Максим вылетал в Екатеринбург с тяжелым чувством, как человек, который сделал все, кроме самого главного. Все дни, проведенные на Урале, Лютый не находил себе места, он выглядел мрачным, усталый, заметно нервничал.
И было из‑за чего.
Аудио- и видеозаписи, зафиксировавшие ту встречу с Прокурором на Рязанском шоссе, по–прежнему лежали невесть где мертвым грузом и в любой момент могли всплыть. А это означало гибель самого Нечаева, окончательный захват власти Кактусом и, как результат, неминуемый выход из‑под контроля «короля крыс».
Максим думал об этом на банкете, который закатила в его честь екатеринбургская братва.
Банкет, проходивший в лучшем городском кабаке, полностью соответствовал выработанному десятилетиями бандитскому протоколу: строгая очередность тостов, пожелания взаимного процветания и, естественно, здравицы в честь дорогого и уважаемого Лютого.
Лидерам уральского криминалитета не хотелось ударить перед московскими коллегами лицом в грязь, и потому кроме банальной пьянки–жрачки они предусмотрели и культурно–развлекательную программу: на подиуме, где обычно изголялись кабацкие лабухи, выступал фокусник–лилипут.
Ресторанный зал переливался и сверкал, дробя в тысячах граней хрустальной посуды вспышки огней, рождаемых виртуозным мастерством иллюзиониста. Облаченный в черный фрак лилипут ловко раскручивал свой блестящий цилиндр, и головной убор незаметно превращался в светящийся шар, от которого во все стороны сыпались пронзительносиние искры. Еще поворот — и шар снова превратился в цилиндр, и из него, сердито хлопая крыльями, вылетел роскошный разноцветный петух.
Браво, мелкий! — орали пьяные бандиты. — Давай еще!
А другой петушок, главмент России, у тебя там, часом, не живет? — надрывался в хохоте местный розовощекий мафиози — двухметровый гигант с татуированными пальцами и жизнерадостным лицом дебила.
Нечаев не переставал думать о своих проблемах и в сауне, куда вынужден был пойти: именно там местные гангстеры решили обсудить с москвичами детали дележа доходов от продажи за кордон уральских самоцветов.
В просторной комнате отдыха, обставленной в соответствии с бандитским представлением о роскоши, и происходили официальные переговоры.
«Пристяжь» авторитетов — трое уральских и двое сабуровских — лупили друг друга на полках вениками, плескались в бирюзовой воде бассейна, наливались дорогим спиртным, делились профессиональным опытом в нелегком ремесле «кидалова» и «разводов» да предавались нехитрому блуду с малолетними блядями, выписанными по случаю банной расслабухи.
Шницель, главарь дружественной группировки, выглядел показательно–предупредительным, и только хищное выражение лица и осторожность движений выдавали его напряженность.
Уральский авторитет подливал Нечаеву водки, пододвигал тарелку с богатой закуской, подносил к сигарете зажигалку с таким видом, словно играл с ним в карты, пытаясь прикинуть, какая у партнера на руках сдача, стоит ли поторговаться за прикуп или лучше не рисковать, сказав «пас». Отправляя в рот очередной кусок мяса, бандит низко наклонял над столом свое лицо с острыми чертами и в этот момент напоминал грифа, пожирателя падали.
Екатеринбуржец осторожно гнул свою линию, стараясь выторговать больший процент. Нечаев вроде бы соглашался, выдвигая при этом встречные условия, заведомо неприемлемые, как он знал, для прижимистых екатеринбуржцев.
Согласие было достигнуто лишь через три с половиной часа, и Шницель, не проигравший, но и не выигравший, оставшийся, так сказать, при своих, поднялся и, сделав вид, что очень доволен результатами переговоров, кивнул в сторону двери.
— Пошли, у меня для тебя кое‑что есть.
В смежной комнатке терпеливо дожидалась высокая длинноногая девушка с кукольной физиономией, лет восемнадцати, не больше. Огромные настенные зеркала отразили простыню на полу, острые, торчащие вправо–влево груди, точеную фигурку с осиной талией и алый очень даже рабочий ротик.
Совершенно голая, девушка при появлении мужчин вскочила, прикрывая одной рукой чернеющий треугольник подстриженного лобка, а другой груди, видимо, изображая застенчивость, которая, как известно, во все времена дорогого стоит.
Это тебе, Лютый, от нашей братвы подарок, — прокомментировал Шницель, — «Мисс Екатеринбург» прошлого года, или как там ее. Бери, пользуйся на здоровье. Все, как говорится, оплачено.
