За окном творился полный хаос. Древний город тонул в насилии, вырвавшемся из глубин человеческой скверны. Стреляли в людей, жгли людей, казнили людей. Для Олега Крещатик, на краю которого он жил, стал дорогой в эпицентр зла, где толпы непонятных ему людей бесновались на Майдане. Эти ослепленные непонятной ему жаждой насилия жгли его бывших сослуживцев — сотрудников «Беркута». Он видел это не только по телевизору, как большинство соотечественников, он смотрел на эту воплотившуюся ненависть со своего окна.

Лица погибших «беркутовцев» не выходили из головы, стояли перед глазами, когда он отходил ко сну и когда просыпался по утрам. Тогда Олег становился на колени, выждав момент, чтобы его никто не видел, и молился. После этого бывший сотрудник силовых органов брал планшет и рисовал эти лица и картины, происходящие за холодным стеклом. Таков он был.

— Папа, что ты делаешь? — подбегал к нему пятилетний сын.

— Занимаюсь делами, — отвечал мягко Олег, не любивший когда его отвлекали от работы.

— Ты лучше убрал бы это! — странно произнес мальчик.

Отец сосредоточенно водил карандашом по экрану, вырисовывая силуэты людей. На будущей картине можно было различить поле боя — баррикады, покрышки, молодчиков с битами и коктейлями Молотова. Стеной напротив, в оборонительной позиции, стояли спецподразделения милиции.

— Почему, Лешенька?

Мальчик отвлекся, но после слов папы снова вернулся к разговору с ним.

— К нам дяди идут. Им это не понравится, если увидят.

— Кто? — не понял Олег.

Он замер и отложил работу, повернувшись к сыну. Тот беззаботно плюхнулся на пол, держа в руках игрушки трансформеров, и начал воображаемые сражения. Отец-художник с нежностью смотрел на своего ребенка, как могут смотреть мужчины, когда их никто не видит. Олег старался уделять ему много времени, общаться и никогда не отталкивать. Разговаривал с ним на серьезные темы, про цель человека в жизни, про любовь к людям, о Боге. Считал, что с детьми нужно обращаться и общаться, как со взрослыми. Именно в этом возрасте они впитывают в себя основную массу информации о мире. Ребенок… сын… такой долгожданный, такой вымученный, выпрошенный у высших сил. Аня долго не могла забеременеть, а роды проходили тяжело. Мир Олега замер, когда врачи в первую неделю сказали, что Леша может умереть. Эта тяжелая ситуация очень сильно повлияла на мужчину, который только что стал папой. Он никому бы не признался, что тогда его постоянно трясло от нового вида страха — страха за сына, за нового человека, нервы расходовались, как сгорающие в камине дрова.

— Все будет хорошо, мои молитвы с вами, и не только мои, — присылал сообщения младший брат Володька, который обучался в луганской духовной семинарии. Олег и сам чуть не стал священнослужителем, но было это давно.

Медики сумели выходить малыша, маленькую новую жизнь, за что Олег боготворил этих людей, ставших на тот периодом самыми важными для него, потому что приносили новости о Лешеньке. И раз за разом сообщения были все позитивней.

Папа смотрел на играющегося малыша, сам присел на белый пушистый ковер с коричневыми узорами и присоединился к игре. «Как же хорошо детям, что за них думают взрослые, — думал бывший „беркутовец“. — Кто бы за меня подумал да решил. Хотя некоторым думать не пристало, как тем, скачущим за окном. Хорошо, что ребенок ничего не понимает».

— Папа, мы вернемся в Луганск? К бабушке? — полуутвердительно произнес Леша.

— С чего ты взял?

— Здесь… опасно. Люди гибнут, война идет.

— Успокойся, тебе ничего не угрожает. Ты же с папой и мамой. Ты телевизора насмотрелся? Нет никакой войны. Просто власть меняется. Такое бывает, — говорил Олег и корил себя за то, что не смог уследить за сыном, не смог ограничить его в получении этой информации. Дети на все тонко реагируют, они понимают лучше взрослых, у них нет полутонов. А взросление — это погружение в серость и мир полутонов, избавляющих от иллюзий.

