей посуды? — спросила буфетчица.

— Нет, — отвечаю.

— Ну, пусть родственники привезут.

«Ага, — думаю. — Лена допоздна работает, в больницу ее не пустят. Прием только до восьми. А никого другого у меня здесь и нет».

— Некому привезти. У меня в Тамбове нет никого.

После ужина я размышлял над трудной ситуацией, в которой оказался. На меня накатила волна отчаяния. Один в чужом городе, в больнице, мучимый ужасными болями. В кармане всего двадцать рублей. Мне стало стыдно, непонятно перед кем. Я ведь даже лекарств или воды себе не смогу купить. Этих денег хватило бы только на проезд.

Я вспоминал своих родителей. Я не слышал их голоса более двух месяцев. До меня иногда доходили обрывки информации о них, мама пострадала от снаряда. Я надеялся, что они живы. Даже не подозревал, что пока я был здесь в больнице, они переживали одни из самых страшных событий в своей жизни. Я тоже переживал не самый легкий период. Откровенно, я был в тупике, уперся головой в стену. И ничего за ней не видел. Это было какое-то новое ощущение того, что у тебя нет будущего. После школы — университет, после вуза — работа, семья. Это так, в общих чертах. А после больницы — что? Ноль информации. Как выйти из сложившегося положения? Где взять денег? Как вылечиться? Когда пройдет эта проклятая боль? Впереди просто снежная стена. Я не строил планов. Я сильно устал.

С раннего утра сильная боль вернулась. Первые два дня она была невыносимой. Мне кажется, что случись такое в Луганске, я не так остро переживал бы все это. В Тамбове к физическим страданиям примешивались еще и моральные. Нервы мои к этому моменту были значительно расшатаны. Безнадега приветливо скалила клыки. Даже свойственное мне чувство юмора сейчас было попросту неуместно.

Санитарка, умело орудующая шваброй по полу, люто наорала на меня за то, что я прошел по помытому. Ломаемый несносной болью и обстоятельствами человек, я удержал себя в руках, чтобы не разбить ей голову. Чертово воспитание. Скажи спасибо моим родителям, тварь. Моя мама тоже работает в больнице, и тоже санитаркой. Я просто не мог себе представить, чтобы она вела себя подобным образом.

Надо сказать, что персонал в больнице вообще отличался прибабахнутостью. Большинство из них были неимоверно злыми. Будто недолюбили их в детстве и личная жизнь не сложилась. Глядя на их лица, мне казалось, что я попал не в храм целителей, а в застенки гестапо. Сразу вспомнился «Репортаж с петлей на шее» Юлиуса Фучика. Таких людей надо ограждать от нормального общества. Конечно, повстречал я и добрых медсестер. Например, Оля. Очень жизнерадостная и простая женщина. К тому же, тезка моей мамы. Она всегда утешала и хорошо ставила уколы. Медсестра Лена оказалась родом из Луганска, она приехала в Тамбов много лет назад, вышла здесь замуж. Спрашивала меня о происходящем там. Я рассказал то, что знал.

— У меня там живут мама и брат, — говорила она. — Я никак не могу с ними связаться. Ничего не знаю об их судьбе.

— Хотите, я попробую что-то узнать. У меня там остались знакомые.

В следующую свою смену она дала мне их адрес, а я скинул его на мобильный товарищу, у которого знакомый мог узнать о судьбе родственников.

На исходе второго дня моего пребывания в больнице, жуткие боли снова поутихли. В последующие дни они возвращались, но были уже не такими безумно нестерпимыми. Первые два дня оказались самыми сложными и болезненными. В понедельник сделали УЗИ, которое показало, что в почках много песка, но крупных камней нет.

— Почему же болит так сильно тогда? — спрашивал я у врача.

— А так часто и бывает. Мелкие песчинки причиняют большие неудобства.

Обследование показало, что ничего сверхсерьезного и архисложного у меня нет. Просто песок. Какая-то особо недолюбленая, как и некоторые медсестры, песчинка решила покинуть почку и попутешествовать по моему организму, чтобы вырваться наружу. Острые мучения прекратились, потому что крупица сместилась и продвинулась дальше. Но мне было по-прежнему нехорошо. Я толком ничего не мог есть, меня тошнило. Организм переживал не лучшие свои моменты. На меня накатывали волны отчаяния. И, как ни странно, больше всего беспокоило отсутствие денег.

Я заметил, что некоторые пациенты выходят не только на улицу, но и уходят домой. Официально они, конечно, не имели права этого делать. Но сотрудники отделения закрывали на это глаза. Им, по большому счету, было совсем плевать. Мне нужны были деньги. Я краем уха слышал, что в управлении социального развития оказывают переселенцам адресную помощь. Позвонил Лене, она по интернету узнала адрес, а я спросил у соседей по палате, как туда проехать. Ничего не говоря медсестрам, покинул территорию больницы и на автобусе добрался до улицы Московской. Пришлось долго идти пешком. Дорога мне показалась особенно тяжелой и бесконечной из-за остававшихся болей, спазмы мучили живот и ногу. По левую руку величественно возвышался храм, устремив разноцветную карамель куполов к небу. Он поражал красотой и ухоженностью. Как позже узнал, я проходил мимо Тамбовского Вознесенского женского монастыря. Миновал областную больницу, попутно спрашивая местных, куда мне идти. Повернул налево. Меня встретила узкая и короткая улица, по которой почти не ездили машины.

И тут я увидел свою маму. Мне навстречу шла девушка, в белом халате. Наверное, работала медсестрой и мчалась в больницу. Она была копией моей мамы в молодости. Я не мог отвести от ее лица взгляда, смотрел, как завороженный. На долю секунды я поверил, что это и есть мама. Я замедлил шаг, девушка шла ко мне навстречу. Мне безумно захотелось остановить ее и обнять, рассказать ей все, кто я, откуда, как она похожа на Олю. Наверняка, ее так же и звали… Но она прошла мимо, а я почувствовал горечь внутри: жива ли моя мама? И сразу же начал гнать прочь депрессивные мысли.

В управлении мне попалась неимоверно внимательная и доброжелательная немолодая женщина.

— Вы можете оформить себе адресную помощь. Оставьте свое заявление. Его рассмотрят, наш сотрудник придет к вам домой, по месту временной регистрации, посмотрит на условия, в которых вы живете и примет решение о назначении материальной помощи, — рассказала она.

— Вы понимаете, у меня сейчас денег нет ни копейки. Я на последние сюда из больницы приехал.

Как ни странно, она прониклась моей ситуацией. По лицу стало понятно, что разволновалась.

— Ой, а как же вам помочь?

— Мне сейчас бы какие-то деньги получить, если вы уж оказываете такую помощь. Тысячу хотя бы, а лучше две.

— Вообще, у нас так не принято, выдавать деньги сразу, но может получиться. Так, давайте напишем обращение на имя нашего начальника.

И вместе мы составили обращение, в котором я просил ввиду тяжелого материального положения выдать мне тысячу рублей на продукты, проезд и прочие необходимые траты. Удивительно, но я действительно получил тысячу рублей. Собственно, это и все, чем помогли официальные власти за все время нашего пребывания в России. Дальше тратили мы — пошлины, тонны ксерокопий, километры дорог. Но все это было потом. А сейчас я поблагодарил добрую женщину и отправился назад в больницу.

Теперь я мог купить нормальной воды, врачи сказали много пить и двигаться, и что-нибудь вкусного перекусить. Я шел к остановке и у меня из головы не выходила девушка, так похожая на маму. Наверняка, эта встреча что-то значила. Надеюсь, знак был хороший.

К середине недели мне стало немного легче в физическом плане. Я тогда решил ходить по набережной, мимо усадьбы Асеевых. Она меня впечатлила. Дома таких красивых усадеб не было. Река поблескивала, разбрасывала сверкающие отражения желтых лучей. Деревца сбрасывали листья, словно балласт. Те щедро укрывали еще зеленую, но уже тусклую траву, добавляли багровые, красные и темно-желтые тона. Ели сохраняли свежесть своих иголок. Проходя по липовой аллее, я вспомнил сладкий запах этих деревьев во время цветения. Ноги болели, мне хотелось присесть на лавочку, бережно скрываемую кустарниками и насладиться тишиной, свежим воздухом и видом спокойной реки. Я все равно продолжал свой пусть, осматривая кафе и достопримечательности. Утки и голуби сновали туда-сюда в поисках пропитания. Несколько уточек красиво приводнились на зеленоватую гладь Цны. Детвора под присмотром взрослых весело бегала или с заботой кормила птиц. Часто встречались беременные девушки и мамы с колясками. Троица молодых мам посмотрела на меня, потом все захихикали. «Эх, девки, в былые времена мы бы с вами зажгли!» — пошутил я у себя в голове в надежде, что юмор поможет и боль утихнет. Она — долгая и изнуряющая, никуда не исчезающая, давила на спину, ноги, ребра, не говоря о животе.

Часами я бродил по набережной, бессмысленно и грустно, слушал невеселые песни, мечтал получить весточку из дома, услышать голос родителей. Жизнь и высшие силы распорядились так, что на этом этапе я получал только безразмерную боль — физическую и психологическую. Я искал источники энергии — в окружающих пейзажах, в людских примерах. Искал, чтобы не сломаться под тяжестью накативших проблем.

В это время часто думал об одном из своих любимых писателей — земляке Владиславе Титове. Это был сильный физически и духовно человек, шахтер, рисковавший каждый день своей жизнью. Странно так получается, что наступают моменты, когда опасность не просто маячит вдалеке, а уже подошла и трогает тебя за плечо. И приходится делать выбор. Титов его сделал — и лишился рук, при этом сохранив десятки жизней своих товарищей, предотвратил взрыв в шахте. Тяжелая судьба, но он смог найти себя после трагедии. Стал писать о пережитом. Так появилась знаменитая повесть «Всем смертям назло». Без слез ее невозможно читать. Я поражался тому, откуда в людях берется столько духа, столько веры в будущее. Я, наверное, не такой. Еще один из моментов, над которым я долго размышлял: он жил во времена Советского Союза и, кажется, государство о людях заботилось больше, чем в современном мире. Даже человек без рук мог стать писателем и издавать свои произведения. Какая судьба постигла бы Титова в наше время? Нашел бы он новое место в жизни? Я уверен, что нашел бы. Ведь дело не в государственном строе, а в самом человеке. Несломленном человеке.

Я решил, что могу отлучиться из больницы и переночевать дома. Я очень соскучился по Лене, хотел увидеть ее голубые глаза и почувствовать родной запах тела. Вместо лица у меня была каменная маска, я затруднялся показывать эмоции из-за нехватки сил. Будучи энергичным по своей натуре, я никогда не чувствовал усталость в глобальном масштабе. Теперь же это чувство заволокло меня в свой кокон. Песок в почках впитал все мои жизненные силы и эмоции, оставив лишь страдания.

Упал на мягкую кровать в квартире и немного отдохнул, Лена еще была на работе. Принял душ, и почувствовал себя обновленным. Боль, конечно, не прошла, но вода, как мне кажется, имеет целебные свойства для души и тела. Недаром говорят, что все мы вышли из океана, да и люди состоят на восемьдесят процентов из жидкости.

По возвращении моей возлюбленной, мы устроились на кровати посмотреть фильм и уснули в объятиях. Ночью проснулся от сильной боли. Да сколько можно! Начало первого. Мне нужен обезболивающий укол. Проблема заключалась в том, что после девяти вечера пациентов в больницу не пускали. Но я решил рискнуть, на месте в таком состоянии усидеть не мог. На такси добрался до больницы и, поругавшись с охранником, вернулся в палату. Никто из медсестер меня не хватился. Тишь да благодать.

Остаток ночи прошел муторно. Я ворочался в попытках лечь так, чтобы меньше чувствовать неприятную жгучую боль. В последующие дни я снова погрузился в свою внутреннюю борьбу против недуга, оптимизировав все силы, всю энергию подобно роботу. Прогуливался по больничному двору. Черное отчаяние меня приобняло и лизнуло в щеку. Опять я остался наедине с проблемами.

И тогда я решил зайти в часовню святителя Луки. В ней никого не было, кроме матушки, так я ее впоследствии называл. В церквях часто испытываю необъяснимое ощущение, возвышенное и твердое, монументальное, великое. Есть в этих местах своя энергия, совершенно особая для православного и русского человека. Я присел на лавочку. На моих глазах непроизвольно появились слезы. Пожилая женщина спросила меня, что случилось. И я рассказал ей, кто я, откуда и в какой ситуации оказался. Она говорила со мной, поведала о себе, своем жизненном пути. Несмотря на то, что матушке было около 70 лет, выглядела она довольно бодро. Мы долго разговаривали. Я наконец-то получил то, чего мне так не хватало все эти дни — общение и поддержку. И даже непрекращающаяся боль сама собой отступила на второй план.

— Мы часто молимся за Украину, за Луганск и Донецк. Прихожане молятся за мир, нам не безразлично происходящее у вас. Люди очень переживают, кто-то сам оттуда, у других родственники. В голове не укладывается. Мы молимся за мир на Донбассе. Вся Россия молится за вас.

Летом и в начале осени о нашей войне говорили все. Если выразиться журналистским сленгом — топовая тема. Потом она пошла на спад — стали меньше показывать по телевизору. А раз не показывают, то и беспокоят уже совсем другие проблемы. Только нас, жителей Донбасса, эта тема будет, как глубоко застрявший осколок, постоянно беспокоить, независимо от того, показывают войну по телевизору или нет.

Бабушка дала мне печенья и книгу, в которой люди рассказывали о том, как им помог Господь. Я с интересом читал истории в палате, удивлялся тому, что даже за выздоровление от простуды люди благодарили Бога. Наверное, так и надо. Гораздо сложнее поблагодарить Создателя за скорби и испытания, которые выпадают на нашу долю. Впервые эта мысль пришла мне в голову.

— Что ты там про исцеление душ читаешь? — сказал прапорщик, любивший вмешиваться в каждый разговор или действие. — Лучше бы почитал «Мертвые души» Тургенева.

Я искренне рассмеялся, ситуация была абсурдной: прапорщик указывает журналисту, о чем ему читать. Да еще и неправильно.

— «Мертвые души» написал Гоголь, — поправил его я. — Какая тебе разница, что я читаю.