Спасибо, братан, — поблагодарил Максим равнодушно и несколько брезгливо, — но как‑нибудь в другой раз. Не люблю блядей, извини.
Это почему же?
Блядь — самый ненадежный человек. — Нечаеву совсем не хотелось трахать эту красивую куклу. Но не оскорблять же отказом братву.
Ненадежный? — коротко хохотнул бандит. — Зато какой приятный! Ну, не хочешь сейчас, мы ее с тобой в Москву отправим. Так братве и скажу, пусть завернут в бумажку, перевяжут ленточками. Хочешь — и этого мелкого забирай с собой. — Шницель бросил пренебрежительный взгляд на фокусника–лилипута, невесть как оказавшегося в сауне. — Денег нам немерено задолжал… Так что пусть отрабатывает. Потом отправишь назад бандеролью, наложенным платежом.
Лилипут, которого бандиты уже под завязку накачали водкой, тихонько спал, уткнувшись мятым детским личиком в тарелку с объедками, и, наверное, видел свои короткие лилипутские сны.
Пробормотав что‑то вроде благодарности, Нечаев двинулся в парилку. Сел на верхнюю полку, обхватил колени руками, смежил веки. А в голове крутилось: «Рязанское шоссе… Прокурор… Записи… Кактус… «король крыс»…» Кровь мерно стучала в висках, и Максиму казалось: еще немного, и голова, как орех, расколется от всех этих мыслей.
Они, проклятые, не давали Максиму покоя и на следующий день по дороге в аэропорт.
Кавалькада навороченных джипов, распугивая встречные автомобили пронзительными клаксонами, стремительно неслась по загородной трассе. За рулем головной машины сидел Шницель, рядом Нечаев, а подаренный сабуровским крошка–иллюзионист, уже вдребодан пьяный, простуженно сопел на заднем сиденье.
Максим, то и дело оборачиваясь и бросая на карлика неприязненные взгляды, неожиданно поймал себя на мысли: скоро уже почти год, как он живет в окружении таких же лилипутов, всех этих кактусов, шмалей, сытых, шницелей и им подобных. Мелкие мысли, мелкие интересы, мелкие желания: трахнуть смазливую самку, похвастаться дорогой покупкой (на зависть остальным), а главное — любой ценой утвердиться во власти над себе подобными. Высшее счастье для всей этой мелюзги — набитое брюхо и удовлетворенная похоть.
И среди этих ничтожных людишек, среди лжи и обмана, интриг и предательства, лицемерия и лести, лакейской униженности и звериной жестокости Максиму приходится жить.
И при этом оставаться самим собой.
Когда‑то, в том незабываемом разговоре, Прокурор, предлагая Лютому стать поводырем «короля крыс», заметил:
«Власть — это, пожалуй, самый сильный наркотик из всех существующих. Так вот, если примете мое предложение, вы ее получите. Почти безраздельную, бесконтрольную власть. Плюс деньги и достойный статус…»
И деньги, и статус, и тем более власть над этим лилипутским миром чуть ли не с первых дней были для Нечаева как кость в горле.
С трудом подавив в себе ненависть и тоску, Лютый поинтересовался:
Долго еще?
Минут тридцать осталось. — Легко обогнав рейсовый автобус, Шницель перестроился вправо и, взглянув в зеркальце заднего вида на двигавшиеся за ними джипы, продолжил с напряженной полуулыбкой: — Мы, братан, обо всем позаботились. Проведем вас через депутатский зал, чтобы не смотреть на слесарей с «Уралмаша» да колхозниц.
В аэропорт приехали, когда начало смеркаться.
Как и обещал уральский авторитет, депутатский зал гостеприимно распахнул перед москвичами двери. И вновь ритуал, но теперь уже не встречи, а прощания: рукопожатия, объятия, уважительное молчание свиты.
Колкий ветер гнал по бетону взлетной полосы белую поземку. Максим, в расстегнутом черном пальто, с тоской смотрел на уральских бандитов, и во взгляде его прочитывалось: мол, скорей бы все это кончилось.
Спасибо вам, братва, — вздохнул Лютый, подходя к бело–голубому фюзеляжу самолета.
Тебе спасибо, низкий поклон всем вашим пацанам! — силясь перекричать шум авиационных двигателей, ответил Шницель.
