Весна пришла в Бомонтань потоками цвета. Цветы распустились, птицы порхали и пели, посевы пробились из-под земли… И военные карты были развернуты на столах в тронном зале, где Ренье со своими советниками обсуждал стратегию вторжения в Ришарт. Эти дискуссии заставляли Сорчу радоваться, когда ей удавалось ускользнуть от своих фрейлин и скрыться в саду за стенами замка. Там по крайней мере она не слышала слов «кавалерия», «тактика», «пушка». Не слышала также слова «долг», «дипломат», а также самый неприятный для нее вопрос: «Ждете ребенка?»

Она ходила по дорожкам, где бегала еще ребенком, вдыхала воздух, напоенный знакомыми ароматами, и надеялась, что Ренье не вспомнит о ее любимом уголке и не найдет ее. Он всегда ее находил, настаивая, чтобы она оставалась подле него во время всех военных советов, пока королевские казначеи объясняли функционирование казны, а особенно когда люди приходили, чтобы приветствовать их возвращение и просить о восстановлении справедливости. Он надеялся, что Сорча будет говорить ему правду. Она должна учиться одновременно с ним, чтобы смогла править, когда он уедет отвоевывать свое королевство.

А если он не вернется с войны, ей тем более необходимо научиться быть королевой.

Казалось, эта мысль должна ее радовать: Сорча ненавидела этого человека и, к отчаянию всех придворных, этого не скрывала. В то же время мысль о том, что он погибнет, сражаясь за свою страну, вызывала в ней желание погибнуть вместе с ним. Что за мысли приходят ей в голову? Неужели у нее нет ни капли гордости? Ведь он ей прямо сказал, что ему необходимо было жениться на одной из Потерянных принцесс, а она оказалась единственной, которая осталась. Ему также нужна была ее страна и ее тело, чтобы она родила ему наследника.

– Ваше высочество!

Она притворилась, будто не слышит, и пошла дальше по вымощенной гравием дорожке.

– Ваше высочество, прошу вас! Я хотел бы поговорить с вами, но не могу вас догнать.

Марлон. Конечно. Товарищ Ренье по темнице, один из тех, кто попал туда с ним, и единственный, кто вернулся живым.

Сорча обернулась, притворившись удивленной, и сказала:

– Марлон! Рада вас видеть! Чудесный день, чтобы прогуляться, не правда ли?

– Но я могу только проковылять.

Сорча вздрогнула.

– Шутка. Можно посмеяться.

Марлон не погиб в темнице, но дорого заплатил за то, что помог Ренье обрести свободу. Марлон ходил, опираясь на две палки. Ноги у него были раздроблены, и постоянная боль прочертила глубокие морщины вокруг его рта и между бровей. Однако он стоически переносил эту мучительную боль и доказал, что является одним из лучших умов в правительстве.

В его присутствии Сорча чувствовала себя неловко. Не из-за его увечья, а из-за того, что он не скрывал своего глубокого восхищения и преклонения перед Ренье и не раз давал ей понять, что с радостью расскажет ей о Ренье то, чего она не знает.

Сорче не хотелось его слушать. Все равно она не изменит о Ренье мнения. Это выше ее сил.

– Мы не могли бы присесть? – спросил Марлон. – Вон там? Ренье сказал, что это один из ваших любимых уголков замка.

– Он все помнит. – В голосе Сорчи звучало раздражение.

– Он помнит все, что важно для нас.

Марлон взял ее под руку.

Вместе они медленно прошли к скамье, которая стояла у самой стены замка, откуда открывался вид на долину. Над скамейкой была построена беседка. Из нее виднелось подножие холма, к которому прилепились домики, похожие на игрушечные. Это был городок Проспера. За поселком фермеры распахивали свои поля.

– А! – Марлон опустился на скамью. – Понимаю, почему вы так любите этот уголок. А вот почему вы так не любите Ренье, не понимаю.

Сорче хотелось сказать, что это его не касается, но ужасное увечье, которое он получил, заставляло ее соблюдать вежливость.

– Это – право жены.

– Но если бы вы знали про темницу…

– Я не хочу ничего слышать про темницу.

