Послесловие к третьему, восстановленному, изданию романа Вениамина Додина «Площадь Разгуляй»
…Эту книгу о детстве Вениамин ДОДИН написал в 1951–1952 гг. в срубленном им зимовье у тихой таёжной речки Ишимба, «навечно» сосланный в Енисейскую тайгу после многих лет каторги. Когда обрёл наконец величайшее счастье спокойной счастливой жизни вдвоём со своим четвероногим другом Волчиною. В книге он рассказал о кратеньком младенчестве с родителями, братом и добрыми людьми, о тюремном детстве и о жалком существовании в нём. Об издевательствах взрослых и вовсе не детских бедах казалось бы благополучного Латышского Детдома. О постоянном ожидании беды и гибели. О ночных исчезновениях сверстников своих — детей погибших офицеров Русской и Белой армий, участников Мировой и Гражданской войн и первых жертв Беспримерного большевистского Террора 1918–1926 гг. в России. Рассказал о давно без вести пропавших товарищах своих — сиротах, отпрысках уничтоженных дворянских родов и интеллигентских семей.
…Выброшенные из родных гнёзд переворотами и Гражданской войной, вместе с превращавшимися в зверей детьми коренных сословий оказавшись на улице «беспризорниками», — бродили они по стране несметными ордами («считалось» сперва 8–и, потом даже 14–и миллионными!). В поисках пищи и одежды сбивались в стаи. В надежде на хоть какой–то кров и даже ночлег скапливались в городах у асфальтовых котлов, у дворницких и красноармейских костров. Голодали; преследуемые полчищами крыс и поедаемые тучами насекомых–кровососов — страдали жестоко: болели поголовно почти, не умея помочь себе, не зная врачебной помощи и отторгаемые тоже голодавшим и тоже страдавшим, а потому озверевшим населением; и как котята умирали во сне десятками, быть может, сотнями тысяч.
Особенно тяжко было им в губерниях, поражаемых эпидемиями, недородом и бескормицею. Передать муки брошенных и гибнущих детей невозможно! Особенно муки девочек. Судьбы их, — несчастных, вовсе беззащитных, — были воистину страшны. Кроме голода и невозможности, неумения добыть пищу, — хотя бы в попытках отнять её у более сильных и жестоких, — многие из них с младенчества становились жертвами маньяковизвращенцев, бессовестных покупателей за горсть хлебных крошек, озверевших насильников. Профессиональных торговцев людьми. Калечимые физически и морально в ауре инстинктов стаи, девочки первыми опускались и бросались — в отчаянии — в омут или в петлю. Что не менее страшно — они даже в расхожем мнении «приличных людей» переставали быть «детьми человеческими».Переставали быть единственной надеждой общества на восстановление когда–нибудь генетической основы его выживания. И безжалостно «обществом» этим отторгались и изгонялись. Ибо лучшую часть настоящего общества, — самую здоровую, самую сознательную, самую искренне верующую хоть во что–то, самую добрую, вырубили бессмысленные и потому невиданно жесточайшие Русско–японская и Германская (Мировая) войны. Выкосила звериным самоедством вовсе безжалостная и беспощадная бойня войны Гражданской. Выжгло и погубило каннибальское нашествие большевизма с безудержным его комиссаробандитским вселенским разбоем и террором… Наиболее сильные и стойкие из беспризорных детей, — не нашедшие пристанища у власти и у пощаженного временем благополучного населения, — искали и находили его в преступных сообществах. И бесчисленными стаями рекрутировались уголовным миром, оказываясь в руках армии изощрённых мерзавцев…
Обеспокоенные ростом именно этой части неуправляемой, — следовательно, враждебной режиму, — части их, власти организовывали кампании… отлова беспризорных детей. И отгон их за прочные стены кичманов и «домзаков», за проволоку повсюду возникавших концлагерей, в древние кремли разогнанных монастырей. А чуть позже — в именуемые «детскими» так называемые «пенитенциарные учреждения».
Наспех организованные «Детские тюрьмы» и «Детприёмники», — по первости неконтролируемые никем, — тотчас же становились полем деятельности изощрённых преступников. Так, «Даниловский» Детприемник (на базе закрытого властями одноимённого московского монастыря), — благо стены его были высоки и крепки, а территория внутри стен была велика, — с момента возникновения оказался в руках «старого авторитетного» вора из Орши — Гришки Штипельмана. По тогдашней блатной фене, — на которой хевра ботала аж до самой «Финской» войны, — «Грини Оршанского». В криминальной раскладке Грини «родского».
Ночного, — да и дневного тоже, — хозяина огромной империи–территории с центром «У Трёх вокзалов» на знаменитой Московской Каланчевке.
Откупщика бесчисленных «малин» и «ям» вкруг Разгуляя — от Краснопрудной на севере до Золоторожской на юге, и от Чистопрудного на западе до Лефортова и Горохового поля на востоке. Ну, и самой Даниловки. А для милиции и наробраза (отделов народного образования, что как бы наблюдали за ней) — «фельдшера» — лепилы. «Председателя образцовопоказательного семейного товарищества воспитателей малолетних правонарушителей детской Таганской тюрьмы»!…(Тогда любили громкие и звучные кликухи всех этих самовозникавших «обществ рогов и копыт»).
В этот самый большой Детприёмник Москвы отбирались «санитарами», «воспитателями», «нянечками», «техничками», — в блатную «серую» обслугу, — лишь только прямые родственники самого «родского».
Огромными семьями–кагалами прибывавшие из Орши в Москву. И здесь заселявшие якобы купленные «дядей Гриней» квартиры или комнаты у тотчас же (по знающему всё приятелю автора «Володькежелезнодорожнику» — тоже старому вору) «отдающих концы» одиноких стариков–фраеров. Всё это открыто происходило в «империи» Грини родского.
Но и за пределами её было «всё не просто»: коллективизация, индустриализация, разгром «троцкистско–зиновьевского» блока и бесчисленных иных большевистских банд, развёртывание и свертывание НЭПа вызывали вспышки спонтанного сопротивления части обывателей, беспощадно подавляемые (в Москве — даже «Особыми дивизиями» ВЧКОГПУ и «Спец частями» Рабочее Крестьянской Красной Армии)…
Однако на дворе были уже не 1918–26 годы: поголовно «уговорить» всех сопротивлявшихся было сложно — они стали весомой частью населения, научились защищаться! И — оказывалось, — их уже невыгодно было просто уничтожать: начинались огромные новостройки, требующие дармовых рабочих рук! Потому истреблялись наиболее активные, одиозные, а заодно и сами их палачи с подручными и заплечными из тех же старобольшевистских когорт и фаланг (к таким вот достопамятным «заграничным» терминам тяготел тогда и сам штаб организатора «переворотов», «путчей» и их ликвидаций — Генриха Ягоды (Уверовавший в своё лагерное «могущество»; и конкуренты его по силовым методам добычи и удержания власти — паханы «штурмовых» отрядов для государственных «переворотов» или имитации их). Познакомившись в Германии перед ноябрьским 1923 года Пивным путчем с Эрнстом Ремом (будущим основателем военизированных отрядов Гитлера) в его купе берлинского ресторана «Хорхер», Ягода стал другом Рема. И (после 15–и месячной отсидки этого деятеля) регулярно в 1928–30 гг. посещал его в Боливии – тогда уже военного советника рейха. Вместе они разработали единую методу комплектования — для СССР и Германии — особых отрядов из заключённых–уголовников (зарекомендовавших себя в Берлине 20–х гг. как «группы тайного влияния» Эрнста Генри). По мере расширения масштабов индустриальных замыслов, количество заключённых в инициированных Троцким ещё с 1918 года концентрационных (много позже — «трудовых») лагерях достигло огромного числа. Всю эту массу необходимо было держать в узде. Заставлять обустраивать собственные зоны и саму себя охранять. А за пределами зон трудиться, обрабатывая себя и тучи начальства — валить лес, рубить бараки; «побуждать» работать. Кроме того, массу эту, оказывается, нужно было ещё и кормить, одевать и обувать. Организовывать какое–никакое самообслуживание и, главное, налаживать внутри неё оперативную работу осведомительской сети родственного РЕВВОЕНСОВЕТУ ВЧК-ОГПУ. Для этого позднее, в 1929 году (ещё по инициативе 1921 года того же Троцкого!) создано было Главное Управление Лагерей /ГУЛАГ/.