— А вот хамить не надо.

У меня создалось ощущение, что прапорщик действовал заодно с моей почечной коликой и песком.

В эти дни у Лены прошел юбилей. Кроме поздравления по телефону, я не мог ей ничего дать. Тридцатилетие она встречала в одиночестве. Я винил в этом себя.

К концу недели мне полегчало. Я меньше просил обезболивающих уколов, постоянно пил воду, старался чаще ходить, много читал. В больнице книги становятся лучшими друзьями и неотъемлемым элементом досуга. За шесть дней я прочел три или четыре книги, и был доволен собой.

Именно перед выпиской я впервые за несколько месяцев услышал голос мамы, она смогла мне дозвониться.

— С нами все хорошо, — рассказывала она вполне спокойно. — У папы тут такое было…

— Что случилось?

— Да так, по телефону нельзя рассказывать. Потом, приедешь или мы в гости приедем — расскажем.

Я интуитивно догадался, в чем было дело.

— Понятно, — говорю. — Но все нормально, все живы и здоровы?

— Да, все хорошо.

— А я вот в больнице лежу, почечная колика у меня была. Но уже легче. Камней не нашли.

Услышать родной голос после всех смертоносных обстрелов, узнать о том, что родители живы и с ними все в порядке — эти ощущения не передать. Я знал, что у кого-то совсем не радостные новости, кто-то не дождется своих любимых, потеряет их навсегда. И неизвестно, каким было их прощание, последние сказанные друг другу слова. Как писал Владимир Семенович: «И отплакали те, кто дождались. Недождавшиеся — отревели».

Меня выписали. Я без сожаления ушел из отделения от злобных медсестер и из палаты, где я практически ни с кем не общался. Зашел в часовню, сказал матушке, что у меня дела немного пошли на лад. Она была рада за меня и пригласила приходить на службы.

Первые два дня я пребывал в странном состоянии — у меня болел весь организм. Я списал все на медикаменты и обезболивающее. На руках еще виднелись точки от многочисленных уколов в вену, даже появился небольшой шрам. Чувствовал я себя стариком — не мог поднять ничего тяжелого, быстро ходить и много чего еще.

Лена пропадала на работе. Вскоре наконец-то получила первую зарплату. Взял денег и купил лекарств. Я чувствовал свою бесполезность. Находиться без работы для меня — мука. Труд я всегда ставил во главе жизни человека. Мне надо было заниматься любимым делом, жизненно необходимо для исцеления. Но сейчас я боялся сделать лишнее движение, боялся возвращения тех невыносимых болей.

Я выходил на прогулки, еще сильнее подчеркивающие мое одиночество. Шел по улице Рылеева по направлению к центру. Район остановки «Арженка» тоже показался мне очень похожим на Луганск. На востоке города у нас есть точно такие же дома. Мой путь лежал мимо торговых центров, больших стоянок, полузаброшенных гигантских заводов, больницы, к которой был приписан, одиноких многоэтажек и длинных жилых комплексов, перекрестков и храмов. На дворе было пасмурно и зябко, срывался дождик, мокрый асфальт отсвечивал свет фар и фонарей. Я шел и шел, не обращая внимания на прохожих, а только на красивые здания, мемориальные таблички, памятники культуры. Мне было неловко перед людьми, все бегали по своим делам, суетились, решали проблемы, спешили домой к семье. А мне некуда было спешить. Они не должны были узнать, что я шатаюсь без дела. Я не смог бы это объяснить.

Моя Лена занималась поиском новых работников, их обучением, проверяла документы, накладные, проводила инвентаризацию, принимала товар. Ей не до скуки. А я… я бродил по земле.

Устроился в местную газету. Взяли сначала на полставки, мол, испытательный срок. Список моих дел практически не увеличился — я ходил на мероприятия от силы один раз в неделю. Скука и безденежье также оставались по правую руку от меня. Однажды гимназию посетила делегация из Франции. И даже целый мэр какого-то французского городка присутствовал. Мне хотелось высказать ему все, ведь это с попустительства Европы, где Франция играет не последнюю роль, у нас началась война. И не только у нас. Это Европа, подчиняясь сюзерену, манила Украину безвизовым режимом и соглашением об ассоциации. Эх, Европа, когда-то ты была сильна, ты правила миром, выигрывала войны и сама диктовала условия. А сейчас? Сейчас у вас чистые улицы, высокие зарплаты, повсюду толерантность и равноправие, но… вы никто.

От работы в газете я получил не то, что мне обещали. Я поверил словам редактора, а в итоге не получил ничего, зарабатываемых денег хватало только на лекарства. Всю осень я перебивался случайными заработками, написал несколько материалов в воронежскую газету, главный редактор которой — очень порядочный человек, он перечислял мне небольшие гонорары. В октябре несколько тысяч рублей переслала бабушка.

Холода здесь наступали рано. Еще до декабря срывался снежок. Мы купили теплое одеяло и нашим родным удалось передать какие-то теплые вещи из Луганска. Все это время я жалел об одном — нельзя мне выпивать. Алкоголь вреден для организма и, в частности, для почек. Учитывая то, что они постоянно ныли. Мне жутко хотелось напиться, как в университетские времена, чтобы немного расслабиться, чтобы мозг наутро был ясным, несмотря на похмелье, чтобы мысли не путались. Но нельзя. Я сознательно ограничивал себя в этом. Понимал, что могу увлечься, погрузиться в пучину к зеленому змию. И, самое страшное, все в одиночестве. Во времена обучения в вузе мы не ограничивали себя в распитии алкоголя, но тогда и смысл в этом другой был. А сейчас пить, чтобы забыть и отпустить проблемы, — путь к погибели. Голову надо было сохранять ясной.

В отношениях с Леной все складывалось не безоблачно. Изо всех сил я должен был сделать рывок. Требовалось выбраться из болота, в котором я застрял, нужно обеспечивать свою семью. Но боли удерживали меня в своей власти. Я понимал, что нужно Лене, но на тот момент не мог ей предложить ничего, кроме песка из почек. Мне казалось, что вот-вот появится шанс найти нормальную работу. Но удача не улыбалась мне. И отношения все больше заходили в тупик.

Еще когда выписывался в конце осени, у меня не возникало сомнений — я попаду сюда снова. Мои страхи подтвердились. Спустя четыре месяца мне снова пришлось ехать в больницу №2. В конце января в один из вечеров снова случился приступ почечной колики. На этот раз болела правая почка. Неприятные ощущения были сильными, но не такими кошмарными, как в первый раз. Поэтому скорую помощь я решил не вызывать, а просто вызвал такси, чтобы отправиться на другой конец города.

Таксист — представитель одного из кавказских народов — очень был похож на Аль Пачино. Глаза его светились грустью, как и у знаменитого актера.

— Я не наркоман, — предупредил его, потому что вид мой был потрепанный, меня трясло, я согнувшись сидел в кресле авто. — Просто почки болят.

— А, у меня тоже камни были, — начал рассказывать он. — Это в армии произошло. Меня командир заставил выпить глюкозы, он сказал, что все выйдет. И действительно, помогло. Мой тебе совет — пей глюкозу и ешь много арбузов. И никогда у тебя не будет проблем с почками.

И снова передо мной предстали ставшие такими родными больничные стены отделения, холодный пол и длинные темные коридоры. После оформления и укола, я отправился в свою палату. Верней, это было пространство перед палатой с тремя кроватями. Я поселился на одной из них, оказавшейся самой скрипучей. Пришлось перетаскивать вещи в другой шкафчик и ложиться на другую койку. Утром познакомился с обитателями палаты, которые оказались намного приветливей и дружелюбней предыдущих моих соседей. Или мне так показалось из-за более терпимого самочувствия. Во всяком случае, я общался с ними, шутил и чувствовал себя комфортно. Я уже не надеялся завести здесь друзей, как в первый раз, но, по крайней мере, мог узнать новых и интересных людей.

Впрочем, ничего особо интересного все равно не происходило. Снова такие же тянущиеся дни, книги — наконец-то добил сагу о ведьмаке Геральте. Выходил гулять на набережную. Теперь она была совсем другая — не зеленая и яркая, а заснеженная и холодная. Я, кажется, впервые увидел, что реки замерзают. Это было в новинку. Дети катались по хрустящему льду без страха провалиться. Неимоверно круто. Все дело в том, что зимние виды спорта в Луганске не развиты, а здесь — настоящий культ. Интересно.

Я мало ел, меня постоянно мутило. За десять дней пребывания в больнице я очень похудел. Превращался в доходягу, сил не хватало. Однако все не так печально и тяжело, как в первый раз. Я уже был готов к боли, привык ее чувствовать и научился жить с ней.

— У вас камней нет, но очень много уратов. Пейте мочегонное, — советовали врачи.

Что же, отсутствие камней меня несказанно радовало.

— Как мне надоела моя, — сетовал один военный в отставке. — Звонит постоянно, носится, хочет приехать. Я говорю, чтобы не суетилась. Надоела уже.

— Я бы не отказался от того, чтобы ко мне пришли родители. Цените такую заботливую жену, — сказал я. — Ко мне, например, в Тамбове и прийти-то некому. У меня никого здесь нет. Жена на работе, а родители и друзья в других городах. А вы сами отвергаете заботу близких.

Из окон четвертого этажа я опять смотрел на полюбившийся сквер. Он тоже изменился, стал более прозрачным, укрывший землю снег хорошо подчеркивал темные стволы деревьев, листья давно покоились на земле, а хвойные иголки стойко качались на пронизывающем тамбовском ветру. Этот маленький парк стал одним из тех мест, где находится моя душа и куда возвращаются мои мысли.

Я встретил медсестру Лену, вышедшую на дежурство.

— О, ты снова здесь? — сказала она. — Не везет что-то тебе.

— Ага, — бодро ответил я. — Я помнил о вашей просьбе. Пытался узнать информацию о ваших родных. Только знакомые мои так ничего и не ответили.

— Да? Ну, ничего. С братом и мамой все хорошо, они живы-здоровы. Мы с ними потом сумели созвониться. К себе звали.

Я за нее искренне обрадовался. Я прекрасно понимал, какие чувства она испытывала и как переживала.

Потом мои больничные дни закончились. Продолжал работать на полставки в газете, изредка ходил на мероприятия. Побывал на открытии парка «Дружба», где прошла лыжная гонка. Была неимоверная холодина, ног я не чувствовал. Знал, что замершие ноги — это шаг к очередному возвращению в больничные палаты, это новые почечные колики. Но жизнь не оставила мне выбора. Всегда приходится чем-то жертвовать.

Со временем мои старые зимние ботинки прохудились. Сразу оба. Подошва оторвалась по всей длине внутренней стороны стопы — от пальцев и до пятки. И вот я иду по улице Магистральной на мероприятие — пчеловоды Тамбовской области передавали партию меда жителям Донбасса. Иду, а в мои ботинки затекает вся слякоть, я чувствую холод внутри, теплые носки напитались влагой, подтаявшее болото находится не только снаружи, но и внутри моей обуви. Я почувствовал себя законченным бедняком. В прохудившихся ботинках я проходил более трех недель, пока не удалось купить на распродаже новые.

Состояние здоровья оставляло желать лучшего. Боли уменьшились и стали не постоянными, а периодическими только к концу мая, когда город вовсю цвел. Цна выбралась из-подо льда и начала свой бег, в парках зазвучала музыка, прогуливались парочки. Весна — возрождение всего сущего. И людей тоже. Я рассчитывал, что с приходом тепла моя депрессия, мои тяжелые раздумья испарятся. Действительно, все стало казаться не таким безнадежным. Даже с работой и деньгами стало чуть получше — удавалось подрабатывать.

Пребывание в больнице натолкнуло меня на мысль или даже правило о том, что боль проходит. Рано или поздно, но она проходит. Если ты еще жив.

 

Дорога к границе

Нескончаемым муравьиным потоком они шли в неизвестность. Сотни людей в лохмотьях, со следами сажи на лице, ссадинами на теле, с перевязанными ранами, детьми на руках и плечах, с волдырями на босых ногах. Странный караван, везущий вперед лишь один товар — свои жизни, шагал вперед. В толпе ощущалась атмосфера напряженности, никто не переговаривался, о смехе речи не шло. Эмоций у идущих не было, каждый смотрел под ноги и редко кто — по сторонам.

Да и смотреть особо было не на что. Окружающая людей картина разрушений намертво въелась в память, в мельчайших подробностях вставала даже под плотно закрытыми веками. Лабиринтом окружали разрушенные стены, раньше они были частью чего-то большего — дома или филармонии, ресторана или жилого комплекса из многих тысяч квартир. Частью безмятежного и застывшего во времени города и сильного, но мрачного региона. «Мы ничего не значим в рамках тысяч километров большой страны», — возможно, так думали стены, оставаясь частью системы и взаимодействуя с другими элементами. По-настоящему они перестали что-то значить только сейчас, когда стали препятствиями или укрытиями, но не частью домов.

Он медленно хромал по сухой потрескавшейся земле, выжженной не знающим милосердия солнцем. Оно было поистине безжалостно, стремилось превзойти самих людей в жестокости по отношению к этому клочку земли и его обитателям. Подошвы ног давно загрубели, и раскаленная, словно в аду, почва почти не причиняла неудобств. Левая нога волочилась, приходилось придерживать штанину рукой, подтягивать ее. К счастью боль успела утихнуть за долгое время, прошедшее с момента его ранения. Сколько здесь калек? Подняв голову и осмотревшись, а это он делал каждые пару дней, бродяга не разглядел в серой потрепанной толпе ни одного здорового человека. Рядом топали отягощенные бытием люди, ничем не отличавшиеся от него.

Однако хромой бродяга с обветренным и грязным лицом старался держаться подальше от остальных и идти поодаль, не в общем потоке. Он понимал, что принадлежит к другой касте и ему не место среди этих людей. Но по чьему-то жестокому замыслу хромой волочился вместе с ними, испытывая сразу два противоположных чувства по отношению к отверженным — высокомерие и стыд. И не мог определить, чего же в нем больше.

Долгий, бесконечный путь. Если у дороги нет конца, то должно быть хотя бы начало. С чего все началось у тебя, хромой? Что-то заканчивается, но что-то и начинается, это известно всем.

