Наверное, никогда еще Вася Фалалеев, он же Кактус, не выглядел столь обескураженно и растерянно, как сейчас. Сидя в небольшой комнатке загородного коттеджа, штаб–квартире сабуровских, он то и дело поправлял окровавленную повязку на руке и бросал недоуменные взгляды то на Шмаля, то на Лютого, пытаясь все же скрыть обуревавшие его чувства.

Шмаль был деморализован произошедшим полностью: то ли он до сих пор переживал перипетии покушения, то ли не верил в свое чудесное спасение. Взгляд Артемьева блуждал, руки не находили себе места: Шмаль то обхватывал ими колени, то вытирал потные ладони о брюки, то принимался рассматривать свои толстые пальцы с тупыми обломками ногтей, заросшими пленкой серой кожи.

Лютый же, наоборот, выглядел предельно спокойным. Словно ничего необыкновенного не произошло, словно все так и должно было случиться. Так выглядит шахматист, знающий наперед все возможные ходы противника и спокойно ожидающий, когда очередной ход будет сделан.

Минут десять Кактус, Шмаль и Нечаев молчали. Первый явно не знал, с чего начать разговор, второй по–прежнему боролся со своими уже запоздалыми страхами, а Максим и вовсе не считал нужным заводить беседу.

Пауза неоправданно затянулась. Наконец Фалалеев с трудом выдавил из себя:

Кто… кто это был?

Наверное, очаковские, — как ни в чем не бывало, ответил Максим. — Вспомни, как ты посылал к ним своих лысых уродов по поводу тех «девяток» из Тольятти. «Давайте, делиться надо, теперь это наша автостоянка…» Говорил я тебе, нельзя так, с наскоку и нагло, по беспределу. Не послушался меня. Из- за твоей наглости и глупости чуть на тот свет не отправились.

Да не о тех я, — произнес Кактус. — А кто нас спас?

Конечно, Лютый понимал, и понимал прекрасно: на месте покушения так вовремя появились люди Прокурора. Видимо, не зря на последней встрече руководитель КР предупредил его о расчетах аналитиков; видимо, не только конкурирующие бандиты контролировали передвижение по городу лидеров сабуровской криминальной группировки. Прокурор, как всегда, был честен: обещание «Мы не оставим вас, Максим Александрович…» оказалось не пустым сотрясением воздуха.

И хотя Нечаев предвидел естественный вопрос Фалалеева, и хотя загодя подготовил достаточно убедительный ответ, он на какое‑то мгновение растерялся. Не так чтобы очень, чуть–чуть, но растерянность эта не укрылась от взгляда порученца.

Менты, — процедил Максим и тут же развил мысль: — Менты это были. Из СОБРа. Специального отряда быстрого реагирования, это которые при РУОПе. Я ведь тебе сто разговорил: главное в общении с ментярами — не жалеть капусты. Две недели назад встречался с одним из их начальников, договорился. Вначале он, как водится, поломался, но потом сдался, когда увидел зелень. Все по закону: мы — бизнесмены, заключили договор на охранные услуги.

Слова Нечаева прозвучали довольно правдоподобно: ни для кого не секрет, что многочисленные милицейские спецназы, все эти ОМОНы, СОБРы да «Алмазы» днем ловят лидеров организованных преступных группировок, а вечером, в свободное от службы время — охраняют тех же самых криминальных лидеров от наемников других криминальных лидеров, и притом целиком на законных основаниях: нехватка бюджетных средств заставляет многие отделы МВД заниматься коммерцией. Впрочем, не всегда успешно: скандальное убийство рядом с Петровкой, 38 курганскими бойцами коптевского авторитета Наума, которого днем и ночью сопровождали бойцы «тюремного» спецназа ГУИНа МВД «Сатурн», — тому подтверждение.

А почему ты нам об этом ничего не сказал? — жестко спросил Кактус.

Да не довелось как‑то, — пожал плечами Нечаев и тут же поймал себя на мысли, что недоверчивый Фалалеев уже провел черту водораздела между собой и Шмалем и им — Лютым.

