…Из детской памяти автора:
…Снова обыск у тётки в отсутствии хозяйки – жесткий. Грубый. Схватив у Разгуляя Бабушку привезли на Брюсов в надежде что старая расколется и что-то покажет, сдаст племянницу. Подняли в спальнях Ефимовну, ещё одну старуху — гостей из подмосковного Перхушкова. Явившиеся военные мужики вели себя прилично. Застенчиво даже. Но не вынесшая их «робости» Баба в штатском, — вся в кудельках, вся в свекольном «макияже», вывалившаяся будто из рыбных рядов одесских Молдаванки или Привоза, — истошным криком приказала: — Снять всё с себя! Всё-ё-ё! Понятно?!.. И матом! И матом, чтобы понятней было…
Сняли – деваться куда... Баба обшманывала всех, яростно копаясь в промежностях, пока четверо оперов перетряхивали лениво – в который-то раз! – одни и те же книги, приподнимали одни и те же картины на стенах, рылись в том же самом белье…
— Ихде-е пи-исьма? Пи-исьма ихде-е, — сорвав глотку вопила баба?
Не найдя ничего ушли, обозлено громыхая дверьми и громко матерясь.
Что ищут? Зачем? Всё что хотят найти — давно отобрали…
Обыск случился за сутки до первого моего свидания… Бабушка успокоилась и дожидалась вызванную Катерину. Я же пребывал в сладких туманах… За туманами «проспал» всё. А после свидания было поздно: тою ночью за мной пришли…
После обыска Бабушка бурчала: — Да что ж они Катю-то мучают? Мало слепоты её, отставки от театра? Или мало терзаний, которых и поминать нельзя?..
За неделю до этого шмона забежала Давыдова. Тоже не «в расписание». Никого из посторонних не желая видеть, Катерина, с дачи, одну только Ефимовну предупредила — через свою москвинскую родню-соседей — что будет. И к которому часу... И на тебе! Явилась, подружка, прямо ко времени: «Забежала ненароком — не дома ли?»
— Дома. Дома. Знаете что дома – по обычаю своему смело сказала врать не научившаяся Ефимовна. – Неужли не стыдно Вам, Вера Александровна?…
— За что стыдно-то, — спросила «простая» Василиса Ефимовна?!
— Знаете за что!
— Ничего я не знаю… И что все вы хотите от меня? Что-о?
— Ничего не хотим… больше… Захотели бы – пригласили или сами за Вами зашли…Продали Вы нас, голубушка!
— Вера Александровна, — вмешалась вышедшая из комнат тётка: – Ефимовна – знаете же — человек…ну без цирлих-манирлих что ли. Со своею лексикой. Потому перевожу: Ей, скорей всего, не совсем понятно «как можно прийти запросто в дом — по её представлениям – к преданным Вами друзьям?». Простите ей, пожалуйста!
— Да кого же я предала, Катерина Васильевна, родная? Чем и как?.. Не рассказала о чём спросили после Финляндии, после гастролей что ли? Так о том нельзя рассказывать! Никому нельзя. Мне – тоже! Или она не знает... Я… бумагу подписала…
— …Какую ещё бумагу, о чём?.. Боже… Разве ж в бумаге дело…
«Дело» же в самой тётке: она, она сама виновата: раскисла, разнюнилась и передала – «по счастливому, — невероятному совершенно, — случаю!» — посылочку-сувенир для Густава через не известного никому «приятеля» его в Лахти. И кому передала-то – да Давыдовой!.. И та – болтушка, театральная сплетница — разболтала о злосчастном сувенире кому ни попадя… А ведь Катерина настойчиво — и не раз — предупреждала её чтобы никому ни слова! Никому! (Кроме «приятеля» этого лахтинского, дятлом лубянским оказавшемся!). И ещё и ещё раз объяснила вообще-то не очень глупой – даже для вокалистки — женщине как себя там вести, Да и тут тоже! Главное, чтобы помолчала… хоть раз в жизни! Ведь такие гастроли — да ещё в саму Финляндию, могут выпасть, — пусть народной и заслуженной, — тоже раз в жизни. И другой возможности, оказии другой, «передать старинному знакомому по Петербургу аж конца ХIХ века!» крохотный сувенирчик-привет передать может не случиться! Тем более… Жив ли ещё старик?.. Больше полвека прошло… Старые же оба…
Да, действительно, глупее оперных див, — да если ещё все они примы Усовского гарема, — на театре глупее их нет никого... Но… Однако, однако… Подумать если… Ведь и балетные – мы — тоже не Спинозы… Беда-а… Что наболтала? Кому? – Кто вспомнит теперь?.. Однако же, — обыск-то – вот он!