Власти, открыв такую вот систему существования собственных граждан, великолепно осознавали крайнюю опасность концентрации огромной массы озлоблённых людей, содержавшихся в ужасающих условиях лагерей. Что масса эта может однажды перестать повиноваться и восстать - зашуметь (через 20 лет один такой «шумок» в Ухта—Печёрских лагерях – после бесчисленных «шумков» промежуточных — «утихомиривался» трёхмесячными жесточайшими «усилиями» всех родов войск трёх центральных военных округов под командой генерала тогда — будущего маршала – Г. К.Жукова!). Чтобы подобную опасноть устранить, в лагерях стала создаваться тайная «полиция противодействия». И параллельно, для слежки за ней и управления ею, активная вербовка в качестве агентов ОГПУ уголовных авторитетов из числа «уркаганов» — профессиональных уголовников. В том числе из самих «родских». Созданы и утверждены были специальные инструкции по оперативной работе с этой плохо управляемой публикой. В частности, рекомендовалось «сколачивать» контролируемые ОГПУ группировки — «Союзы» (Позднее, по типу их, «сколочены» были «творческие Союзы»: архитекторов, композиторов, художников в 1932 г. А в 1934 — писателей. И всех — во главе с талантливейшими и авторитетнейшими… секретными сотрудниками. С лёгкого слова основателя… в конце ХIХ века Московской сыскной полиции Эффенбаха именуемых сексотами). С тем, чтобы они с помощью «соратников» обеспечивали необходимую дисциплину среди, — на первых порах, — «троцкистов» (так во всех этих «творческих союзах» большого оцепления, а затем в тюрьмах и лагерях назывались и числились с 1926 и по 1954 год не только осуждённые по статье «58» тогдашнего УК РСФСР, но вообще все интеллигенты в ещё не заметённых «творческих организациях»). В лагерных зонах эти сексоты–авторитеты не работали на «общих». Свободно передвигались по «оцеплениям» (зонам) для оперативных встреч с нужными лицами и сбора информации. Администрация обязана была всячески поддерживать авторитет этих агентов (Как авторитет всех прочих «авторитетов» в прочих, не менее «творческих», Союзах «Большого оцепления»). После приказа 108/65 ОГПУ от 8.03.1931 г. к подобной «аристократии» привилась кличка «блатные», на жаргоне — «блатари», «люди» (одинаковые в Большом и малых оцеплениях). Затем она сама себя стала именовать, — иронически сперва, потом всерьёз, по «аналогии» с руководителями прочих Союзов, — «ворами в законе». (Кто у кого почётное звание это позаимствовал прежде, гадать не берёмся). Понимая, однако, что всем ясна незавидная их хотя бы в уголовной среде роль официальных стукачей–сексотов, как иным блатарям — в среде не уголовной… Авторы-«юмористы» одного популяризированного в 1994 году ГИХЛом (Издательством художественной литературы) Справочника КГБ(!) замечают: «спроси сегодня о значении этого выражения, — «Вор в законе», — у подобного деятеля, тем более, если он выходец из южных республик (тяготеющий к этому «высокому званию», как, впрочем, к другим званиям, бытуемым в Большом оцеплении) — последует гордый ответ, что «в законе», значит, авторитет признан по «закону»… Преступного мира, видимо?. Пусть так.
Но не следует забывать, — предупреждают авторы–весельчаки, — кто позволил этим «баронам» выделиться из остальной массы и с какой целью использовал их авторитет?… Как остальным баронам — из всех остальных Союзов…
* * *
Итак, «Даниловкой» под руководством Грини «Оршанского» – родского, — по свидетельству дворового «приятеля» автора, профессионала-майданника «Володьки—Железнодорожника», — правил воровское сообщество. Привлекаемые им врачи «со стороны», — на пол–дня в одно из воскресений, — комиссовали вновь прибывших детей. Разбивали их на понятные только им одним и самому Грине группы. Разгоняли их по разным камерам и корпусам. А откомиссованных: проверенных на отсутствие заболеваний («на вшивость») разбирали «по мастям» — по внешности и по национальностям. Арийцев(!) при этом прятали в спец. камеры, оснащённые койками и постельным бельём и даже подушками и новыми одеялками. И оставляли на дополнительный карантин (Отбракованную «учёной тётей Линой» их часть — «хазерай», по её выражению — угоняли обратно, в общие отделения). И уже без имён собственных и родительских фамилий, — под новыми именами и фамилиями, — отбирали и… продавали! Кому и зачем продавал «Гриня Оршанский» арийцев, — кроме «случаев» передачи их подручным некоей Лины Соломоновны Штерн, — и для воспитателя автора, «Степаныча», и тем более для него самого так и осталось тайной.
Возможно даже, — кто знает, — их готовили и «отдавали» для целей гуманных: например, бездетным парам — будущим родителям — для усыновления или удочерения. Такие случаи были. И по рассказам автора Степаныч, в постоянном своём поиске истины, о них узнавал. А узнав и убедившись, что это именно так — старый, суровый человек долго ходил счастливым. О целях продажи остальных ариев… О них подумать страшно было… Слава Богу, в те годы о частной коммерческой трансплантационной деятельности ещё слыхом не слыхивали… А то этот коммерческий альянс между Гриней и Линой Соломоновной выглядел бы ещё более ужасным…
Автор оказался в группе прибалтов (арийцев — именно там и тогда впервые услышал он это слово и понял его смысл): мама–то его Стаси Фанни ван Менк, Додина Фанни Иосифовна, — в девичестве РедигерШиппер, дочь врача Иосифа Иоахима, — она финка. Чухонка (Чухна, Веся, Меря. По присловью: «Чудь начудила, Веся навесила, Меря намерила и получилась Русь». Россия). Вот ведь даже дядька его, — сам барон Карл Густав Маннергейм, финский швед или немец, — величал себя не иначе как чухной. Только чухной! Немало тем гордясь. (Видимо, это позволяло ему меж 1918 и 1944 годами, временами, прилюдно жестоко пороть за слепую холопскую наглость и безудержную имперскую спесь восточных своих «родственников»).
Как в Даниловке было с другими ариями и кто пользовал их, автор не знал. Его «вела» молодая, говорили — только со студенческой скамьи, докторша ли, фелшарка ли (По хевре — «Женька—Блямсс», настоящая, по мужу, фамилия Лясс). «Ходовые» сучки, — ублажающие детскими своими статями мужскую (и не мужскую тоже) «оршанскую» обслугу, — звали её «Гринкиной шмарой». Сам Гриня–родский, — на тоненьких кривых ножках под вислым брюхом, звероподобный «облезян» с носом–хоботом, — от огромных ушей до кончиков пальцев рук и ног заросший рыжей кудлатой шерстью, — по воспоминаниям воспитанников Даниловки, где ни заставал её — набрасывался медведем; загибал тотчас в три погибели через что попало; и тискал остервенело, трубно хрюкая и трагически постанывая; за что малолетки — «сучки» ненавидели её люто, «как соперницу». И ещё сильнее боялись: девиц она не терпела. Изощрённо истязала, ревнуя, видя, как он ведёт себя и с ними тоже… Хорошо хоть, что была «приходящей»… Девочки резали её. Кололи. Не раз мастырили ей «тёмную» — выдавили, было, глаза… Вскоре, по окончании известной «челюскинской страды» автора, она — по рассказам прибывавших из Даниловки в новый его Латышский Детдом — съехала из Москвы куда–то насовсем… С мужем? В Сибирь, что ли?…
Ещё приходила «учёная тётя Лина». Та самая профессорша Штерн.
Но эта — бугор! «Начальница!». Сам Гриняродский, — в глазах детей бывший главнее главного, — подносил и ставил ей стул — уважал.
Чего–то из–за растоптанного младенчества, конечно, автор не помнит – верно, вымыло из памяти. Но разве может он забыть, как перевезенный на Новобасманную, 19 «содержался» тайно (в изоляции от остальных) в «спец. помещениях». В первые годы — дома 16; позднее — дома 19. Запомнил, конечно, свои настоящие имя и фамилию. Хотя и милицейские опера(?) в Даниловке (возможно, не из Грининой банды?), под рефрен «тряпкой по морде» и угрозы страшным карцером запрещали называть собственное имя и отзываться на него; заставляли откликаться на чужое — «Виктор Белов».
Много позже узнал он от своего «Степаныча», что их, «ариев», в Латышском Детдоме как бы не было вовсе: — содержавшиеся в «спец помещениях», они «по самому Детдому не проходили». «Не состояли на учёте» на довольствии.
Не числились! Питание, бельё, остальное всё откуда–то привозили им отдельно, «спец. подводой» со «спец. возчиком» — было их таких немного.
Кем–то делалось всё, чтобы спрятанные всеми этими изощрёнными жульничествами дети никогда не нашлись. Ведь было точно известно, что «искать и найти их уже невозможно. Да и некому. С исчезнувшими родителями и отнятыми именами и фамилиями они окончательно потерялись в беспощадном хаосе жизни».
Когда кто–то из них исчезал однажды, остальные, — кто оставался, — старались удержать исчезнувших в своей памяти! «И, как я, — рассказывает автор, — поселяли их в себе. Так они и живут в нас по сей день. И, — пусть уже почти без надежды, — всё еще просят хоть в каком–то качестве оставить их на земле»…
* * *
Первая попытка издания романа–мартиролога на русском языке предпринята была в 1991 году в Японии лагерными (по ОЗЁРЛАГУ) друзьями автора, искавшими его сорок лет и, наконец, нашедшими. Делали они это рекламными, новостными и литературными полосами журналистов Tsutomu SAITO (Москва), Hiroshi IMAI (Бонн), эссе руководителя отдела внутренних новостей Yasuo NAITO и городских — Sachio INADA (все из Токийского официоза The SANKEI SHIMBUN), Keisuke MIZUMOTO повестями (Альманах «The SHUKAN BUNSHUN»), KANSAI TELECASTING TV фильмами (Групп KTV и KYODO NEWS SERVICE). В них телеведущие Keisuke MIZUMOTO и Hideo SASAHARA с 10.1991 по 11.1993 читали «Площадь РАЗГУЛЯЙ» и показывали иллюстрации к нему. Но интересанты из Телль—Авивского МИД, — перлюстрируя почту и слушая их переговоры с автором о судьбе рукописи, — «обеспокоились предстоявшим обнародованием» её! (Известна серия провокационных выходок посла в Токио Эшколя… Телефонные звонки японским друзьям автора ещё в апреле, после не прекращавшихся в Иерусалиме демонстративных фотографирований–преследований автора и его семьи. Что по законам Израиля строжайше запрешено!).
Наконец, состоялся визит автора романа в Японию. Вместе с опекавшими его журналистами, представителями столичных новостных агентств Yasuo NAITO, Hajime OZAKI (KYODO NEWS SERVICE) и Keisuke MIZUMOTO он беседовал в Токио с помянутым послом, «убеждавшим» его, что «эти провокации не есть провокации, не есть дело рук израильских, тем более русских(?!) спецслужб» (на чём посол почему–то особо настаивал), что «скандальные телефонные звонки японским друзьям автора тоже не дело рук»; что в еврейском государстве не могут быть нацисты, и что Рабин — не последняя инстанция!»