Марлон проигнорировал ее слова.

– Как только над ним не издевались в темнице. Порой ему приходилось вести себя так, что я презирал его.

Сорча горько рассмеялась.

– Ничего удивительного.

Зато ее удивило, что Марлон в этом признается.

– Над ним измывались так, что я не мог сдержать слез.

– Мне безразлично.

Однако от этого безразличия Сорчу лихорадило. Марлон продолжил:

– А потом произошло такое, что… что заставило меня его боготворить.

– Я уже сказала, что не хочу слушать про темницу. – В голосе Сорчи звучало нетерпение. – Так зачем вы мне это рассказываете?

– Потому что не могу безучастно смотреть, как вы причиняете ему боль.

– Причиняю ему боль? Ошибаетесь.

Каждую ночь Ренье терзал ее, покрывая поцелуями все ее тело. Она старалась не изменить себе, но он ломал ее сопротивление, а потом доводил до экстаза. Он делал это намеренно, и, как бы сильно она ни сопротивлялась, потом, когда она плакала, он удерживал ее, заставляя стать свидетельницей его триумфа. Будь она проклята, если станет жалеть Ренье!

Но она не могла рассказать об этом Марлону. И вообще никому. Сорча улыбнулась, презрительно кривя губы:

– Я не намерена вас слушать, так что разрешите мне прислать кого-нибудь, кто помог бы вам вернуться во дворец. А сама продолжу прогулку.

Она поднялась.

– Неужели вы демонстративно уйдете от человека, который не способен вас догнать и заставить себя выслушать? – Сорча приостановилась. – Это кажется неоправданной жестокостью со стороны женщины, которая у своего народа пользуется репутацией самой доброй принцессы.

Марлон знал, как управлять Сорчей, но она решительно отгородила от него свой разум, хотя вернулась и снова села рядом с ним.

– Говорите, только, пожалуйста, не затягивайте рассказ. Мои обязанности отнимают много времени, так что мне редко удается прогуляться по саду.

Марлон продолжал:

– Не знаю, что принц Ренье рассказывал вам о своем пленении.

– Он об этом не говорил.

А она не спрашивала.

– Потому что ему стыдно.

Теперь Марлону удалось разбудить ее интерес.

– Он был тщеславным юношей, который подверг риску своих друзей и свою страну ради любимой женщины.

Порывшись в давних воспоминаниях, Сорча припомнила давние сплетни.

– Графиня Дюбелле.

Марлон кивнул:

– Прелестная Жюльенна, коварная женщина, порождение дьявола. Она предала его и всех его друзей, и при этом смеялась.

Сорча вспомнила эту женщину. Она была так красива, так грациозна, так чувственна, что в ее присутствии Сорча казалась себе неуклюжей крестьянкой.

– Пока Ренье был в заключении, – продолжил Марлон, – его избивали раз в год.

– Шрамы. – Она судорожно сглотнула, вспомнив, как ощущала их кончиками пальцев. – Какая жестокость! – И тут же упрямо добавила: – Но жестокость порождает жестокость.

– Он вас бил? – потрясенный до глубины души, спросил Марлон.

– Нет.

Она не обязана давать Марлону какие-то объяснения. Но, говоря по правде, Сорча еженощно испытывала унижения. Однако никому об этом никогда не расскажет.

Марлон всмотрелся в ее лицо и вздохнул.

– Что-то произошло с ним в этой темнице. Я так и не понял, что именно, но разрешите мне рассказать всю историю до конца. У него было пять спутников: Цезарь, Гектор, Эмилио, Гардуин и я. Мы росли рядом с ним, и в наши обязанности входило его охранять. Когда мы выросли, то сопровождали его во время его путешествий и…

Тут он замялся.

– И встреч с любовницами, – договорила за него Сорча.

Марлон кивнул.

