Я ушла рано, бабушка еще спала. Оставила ей записку, чтобы не волновалась.

Пока я шла к остановке, все внутри металось, ладони вспотели.

«Это не настоящий страх, – говорила я себе. – Ты выпила два дитимина и ничего не ела, тошнить не должно. Ты просто сядешь и будешь терпеть».

Сколько раз я видела в городе новые чистые автобусы, но почему-то за нами приехал заваливающийся набок доходяга в облаке черного дыма.

«А если все-таки будет тошнить? Тогда скажешь, что укачало, и потребуешь остановить автобус! Но почему целый автобус должен тормозить из-за меня?»

Пока я сражалась с собой, все уже погрузились. Стас задержался на подножке и подал мне руку:

– Хватайся!

Это был последний шанс передумать. Отговорки сами собой возникали в голове: живот заболел, деньги забыла…

Надо ехать. Надо сесть в автобус, и отходных путей не будет. Я выдохнула, преодолевая волну паники, и оперлась на Стасову руку.

Дверцы захлопнулись за моей спиной. Не дожидаясь, пока мы усядемся, водитель крутанул руль.

Раскачиваясь, мы пробирались через автобус. Первые сиденья занимали пожилые дачницы с внуками, середину – орущая компания мальчишек, которые размахивали пластмассовыми мечами.

От запаха бензина и пота мутило. Наконец мы добрались до нашего ряда – Глеб занял нам места.

«Сзади сильнее всего укачивает» – занервничала я и вдавила шарик акупунктурного браслета в запястье. У меня были длинные рукава, чтобы браслеты никто не увидел.

– Ты к окну или в проход? – спросил Стас.

Я протиснулась к окну мимо раскорячившегося в проходе Глеба. Стас сел рядом со мной и широко расставил острые колени, чтобы не продырявить спинку Яниного кресла. Глеб не знал, куда пристроить свои ножищи в армейских ботинках, и вытянул их в проход.

Я с ужасом ждала, когда Стас заговорит про «Страну аистов», а мне не то что беседовать – и дышать трудно. И я решила притворяться спящей.

– Что-то я вообще не выспалась. Разбудите, как приедем!

Я прислонила голову к стеклу и плотно закрыла глаза. Как бы я хотела, чтобы Стас умел читать мысли, чтобы он все понял. Я услышала вздох, а потом у него в наушниках заиграла музыка.

Продержаться сорок минут. Один урок. Всего на десять минут дольше получаса, а разве полчаса – это долго? Господи, целых сорок минут!

Я чуть не до крови надавила ногтем большого пальца в подушечку безымянного, чтобы боль хоть немного перекрыла панику. Иногда это помогает.

Страх сверлил меня, как маньяк. А что у меня против него – дурацкий детский стишок. Но я верила, что он отвлекает меня от страха. Или страх от меня.

Стишок я вспомнила однажды в метро, когда пыталась преодолеть эти невозможные четыре минуты до школы. После взрыва время в метро потекло по-другому.

Отец говорил, что молния не бьет в одно место дважды, но меня это не успокаивало. Я читала о терактах и пыталась найти какую-то систему, чтобы себя обезопасить. Но утешительного было мало: чаще всего взрывы случались в часы пик, как раз в мое время.

Я садилась только в последний вагон – прочитала где-то, что так безопаснее. Я начала бояться попутчиков с арабской внешностью. Я не хотела судить о людях по национальности, мне было за себя стыдно, но я ничего не могла с собой поделать. Иногда я просто выходила и ждала следующего поезда.

Между станциями реальность обрывалась – поезд попадал в черную дыру тоннеля, в гиблую зону, где могло произойти все что угодно. Я была заперта в вагоне, как в космическом корабле посреди бескрайнего мрака, и слепая тьма безучастно проплывала мимо иллюминаторов.

Иногда поезд резко тормозил, скрежеща по рельсам колесами, как стиснутыми железными зубами, и замирал посреди пустоты. Паника впивалась в сердце. Остальные пассажиры и ухом не вели, а мне хотелось выбить окно и сбежать. Воздух в вагоне нагревался, дышать становилось труднее. Кровь пульсировала в ушах, подступала тошнота, чудился запах гари. Секунды становились невыносимыми.

Я прижимала висок к прохладному стеклу и пыталась направить мысли на что-то хорошее, но они не слушались. Хаос поднимался изнутри мощной разрушительной волной.

И тогда словно из ниоткуда появился стишок. Странно, что он так врезался мне в память. Казалось, прошла тысяча лет с того выступления во втором классе.

Жил-был человечек кривой на мосту.

Прошел он однажды кривую версту.

Бордовый узорчатый ковер – это сцена. За моей спиной одинокая декорация – деревянная доска в форме домика с нарисованными понизу цветами. Передо мной в три ряда сидят родители с улыбками как у восковых фигур. Они меня пугают.

Моя мама беззвучно проговаривает стишок вместе со мной. Отца не видно – его лицо загораживает камера, которая фиксирует каждое мое слово. Я до дрожи боюсь ошибиться. От волнения я тороплюсь и проглатываю слоги, лишь бы поскорее закончить. На меня наваливается страшная ответственность перед отцовской камерой и особенно перед этой декорацией. Все-таки декорация – это уже настоящий театр.

Но чем ближе к финалу, тем меньше я нервничаю. И даже зловещие улыбки на восковых лицах родителей больше не внушают мне ужас.

Покуда не рухнул кривой их домишко!

Последнюю строку я выкрикиваю громко и радостно. Кланяюсь под аплодисменты и убегаю. Теперь никто на меня не смотрит, и нет на свете никого счастливее меня!

Поезд все еще стоит в тоннеле. В голове совершенно пусто – только эти восемь строчек ходят по кругу, как по Кольцевой, до тех пор пока машинист не предупредит по громкой связи: «Поезд отправляется!»

С первым же рывком меня захлестывает безграничное детское счастье. Колеса набирают обороты, и суровые, точно восковые, лица попутчиков больше меня не пугают.

Когда-нибудь и автобус остановится, я сойду на твердую землю. Там будет много воздуха, и я смогу долго и глубоко дышать, пока сердце не вернется в нормальный ритм.

Постепенно «кривой человечек» и боль в пальце ослабляют тошноту.

Автобус затормозил на остановке, и нас бросило вперед. Мы уперлись руками в передние сиденья и переглянулись. Стас виновато поджал губы – мол, тоже предпочел бы красный кабриолет, но что есть, то есть.

Мысль о том, что я смогла перетерпеть свой страх и вот-вот окажусь на воздухе, придала мне сил.

Кто-то из мальчишек взмахнул игрушечным мечом:

– Прие-ехали!

И, повинуясь этому боевому кличу, все проворно подхватили детей и вещи и затрусили на выход.