Пока судьба готовила нашим героям новые испытания, они спокойно занимались своими делами, нисколько не подозревая, что над их головами сгустились зловещие тучи.

Воронов пребывал в радостно-возбужденном состоянии: Савелий сдержал слово, которое он дал генералу Богомолову, и выиграл пари. Доктора после упорных переговоров с «прилипчивым» генералом оставили в покое больного и вскоре были вынуждены признать, что его дела быстро пошли на поправку. Савелия готовили к выписке, правда, с оговоркой: «соблюдать домашний режим и не переутомляться».

Прямо из больницы майор поспешил сообщить эту новость генералу Богомолову, и тот был настолько удивлен, что попросил Воронова пригласить к телефону лечащего врача. Тот заверил, что более не видит причин задерживать больного в стационаре, если он будет соблюдать домашний режим. Когда врач вернул трубку Воронову, он услышал от генерала «поздравляю», сказанное таким тоном, что если бы Андрей не знал Богомолова, то подумал, будто тот огорчен этим известием. Словно подслушав мысли майора, Богомолов сразу же изменил интонацию и весело добавил:

— Ты, майор, не думай, я очень рад! Короче, завтра ты свободен: встречай братишку, машину я выделю, можете пользоваться ей хоть до утра. Повози его по Москве, а может, ему за город захочется. Отдыхайте на полную катушку, а послезавтра к десяти ноль-ноль ко мне в кабинет. Все ясно, майор? — Так точно, товарищ генерал! — в тон ему бодро ответил Воронов.

— Кстати, Говорову можешь не звонить: у него что-то с внучкой приключилось, и он срочно улетел к ней в санаторий.

— Она что, больна чем-то? — удивился Воронов. — А ты разве не знал? У нее врожденный порок сердца, с трудом отходили во время родов… Бедная девочка! С тех пор словно и не живет: по больницам в основном да по санаториям… Обещал позвонить, как только выдастся свободная минутка. Ты Савелию не говори об этом, не нужно ему пока лишних волнений.

— Понял, товарищ генерал! — Воронов вздохнул, прикинув, что придется ему выдумать, если братишка решит повидаться с Батей.

Когда Андрей переговорил с Богомоловым, он вдруг вспомнил о Зелинском, и на душе сразу же потеплело: нужно будет ему позвонить и сообщить приятное известие.

После того как сорвалась их встреча, Воронов выполнил обещание, данное Зелинскому, и они договорились встретиться в пять часов «на нейтральной почве», как сказал прокурор, у «Метрополя». Отвечая на вопрос Воронова, почему не прямо у него дома, он загадочно произнес, что это сюрприз. Когда Воронов в своем лучшем костюме подъехал на такси ко входу в «Метрополь» с огромным букетом роз для супруги Зелинского, предполагая, что им придется идти в ресторан, он увидел одного прокурора. Тот обнял удивленного майора за плечи, посадил к себе в машину и радостно сообщил, что они едут к нему на дачу.

У Воронова было такое выражение лица, что Зелинский, не выдержав, рассмеялся. Он стал расписывать, как супруга второй день готовится к встрече с «почетным гостем», только и говорит, что о Воронове и Савелии.

У Андрея совсем вылетело из памяти имя-отчество жены Зелинского, и он, сколько ни пытался, все никак не мог вспомнить: — Ты знаешь, Саша, Савка тоже вспоминал о… — Он смущенно прервался. — Надо же, стареть начал, что ли? — Зинаида Сергеевна!

— И как я мог забыть? — сокрушался Воронов. — Не переживай, ты же с ней и виделся, по-моему, всего пару раз. Немудрено и забыть, — успокаивал тот. — Так что ты хотел сказать о Савелии?

— О Савелии? Ах да, как только заходил разговор о тебе, он непременно вспоминал Зинаиду Сергеевну и тут на него что-то накатывало: замыкался в себе и мог целый вечер промолчать.

— Видно, зона вспоминалась. Это, брат, тяжелая штука. Зона! Слово-то какое противное! — Он поморщился. — Веришь ли, и мне она часто вспоминается. Казалось бы: они по ту сторону забора, я по эту, а если подумать, то мы тоже жили как подневольные. Конечно, с лагерем не сравнить, но все-таки! Столкнешься с чем-то таким, что душа твоя не принимает, бьешься, бьешься — и все как об стенку горох. Нет, об стенку горох хоть звук издает какой-то, а здесь — как в вату! Никакой отдачи, никакого звука! Мне бы помочь таким, как Савелий, еще нескольким, но не получилось. Он ведь был единственный… Представляешь, единственный! А безвинных… — Он с тяжелым вздохом покачал головой. — Много! Очень много!

Воронов бросил на него быстрый удивленный взгляд.