– Когда стража графа Дюбелле захватила его высочество, мы сражались. Гардуин и Эмилио были убиты. Остальных проволокли по улицам и бросили в темницу. Ренье держали в крошечной камере одного. Но прежде чем нас туда бросили, граф Дюбелле подвесил Ренье на цепях и избил его тростью, заставив нас на это смотреть. Это было зверское избиение, но его высочество не издал ни звука. Мы были в ужасе. Мы были горды. – У Марлона задрожала рука, и он вцепился в край скамьи. – Мы были следующими. Граф Дюбелле сказал, что это в наказание за то, что мы не присоединились к графу в его намерении свергнуть королевскую династию Ришарта. А когда он закончил, то шутливо сетовал на боль в руке.

Сорча знала, что граф Дюбелле – злодей. Он не однажды пытался подослать к ней убийц. Но сетовать на то, что избиение четырех человек его утомило, было не чем иным, как цинизмом.

– В тот первый год мы еще ничего не понимали. Ждали спасения. Надеялись, что тюремщики нам посочувствуют и помогут бежать. Принц Ренье как их суверенный правитель требовал, чтобы они нас освободили. – Марлон засмеялся собственной наивности. – Тюремщикам неведома была жалость. Они жили во тьме – и им это нравилось. Нравилось быть жестокими. Их нисколько не смущало то, что мы страдаем от голода и жажды. Гектор первым из нас понял, что у нас нет надежды. Когда они извлекли нас из камер после первого года, чтобы снова избить, он ушел. Умер от горячки.

У Сорчи сердце обливалось кровью от жалости к Марлону и Ренье.

– Он был вашим другом.

– Да. На второй год мы научились переговариваться с его высочеством, постукивая по решеткам. Мы никогда об этом не разговаривали, но я отчаянно тосковал по матери. И безумно боялся побоев. Я перестал быть мужчиной. Тот роковой день настал. Тюремщики набросили нам на головы одеяла. Нас вытащили из камер. Во время избиения его высочество кричал от боли, но никогда не молил о пощаде. И Цезарь тоже. И я. А потом нас вернули в камеры до следующего года.

Ничего подобного Сорча не могла себе вообразить. Даже не пыталась.

– После этого мы начали копать. Цезарь нашел слабое место в полу. Темница располагалась глубоко под замком. Замок стоял на скале. Никто никогда оттуда не сбегал, но мы этого не знали. Это был непосильный труд, но поначалу нас поддерживала мысль о том, что мы что-то делаем. Нас глодали крысы, а если везло, мы их глодали. Но работа продвигалась медленно. Мы рыли нашими башмаками. Рыли ложками. Рыли пальцами. – Тут Марлон поднял руки. На его средних пальцах не было ногтей. – И все это время принц был один. Он понятия не имел, что мы делаем. У него не было надежды. И снова граф Дюбелле приказал тюремщикам набросить нам на головы одеяла, выволочь нас из камер и избить.

– И опять жаловался на боль в руке?

– После первого года он предоставил тюремщикам избивать меня и Цезаря. Мы были недостаточно важными персонами, чтобы он себя утомлял. Но он по-прежнему бил Ренье. Ему нравилось бить Ренье. – Марлон неловко поерзал по скамье. Он опустил глаза и сделал глубокий вдох. – В этот год Ренье… Ренье не смог… у него не получилось…

– Не получилось?.. – И только потом Сорча поняла, что Марлон имел в виду. – Он стал умолять.

– Прошло семь лет. Он сидел один в темноте. Его камера была крохотной. Почти как гроб. Он ни с кем не разговаривал.

Ужас обжег ее словно клеймо. Что бы сделала она сама, если бы прожила в камере семь лет, одна, в темноте, и каждый год подвергалась побоям?

– Я бы сломалась гораздо быстрее, – прошептала она. Марлон кивнул.

– Но вы должны знать вот что. Граф Дюбелле потребовал, чтобы Ренье признался в своем страхе нам. Своим друзьям. Нам стало за него стыдно. Оказалось, что мы хранили верность принцу, который ее не заслуживал. Мы вернулись в камеру. Мы продолжали делать подкоп и, хотя не признались в этом друг другу, считали, что этот подземный ход предназначается только нам.

Марлон закрыл глаза, чтобы спрятать слезы, но одна слезинка все-таки выскользнула из-под века и покатилась по его щеке.