* * *

Весну далекого прошлого года Георгий встречал в предвкушении нового этапа в своей жизни. Он предложил Дарье выйти за него замуж. Первая ее реакция удручила и опечалила — девушка сначала хихикнула, отпустив неуместную шуточку, а потом попросила дать ей время подумать. Жора огорчился, что не получил сразу положительный ответ. Теперь его терзали сомнения, обещанная неделя, словно ириска, прилипла к зубам и не хотела таять. Предчувствия не обманули, и он получил отказ.

Не желая разбираться в причинах и копаться в том, что уже стало прошлым, Жора как ящерица, отбрасывающая хвост, оставил за спиной часть жизни и ушел в армию. Украинская армия с распростертыми объятиями приняла парня, выбивая дурость, накопленную на гражданке, заменяя ее дуростью армейской.

Георгий стал связистом. Служить ему нравилось, потому что не приходилось морочить себе голову днем грядущим. Здесь все было решено наперед. Служба проходила под родным Киевом. Он брал увольнительные и навещал родителей.

В армии его прозвали Гор. Во-первых, как производное от имени. Во-вторых, потому что Жора был парень здоровый и высокий. Довольно быстро он сдружился с двумя сослуживцами — Эдиком из Тернопольской области и Федей, который родился в Харькове. Троица держалась вместе, преодолевая тяготы и лишения службы. Время шло. Уже забрезжили весенние рассветы и дембель был близок как никогда.

Но началась война на Донбассе. Как твердило начальство — с Россией. Командование приняло решение перебросить подразделения военной части поближе к разгорающемуся конфликту. И служба, последние месяцы текущая расслабленно и вальяжно, приобрела совсем иной ритм и насыщенность. Родина потребовала свой долг.

* * *

Безостановочная ходьба начинала сводить с ума. Хромого беспокоила не усталость от многодневных переходов по заброшенным поселкам и городам. К регулярным физическим нагрузкам он был привычен. Он ужасался масштабам пройденного пути и разрушений, увиденных на нем. Записывать на свой счет руины и жертвы перед решающим переходом ему очень не хотелось. Впереди, далеко за буро-серой раскаленной землей, притаился таможенный пункт. Там его ожидали вооруженные сотрудники. И базы данных.

Хромой удивлялся, как скрупулезно спецслужбами собирается информация о каждом человеке, от его рождения до последнего вздоха. Есть ли там данные о нем? Солдат не сомневался. Но будет ли попытка перехода успешной — неизвестно до самого конца. Его могут впустить в новую жизнь на новой территории. А могут отправить восвояси расхлебывать все, чего он успел «достичь» за время своей недолгой службе родной стране. Хромой дал себе обещание, что сделает все от него зависящее, чтобы вырваться отсюда. Терять все равно больше было нечего, жизнь зашла в тупик. Он попадет в «землю обетованную», только пока неясно в каком качестве. Ему либо разрешат строить новую жизнь, либо отправят…

Бродяга в лохмотьях был рад лишь одному — у него есть цель и пока еще есть время, чтобы идти к ней.

«Интересно, здесь есть наши?» Он много дней высматривал кого-то похожего на себя. Сразу бы узнал, если бы увидел. Но никого не нашел.

Блекло-голубое небо, словно выжженное палящим солнцем, постепенно начало темнеть, наливаясь мрачными грозовыми тучами. Но тысячи несчастных, измотанных горестями и тяжелой дорогой, даже не обратили на это внимания. И вереница шагающих молчаливой змеей продолжала ползти в гору, огибая развалины. Собиралась гроза. Хромой прикинул, что она будет очень сильной и продолжительной. Питьевой воды катастрофически не хватало, во время дождя можно пополнить запасы. Она придаст силы для дальнейшего пути. За несколько месяцев с отчужденного безразличного неба не упало ни капли. Откуда взялась эта чертова засуха? Надежда пришла с дождем и прохладой.

Сначала слабенькое и далекое сияние и шум в тучах превратились в мистический грохот. Небеса стали черными, солнце растворилось. Хромому даже показалось на мгновение, что оно было лишь иллюзией. Начиналась гроза, затяжная и яростная. Вскоре потоки небесной воды залили трещины в земле, заполняя собой окружающее пространство словно стакан, внутри которого беженцы пытались двигаться дальше. Темнота усложняла путь, грязь прилипала на ноги, ветер бил в лицо, многие стали оступаться и спотыкаться. Маленьких детей брали на руки, чтобы их не унесло потоком, потому что караван жизней, невзирая на препятствия, продолжал идти в гору. В землю ежесекундно били молнии и громыхали непреклонные тучи. Природная симфония совсем не вселяла уверенности.

Хромому не хотелось этого, но под небесный гром он снова почувствовал себя солдатом.

* * *

Каждую ночь земля тряслась от разрывов снарядов, от безумной силы артиллерийского огня, который насылали друг на друга враждующие стороны. Гор запомнил только ночи, хотя воевали и днем. Лагерь находился в отдалении от линии соприкосновения, условный фронт находился южней. Но даже сюда доходила неестественная дрожь, держа в напряжении и заставляя ценить каждый новый день.

Вдалеке то и дело в небеса уходил новый дымок от пожарища после обстрелов. Зачастую был виден и огонь. Однажды поздней осенью совсем недалеко вспыхнул огромный огненный фонтан. Солдаты из лагеря Гора долго смотрели на эту картину, они знали, что десятки сослуживцев мучаются и обгорают заживо. Позже выяснилось, что пристрелявшиеся ополченцы попали артиллерией в склад с боеприпасами и в итоге уничтожили один из украинских блокпостов. Комбаты осознавая, что угроза приближается, что на очереди их часть, замыкались в себе и все больше мрачнели.

Лагерь находился на возвышенности возле маленького поселка городского типа. Здесь располагался важный узел связи. Солдаты хорошо укрепились: окопы были с человеческий рост, блиндажи хорошо углублены, пулеметные гнезда по периметру и несколько танков в окопах и «зеленке». На въезде в поселок блокпост с украинским флагом, который будто бы давал дополнительную защиту. Солдаты жили в палатках, которые обогревались буржуйками. Уже холодало, а боевые действия приближались. Гору не хотелось воевать, однако он понимал, что они и так прослужили относительно спокойно в зоне АТО довольно долго.

Морозным декабрьским вечером сумерки наступили рано из-за пасмурной погоды. Жора заступил на дежурство. Холодный ветер, казалось, насквозь продувал бушлат, ног он давно не чувствовал и постоянно хотелось в туалет. «Как раньше жили люди, когда не было больших городов и света? — предавался размышлениям постовой, всматриваясь в лесостепь. — Неудивительно, что так боялись ночи». Тьма поглощала все и делала человека слепым. Полноценными оставались лишь слух и обоняние. Сколько раз казалось, что кто-то неведомый трогает за руку или ногу… Всматриваешься в пустоту, а никого там не оказывается. А иногда так долго смотришь, что зрение играет с тобой дурную шутку: вот силуэт, присел, вертит головой и вроде собирается куда-то идти. Сверкает молния и видишь, что это всего лишь куст шевелится от слабого ветерка.

А в ближайшей тьме блуждает еще большая тьма. Ночь — не повод выспаться, а отличное прикрытие для разведки.

Гору показалось, что слышны чьи-то шаги с южной стороны посадки. Он присмотрелся, но зрение на сей раз не показало ему каких-то силуэтов и фигур. Тяжело сглотнул, почудился ему в этот момент хруст сухих веток и приглушенное шуршание. Негромко и сиюсекундно, но этого хватило, чтобы все тело напряглось.

Весь лагерь спал, военнослужащим снился дембель, многие из них уже должны были находиться дома, с родными и близкими. Командиры сыто дремали после выпитого для согрева, слышался собачий лай, проказливым эхом доносившийся из поселка. Совсем рядом есть враг. Наутро могут обнаружить труп дежурного с перерезанным горлом.

Гор отогнал от себя эти мысли и передернул затвор автомата. Он прицелился в темную холодную пустоту, будто именно она и есть противник. Никогда он еще не целился в живого человека, пусть и предполагаемого. Руки начинали дрожать не от страха, а от нервного напряжения. Совсем рядом показался огонек от тлеющей сигареты и раздался негромкий смешок со всех сторон. В этот момент у солдата сдали нервы и он открыл огонь из автомата…

Весь лагерь проснулся, командование опросило Георгия, солдаты прочесали местность. Никаких результатов — ни следов, ни окурков, ни поломанных веток. Ничего. Но уснуть в ту ночь никто больше не смог.

На следующий день пришло подкрепление, командование бригады связалось со штабом, доложило о своем прибытии и получило новые приказы. Часть солдат осталась в поселке, остальные с тяжелой техникой и артиллерией двинулись к деревне южнее, которая была нейтральной территорией.

— Пора лечиться у психиатра, — улыбнулся Жора, когда вместе с Эдиком и Федей разгружал ящики с боеприпасами.

— Да ладно тебе, нам всем надо, — отозвался Федя.

Поселок усиленно укреплялся, готовились к прорыву ополчения. Целый день Гор со своей компанией углублял окопы. Работа нелегкая, но бывает и хуже. Впереди раздавались еле слышные автоматные очереди — армия заходила в деревню и, видимо, наткнулась на разведывательно-диверсионную группу. Боевики и сепары, как все их здесь называли, проводили разведку боем. Прощупывали, насколько сильная оборона. «Ничего, выкусите», — подумал Жора, еще быстрее копая. Вернее, пытаясь быстрей копать — мерзлая земля упорно сопротивлялась.

Друзья остановились, чтобы покурить.

— Я рассчитывал на дембель, а не на эту фигню, — тихо вздохнул Георгий.

— Приятного мало, — отозвался Эдик. — Но мы все еще живы, — пар вылетал из его легких.

— Надолго? Сколько пацанов уже погибло.

— Уныние — смертный грех, а нам еще Родину защищать, — неуверенно улыбнулся Эдик.

— Только непонятно от кого, — прошептал Федор.

— Меня достало уже все! — вспылил Жора. — Берцы накрылись, ноги мерзнут, как у собаки. Грязные все, как не пойми кто…

— Мы обязательно вернемся. Приедем домой в парадной форме, с красивыми погонами, девки со двора будут вешаться на шею, — мечтательно произнес Эдик.

От упоминаний о доме у каждого из друзей защемило сердце. Они вспомнили о своих родителях. Солдаты и так каждый день думали о них, но сейчас эти мысли как игла вонзились в мозг с ядом тревоги.

На следующий день начались ожесточенные обстрелы в этом районе. Все было приведено в повышенную боевую готовность. Украинская артиллерия била по позициям ополчения, оттуда не стеснялись отвечать тем же. По ночам снаряды падали с небес пачками прямо рядом с поселком. «Окопы могут стать или хорошей защитой, или плохой могилой», — подумалось Жоре. Несколько дней безумного огненного ливня с всеобъемлющим грохотом гнева может превратить любого человека в зверя.

* * *

Идти дальше становилось все сложней, мокрая холодная одежда зловеще прилипала к телу, словно саван, сковывая движения. Смотреть вперед также уже было невозможно. Дождь осатанело бил крупными каплями по лицу и шептал: «Сдавайтесь, ничтожества. Вы не заслужили». Постепенно беженцы выбились из сил и начали прятаться за стенами, уходя вбок от главного тракта. Крыш у разбомбленных домов все равно не было, но стены могли защитить от реки дождя, которая неслась с горы. Дорога пустела, но отдельные упрямцы продолжали карабкаться вверх.

Хромому не очень мешали капризы странной погоды, он привык и не к такому. Конечно, его шаг замедлился еще сильней, но останавливаться он не собирался. Внутри росла уверенность, что остановись он на мгновение — умрет. После месяцев пути по засушливой пустыне библейский шторм казался карой, божьим гневом. Только никто не подскажет за что так разгневался Господь на детей своих, что лишил их крова, родной земли, уважения соседей, а многих даже жизни — единственной реальной ценности человека, хоть многие и подменяют эту ценность ложными. Всю жизнь гоняются за славой, богатством, властью, не понимая, сколь мало нужно человеку как для счастья, так и для гибели.

Бродяга понимал, по какой земле он идет. Многострадальной, разоренной, вместо воды здесь струилась кровь людей и не только: кровь деревьев, танков и домов лишила плодородия и жизни землю. Плачь и страдания орошали теперь потрескавшиеся мертвые поля.

Полуприкрытыми глазами смотрел он на черную ленту дороги. Вместе с бурлящим потоком какой-то оступившийся комок устремился вниз. Он не был похож на кусок грязи или взрослого человека. Молнией спускалось вниз нечто непонятное, намереваясь сбить хромого как кеглю. Затем приближающаяся угроза растрепалась и бродяга догадался — это ребенок. Через несколько секунд несчастный оказался совсем рядом. Еще мгновение и человеческий детеныш помчит дальше в наполненную грязной водой бездну. Ожидать столь быстрой реакции от калеки не приходилось, однако он гарпуном выкинул руку и схватил чуть было не проскользнувшего ребенка за тряпье. Бродяга громко приказал: «Дай руку!». Но его просьба осталась без ответа. Мощным потоком дождя начало сносить их обоих. Хромой поскользнулся, упал на больное колено, но, отбросив нахлынувшую боль, вовремя среагировал и свободной рукой уперся в размокшую черную землю, впиваясь пальцами изо всех сил.

Он понял, что дальше идти не сможет. Подтащил ребенка к себе, взглянул в измазанное лицо — понять девочка это или мальчик было нельзя. Какая разница. Бродяга, с маленьким живым клубком на руках, начал отползать в сторону от дороги, туда, где груда кирпичей могла дать ненадолго приют. К тому времени, как они добрались к этому «укрытию», потоки боли из колена били прямо в голову и, прислонившись спиной к твердым кирпичам, он закрыл глаза и почти отключился от усталости. Ему показалось, что если сейчас потеряет сознание, то уже не проснется. Хромой заговорил громко, не открывая глаз. Человеческие голоса почти не звучали во время похода к границе, никто не разговаривал, речь стала казаться чужеродным явлением. Удивляясь звуку собственного голоса, он спросил:

— Почему ты не дал руку?

Ответа не последовало. Он открыл глаза, напряг зрение, потому что вокруг было очень темно, и увидел, что у ребенка нет рук.