— Я не хочу уезжать отсюда.

Олег ничего не ответил, лишь удивлялся, что сын чувствует его мысли, поселившиеся несколько недель назад. Откуда он все это знает, словно ясновидящий. Может, детям многое открыто.

Через пару часов пришла Аня с работы. Муж встретил ее, крепко обнял и поцеловал.

— Устала?

— Да не особо, скука на работе. Все только и говорят про политику. Надоело уже.

— Сейчас без этого никуда.

Аня сняла с себя куртку, Олег помог ей. Он любил ухаживать за женой, проявлять внимание, пытаясь сохранить теплоту, какая обычно бывает в самом начале отношений. Их можно было бы назвать идеальной парой. Но даже Адам и Ева не были идеальными, чего уж говорить о нас.

— Поможешь мне приготовить?

Олег соглашался из раза в раз. Никогда не отлынивал от работы, не разделял ее на женскую и мужскую. Если надо приготовить, он сам все может. Его практически невозможно было застать на диване с бутылкой пива в руке и смотрящим футбол или боевик. Аня не могла нарадоваться трудолюбивому и отзывчивому мужу. Еще больше удивляло то, что они уже девятый год вместе, а теплоту, искренность и трепет друг перед другом сохранили.

Молодые хозяйничали на кухне, Леша играл в комнате. Аня рассказывала новости с работы, Олег внимательно слушал, давая жене выговориться. Она была безудержной болтушкой, но не глупой при этом, знала, что и когда можно говорить.

— Кстати, к нам моя мама хочет приехать.

— По-моему, не самое лучшее время для путешествий, — бросил супруг. — У них-то в Хмельницком все спокойно?

— Насколько это возможно да. Она к нам рвется, переживает. А как не переживать? На улицах такое творится.

В этот вечер пришли милиционеры с обыском. Что искали непонятно. Перерыли всю квартиру, без особого энтузиазма, но с нескрываемым презрением. Олег наблюдал за сыном, который спокойно на это смотрел, не капризничал, не плакал и не боялся, будто ждал незнакомцев в форме. Уходя старший лейтенант без неприязни и угрозы сказал:

— Уезжай, «беркут». Жизни тебе здесь не дадут.

За несколько дней семья собрала весь небогатый скарб, упаковала в большие клетчатые сумки. Жена ушла с работы без отработки, так как официально не была оформлена. Он присел на дорожку. Настало время прощаться с этим городом. Олег подозревал, что все так и случиться. Последние несколько дней мужчина с обреченной точностью видел свою судьбу, видел ту колею, на которую его бросает неизвестная сила, называемая роком. Теперь он ничему не удивлялся, беспокоился только за сына и жену. Поэтому знал, что надо ехать домой в Луганск, надо спасти семью от новой волны насилия, которая вот-вот захлестнет эти улицы.

Олег собирался поехать на поезде, удобств там больше и можно нормально отдохнуть. Но Леша сказал:

— Давайте поедем на автобусе. Так быстрей.

— Ты спешишь куда-то?

— Нет. Просто поезд не придет.

Супруги послушались сына и поехали на автобусе. Дорога была легкая, словно усланная перьями диковинных птиц. В душе волнами накатывали спокойствие и уверенность, перемежающиеся с тревогой, отступавшей по мере отдаления от Киева. Он знал, что это только первый этап, самый легкий, последуют другие, потребуются все силы и навыки. Главное — принять свою судьбу. По крайней мере, попытаться. И смириться. Христианство учит нас смирению и терпению, думал Олег.

Они приехали в город детства и юности Олега. Мама радостно встречала.

— Хорошо, что приехали. По хозяйству мне поможете, — улыбалась она, тиская в объятиях внука.

— Конечно, одной трудно справляться.

— Ну ничего, сыновей вырастила — и хорошо. Сейчас и внуками займемся, да, Алешенька?

— Да, бабуля.

* * *

— Мама, у нас есть нечего, — сказал Леша. — Ты приготовь чего-нибудь. А то папа скоро придет, а мы его ничем не угостим.

— Папа придет? — удивилась сонная Аня. — А ты откуда знаешь?