Спустя минуту сабуровские уже сидели в теплом салоне. Минут пять небольшой самолет лихорадочно гонял на холостых движках и вскоре медленно вырулил на взлетную полосу. Еще минута — и он, дернувшись, понесся по бетонке, унося пассажиров в промозглую зимнюю ночь…
Примерно в то же самое время, когда сабуровская братва покидала гостеприимный Екатеринбург, по проселочной дороге, ведущей к небольшому подмосковному аэродромчику, неторопливо катили две машины — тяжеловесный джип «Форд–Бронко», напоминавший танк, и неприметная бежевая «девятка». Доехав до невысокого бетонного забора, машины, словно по команде, остановились.
Дверца первого автомобиля открылась, и из салона вылез невысокий кряжистый мужчина с бегающими кабаньими глазками. Владелец роскошного американского джипа повернулся в сторону «девятки» и, щурясь от света галогенных фар, небрежно махнул рукой — мол, давайте ко мне — и вновь полез в салон.
В тот вечер в район подмосковного аэродрома прибыл Силантий: очаковский авторитет, тщательно взвесив все «за» и «против», решил не только согласиться на предложение Кактуса убрать Лютого, но и возглавить эту операцию.
Спустя минуту он уже беседовал с водителем и пассажиром второй машины — востроносым, похожим на цыгана молодым мужчиной и маленьким, невзрачным субъектом с нечистым, угреватым лицом.
— Короче, так: с аэродромовской охраной добазарились, проблем никаких. Да и недорого взяли… Вас просто никто не заметит. В случае чего — все свалят на пилота. А что с мертвяка возьмешь? Вот и получится, что виноватых вовсе нет.
А этот… «черный ящик» или как его там? — поинтересовался угреватый, взглянув на говорившего исподлобья.
Это уже не наше дело, — поджал губы очаковский, и маленькие глазки его недобро блеснули в полутьме салона. — Короче говоря, задача такая: во–первых, сместить начало подсветки взлетно–посадочной полосы.
Востроносый, похожий на цыгана, кивнул в сторону стоявшей позади «девятки».
Электричество проверили дважды — все в порядке.
Во–вторых, — продолжал Силантий, — на подлете этого самолета нужно пустить помехи на радиолокационный маяк. Задавить его на хрен!
Так ведь об этом весь день только и говорили, — заметил угреватый.
Дело‑то важное, нелишне еще раз напомнить. — Очаковский закурил, на мгновение скрывшись за облаком дыма.
Минут пять молчали, курили.
Сегодня других самолетов не будет, — негромко проговорил Силантий, обращаясь то ли к собеседникам, то ли к самому себе. — Ошибиться невозможно…
А если их «ан» другой аэродром примет?
Исключено: уже все пробили. Рейс коммерческий, чартерный, вне расписания. А у этих летунов свой график. Все расписано — ни во Внуково, ни в Быково, ни в Домодедово, ни в Шереметьево не воткнешься. Ну что, пацаны, — неожиданно улыбнулся говоривший, — за два часа с электричеством управитесь?
Установить — не проблема, сорока минут хватит, если не произойдет никаких неожиданностей, — отозвался угреватый. — А потом включим… Но как мы узнаем, что этот «ан» на подлете?
Я узнаю. И сам вам позвоню. — Силантий вынул из нагрудного кармана черную коробочку мобильного телефона, водитель достал точно такой же. — Где‑то за полчаса или чуть раньше. Как и договаривались. Ну, давайте. С Богом!
Спустя несколько минут недавние собеседники очаковского авторитета стали разгружать багажник и вскоре, сгибаясь под тяжестью коробок с электрооборудованием, растворились в чернильной темноте. А владелец «Форда–Бронко», докурив, бросил окурок в сугроб, взглянул на часы: по его подсчетам, на установку оборудования должно было уйти минимум полчаса.
Оглядевшись по сторонам, Силантий вытащил из‑под сиденья небольшую прямоугольную коробочку и, крадучись, подошел к «девятке». Присел на корточки, повертел коробочку в руках, щелкнул каким‑то тумблером, подсоединил проводки, взглянул на замигавший световой индикатор и, стараясь не набрать в рукав снег, аккуратно установил взрывное устройство на днище машины прямо под бензобаком.
Через несколько минут он уже заводил двигатель своего джипа. Взглянув на серый бетонный заборчик вокруг аэродрома, Силантий, хищно улыбнувшись, зловеще прошептал:
Летайте самолетами «Аэрофлота»!
Развернувшись, «Форд–Бронко» медленно покатил в сторону шоссе.