* * *

Они сидели в палатке, грелись буржуйкой и пили водку. Укутавшись в бушлаты и покуривая время от времени сигареты, солдаты трепались за жизнь. Единственные вещи на войне, которые не дают сгореть предохранителям, — водка, дружба и воспоминания о родных, их письма.

Алкоголь начинал брать свое. Все изрядно захмелели. Сначала смеялись, атмосфера была непринужденной, болтали про баб, похождения, кто-то ностальгировал по детству. В кружки не забывали подливать паленку. Но постепенно характер разговора менялся. Ссора вспыхнула неожиданно из-за какого-то пустяка, невзначай оброненного слова.

— Да ты же с Харькова, сепаратист галимый! — заорал Эдик. — Стучишь Путину, тварь?

— А ты с Тернопольщины! — ответил Федя, еще выпил и улыбнулся. — Давно на Бандеру своего молился? — он рассмеялся, думая, что это шуточная перепалка между боевыми друзьями.

Но Эдик снял с предохранителя автомат и всадил две короткие очереди в живот Федору, который скрючился и, истекая кровью, с непродолжительными стонами умер. Пьяное солдатское братство еще в момент первых выстрелов кинулось к психанувшему Эдику, пытаясь остановить его. Тот в свою очередь начал стрелять по всему вокруг…

Пули задели канистру с горючим, которое стояло рядом с печью. Палатка вспыхнула моментально, пламя добралось до нескольких боекомплектов, началась паника, но выбраться из горящей западни не удалось никому. Огонь перекинулся на соседние палатки, где сидели такие же пьяные компании. Им повезло больше — многие еще во время первого выстрела вылезли из своих убежищ, чтобы узнать в чем дело. Эдик подписал приговор не только себе и другу, но и компании. Когда потушили угли, казалось, что спасать было некого. Но врачи районной больницы смогли вытащить двоих с того света.

Гор ночью плакал. «Этого не должно было случиться!» — думал он. У него случился сильнейший стресс. Они были готовы потерять друзей с самого начала службы здесь. Это нормально, это война. Кто-то может не вернуться, умереть от осколка снаряда. Но так погибнуть, не в бою, а по глупости, из-за водки… Жоре стало казаться, что война и то, что вокруг нее, это нечто иррациональное. Его тело содрогнулось, когда он понял, что это знак — следующий он. И постепенно Гор становился призраком, вычеркивал себя из списка живых…

Их перебросили поближе к Дебальцеву, в самую горячую точку Донбасса на тот момент. Ополченцы брали город в кольцо, власти Украины по телевизору убеждали население, что все под контролем и никакого «котла» нет. Командование ничего толком не объясняло и солдаты не знали всей обстановки. Многие армейцы догадывались, что что-то не так. Ходили слухи, что отряд просто послали на убой. Несколько человек дезертировали, остальные со скрежетом в зубах служили, понимая, что не получат благодарность от властей.

Попытки прорыва блокпоста со стороны ополчения постоянно возрастали. Каждую ночь приходилось отстреливаться, за деревней работала артиллерия. Бронетехника с личным составом пыталась вырваться из Дебальцева.

Георгий застудился, лежа подолгу на холодном снегу. Кругом стреляют, а Гор даже автомат в руках не мог держать. До нормальной больницы было далеко. Он укрылся всеми одеялами, которые нашел, выпил обезболивающего и лежал, свернувшись калачом.

Когда ему стало немного легче, армии республик уже зачищали Дебальцево. Отряды повстанцев теперь вели огонь по блокпосту без остановки, завязывались автоматные бои. Часть начала отступать без приказа сверху. В один из дней артиллерия ополчения накрыла так точно, что трупы собратьев по оружию было бессмысленно собирать, учитывая, что обстрелы продолжались. Военные меняли дислокацию, отступали. Среди солдат поползли слухи, что какая-то крыса сливает информацию. На позиции периодически приезжал полковник. Совпадение или нет, но после его отъездов ополченцы били из «Градов» так точно, как никогда. Личный состав злился от бессилия, нервы были на пределе, людей убитыми и ранеными теряли каждый день по несколько десятков.

— Продажные твари, сами нас на убой послали, а теперь еще и сливают наши позиции! — злился Гор в кругу солдат. — В следующий раз прирежу эту тварь генштабовскую, как только приедет.

За последние недели, прошедшие после гибели друзей, Жора озлобился и по малейшему поводу мог впасть в ярость. Он стал жестоким, безучастным и неуправляемым. Парень понимал, что понемногу сходит с ума, но уже не обращал на это внимания. После расставания с Дашей все пошло не так, все было сном, который не имел значения.

Они оборонялись, вступив в сражение в лесопосадке. Гор укрылся за деревом, изредка высовываясь для того, чтобы сделать несколько выстрелов. Часть отступала, а он и еще несколько ребят остались для прикрытия. Противник мелькал за густыми деревьями, пули то и дело срезали ветки. Жора беспрецельно кинул гранату и добавил автоматным огнем. В ответ с нескольких сторон по нему начали стрелять. Несколько пуль попали в ногу, он оперся спиной о ствол дерева, истекая кровью. Молодой паренек, которого только призвали, упал замертво в нескольких метрах от него. Гор достал последнюю гранату.

* * *

Он проснулся и понял, что ливень кончился, а беженцы уже снова вышли на тракт и река людей становилась все полноводнее, переждавшие бурю выползали из укрытий и, впервые отдохнув за несколько месяцев, снова шли вперед.

С трудом придав затекшему онемевшему телу вертикальное положение, мужчина осмотрелся и не увидел ребенка. Он поковылял к дороге. Грязь застывала и липла к ногам, а подъем становился еще круче. Солнце уже не жарило, как раньше, а просто милостиво дарило свои лучи, помогая согреться и обсохнуть.

Краем глаза он уловил движение слева. Маленький чумазый комочек приблизился и пошел рядом, пытливо вглядываясь в лицо этого взрослого. Это была девочка с большими глазами и длинными волосами. Когда-то они были красивыми и белокурыми, а сейчас свисали неопрятными грязными сосульками ниже торчащих лопаток.

— Спасибо, ты спас меня, — сказала она.

Он ничего не ответил, не хотел прерывать молчаливый поход. Она продолжала смотреть на него, намереваясь что-то спросить.

— Ты ведь не из наших? — снова нарушила молчание.

— Да, я сам по себе, — он не хотел оставлять девочку без ответов, поскольку был хорошо воспитан. Хотя говорить не хотелось.

Она наконец-то посмотрела вперед. Ловко, как кошка, побежала на вершину холма. Спотыкалась и поскальзывалась, но не упала, как во время дождя. Увидела в земле какой-то диковинный камень, схватила его босой ножкой, зажав между пальцами, и попыталась поднести поближе к лицу. Улыбнулась. Прихрамывая из-за того, что зажимала камень в пальцах ноги, она вернулась к нему.

— Вот, — и отдала свою находку.

В его протянутую руку лег яшмовый камень.

— Моя благодарность за спасение.

С тех пор, девочка, имя которой было чудным для Гора — Ариадна, шла вместе с ним. Все чувствовали, что идти осталось недолго. Взобравшись на самую вершину, беженцы увидели таможню. Никто не испытал радости, но все чувствовали облегчение и волнение. Те, кто шел впереди, уже стояли у ворот.

Хромой не спешил, девочка крутилась возле него, то и дело отбегая, чтобы посмотреть, как там на таможне. Пропускали довольно быстро, на одного человека уходило не больше минуты. Застывший караван людских жизней ожидал решений. И человечья масса теперь снова наполнилась индивидуальностями, потому что за границу не пускают по совокупности.

Он присел на высохшую почву и вдохнул глубоко несколько раз. За стеной проглядывались деревья и доносились голоса птиц и рык животных. Ветерок принес запах морской воды. Гор видел, как Ариадна подбежала к высокому человеку с бородой и в форме. Он сказал ей несколько слов, затем открыл большую регистрационную книгу. Через секунду улыбнулся ей и девочка прошла таможню, оказавшись за стеной. Бродяга поднялся и подошел к пропускному пункту. Черная борода таможенника была грозной, но глаза очень добрые. На бейдже Георгий прочитал: «Петр». Сотрудник открыл книгу учета, высматривая и сверяя данные, пристально посмотрел несколько раз на калеку, который глядел куда-то вдаль, через заслоны границы. Петр, проследив за его взглядом, обернулся и увидел безрукую девочку, которая стояла и ждала бродягу.

— Проходите, — наконец сказал таможенник.

 

Православный воин

За окном творился полный хаос. Древний город тонул в насилии, вырвавшемся из глубин человеческой скверны. Стреляли в людей, жгли людей, казнили людей. Для Олега Крещатик, на краю которого он жил, стал дорогой в эпицентр зла, где толпы непонятных ему людей бесновались на Майдане. Эти ослепленные непонятной ему жаждой насилия жгли его бывших сослуживцев — сотрудников «Беркута». Он видел это не только по телевизору, как большинство соотечественников, он смотрел на эту воплотившуюся ненависть со своего окна.

Лица погибших «беркутовцев» не выходили из головы, стояли перед глазами, когда он отходил ко сну и когда просыпался по утрам. Тогда Олег становился на колени, выждав момент, чтобы его никто не видел, и молился. После этого бывший сотрудник силовых органов брал планшет и рисовал эти лица и картины, происходящие за холодным стеклом. Таков он был.

— Папа, что ты делаешь? — подбегал к нему пятилетний сын.

— Занимаюсь делами, — отвечал мягко Олег, не любивший когда его отвлекали от работы.

— Ты лучше убрал бы это! — странно произнес мальчик.

Отец сосредоточенно водил карандашом по экрану, вырисовывая силуэты людей. На будущей картине можно было различить поле боя — баррикады, покрышки, молодчиков с битами и коктейлями Молотова. Стеной напротив, в оборонительной позиции, стояли спецподразделения милиции.

— Почему, Лешенька?

Мальчик отвлекся, но после слов папы снова вернулся к разговору с ним.

— К нам дяди идут. Им это не понравится, если увидят.

— Кто? — не понял Олег.

Он замер и отложил работу, повернувшись к сыну. Тот беззаботно плюхнулся на пол, держа в руках игрушки трансформеров, и начал воображаемые сражения. Отец-художник с нежностью смотрел на своего ребенка, как могут смотреть мужчины, когда их никто не видит. Олег старался уделять ему много времени, общаться и никогда не отталкивать. Разговаривал с ним на серьезные темы, про цель человека в жизни, про любовь к людям, о Боге. Считал, что с детьми нужно обращаться и общаться, как со взрослыми. Именно в этом возрасте они впитывают в себя основную массу информации о мире. Ребенок… сын… такой долгожданный, такой вымученный, выпрошенный у высших сил. Аня долго не могла забеременеть, а роды проходили тяжело. Мир Олега замер, когда врачи в первую неделю сказали, что Леша может умереть. Эта тяжелая ситуация очень сильно повлияла на мужчину, который только что стал папой. Он никому бы не признался, что тогда его постоянно трясло от нового вида страха — страха за сына, за нового человека, нервы расходовались, как сгорающие в камине дрова.

— Все будет хорошо, мои молитвы с вами, и не только мои, — присылал сообщения младший брат Володька, который обучался в луганской духовной семинарии. Олег и сам чуть не стал священнослужителем, но было это давно.

Медики сумели выходить малыша, маленькую новую жизнь, за что Олег боготворил этих людей, ставших на тот периодом самыми важными для него, потому что приносили новости о Лешеньке. И раз за разом сообщения были все позитивней.

Папа смотрел на играющегося малыша, сам присел на белый пушистый ковер с коричневыми узорами и присоединился к игре. «Как же хорошо детям, что за них думают взрослые, — думал бывший „беркутовец“. — Кто бы за меня подумал да решил. Хотя некоторым думать не пристало, как тем, скачущим за окном. Хорошо, что ребенок ничего не понимает».

— Папа, мы вернемся в Луганск? К бабушке? — полуутвердительно произнес Леша.

— С чего ты взял?

— Здесь… опасно. Люди гибнут, война идет.

— Успокойся, тебе ничего не угрожает. Ты же с папой и мамой. Ты телевизора насмотрелся? Нет никакой войны. Просто власть меняется. Такое бывает, — говорил Олег и корил себя за то, что не смог уследить за сыном, не смог ограничить его в получении этой информации. Дети на все тонко реагируют, они понимают лучше взрослых, у них нет полутонов. А взросление — это погружение в серость и мир полутонов, избавляющих от иллюзий.

— Я не хочу уезжать отсюда.

Олег ничего не ответил, лишь удивлялся, что сын чувствует его мысли, поселившиеся несколько недель назад. Откуда он все это знает, словно ясновидящий. Может, детям многое открыто.

Через пару часов пришла Аня с работы. Муж встретил ее, крепко обнял и поцеловал.

— Устала?

— Да не особо, скука на работе. Все только и говорят про политику. Надоело уже.

— Сейчас без этого никуда.

Аня сняла с себя куртку, Олег помог ей. Он любил ухаживать за женой, проявлять внимание, пытаясь сохранить теплоту, какая обычно бывает в самом начале отношений. Их можно было бы назвать идеальной парой. Но даже Адам и Ева не были идеальными, чего уж говорить о нас.

— Поможешь мне приготовить?

Олег соглашался из раза в раз. Никогда не отлынивал от работы, не разделял ее на женскую и мужскую. Если надо приготовить, он сам все может. Его практически невозможно было застать на диване с бутылкой пива в руке и смотрящим футбол или боевик. Аня не могла нарадоваться трудолюбивому и отзывчивому мужу. Еще больше удивляло то, что они уже девятый год вместе, а теплоту, искренность и трепет друг перед другом сохранили.

Молодые хозяйничали на кухне, Леша играл в комнате. Аня рассказывала новости с работы, Олег внимательно слушал, давая жене выговориться. Она была безудержной болтушкой, но не глупой при этом, знала, что и когда можно говорить.

— Кстати, к нам моя мама хочет приехать.

— По-моему, не самое лучшее время для путешествий, — бросил супруг. — У них-то в Хмельницком все спокойно?

— Насколько это возможно да. Она к нам рвется, переживает. А как не переживать? На улицах такое творится.

