В следующую субботу мы с бабушкой снова пошли в библиотеку. С трудом втиснули зонтик в переполненную металлическую подставку у двери – в Кёниге никто не выходит на улицу без зонта, и не важно, что там болтают в прогнозе погоды.

Бабушку, как обычно, встретил Михал Егорыч, и они исчезли под потолком.

Я остановилась на пороге читального зала. Всю неделю я мучилась: идти или нет? Все равно не возьмут, у них же закрытый клуб.

И все-таки меня к ним тянуло. Отчаянно хотелось быть частью чего-то… особенного, что ли. Мысли вертелись вокруг воннегутовских репортажей с того света. Книжный клуб продолжался у меня в голове. Это напоминало игру в куклы – я говорила и за себя, и за Стаса, и за остальных.

Стаса я побаивалась, и в то же время было в нем что-то доброжелательное – иначе разве стал бы он делиться со мной хорошей книгой? Значит, решил, что я смогу ее оценить. И мне хотелось рассказать ему, как я в нее провалилась, в «Страну аистов».

С тех пор как панические атаки заперли меня в четырех стенах, о путешествиях пришлось забыть. Ни за что бы я теперь не променяла безопасность дома на эти пусть желанные, но бесконечно далекие места.

Перед Кёнигом я не спала полночи, прокручивая в голове, как сажусь в самолет, а кто-то проносит на борт жидкую взрывчатку в бутылочке из-под шампуня. Пришлось разбудить маму и заставить ее пообещать мне, что мы никуда не полетим. После этого мне удалось полежать в полусне часа два, а потом пора было ехать в аэропорт. Я бы не поехала, если бы не отец. Почему-то страх перед ним всегда пересиливал панику. Так и шипел в голове его голос: «Просила – полетишь. Билеты невозвратные». Мама разрешила мне ничего не есть, если я выпью успокоительное и надену акупунктурные браслеты.

Мечты о Камчатке, Аляске и Новой Зеландии постепенно тускнели, как будто о них мечтал кто-то другой, как будто кто-то другой в детстве вырезал из National Geographic фотографии и клеил их в блокнот «Мои путешествия».

«Зачем куда-то ехать и платить такие деньги, если уже всё засняли на камеру и можно в любой момент посмотреть в интернете?» – убеждала я себя.

И все-таки сердце щемило, когда я читала в письмах Агаты Кристи о ее путешествии по Австралии: «Мы чудесно прошлись от станции через рощу голубых эвкалиптов, холмы вдалеке казались лазурными». Я не стала проверять, как выглядят австралийские холмы и эвкалипты, – в тот момент я позволила себе маленькую надежду, что когда-нибудь сама прогуляюсь через рощу голубых эвкалиптов. Сходила на кухню и понюхала эвкалиптового масла, которое мама хранила в аптечке.

Доступные мне путешествия были похожи на сладости для диабетиков – виртуальные экскурсии по музеям, документальные фильмы, чужие фотоотчеты и такие вот книги-порталы, как «Страна аистов».

Думаю, я бы так и металась до конца лета, так и пряталась бы за книжным шкафом, если бы не «Лотерея». Она-то всё и решила. Трудно объяснить… Наверное, мне было не справиться с этим рассказом в одиночку. Его хотелось с кем-то разделить. Слишком тревожно было оказаться 27 июня в маленьком американском городке, где каждый год в этот день совершается варварский обряд – лотерея. Жребий из черного ящика обязаны тянуть все, исключений нет: подружки-домохозяйки, которых оторвали от готовки, старик Уорнер, на чьем счету уже семьдесят шесть лотерей, и даже малыш Дэйв, который еще не умеет говорить.

Люди толпятся на главной площади, и всякий раз, когда кто-то подает голос, у меня падает сердце: это он, это его ждет страшная метка!

Есть истории, которые невозможно просто оставить на странице, их забираешь с собой. С «Лотереей» я чувствовала себя как перед панической атакой: под ребрами пульсировал черный сгусток страха.

Бычков меня предупреждал: «Сейчас твой мозг воспринимает все очень остро, так что лучше не испытывай себя. Читай добрые книги, смотри комедии, фруктов ешь побольше. По телевизору иногда говорят: «Впечатлительных людей просим отойти от экранов», – так вот, это они к тебе обращаются».

Я набрала в Гугле «Впечатлительных людей просим отойти от экранов» и посмотрела несколько видео из тех, что выдал поиск. Меня затошнило. Не знаю, что я хотела доказать и кому. Что Бычков ошибается и не такая уж я впечатлительная? Что могу контролировать эмоции? Что не стану подчиняться голосу из телевизора?

Или мама права: я всегда была впечатлительной? Поэтому я и сломалась. Она прочитала где-то, что к паническим атакам склонны люди определенного типа: впечатлительные, замкнутые, те, кто сдерживают свои чувства и переживания. Там, внутри, эти чувства копятся, и ноют, и однажды перерастают в настоящую болезнь. Но ведь умение сдерживать свои чувства – это хорошо, разве нет? Отец всегда говорил: «Смех без причины – признак дурачины», «Хватит беситься – сиди спокойно!» или «Что ты опять разревелась, учись терпеть!»

По-моему, в детстве у меня однажды была паническая атака. Не помню, сколько мне тогда было – пять или шесть. Гости засиделись допоздна. Они смеялись на кухне, а я не могла уснуть и ненавидела родителей за то, что я тут одна, а они веселятся там со своими друзьями. Тогда я включила телевизор. В детстве я быстро засыпала под мелькание картинок. Но в тот вечер мне не повезло: показывали «Чужого».

Когда прибежала мама, я свесилась с кровати, и меня в третий раз вырвало на коврик с мультяшным жирафом. Я не позвала маму сразу, потому что боялась помешать гостям. Мне же ясно сказали: спать. Мама решила, что это отравление, и принесла большой кувшин из-под компота, только вместо компота – бледно-розовый раствор марганцовки: надо было промыть желудок. Я не стала сопротивляться: что бы она со мной ни делала, мне было уже все равно. На свете водились ужасные твари, «чужие», и мне предстояло жить с ними бок о бок. Я была убеждена, что в любой момент они могут прийти за мной, за мамой, и папой, и особенно за бабушкой, которая там, в Кёниге, совсем одна.

Люди из «Лотереи» тоже были своего рода чужими. Они подняли с земли камни и хорошенько замахнулись, довольные, что лотерея выбрала не их, а кого-то другого, счастливые, что впереди урожайная осень, которая неизменно приходит, покуда соблюден обычай. Они замахнулись, и полетели камни.

Этот мир мне не нравился. От него хотелось увернуться, как от летящего в голову булыжника. Как остальные живут? Как смотрят на все это и умудряются не обжечь глаза? Я не могла поговорить об этом с родителями или с Бычковым. Они бы не поняли. Они снова назвали бы меня ранимой и впечатлительной и дали бы новую пачку таблеток. Наверное, я всегда была ненормальной. И дальше будет только хуже.

«Жил-был человечек кривой на мосту», – сказала я себе и перешагнула порог читального зала.