Беседа автора с Рабиным 05.1991 г.:
— Рабин: «Нельзя сравнивать Сталина с Гитлером. Гитлер убил 6 миллионов евреев… А Сталин? Евреев он вообще… спас! Да, да! Спас! Или не он направил войска в Аушвиц?… Вообще, он наследник Ленина»…
— Додин: — Он убивал евреев в собственных «Аушвицах».
— Рабин: — «Это была классовая борьба». И изрёк повторенное потом Эшколем: — «Нацисты могут быть только у немцев… Тем более, у нас есть «Яд ва шем». — Повторив: — Они — они могут иметь место только у немцев»…).
Словом, что б оно не пахло, автор и японские друзья решили впредь его трогать. И роман, вместе с рассказами «о японцах в лагерях», передан был, — для перевода и издания в странах Востока, — Университету. Между ректором которого и кафедралом профессором Masaji WATANABE (всемирно известным японским славистом, переводчиком русских классиков, только закончившим работу над изданием Достоевского и Писемского) и автором 15.10 того же года подписано было соглашение.
В это время копии рукописи «Площади РАЗГУЛЯЙ», ожидая авторского и издательского «добро!», покоились уже, — предварительно отрецензированные, — в Российских редакциях. И, — по ещё одной «принадлежности» (часть исчезнувших детей — уроженцы, или родители их – выходцы из некогда русских Финляндии и Балтии), — ждали в издательствах Риги, Таллинна и Осло. Где чудом отыскавшиеся близкие исчезнувших детей знали текст Мартиролога — как Отче наш — наизусть. И терпеливо годами ждали выхода его «в свет».
Как бы ни хотелось автору сократить ожидания дорогих ему людей, как бы ни жаждал увидеть он свою ТАКУЮ книгу опубликованной, представлялось важным издать Мартиролог не в Балтии сперва, не в Скандинавии, ни даже в самой России. Но именно в Иерусалиме. Ибо погибшие в ХХ веке дети — главная забота там, главная боль известного «Яд ва Шем»! И автор надеялся, что именно в нём имена маленьких его героев–друзей вознесутся, — вместе со всеми другими погибшими детьми, — под куполом «Детского зала» Иерусалимского Пантеона. Ведь именно в этом Иерусалимском Музее, — как нигде, — поймут и оценят трагедию исчезнувших и забытых детей. Поймут и оценят необходимость попытки оставить их жить. В данном случае, правда, оставить жить детей не еврейских. Гойских. Возможно даже, простив им их не кошерное происхождение…
Не простили. Не оставили. Не вознесли.
Наслышанный о повадках понятливых тамошних издателей, — прежде чем предложить им рукопись, — на всякий случай, автор дал прочесть её члену Иерусалимского «AMCHA» — Всеизраильского центра психологической поддержки переживших катастрофу — Элле Ганкиной.
Многолетнему руководителю книжных издательств СССР, редактору книг по истории русской и детской книги, автору замечательной монографии «О старинных, давно забытых книжках для детей, которые выпускали когда-то российские издатели и типографы, озабоченные просвещением и нравственным воспитанием вступающего в жизнь юношества» — «ДЛЯ СЕРДЦА И РАЗУМА» (Издательский Центр, Иерусалим. 2000).
Э. Ганкина рекомендовала провести чтения романа профессуре Еврейского университета, организовав их тут же на квартире своей дочери в иерусалимских Катамонах. Роман—Мартиролог был прочитан вечерами 1994-1996 гг. Читался автором, — по требованию слушателей, — по 4–6 часов кряду без перерывов… Затем он читал его в том же режиме аудитории «Собрания книголюбов» города Маале Адуммим в 1997–1999 гг. В том и другом случае слушатели высоко оценили роман. Рассказ же в нём о каннибальской деятельности «героини» его, вопросов в той и другой аудиториях не вызвал: многие всё о рассказанном и о ней знали, всем всё было ясно.
В среду 12 августа 2001 года, в кампусе Еврейского университета на Скопусе (на Библейской Масличной горе), состоялось Специальное заседание ХIII Всемирного конгресса иудаизма, посвящённое ИМЕННО памяти деятелей Еврейского антифашистского комитета (ЕАК), расстрелянного в тот же день в августе 1952 года. По настоянию Иерусалимского Мемориала (Арье Бергер) и по просьбе депутата Кнессета (Парламента), Юрия Штерна, — вслед за вступительной (поминальной) речью этого популярнейшего русскоязычного парламентария, — слово было предоставлено автору. В сорокаминутном выступлении он пересказал разделы Мартиролога, повествующие о преступлении будущего члена поминаемого ЕАК — «учёной тёти Лины Штерн».
И… никакой реакции. Даже ожидаемого возмущения никакого, хотя бы деланного: возмущения пусть только «бестактностью» или пусть даже «антисемитизмом» автора Мартиролога, которого мог бы он ожидать именно в день памяти казнённых. Аудитория, «…состоявшая из молодых учёных, прибывших на конгресс из разных стран мира… и из… детей и внуков некоторых членов ЕАК», в ответ на выступление автора, — при гробовом молчании битком набитого президиума, — стоически отмолчалась. И это, несмотря на якобы «вспыхнувшую дискуссию, в которой приняли горячее участие бывший секретарь израильского посольства в СССР Иосеф Говрин, председатель Всемирного /?/ совета д-р Дан Ронен и многие другие» (газетный отчёт). Ничего особенного: высокое собрание, безусловно, осведомлено было о геронтологических «художествах» профессорши Штерн.
Осведомлено оно было и о том, за что в 1952 году могущественные тогда деятели партии и кремлёвского правительства, — сами пользовавшиеся интеллигентными услугами юбилярши, — именно ей одной даровали жизнь вопреки, будто бы, намерениям больного и отходящего от дел Сталина. (При естественной к нему, — мало сказать, — антипатии автор романа никогда не позволял себе единой нотой (даже в зазвучавшем по смерти Тирана антисталинском хоре–истерии) приписывать ему того, за что ответственности он не нёс. Тем более, не мог уже нести. Кроме того, автору негоже такое, «из первых рук», — от А. Е.Голованова или С. Е.Егорова («названных» братьев своих), — знавшего подноготную ушедших в песок небытия событий).
Сталин именно в этой сомнительной возне уже не участвовал, сраженный очередным инсультом и параллельными проблемами. А измышляемыми нашим еврейским самоедским гением проектами, — вожделенно и с нетерпением принимаемыми и всасываемыми «улицей», явись только повод, — помимо Иосифа Виссарионовича всегда нашлось бы кому заняться. В очередь бы энтузиасты выстраивались! Другое дело, изобретателям таких «методов освобождения» страны от евреев могли грозить непредсказуемые последствия. Нежелательные очень даже. Потому решающимся в послевоенные годы на сомнительные игры необходимо было немалое мужество. Которого трагически не хватало и в довоенные годы.
Как, например, тем же многим поколениям глав демо–либеральных европейских держав, веками мечтавших освободиться от евреев. Но, известно, — как пелось, — «кто ищет, тот всегда найдёт!»: молитвами их нашелся и явился Гитлер. Ну, этому мужества было не занимать, и дело оказалось на мази. Сделав его, в апреле 1945 года он ушел. В октябре 1952 года в очередном инсульте сгинул Сталин — интернационалист истинный: вспомнить только, как прочно построил он (сбив воедино, увязав и сколотив) много–сотне–язычный советский Вавилон. И, — опутав еврейским же гением измышленными бредовыми фантазиями «верных философий» и потыкивая «треххвосткой» тюрьмы, лагеря и ссылки, — заставил ударно и дисциплинированно работать на могущество и во славу России вроде бы неуправляемую, еврейскую хевру. Взнузданную им походя, вымуштрованную и, время от времени, пришпориваемую. Без чего никогда и нигде, — даже промеж себя в самых знаменитых академических оркестрах–коллективах, — не умевшую, помолчав чуть, отыскать общего языка. Никоим образом не юдофоб, как бы ни провоцировали его на такое паскудство «мудрые» ашкеназы (а они для того проделали все возможные и невозможные эксперименты с его, — да, да, и с его тоже, — страной, с её народом и с ним самим!), «серенький» (по запутавшемуся Троцкому) Сталин не собирался, даже не думал ходить по граблям тоже не очень дальновидного своего германского близнеца–брата. Что же в таком случае делать оставалось прирождённым провокаторам — пусть не новой мировой войны, пусть даже не ещё одной гражданской, но хотя бы ма–а–а-ленькой анти–еврейской?… Да, провоцировать! И ещё раз провоцировать… Ещё то что?! Провоцировать хотя бы в желтой печати… «не печатные», но всё те же желанные погромные события. Сочинять ужастики на анти–еврейскую тему. И выдумывать, выдумывать страшилки. О… якобы более полустолетием назад «готовившемся Сталиным Большом еврейском погроме». Лучше — «О геноциде евреев». Ещё «красивше» — О «юдоциде». А всё — чтоб хоть как–то насрать, — вжидкую, хоть, — выкинувшим их из России россиянам. Но главное, — в левантийских кирпичеподобных опусах–пужалках, удобренных агит–роликами на всунутых в них дисках, на фоне несущей «спокойствие и мир» еврейскому ишуву Израиля жаркой арабской любви, — хотя бы ещё и ещё раз нагадить своим.…
***
К делу… Забавно: русскоязычный официоз «ВЕСТИ» спустя три дня после 12 августа 2001 года разразился репортажем о заседании помянутого «Всемирного» конгресса». Даже поместил на 7–й полосе фотографию при панегирике в адрес автора, «проведшего юные годы в советских тюрьмах и лагерях… в жизни соприкоснувшегося и с членами ЕАК, и со страшными документами их расстрела. Настолько страшными, что не верится, что такое могло произойти в реальности. Но это было!». Однако ни словом не упомянув рассказ автора о художествах Л. С.Штерн (А. Горин. «День нашей памяти, день нашей печали». «ВЕСТИ», 15.08.2001.Тель—Авив).