В этот вечер пришли милиционеры с обыском. Что искали непонятно. Перерыли всю квартиру, без особого энтузиазма, но с нескрываемым презрением. Олег наблюдал за сыном, который спокойно на это смотрел, не капризничал, не плакал и не боялся, будто ждал незнакомцев в форме. Уходя старший лейтенант без неприязни и угрозы сказал:

— Уезжай, «беркут». Жизни тебе здесь не дадут.

За несколько дней семья собрала весь небогатый скарб, упаковала в большие клетчатые сумки. Жена ушла с работы без отработки, так как официально не была оформлена. Он присел на дорожку. Настало время прощаться с этим городом. Олег подозревал, что все так и случиться. Последние несколько дней мужчина с обреченной точностью видел свою судьбу, видел ту колею, на которую его бросает неизвестная сила, называемая роком. Теперь он ничему не удивлялся, беспокоился только за сына и жену. Поэтому знал, что надо ехать домой в Луганск, надо спасти семью от новой волны насилия, которая вот-вот захлестнет эти улицы.

Олег собирался поехать на поезде, удобств там больше и можно нормально отдохнуть. Но Леша сказал:

— Давайте поедем на автобусе. Так быстрей.

— Ты спешишь куда-то?

— Нет. Просто поезд не придет.

Супруги послушались сына и поехали на автобусе. Дорога была легкая, словно усланная перьями диковинных птиц. В душе волнами накатывали спокойствие и уверенность, перемежающиеся с тревогой, отступавшей по мере отдаления от Киева. Он знал, что это только первый этап, самый легкий, последуют другие, потребуются все силы и навыки. Главное — принять свою судьбу. По крайней мере, попытаться. И смириться. Христианство учит нас смирению и терпению, думал Олег.

Они приехали в город детства и юности Олега. Мама радостно встречала.

— Хорошо, что приехали. По хозяйству мне поможете, — улыбалась она, тиская в объятиях внука.

— Конечно, одной трудно справляться.

— Ну ничего, сыновей вырастила — и хорошо. Сейчас и внуками займемся, да, Алешенька?

— Да, бабуля.

* * *

— Мама, у нас есть нечего, — сказал Леша. — Ты приготовь чего-нибудь. А то папа скоро придет, а мы его ничем не угостим.

— Папа придет? — удивилась сонная Аня. — А ты откуда знаешь?

— Чувствую. Устал он очень, на душе у него тяжело.

— Почему тяжело? Что ты такое говоришь?

— Он больше никогда не увидится с двумя своими друзьями.

— Сынок, откуда ты все это знаешь?

Через сорок минут пришел Олег, заросший бородой и усами, в камуфляже, с оружием. Он бросил автомат в темном коридоре, не разуваясь прошел в комнату, поднял на руки сына. От малыша пахло свежестью и хлебом. Крепко прижал к себе. Аня вышла из кухни и обняла обоих.

— Вот выдалась минутка, решил заскочить. Соскучился безумно за вами. Как мама? Как сын? — они вышли на кухню, оставив Лешеньку в комнате.

— Ничего, мы держимся. Воды мало. А крупа, картошка есть.

— Как он это выносит?

Когда в Луганске началась война и Олег решил остаться, Аня и Леша наотрез отказались покидать его. Это очень удивило мужа, ему вообще казалось, что жена не разделяет его взглядов и не поймет. Но она поняла, почему он пошел в ополчение.

— Очень… отрешенно. Не боится ни выстрелов, ни взрывов.

— Это он весь в меня, — засмеялось бородатое лицо Олега.

— Ты ведь тоже замечал, что он иногда говорит странные вещи?

— Что ты имеешь в виду?

— Знаешь, он мне сказал, что ты сегодня придешь. Мы тебя каждый день ждем. Но он уверенно заявил, что ты скоро придешь и тебя надо покормить.

— Да… знаю.

— Тебе тяжело, милый? Что-то случилось? У тебя глаза не такие.

— Ребята погибли.

— Леша мне рассказал.

— Лешка… Чувствует, значит, что-то.

— Олег! Все мы чувствуем! Только он точно говорит.

— Успокойся, что ты нервничаешь?

— Может, потому что война идет!? Я тебя неделями не вижу, не знаю, живой ты или нет! Олег, зачем мы сюда приехали, зачем?

Он резко взял жену за плечи и встряхнул, а потом прижал к себе и начал целовать ее бархатные щеки. Она разревелась, по его лицу тоже текли слезы.

— Потерпи, моя хорошая. Давай я в Россию вас вывезу? Я могу. Денег найду. Собирайся.

— Отстань, мы это уже обсуждали. Мы с тобой. Я просто немного устала, нервы расшатаны.

— У всех нас нервы ни к черту.

Олег присел на пол, а затем и вовсе лег. Леша моментально забрался на него и начал прыгать на животе.

— Сынок, хорош. Ты же уже не маленький, раздавишь папу.

Жена покормила вымотанного супруга. Он похудел и изменился, лицо казалось незнакомым. Только эти глаза, чудесные и редкого цвета глаза, остались прежними. Аня обожала их — они были необычайно светлыми, как небо, в них таились доброта и сила.

— Когда я пошел в ополчение, я не думал, что увижу столько светлых и чистых людей. Мужики воют такие здоровые, сильные, а все равно как дети. Они верят в лучшее. Я с ними просто душой отдыхаю. Выедешь, бывает, на передовую, а там наши ребята сидят, улыбаются. Знают, что их в любой момент могут убить, а они шутят, разговаривают. Это и есть русский дух, который хотят уничтожить.

Аня улыбнулась в ответ.

— Тебе бы побриться, а то в следующий раз не узнаю.

— Было бы время, — горько усмехнулся муж. — Мне пора идти. Боевые позиции они как неверные жены — долго ждать не будут, их всегда норовит занять кто-то другой, — попытался пошутить напоследок Олег, но понял, что зря. У Ани на глазах снова начали появляться соленые капельки.

— С тобой все будет в порядке?

— Да что станется-то? Вы берегите себя. Я за вас переживаю больше всего. Если будут стрелять, ты знаешь куда прятаться.

* * *

Он пригнулся. Автоматы трещали, пули впивались в стены, ломались стекла. Фоном звучали взрывы артиллерийских снарядов. «Наши бьют», — подумал Олег и поменял магазин. А здесь, в поселке, идут бои. «Скоро патроны кончатся и придется в рукопашную идти, — хмуро пронеслось в голове. — У нас раньше кончатся». Дом, в котором они держали позицию, находился сразу за поворотом, широкая дорога вела в осаждаемый город. Задача — не допустить прорыв противника. «Господи, да какой день мы уже держим этот участок. Сколько этих попыток было!» — вздыхал Олег. Конца и края этому не видно.

Противник смог закрепиться в нескольких домах на другом конце улицы. И никак выбить их не получалось. Остается обстреливать друг друга. Олег удивлялся, как эти ветхие хижины могут выдержать всю ярость огня. Единственная защита — старые, покосившиеся еще до войны, дома. Многие пострадали — проломленные ржавые крыши, битый шифер, на осыпающихся стенах копоть. Но они держались. Как и люди.

Жарко на улице, все тело горит, пот льется ручьями. Всюду пыль и грязь, ладони липкие, на зубах чувствуется песок. Вот бы немного воды, чтобы умыться. Но воды нигде нет. Моментами он мог поддаться страху, всего на секунду. Но его выручал опыт и доведенные до автоматизма действия. Олег переместился в угол пустого дома, откуда можно было увидеть позицию противника. Эта часть чужого жилища пострадала больше всего, она подвергалась нещадным обстрелам. Солнце проникало сквозь разбитую стену, просветы делали ее похожей на шахматную доску. Затем ополченец покинул свое убежище и проник в соседний двор, осторожно, пригибаясь, вошел в растерзанное здание. Прицелился и несколько раз выстрелил из импровизированной бойницы. Ушел из одинокого дома. Люди покинули эти здания из-за близкой опасности. Остались жить те, чьи дома были в конце улицы. В часы затишья они осторожно выбирались из укрытий и пытались узнать о положении. А оно было бедственное. Оно было катастрофическое.

Олег прошел по внутренней узкой улочке за домом, даже асфальта здесь не было. Присел, оперся на покосившийся забор, вытер рукою пот и закурил. Перевел дух. Думал о сыне. Думал о том, что у его противников тоже есть сыновья. Прошел дальше по улочке и проверил замаскированную растяжку. Если неприятель попытается обойти с тыла, то очень пожалеет об этом. Вернулся к своим.

Вспомнил о брате, который тоже хотел вступить в ополчение. Олег резко возразил и был непреклонен. Вова не понимал, хотел быть рядом со старшим братом, защищать дом вместе с человеком, который был образцом для него.

— Нет.

— Почему? Ты же решил сражаться! Я тоже сделал свой выбор.

— Нет.

— Да мне плевать на твое мнение! Я все равно стану ополченцем!

— Нет. Я сделаю так, что не станешь.

— Я должен быть рядом с тобой!

— Тебе нечего делать на войне.

— Да почему? Почему?

Олег не сдержал эмоций:

— Да потому что! Кто присмотрит за моим сыном, за женой? Ты разве этого не понимаешь? Может случиться, что угодно. Ты о матери подумал?

— Значит так?.. Значит ты уже распрощался…

— Нет… но это война. И может случиться всякое. У всех своя роль, Владимир, — Олег редко называл брата полным именем. — Своя роль у каждого. И не надо идти против нее. Ты умеешь стрелять? Или у тебя отличное здоровье? Воин — это я, а не ты. Я не хочу, чтобы ты все это видел. Поверь мне. Моя задача — спасать людей, а твоя — их души.

С ним только так и надо разговаривать. Может дойдет наконец. И Вова принял завет брата. Он служил в церкви, давая надежду людям, молясь и прося прощения за грехи всего города, бил в набат, когда летали самолеты.

Олег вспомнил о сыне и начал мысленно с ним разговаривать.

— Ты только с годами поймешь. Когда станешь большим, вырастешь выше, чем я. Ты поймешь, что такое жизнь. Высокопарно звучит. Ты увидишь ее несправедливые стороны, не сможешь с ними смириться. Ты будешь искать ответы. Будешь узнавать про события этой войны в Донбассе спустя двадцать лет. Ты будешь пытаться вспомнить, но память не даст тебе этого сделать. Все твои предчувствия перестанут работать, ведь ты потеряешь связь с отцом. Но приобретешь другую, более сильную связь. Ты узнаешь о героях и злодеях. И тогда ты поймешь, почему твой отец сделал такой выбор. Потому что тоже не смог смириться с несправедливостью, потому что не хотел выступать на стороне злодеев. Мне кажется, ты понимаешь больше меня. Ты сильнее меня уже сейчас, ты веришь сильней, чем я. Ты во всем лучше меня. Именно поэтому я сижу под автоматным огнем, взрывами гранат, ураганом артиллерии спокойно.

Мысли нарушились новой волной стрекотания автоматов. Затихшие залпы вновь раздались, но снаряды приземлялись не вдалеке, а совсем рядом. Они падали и разрывались на широкой улице, пробивали крыши и разносили стены изнутри, невидимые волны ломали ворота и заборы. Стоял грохот, от которого болели уши. Украинские солдаты снова пошли на прорыв.

* * *

Убиваемый город кроваво харкал. Казалось, что конец уже близок. Олег пришел к любимой жене и сыну прощаться.

— Аня, я тебя всегда искренне любил. И буду любить… У меня осталось всего 50 человек. И мы не сможем удержать свои позиции. Эта ночь будет последней. Скорее всего, я не вернусь. Завтра утром украинская армия войдет в Луганск.

И он ушел погибать.

Она видела все размыто из-за бесконечно льющихся слез. Шепот разносил по дому тихую молитву.

Вечером услышала долгий гул и, вытерев глаза, подошла посмотреть в окно. По дорогам ехали танки. Мрачные и величественные, грозные и сильные, со смертельно опасными пушками и надежной броней. Они ехали спасать ее мужа.

Наутро враги не вошли в город, они начали панически отступать. Так был спасен Луганск.

* * *

— Я так рада, что ты теперь чаще бываешь дома, — Аня готовила чай.

— Давай с лимоном. Он очень полезен.

— Да, конечно.

Интенсивные обстрелы затихли. Луганск еще бомбили, но не так яростно. Во время так называемого перемирия стрелять во всю силу нельзя. Так чуть-чуть. Но люди вздохнули немного спокойней.

— Все закончилось?

— Жаль, но нет.

— Ну ничего. Главное, что ты с нами.

— Володька приходил?

— Каждый день приходил, играл с Лешенькой, помогал по дому… Как хорошо, что ты теперь дома. Мы все вместе. С тобой все в порядке? Олег? Олег?

— Да… просто засмотрелся. Знаешь, так бывает. Смотришь в одну точку и ничего другого не видишь, не слышишь, — и после молчания добавил. — Я начал икону писать. Хотел Богоматерь изобразить, а получается Иисус. И, знаешь, лицо такое необычное. Суровое очень, грозное. Скорбное. Как-то даже не по себе… Пойду немного посплю.

Но Лешка не дал поспать. Папа задремал, но сон его был неспокойный, он постоянно вздрагивал, будто бы слышал громкие звуки, тело дрожало. Во сне Олег видел картины, которые хотел бы забыть. Ведь это не воображение игралось, не мозг выкидывал свои странные штуки — это пережитое, прочувствованное и страшное. Это не должно выходить за пределы сна, но к сожалению… Сын увидел, как по телу отца пошли мурашки, волосы вздыбились, как шерсть у кота, Олег начал неразборчиво бормотать. Леша сидел в стороне и вдруг подпрыгнул и плюхнулся на грудь своему папе. Реакция мужчины не заставила долго ждать — он правой рукой прижал мальчика в захвате, но моментально опомнился и отпустил вовремя, чтобы сын не напугался, а подумал, что папа играет. Через мгновение Олег полностью пришел в себя, Леша скакал на нем, бил кулачками в грудь, изображал драку. Ну и хорошо.