— Знаю, что ты хочешь сказать, — тут же подхватил он. — Прокурор — и вдруг такое говорит. Да, прокурор! Но я знаю больше, чем другие, и сейчас всеми способами стараюсь помогать тем, кто попал туда по недоразумению или по ошибке. И мне не важно, по чьей ошибке: следователя, судьи или по своей собственной. Можешь мне поверить, что у меня больше, чем у кого-либо, поднадзорных дел. И ты знаешь, я нисколько не жалею, что работал в колонии. Мне это помогло увидеть все как бы изнутри места заключения.

— Ты считаешь, что колония слишком суровое наказание для преступника? — заметил Воронов. — Давай сразу договоримся, — горячо произнес Зелинский. — Есть преступление — и преступление! Украденная буханка хлеба и убийство человека — совершенно разные вещи! Одно убийство может отличаться от другого, несмотря на то, что жизнь убитому все равно не вернешь. Одно дело — хладнокровно разработанное убийство, и совсем другое — совершенное при самообороне. Это абсолютно разные преступления!

— Так суд и относится к ним по-разному, не так ли?

— Так! — согласился прокурор — Но я имею в виду не сроки наказания, само собой разумеется, что они разные. Я имею в виду места, где отбывают наказание. Все сидят в одной и той же зоне. И что получается? — Что?

— Случайно оступившийся человек, осознавший свою вину еще во время следствия, оказывается среди тех, для кого преступные действия — образ жизни. Тех, кого, как говорится, уже ничем не исправишь. Как ты думаешь, что может ожидать оступившегося человека в колонии?

— Вряд ли здесь можно ответить однозначно, — задумчиво проговорил Воронов. — Для этого нужно знать его характер, силу воли…

— Людей, обладающих силой воли, очень мало, а тех, кто мог бы выдержать два, три, тем более четыре года в колонии строгого режима и не сломаться — и того меньше. Вроде справедливо поступая со всеми преступившими закон, общество приговаривает их к лишению свободы, но в конечном счете наказывает само себя. — Не понял…

— Ну как же? Случайно оступившийся человек, отбывая наказание с теми, кто тюрьму считает матерью родной, тоже становится преступником. То есть общество само увеличивает их число. — Так что же делать, всех отпускать, что ли. — Нет, этого я не предлагаю.

— Какой-то замкнутый круг получается: сажать плохо, и не сажать тоже плохо. — Ты правильно заметил: вроде бы замкнутый круг… Но! — Зелинский поднял указательный палец. — Выход есть. Он заключается в дифференцированном подходе не только к личности преступника, не только к характеру преступления, но и к местам отбытия наказания.

— Строить для оступившихся отдельные колонии, когда страна и так нищая? Ты посчитал, сколько потребуется средств для этого?

— В том-то вся и штука, что никаких новых колоний строить не нужно! — устало возразил Зелинский. — Вполне хватит и тех, что у нас имеются. — Опять не понял!

— Я считаю, что деление на общий, усиленный, строгий и особый режимы — давно отжившая система. Почему человека сразу отправляют на строгий режим, если у него уже есть судимость? Приведу пример: подросток совершил глупость и отбыл наказание на «малолетке»; лет через двадцать допустил какую-то провинность, за которую получил срок, и его, заметь, по закону, автоматически отправляют на строгий режим. Нет, я уверен, что это в корне неверно! Мне кажется, что в наше законодательство должны быть внесены существенные изменения, прежде всего в Уголовный кодекс. Но и это не решит проблемы, если в правоохранительные и в судебные органы не придут умные, честные, справедливые работники!

— С каких это пор ты стал фантазером? — с улыбкой удивился Воронов. — Такие работники нужны везде.

— Согласен, но начинать-то нужно именно с органов власти, от которых зависит судьба, а порой и жизнь человека. А фантазером я не стал, я всегда им был, — с грустью сказал Зелинский. — Просто так получалось, что мне много раз приходилось идти на компромисс с самим собой. Сначала в малом, потом в большом, пока я не встретил твоего братишку. Он заставил взглянуть на себя как бы со стороны. Взглянул и ужаснулся: что я делаю? Как живу? Чем живу? Савелий стал для меня своеобразным барометром, что ли. Сначала я к нему придирался, третировал его, а он… — прокурор глубоко вздохнул. — Никогда не забуду его взгляда. В нем не было жалобы, недовольства, страха или презрения. Я увидел в его глазах усталость умного, пожившего человека, который, казалось, говорил мне: «Ну, что тебе, человече, надо от меня? Ты еще так глуп!»

— Да, глаза у Савки… — начал Воронов, но не смог найти определения и лишь добавил: — Иногда так взглянет, что чувствуешь себя полнейшим идиотом.