Но то ли ещё будет?
Года за два до ХШ конгресса участник чтения у Э. Ганкиной Леонид Школьник решил, во что бы то ни стало, издать в США понравившийся ему, «необходимый в каждой еврейской семье, Мартиролог «Площадь РАЗГУЛЯЙ». Бывший известный советский журналист, знаменитый депутат Верховного совета СССР от Еврейской автономной области (а в Израиле редактор созданного им «Еврейского камертона», литературного приложения к Тель—Авивскому ежедневнику «НОВОСТИ НЕДЕЛИ»), Школьник к тому времени приглашен был в Нью—Йорк возглавить старейший еврейский идишский официоз «VORWERTS». И задумал с первых же номеров этой газеты, которую станет редактировать, начать публикацию перевода на идиш с русского книги Додина. Для чего предварительно успев хотя бы частично напечатать его, — тем самым рекламируя роман, — в пока ещё возглавляемом им израильском «Камертоне» (распространяемом повсюду, где обосновались русскоязычные евреи, в том числе и в Нью—Йорке).
…В «Еврейском камертоне» вышло уже несколько полос текста романа, когда тем же Школьником В. Додин уговорен был (или подвигнут, как смотреть?) на опубликование нескольких страниц из фондов Государственных Архивов «по материалам Комиссии ЦК КПСС по реабилитации (…) под председательством И. П.Алексахина» (в которой в 1955–1987 гг. пребывал в роли общественного эксперта). И в той же газете вышла его 4–х полосная статья «А ТЫ ДОСЛУШАЙ, БОГ, ТЫ ДОСЛУШАЙ!». Она содержала тщательно скрываемые в закрытых архивах апологетами и потомками комиссаро–большевистских убийц, — до комиссии, не прочтённые и не изученные никем, — документы Русских губернских архивов 1917–1926 гг. (с перечислением всех полагающихся для статьи научной, — иных он не писал, — реквизитов хранения, и подлинных — по каждому факту — имён и фамилий фигурантов). Свидетельства о беспрецедентных в человеческой истории масштабах казней коренных российских сословий — о массовых расстрелах и конвейерных утоплениях в реках России её граждан.
В принципе о геноциде российских народов, осуществлённом комиссаро–большевистскими внесудебными «тройками». По сути, о РОССИЙСКОЙ КАТАСТРОФЕ («Еврейский камертон». «НОВОСТИ НЕДЕЛИ». 28.02 и 7.03.2002. Тель—Авив).
Выдержки из статьи вошли в повесть Додина «ГУСТАВ И КАТЕРИНА», изданную несколькими месяцами спустя журналом «МОСКВА» (М.7/2002); эл. вар.: / www.moskvam.ru /
Множественные отклики на неё в той же Тель—Авивской газете исключали… суть: спорить–то было не о чем. И чревато. Но нагадить автору не терпелось. Потому было много безудержной истерии с беснованием (в основном показушным). Меньше — густо завуалированных обвинений в антисемитизме. Вуаль естественна: антисемиты — кто? «Еврей (не свидетельствующий привычно подмётно — не стукач, значит?), открыто и откровенно знакомящий евреев с официальными документами о евреяхпалачах? Или всё же сами палачи, провоцирующие гнев и возмездие казнимого народа по закону: «причина — следствие»? Наконец, евреи - защитники палачей? Но эти евреи тогда — подонки, о коих вспоминать противно!…».
Даже прожженные одесско–малаховские мандеры заёрзали. И хор откликантов запел: там, в округах, в «тройках», были не евреи! Но… бывшие евреи! (Это какие такие — бывшие? Если бы сегодня они прилетели в аэропорт «Бен—Гурион» записываться в сионисты — им что, в нарушение «Закона о возвращении», не выдали бы Теудат зеут /загранпаспорт/ и, отказав в гражданстве, отправили восвояси?).
Естественно, не обошлось без откликов чисто доносительских, оперских, — скорее всего, бывших костоломов и их дятлов из НКВД-МГБ со стандартными вопросниками–допросниками (вплоть до попыток выяснения этими смакователями и проводниками в еврейскую жизнь Нюрнбергских законов, и важнейшего для них: кто по нации, — у автора и супруги его — мамы с папами и бабушки с дедушками, — не гои ли часом?)
Конечно, не могло не быть и разумных, дельных откликов. Их много было. В основном как отповедь не в меру разошедшимся защитникам всему миру известной еврейской «невинности»…
Японские друзья автора, исследовавшие всю эту ответную ахинею, те вовсе констатировали: «Помилуйте! Это же крушение библейской морали народа!»…
По–видимому, такое не совсем верно: ахинействовавших–то всего ничего. Однако на расстоянии оно видней.
В это время отыскался в библиотеке Еврейского университета и журнал «Отечественные архивы» (1/1994.М. с.79) с началом (Архангельским!) перечня концлагерей, созданных задолго до пресловутых Соловков, и казней в них, «нотариально» осадивший пикейно–жилетных «ворчунов».
***
…Меж тем время шло. И друзья автора восстановили текст романа, вновь проведя читателя по голгофе его матери — по полевым лазаретам пяти её войн начала ХХ-го века. За одно раскрыв трагедию семьи кузины её, выдающейся русской (советской) балерины Екатерины Гельцер и бывшего российского свитского генерала Карла Густава Маннергейма, впоследствии маршала и президента Финляндии. Вновь рассказали вымаранную цензорами историю «Маньчжурского братства» (не упоминаемого прежде в русской печати патриотического начинания полевого офицерства — ветеранов Русско-японской войны), по Киевской ЧК (1920) и Петру Врангелю (1927) «колыбели Белого движения». Восстановили описания неординарных судеб неординарных же близких автора. После чего… что только автор не претерпел, чтобы именно на родине своих исчезнувших маленьких героев издать, наконец, роман-Мартиролог. Десятки раз читаный в аудиториях, по радио и с российских телеэкранов. Не единожды ксерокопированный за более полувека после его написания, давно разосланный и одобренный рецензентами. Ожидающий лишь только часа, когда выяснятся, наконец, все скрытые детали судеб его исчезнувших сверстников — героев Мартиролога.
В паузах ожиданий, — возглавляя тридцать лет Лабораторию «Строительства на Крайнем Севере» ГОССТРОЯ СССР (и спецкурсы кафедр трёх Военно–инженерных академий), — автор успел создать направление в науке о Земле. Защитил и дипломировал свои открытия. Написал и опубликовал библиотеку(!) научных отчётов и более полутысячи статей по инженерному мерзлотоведению. И, отдыхая меж этими занятиями, издал серии рассказов в миллионнотиражных журналах «Наука и жизнь», «МЫ», «РОДИНА» — это в России. Работы его вышли в Японии, где роман «Площадь РАЗГУЛЯЙ» отмечен не просто интересом прессы: о нём книги, журналы, газетные полосы, документальные телефильмы. В Финляндии, — после сообщений в её общественных институтах о не известных им(!) деталях судьбы Карла Густава Маннергейма (как оказалось, мало знакомым даже финским биографам маршала!), — вышла в числе множества других 3–х полосная статья «Mannerheimilla oli poika venalaisballerinan kanssa» в «ETELA — SUOMEN SANOMAT» (Lahti. 1.окт.1997 г.) — в издании сугубо историкопатриотическом. Извлечением из «РАЗГУЛЯЯ» издана «Сага о разделённой любви и, — в журнальном варианте, — повесть «Густав и Катерина» («МОСКВА», 7/2002 г.). По той же повести 2–м каналом Московского телевидения «RTR-Планета» и финским TV поставлены уже четыре документальных фильма (и пишется сценарий для многосерийного). Фильмы для детей — по рассказам в «Науке и жизни» — поставлены в Германии…
В довершение этой воистину международной кампании Филадельфийским (США) издательством «Liberty Bell» (Simon Clapaman) опубликован уже 4–м изданием восстановленный Мартиролог «Площадь РАЗГУЛЯЙ»!
…Тем временем, в Иерусалиме, в кампанию за публикацию «Площади РАЗГУЛЯЙ» именно в Израиле вступает знаковая израильская русская писательница Дина Рубина, создатель выпущенных и московскими издателями романов–бестселлеров.
И вот иерусалимский русскоязычный литературно публицистический ежемесячник «NB» (www.neshima.com), — казалось бы, отбившись от цензурных посягательств доморощенных нацистов, — смело издаёт необходимые для понимания сути романа-Мартиролога 64 страницы (из 650–и рукописных!). Но цензура бдит (а кто ещё–то?!). Цензура побеждает!
И в стране, — долгие годы пытающейся вступить в свободное от всяческих цензур Европейское Сообщество, в журнале, страну эту представляющем самым достойным образом, — происходит нечто невероятное! На 11–и из этих 64–х страниц, — повествующих об исчезновении воспитанников из Детприёмника, — цензура принуждает издателей вымарать имя и фамилию подозреваемой в описываемом мартирологом каннибальском преступлении! И… заменяет их литерами «N…N…N…»: четырьмя — на стр. 251; одной — на 252; двумя — на 262; одной — на 263; тремя — на 264; семью — на 265; одной — на 266; одной — на 267; одной — на 268; одной — на 276; тремя — на 277; одной — на 278, — частоколом литер! Вымарывает и заменяет, повторяем, именно некая виртуальная цензура! Не сами же издатели — правозащитники и популярные писатели с мировым именем, взяли вдруг на себя инициативу узурпации цензурных функций некоего неизвестного государства: вымарывать из текста выстраданного ими журнала подлинные, не первый год муссируемые и в СМИ тоже, давно навязшие в зубах читающей публики имя и фамилию (известные всем абсолютно, даже недотёпе–доносчику Арье Трахману из сетевых «оранжевых» заугольных Заметок. И главное, вымаранное подменять… Зачем? Да для того только, чтобы… ещё более подогреть скандальный к именам этим «не совсем здоровый» интерес? (Что для издателей ТАКОГО ЖУРНАЛА невозможно, если только, — автор и новая редакция очередного издания романа допускает это, — с умыслом наказать услужливых чиновных — от той же цензуры - идиотов; притом, естественно, рискуя по–крупному. Не потому ли популярнейший, наиболее читаемый, безусловно самый востребованный толстый ежемесячник русской диаспоры планеты, — после публикации в нём поминаемых фрагментов романа «Площадь РАЗГУЛЯЙ», — удушен был… (по предположению его читателей) лишением грантов?
