Перед сном голова всегда переполнена мыслями. Как будто они накапливаются за день, и, если их все по очереди не передумать, ни за что не уснёшь. Днём как-то не до того – то одно, то другое, а ночью все эти мысли начинают шнырять и копошиться в голове, как ночные зверьки.

Я лежу и думаю. О том, что я теперь сестра. И снова радуюсь и волнуюсь одновременно: как же здорово, что мы с Филиппом подружились. А ведь он мог мне не ответить. Или мне самой не хватило бы духу написать. Как хорошо всё вышло. Может, однажды и мамы наши подружатся. Ну или хотя бы перестанут ненавидеть друг друга. Но Филипп прав, надо всё хорошенько продумать, нельзя просто взять и огорошить их. Он говорит: «У них какие-то свои заморочки, нам не понять». Вот уж точно, заморочки и есть. Иначе не скажешь.

А ещё я думаю о папе. С появлением Филиппа мы как будто стали ближе. Ну что ж, видимо, некоторым, как мне, приходится собирать семью как пазл – по кусочкам.

Я не могу удержаться и нахожу в телефоне папину страничку. На этом сайте четыреста человек носят такие же имя и фамилию, как мой папа, но сорокадвухлетних всего двое.

Папина страничка выглядит заброшенной – голая «стена» и несколько друзей. Он сюда редко заходит. Хотя однажды мне удалось поймать его онлайн. Я так разволновалась, словно он в дверь ко мне постучал. Постучал и спросил: «Привет, Жень! Можно к тебе?» Когда он появился онлайн, я ужасно растерялась – напрочь забыла всё, что хотела ему сказать. Наверное, потому, что сказать я хочу именно всё. Всё, что он пропустил. Но не знаю, с чего начинать.

Догадаться, что это папина страничка, можно по дате рождения и одной-единственной фотографии, на которой он гораздо старше, чем на той, что хранится в моём дневнике. Тут он уже давно не студент. Копна непослушных тёмных волос поредела, папа поправился и загорел. Он стоит на палубе и держит огромную блестящую зеленовато-серую рыбину с жуткими глазами и кривыми игольчатыми зубами. Папа слегка улыбается, как всегда не разжимая губ.

Иногда я представляю: а вдруг папа тоже заходит на мою страничку? Разглядывает мои фотографии, слушает мои любимые песни, но, как и я, стесняется написать сообщение. Боится навредить. Вдруг я его забыла или вовсе не знаю о его существовании? Или мама мне о нём не рассказывала? Или вообще сказала, что он умер! Я знаю, детям часто так говорят.

Нет, он не напишет мне первым, чтобы ничего не испортить. Жили бы мы хотя бы в одном городе, пусть даже в таком большом, как Москва, – всё равно есть шанс найтись и встретиться. Но мы друг от друга очень далеко.

В последнее время, чаще всего перед сном, я придумываю сообщения для папы. В голове уже целый склад таких сообщений. Когда происходит что-нибудь смешное, я эту историю как будто выделяю жёлтым маркером – вот, напишу папе или при встрече расскажу. И таких историй сотни. Одни я со временем забываю, а другие специально повторяю, чтобы не забыть.

Я думаю, что однажды мы с папой обязательно встретимся. Когда и как – неважно, пусть хоть через десять лет, но я не сомневаюсь: мы должны встретиться. Ну просто должны. Потому что мы папа и дочь. Я часто представляю себе нашу встречу – как мы будем без конца задавать друг другу вопросы и рассказывать, рассказывать. Иногда мне это даже снится.

В моём воображении мы встречаемся весной или ранней осенью в каком-нибудь уютном кафе в парке. На улице не жарко, но солнечно, и свежий ветерок гуляет между деревьями и живыми изгородями. Папа молодой, как на фотографии из дневника, загорелый, в костюме, без галстука и в тёмных очках. На нашем столике бесконечный чайник чая, и мы всё говорим и говорим. Не знаю, как будет на самом деле, но в моей голове папа всё время смеётся и шутит. Я и правда как будто слышу его смех.

Он рассказывает мне о своих путешествиях: как охотился на акул в Красном море, как плыл через Атлантику на огромном многоэтажном лайнере вроде «Титаника», как нырял у Большого Барьерного Рифа и прыгал со скалы в Средиземное море. Конечно, я не знаю ничего этого наверняка, но мне нравится слушать эти истории, пусть даже я сама их выдумываю.

И тут я добираюсь до самой интересной, самой захватывающей и волнительной из моих недавних ночных мыслей. Она прогоняет весь сон и по-хорошему дразнит и раззадоривает. Мне кажется, что мы с Филиппом должны написать папе. Рассказать, что нашлись, познакомились и подружились. Я думаю, ему интересно, как мы живём, – всё-таки мы его дети. Наверняка ему будет приятно получить от нас весточку, узнать, что у нас всё хорошо и что мы на него ни в коем случае не злимся. Это было бы правильно – написать. Вместе, вдвоём, как семья.