— Даже не идиотом, а… как бы это сказать, маленьким человеком, который варится в своем мирке. Мне тогда показалось, что я стою рядом со старцеммудрецом, прожившим огромную жизнь, который все видит и все знает: твои достоинства и недостатки, хорошие дела и ошибки, и ты ничего не можешь возразить ему.

— Интересно! — Воронов задумчиво покачал головой. — Ты, Саша, открыл для меня Савку с совершенно неизвестной стороны.

— Никто не может до конца понять человека, разве что Бог, — заметил Зелинский.

— Трудно не согласиться с этим. Но у меня сейчас промелькнула одна мысль: мне кажется, что главные изменения произошли с ним в то время, когда он бежал из плена.

— Из плена? — нахмурился Зелинский. — Я чтото об этом слышал. Ты можешь рассказать поподробнее?

— Почему бы и нет, — улыбнулся с грустным вздохом Воронов, но в этот момент машина остановилась. — Мы что, приехали? — Воронов посмотрел в окно и увидел, что их «Волга» стоит перед зелеными деревянными воротами. — Что, выходим?

— Подожди, — улыбнулся тот и хотел что-то объяснить, но за маленьким окошечком слева от ворот мелькнуло чье-то лицо, и почти сразу же они стали автоматически открываться. Только сейчас Воронов заметил, что ошибся: ворота были не деревянными, а цельнометаллическими, но окрашены под дерево. Перехватив его взгляд, Зелинский смущенно пояснил: — Хотел, чтобы деревянные были, но, оказывается, не положено — техника безопасности, вот и пришлось пойти на компромисс — расписать их под дерево. Дача-то служебная. — Поэтому и охраняется? — Приходится мириться, — вздохнул он. — Ты напрасно смущаешься, Саша, — решительно заявил Воронов. — Время-то какое! А у тебя профессия и должность опасные для жизни. Так что все нормально. — Он хитро подмигнул: — Я бы и сам с удовольствием так жил!

«Волга» въехала внутрь, и ворота сразу же закрылись. Участок был довольно большой, соток шестьдесят. Огромные многолетние сосны росли по всей территории, но был там и довольно внушительный дуб, и три березки, похожие на деревенских сплетниц, сбежавшихся в кучку, чтобы обсудить какую-то новость.

К бревенчатому гаражу вела асфальтовая дорога, единственная на участке. Везде пролегали тропки, но вряд ли в сырые дни здесь было грязно: сосновые иголки, налетевшие с сосен за много лет, образовали мягкий ковер, и под ногами приятно пружинило.

— А это что за строение? — спросил Воронов, кивнув в сторону какого-то домика.

— А это… — Зелинский многозначительно причмокнул губами. — Догадайся!

Воронов машинально потянул носом и тут увидел чуть заметный, поднимающийся кверху белый дымок. — Неужели банька? — обрадовано воскликнул он. — А как же без баньки на даче? — улыбнулся довольный Зелинский. — Ты, выходит, тоже любитель? — Почему тоже?

— Краем уха слышал, что ваш Бешеный — большой любитель.

— Савка не любитель, Савка — профессионал, — поправил Воронов. — Если бы ты хоть разок с ним попарился, то понял, что такое париться по-настоящему. Высший пилотаж! Он к бане готовится как к священнодействию: тщательно выбирает веники, колдует над различными настойками… — Настойками? — удивился Зелинский. — Это еще зачем? Я бы не сказал, что пить и париться — совместимые вещи.

— Да не пить, — рассмеялся Воронов. — Настойки для раскаленных камней. Какой запах он делает в парной! — Андрей восторженно покачал головой. — Это нечто! После его парилки так легко дышится, а тело такое невесомое, что кажется, еще немного — и взлетит.

— Ты так здорово рассказываешь, что и мне захотелось попариться вместе с ним, — с завистью проговорил Зелинский.

— Это с кем тебе захотелось попариться? — раздался за их спиной женский голос.

От неожиданности Воронов даже вздрогнул и быстро повернулся: перед ними стояла довольно крупная миловидная женщина. Она приветливо улыбалась.

— Зинаида Сергеевна, здравствуйте! — радостно воскликнул Воронов, подхватил протянутую руку и поцеловал ее в полупоклоне.

— Какой галантный мужчина! — смущенно сказала она и, чтобы как-то скрыть смущение, шутливо бросила своему мужу: — Вот, Зелинский, учись, как нужно с дамами обращаться.

— Между прочим… — начал он, но его тут же перебила Зинаида Сергеевна:

— Между прочим, ты так и не ответил на мой вопрос: с кем это тебе так хотелось попариться?

— С кем? Никогда не догадаешься! — Он исподтишка подмигнул Андрею.