Меж тем, подлинные нацисты–издатели иерусалимского розлива (называйте их ультраправыми, ультралевыми, ура–патриотами, нацистами или, если прямо, жидо–ненавистниками — как угодно; суть оттого не меняется), продолжали изгаляться над истинными жертвами нацизма. Не чуя беды, они вот уже многим–многим более полувека всё заполняют и заполняют выпускаемый ими печатный товар описаниями страшных — одно другого ужасней — преступлений немцев и их пособников во время Второй мировой войны. Преступлений действительно ужасных, взывающих к отмщению хотя бы постоянными напоминаниями о них, — как и напоминаниями о предполагаемых преступлениях профессорши Штерн по использованию в своих экспериментах исчезнувших из «Латышского» Детдома детей, — чтобы их тоже помнили. Не забывали бы тоже, во всяком случае.
Вот только от беспрерывного, безудержного и очень уж неумного смакования в описании их, одни и те же страсти–мордасти эти, вколачиваемые в бедные головы одним и тем же (за отсутствием свежих) пользователям, начали набивать оскомину. Стали мало воспринимаемыми.
Подверглись некой инфляции — обесценились. Мало того, стали вызывать не просто недоверие. Но ненависть к их зарвавшимся авторам, — быть может того не желая, — провоцирующим встречный антисемитизм вовсе не склонных к проплачиваемому юдофобству читателей…
Небольшой экскурс в прошлое.
В 1992 году израильские СМИ сообщили доверительно сногсшибательную «новость»: «имеются тревожные данные, что не только в европейских, но уже и в американских университетах набирает силу новая научная тенденция — ревизионизм в истории. Вернее — в подходе к ней. Всё пересматривается. Подбираются и к катастрофе — к нашей Катастрофе!
Из новейших исследований вытекает, что цифра Шесть миллионов является сильно преувеличенной. Михаэль Бар—Зохар, депутат Кнессета от Маараха (была такая партия) сделал в парламенте запрос, адресованный МИДу, возложив на него ответственность за возможные результаты исследований. А также за рост антисемитизма в мире. Что является, по его мнению, «провалом пропагандистской работы». (…) И теперь придётся ломать себе голову над тем, как сохранить удобный статус жертвы в изменившейся ситуации»…(Конец цитаты. Н. Гутина. «ВРЕМЯ». Тель-Авив.3.01.1992). А одиннадцать лет спустя произошло вовсе несусветное:
«Вскоре после появления на международной арене Абу—Мазена в его новом качестве, воззрения предполагаемого преемника Арафата стали достоянием общественности: Абу—Мазен объявляет катастрофу европейского еврейства вымыслом сионистов. И вот руководитель израильского норвежского центра Рахель Ариэли обратилась в институт Симона Визенталя. Институт, расположенный в Лос—Анжелесе (в сердце изучаемых им событий времён Второй мировой войны), ставит своей целью, в частности, борьбу против осквернения памяти жертв катастрофы.
Ариели стало известно, что в архиве института хранится переведенная на английский язык докторская диссертация Абу—Мазена, в каковой и утверждается, что катастрофа в действительности места не имела и представляет собою продукт сионистской пропаганды.
Реакция на вполне логичную просьбу последовала, по словам Ариэли, просто ошеломляющая. Секретарша одного из руководителей центра Симона Визенталя, раввина Мартина Хайера, крайне сухим тоном предложила Ариэли послать запрос по электронной почте. Запрос был послан, прошел месяц, ответа не последовало. Ариэли снова позвонила в центр, и ответ получила следующий: «У раввина нет времени. Если администрация сочтёт нужным выслать вам документы, она их вышлет.
(Иными словами послала норвежскую израильтянку, или израильскую норвежку… мы уж и не знаем куда полагается посылать даме интеллигентной профессии даму интеллигентной профессии? — В. С.). И констатировала: Заявление, мягко говоря, странное» (Конец цитаты. Софья Рон, ВЕСТИ-2. Тель—Авив.15.04.2003).
А странного ничего нет. Всё яснее ясного:
Даже нобелевские «Истоки» захлебнулись, наконец, в Ниагарах собственной лжи. Как чуть позднее сгорели на лжи, мошенничестве и на кражах вокруг еврейских несчастий давно прошедшей войны главные торговцы памятью миллионов погибших, хотя бы тот же министр финансов Израиля Авраам Гиршзон — вор в законе (Вором объявленный прокуратурой Израиля официально!). Обвинённый полицией и прокуратурой Израиля в бесчисленных мошенн ичествах и безудержном воровстве премьер министр Израиля Эхуд Ольмерт — для суда над ним выкинутый с этого самого высокого поста в государстве один из сонма грабителей ещё живых жертв нацизма. Потрошитель несчастных стариков, так и не дождавшихся нищенской германской «компенсации» за более чем полувековые муки бесполезного её …ожидания. Государством приставленный охранять эту самую подачку «известный юрист» Исраэль Пери, укравший из неё 320 миллионов немецких марок («задержанный» потому только, что пытался сбежать за границу. — В. С.)
«Выясняется, что даже те преступления, к которым мы успели привыкнуть и к которым нас приучили, можно расставить по рейтингу с точки зрения морали. Любая кража — кража. Но запустить руку в святое дело…
А есть ли у нас святые дела после семилетних силовых гастролей по Тель—Авивским молодым дамам коренника всей этой правящей тройки – самого президента Израиля Моше Кацава? Деятеля, Пойманного на бесчисленных сотрудницах и даже сознавшегося полиции в серийных их изнасилованиях? (См. «ПРЕЗИДЕНТ ПОТЕРЯВШИЙ ЛИЦО». Вадим Найман. ВЕСТИ-2. 19.03. 2009).
…В святое дело, в котором густо замешано такое количество эмоций, в котором участвует такое число молодых и не очень молодых людей со всего мира (речь о громких «Маршах Жизни» в… Освенциме), — это уже слишком. Это ещё одна ступенька на лестнице нравственного падения (Интересно, автор этой умилительной пасторали знает, по–видимому, название следующей «ступеньки»? Пусть подскажет имя её. — В. С.) Сделать катастрофу источником обогащения, «делать на ней деньги» — это уже гнусность принципиально другого ранга, нечто для нас новое, с чем мы не можем и не должны смириться (Но разве же лишь только в этом заключается изначальная гнусность?!). Гиршзону (…) полагается премия Израиля только за то, что он задумал и воплотил в жизнь мечту «Марша жизни» — паломничество молодых евреев под водительством ещё одного сонма воров к местам «боевой славы». Но если вдруг выяснится, что он украл хотя бы грош из денег, пожертвованных и на этот проект, его следует четвертовать уже за это. Не сажать в тюрьму, просто взять и четвертовать. Это всё равно, что красть картошку у голодных детей гетто («КРАЖА КАРТОШКИ». Сима Кадмон. «Едиот ахронот». Вести-2.29.03.2007).
Автор «Площади РАЗГУЛЯЙ» Вениамин Додин знает, что значит украсть картошку у голодного ребёнка. Семь лет — после ареста пятилетним(!) в 1929 году — истязали его, — не в гетто, нет, — в тюремных большевистско–комиссарско–бандитских пенитенциарных «детских учреждениях». Где и он, — тоже голодный, — каждую ночь ждал не только картофелину, но что заберут его куда–то, откуда возврата нет. И «Учёная тётя»…
Дальше… Дальше не нужно: дальше читайте «Площадь РАЗГУЛЯЙ».
…Потом были годы «взрослых» тюрем и лагерей. Где находились и такие, что тоже крали «последнюю картошку». Но автор и подросшие друзья его были тогда почти взрослыми. И воров, нетнет -распиливали…ножовками. Позднее — в ссылке уже — распиливали маятниковыми пилами. Или душили… Всё путём. Потом наступило время свободы и даже возвращения на родину — левантийскую, правда. Где некогда недораспиленных и недопридушенных счастливчиков осчастливленные сограждане… — хочешь–не хочешь — «выдвигают» и даже «выбирают» аж в Самоё Кнессет. И так бывало и бывает.
«Как кому не знаю, — писал Вениамин Додин в Комиссию по правам человека ООН, — а мне, однако, давно и до омерзения обрыдла армия бессовестных лавочников, вот уже многим более полувека грязными грабками своими лапающая, — перебирая и «пересчитывая», — ТОЛЬКО ДЛЯ МЕНЯ СВЯТЫЕ, ТОЛЬКО МНЕ ОДНОМУ ДОРОГИЕ, ТОЛЬКО ОДНОМУ МНЕ ПРИНАДЛЕЖАЩИЕ КОСТИ БЛИЗКИХ МОИХ, погибших в Большом Еврейском Погроме 1941–1945 гг. Торгашей этих пора призвать к ответу.
Запретить через Международный Суд их постыдный, беззастенчивый, бесконечно длящийся, торг нашей навечно раненой памятью. Унять раз навсегда зарвавшихся трупоедов. И оставить, наконец, в покое наших мертвецов».