Вышел покурить во двор дома своей матери, где они все жили сейчас. Ему хотелось прогуляться, он закрыл за собой на ключ зеленые свежевыкрашенные ворота и побрел по улице. Осенний приятный запах, шуршащие листья под ногами, мягкая сыроватая земля, легкая прохлада от порывов ветра. Он брел мимо домов, знакомых ему с детства. Домик, где жила его первая, еще детская любовь, Люся. Они с мужем уехали задолго до начала войны. Здесь остался старичок-отец. Почему же они его не заберут к себе? Справа остатки от красивых ворот, раньше Петюня каждый год придумывал новые украшения и сам создавал их — то из дерева, то из металла. Смотрелось всегда хорошо, добротно, как раньше на Руси. Покалечило Петюню немного, ну ничего, жив остался. За его домом — еще три, в которых жили старухи. Они были уже старенькие, когда Олег только в школу шел учиться. Умерли в войну, все три. Одни-одинешеньки. Ни от снарядов, просто умерли. Высокие тополя призывно шумели, сбрасывая свои листья: «Приди, зима, приди. Укрой все это безобразие своим очищающим снегом, больно нам смотреть на все это». На электроопорах работают коммунальщики — восстанавливают свет. Слева большой двухэтажный дом, стены обложены декоративным кирпичом, углы черные, ворота красные и вычурные. Только в темной крыше видны две огромные пробоины. Там же сидит Николай Иосифович — богатый человек, имевший кроме шикарного дома два дорогих автомобиля. Никогда его семья ни с кем толком не общалась, вроде как презирали они бедноту, живущую рядом, да и люди о них нелестно отзывались. Летом, в войну, когда воды ни у кого не было, только у Николая Иосифовича была работающая скважина, из которой лилась освещающая и пьянящая холодная влага. Он достал шланг, вывел его за ворота и каждый день к нему даже во время обстрелов приходили люди, чтобы пополнить запасы. Вот так проявляют себя люди, иногда с самой неожиданной стороны. Олег приветственно махнул ему рукой и в ответ получил улыбку от седого сорокалетнего старика, которым стал Иосифович. Дальше по улице, в окружении кустов сирени, стоял дом Федора Семеновича. Вот уж про кого никто не думал, что окажется такой тварью. Падальщик, лазивший по домам погибших и выносивший все ценное. На том и задержал его патруль ополченцев. Олег вовремя вмешался, узнав о ситуации. Спас алчного дурака, ведь учился с сыном Федора Семеновича. А когда забирал, то ничего не сказал, только посмотрел на него своими светлыми грозовыми глазами, и тот все понял. Сидит сейчас дома, носа не высовывает.

Олегу очень хотелось спасти их всех, именно ради людей он взял в руки оружие. Не ради той власти, которое оно дает. Ради людей, ради жизни. «Господи! Какая чушь, почему именно так!? Почему оружие надо брать именно во имя жизни!? Это же взаимоисключающие вещи! Простое правило: если не ты, то тебя? Но… а как же Сын Твой? Как стать хотя бы чуть-чуть похожими на Него? Можно ли оставаться любимыми Тобой, держа в руках автоматы?» — проносилось в голове у православного солдата.

— Папа, тебе придется скоро уйти.

— Это плохо.

— Гром будет греметь с новой силой.

* * *

Перемирие можно заключить сто раз, и столько же раз его нарушить. По большому счету, мировой общественности плевать на то, что происходит у аборигенов. И самая серьезная проблема в том, что аборигены не против оставаться ими. Хоть усиленно пытаются доказать обратное. Но славяне всегда будут варварами и дикарями на страницах их журналов и газет. На самом же деле различий между русским, бразильцем, американцем, японцем, филиппинцем и другими мало. Люди переживают и желают приблизительного одного и того же. Различия только в культуре, религии и истории. И Донбасс — это наша история.

В конце января ситуация на фронте обострилась с новой силой. Мощные перестрелки возобновились, тяжелые орудия палили с накопившейся за время яростью. Война снова крутила свои жернова, народ снова затянул пояса. Руководство народных республик подготовило масштабную операцию — штурм Дебальцева совместными силами. Населенный пункт был важным связующим звеном между двумя главными городами Донбасса. Образовался клин, который разделял республики. И ополченцы решили выбить оттуда неприятеля, чтобы помешать украинским батальонам атаковать Донецк с этого плацдарма.

Поселок Чернухино был довольно большим, он подвергся артиллерийским налетам. Чернухино расположилось восточнее Дебальцева и было совсем рядом с городком. Чтобы закрыть образовавшийся котел и не дать ВСУ выйти из окружения, требовалось занять этот пункт. Делали это ополченцы из Луганска. Обороняющиеся военные обсыпали поселок взрывным дождем, не давая ополченцам подойти. Многие жители сумели покинуть свои дома, другие оставались заложниками обстоятельств, не имея возможности выйти из подвала, потому что на улицах бушевала огненная смерть. Страдали люди, стирались с лица земли здания, мучилась земля.

Олег руководил отрядом. Они уже заняли несколько улиц, закреплялись, находясь под непрерывным огнем вражеской артиллерии. «Какое небо торжественное», — взглянул он на светло-серое покрывало над головой. Руки грела кружка чая. Землю укрыл тонкий слой снега, мороз щипал ноздри, пар шел изо рта. Но холодно не было, внутри Олег был весь мокрый от работы. Он присел на корточки передохнуть и покурить. Несколько человек, местных, недалеко разбирали завалы. Выстрелы затихли.

— Так, выводи. Повели их.

Эвакуировали тех, кто остался. Под прикрытием вели их по улицам подальше от своих и вражеских позиций.

Снова усиленно начали стрелять, мины падали на соседнюю улицу, разнося деревянные и железные заборы, расщепляя камни, врываясь в землю. Отряд после перекура пошел вглубь поселка, прочесывая улицы и дома. Требуется выиграть время, чтобы люди спокойно вышли, оттянуть внимание на себя. Они осторожно двигались, делали залпы из ручных гранатометов, и быстро шли дальше. Украинские солдаты открывали ответный огонь, но ополченцев там уже не было. На широкой аллеи, по бокам которой почти не было домов, только стволы одиноких деревьев и какое-то здание, по отряду открыли огонь. Бронетранспортер встал и запылал после попадания вражеского бронебойного заряда. Стреляли с двух противоположных сторон. Олег моментально упал на промерзшую землю и откатился подальше от БТРа. Секунду оглядевшись, начал вести огонь по дому, сделанному из добротного красного кирпича, — оттуда стреляли по ним.

— Отходим, назад!

Но клещи засады прочно ухватили их. По ополченцам начали стрелять с еще одного дома. Летели гранаты, раздавались взрывы. Олега оглушило, но он контролировал свое тело, не давая страху с собой справиться. Отполз в сторону, ближе к деревьям и канаве. Перезарядил автомат. «Нет, не справиться», — подумал он. Его бойцы лежали на земле, орошая ее красной кровью, бронемашина горела, беспощадно расстреливали из домов. Несколько бойцов отряда смогли отойти вправо, перебраться через кирпичные стены. Олег продолжал отстреливаться, пытаясь дать возможность отойти товарищам. Еще раз поменял рожок… Взрыв подкинул его тело, переворачивая на спину. Руки раскинулись, автомат выпал. Мужчина тяжело дышал, понимая, что это его последние вздохи. Хотел ответить, достать гранату и кинуть, взять автомат и выстрелить, но силы утекали из тела. Последние его мысли были о сыне. «Леша, Лешенька, держись, я всегда буду с тобой».

* * *

— Я чувствую, с папой что-то случилось, — говорил сын. Он неспокойно метался по дому, напоминая птицу, отчаянно пытавшуюся вырваться из клетки. — Он давно не приходил. Давно не звонил.

— Да с ним все хорошо, — неубедительно дрожащими губами говорила Аня. Если бы сын посмотрел на нее, то понял, что она врет. Но он бегал от окон к дверям и не смотрел на маму.

Несколько дней назад сослуживцы сообщили, что Олега больше нет. Бабушка и мама не показывали перед Лешей своих эмоций, рвали себе душу, но изо всех сил показывали, что все хорошо. Лишь бы мальчик не догадался. Но ему не требовались слова, чтобы узнать. Он просто перестал чувствовать свою связь с отцом.

Спустя время Аня все-таки сообщила сыну о гибели папы. Он странно воспринял эту новость, будто уже знал ее. Всего лишь стал на колени, сложил ладони, начал молиться и сказал ей:

— И ты молись, чтобы папа воскрес.

 

Солнечные поля

Старуха, кряхтя, открыла хлипкую, измазанную грязью дверь сарая. В лицо пахнуло сыростью и мышами, темнота немного рассеялась, отступив перед рассветным солнцем.

— Та куды дид цю тяпку спрятав!

Грузная пожилая женщина несколько минут рылась в небольшом сарайчике. В конце-концов она отыскала тяпку, которая стояла не вместе с лопатами и вилами, а валялась на земляном полу. Превозмогая боль в спине, бабушка нагнулась, взялась за черенок и вытащила сельскохозяйственное орудие из сарая, словно король Артур освободил Экскалибур из камня. На ее лице мелькнула сдержанная улыбка. Которая сразу же исчезла, когда она заметила налипшие комки грязи на металле.

— Ох, дид. Ну усе за тэбэ трэба робыть. Ну що ж ты тяпку нэ почистыв? Проку вид тэбэ, старый…

И дальше началась привычная добродушная тирада о бесполезности деда в хозяйстве. Старушка долго бубнела себе под нос о недостатках мужа, ковыляя на огород. А между тем она его очень любила.

Она знала, что дед уже проснулся, но продолжает лежать в кровати. Сил у него с каждым днем было все меньше, все-таки возраст. Да еще и война эта… Он смотрел в потолок и думал о прошлом. Бабка переживала, что супруг последнее время закрылся в себе и практически не общался с ней. «Мабудь, вспоминает, як сам воевал, — думала Рая. — Ох, проклята вийна. Кинця и краю ей нэма». Ему становилось все хуже. В былые годы высокий, с идеальной осанкой, с хитринкой в глазах и острым языком, сейчас дед все сильней тускнел.

Старушка знала, что дед Степан участвовал в страшных битвах Великой Отечественной, штурмовал города, замыкал котлы и не жалел фашистов в боях. Он терял друзей; мертвые, за которых он молился, исчислялись десятками. Горел в танке, чудом выжил. Получил два ранения, оба — в левую руку, которая теперь плохо работала. Степа был и в Берлине, видел падение фашистской Германии, огромного проклятого зверя, злой, смертоносной и непобедимой империи. Но они победили ее, ценой собственных жизней, ценой сломанных навсегда судеб. Павший рейхстаг, красный победный стяг, ликующие крики сослуживцев. Это было целую жизнь назад. После возвращения с фронта, Степан начал работать сельским учителем русского языка и литературы.

— Эх, Райка, тебе все на месте не сидится? — послышался голос деда за спиной. — С самого утра на огороде.

В отличии от супруги, которая сызмальства пользовалась суржиком — помесью украинского и русского языков — он говорил только на русском, с правильным произношением и расстановкой.

— Та тоби абы поспать.

Старик улыбнулся, за годы он привык к показному недовольству супруги. Он знал, что она его любит и чувства их были взаимны. Хотя это не первая его жена, да и разница в возрасте ощутимая — ему девяносто четыре, ей всего семь десятков. Однако в старости это не имеет такого значения, как в юные годы.

— Пойдем лучше позавтракаем. Дураков работа любит, еще напашемся.

Бабушка бросила тяпку на сырую землю и пошла вслед за ним во флигель, где была кухня.

— Дощи це гарно. Й полывать не трэба. А бурьяна — до горызонта.

— Ну, сейчас, покушаем и вместе пойдем полоть.

— Да сегодня як солнце свитыть, жара будэ.

— Ну ничего, головы спрячем от палящего солнца.

— Всэ с ранку трэба робыть, а не до обида чэкать.

— Ничего, от работы кони дохнут.

— Та чи хиба тилькы от роботы?

На запах жареной картошки с салом откуда ни возьмись во дворе появился Женька — внук Степана. Здоровый и высокий, весь в деда, двадцатилетний парень, однако уже успевший пристраститься к алкоголю. Целыми днями шастал по чужим домам в поисках собутыльника. Дед только раз пытался ему что-то объяснить, но попытка его оказалась тщетной. Степан знал, что каждый по-своему переживает войну.

— О, сейчас позавтракаем, — потер ладони внук. — А то, кажется, уже сутки не ел ничего.

— Чаще дома надо появляться… — протянул дед. — И пить меньше, — уже шепотом добавил он.

— Я занимаюсь делами. Деньги заработать пытаюсь.

— Знаю я твое зарабатывание. С Васькой металл крадете небось, по дворам опустевшим лазите? Или чего хуже?

— Ну, перестань, дед. И так голова болит с бодуна, а ты грузишь…

— Ладно, бери вилку, садись.

Они неспешно завтракали. Степан ел немного, размеренно. Кусок в горло не лез. И так с самого начала донбасской войны. Это стало причиной того, что дед убавил в весе и стал слаб. Рая уже чуть ли не из ложечки его хотела кормить. Да только он один раз как гаркнул: «Да уйди ты со своей едой! Тут такое, а ты…»

Сильно переживал старик все происходящее вокруг. Да и как не переживать-то? Но не за жизнь свою. Он много лет назад привык к свисту снарядов и грохоту, его мало заботила собственная судьба. Степан думал о внуке и вообще о молодежи.

«Что же это так произошло? — сокрушался в минуты отчаяния. — Это же теперь и у них жизни будут исковерканы, как у нас. Проклятая война. Почему она снова и снова возникает? Почему ни одно поколение не может без нее прожить? Как же так… Мы же победили фашизм… Почему он вернулся? Неужто память людская так коротка?»

Гнал от себя эти мысли старый Степан.

— Женюшка, надо огород помочь прополоть, — заговорил он. — Дел в хозяйстве невпроворот.

— Дед, ты меня, конечно, извини. Я с удовольствием. Но сегодня у меня неотложное дело, к Кольке в соседнее село надо смотаться. Я постараюсь быстро вернуться. И тогда помогу.

Рая ухмыльнулась, знала, что Женя пропадет еще на пару дней, заполнит их гулянками и самогоном. Потом опять придет в дом, будет просить пенсию на опохмел или еще чего. Не понимал внук, что своим поведением он гробит дедушку еще сильней, чем эта война.

Степан махнул рукой, мол, делай, как знаешь. Парень, ничуть не расстроившись, встал из-за стола, взял дедов старый велосипед и укатил.