— А тут и догадываться нечего, — усмехнулась Зинаида Сергеевна, — вероятнее всего, речь идет о Савелии Говоркове.

— От тебя ничего не скроешь. Как это ты догадалась?

— Методом дедукции! — Она напустила на себя важный вид и пояснила этаким менторским тоном: — Все очень просто, дорогой Ватсон! Кого мы видим перед собой? Мы видим перед собой капита… простите майора Воронова, братишку Савелия Говоркова. О ком еще может идти речь, если вы столько времени не виделись? Конечно же о Говоркове! А он — ты мне это сам рассказывал — заядлый парильщик. Так с кем тебе хотелось бы попариться?

— Сдаюсь, уважаемый Холмс! — Зелинский поднял руки вверх. — Сразу видно бывшего майора внутренней службы.

— Еще бы. — Она хитро подмигнула. — Как-никак, а долгие годы проработала помощником министра внутренних дел, который курировал уголовный розыск, другими словами — сыщиков всего Советского Союза.

— Ты нам зубы-то не заговаривай! Люди, можно сказать, с работы, голодные, уставшие, а она тут воспоминаниями потчует. Хороша хозяйка!

— укоризненно проговорил Зелинский и покачал головой. — Как думаешь, Воронов?

— Не по адресу вопрос, — заметил он. — У меня есть правило: в чужой монастырь со своим уставом не хожу. А вдруг у вас заведено так, что перед тем, как сводить в баньку и угостить чем-то, принято сначала угощать разговорами? — Он проговорил это таким серьезным тоном, что Зинаида Сергеевна попалась на удочку и растерянно повернулась к мужу за помощью, но Воронов не выдержал и рассмеялся.

— Да ну вас… обоих! — добавила она, потом шутливо скомандовала:

— Быстренько в дом, переодеваться и в баньку. Все уже готово: веники, квас, пиво, простыни, шапки. — Золотце ты мое!

— Скажешь тоже… Подхалим несчастный! — Было видно, что она сейчас на седьмом небе, ее глаза светились особым светом, какой бывает только у счастливых людей.

Разморенные после парилки, они посидели в предбаннике, потом не спеша оделись и пошли в дом, где их ждал накрытый стол.

— Дорогой Андрюша, вы со своим братишкой всегда самые желанные гости в этом доме! — взволнованно начала Зинаида Сергеевна, когда все наконец уселись за стол. — Мне хочется, чтобы вы знали: здесь никогда не забывают о вас. Как жаль, что обстоятельства мешают нам видеться почаще! Сейчас выпьем за здоровье отсутствующего Савушки, а потом вы нам все расскажете о нем, договорились?

— Естественно! — улыбнулся Воронов, и все с хрустальным звоном соединили бокалы, наполненные шампанским.

— Зинаида Сергеевна, — начал Андрей, когда все выпили, — Чем вызвана ваша печаль?

— Мне кажется, что с Савелием что-то случилось, — после небольшой паузы ответила она. — Это было, но прошло, — улыбнулся Воронов. — Рассказывай, рассказывай, — вмешался Зелинский.

— Ну, если вы оба настаиваете… — Он взглянул на Зинаиду Сергеевну, и та сразу же согласно кивнула головой. — В таком случае, слушайте… Насколько я знаю, вы потеряли из виду Савелия Говоркова, когда его, не без вашей помощи, реабилитировали.

— Несколько позднее! — возразил Зелинский. — Я еще помогал ему снова вернуться в Афганистан. Пришлось Богомолова подключать… — Он с тяжелым вздохом махнул рукой. — Извини, что прервал, продолжай, пожалуйста!

— Я не буду вдаваться в подробности, остановлюсь только на основных жизненно важных моментах. Так вот, судьба распорядилась так, что мы снова служили вместе. Но вернулся он в Афганистан какой-то странный, сначала я даже не совсем понял, что с ним, почему он ищет смерти.

— А сейчас тебе известно? — спросил Зелинский. — Нет, он так и не захотел ничего объяснить. Может, тюрьма, несправедливое обвинение заставили его так измениться?

— Нет, Андрюша, все гораздо проще и сложнее! Если не возражаешь, я смогу тебе многое объяснить и восстановить недостающие звенья. — Буду очень благодарен. — Скажи, он тебе рассказывал о Варваре? — Да, немного, но всякий раз сразу же уходил в себя и ничего уже не слышал вокруг. Что у них случилось? Она что, бросила его, как и Лариса?

— Нет, не бросила… — с грустью проговорил Зелинский чуть ли не шепотом. — Я знал Варю. Она была необыкновенным человеком. Представляешь, когда медведь задрал ее любимого мужа, она ждала ребенка. Родилась девочка, и Варя назвала ее в честь своего погибшего мужа — Егоринкой.