Потому и былое эхо от нагнетавшейся от года к году и естественным образом стирающейся истерии вокруг чудовищной еврейской трагедии более чем полувековой давности и, повторяем, смакования самих методов уничтожения нашего несчастного народа утихло. А сами генераторы самоубийственного действа и воспитанные ими потребители чтива всё более нервозно, некритично встречают раскрытие всё новых и новых архивных свидетельств преступлений собственных героев «из народа своего». Состоящего, как оказывается, конечно же, не из одних только эйнштейнов, брускусов, даже тевье молочников — гениев, пророков, святых и просто добрых людей, которых тьма тьмущая! Ни даже вовсе не из таких милых и родных мамэлах и тателах. Или, на худой конец (по ильфопетрову), из одних только врачей–общественников. Но… и не без микроскопической, — только микроскопической(!), — добавки к этому собранию–конгломерату известных праведников доли кошерных мерзавцев. В счастливейшие для них годы пост–переворотной эпохи России — в годы жатвы её ими — действовавших нагло, нахрапом — не таясь и не стесняясь.
Разрешая вопросы жизни и смерти россиян измышлённым — это ими то - «пролетарским правосознанием». Однако не всё (и не всегда) коту масленица.
Меняются времена. И — нет–нет — архивы со свидетельствами шалостей этой «микроскопической добавки» приоткрываются. Пусть «на час» — пусть лишь только для упоминавшейся Алексахинской комиссии, успевшей до гибели (30 ноября 1990 года) организатора и председателя её поработать чуть более 35–и лет! И всплыли, — будто из недоступной прежде океанической впадины, из бездны забвения, — на свет Божий, поднятые ею страшные подробности массовых казней 1918 — первой половины 20–х годов. Казней годов подлинного Большого Троцкистско-Ленинского Террора. Весело, «с р-революционным огоньком», проводимых комиссаро–большевистскими изуверами. Тогда — под открытым небом у оврагов, речных промоин и других естественных могил… Позднее чуть — не менее впечатляющие картинки казней 1929–1934 годов. Казней теперь уже самих палачей — старых знакомцев наших. Тех самых бандитов из Троцкистско—Ленинских большевиков–комиссаров. А вскоре казней и тех палачей, что успели казнить палачей первых волн казней — следовавших одна за другой… (Читатель успевает следить за сменой этих циклов цунами, в коих очередной расплод бешеных крыс пожирает прежний?)…
Казни, казни, казни… Только по меняющейся «моде» — казни «штучные» уже. И «под крышей» теперь. В когда–то обжитых было крысиных подвалах первых поколений палачей… Погодя же ещё немного – это уже 1937–1940 годы на дворе — казни вновь групповые. Снова массовые.
И, — как некогда, — опять под чистыми небесами. Однако не «на воле» нижних речных плёсов Северной Двины, Печоры, Оби, Енисея или Амура, как в эпоху ленинцев и троцкистов. А в благоустроенных оцеплениях «зон отдыха» Областных управлений республиканских расстрельных наркоматов. В «спецзонах» пригородных лесов у нововведённых уже в эпоху НТР вязочных шкафов заводского изготовления.
И не расстрельные команды казнят уже. Не палачи казнят — а исполняют исполнители. Чтобы у настоящих палачей, посылающих исполняемых на исполнение, оставались чистыми руки. А у самих исполняющих чистой оставалась совесть. Всё путём. Ну, а у исполняемых — у этих вообще всё О кей!: по исполнении им корреспондируется самым гуманным в мире законом неотъемлемое конституционное право на посмертную реабилитацию…
Есть ещё одна родная страна такая, где… и т. д.?! И, повторим: всё путём. Только очередное поколение бывших «правосознателей» скидывается отныне не во рвы и речные вымоины. Но, — как в доброе старое (совсем старое!) время, — в свежеотрытые братские могилы в пригородных (у какого города, какие есть) бутовых, коммунарках, орудьевых, торфотрестах… Имя им у российских городов — от Бреста до Анадыря и от Архангельска до Кушки — Легион…
…Естественно, — в конгломерате этих обстоятельств и затронутого времени, — везде и всегда непременно рядом и МЫ вездесущие, без коих ничего никогда не обходилось…
Братьев Вайнеров читайте хотя бы, рекомендует АВТОР…
Суть: когда же бывшим потенциальным субъектам, или объектам даже, этой любимой с младенчества народной «сказочки про белого бычка» напоминают невзначай детали её, — где опять же ТЕ МЫ, — тотчас нервы.
Истерия тотчас. Беснование не медля! Как, к примеру, после публикации в журнале «Еврейский камертон» (ежедневных «НОВОСТЕЙ НЕДЕЛИ») одного лишь только тощенького архивного свидетельства о лишь только об одном случае художеств комиссарских «троек» лишь только в одних пограничных округах! А ведь там — впереди — «Пасторали» округов Военных. Там явятся свидетельства пообширней и куда как повпечатлительней.
Да ещё и подготовленные группой экспертов под научным руководством некогда самого беспощадного к любой контре большевика-ленинца Георгия Самойловича Иссерсона. Человека высочайших принципов, потому 40 лет спустя… уже большевика–хрущёвца. Но теперь ещё более принципиального. И вовсе беспощадного к… истребителям контры эпохи своей комсомольской юности (В комиссии, в которой работал и сам В. Додин, таких принципиальных — через одного!). А за Военными округами — в более чем 94–х субъектах федерации — новые архивные свидетельства! Свидетельства — причём — ещё более принципиального Якова Исааковича Бахраха! На былую контру вовсе зверя–зверем!
Автор в своих воспоминаниях особенно тепло поминает двух этих самых принципиальных потому, что — в натури, как он выражается, — вкушал с ними баланду из одного котелка, делил нары стылых лагерных бараков. И маялся на вшами кишевших полатях вонючих ссылочных Ангарских зимовий.
И — до праведной смерти их в Первопрестольной и похорон на Новодевичьем навещая их в царских апартаментах Кремлёвки по Грановского, — душевно беседовал с ними за революцию и даже за жизнь у их вовсе не стариковских «коечек». Всё это, до времени, не касаясь верхушки командных Гекатомб ГУЛАГа — питомника и рассадника очередных поколений таких вот принципиальных. (Чьё время отвечать пришлось вовсе не на 1937–й, а многим прежде. Когда они, — себя… ну очень даже любившие, — и возопили истерически о терроре «Большом!». О пребольшущем даже! И которых – всех до одного — тоже и всеобязательно должен знать и помнить породивший их народ! (Для чего подготовлены были и отправлены «в свет!» в 1962–88 гг. публикации мастерами этого тонкого искусства Кляйном Л. К., Лифшицем П. К., Межеричером В. Р., Окунем М. А., Пересом К. К., Самохваловым И. Р., Фогелем М. М., Форстером Н. Д. и др.)…
Многие годы работы комиссии И. П.Алексахина все эти дотошные «еврейские эксперты» собирали между делом и, разобравшись промеж себя, готовили обусловленные разделы своей «национальной истории». А комбриг Георгий Самойлович Иссерсон и штафирка Яков Исаакович Бахрах (Оба в миру — каждый в своей области — деятели великие и шустрые непередаваемо), несмотря на преклонные года вовсе преуспели. И вместе с Дмитрием Волкогоновым и Натаном Эйдельманом первыми ухитрились отредактировать и до кончины тиснуть (даже за бугром, академическим изданием для национальных библиотек и именитых университетов) четыре «Больших (трехтомных, в 2870, 2944, 2888 и 2911 страниц, соответственно) Энциклопедических сборника» (Подумалось как–то автору: вот бы одним из таких фолиантиков — да по затылку Конквисту — недотёпе и путанику, с его «Большим террором 1937 года»! Дружески, дружески)…
«Обязательно надо отметить и оценить, — во всех мерзких подробностях его, — зеркальное это отражение страшного лица одного лишь только из секторов заплечного хозяйничанья бандо–большевиков до начала жидо–кавказской разборки (пишет сам автор). В принципе, скрупулёзный исследовательский труд, вышедший из–под рук товарищей моих — евреев–патриархов. Проще, свидетельство еврейского участия в самоновейшей российской истории. Ведь работа их над этим свидетельством была, — без дураков, — многолетним с их стороны общественным подвигом пожилых, больных в большинстве своём, учёных-мудрецов. До того, все как один, отбывших за грехи молодости 20–и летние тюремно–лагерные сроки. И знать надо: «старые развалины» эти — вне 3–х еженедельных четырёхчасовых вечеров изматывавшей «общественной деятельности» в мрачных казематах дома 3, по Никитникову переулку («Зоны ЦК», меж Ильинкой и Варваркой) — они ещё и работали! Трудились!
Вкалывали ещё «на свою оборонку»! Кто в собственных, именных даже, институтских лабораториях. Кто на ВУЗовских, мировой известности, кафедрах… Единственно, что позволяло выдерживать им такой темп (по великому Фрунзику Мкртчяну): «я так думаю», это умиротворяющее лицезрение, — сквозь плохо (даже в Высокой партийной конторе) мытые окна, — чудных цветных оконных же витражей прижатой к зданию, где работала комиссия, дворовой церкви Иоанна Предтечи Рождества.
…Что до конечных результатов личных исследований членами комиссии доставляемых со всего СССР архивов?…Известны судьбы лишь только третьих(?) экземпляров сшитых в фирменные папки и зарегистрированных «Дел» с Отчётами и Протоколами Комиссии.
Предназначались они в качестве… вознаграждения (премий!) выдающимся, в основном известным во властных кругах составителям их. Для чего они передавались этим штатным «членам Комиссии для ответственного хранения в их личных библиотеках» с последующей передачей (?) в особые фонды Главных библиотек страны. Счастливчики утверждали, что после более чем десятилетней «консервации», — и лишь только с мая 1987 года после «необременительной таможенной процедуры», — эти экземпляры переводились за немалую цену «в установленном порядке» (непременно, якобы, в нотариальном сопровождении) в именные фонды книгохранилищ США (Конгресса, Гарвардского, Колумбийского университетов), Кембриджского и Оксфордского университетов (Британия). И Интерпола.
