По дороге домой бабушка спросила заботливо:

– Струсила?

А ведь почти не струсила. Но стыдно было признаваться, что целый час простояла за шкафом и в обсуждении участвовала только мысленно. Зато мне Стас книгу посоветовал!

– Что за книжка? – встрепенулась бабушка.

– «Страна аистов». Прусские легенды.

– Интересно. Никогда не слышала! Ну а в клуб-то в следующий раз пойдешь?

Я пожала плечами.

– Ну, не всё сразу, – вздохнула бабушка. – Сейчас буду тебя пирогом откармливать – для смелости.

До панических атак я больше всего любила макароны. И чтобы много сыра! А по праздникам мама готовила чахохбили, оно все утро побулькивало на плите, а из миски на столешнице выглядывала темно-зеленая горка кинзы. По дому разносился горячий запах тушеных томатов и специй. Счастливый, домашний запах.

Я скучала по этому чувству – когда хочется что-то съесть. Не по ощущению голода, а именно по аппетиту, предвкушению чего-то вкусного. Между приступами тошноты я утратила способность наслаждаться едой. Еда стала обязанностью. Я давно не вставала на весы, но похудела сильно, видны были все ложбинки между костями.

На ужин была паровая курица с овощами. С тех пор как бабушке удалили желчный пузырь, она питалась исключительно из пароварки и временами чувствовала себя ужасно обделенной. Тогда она прописывала себе два куска пирога. («Потому что один – это не порция, а дразнилка какая-то!»)

Когда мы сели за стол, бабушка подытожила:

– Видишь, как хорошо, что сходила! И настроение сразу совсем другое!

– Угу, – промычала я и поковыряла кусок курицы.

Нужно есть хотя бы немного, чтобы таблетки усваивались. Иначе можно желудок испортить – так мама говорит. Начатая упаковка дитимина лежала рядом с бананами в хрустальной вазе для фруктов – бабушка положила на видное место, чтобы я не забывала принимать после еды.

Дитимин пришел на смену картаксеролу, от которого довольно быстро пришлось отказаться. Не знаю, может, стоило послушать Бычкова и не читать отзывы в интернете. «Каждый организм индивидуален, не всегда удается сразу подобрать препарат», – оправдывался Бычков.

Дитимин действовал получше, Бычков был в восторге от своих врачебных способностей. Я стала легче засыпать и иногда даже пользовалась лифтом, хотя мне по-прежнему казалось, что он вот-вот сорвется. Но отец говорил, что надо себя «воспитывать», вот я и воспитывала.

Тревога следовала за мной повсюду, только во сне я получала передышку. Не знаю, чему так радовался Бычков. Наверное, для него я была просто любопытным случаем.

Я почувствовала, как вдруг сдавило горло – опять слезы. Ну почему слабость так и лезет? Почему я такая жалкая и беспомощная?

– Сашенька, ты что, плачешь? Кто тебя обидел? – спросила бабушка, как в детстве.

Я мотнула головой и закусила губу.

– Ну, маленькая моя, чего ты расстроилась? Кушать не хочешь? Не кушай! Давай я уберу! Больше не будем эту паровую капусту есть! Мне она тоже осточертела как не знаю что! – Бабушка фыркнула по-кошачьи, выманив у меня улыбку. – Вот я иногда стою в супермаркете и на курицу-гриль облизываюсь. А потом строго так себе говорю: «Надежда! А ну брысь отсюда! Иди вон гречки возьми и наворачивай на здоровье!» И тут же сама себе отвечаю: «Фигушки! Хочу курицу, значит, будет мне курица! Один разок можно! И еще вон тот пончик с джемом!» И опять: «О, давай, давай! И курицу, и пончик, и картошечкой жареной закуси! Хорошо, что похоронное бюро как раз по дороге!»

Тут уж я смеюсь в голос. Пожалуй, никто не умеет так забавно передразнивать внутренние голоса, как бабушка Надя.

Она убрала тарелки с недоеденной курицей, и мы приступили к Ревнивому пирогу.

А после ужина я читала «Страну аистов». Замелькали черно-белые рисунки и фотографии замков и кирх, портреты королей и принцесс. Только что чужая и неизведанная, Страна аистов показалась вдруг родной и знакомой.

Легенды перенесли меня в утраченный мир витингов, лесных духов и тевтонских рыцарей. Грозно возвышались башни Инстербурга и Бранденбурга, с полей летел топот рыцарских лошадей, вниз по переулку Ролльберг спешили по колдовским делам две веселые кенигсбергские ведьмы. Великанша Неринга, водяной епископ, оборотень при дворе герцога Альбрехта – я не замечала, как перелистываю страницы. Пруссия не исчезла, она была здесь, в этой маленькой книжке, бережно упакованная в бумагу, чтобы ничего не треснуло и не разбилось.