Силантий деловито взглянул на часы: было восемнадцать сорок пять. До предполагаемого приземления екатеринбургского самолета оставалось чуть более двух с половиной часов…
В душу Савелия закралась тревога.
— Кто это тут на ночь глядя катается? — прошептал он, увидев, как огромный джип «Форд–Бронко», важно переваливаясь на заснеженных колдобинах проселка, уносит в чернильную темноту ночи кроваво–красные огоньки габаритов.
Вот уже полчаса Бешеный сидел в теплой кабине «уазика». Машина эта, с надписью по всему борту «Аварийная служба газа», не могла вызвать подозрений. К тому же в кармане Говоркова лежали и соответствующие документы, и наряд на работу, и путевой лист — в случае любой проверки (что само по себе казалось маловероятным) Савелий мог с легким сердцем продемонстрировать благородное негодование. А саму машину вряд ли стали бы проверять — никому и в голову не могло прийти, что завернутая в одеяло труба на заднем сиденье и не труба вовсе, а смертоносный «стингер».
Вечер выдался на удивление спокойным.
Слева и справа в фиолетовых сумерках белели сугробы. Над головой проплывали низкие рваные облака; на фоне темно–синего бархата неба они казались нарисованными. Темнеющий лес уходил в перспективу дороги; иногда с верхушек елей тихо, почти неслышно осыпался снег, и этот звук был единственным, нарушавшим вечернюю тишину.
Впрочем, спокойствие это было обманчивым.
Говорков, уже знавший район аэродромчика как свои пять пальцев, мог с закрытыми глазами найти отверстие в бетонном заборе, через которое отлично просматривалась взлетно–посадочная полоса.
Ликвидация самолета с Лютым и его бандитами на борту казалась делом техники: услышав шум двигателей, взять «стингер», подойти к забору, навести оружие на приземлившийся самолет и, дождавшись, пока экипаж покинет кабину, сделать один–единственный выстрел. Промахнуться практически невозможно — эта ракета относилась к классу самонаводящихся на тепловое излучение. Да и мощность оружия не оставляла пассажирам никаких шансов.
Метнув быстрый взгляд на заднее сиденье, Савелий прикрыл глаза и задумался.
Прошло ровно три месяца с того дня, как он оставил Веронику одну. Конечно, Говорков звонил в Ялту по нескольку раз в день, успокаивал, уверял, что скоро вернется, но, слушая тоненькие всхлипы девушки, корил себя за вынужденную ложь. Бешеный знал: он не вернется к Веронике, пока не уничтожит Лютого.
Может быть, теперь ему наконец удастся избавить мир от этого хитрого, коварного и умного негодяя? И тогда сабуровская криминальная империя рухнет, а «американскому бизнесмену Морозоффу» придется отказаться от своих глобальных планов и вернуться восвояси не солоно хлебавши.
Савелий многое отдал бы за такой исход.
Ждать и догонять, как известно, достаточно противно. Но сейчас Бешеный готов был поклясться, что ждать все‑таки гораздо хуже.
Откинувшись на подголовник сиденья, Савелий прищурился, глядя в какую‑то одному ему известную пространственную точку. Вот уже третий месяц он пасет этого самого Нечаева, собирает информацию, расставляет силки, не засвечиваясь, предоставляя противнику активно действовать, оставаясь при этом расчетливым, как заядлый преферансист, и незаметным, как солдат до присяги. Казалось, в расставленные ловушки невозможно не угодить, но Лютый — хитрый, коварный и изворотливый Лютый — всякий раз ускользал от него.
Опустив стекло дверцы, Говорков взглянул на часы, тикавшие на приборном щитке: было восемнадцать пятьдесят девять. Через два с половиной часа самолет с бандитами должен приземлиться.
Едва самолет чартерного рейса Екатеринбург — Москва набрал высоту, сабуровские бандиты принялись распаковывать сумки с закуской и выпивкой, которыми их щедро снабдила уральская братва. Дорога домой — особенно с коньяком, водочкой, джином, виски, балыком, икрой, свежими фруктами, а главное — прошлогодней «Мисс Екатеринбург» и фокусником–лилипутом — презентами екатеринбургских коллег — истинный праздник, и праздник этот следует отгулять по полной программе.
Тем более что праздников у бандитов не так уж и много. Жизнь их, вопреки расхожему мнению, по большей части состоит из будней и в любой момент может привести в кабинет следователя РУОПа, «хату» следственного изолятора, за зарешеченные окна печально известной двадцатой больницы или же, что бывает нередко, в секционный зал морга.