В следующий раз, когда мы с Филиппом берём кофе навынос и гуляем в парке неподалёку от дома, я озвучиваю эту затею. Говорю, что, по-моему, это странно и даже невежливо – вот так залечь на дно и не подавать признаков жизни. Это же наш папа. Нужно, чтобы он знал, что мы помним и прощаем его. Может, с этого начнётся наше общение? А ещё лучше – подгадать письмо к его дню рождения, двадцать седьмому марта.

Филипп, который за минуту до этого выглядел совершенно довольным и увлечённо рассказывал историю о том, как Роберт Джонсон заключил сделку с дьяволом в обмен на талант к блюзу, вдруг мрачнеет. Черты лица обостряются, его трудно узнать. Что я такого сказала?

– И что же мы ему напишем? – осведомляется он с холодной усмешкой.

– Ну, расскажем, что мы теперь знакомы, – повторяю я, удивлённая тем, что эта идея ему, похоже, совсем не нравится. – Поздравим, пожелаем успехов. Ну что обычно желают в день рождения? Представляешь, как он обрадуется?!

Филипп качает головой, как будто считает меня маленькой и наивной.

– А он хоть раз поздравил нас с чем-нибудь? С днём рождения, с Новым годом?

Нам обоим прекрасно известно, что не поздравил, но ведь не в этом дело.

– Он не мог, – объясняю я. – Он же не знает, а вдруг нам про него ничего не рассказывали? Он боится.

– Ну да, боится, – хмыкает Филипп.

Кое-чего я совершенно не понимаю: ну как можно быть таким мстительным и злопамятным? Что же нам теперь, возненавидеть его?

– Ну пожалуйста, – прошу я, – это же папа. Я очень хочу написать.

– Ох, Женя, Женя, – вздыхает Филипп так, словно он глубокий старик, а я только-только в школу пошла. – Если бы он хотел, он бы сам нам написал, причём давным-давно. Поводов было достаточно. А если боится – ну что теперь? Значит, он просто трус.

Нет, я не согласна! Мне совершенно ясно, почему он не пишет, только вот Филипп этого никак не поймёт. Вбил себе в голову эту свою обиду, не разубедишь! Да, папа действительно перед нами виноват, этого никто не отрицает, но что же нам теперь, делать вид, что его не существует?

– Ну почему ты вот так сразу отказываешься? – обижаюсь я. – Может, ему стыдно?

– Вряд ли, – отсекает Филипп. – Ему не бывает стыдно.

Ничего на него не действует!

– Ну пожалуйста!

– Жень, ну зачем тебе это? Ты очень хочешь ему навязываться? Лично я – нет. Ещё не хватало унижаться перед этим… – Филипп хочет сказать что-то обидное, жёсткое, но косит на меня глазом и не договаривает. – Тебе так без него плохо? А вот ему, представь, без нас хорошо.

– Но ты же этого не знаешь! Ты же с ним не общался! – возражаю я.

Филипп поджимает губы. Тут я права, но он всё равно не желает со мной соглашаться.

– Спасибо, мне в детстве общения хватило. С ним уже тогда всё было понятно.

Я качаю головой, опускаю глаза и какое-то время мы идём по аллее молча. Филипп поддевает ногой упавший сучок и отодвигает с дорожки. Снова начинает вспоминать, как папа забыл его в парке.

– Ну вот, теперь всю жизнь будешь помнить, – говорю я. – Почему ты никак не можешь его простить? Нельзя же всегда злиться!

– А кто сказал, что я на него злюсь? – всё с той же холодной усмешкой интересуется он. – Я не злюсь, просто не хочу с ним общаться.

Я останавливаюсь. От его непрошибаемого упрямства у меня уже слёзы наворачиваются на глаза.

– Ладно, тогда я пойду домой.

– Ну не обижайся, Жень!

Но я обижена! Как тут не обижаться?

– Я же не спорю, что он поступил неправильно. Я уверена, что он уже и сам это понял. Дело тут не в том, как поступил он, а в том, как теперь поступим мы. И я считаю, что мы должны его простить. И написать ему вместе, как брат и сестра. Ну что тут такого?

Какое-то время Филипп ничего не говорит.

– Давай так, – смягчаясь, предлагает он после паузы, – я подумаю над твоим предложением. Но ты должна быть готова к тому, что папаша нам, скорее всего, не ответит.

Я шмыгаю носом.

– Ты, главное, подумай.

– Подумаю, подумаю, – обещает.