Он страдал. Ему было больно, но он терпел эту боль для того, чтобы рассказать историю своего принца. Он посвятил всю свою жизнь Ренье. Пожертвовал ради него своим здоровьем, а теперь – своей гордостью.

– Мы с Цезарем копали изо всех сил, к нам уже стал поступать свежий воздух. Мы понимали, что близки к цели, но не знали, где именно выйдем наружу. Впервые за семь лет у нас появилась надежда. – Марлон открыл глаза и посмотрел на нее так пристально, что она не смогла отвести взгляда. – Вот только наш принц перестал с нами перестукиваться. Он не умер. Мы знали это. Не видели, чтобы мимо проносили труп. Однако он нам не отвечал, и мы опасались его безумия. Когда на следующий год тюремщики накрыли его высочество одеялом и выволокли из камеры, он не сопротивлялся, его страх исчез.

С проницательностью, которая доказывала, что Сорча знает Ренье гораздо лучше, чем ей хотелось бы, она уверенно сказала:

– Когда он умолял, чтобы ему сохранили жизнь, самое худшее уже случилось.

– Совершенно верно. Его высочество достиг самого дна. – Марлон изменился в лице. – В тот день граф Дюбелле угрожал Ренье тростью, потом кнутом. Ренье ни на что не реагировал. Он просто смотрел на Дюбелле, и выражение его лица… В какой-то момент он стал королем. Он буквально сиял благородством. Граф Дюбелле осатанел. Он сорвал с его высочества одежду. Бил его по спине, пока не потекла кровь. Бил по ягодицам. По ногам. Мы с Цезарем пытались вырваться из оков, умоляли Дюбелле остановиться. Тюремщики тихо ворчали: даже для них это было чересчур. Мы знали, что достаточно Ренье взмолиться или закричать, и Дюбелле моментально остановился бы. Но Ренье не издал ни звука. Он был в сознании. Глаза у него были открыты. Просто ему было все равно.

Сорча прижала ладонь к губам. От ужаса ее тошнило.

– Когда Дюбелле принялся за грудь Ренье, вмешалась графиня. Она предложила графу воды. Предложила вина. Как шлюха, предложила себя. Обмакнув кончики пальцев в кровь Ренье, она слизнула ее и улыбнулась. Это было отвратительно, но граф Дюбелле набросился на нее, словно животное. И пока они совокуплялись на каменном полу, охранники утащили Ренье в его камеру, а нас – в нашу.

Марлон жадно хватал ртом воздух, совершенно измученный страшными воспоминаниями.

– Но Ренье… Разве ему не нужна была помощь?

О Боже, почему ей не все равно?

– Конечно, нужна. Но тюремщики боялись графа Дюбелле. А вы на их месте не испугались бы? Когда они приносили нам еду, мы умоляли их, чтобы они позволили нам ему помочь. И наконец они уступили. Спустя три дня они принесли его к нам и сказали, что он умирает. Это была правда. Он был так слаб! Не мог ни есть, ни пить. Но мог говорить. Он благодарил нас за то, что мы верно служили ему. Молил нас простить ему его юношеское тщеславие, которое привело нас в темницу. Просил, чтобы мы вспоминали его добром.

– У него был жар?

– Нет. Мы решили… Я до сих пор считаю, что он захотел умереть. Мы пытались его удержать. Рассказали ему о прорытом туннеле, о том, как мы близки к свободе. – Марлон улыбнулся. – Он был так счастлив… за нас! Сказал, что теперь может умереть спокойно, зная, что мы не будем гнить в тюрьме. Он молил Бога помочь нам вырваться на свободу и мудро ею воспользоваться. И пока я обнимал его, он умер.

– Что?!

Сорча ушам своим не верила.

– Он умер. – Марлон сжал ее локоть. – Клянусь, что это так. Было темно. Было душно. Я слышал размеренный стук редко падающих капель воды. И я почувствовал, как из его тела уходит жизнь.

Воздух был зловонным. Равнодушные камни смыкались вокруг нее. Ничей голос не нарушал тишины. Ничья рука не тянулась к ней, чтобы перевязать ей раны или излечить ее боль. Крысиные кости служили ей постелью, а длинное полотно паутины – одеялом.

Ее похоронили заживо.