— Чувствую. Устал он очень, на душе у него тяжело.

— Почему тяжело? Что ты такое говоришь?

— Он больше никогда не увидится с двумя своими друзьями.

— Сынок, откуда ты все это знаешь?

Через сорок минут пришел Олег, заросший бородой и усами, в камуфляже, с оружием. Он бросил автомат в темном коридоре, не разуваясь прошел в комнату, поднял на руки сына. От малыша пахло свежестью и хлебом. Крепко прижал к себе. Аня вышла из кухни и обняла обоих.

— Вот выдалась минутка, решил заскочить. Соскучился безумно за вами. Как мама? Как сын? — они вышли на кухню, оставив Лешеньку в комнате.

— Ничего, мы держимся. Воды мало. А крупа, картошка есть.

— Как он это выносит?

Когда в Луганске началась война и Олег решил остаться, Аня и Леша наотрез отказались покидать его. Это очень удивило мужа, ему вообще казалось, что жена не разделяет его взглядов и не поймет. Но она поняла, почему он пошел в ополчение.

— Очень… отрешенно. Не боится ни выстрелов, ни взрывов.

— Это он весь в меня, — засмеялось бородатое лицо Олега.

— Ты ведь тоже замечал, что он иногда говорит странные вещи?

— Что ты имеешь в виду?

— Знаешь, он мне сказал, что ты сегодня придешь. Мы тебя каждый день ждем. Но он уверенно заявил, что ты скоро придешь и тебя надо покормить.

— Да… знаю.

— Тебе тяжело, милый? Что-то случилось? У тебя глаза не такие.

— Ребята погибли.

— Леша мне рассказал.

— Лешка… Чувствует, значит, что-то.

— Олег! Все мы чувствуем! Только он точно говорит.

— Успокойся, что ты нервничаешь?

— Может, потому что война идет!? Я тебя неделями не вижу, не знаю, живой ты или нет! Олег, зачем мы сюда приехали, зачем?

Он резко взял жену за плечи и встряхнул, а потом прижал к себе и начал целовать ее бархатные щеки. Она разревелась, по его лицу тоже текли слезы.

— Потерпи, моя хорошая. Давай я в Россию вас вывезу? Я могу. Денег найду. Собирайся.

— Отстань, мы это уже обсуждали. Мы с тобой. Я просто немного устала, нервы расшатаны.

— У всех нас нервы ни к черту.

Олег присел на пол, а затем и вовсе лег. Леша моментально забрался на него и начал прыгать на животе.

— Сынок, хорош. Ты же уже не маленький, раздавишь папу.

Жена покормила вымотанного супруга. Он похудел и изменился, лицо казалось незнакомым. Только эти глаза, чудесные и редкого цвета глаза, остались прежними. Аня обожала их — они были необычайно светлыми, как небо, в них таились доброта и сила.

— Когда я пошел в ополчение, я не думал, что увижу столько светлых и чистых людей. Мужики воют такие здоровые, сильные, а все равно как дети. Они верят в лучшее. Я с ними просто душой отдыхаю. Выедешь, бывает, на передовую, а там наши ребята сидят, улыбаются. Знают, что их в любой момент могут убить, а они шутят, разговаривают. Это и есть русский дух, который хотят уничтожить.

Аня улыбнулась в ответ.

— Тебе бы побриться, а то в следующий раз не узнаю.

— Было бы время, — горько усмехнулся муж. — Мне пора идти. Боевые позиции они как неверные жены — долго ждать не будут, их всегда норовит занять кто-то другой, — попытался пошутить напоследок Олег, но понял, что зря. У Ани на глазах снова начали появляться соленые капельки.

— С тобой все будет в порядке?

— Да что станется-то? Вы берегите себя. Я за вас переживаю больше всего. Если будут стрелять, ты знаешь куда прятаться.

* * *

Он пригнулся. Автоматы трещали, пули впивались в стены, ломались стекла. Фоном звучали взрывы артиллерийских снарядов. «Наши бьют», — подумал Олег и поменял магазин. А здесь, в поселке, идут бои. «Скоро патроны кончатся и придется в рукопашную идти, — хмуро пронеслось в голове. — У нас раньше кончатся». Дом, в котором они держали позицию, находился сразу за поворотом, широкая дорога вела в осаждаемый город. Задача — не допустить прорыв противника. «Господи, да какой день мы уже держим этот участок. Сколько этих попыток было!» — вздыхал Олег. Конца и края этому не видно.