Наконец, — по команде министра внутренних дел Николая Щёлокова, а сразу после августа 1991 года и Председателя КГБ Вадима Бакатина (известного любителя чтения на ночь подобных материалов), в нескольких копиях, — даже в некие спец хранилища собственной державы.
В 1991–1998 гг. документы эти стали органической частью компьютерной базы (достоянием) ЮНЕСКО. ООН…»
Законно, не законно всё это, — то другой вопрос. Но с позиций информативности справедливо: «Народ–интересант, — где бы он ни был, а он везде, — где бы представители его ни жили–были и свирепствовали, должен знать своих героев». Стесняться такого разворота событий грех. Беснование по этому поводу неприлично и напрасно.
Тем более, надежды замаранных, на вечное молчание закрытых пока страшных источников их беспокойства эфемерны. Как несбыточны они и на «развал России» с вожделенным «окончательным хаосом» и, хотя бы, новыми адресными сожжениями хранилищ государственных бумаг. Словом, на повторение «1992 года». «Освободившись от балласта приобретенных в незапамятные века сателлитов и всёрьёз начав осваивать ресурсы развития», всё ещё не оправившаяся от «штатных смут» держава — как не раз — вновь, на минуточку, «сосредоточится» («на коленях стояла лишь только в воображении ползавших вокруг на брюхе»). И «возвратится к осмыслению собственной истории» (Цитаты по российскому TV). Значит, к архивам – куда ещё–то?… А вот там?…Там — что есть. А есть всё тот же «Беленький бычок». Бездна!
* * *
Казалось, незадачи неолевантийцев, промышляющих манипуляциями с печатным словом, должны были чему–то их научить. Чему же? С целью выяснить чему, после одного Его пост–инсультного «звонка» друзья автора решили издание Мартиролога «Площадь РАЗГУЛЯЙ» ускорить.
«Детдомовские сверстники Вениамина Додина, потерявшиеся в жестоком хаосе жизни, но оставшиеся в памяти, — и всё ещё без надежды требовавшие хоть в каком–то качестве оставить их на земле, — они ждут.
Ждут они! А пепел стучит, — известно, — не только в сердце Клааса!».
И вот, 28 ноября 2007 года доверенное лицо Совета Друзей тяжело больного автора подписывает с некоей иерусалимской амутот «ФИЛОИБЛОН» (издательской конторой) на слух приличных хозяйчиков Леонида Юниверга и Владимира Френкеля ДОГОВОР на сумму 14 тыс. шекелей (примерно 4 тыс. долларов) на издание 650 стр. рукописи Вениамина Додина — «Площадь РАЗГУЛЯЙ». По договору обязанностью их было «редактирование книги (лёгкое)»
(Так в документе! К редактированию своих специальных и литературных работ автор никогда никого не подпускал). Контролировать работу по Договору, сполна уплатив им договоренную сумму, заказчик не стал: ведущий подрядчик показался ему, — понятия не имеющему о повадках местных «высоких договаривающихся сторон», — особью приличной и даже интеллигентной. Другое дело, знаком он с приличиями тех только, кто строит в столице и за её пределами транспортные путепроводы, — автотрассы, мосты и тоннели, — которыми сам занят. Да и контролировать издателей не пытается, воспитанный в уважении к подписанным договорам и высказанным словам, находясь постоянно на объектах строительства и до предела загруженный действительно серьёзнейшей работой.
Контролировать «приличных людей» не мог и сам автор: после инсульта был не в состоянии ни нормально разговаривать, ни тем более уследить за воровскими манипуляциями нахраписто наглой «высокой договорившейся» субстанции. А уж спорить с нею и вовсе не мог. Эта категория деляг быстро определяет недееспособность, беспомощность клиента и безмерность собственной безнаказанности… Так, издатели однажды огорошили автора сентенцией вроде: «рукопись необходимо сократить, так как клей в их (?!) типографии не скрепляет более пятисот листов!»; на вопрос: — Это, что ж, рукопись моя — она у вас — как «гвоздь не от той стенки», что ли? Или стенка не для того гвоздя? Зачем же мне такая типография? — Они промолчали. Или, к примеру, «мотив» выламывания из текста беседы автора с его школьной преподавательницей (важнейшей для понимания характера преступления, в котором подозревается профессорша Штерн) — главного составляющего романа — «объясняется» автору 2,5 десятка справочных и учебных монографий, изданных в собственной его авторской редакции!: — «Она не могла так говорить!»?…(И такое решают «издатели», понятия не имеющие, — как оказалось, — о стилистике, тем более, о русской разговорной речи (наши юристы и эксперты продемонстрируют это на фиксированных примерах). Остальное вымарывается без попыток объяснить — молча, нагло… Как подсказано было автору — то была «страшная месть» местных нацистов–доброхотов за его прогремевшую статью «Где был Бог», опубликованную в Тель—Авиве, потом в Российском журнале МОСКВА и переведенную для СМИ Европы, Азии и США.
Статью, по подлинным материалам Российских архивов, рассказавшую о большевистско–комиссаро–бандитской расправе над Россиею в 1918–1926 гг.
В шок повергшую не одних только местных радетелей ангельской непорочности своих советских предтеч…
Не потому ли за семь месяцев «работы» над 650–и страничным фолиантом автора его «пригласили» к «шпицалистам» на …два полуторачасовых сеанса, в коих о самой рукописи и о редактировании её слова не было сказано!?… В результате «редактирование книги (лёгкое)»
«выполнено» было «издателями» следующим оригинальным образом.
По указке неких швондеров — «советчиков», — не удосужившись предварительно внимательно прочесть текст романа-Мартиролога!!! и не поняв смысла его, — издатели, прежде всего, «утеряли» уникальный список-перечень «пропущенных» профессоршей Штерн через Даниловский Детприемник и Латышский Детдом на Новобасманной 19, а затем без вести пропавших 32–х сирот–россиян. И в творческом раже «спасения чести евреев» не заметили даже чёткого (в цвете!) деления романа на пронумерованные главы! Пришлось («самому редактору», демонстрируя лицом крайнее возмущение по поводу «внезапного(?), — когда макет книги уже был готов, — авторского замечания!») в уже кое–как выстроенный (сляпанный) в абзацы и строки текст запихивать впопыхах — вкривь и вкось — утерянные было символы глав.
Но сперва, — торопясь, — грубо, с небрежением и огрехами, они вымарали из текста книги всё, касающееся предполагаемого каннибальского преступления, совершенного преступницей. Той самой, которая впоследствии стала одной из ключевых фигур скандального «дела» Еврейского «антифашистского» комитета (Не потому ли, — и не в связи ли с тем, — так нагло и грубо действовали все эти радетели племенной морали?
Якобы «выгораживая» её а фактически, — потешаясь над покойной и глумясь над её памятью на потеху армии юдофобов, — подставляли беспардонно и обливая грязью вымарывания шумного имени этой злосчастной старой женщины). Члена злосчастного комитета, что 12 августа 1952 года большевистскими же бонзами А. А. Андреевым и А. С. Щербаковым расстрелян был полностью. Исключая, — почему–то, — лишь только одну Штерн. Помилованную ими за никогда не названные, но известные всем (как всем известно имя её), а потому особо сомнительные услуги её. К коим непрошенным цензорам привлекать скандальное внимание охлоса вряд ли стоило бы…
Воспользовавшись постинсультным состоянием автора, Юниверг из 650–и страниц текста «выкинул, — как похвалялся он сам, — с сотню!». А они–то и составляли главную тему и суть Мартиролога навсегда исчезнувшим 32–м российским детям. В частности, из рассказа об убийстве (под режиссурой члена ВЦИК Рейна и его ассистента, тогда начинавшего ещё провокатора, Разгона) в Москве в декабре 1927 года во время Первого Всесоюзного съезда невропатологов и психиатров выдающегося русского Учёного Владимира Михайловича Бехтерева он выдрал ключевые страницы 349–354. А именно на них говорится, в частности, что: «после внезапного сообщения ему, — на его лекции в Институте психопрофилактики, — о том, что вместе с ним предстоящий Съезд педологов должна будет открывать коллега ШТЕРН, он всердцах бросил в аудиторию: — «Рядом с нами я не потерплю присутствия детоубийцы!». Выломав этот эпизод, «издатели», тем самым, умыкнули из романа «свидетельство века»: отказ Сталина от встречи в двадцатых числах того же декабря с Бехтеревым.
Свидетельство о так и не состоявшейся консультации его Владимиром Михайловичем. А потому и о никогда не высказанном учёным диагнозе Сталину — «паранойя». О чём официально заявила прессе и сама внучка убитого, профессор Наталья Петровна Бехтерева — руководитель института по изучению мозга. Однако именно юнивергам диагноз этот сталинский необходим был чрезвычайно! Необходим тогда, в 1927–м, когда Троцкий только–только разгромлен был, но «дело его живо ещё было». Ныне же в особенности — многие годы спустя. Когда, — на фоне победительного шествия террора Зелёно–знамённого, — жаждется им возвращение террора родного — Краснознамённого? (Со свастикой в центре или без неё). Со всенепременной реанимацией светлого и непорочного духа «павшего некогда под ледорубом кумира. Но который вновь воскреснет, при необходимости».
Однако же, — и все обязательно, — «паранойей» Сталина «отмытый» от паранойи собственной. Только так!
Для столь высочайшей цели сгодится всё. Даже такая вот «мелкая» кража из рукописи чужой автобиографической книги. Чтобы хоть её читателям, не дай Бог, не напомнить о невысказанном диагнозе Сталину.