И ей было все равно. Где-то поблизости медленно текущая вода собиралась в озерцо, и медленное падение капель, которое когда-то доводило ее до исступления, теперь лишь усугубляло ее равнодушие. Она умирала – и приветствовала окончание одиночества, горя и страданий.

Кончики ее пальцев прикоснулись к костлявой руке Смерти…

Сорча содрогнулась. Она присутствовала там! Во сне, она там оказалась.

– И что случилось?

– Его не стало. Он похолодел. Я был в шоке. Цезарь рыдал. И вдруг Ренье содрогнулся. Казалось, будто что-то ударило его в грудь. Его сердце снова начало биться. Он сделал судорожный вдох. И он снова был с нами. – Марлон ухватился за крест, который висел у него на шее. – Это было чудо.

Ей не хотелось этому верить. Не хотелось верить, что это говорилось о Ренье, с его умом, силой воли и отвратительной, нелепой уверенностью в том, что он способен внушить ей любовь к себе, используя свою мощную чувственность.

– Он вернулся, полный решимости. Хотел вырваться на свободу, отомстить графу Дюбелле за насилие над его страной, жениться и завести детей и остаться жить в них. Он вспомнил, что мы говорили ему о подземном ходе, и сказал нам, в какую сторону надо рыть, чтобы оказаться в безопасности. И он был прав. Если бы мы продолжили копать в прежнем направлении, то оказались бы прямо на главной дороге, которая вела из замка. Нас моментально заметили бы и снова поймали. Ренье сказал, что надо рыть в направлении узкой тропы, которая шла к давно забытой боковой двери.

Сорче не хотелось верить услышанному.

– А как же тюремщики? Разве они не захотели похоронить Ренье?

– Мы сказали им, что он умирает, но что у него огромная скрытая сила. После того как он выдержал побои, они легко в это поверили, и им не хотелось иметь с ним дело. Как ни странно, они, видимо, его боялись. Решили, что он обладает каким-то особым даром и что сам Господь вернул его к жизни. – Марлон понурил голову и вздохнул. – Я тоже так подумал. Его цели были самыми чистыми и высокими, а стремительное выздоровление нас изумило. Когда спустя два дня мы вырвались на свободу, он выполз из отверстия туннеля и пошел вниз по склону. Когда наш побег обнаружили, он двинулся не в том направлении, что мы с Цезарем, а в противоположном, уводя тюремщиков за собой.

Марлон явно чего-то недоговаривал.

– И что сделали вы?

– О чем вы говорите?

– Ренье по-прежнему здесь. Цезаря нет. Вас покалечили. Как это случилось? – Ей необходимо было узнать окончание этой истории. – Что вы сделали?

– Он был нашим принцем. Мы один раз усомнились в нем, но, после того как он вернулся к жизни, перестали сомневаться. Поэтому мы привлекли к себе внимание тюремщиков и повели их за собой. Цезаря убили. Меня затоптали их кони. – Марлон указал на свои ноги. – Но Ренье спасся, а нам нужно было именно это. Ради этого я согласен сидеть здесь, зная, что он отберет Ришарт у этого животного.

В монастыре Сорчу учили верить в благородство. Но жизнь уничтожила в ней эту веру.

Однако Марлон доказал ей, что благородство существует.

Неужели Ренье и все его деяния благородны?

Марлон считал, что это так. Ренье собирался вскоре отправиться на войну. В самое ближайшее время.

– Он войдет в Ришарт, – произнесла Сорча. – Наши осведомители говорят, что граф Дюбелле разорил казну. Народ его ненавидит. В армии – хаос. Победа практически обеспечена.

– Ренье останется жив, – заверил ее Марлон. – Не для того он выжил в темнице, чтобы погибнуть в бою.

– Я в этом не сомневаюсь.

Она должна была верить в то, что Ренье не умрет.

– Я счастлив, он – нет. Он заслуживает большего, чем просто успех. Он заслуживает счастья. И сделать его счастливым можете только вы, ваше высочество.

В Сорче снова поднялась волна возмущения.

– Он предпочел счастью подозрительность и обман.