— Так вот почему Савка часто называл это имя! — воскликнул Воронов. — Какое чудесное имя — Егоринка! Журчит, переливается…

— Варя же была из Питера, а приняла решение заменить своего мужа в тайге: он егерем заповедника был. Девочку оставила на первое время у мамы, а сама — одна в тайгу. И вот она натыкается на почти бездыханное тело Савелия, бежавшего из колонии, чтобы отомстить Воланду.

— Да, это я знаю. Но почему он оказался в таком состоянии?

— Бежал он с еще двумя уголовниками, которые были засланы в зону, чтобы отправить его на тот свет. При побеге один погиб, а другой был ранен. Савелий тащил его на себе несколько дней, пока тот не отдал Богу душу.

— Послушай, Саша, у меня такое впечатление, что ты хочешь написать обо всем этом книгу, — улыбнулась Зинаида Сергеевна.

— Эх, если бы я умел это делать, — грустно вздохнул Зелинский. — Это такой богатый и поучительный материал, что грешно было бы оставить его в памяти лишь нескольких людей. Ладно, пошли дальше. Савелий остался один. Без пищи, без оружия, если не считать финки. А до ближайшего населенного пункта сотни километров. Обессилевший от голода и изнурительного скитания по тайге, он решил влезть на дерево, чтобы осмотреться, и сорвался с него, ломая кости и раздирая кожу.

— Видно, тогда он получил шрамы на лице, — покачал головой Воронов. — Ему повезло: на него наткнулась Варя, которая делала обход заповедника. Подобрав его и доставив на свою заимку, она несколько месяцев выхаживала его и наконец поставила на ноги. Мы предприняли все меры, чтобы разыскать беглецов. Первого погибшего мы нашли почти сразу, второго — недели через три-четыре. Савелий исчез, но потом вновь вернулся на заимку к Варе. Постепенно между ними возникло сильное чувство, но нельзя жить нормальной жизнью с человеком, находящимся в бегах. Это они хорошо понимали и приняли решение: он возвращается в колонию, а она будет терпеливо ждать, пока он не отсидит свой срок. Но случилось так, что они столкнулись с посланцами Воланда, которые должны были уничтожить Савелия Часть группы захватила девушку прямо в ее доме и устроила засаду Савелию, пошедшему сдаваться властям, другая пошла по его следу. Савелий расправился с ними, но один из них проговорился, что Варю «порвут на куски». Савелий бросился назад, чтобы спасти свою любимую, но опоздал: бандиты жестоко изнасиловали Варю. Она лишилась не только здоровья, но и ребенка, которого зачала от Савелия. В схватке с бандитами Савелия тяжело ранили, и я отправил его в госпиталь. После выздоровления я сообщил ему о реабилитации и передал последнее письмо Вари.

— Как последнее? Ты же говорил, что он успел спасти ее от смерти!

— Да, успел, но когда она вышла из больницы и вернулась на свою заимку, то покончила с собой, не сумев жить с таким страшным грузом.

— Да, теперь мне понятно его стремление вернуться в Афганистан и найти там свою смерть! — тихо проговорил Воронов. — Примерно за полтора месяца до вывода наших войск Савелий участвовал в выполнении одного секретного задания, но об этом позднее, просто запомните этот факт. С этого задания он вернулся один, остальные погибли, по крайней мере, так считало командование. А вскоре мы с ним попали в такую заваруху, что еле выбрались. Он получил ранение, спасая меня. — Воронов нахмурился, разлил водку по рюмкам. — Я хотел кое-что предложить, но вспомнил, что это второй тост и говорить его должен хозяин, а уж третий… — Он вздохнул.

— Не продолжай, Андрюша, в нашей семье третий тост — святой: за погибших «афганцев»! — вздохнула Зинаида Сергеевна, потом повернулась к мужу: — Говори, Саша!

— А что тут говорить: за самую прекрасную из дам! За тебя, милая!

— Да ладно тебе, — засмущалась Зинаида Сергеевна.

— От всей души присоединяюсь! — воскликнул Воронов и подошел к ней, чтобы чокнуться, но тут Зинаида Сергеевна вдруг встала и поцеловала его в щеку: — Спасибо, Андрюша!

— Ну вот, тост говорю я, а поцелуи достаются ему, — с шутливой ревностью произнес Зелинский.

— И тебе достанется, милый! — Она быстро подошла к нему и поцеловала его в губы.

Они выпили, и Воронов сразу же наполнил рюмки. Все встали.

