Проходит день, другой, третий, четвёртый, пятый, неделя. Ответа по-прежнему нет. Я уже окончательно надоела Филиппу своими сообщениями. Конечно, у него мама, школа, Анна-София Робб, гитара, баскетбол – ему некогда трястись над телефоном, как это делаю я. Он уже устал повторять мне одно и то же: «Как придёт, сразу отпишусь».

Он не любит обсуждать эту тему, сразу раздражается: «Что, других нет?» А ведь и правда – как будто нет. Я ни о чём другом не думаю. Всё застыло, замерло в ожидании этого письма. Оно должно прийти, обязательно должно. Не может всё это закончиться нелогично. Мы протянули руки, разве он их не пожмёт?

У меня даже кровь как будто перестаёт бежать по венам – руки и ноги всё время ледяные. Наверное, из-за того, что солнце ушло. Начинаются дожди, и мне кажется, что весна кончилась и нас откинуло назад в зиму.

Думаю, в глубине души Филипп радуется, что оказался прав. Похоже, он с трудом сдерживается, чтобы не сказать: «А я говорил! Я предупреждал! Плевать он на нас хотел!»

Из школы я прихожу, как выражается мама, «смурная». Мне всё видится таким противным и скучным, что я даже разговаривать ни с кем не хочу – язык не шевелится. Даже читать толком не получается. Я смотрю бездумно какие-то новости, картинки, видео, ни во что не вникаю. Читаю параграфы в учебнике, новые слова, но всё как сквозь решето.

Внимательно я слежу только за входящими сообщениями и постами сестричек Кентервиль. Вернее, одной сестрички. Вторая уже давно не у дел.

Я завидую Женьке: она умеет вот так запросто вычёркивать людей из жизни, ставить прочерки. Сначала отец, теперь я. Раньше я её осуждала, считала бессердечной, но сейчас, пожалуй, и сама не отказалась бы от такого умения – вычеркнуть и забыть. Но нет, не получается.

Мама ничего этого не знает и всё время беспокоится. Постоянно теребит меня: «Что такое? Что случилось? Почему ты такая смурная? Филипп тебя обидел? Не молчи!» В дневнике-то ничего нет, вот она и нервничает.

Иногда ей кажется, что это из-за Славки. Славке тоже так кажется, и я не тороплюсь их разубеждать. Пусть лучше так, чем они узнают настоящую причину. К нам домой Славка больше не приходит – понимает, что мне это неприятно и не стоит испытывать моё терпение. Они постоянно меня куда-то зовут: на ярмарки полезных продуктов, джазовые концерты и кулинарные мастер-классы. Только всё напрасно – никуда я с ними не пойду.

Славка почему-то не сдаётся. Как будто смысл его жизни – заслужить моё одобрение. То какой-нибудь натуральный шоколад передаст, то мешок фисташек (фисташки – мои любимые), то какие-то индийские сладости. И уже две книги из моей любимой серии подарил, мама подсказала, – сборник английских рассказов о привидениях и «Святочные истории». Могли бы стать хорошими темами для блога к Хэллоуину и к Рождеству.

А с Женькиными иллюстрациями так вообще. Но что теперь говорить…

Филипп тоже иногда пытается меня растормошить: «Ну что ты зациклилась на этом письме?! Давай лучше в боулинг сходим. Или, хочешь, я тебя на укулеле играть научу? Будет у нас дуэт. А, кстати, в кино какой-то ужастик про поезд-призрак идёт – не хочешь?»

Не хочу, ничего не хочу. Только пусть папа напишет.

«Тебе надо поменьше думать о всякой ерунде».

Я откладываю телефон. В носу щиплет, в уголках глаз собираются слёзы. Это какие-то особые слёзы – едкие и очень горячие, их совсем чуть-чуть, и появляются они, только когда я думаю о папе.

Наверное, всё-таки адрес не тот. Ну что же он, взял и удалил наше письмо, чтобы не мозолило глаза? Ведь никто так не сделает!

В воскресенье я дома одна. Мама и Славка на акварельном мастер-классе. На кухне светло и солнечно и пахнет кофе. И завтрак готов. Мама оставила мне варёное яйцо, чёрный хлеб с сыром и нарезала сладкий перец. Я убираю всё это в холодильник, развожу какао и грызу овсяный батончик (тоже из Славкиного дурацкого магазина).

Дома наконец-то тишина. Вчера мы с мамой в очередной раз поссорились из-за того, что я не хочу проводить с ними время.

Мама кричала: «За что ты меня наказываешь? В чём я перед тобой виновата? В том, что Востриков меня бросил? Ну не любил он меня, Женя! Не любил! Что мне было делать – заставлять его, что ли? Верёвками связать? Зачем ты так надо мной издеваешься? А Слава – он-то что тебе плохого сделал?»

Ну и так далее. Неохота вспоминать. Каждый раз одно и то же. Не понимаю, почему нельзя просто жить спокойно и не трогать меня. Я же её не трогаю. Я с ней даже не разговариваю. Это она вечно всем недовольна.

«Раньше мы были подругами, всем делились!» – говорит.

Ну что тут скажешь? Не надо было читать дневник.

Вдруг тишину нарушает вибрация телефона, он громко дребезжит и ёрзает по столу. Я даже вздрагиваю от неожиданности. Смотрю на экран: Филипп. А ведь он никогда не звонит, только пишет.

Сердце проваливается в пустоту: я боюсь верить собственной догадке, но что ещё может означать этот звонок?

Я хватаю трубку:

– Алло!

– Жень, привет. Не разбудил? Выйди во двор, надо поговорить. Я тут на качелях.

Я собираюсь молниеносно. Пока еду в лифте, думаю о том, что голос у Филиппа странный, взволнованный и чуть-чуть дрожит. Хорошо это или плохо?

Я выбегаю во двор. На детской площадке детей всего двое, да и те тихонько ковыряют влажную землю под деревом. А то ведь обычно целый детский сад. Все галдят, висят на турнике, спускаются с горок, гоняют друг друга, кричат и хохочут. Что эти двое там делают? Капсулу времени, что ли, закапывают? Или хоронят кого-то – рыбку или хомячка?

Филипп чуть покачивается на качелях. Я подлетаю к нему и встаю напротив.

– Привет.

– Привет, – кивает он и указывает на свободные качели: – Присаживайся.

– Да ничего, я постою.

Я смотрю вопросительно: «Ну, что случилось?», но Филипп не торопится рассказывать. Лицо у него невесёлое. Он выдыхает и опускает глаза. Качели чуть поскрипывают – звонко, на высокой ноте, как будто сирена пищит.

У меня не хватает терпения – ну почему он тянет? Заговариваем мы одновременно:

– Жень, я вот что хотел…

– Папа написал?

Дети, которые хоронят кого-то под деревом, оборачиваются и внимательно за нами следят. Филипп смотрит в сторону, и у меня появляется плохое предчувствие.

– Сядь, пожалуйста, – говорит он наконец.