— Ладно, бабка. Я пойду на огород. А ты постирайся, накопилось одежды.

Они работали до обеда. Погода была неимоверно хорошей, все остальное отступало на второй план. Солнце заливало степь, наполняло ее радостными лучами, ветер щекотал колосья на полях. Тишина и покой. «Кто сейчас может насладиться этим? Все суетятся в нескончаемой борьбе за выживание, за копейку и кусок хлеба», — думал ветеран. Изнуренный тяжелой работой, он приковылял в дом и завалился на свою кровать возле печи.

— Ты обидаты бушь? — ворвалась бабка.

— Нет, Раечка. Я отдохну немного.

— Лягай, поспы.

— Да, вздремну чуток.

Под вечер дед, встав с тяжелой головой, почистил в курятнике, покормил птицу. Во дворе висело постиранное белье. «С таким приветливым солнцем быстро высохнет», — задорно подумал Степан. Ясная погода, вроде сегодняшней, придавала ему сил и, само собой, хорошего настроения. К сожалению, все чаще проплывали по небу грозовые тучи.

Наступали деревенские сумерки, которые значительно отличались от городских. Дед, сидя за двором на лавочке, мечтательно и тихо затягивал: «Речка движется и не движется, вся из лунного серебра…» Рая задумчиво молчала. Она обратила внимание на главную улицу их села — ни души. Раньше-то и детвора по вечерам бегала, и старики возле дворов собирались, пели песни, играли в карты. Сейчас — никого. Даже в окнах нестройного ряда сельских домиков огни практически не горели.

«Не забудь и ты эти летние подмосковные вечера», — допел дед Степа. Любил он очень эту песню, вспоминал молодость, встречи с друзьями и подругами, радость искреннего общения…

Спокойствие тихого вечера нарушилось. В одну секунду стартовала артиллерийская канонада.

— Во флигель!

Старики соскочили с лавочки, слыша свист, прикрыли за собой металлическую калитку и забежали в здание. Послышался взрыв, мина упала где-то рядом. Пространство наполнилось горьким шумом. Начался обмен «приветами» между украинскими солдатами и ополчением. Бабка присела на пол возле маленькой печки, прижалась к стене. Дедушка сел на стул возле окна, из которого был виден край села и посадка. Закурил, наполняя прохладную комнатенку дымом. Уже долгое время перестрелок не было, небольшой период затишья. Судя по всему, он закончился.

Тонкие губы Степана скривились, как от боли — он подумал о бесконечных обстрелах прошлого лета. Тогда их деревня сильно пострадала, погибло несколько хороших людей, которых дед знал с самого рождения. Старику было неловко признавать, что даже ему, бравому солдату, прошедшему сквозь огонь, становилось по-животному страшно в иные моменты. Чтобы побороть это чувство, дед доставал свой пиджак с несколькими орденами на груди. «Если погибать, то при параде», — заключил он. Степану казалось, что этот пиджак надежнее бронежилета.

К осени в соседнем селе закрепились украинцы. Они ездили по округе, насильно мобилизуя в основном молодых мужчин. К нему приезжали несколько раз. Военные как-то прознали, что у этих стариков живет внук и начали нечто вроде охоты за ним. Однажды Степан вышел к ним в этом самом пиджаке с орденами, готовый принять смерть. У незваных гостей он приметил свастику на шевронах и соответствующие татуировки на руках. Добровольцы нацбата угрожали ему, требовали выдать внука. Ничего не сделали они одинокому стойкому ветерану. Хотели, наверное, но не сделали. Почему? Ответить на этот вопрос не мог и сам Степан. Они угрожали, трясли автоматами, матерились, грозились пристрелить, но в итоге просто уехали ни с чем.

«Страшное было время, как в войну. Да, собственно, сейчас и есть война, — думал пенсионер. — Да только войны эти какие-то разные».

Округа вновь наполнилась страшными звуками сражения. В такие моменты все отступает на второй план: пение птиц, приятное журчание быстро бегущего ручейка, тихий шелест листьев, песни сверчков и другие мелодии степи. Они не имеют абсолютно никакого значение, когда проснулись орудия. «Куда девается это все, когда начинается артналет? — думал дед. — Как будто исчезает. Потом все заканчивается и снова появляются ласточки, на речке квакают жабы, мычат на выпасе коровы». Эхо разрывов носилось по селу, отражалось от холмов и растворялось в небесах. Продолжалось это пару часов. Все это время Степан смирно сидел и иногда закуривал, а Рая немного придремала. «Это сейчас уже привыкла. В первые разы металась по дому, как перепуганная цесарка», — усмехнулся старик. Усмешка была горькой.

— Раечка, пойдем в дом, будем спать ложиться, поздно уже.

Он помог бабушке подняться, и они вдвоем поковыляли в дом. Выйдя из флигеля, Степан услышал, что вдалеке идет автоматный бой. Значит, сошлись близко противники. Как только старики зашли в свой просторный дом, с другой стороны от села снова зазвучали тяжелые орудия. «Ты смотри, как разошлись, ироды», — отметил про себя дедушка.

На протяжении всей ночи не стихала перестрелка. Иногда наступал небольшой перерыв, но затем безжалостные мины снова отправлялись в свой последний полет. Степан лежал, укрывшись одеялом, и добросовестно считал выпущенные снаряды, отмечал длительность периода, когда не стреляли. Вокруг темно — в доме, на улице, в сердце. И причудилось деду, что эти взрывы раздаются лишь в его голове. Автоматные очереди послышались совсем недалеко. «Неужто ополчение прямо сюда добралось и освободит нас? Эх, как там мой сынок? Жив ли…» — и сразу запретил себе думать на эту тему.

Всю ночь длилась вакханалия хаоса и смерти. С рассветом, будто нечистая злая сила, она отступила и скрылась. Воцарилась тишина.

Рая поползла мимо дедовой комнаты. «Восхитительная женщина, откуда в ней столько сил? Солнце только взошло, а она опять на огород. Нечего и мне залеживаться», — тяжело сопел Степан.

Бабушка накачала из скважины холодной воды и от души напилась. Ночью горло страшно сушило, но вставать не хотелось. Из сарая снова достала тяпку и отправилась на огород. «Скилькы викив кормыть нас земля, — промелькнуло в голове. — И не исчерпается нияк. Другэ дило люды… И черпать-то из них ничого». И вспомнила внука Женю.

Работала она самоотверженно, не жалея себя, труд был всем смыслом ее жизни. Безжалостно она выкорчевывала буйно разрастающийся бурьян, который мешал взойти помидорам, огурцам, картофелю. Кое-где приходилось рвать руками, отбросив тяпку. Бабушка Рая дошла до конца огорода, прополов узкую полоску. Она приостановилась, чтобы отдышаться. Окинула взглядом природу. Хорошо-то как, красиво. И не стреляют. В голове фантомами раздали вчерашние взрывы. За огородом земля спускалась вниз, а затем резко поднималась, образовывая небольшой овраг. Старушка заметила черные кляксы на зеленой траве — это свежие куски земли из воронок. Да, стало быть, мины ночью совсем рядом ложились.

Затем она обратила внимание на одно большое темное пятно у зарослей невысокого кустарника. Только через некоторое время, приглядевшись, бабка поняла, что это лежит человек. Рая заметалась, думая о том, что надо ему помочь. «А вдруг помэр? Так, мабудь, вже мэртвый», — заключила она, приметив, что человек не двигается. Но твердо решила проверить это. Не выпуская из рук тяпку, пожилая женщина пошла к нему. В овражек старушка не рискнула спускаться — ноги больные, поэтому решила обогнуть его справа.

Солдат не двигался. На форме были шевроны в цветах украинского флага. Рая видела его ранения, кровь испачкала штаны и рукава камуфляжной формы. Она спустилась ближе к нему. Человек, вероятно, услышал шорох травы, непонятные звуки, и из последних сил открыл глаза. Теперь стало видно, как ему было тяжело дышать.

— Ты живый? Я зараз прыбигу! Нэ вмирай! — громко прокричала бабка и отправилась назад к своему двору, чтобы потревожить деда. Нельзя было терять ни минуты. Он-то точно знает, что делать.

Ей показалось, что дорога к дому заняла полчаса, хотя ковыляла бабушка Рая минут пять. Для ее больных ног, и по такой неровной местности, это была олимпийская скорость. Она ворвалась во двор, перепугав деда, стоявшего и смотревшего на облака.

— Что ты носишься? — спросил он, но осекся, видя ее взволнованное лицо. — Что-то стряслось?

— Там людына поранэна за городом лэжить!

— Яка людына? — сам перешел на суржик Степан.

— Солдат, вийськовый.

Украинский военный, стало быть. Дедушка перевел взгляд с супруги назад на небеса, всем своим видом давая понять, что не особо его это волнует.

— Що ты стоишь? Вин живый!

— И что? Пусть и живой. Мне до этого какое дело? — было видно с каким трудом дед произносит эти жестокие слова.

— Та цэ ж людына!

— Людына? Какого черта они вообще сюда приперлись? Тебе рассказать, что по селам творится? Что они творят? Людыны… Забыла, как они к нам приезжали, как угрожали убить? Ты не хуже меня знаешь — это фашисты! Настоящие фашисты. И ради этого мы немцев били в сороковых, чтобы спустя годы наши потомки стали такими? Да пусть сдохнет, — дед резко отвернулся. Ему противно было говорить эти слова.

Бабушку начало трясти, нервы сдавали.

— Та вин же поранэный. Чи ты забув, як сам воював, як сам горив?

Спина Степана дрогнула.

— Ты знаешь, що робыть, щоб его спасты?! Дид!

— Я уже который месяц не знаю, жив ли мой сын, что с ним, где он сейчас. И он воюет с этими нелюдями. Воюет из-за меня, потому что отец его защищал эту землю.

— А якщо вин также дэсь лэжить у трави и йому нихто не допоможэ? Дид, ты ж був солдатом, знаешь, як важко. Та в чому повынэн той хлопэць? То владу в кабинэтах трэба стрилять!

Дедушка Степан боялся сдвинуться с места. Он чувствовал правоту за собой… Тогда почему и бабка была права? Он не решался, боялся, что может предать все то, за что идет война на Донбассе.

— Та хватэ спать! Там людына вмырае!

И вспомнил старик, как советские медики одинаково лечили и раненых красноармейцев, и гитлеровцев. Потом первые отправлялись снова на фронт, а вторые оставались в плену. Наконец решился Степан помочь украинскому военному. Дома в аптечке взял то, что было.

— Пойдем, старая. Сведешь ты меня… Надо посмотреть, можно ли его трогать и отнести в дом. Только сами мы не донесем. Нужно из соседей кого-то найти.

Они дошли до края своего огорода. Дед заметил лежащего солдата. Но стояла рядом с ним другая фигура. Немного подойдя ближе, поняли старики, что это был их внук Женька. Он тоже их увидел и замахал руками. У обоих внутри все оборвалось, а в горле пересохло. Рая и Степан деревянными ногами, неуклюже шагая, стали подходить к нему. И предчувствие тревоги, когда они заметили внука у раненого украинца, подтвердилось. Мимо бежал Женька, в руках у него была окровавленная тяпка, оставленная бабкой возле кустарника.

— Я укропа завалил, дед! — от парня несло алкоголем. — Я как ты в сорок пятом! Я укропа завалил!

— Нет, Женюшка, — со срывающимися слезами простонал дед. — Мы так не воевали.

Но внук не слушал, он бежал в деревню в поисках единомышленников, чтобы отметить эту легкую победу над умирающим противником. Добрый солнечный свет заливал поля. Урожая не предвиделось. Сажать сельскохозяйственные культуры было некому.

После этого случая дедушка Степа практически не вставал с кровати.

 

Бессонные ночи

В начале тринадцатого года мы только начали встречаться с Леной. Остаток зимы бродили по темным луганским улицам, месили слякоть, заходили греться в кафе, пили чай, говорили о кино и литературе. Оба работали в центре города и после трудового дня с удовольствием гуляли и делились новостями. Весной я переехал к ней, познакомился с мамой и бабушкой.

В конце весны мы решили выбраться на пикник. После мрачных зимних холодов, душа звала к яркой молодой зелени, еще не потускневшей от невзгод. Мы наделали бутербродов, запаслись компотом и отправились в путешествие. Решили поехать в Веселенькое, куда редко ходили городские автобусы. Этот поселок был отдаленной, но все-таки частью Луганска. Раньше я и не подозревал о существовании Веселенького. Мне понравилась длинная прямая дорога, которую укрыла многокилометровая зеленая арка листвы. Сквозь стену деревьев иногда показывались поля и холмы. Ехали не больше получаса. Ничем особым поселок не выделялся: несколько улиц, высокий холм с зелеными насаждениями прямо перед остановкой, идущие по нему улицы. Мы повернули влево от центральной дороги и направились в лес. Прошлись по короткому мосту через узкую неглубокую речушку. Рыбаки от безделья дремали, наплевав на потенциальный улов.

Побродив немного среди немолодых уже деревьев нашли поляну, устроились на ней и перекусили. Мы с Леной отправились гулять и изучать окрестности. Ветки цеплялись за одежду и царапались, могучие лиственные гиганты свысока наблюдали за нами. Мы много шутили, искали грибы и сезонные ландыши, играли в следопытов и охотников, ветки ломались под нашими ногами, птицы подпевали нам. Я сорвал лист, растер его пальцами, поднес их к лицу и вдохнул этот запах. Почему-то с незапамятных времен мне нравился запах свежей листвы.

Это был обычный пикник, который затерялся в моей памяти среди прочих событий. Я не знал, что когда окажусь здесь во второй раз, через три года, Веселенькое станет уже совсем другим — это будет прифронтовой поселок.

* * *

Десять километров от Луганска и всего два — от Станицы Луганской, в которой стоят украинские войска. Они находятся в опасной близости. Так сложилось, что мне снова пришлось приехать в поселок. И довелось долго говорить с исполняющей обязанности председателя — пожилой женщиной, невысокой, худой, внешне напоминающей сказочную старушку Ягу.

— Стреляют каждую ночь. Это только сейчас два дня тишина, — рассказывает она. — Говорят, потому, что Надежда Савченко приехала в Станицу, вот они и не обстреливают.