— Ребята, вы лежите в земле, а мы остались в живых. Мы всегда будем помнить о вас! Спите спокойно, пусть земля будет вам пухом! — с тихой грустью проговорил Воронов, и все выпили, не чокаясь. Немного помолчав, сели, и он продолжил: — Тащу я его, значит, на себе к месту прилета «вертушки», а потом показалось, что сбился с пути. Оставляю ему автомат, а сам отправляюсь в разведку. Спустился метров на сорок вниз и слышу какой-то подозрительный шум, поворачиваюсь, а Савелий взят в кольцо несколькими «духами». Бросаюсь к нему на помощь, но… — Он с болью поморщился, словно заново пережил то, что произошло с ним.

— Но срываюсь вниз… Очнулся через несколько часов, доковылял до того места, где его оставил, а там, кроме следов крови, ничего нет. То ли убили, то ли в плен взяли, поди узнай! Думал, что он погиб, а через два года встречаюсь с ним на одной мафиозной базе.

— Этот эпизод можешь опустить: мы с Зиночкой довольно подробно знаем о вашей с Савелием эпопее с подземной базой, — улыбнулся Зелинский. — Богомолов? — догадался Андрей. — Да, Богомолов. Расскажи-ка лучше, что произошло с Савелием после того, как он попал в плен.

— О, это достойно целого романа, — усмехнулся Воронов. — Представляете, в воздухе он, тяжело раненный, умудрился захватить «вертушку»! Если бы он был в порядке, то на ней бы и вернулся к своим. Но она рухнула в воду. Савелию удалось чудом выплыть, как он добрался до берега, не помнит: очнулся через много дней среди каких-то монахов.

— Слава Богу! — воскликнула Зинаида Сергеевна. — Как же его испытывает судьба на прочность! На его теле, видно, живого места нет. Хорошо еще, что Бог всякий раз посылает ему хороших людей.

— Да, именно там Савелий и нашел Учителя, который сумел достучаться до самых глубин его сердца, передать ему то, что дается только самым лучшим ученикам. Около двух лет он провел среди этих монахов, закаляя Волю, Дух и Веру. Учитель допустил его до обряда Посвящения. Я плохо понимаю, что это такое, но скажу так, как понял. Когда пройден курс ученика, Учитель принимает решение, и ученик как бы сам становится учителем. Так у Савки появился на руке знак удлиненного ромба — знак Посвящения. Он научился такому, что даже мне, повидавшему кое-что, плохо верится в это.

— Фантастика! — недоверчиво воскликнула Зинаида Сергеевна. — Извини, Андрюша, а что ты видел такого, что тебе до сих пор кажется неправдоподобным?

— Ну то, что он может вырвать у человека сердце, пробив грудь голой рукой!

— Жуть! Когда мне Саша рассказал об этом, я целую ночь не могла заснуть: все кошмары мерещились, — призналась хозяйка.

— А вы можете представить, что Савка, вырвав у человека сердце, потом поводил над телом рукой и закрыл рану?

— Когда Богомолов рассказал мне об этом, у меня волосы на голове зашевелились. Честное слово. Но я до сих пор в это не верю! — твердо сказал Зелинский. — Но это происходило на моих глазах. Он и мне заживил рану. — Воронов встал, расстегнул рубашку и обнажил грудь: — Вот сюда меня ранили из автомата! Вы видите какой-нибудь шрам, отметину? Нет? Как он это сделал? А шут его знает! Порой кажется, что мне это все приснилось. Не было ранения, не было того, что делал Савелий. — Он покачал головой и вдруг ударил себе в грудь: — Да было, черт меня побери! Было!

— Но почему же он не может убрать свои шрамы? — спросил Зелинский.

— Видно, себе не может, только другим. Хотя… не знаю. Как-нибудь спрошу его об этом. Если захочет, расскажет…

— Ты знаешь, Саша, после того как ты мне рассказал о способностях Савелия, я стала интересоваться специальной литературой и вычитала, что люди, обладающие уникальным даром лечить других, не могут напрямую использовать его по отношению к себе, только через другого человека, который служит для отражения этих способностей.

— Вроде зеркала, что ли? — усмехнулся Зелинский. — Напрасно усмехаетесь, товарищ Зелинский, — укоризненно заметила Зинаида Сергеевна. — Допустим, что ты не поверил Богомолову, что врач, произведя вскрытие убитого… кажется, Четвертого, так ты говорил?

— Да, Зинаида Сергеевна, именно Четвертого он убил, вырвав из его груди сердце. Так было вскрытие? — переспросил Воронов.

— Ну да. К сожалению, все им казалось таким неправдоподобным, что они не пригласили на вскрытие специалистов, а потом было поздно: доказать, что сердце было вырвано, а потом рану заживили без швов, оказалось невозможным.

— Да, в такое просто невозможно поверить, — заметил Зелинский.

— Ты не поверил Богомолову, это точно, но сейчас перед тобой сидит человек, который видел все это собственными глазами, и что — ты снова не веришь?