Противник смог закрепиться в нескольких домах на другом конце улицы. И никак выбить их не получалось. Остается обстреливать друг друга. Олег удивлялся, как эти ветхие хижины могут выдержать всю ярость огня. Единственная защита — старые, покосившиеся еще до войны, дома. Многие пострадали — проломленные ржавые крыши, битый шифер, на осыпающихся стенах копоть. Но они держались. Как и люди.

Жарко на улице, все тело горит, пот льется ручьями. Всюду пыль и грязь, ладони липкие, на зубах чувствуется песок. Вот бы немного воды, чтобы умыться. Но воды нигде нет. Моментами он мог поддаться страху, всего на секунду. Но его выручал опыт и доведенные до автоматизма действия. Олег переместился в угол пустого дома, откуда можно было увидеть позицию противника. Эта часть чужого жилища пострадала больше всего, она подвергалась нещадным обстрелам. Солнце проникало сквозь разбитую стену, просветы делали ее похожей на шахматную доску. Затем ополченец покинул свое убежище и проник в соседний двор, осторожно, пригибаясь, вошел в растерзанное здание. Прицелился и несколько раз выстрелил из импровизированной бойницы. Ушел из одинокого дома. Люди покинули эти здания из-за близкой опасности. Остались жить те, чьи дома были в конце улицы. В часы затишья они осторожно выбирались из укрытий и пытались узнать о положении. А оно было бедственное. Оно было катастрофическое.

Олег прошел по внутренней узкой улочке за домом, даже асфальта здесь не было. Присел, оперся на покосившийся забор, вытер рукою пот и закурил. Перевел дух. Думал о сыне. Думал о том, что у его противников тоже есть сыновья. Прошел дальше по улочке и проверил замаскированную растяжку. Если неприятель попытается обойти с тыла, то очень пожалеет об этом. Вернулся к своим.

Вспомнил о брате, который тоже хотел вступить в ополчение. Олег резко возразил и был непреклонен. Вова не понимал, хотел быть рядом со старшим братом, защищать дом вместе с человеком, который был образцом для него.

— Нет.

— Почему? Ты же решил сражаться! Я тоже сделал свой выбор.

— Нет.

— Да мне плевать на твое мнение! Я все равно стану ополченцем!

— Нет. Я сделаю так, что не станешь.

— Я должен быть рядом с тобой!

— Тебе нечего делать на войне.

— Да почему? Почему?

Олег не сдержал эмоций:

— Да потому что! Кто присмотрит за моим сыном, за женой? Ты разве этого не понимаешь? Может случиться, что угодно. Ты о матери подумал?

— Значит так?.. Значит ты уже распрощался…

— Нет… но это война. И может случиться всякое. У всех своя роль, Владимир, — Олег редко называл брата полным именем. — Своя роль у каждого. И не надо идти против нее. Ты умеешь стрелять? Или у тебя отличное здоровье? Воин — это я, а не ты. Я не хочу, чтобы ты все это видел. Поверь мне. Моя задача — спасать людей, а твоя — их души.

С ним только так и надо разговаривать. Может дойдет наконец. И Вова принял завет брата. Он служил в церкви, давая надежду людям, молясь и прося прощения за грехи всего города, бил в набат, когда летали самолеты.

Олег вспомнил о сыне и начал мысленно с ним разговаривать.

— Ты только с годами поймешь. Когда станешь большим, вырастешь выше, чем я. Ты поймешь, что такое жизнь. Высокопарно звучит. Ты увидишь ее несправедливые стороны, не сможешь с ними смириться. Ты будешь искать ответы. Будешь узнавать про события этой войны в Донбассе спустя двадцать лет. Ты будешь пытаться вспомнить, но память не даст тебе этого сделать. Все твои предчувствия перестанут работать, ведь ты потеряешь связь с отцом. Но приобретешь другую, более сильную связь. Ты узнаешь о героях и злодеях. И тогда ты поймешь, почему твой отец сделал такой выбор. Потому что тоже не смог смириться с несправедливостью, потому что не хотел выступать на стороне злодеев. Мне кажется, ты понимаешь больше меня. Ты сильнее меня уже сейчас, ты веришь сильней, чем я. Ты во всем лучше меня. Именно поэтому я сижу под автоматным огнем, взрывами гранат, ураганом артиллерии спокойно.