Савченко, мысленно протянул я, и вспомнил о воронежской истории, когда нас чуть не свела судьба. Мысли переключились на погибших по ее вине Антона Волошина и Игоря Корнелюка.

— У нас здесь и помимо обстрелов проблем хватает. Поселок при любой власти никому нужен не был. Почему? — вопрошает и.о. председателя. — Да мало нас, всего четыреста человек, а потому мы на исход голосования не влияем и интересы наши не учитываются. Всю жизнь мы ждем, что к нам проведут газ. Года за два до войны почти дотянули газопровод до поселка. Люди собирали деньги, готовились, кооператив создали, чтобы по Веселенькому протянуть. Но деньги у властей закончились и мы опять стали ждать. Потом война началась. А теперь опять проблема появилась. Сейчас к нам приезжают и говорят, что есть возможность газ дотянуть до поселка. Но у них возможность есть, а у нас нет! Нет денег, чтобы протянуть его дальше, по улицам Веселенького. Все деньги, которые были у людей, во время войны и после потратили на то, чтобы выжить.

Да, практически всем в городе сейчас не хватает денег, подумал я. И не на какие-то излишества, а на самое необходимое. Наверное, мечты этих людей о газопроводе навсегда останутся мечтами. Время такое настало, когда мечты не сбываются, выключатель сломался, а до «Газпрома» не дозвониться отсюда.

Я достал сигарету и осмотрелся. На душе было тревожно, мелькали мысли, что сейчас могут заехать диверсанты или открыть огонь снайперы. Я понимал, что вряд ли это возможно, но украинские батальоны находились совсем рядом. Поэтому я напряженно присматривался к немногочисленным машинам. Заметил церковь и удивился.

— У вас и храм есть? Прихожан много? — спрашиваю ее.

— Не очень, но даже из города к нам приезжают. Церковь построили лет двенадцать назад. Она отапливается углем. Батюшка приезжает к нам из Луганска. У нас до войны был свой. Ему на территории церкви и домик построили, и огородик был, все постройки для скота. Но как началась война, он в Киев уехал. А сейчас немного желающих приехать сюда. Пусть не очень много народу, но люди ходят в храм. В нынешнее время церковь особенно нужна для поддержки.

Я вспомнил часовню на территории тамбовской больницы №2. Она меня спасла. Я случайно зашел в храм, когда идти уже было некуда. Тогда смерть казалась логичным избавлением от моих злоключений: я лежал в больнице с невыносимыми болями, от которых хотелось лезть на стенку; отношения с Леной стремительно катились в пропасть; я не знал, живы ли мои родители… Я почти сломался. Но небольшой храм, а вернее матушка при нем, не позволили мне этого сделать. Я знал, как церковь может помочь воспрянуть духом, я понимал, что значил храм для жителей Веселенького. Он как бы говорил о том, что Господь никуда не ушел отсюда.

Мои воспоминания снова прервали слова старушки:

— Вся загвоздка в отоплении, это у нас самая большая проблема. Хотя бы по центральной улице протянуть газ, сами люди не смогут этого сделать. Вот где взять деньги? Раньше банки были, можно было кредит взять, а сейчас нет. Люди углем топят. Но уголь без дров не горит. А с деревом проблема. Сам видишь, вокруг лес, а дров взять негде! Там ополченцы кричат, что нельзя ходить, за мостом — все заминировано. Сухостоя везде полно, а возить люди боятся. Мост на ладан дышал, и тот подорвали. Если бы танки шли, то они через речку и вброд бы прошли.

Вспомнил хлипкий мост и территорию вокруг. Действительно прошли бы.

— У нас ужасная мобильная связь, — продолжала рассказывать глава поселка. — Стационарных телефонов нет. Раньше в школе были, но теперь нет. А мобильная связь очень плохо работает. Хотя бы какую-то антенну поставили, чтобы лучше брал сигнал. Нам приходится на чердаки лазить, чтобы поговорить. Мы когда звоним в полицию, то попадаем на Станицу Луганскую. Со скорой помощью тоже самое. Мы звоним в Луганск, чтобы врачей вызвать, а попадаем на Станицу. И начинаешь бегать и искать, где связь нормальная, а в это же время человеку плохо, стариков у нас много, есть и лежачие.

Да, ситуация просто анекдотичная — звонишь вызвать скорую или полицию, а звонок попадает в украинскую Станицу, которая каждый вечер обстреливает окрестности поселка. Можно было бы посмеяться. Но жителям не до смеха, от этого жизни зависят.

Во время беседы замечаю, что детская площадка недавно покрашена.

— Детей у вас тут много?

— Очень много, они вечером играют здесь. Только на детской площадке песка нет, они в земле ковыряются. Я два года не могу добиться, чтобы песок привезли. Много дошколят у нас, около пяти десятков. Здесь не только старики, но и молодые родители живут. Поэтому нам хотелось бы открыть ясли. А так родителям очень неудобно: после работы надо срочно бежать, чтобы успеть забрать ребенка, а потом попасть на автобус сюда или как-то своим ходом добираться.

Мы прошлись по центру маленького поселка. Вот церковь, закрытая школа, вокруг которой территория поросла травой, дальше — буйные кусты, за ними скрывается подорванный мостик. Именно по нему, по этой дорожке три года назад мы шли на пикник. Всего три года назад жизнь была другой…

— Два дня тихо, — продолжает рассказывать старушка. — До этого дней девять подряд так лупили. Громко, такое ощущение, что у меня во дворе пушка стоит. Раньше как было: пару дней постреляют, а потом тишина тоже несколько дней. А сейчас как с цепи сорвались, стреляют каждую ночь. Ходить у нас здесь никуда нельзя. Везде заминировано. Мы уже точно до самой смерти туда дорогу забыли, — махнула рукой в сторону леска. — В том году было три случая, когда люди в посадке подорвались. Зимой вот ополченцы даже. А до этого один грибник пошел. Хорошо, что у него мобильная связь брала и он дозвонился родственникам. Сюда сразу приехали скорая помощь, саперы. Вытянули его оттуда. Бывает, раздаются взрывы в лесу и непонятно — то ли зверь какой подорвался, то ли человек. Мы туда не ходим, откуда мы знаем, может там все трупами завалено. Мы ведь зона боевых действий, прифронтовая территория.

Трупами завалено… Прифронтовая территория… Трупы… Фронт. Блокпосты, оружие, злобные рожи, патроны. Обстрелы, опасность.

Это жизнь во всем ее многообразии и несправедливости. Я очень хотел помочь жителям поселка. Но что я мог сделать? Что?

* * *

Дорога была не очень легкой. Мне всю ночь не спалось, мучила бессонница. Лена мирно дремала у меня на плече. На российскую границу прибыли в начале шестого утра. Прошли ее относительно быстро, после чего снова погрузились в автобус. Ополченцы республики пропустили автобус без досмотра. И мы продолжили путь домой, по времени до него оставалось совсем недолго.

Внутри росло смутное ощущение тревоги, но никаких определенных мыслей по этому поводу не было. Автобус проезжал через большой населенный пункт. На это больно было смотреть — везде подкрадывались тени разрушений. Взрытая земля, сломанные кустарники и могучие деревья, все киоски и магазины закрыты, заколочены. Весь металл основательно покрыт ржавчиной. Часто встречались выбитые стекла, иногда затянутые пленкой, и проемы, заделанные листами ДСП или фанерой.

В Луганск добрались быстро. Некоторые здания сильно пострадали и опустели. Супермаркет в районе автовокзала не работает, его двери заколочены. В большом двухэтажном магазине выбиты стекла, разбиты стены, висят ошметки проводов. На стенах многих зданий вмятины, царапины, содрана обшивка, обнажился каркас, видны следы боевых действий. Некоторые заправки разбиты и опустели.

Из-за усталости и бессонницы мне показалось, что я попал в безвременье. Города моей юности больше не было, он остался в моей памяти. Сейчас Луганск сильно изменился, появилось много того, что мы не могли себе представить в страшном сне. Но город продолжает жить. И меня это радует.

* * *

Несносная жара начинала спадать. Над городом все чаще появлялись тучки, которые спасали меня от солнечных стрел. Август всегда приносил прохладу. Особенно вечерами, когда, выходя на прогулку, можно было без сомнений надевать что-то с длинными рукавами. Однажды в конце августа я ходил в свитере из-за резкого похолодания.

Безумный зной улетучился и впереди замаячила осень. Все говорило о том, что надо готовиться к учебе. Однако я уже давно окончил и школу, и университет, а тем более детский сад. Оттого было на душе немного грустно. Приближающаяся осень говорила, что пора идти на учебу, а я как бы отвечал: «Нет, спасибо. Я отучился, мне больше и не надо. Жизнь преподает уроки намного важнее университетских». Я стоял на балконе, рассматривая деревья в рухнувших на нас с ними внезапных сумерках. Вспоминались добрые детские песни, доброе время беззаботных скитаний по дворам, потянуло костром…

Далеко за домами раздавался грохот. Он был похож на салют, можно было предположить, что люди празднуют свадьбу или день рождения. Но все жители, слышавшие этот грохот, понимали, что он значит. Идут бои на Станице Луганской. Обстрелы с завидной регулярностью повторяются каждый вечер. Иногда слышно очень хорошо. Но по городу не стреляют. Это раньше мины ложились на улицы и врезались в дома на моем квартале. Некоторые следы еще остались, но многое уже отремонтировали.

А сейчас этот шум вдалеке не особо мешает горожанам. До меня доносят пьяные крики праздношатающейся молодежи. Парни орут одну песню, не смог ее узнать, а девчонки веселыми голосами пытаются петь что-то свое. Фоном звучат артиллерийские удары. На темных тучах не видно ни одного изгиба. Глухая автоматная стрельба, совсем короткая. Снова мина разорвалась с коротким неприятным звуком, отдаваясь эхом. В мирных городах так звучит салют, не отличить. А мы боимся салютов, даже когда видим, что это именно безобидный салют.

Нестройные песни пьяной компании продолжаются. Не могу понять, где они сидят, мне не видно из-за старых разросшихся деревьев. Там стреляют, тут продолжается мирная, насколько это возможно, жизнь. Ну, а что? Каждую секунду думать о войне, о смерти? Хватит, надоело! И мы будем пить, будем ходить этими недобрыми и беспокойными вечерами с друзьями и любимыми, будем строить дальше свои поломанные судьбы, пока их еще окончательно не перемололи жернова войны.

Перестрелка вдалеке продолжается, иногда затихая. Я смотрю на темную улицу. Я видел этот пейзаж тысячи раз, когда еще жил с родителями. Он въелся в память — прямо перед окнами высокие деревья достигают пятого этажа, за ними стройной лентой распростерлась пешеходная дорожка, потом — газон, охраняемый длинными рядами каштанов, и проезжая часть. Всего лишь набор сухих перечислений, чистая математика. Но это мой дом, самый первый, которому принадлежит мое сердце.

Каштаны. В России мне их очень не хватало. Эта каштановая аллея возле моего дома, я не мог ее нигде найти. В детстве мы бросали каштаны друг в друга. Один проходивший милиционер сказал нам:

— А ну-ка, не кидайтесь камнями!

— Это не камни, — и каштаны полетели в него.

Когда я родился, бабушка в деревне посадила два каштана. Наверное, поэтому мне так близки эти деревья. К сегодняшнему дню один засох, а второй еще держится. И я еще держусь.

Одиннадцать вечера, отключили фонари на улице, в городе стало темно. Начался комендантский час.

* * *

Дожди не баловали нас этим летом. Но в один из дней к городу подкралась туча, но не золотая, а черная. К вечеру началась гроза. Под нее приурочили и обстрелы. На южных кварталах их не было слышно, но я ложился спать с твердой уверенностью, что они сейчас происходят. И знал, что не ошибаюсь.

Не помню, что мне снилось. Возможно, видения связанные с военными действиями. Глубокой безлунной ночью раскат грома разбудил меня. Был он мощным и долгим. Я проснулся в холодном поту, сердце пробивало грудную клетку, а дыхание стало тяжелым и частым. За окном все еще слышался гром. И в этом сонном состоянии в голову пришла непроизвольная картина — над нами две тысячи бомбардировщиков, плывущих в тучах стройными рядами, разгоняющие пропеллерами холодный воздух; начинается Великая Отечественная война. Я это чувствовал каждым сантиметром своего тела. Казалось, начинается большая смертоносная война. Сейчас мы знаем, что она унесла миллионы жизней. Но мне привиделось, что это только должно произойти. И никто не знает, кроме меня, что будет впереди, какие великие битвы грядут, какой исход ждет нас. Только первые две тысячи вражеских самолетов летят делать свою грязную работу. Я даже не знаю, откуда взялась эта цифра в моем сонном, мало что понимающем в данный момент сознании.

Рядом мирно спала Лена. Я начал прислушиваться к звукам, теряющимся в грозе. Интуиция подсказывала, что сейчас могут гибнуть люди. Все это мы узнаем из утренних сводок. Конечно, официальная информация там отфильтрована, но мы научились видеть между строк. Мы знаем, что несет с собой снаряд. Не возникало сомнений, что в это позднее ночное время, они щедро осыпают позиции ополчения около Луганска. Я сквозь пространство и время видел, как красивый двухэтажный домик возле Станицы превратился в факел, освещающий дождливую темноту. И будет гореть он до утра. И дай Бог, чтобы хозяева этого жилища были далеко отсюда… Я знал, что все это происходит, хоть и не видел воочию. Уснуть в ту ночь я больше не смог.

* * *

Даже когда не слышно выстрелов, когда нет эха громыхающих орудий, когда летнее солнце приятно маячит сквозь темно-зеленую листву, когда мы лежим на песке возле озерной глади, наши дети играют в лады, чай-чай выручай или прятки, громко смеются, а мы фотографируем их счастливые улыбки, когда идем по романтичным улицам старого города за руку со своей любовью, когда пьем дешевый кофе и курим сигареты одну за одной, вспоминая с друзьями наше счастливое время, мы ни на секунду не забываем о том, что идет война.

Сполохи скрыты пятиэтажками, звуки бомбардировок прячет хмурый летний гром, темнота заполняет зрение и пространство. Темнота эта наползает даже на летящее вперед время. Я закрываю глаза. Сквозь веки я вижу пылающие адские костры, снова заполоняющие мир. В августовских сумерках я стою и жду.