— Даже и не знаю, что сказать, — смущенно ответил Зелинский, словно не желая обижать гостя.

— Ничего страшного. Это все действительно звучит фантастически, — улыбнулся Андрей. — А что вы скажете о способности Савелия читать мысли? Или видеть в абсолютной темноте?

— Ну, это хоть как-то можно попытаться объяснить… — неуверенно начал Зелинский. — Вряд ли он читает мысли, просто угадывает их, а видит в темноте… Просто ощущает тепло человека. Скорее всего, обладает обостренной чувствительностью.

— Может быть, может быть, — задумчиво повторил Воронов. — Как все-таки мы еще мало знаем о самих себе. Мы словно слепые котята тычемся, набиваем себе шишки, пока не натыкаемся на что-то такое, что заставляет нас воскликнуть: «Господи, как это оказывается все просто! И почему мы до этого не додумались раньше?» Но мы немного отвлеклись…

— Да-да, слушаем! — с интересом воскликнула Зинаида Сергеевна.

— Мы остановились на том, что Савелий стал Посвященным. Учитель отпустил его в мир, но у него не было документов, средств к существованию и он, шатаясь по заграницам, перебивался случайной работой, пока не встретил некоего Григория Марковича, который, представившись сотрудником КГБ, помог ему вернуться на родину.

— Судя по твоей интонации, он никакой не сотрудник КГБ, я прав? — спросил Зелинский.

— Да, ты действительно прав: этот Григорий Маркович входил в одну из структур российской мафии, а руководил ею, точнее сказать руководит, тоже русский, находящийся за границей. А дальше вы знаете, что произошло. Поэтому вернемся к эпизоду, связанному с секретным заданием, о котором я говорил выше. Сейчас об этом задании снова вспомнили: оказывается, в тех контейнерах находится очень важный для нашей страны груз.

— И, как я догадываюсь, наш Савелий должен отправиться на его поиски, как единственный, оставшийся в живых, участник той секретной миссии. Но я никак не могу понять: каким концом здесь завязан Бондарь, которого затребовало ваше ведомство на таких странных условиях?

— Сейчас все поймете, — заверил Воронов. — Наш Савелий после истории с подземной базой в Казахстане попал в очень сложное положение.

— Что стало для него обычным делом, — усмехнулся Зелинский.

— Случайный взрыв на его лестничной площадке привел к тому, что он потерял память и долгие недели не знал, кто он, откуда и как его зовут. Однажды ему пришлось применить свое умение драться, и на него начала охотиться одна преступная группировка. Она хотела заставить Савелия выступать за их команду в подпольных поединках по кикбоксингу. На этих состязаниях проводятся тотализаторы, делаются большие ставки. Шантажируя Савелия, они добились своего и заставили его участвовать в смертельных поединках. Он не подозревал, что его разыскивает одна зарубежная организация, которая вынесла ему приговор. Мы почти одновременно с ними отыскали Савелия, но… — Он грустно вздохнул: — Предугадать все невозможно. Савелий был тяжело ранен, и его в бессознательном состоянии выкрали из больницы.

— Выкрали? Но куда же вы смотрели? — возмущенно вскочил на ноги Зелинский. — Или снова надеялись на авось?

— Вот именно! — кивнул Воронов. — Как бы там ни было, Савелий был похищен. А вскоре к нам позвонил некто и предложил обменять его на уголовника Бондаря.

— Ничего не понимаю, — нахмурилась Зинаида Сергеевна и взглянула на мужа: — Ты же говорил, что этот Бондарь — мелкий валютчик. Если так, то почему столько трудов понадобилось для его освобождения?

— Вы попали в самое яблочко, Зинаида Сергеевна, — подхватил Воронов. — Пришедший к нам посредник заявил, что Савелий очень ценный для страны человек, потому что он — свидетель захоронения контейнеров.

— Это становится интересным. Выходит, что это секретное задание было не таким уж секретным, если о нем знает кто-то еще.

— Возникает вопрос: почему они решаются на такой риск ради какого-то Бондаря? Вариантов может быть два: либо это «авторитет» в криминальной среде, либо…

— Либо он имеет какое-то отношение к тем контейнерам! — договорила за него Зинаида Сергеевна.

— Браво! — улыбнулся Воронов. — Бондарь действительно второй из оставшихся в живых участников той экспедиции. Его опознал Савелий. Скорее всего, те люди тоже хотели принять участие в поисках и поэтому поставили на Бондаря. Сейчас Савелий находится под наблюдением отличных медиков и под надежной охраной. Он просил передать вам самый теплый привет и обещал, что, как только сможет ходить, сразу вас навестит.