Мысли нарушились новой волной стрекотания автоматов. Затихшие залпы вновь раздались, но снаряды приземлялись не вдалеке, а совсем рядом. Они падали и разрывались на широкой улице, пробивали крыши и разносили стены изнутри, невидимые волны ломали ворота и заборы. Стоял грохот, от которого болели уши. Украинские солдаты снова пошли на прорыв.

* * *

Убиваемый город кроваво харкал. Казалось, что конец уже близок. Олег пришел к любимой жене и сыну прощаться.

— Аня, я тебя всегда искренне любил. И буду любить… У меня осталось всего 50 человек. И мы не сможем удержать свои позиции. Эта ночь будет последней. Скорее всего, я не вернусь. Завтра утром украинская армия войдет в Луганск.

И он ушел погибать.

Она видела все размыто из-за бесконечно льющихся слез. Шепот разносил по дому тихую молитву.

Вечером услышала долгий гул и, вытерев глаза, подошла посмотреть в окно. По дорогам ехали танки. Мрачные и величественные, грозные и сильные, со смертельно опасными пушками и надежной броней. Они ехали спасать ее мужа.

Наутро враги не вошли в город, они начали панически отступать. Так был спасен Луганск.

* * *

— Я так рада, что ты теперь чаще бываешь дома, — Аня готовила чай.

— Давай с лимоном. Он очень полезен.

— Да, конечно.

Интенсивные обстрелы затихли. Луганск еще бомбили, но не так яростно. Во время так называемого перемирия стрелять во всю силу нельзя. Так чуть-чуть. Но люди вздохнули немного спокойней.

— Все закончилось?

— Жаль, но нет.

— Ну ничего. Главное, что ты с нами.

— Володька приходил?

— Каждый день приходил, играл с Лешенькой, помогал по дому… Как хорошо, что ты теперь дома. Мы все вместе. С тобой все в порядке? Олег? Олег?

— Да… просто засмотрелся. Знаешь, так бывает. Смотришь в одну точку и ничего другого не видишь, не слышишь, — и после молчания добавил. — Я начал икону писать. Хотел Богоматерь изобразить, а получается Иисус. И, знаешь, лицо такое необычное. Суровое очень, грозное. Скорбное. Как-то даже не по себе… Пойду немного посплю.

Но Лешка не дал поспать. Папа задремал, но сон его был неспокойный, он постоянно вздрагивал, будто бы слышал громкие звуки, тело дрожало. Во сне Олег видел картины, которые хотел бы забыть. Ведь это не воображение игралось, не мозг выкидывал свои странные штуки — это пережитое, прочувствованное и страшное. Это не должно выходить за пределы сна, но к сожалению… Сын увидел, как по телу отца пошли мурашки, волосы вздыбились, как шерсть у кота, Олег начал неразборчиво бормотать. Леша сидел в стороне и вдруг подпрыгнул и плюхнулся на грудь своему папе. Реакция мужчины не заставила долго ждать — он правой рукой прижал мальчика в захвате, но моментально опомнился и отпустил вовремя, чтобы сын не напугался, а подумал, что папа играет. Через мгновение Олег полностью пришел в себя, Леша скакал на нем, бил кулачками в грудь, изображал драку. Ну и хорошо.