Можешь нас с теми ментами познакомить? — продолжал гнуть свое Кактус.

Что, тебе так приятно с мусорами общаться? — пошел в наступление Максим. — Не наобщался еще? Слушай, я что‑то не понимаю: ты чем‑то недоволен или мне показалось? А может быть, ты недоволен, что остался жив? Да если б не собровцы, лежал бы ты теперь, дорогой Кактус, в холодильной камере морга с номерочком на ноге и не задавал бы своих дебильных вопросов. Пацаны, я все понимаю, — ощутив, что взял слишком круто, смягчился Лютый, — перенервничали, пострелять пришлось. Чуть не завалили. Выжили, к счастью, кстати, с моей помощью, а вы вроде как мне не доверяете.

Да нет, спасибо тебе, что все предусмотрел, — насилу улыбнулся Кактус, — только никак в толк взять не могу: как это твой СОБР умудрился вовремя появиться? Нас что, все это время ментяры пасли?

Максим понял, что если ему не удастся найти мало–мальски приемлемый ответ, то все существенно осложнится, а операция, задуманная Прокурором, окажется на грани срыва.

Рыжий вызвал, когда мы все из машины посыпались, — быстро нашелся Лютый, назвав погоняло погибшего водителя джипа, у которого уже ничего не спросишь и не проверишь. — О СОБРе лишь я да он знали. А вам я о тех ментах еще потому не говорил, что понимал: пацаны узнают, шугаться начнут: мол, с мусорами работаем, и все такое…

Так ты познакомишь нас с тем ментовским начальником? — не унимался Фалалеев.

Зачем?

Спасибо ему хотим сказать.

А они за «спасибо» не работают. Только за деньги. А капусты я им и так отвалил выше крыши. Ладно, пацаны, вы ведь в сауну хотели? Так отправляйтесь, отдыхайте, расслабляйтесь, ни о чем не думайте. А у меня сегодня еще дела…

Максим, не прощаясь, вышел из комнаты, провожаемый недоуменными взглядами Шмаля и Кактуса.

Есть в уголовном жаргоне понятие, почерпнутое из карточной терминологии, — «рамс», сеть такая игра, немного напоминающая покер. Так вот, «рамсом», как правило, именуют непонятную ситуацию.

Например, выставил, то есть ограбил, вор хату, которая принадлежит серьезному криминальному авторитету, естественно, не зная, чью хату бомбил. Ограбленный авторитет по своим каналам узнал, кто это сделал, и, конечно, потребовал свои вещи обратно. Но грабитель вправе ответить: мол, я вор, таков мой хлеб, мне и Бог велел хаты выставлять, а на твоих манатках не написано, чьи они. Потерпевший настойчиво требует свое, вор — ни в какую. Собирается сходка, и никто не может вынести однозначного решения.

Это и есть «рамс».

Еще пример. Авторитетные воры в законе приметили молодого авторитета, пригласили в гости — прощупать, чем он дышит. Сделали несколько комплиментов, назвали «братом», а неопытный молодой человек, не имеющий ни единой «командировки», решил, что к нему сделали «подход», чуть ли не произвели в «положенцы», то есть в кандидаты на высокое звание «вора в законе». Молодой рассказывает об этом своим пацанам, и это доходит до воров. Те деликатно объясняют недавнему гостю его ошибку, получается, что тот врал. По своеобразной бандитской логике, оскорбленный должен завалить обидчиков, но сделать он этого не может — сам вроде виноват.

Это тоже «рамс».

Ситуация, в которой оказались Кактус, Шмаль и Лютый, была классически рамсовой. С одной стороны, слова о «купленных сотрудниках из СОБРа» выглядели достаточно правдоподобно, но, с другой стороны, Фалалеев почему‑то не поверил этим словам. Может быть, его не убедил тон Максима, может быть, насторожили обтекаемые слова о том, что капусты тому ментовскому начальнику отсыпано выше крыши и знакомиться с ним, чтобы сказать «спасибо», нет особой нужды.

Когда Лютый ушел, Кактус, потрогав набухшую кровью повязку на руке, вопросительно уставился на Артемьева.