И вот уже девятый десяток лет продолжать вешать лапшу «сталинской паранойи» на разнесчастные еврейские (а подвернутся если, то и на всякие прочие) уши. Любой ценой пытаясь заставить носителей этого продукта не реагировать на диагноз паранойи Троцкого. Между прочим, диагноз — на вскидку, снайперски — поставленный в 1913 году матерью Вениамина Додина — Стаси Фанни ван Менк. Что произошло при посещении Львом Давидовичем (тогда корреспондентом «Южно русской газеты») лазаретов её в Сербии во время 2–й Балканской войны (О том, в деталях, в повести В. Додина «Поминальник усопших»). А ведь народы России, — русские ли, евреи ли или татары — и сам мир Божий, — давным–давно узнали, кто вправду незадачливый — без роду и племени (по самому же Троцкому) — параноик и «заболтавшийся болтун» (профессор Залманов, лечащий врач Ленина). А кто удачливый, из молчунов молчун гениальный (по не менее удачливым ведущим политикам времён Второй мировой войны). Стальной хватки кавказский удав (по Пимену Карпову), мёртвой петлёю стянувший гигантскую империю вкупе с соседями её. Вкруг жирного пальца (по Мандельштаму) обведший евро–американских «мудрецов», заставив их ещё в Тегеране 1943–го, а потом и 1945–го года в Ялте назначить его Победителем в… им развязанном и, казалось бы, им же проигранном уже в 1941–м мировом побоище. А самого злосчастного сочинителя свидетельства кровавой трагикомедии, — «Уроков октября», — того и вовсе, задолго до этих событий вышвырнув с политических подмостков, убрать из жизни.
На фоне шалостей «издателей» — мошенников не станем «мелочиться» по поводу кражи из рукописи романа большого блока с рассказом о скандале в санатории ЦЕКУБУ «Уское». А там обнаружены были первые и главные письменные свидетельства крупнейших учёных Москвы о преступлении в Латышском Детдоме.
Не будем вспоминать и о многих других целенаправленных изъятиях из теперь уже знаменитой книги В. Додина… И хотя полный текст рукописи романа-Мартиролога для очередного издания восстановлен его друзьями - «кое что» ещё впереди.
Накануне событий по изданию книги, в израильской печати прошли статьи журналистки Евгении Ламиховой об убийствах больных в клиниках Израиля. В частности, о шестерых в одной только больнице «Герцфельд» в 2004 году («Подопытные старики», «ВЕСТИ», 12.окт.2006 г., Тель—Авив).
В ней дочь одной из погибших свидетельствует: «В молодости мама находилась в концлагере, она была одной из «близнецов доктора Менгеле» (близнецы особенно интересовали немецкого учёного), над которыми проводились им некие особо изощрённые медицинские опыты. Мама всегда с ужасом вспоминала дни, проведенные в лагерной больнице…». Подобных печатных свидетельств самих потерпевших от рук врача–изувера Менгеле в Израиле за более полутора десятка лет нашей жизни в Израиле — множество.
Выходит, — после встречи несчастных многим более полувека назад с этим нацистским мерзавцем, — бесчисленные жертвы его благополучно выжили, и прожили потом многие годы. Сумели построить Еврейское государство. Дожили в нём до глубокой старости.
И погибли только сейчас и здесь, оказавшись в добрых и надёжных руках кошерных врачей! Причём в «израильском» случае и всезнающая полиция, и до всего допытывающаяся пресса (и даже ведомство самого всесильного Госконтролёра!) абсолютно уверены были в точности вскрывшихся фактов каннибализма местных учёных–медиков, в особенности в их виновности. Настолько, что полные имена и фамилии Убийц — не подозреваемых(!) (доктора Шмуэля Леви, заместителя директора больницы «Каплан»; заведующей гериатрической службой центра «Герцфельд» доктора Нади Каганской и врача Алёны Смирновой) называются Тель—Авивскими СМИ открытым текстом! Не маскируя их даже прозрачным флёром псевдонимов–литер. И уж тем более не выдирая их из текста статьи, как это проделано с текстом Мартиролога «Площадь РАЗГУЛЯЙ» филобиблонскими жуликами.
По наглости ли генетической, или по быстро приобретенной в Израиле левантийской лености, в тексте «исправленного» ими романа юниверги по крупному наследили. И не удосужились даже прибрать за собой. Повсюду в тексте его множество следов выломанных фактов, масса разбросанных по страницам огрызков деталей событий, которые задумали скрыть. Как торопящиеся книжные воры, в спешке оставили они даже «бахрому» выдранных листов. Следы её торчат во множестве мест. Особенно заметно — со страниц: 38, 39, 40, 41, 42, 59, 64, 65, 66, 73, 78, 79, 289, 290, 291, 355, 357, 359, 392, 399, 409, 411, 412, 413, 414 и во многих других местах испоганенной книги. Им, — содравшим немалые деньги за такую вот «редакторскую работу», — невдомёк, что эти бесчисленные ошмётки текстов вопиют о подонстве их не менее, чем тексты, выдранные полностью! Что по квалифицированному мнению юристов будет непременно оценено соответствующим образом и квалифицировано судом (который, по требованию Объединения близких исчезнувших из самого злосчастного Детдома детей и Святых их имён выломанных из Мартиролога обязательно состоится) в качестве «факта нанесения тяжкого морального ущерба автору, близким исчезнувших детей и конечно же читателям.
А ведь именно фамилии и имена 32–х детей–христиан, перечисленных в «исчезнувшем» поминальном списке (в принципе, в ПОМИНАЛЬНИКЕ УСОПШИХ, или в ПИСЬМЕННОМ СИНОДИКЕ), «не замеченном» так называемыми «издателями», есть сердцевина, момент истины романа (и потому самого преступления «издателей»!) И САМИ близкие детей, — многие годы знакомые с рукописью, — именно эти 32 имени детей ожидали от Иерусалимского издания Мартиролога.
Не дождались. Пока.
«Замечательный» мотив выламывания из книги правды об исчезновении детей–христиан (заинтересованные в восстановлении справедливости особо отмечают это обстоятельство; и этого не могли не понимать провокаторы подготовленного ими скандала!) и о преступлении соплеменницы своей высказали они и их кукловоды: оказывается, необходимо войти в положение пребывающих в стране еврейских родственников преступников. Не волновать их ни в коем случае. Им, — наделённым «очень нервной системой», упаси Боже, может сделаться некомфортно!… По Виктору Суворову — «они не смогут спокойно уснуть»…
А как же тогда с «душевным покоем» и «спокойным сном» родичей, к примеру, тех же Менгеле или Гиммлеров (людей примерных и образцово добропорядочных!), которых вот уже седьмой десяток лет клянут СМИ?
С ними как, бедными?
Вновь просим простить за повтор: на протяжении долгой жизни не скрывая никогда ни отвращения, ни неприязни к личности Лины Соломоновны Штерн, — отобравшей и готовившей его, ребёнка, для своих каннибальских гешефтов, на смерть следовательно, — автор, как нам известно, ни на письме, ни словом не считал себя вправе обвинять её в прямом (возможно и предумышленном) убийстве его «без вести пропавших» детдомовских сверстников. Никогда! Но вот — гибель (возможно, теперь уже именно предумышленная!) в наши дни в израильских клиниках от рук еврейских врачей «экспериментальных» стариков… И тут же — подлейший обман издателями тяжело больного автора. Наглый воровской «скачок» по текстам его книги. И, — вызванная неуёмным зудом пакостничества и генетическим страхом, — попытка грубейшего и бесполезного сокрытия от своего же общества подозрения в преступлении пусть даже знаковой соплеменницы. Попытка, совершенная, надо сказать не весьма далёкими грабителями. И в этом качестве своём понятия не имеющими о важнейшем для народа обстоятельстве: пока не названо, пока не выкрикнуто громогласно имя конкретного виновника некоего события (в нашем случае преступления) со всеми реквизитами и координатами его — в преступлении, в котором замешан или только подозревается еврей, «виновны все евреи. Все как есть!». (О чём ещё в 1635 году, повторив предшественников, выкрикнул сам Андреас Грифтиус в сонете «Реки Германии». И вскоре, в 1677–м, «поддержал» во введении в «Этику» Барух Спиноза. А в январе 1977 года, «в тематической личной беседе» менторски, как школьнику–несмышлёнышу, подтвердил автору (попеняв ему даже) и «сам» Мазаев, начальник Историко–дипломатического управления МИД СССР… Тоже какой–никакой авторитет…
Не сообщив читателям Третьего издания романа-Мартиролога «Площадь РАЗГУЛЯЙ» конкретных «реквизитов и координат» виновников издания филобиблонского испоганенного, мы тем самым способствовали бы обрушению на всех как есть ни в чём не повинных соплеменников автора последствий издания романа Восстановленного. Чего, видит Бог, не хотим.
В любом случае, «добрый» след оставили по себе иерусалимские гешефтмахеры, вымаравшие Святые имена замученных детей. Пытаясь убить память о них, эти нелюди, — в глазах Россиян и Прибалтов, помнящих страшные события в Московском Латышском Детдоме, — снова загнали на щит давно, казалось бы, отгремевшие обвинения евреев в ритуальных убийствах. От исчезнувшего в Киеве 16 апреля 1913 года христианского мальчика Андрюши Ющинского. До названых бюллетенем «Русская линия» 12 мая 2005 года пятерых русских детей в Красноярске. Теперь вот много лет назад ещё и 32–х детей, исчезнувших из Латышского Детдома.
Этого добивались провокаторы?
В. Слуцкий
11.03.09
Редакторы
И. Немировский, К. Якимайнен
Перевод
С-П. Риттер, Г. Аннонен, В. Ляуксминас
Площадь Разгуляй
Вениамин Додин
Роман
Издание 3–е
(Восстановленное)
С послесловием
КНИГИ 1 и 2
(В 180 главах)
*
UPSALA
2010