Жизнь коротка, и никто не может сказать, сколько кому отмерено. Именно поэтому каждый день хочется прожить так, словно бы он последний.
— Лютый, что будешь — коньяк, джин, виски или водяру? — спросил один из сопровождающих, кивая на заставленный напитками столик, но Нечаев покачал головой:
Спасибо, не хочу. Пейте сами.
А телке этой, Наташе, которую тебе подарил Шницель, можно налить?
Пацаны, делайте, что хотите, — отмахнулся Максим, — только оставьте меня в покое.
Спустя полчаса небольшой салон наполнился нестройным гулом голосов, звоном посуды и громким чавканьем. Пустые бутылки катались по проходу между креслами, удушливый сигаретный дым неровными пластами стелился под потолком.
Сабуровские пили, то и дело подливая и фокуснику–лилипуту, и прошлогодней «Мисс Екатеринбург».
Иллюзионист, страшась новых хозяев и стараясь их задобрить, честно отрабатывал выпивку и закуску: на удивление всем извлекал из ноздрей и ушей бандитов презервативы, игральные карты, зажигалки и даже патроны.
Дареная «мисска» быстро опьянела и не обращала никакого внимания на грязные шутки братвы в ее адрес — видимо, и не к такому привыкла. Веселая, наглоглазая, ловкая, с плавной шлюховатой походкой, при которой округлая задница ходила из стороны в сторону, словно маятник, — она уже не выглядела такой застенчивой, как тогда, в сауне. Прежде чем подарить эту девку Лютому, уральцы наверняка ею попользовались в свое удовольствие.
И что же ты умеешь, бабонька? — расплескивая водку из стакана, спросил путану звероподобный тип с волосатыми руками и низким лбом, как у киношного Кинг–Конга.
Все… что ты захочешь и сможешь! — пьяно икнув, ответила «мисс».
Кинг–Конг довольно заржал.
Слушай, ни разу не трахался на высоте пять тыщ метров. Попробуем прямо сейчас, а?
Ваня, давай побыструхе, мы следующие! — закричали остальные. — А то, может, ее сразу в три ствола?! В рот, в зад ив…
А мне можно? — неожиданно заверещал лилипут. — Господа, пожалуйста… Я тоже хочу! Хочу большую женщину!
Ну, пусть ее сперва «мелкий» трахнет, — великодушно согласился Кинг–Конг, — а мы поглядим. Никогда не видел, как лилипуты телок трахают!
«Мисс Екатеринбург», недолго думая, разлеглась прямо в проходе, подложив под голову сумку, а на ней хрюкал лилипут. Перед этой картиной блекли самые разнузданные порнографические фильмы. Остальные живо комментировали происходящее и давали советы.
Через минуту маленький мужичок взвизгнул от удовольствия, и за дело взялся гориллообразный Ваня. Поставив «мисску» на колени, он пристроился сзади и принялся методично работать бедрами, как шахтер — отбойным молотком. Его товарищ, спустив штаны до колен, пристроился спереди, а ненасытный лилипут подлез под любительницу группового секса и занялся ее пышными грудями — одну стал как соску сосать, а вторую тискать своими маленькими ручками.
Лютый с отвращением отвернулся.
Под презентованной проституткой — похотливый карлик. Над ней — тупые, узколобые уроды, по уровню развития ничем не отличающиеся от лилипута и похотливой сучки. А над всеми этими уродами — он, Максим Александрович Нечаев.
Как разобраться в такой пирамиде?
Да и стоит ли?!.
Самолет трещал, как пустой орех. Надрывно гудели двигатели, бешено вращавшиеся винты вспарывали ночную темноту.
Лютый взглянул в иллюминатор: под крылом внизу проплывали редкие огоньки. До приземления оставалось чуть больше часа.
Дернулась занавеска, отделявшая салон от кабины пилотов, и появился штурман. Стараясь не смотреть на кучу голых тел в проходе, он наклонился к Нечаеву.
В Москве низкая облачность, диспетчер не дает «добро» на посадку.
Может, на другой аэродром попробовать?
Не получится — у них график, наш борт воткнуть некуда. Предлагают сесть в Ярославле, а утром, если погода наладится, примет Москва.
Ладно, Ярославль так Ярославль — садитесь, — нехотя согласился Максим, но тут вспомнил: в небольшой деревушке Ярославской области живет Наташа Найденко, племянница Коттона, заслуженного пахана Российской Федерации.