– Он провел восемь лет в темнице. Его друзей убили. На него шла охота. Он умер. У него были причины подозревать всех и каждого.

Объяснение Марлона ее не убедило.

– Мы много дней путешествовали вместе. Он хорошо знал меня, однако продолжал обманывать. Я не злобный узурпатор. И не дура. Я жила в монастыре и ухаживала за садом, терпеливо дожидаясь, чтобы меня призвали выполнить мой долг. А Ренье обманул меня как дурочку.

Сорча больше не чувствовала ненависти, только боль. Он принял ее любовь, а сам не предложил ничего, кроме ласки и ошеломляющей чувственности.

Он ее не любит, и она больше не намерена это терпеть.

Марлон открыл было рот, но тут же закрыл его и задумался. А потом сказал:

– Дело даже не в том, что он был подозрителен и не очень хорошо разбирался в людях. Возможно, он совершил серьезную ошибку и теперь не знает, как искупить свою вину, как извиниться.

– Что за нелепость! Любой человек знает, как извиниться.

– Смею возразить вам, ваше высочество. Мужчины не знают. Точнее, не могут. Мужчине легче свернуть гору, чем сказать: «Прости меня».

Это правда, подумала Сорча. Пусть мужчина не прав, он ни за что не признается в этом. Не извинится. Сорча никогда не слышала, чтобы мужчина извинялся. Вообще-то она мало общалась с мужчинами в последние годы, но теперь поняла, почему Ренье так страстно обнимал ее, когда она плакала, желая утешить ее.

– Он осел!

– Возможно, вы правы, – согласился Марлон.

– Я должна с ним сейчас же поговорить.

Она поднялась и расправила юбку. Марлон тоже поднялся.

– Ему придется выслушать мое мнение. И когда я закончу, пусть попросит прощения просто для того, чтобы я перестала высказывать ему то, что о нем думаю.

– Весьма разумный план, ваше высочество.

Марлон тяжело оперся на свои палки.

Она пошла было по дорожке, которая вела ко дворцу, но тут же вернулась к Марлону.

– Спасибо вам. – Его глаза сияли от радости, но она не стала сердиться на него за это. – Спасибо.

Она снова пошла прочь, а когда оказалась у живой изгороди неподалеку от дворцовой калитки, навстречу ей вышли двое мужчин. Один был красивым и сильным, второй был старше, опытнее и утомлен войной. Оба были высокими, с кулаками, похожими на два булыжника.

– Прошу меня простить, господа.

Сорча попробовала пройти мимо них. Ей срочно нужно было поговорить с Ренье.

Старший из мужчин поклонился:

– Ваше высочество, принцесса Сорча?

Неужели бабушка послала за ней? Именно сейчас? Ее бабушка обладает поразительным умением вмешиваться не вовремя.

– Да. Но мой супруг, принц Ренье, выразил желание видеть меня, и…

Третий мужчина подходил с одной стороны, четвертый – с другой. И когда Сорча огляделась, то увидела, как еще двое подходят, захлопывая ловушку.

Ловушка.

Это не были люди бабушки.

– Кто вы такие? – резко спросила она.

– Если пойдете с нами, – сказал старший из них, – вам не причинят вреда.

Его молодой спутник положил руку на эфес шпаги. Остальные мужчины наблюдали за ней и за окрестностями.

Их нервозность была вполне оправданной. А план весьма дерзкий. Они пришли, чтобы захватить принцессу в плен прямо на территории дворца.

– Кто вы такие? – снова спросила она.

Ее взгляд упал на жилет более молодого из двоих, который был почти скрыт под коротким плащом. И она увидела на нем маленький знак: коричневую свернувшуюся змею на алом фоне.

Граф Дюбелле. Это были его люди.

Сорча закричала.

Грубая рука зажала ей рот. Шестеро мужчин окружили ее и поволокли вдоль изгороди к ожидающим рядом коням.

Она не могла вырваться от шестерых сильных мужчин. Однако ей удалось повернуться к Марлону.

Там, где он недавно стоял, только шевелились ветки.

Чтобы не сталкиваться с людьми графа Дюбелле и снова не оказаться в темнице, Марлон сбежал. Сорча осталась одна.