Ну, что скажешь?

Тот тупо взглянул на собеседника.

Насчет сауны? Может быть, в другой раз, Васек? Не до девок теперь.

Да не о сауне я! Ты поверил тому, что Лютый втирал насчет ментов?

Да какая разница. — Шмаль медленно приходил в себя. — Менты это были, не менты… Лютый прав: главное, что все хорошо закончилось и мы не оказались в морге.

А мне вот кажется, что еще не закончилось, — поморщился Кактус.

Почему?

Потому что кончается на «у». Во–первых, если о СОБРе действительно знал Рыжий, он наверняка бы рассказал об этом и мне. Нормальный пацан, мой человек, я его лет десять как знаю. Во–вторых, что‑то больно быстро они нарисовались.

Артемьев вопросительно взглянул на товарища. Впервые за время беседы в глазах Шмаля мелькнуло нечто, напоминавшее мысль.

Ты чего? Думаешь, Лютый на ментов работает? Вспомни, как он нас тогда выручил, когда мы еще коммерческие киоски бомбили, вспомни, как сегодня утром с уральскими тер… И вообще, если бы не Лютый, мы бы…

Да не о том я, — перебил говорившего Кактус. — Я Лютого ни в чем не обвиняю. Хороший, честный пацан. Просто менты эти мне не понравились.

Тем, что нас выручили?

Да нет…

А чем же?

Слишком быстро они нарисовались. Не понимаешь, что ли? — не унимался тот.

Нет, — честно ответил Артемьев.

Подозрительно все это, вот что. Нет, ты прикинь сам: едем, значит, со стрелки, а нас пытаются замочить какие‑то козлы. Очаковские, коньковские или внуковские — какая разница? Не в этом дело! Главное — что именно завалить. Рыжий, если он действительно знал о СОБРе, — Фалалеев сделал ударение на последних словах, — вызывает ментов. Допустим, — согласно кивнул он. — Но ты это видел? Видел, как он звонит куда‑то?

Не видел, — не очень уверенно ответил тот.

Да что ты вообще видел? — хмыкнул Кактус. — Чуть не обосрался, когда стрелять начали! — вскипел он. — Ничего вспомнить не можешь… А я видел. Никого он не вызывал. На курочку рябу клянусь! Гадом буду!

Точно?

Ну, по крайней мере, я точно не видел, чтобы он куда‑то звонил.

И что с того?

С одной стороны, нас могли запросто завалить. С другой — все обошлось. Лютый говорит: менты купленные. А я почему‑то не верю. Нутром чувствую: что‑то не так. Понимаешь, чувствую! Такой вот рамс получается.

Шмаль почесал в затылке.

И что?

Да ничего, думаю, вот, что делать будем.

А что можно сделать?

Может быть, Петрухе поручить, чтобы он пробил, как оно на самом‑то деле было?

Петруха, он же Вадим Андреевич Петров, подвизался в стане сабуровских едва ли не с самого начала деятельности группировки. Бывший сотрудник 7–го главного управления КГБ, знаменитой «наружки», он был уволен из «органов» по сокращению штатов еще в 1991 году, сразу после августовского путча. В отличие от Лютого, также имевшего кэгэбистское прошлое, Петров никогда не скрывал былой принадлежности к «конторе» — наоборот, навыки, полученные им за время службы в КГБ, лишь придавали Вадиму весомый авторитет.

Петрухе поручались самые щекотливые задания: отследить ушедшего в бега бизнесмена, собрать информацию о лидере конкурирующей группировки, выяснить, действительно ли скурвился кто‑то из пацанов. И не было ни одного задания, с которым бы бывший комитетчик не справился.

А как мы ему скажем? — растерянно спросил Артемьев. — Мол, Лютого вроде как подозреваем, так что давай проследи за ним. Да и Максим тоже не идиот, сразу поймет, чьих это рук дело.

Ну, с Петрухой‑то разговор простой. — Казалось, Фалалеев уже знал, каким будет разговор с бывшим комитетчиком. — Дать ему денег… Ну, штук сорок. Или пятьдесят. А язык за зубами он держать умеет. Давай‑ка я ему сейчас звякну, стрелу ему кину.