— Боже, сколько же пришлось пережить этому мальчику и сколько еще предстоит, — горестно прошептала Зинаида Сергеевна. — Храни его Господь!

— До сих пор не могу простить себе, что не сразу разглядел его и некоторое время даже издевался над ним! — Зелинский с болью поморщился и взглянул на жену: — А вот ты сразу что-то почувствовала: сколько раз пыталась меня образумить, а я — ни в какую, пока ты не догадалась ткнуть меня носом в его дело. Именно тогда, узнав, что он бывший «афганец», я впервые всерьез задумался и стал приглядываться к нему, но времени оставалось немного: разуверившись в справедливости, он ушел в побег… Остается только удивляться, сколько заложено в человеке нравственной и физической силы! Давайте поднимем тост за Человека! Человека с большой буквы!

На следующий день они вместе вернулись в Москву и поспешили к себе на работу. И вот наступил день, когда Воронов узнал о том, что Савелий выписывается из больницы. Он позвонил Зелинскому. Эта весть настолько обрадовала прокурора, что он готов был бросить все дела и поспешить в больницу. Воронову с трудом удалось остановить этот напор, пообещав завтра же приехать с Савелием на дачу.

Когда Андрей положил трубку, он вдруг подумал, что дал опрометчивое обещание: вряд ли Савка захочет в первый же день после больницы покинуть Наташу. Но следующая мысль вселила надежду: а если попытаться уговорить Наташу присоединиться к компании? Не откладывая дело в долгий ящик, Воронов набрал номер ее телефона.

— Наташа? Добрый день, это Воронов… Вы уже знаете приятную новость?

— А как же! — радостно воскликнула девушка. — Боюсь, что не смогу уснуть до самого утра.

— Наташа, вы обговаривали с Савелием планы на завтрашний день?

— Ничего конкретного мы не намечали, а что? — В ее тоне вдруг появились тревожные нотки.

— Не беспокойтесь, Наташа, ничего не случилось, — заверил он девушку. — Просто есть предложение: один общий приятель, с которым Савка не виделся много лет, приглашает нас к себе на дачу. — Кто это?

— Возможно, что Савка рассказывал вам о нем… Это Александр Зелинский. — Зелинский?! — воскликнула вдруг Наташа. — Вы его знаете?

— Да, немножко, — усмехнулась она. — Это мой дядя, родной брат отца! — Она вдруг звонко рассмеялась: — Какое совпадение! А он ни разу не упоминал о Савелии.

— А разве он много рассказывал вам о своей работе в колонии?

— Да, вы правы, об этом он вообще старается не говорить… Подождите, так, значит, Савелий сидел? — А вас это пугает?

— Пугает? Что вы, Андрей! — искренне возразила Наташа. — Просто удивляет, что он молчал…

— Собственно, там и говорить-то не о чем… Его подставили, посадили, потом разобрались и реабилитировали.

— И сколько он там мучился? — Около года…

— Видите! Около года! У вас все так просто получается: «подставили, посадили, разобрались, реабилитировали» а человек целый год провел ни за что в колонии. Представляю, сколько ему пришлось там вынести. Бедный мой Савушка! — Она вдруг всхлипнула.

— Наташа, все уже позади… — попытался он успокоить девушку.

— Да, позади, но все равно ему пришлось пройти через все это, и вряд ли пройденное способствовало его здоровью, не так ли? — В ее голосе слышалось раздражение.

— Конечно же вы правы, Наташа. Но что касается здоровья Савелия, могу вас заверить, что он с честью выдержал это испытание и вышел из него еще более закаленным. Теперь он снова готов действовать! — Андрей старался перевести все в шутку, но вдруг понял, что последние слова прозвучали несколько двусмысленно.

Почувствовала это и Наташа и с тревогой спросила: — Вы хотите сказать, что Савелия ожидают новые испытания?

— С чего это вы взяли? Я так, в общем… — не очень убедительно пояснил он и даже попытался усмехнуться.

— Вот что, Андрей, не нужно со мною ловчить, — серьезным тоном заявила девушка. — Я прошу вас сказать мне правду.

— Давайте поступим следующим образом: завтра встретим Савелия, поедем к вашему дядюшке Зелинскому на дачу и там обо всем поговорим.

— Хорошо! — после долгой паузы согласилась Наташа. — Но завтра я не потерплю никаких отговорок, — добавила она решительно. — Никаких!

Положив трубку, Воронов облегченно вздохнул, радуясь, что удалось избежать продолжения опасной темы. А завтра? Завтра будет видно. Во всяком случае, Воронов понял одно: эта решительная девушка так любит Савелия, что провести себя она не позволит. Это надо же такому случиться: Зелинский является Наташе родным дядей! Воистину, пути Господни неисповедимы!