...Начало 1924 года. Вселенская нечисть в трауре — умер её вождь! И, пользуясь «случаем», бросается в Москву террористическая «элита» мира, чтобы – окончательно сговорясь — попытаться, — снова за счет России и снова ценою ее народа, — скогтить планету вселенским разбоем и мором…

…И в эти же самые дни и часы он, Маннергейм, устремляется в столицу державы, которую геройски защищал в войнах, а теперь в «логово врага»… Бог мой! Как страшно устроен этот мир!.. Некогда охранитель и защитник, приехал (проник!) он в неё тайно, скрытно, — как тать в нощи – это в свою-то страну, так многим обязанную ему!… Прибыл, чтобы лишь только по-мужски ответить на гневное обвинение сына: «Ты бросил маму в этой проклятой стране! Так найди и спаси её»…

Под чужим именем появляется он в Москве сразу после смерти Владимира Ленина — он, шесть лет назад выбивший его большевистские орды с земли Финляндии. И вослед за тайным бракосочетанием со своею Катериной, — отстояв около полутора суток в очереди на страшном морозе, — тайно прощается с большевистским же вождем, подписавшим 31 декабря 1917 года Декрет о независимости Финляндии. Где, когда и кто так поступил?! Кто еще, — разлученный с любовью своей и матерью сына своего, — вошел, рискуя жизнью, в Дом Поверженного Смертью Врага-Освободителя, чтобы отдать ему последний долг? И тут же покинуть в смятении Москву, так и не сумев забрать с собою намертво сраженную стужей жену — любовь и муку свою Катерину…

…Бабушка вспоминала: ночь; пугающими тьмой и тишиной проулками пробирается в сугробах свадебная «процессия». Впереди — Катерина. На ней — внакидку поверх бального платья — легкая шиншилловая шубка. Белая пуховая шаль. Армейское кашне затянувшее горло. И туфельки на стынущих ногах!.. Бабушка, вспоминая о той ночи, каждый раз — заклинанием — повторяла: «В тако-ой-то мороз — и в ту-уфельках!»… За Катериной след в след, тропки — ноги не поставить, Густав в длинной старой уланской шинели. Ноги в бурках. Треух до глаз. Крепко держит обеими ладонями откинутую к нему Катину руку. За ним — вся тепло укутанная — моя мама. Отец придерживает ее под локти — она «на сносях». Вскорости мне родиться.

За ними семенит Бабушка — шуба до пят, шалями укутанная, в пимах — под руку с Машенькой Максаковой, «подопечной» Катерины. Маша упакована спутником своим до невозможности плотно и надежно. Шутка ли, в этакую стужищу только кончик носа выпростать на миг — голос может пропасть! А Маша поет. В Большом! За Машенькой — вплотную, чтоб тепло ей было — муж Максимилиан Карлович. С давних пор добрый маннергеймов знакомец. Он в модной бекеше. Тоже в бурках. Только голова не покрыта. Пижон! Поднят лишь, укрывая шею и лицо, бобровый воротник.

Где-то впереди, и сзади, трое в черных полушубках...

…Пересказываю Бабушку. Но будто сам иду с ними во тьму — рядом с несчастными любовниками-супругами, с родителями моими рядом...