Только говорить с ним будешь ты сам, — предусмотрительно заметил Шмаль.

Ссышь, что ли? Хочешь и нашим, и вашим? — неприязненно скривился Кактус. — Да ладно, не бзди, я сам перетру все. А ты просто постоишь и послушаешь — идет?

Встреча с Вадимом Андреевичем была назначена в тот же день спустя несколько часов. Чтобы не вызвать подозрений Лютого и охранников, дежуривших в коттедже, Кактус назначил встречу в небольшом кафе в центре города.

Петруха — мужчина лет сорока пяти — как нельзя лучше соответствовал представлению о классическом «топтуне»: так иногда называли сотрудников 7–го главного управления. Серенькая внешность, удивительно не запоминающиеся черты лица, полное отсутствие особых примет, невыразительный голос, как у телефонного автоответчика.

Выслушав Кактуса, Петров ничуть не удивился: какая разница, за кем следить? Главное, чтобы за это хорошо платили.

Короче, вот тебе как бы аванс. — Шмаль пододвинул бывшему офицеру «наружки» целлофановый пакет. — Тут двадцать штук. Техника у тебя есть — сами видели. Так что давай действуй.

Пакет тут же исчез во внутреннем кармане куртки Вадима Андреевича.

Что я должен делать конкретно?

Попасти Лютого, пробить все его контакты.

Главное — выяснить: контачит он с ментами или нет, — вставил Шмаль и тут же невольно осекся, видимо, убоявшись собственной смелости.

С какими именно? — педантично уточнил Петруха. — В МВД много подразделений.

С любыми. Но главное — с СОБРом, — вступил Кактус.

Предлагаете мне заняться «прослушкой» их офиса на Шаболовке? — чуть заметно удивился бывший сотрудник КГБ. — Бесполезно, уже пробовали. У них там везде сканеры на «жучки», хрен получится.

Да я не о Шаболовке говорю, а о Максиме, — досадливо поморщился Кактус. — И вообще, прощупай его биографию, нет ли чего…

Например?

Ком… компор…

Компрометирующего? — догадался Петров.

Вот–вот, — обрадовался Фалалеев. — Корпоментирующего, — так и не выговорил он правильно.

Сколько вы даете мне времени? — профессионально поинтересовался бывший комитетчик.

Ну… где‑то месяц. Может быть, полтора, два–три. Как считаешь, хватит?

За два месяца можно собрать компромат хоть на директора ФСБ, — последовал ответ. — Тем более за такие деньги. Компромат хорош уже тем, что при желании его можно накопать на кого угодно, даже на святого Петра. Так на что прежде всего обратить внимание? Кроме возможных контактов с сотрудниками СОБРа, конечно.

Сам думай! — зло бросил Кактус. — За это ты и получаешь такие бабки!

Спустя полчаса Фалалеев и Артемьев сидели в салоне машины.

Ну, что скажешь? — заведя двигатель, поинтересовался Кактус.

А что я должен сказать?

Умный человек Петруха, не даром в «конторе» работал, — оценил Кактус. — Классно он насчет этого корпомата сказал. Видишь, на каждого можно накопать, даже на святого Петю, если надо.

И на тебя?

Фалалеев явно не ожидал реакции–перевертыша и потому сделал вид, что не расслышал.

А зачем тебе все это надо? Неужели только в том СОБРе дело?

Послушай, — Кактус неожиданно понизил голос до доверительного шепота, — а если мои подозрения подтвердятся…

В смысле?

В смысле, если Лютый действительно с ментами дружбу водит. Если он ссучился? Что тогда делать будем, а?

Я и не думал об этом, — передернул плечами Шмаль.

А ты подумай.

Ну, тогда надо будет его как‑нибудь того… — Артемьев выразительно провел ребром ладони по своей шее. — Убрать в смысле. Только без шума.

Кактус улыбнулся, не скрывая самодовольной надменности.

Правильно мыслишь. А потом?

А что потом?