Вышел покурить во двор дома своей матери, где они все жили сейчас. Ему хотелось прогуляться, он закрыл за собой на ключ зеленые свежевыкрашенные ворота и побрел по улице. Осенний приятный запах, шуршащие листья под ногами, мягкая сыроватая земля, легкая прохлада от порывов ветра. Он брел мимо домов, знакомых ему с детства. Домик, где жила его первая, еще детская любовь, Люся. Они с мужем уехали задолго до начала войны. Здесь остался старичок-отец. Почему же они его не заберут к себе? Справа остатки от красивых ворот, раньше Петюня каждый год придумывал новые украшения и сам создавал их — то из дерева, то из металла. Смотрелось всегда хорошо, добротно, как раньше на Руси. Покалечило Петюню немного, ну ничего, жив остался. За его домом — еще три, в которых жили старухи. Они были уже старенькие, когда Олег только в школу шел учиться. Умерли в войну, все три. Одни-одинешеньки. Ни от снарядов, просто умерли. Высокие тополя призывно шумели, сбрасывая свои листья: «Приди, зима, приди. Укрой все это безобразие своим очищающим снегом, больно нам смотреть на все это». На электроопорах работают коммунальщики — восстанавливают свет. Слева большой двухэтажный дом, стены обложены декоративным кирпичом, углы черные, ворота красные и вычурные. Только в темной крыше видны две огромные пробоины. Там же сидит Николай Иосифович — богатый человек, имевший кроме шикарного дома два дорогих автомобиля. Никогда его семья ни с кем толком не общалась, вроде как презирали они бедноту, живущую рядом, да и люди о них нелестно отзывались. Летом, в войну, когда воды ни у кого не было, только у Николая Иосифовича была работающая скважина, из которой лилась освещающая и пьянящая холодная влага. Он достал шланг, вывел его за ворота и каждый день к нему даже во время обстрелов приходили люди, чтобы пополнить запасы. Вот так проявляют себя люди, иногда с самой неожиданной стороны. Олег приветственно махнул ему рукой и в ответ получил улыбку от седого сорокалетнего старика, которым стал Иосифович. Дальше по улице, в окружении кустов сирени, стоял дом Федора Семеновича. Вот уж про кого никто не думал, что окажется такой тварью. Падальщик, лазивший по домам погибших и выносивший все ценное. На том и задержал его патруль ополченцев. Олег вовремя вмешался, узнав о ситуации. Спас алчного дурака, ведь учился с сыном Федора Семеновича. А когда забирал, то ничего не сказал, только посмотрел на него своими светлыми грозовыми глазами, и тот все понял. Сидит сейчас дома, носа не высовывает.

Олегу очень хотелось спасти их всех, именно ради людей он взял в руки оружие. Не ради той власти, которое оно дает. Ради людей, ради жизни. «Господи! Какая чушь, почему именно так!? Почему оружие надо брать именно во имя жизни!? Это же взаимоисключающие вещи! Простое правило: если не ты, то тебя? Но… а как же Сын Твой? Как стать хотя бы чуть-чуть похожими на Него? Можно ли оставаться любимыми Тобой, держа в руках автоматы?» — проносилось в голове у православного солдата.

— Папа, тебе придется скоро уйти.

— Это плохо.

— Гром будет греметь с новой силой.

* * *

Перемирие можно заключить сто раз, и столько же раз его нарушить. По большому счету, мировой общественности плевать на то, что происходит у аборигенов. И самая серьезная проблема в том, что аборигены не против оставаться ими. Хоть усиленно пытаются доказать обратное. Но славяне всегда будут варварами и дикарями на страницах их журналов и газет. На самом же деле различий между русским, бразильцем, американцем, японцем, филиппинцем и другими мало. Люди переживают и желают приблизительного одного и того же. Различия только в культуре, религии и истории. И Донбасс — это наша история.

В конце января ситуация на фронте обострилась с новой силой. Мощные перестрелки возобновились, тяжелые орудия палили с накопившейся за время яростью. Война снова крутила свои жернова, народ снова затянул пояса. Руководство народных республик подготовило масштабную операцию — штурм Дебальцева совместными силами. Населенный пункт был важным связующим звеном между двумя главными городами Донбасса. Образовался клин, который разделял республики. И ополченцы решили выбить оттуда неприятеля, чтобы помешать украинским батальонам атаковать Донецк с этого плацдарма.