Лютый не виделся с ними более полугода, лишь изредка звонил девушке, справлялся о здоровье, успехах и неудачах и дальнейших планах на жизнь.
Все нормально, садитесь в Ярославле, — решительно заявил Максим.
Через полчаса самолет благополучно приземлился на ярославском аэродроме.
Братва, довольная, раскрасневшаяся от водки и плотских удовольствий, потянулась к выходу, подышать свежим воздухом и размяться. «Мисс Екатеринбург», уткнувшись лицом в стекло иллюминатора, спала, на ее коленях сопел удовлетворенный карлик.
Максим осмотрелся. Низкие аэродромные постройки, ржавые ангары, пара застывших на приколе самолетов…
Пилот побежал к диспетчерам узнавать о возможности вылета на Москву, а Нечаев, достав из кармана трубку мобильного, набрал номер.
Здравствуй, Наташенька, — едва заслышав знакомый голос, произнес он ласково, — это я.
Ой, а почему ты так долго не звонил? — откликнулась девушка. — Я очень волновалась!
Да что со мной случится? — стараясь придать голосу как можно больше беспечности, произнес Лютый.
Я думала, ты меня бросил, забыл и вообще больше не любишь! — без тени смущения сказала Наташа.
Не надо так думать и волноваться не надо. Дай‑ка Алексею Николаевичу трубку!
А его нет и до завтра не будет. В Москву по каким‑то делам уехал. Только вот свой мобильный мне оставил, звонит, справляется, как я. А я одна. Сижу на диване и мечтаю: вот бы ты рядом был!
Я тоже хочу, чтобы ты была рядом, — нежно проговорил Максим.
Ой, честно? Ты в Москве сейчас? Приезжай ко мне! Дядя Леша завтра после обеда приедет, обрадуется. Он ведь тебя знаешь как любит! Так ты в Москве?
Нет, в Ярославле, — ответил Нечаев и тут же пожалел, что сказал правду.
Где? — не поверила девушка.
В Ярославле, в аэропорту.
Ну и приезжай сюда! Приезжай немедленно! Всего час езды‑то, сколько не виделись!
Не могу, Наташенька, — мягко прервал ее Лютый, — у меня самолет.
Как давно ты не был у нас! — В голосе девушки звучала неподдельная горечь. — Небось, и думать обо мне забыл. Неужели не можешь на день бросить дела?!
Максим заколебался.
Что и говорить, ему до боли хотелось увидеть Наташу. Рядом с ней он мог сбросить опостылевшую маску крутого мафиози, мог оставаться самим собой.
Но из головы не шли те самые злополучные записи. Все тайное в конце концов становится явным, и записи эти в любой момент могут всплыть.
Кто даст гарантию, что они уже не всплыли, пока он был на Урале?
Если не приедешь, я сама приеду! — с отчаянной решимостью в голосе выкрикнула девушка. — Знаешь, там в центре, рядом с Кремлем, кафе есть, до двух ночи работает… — Наташа подробно объяснила, где Максим должен ее найти.
Наташенька, куда же ты на ночь глядя?! Что дяде Леше скажешь?!
Жди, — прозвучало в трубке, и Нечаев услышал короткие гудки.
К Максиму, придерживая фуражку, чтобы не слетела от колючего зимнего ветра, бежал пилот.
Все в порядке, скажите своим, чтобы шли в салон, — доложил он, — вроде бы погода наладилась, Москва обещала принять. Давайте быстрей, сейчас диспетчер разрешит взлет.
Лютый властным жестом подозвал сопровождающих.
Вот что, пацаны, летите в Москву без меня. Я тут задержусь, дела есть.
А как же ты доберешься? — спросил гориллообразный Ваня.
Не бери в голову, сделаю, что нужно, и утром буду в Москве, созвонимся, — бросил Нечаев.
Может, кому остаться? Типа как для охраны, — предложил тот.
Спасибо, обойдусь. От кого меня в этом городе охранять?
Через десять минут салатная «Волга» с таксистскими шашечками, описав на площади правильный полукруг, набирала скорость.
Лютый, то и дело оглядываясь по сторонам, обратился к усталому водителю:
Где у вас тут кафе рядом с Кремлем, которое до двух ночи работает? Вот к нему и давай.
Максим взглянул на часы: двадцать один сорок. С учетом вынужденной посадки их самолет должен был приземлиться на подмосковном аэродроме не позже двадцати двух тридцати.
Нужно будет позвонить… — пробормотал он, но тут же мысли его унеслись к совсем близкой и столь желанной встрече с Наташей.