Кто у нас старшим‑то будет?

Ты, наверное. А больше‑то и некому.

Вот–вот. Некому. Нравится мне ход твоих мыслей, Колян. Нравится. Вот увидишь, со мной все по–другому будет.

Последняя фраза прозвучала так, словно Кактус уже знал: ликвидация Нечаева за «ссученность» — дело решенное или почти решенное.

Примерно в то самое время, когда Кактус поручал Петрухе тайно пробить Лютого, в типовой двухкомнатной квартире московского микрорайона Бутово происходила беседа, имевшая к неудавшемуся покушению самое непосредственное отношение.

В комнате было накурено. Табачный дым стелился под потолком густыми слоями, но собравшимся было не до этого — слишком серьезный повод привел сюда, на съемную квартиру, лидеров коньковских и очаковских бандитов.

Кто это был? — Бригадир коньковских — атлетического сложения мужчина с фиолетовыми наколками на пальцах и кроваво–алым следом ожога на подбородке — вопросительно обвел взглядом собравшихся.

Вроде бы как менты, — бросил неуверенно кто‑то из очаковских.

Коньковский, словно не расслышав этой реплики, продолжал, с огромным трудом сдерживая раздражение:

Ведь все сто раз оговорили: ваши из‑за фургона стреляют, наши — с крыши. На место выезжали, все осмотрели, все прикинули: и маршрут, и время… «Итальянку», мину эту итальянскую, в люк заложили. «Зил» с пацанами вовремя подогнали. И деться‑то тем гондонам было некуда. Еще бы пару минут, и всех их завалили бы на хер!

У нас трое убитых и один раненый, в «Склиф» отвезли, — вздохнул старшой очаковских, невысокий мужчина со злыми кабаньими глазками.

А у нас четыре трупа.

Итоги неудавшегося покушения были неутешительными, и это насторожило недавних конкурентов, заключивших между собой временный союз. В том, что на место перестрелки прибыли менты, ни у кого сомнения не было. Но очаковские решили, что мусора нарисовались с подачи коньковских, те же в свою очередь грешили на очаковских.

Мда, такой вот рамс получается, — вздохнул обладатель кроваво–красного ожога.

И не говори… Кто же знал, что у них менты куплены?

Не нравится мне все это, — поджал губы коньковский. В интонациям его сквозило явное недоверие к союзникам.

Думаешь, нам нравится? Подставили и нас, и вас. У нас, что ли, лучше?

Разбор неудавшегося покушения затянулся, получалось, что ликвидировать лидеров сабуровских вообще не представлялось возможным. Все у них, дьяволов, куплено, везде свои люди. Да и удача на их стороне, не говоря уже о милиции.

Такой вот рамс получается, — задумчиво повторил коньковский. — Что делать‑то будем, пацаны?

Посоветоваться бы надо. С каким‑нибудь умным, опытным человеком, — резонно предложил старшой очаковских.

С кем, например?

Понимаешь, брат, тут действительно невыкрутка получается. Сабуровские для всех — как гвоздь в ботинке. И ботинок не выкинуть, и гвоздь вроде бы не виден. А мешает. Мы‑то можем еще хоть час, хоть день прикидывать, что и как, но ни к чему путному не придем. Вот я и подумал: надо бы с каким‑нибудь авторитетным человеком перебазарить. Может быть, он чего насоветует?

С кем?

С кем? А с дядей Лешей. С Коттоном…

При упоминании о Коттоне, Алексее Николаевиче Найденко, одном из самых авторитетных российских законников, на лице коньковского появилось выражение искреннего и неподдельного почтения.

Так ведь он вроде как не при делах. Навроде «прошляка»…

Не «в законе», а в «короне», — вставил кто‑то. — Говорят, где‑то под Ярославлем живет, огурцы–помидоры выращивает.

Какая разница? Главное, что человек он умный, опытный, уважаемый. Так что, пацаны, съездим к нему или как?

А чо, мысль хорошая, — согласно кивнул старшой коньковской бригады. — Я согласен!

Вот и хорошо: на днях состыкуемся и двинем к Коттону.