Поселок Чернухино был довольно большим, он подвергся артиллерийским налетам. Чернухино расположилось восточнее Дебальцева и было совсем рядом с городком. Чтобы закрыть образовавшийся котел и не дать ВСУ выйти из окружения, требовалось занять этот пункт. Делали это ополченцы из Луганска. Обороняющиеся военные обсыпали поселок взрывным дождем, не давая ополченцам подойти. Многие жители сумели покинуть свои дома, другие оставались заложниками обстоятельств, не имея возможности выйти из подвала, потому что на улицах бушевала огненная смерть. Страдали люди, стирались с лица земли здания, мучилась земля.

Олег руководил отрядом. Они уже заняли несколько улиц, закреплялись, находясь под непрерывным огнем вражеской артиллерии. «Какое небо торжественное», — взглянул он на светло-серое покрывало над головой. Руки грела кружка чая. Землю укрыл тонкий слой снега, мороз щипал ноздри, пар шел изо рта. Но холодно не было, внутри Олег был весь мокрый от работы. Он присел на корточки передохнуть и покурить. Несколько человек, местных, недалеко разбирали завалы. Выстрелы затихли.

— Так, выводи. Повели их.

Эвакуировали тех, кто остался. Под прикрытием вели их по улицам подальше от своих и вражеских позиций.

Снова усиленно начали стрелять, мины падали на соседнюю улицу, разнося деревянные и железные заборы, расщепляя камни, врываясь в землю. Отряд после перекура пошел вглубь поселка, прочесывая улицы и дома. Требуется выиграть время, чтобы люди спокойно вышли, оттянуть внимание на себя. Они осторожно двигались, делали залпы из ручных гранатометов, и быстро шли дальше. Украинские солдаты открывали ответный огонь, но ополченцев там уже не было. На широкой аллеи, по бокам которой почти не было домов, только стволы одиноких деревьев и какое-то здание, по отряду открыли огонь. Бронетранспортер встал и запылал после попадания вражеского бронебойного заряда. Стреляли с двух противоположных сторон. Олег моментально упал на промерзшую землю и откатился подальше от БТРа. Секунду оглядевшись, начал вести огонь по дому, сделанному из добротного красного кирпича, — оттуда стреляли по ним.

— Отходим, назад!

Но клещи засады прочно ухватили их. По ополченцам начали стрелять с еще одного дома. Летели гранаты, раздавались взрывы. Олега оглушило, но он контролировал свое тело, не давая страху с собой справиться. Отполз в сторону, ближе к деревьям и канаве. Перезарядил автомат. «Нет, не справиться», — подумал он. Его бойцы лежали на земле, орошая ее красной кровью, бронемашина горела, беспощадно расстреливали из домов. Несколько бойцов отряда смогли отойти вправо, перебраться через кирпичные стены. Олег продолжал отстреливаться, пытаясь дать возможность отойти товарищам. Еще раз поменял рожок… Взрыв подкинул его тело, переворачивая на спину. Руки раскинулись, автомат выпал. Мужчина тяжело дышал, понимая, что это его последние вздохи. Хотел ответить, достать гранату и кинуть, взять автомат и выстрелить, но силы утекали из тела. Последние его мысли были о сыне. «Леша, Лешенька, держись, я всегда буду с тобой».

* * *

— Я чувствую, с папой что-то случилось, — говорил сын. Он неспокойно метался по дому, напоминая птицу, отчаянно пытавшуюся вырваться из клетки. — Он давно не приходил. Давно не звонил.

— Да с ним все хорошо, — неубедительно дрожащими губами говорила Аня. Если бы сын посмотрел на нее, то понял, что она врет. Но он бегал от окон к дверям и не смотрел на маму.

Несколько дней назад сослуживцы сообщили, что Олега больше нет. Бабушка и мама не показывали перед Лешей своих эмоций, рвали себе душу, но изо всех сил показывали, что все хорошо. Лишь бы мальчик не догадался. Но ему не требовались слова, чтобы узнать. Он просто перестал чувствовать свою связь с отцом.

Спустя время Аня все-таки сообщила сыну о гибели папы. Он странно воспринял эту новость, будто уже знал ее. Всего лишь стал на колени, сложил ладони, начал молиться и сказал ей:

— И ты молись, чтобы папа воскрес.