Неистовый Лимонов. Большой поход на Кремль

Додолев Евгений Юрьевич

Раздел IV. Жена Лимонова

 

 

Ярослав Могутин был не только певцом своего кумира Лимонова, но и отчаянно пиарил его спутниц. Слава интервьюировал как вторую, так и третью супругу Эдуарда.

Елена Сергеевна Козлова-Щапова де Карли рассказывала про Лимонова:

«Моя мама просто отказалась с ним знакомиться и сказала, что никогда в жизни в своем доме его не примет. Она не пришла на нашу свадьбу, на венчание, отец пришел, а она — нет. Как это ни странно, после венчания, в церкви, я потеряла свое обручальное кольцо. Это было очень плохое предзнаменование. Когда у нас начались проблемы с КГБ из-за лимоновской прописки и его должны были в двадцать четыре часа выслать из Москвы за нарушение паспортного режима, я попросила маму сделать ему московскую прописку, и она, естественно, отказалась. Тогда я посоветовала Лимонову написать ей письмо. Он написал письмо, и моя мать, которая очень любит литературу, оценила его литературные данные и сказала, что хочет с ним встретиться. После знакомства с Лимоновым мама изменила свое мнение.

У нас было много друзей. Одним из них был посол Венесуэлы Бурелли, невероятно богемный человек, он знал наизусть всего „Евгения Онегина“, Блока, мог бы заткнуть рот любому русскому интеллигенту. Бурелли занимался тем, что устраивал встречи андеграундных художников и поэтов и даже построил бар, где все собирались, играла латиноамериканская музыка. К сожалению, он закончил очень плохо: его выгнали из страны, это был беспрецедентный случай. Он уехал, а обратно его не пустили. Из-за Бурелли нам и пришлось уехать. Все началось с обысков в нашей квартире, а мы в то время занимались самиздатом. Это был очень неприятный момент нашей биографии: за нами следили, прослушивали телефон, нас все время куда-то вызывали, стращали: „вы должны. вы не должны.“. В конце концов, когда они поняли, что ничего от нас не добьются, нам сказали, что все равно мы не советские люди и не лучше ли нам отсюда уехать. Нам дали визу буквально за месяц. Мы были с Бурелли в Сочи, и когда приехали, мама сказала, что пришла бумага на выезд. Нас выгнали практически в двадцать четыре часа. Я уехала с чемоданом, в котором были только вечерние платья, потому что жизнь в Советском Союзе была для меня сплошным праздником и я думала, что он будет продолжаться и на Западе».

Позднее (1984 год) она выпустила книгу «Это я — Елена» — странную ответку на автобиографический бестселлер «Это я — Эдичка». Там, равно как и в «Эдичке», есть сцены гомосексуальных (в данном случае — лесбийских) страстей, детские sex-переживания и беспроигрышные для подобного жанра штучки. Кокаин + бухло. Мескалин + марихуана. Застрявшая в кишечнике рыбья косточка, едва не спровоцировавшая заражение крови будущей графини. Могутин, сочинивший послесловие для щаповского опуса, отметил: «В ответ на абсолютную лимоновскую серьезность (что и говорить, с юмором во всех его произведениях дела обстоят невесело) Елена выбирает тактику всесокрушающего сарказма. Думается, что, останься Елена в Союзе, из нее получилась бы неплохая детская писательница, может быть, очень даже популярная и преуспевающая. Ведь помимо пяти сборников стихов, ходивших в самиздате и по всем признакам не могущих быть опубликованными у нас в то время, Щапова — автор двух вышедших в государственных издательствах книг для детей».

Про знакомство с итальянским мужем (умер в 2000 году), одарившим ее титулом, Елена в одном из интервью говорила:

— В итальянском представительстве в Нью-Йорке во время просмотра нового фильма ко мне подошел невысокого роста человек и пригласил на свой день рождения. Через три дня после знакомства он сделал мне предложение. Сказал при этом, что до знакомства со мной жениться не собирался. Но, увидев меня, понял, что я — его женщина. Я ему отказывала много раз. Но он очень красиво ухаживал. В нем я почувствовала необычайное благородство. Решающими стали его слова, что, выйдя замуж, я смогу сразу получить итальянский паспорт и поехать в Москву к маме. В ту пору у меня не было никаких документов. После замужества я бросила работу фотомодели и занималась только писательством и путешествиями.

Что касается Медведевой, то самое известное с ней интервью записал тот же Могутин и называлось оно «Прости, Лимонов!». В заходе Слава написал: «В одном из многочисленных своих интервью Эдуард Лимонов на вопрос, есть ли у него какое-нибудь хобби, сказал: „Да нет никакого особенного хобби. Вот живу с трудными женщинами каждый раз. Это такая неудобоваримая порода. Агрессивность определенная, неудобство, трудный характер. Кто-то меня спросил, не мазохизм ли это. Я проанализировал хорошо и честно и пришел к выводу, что все-таки нет. Очевидно, так интереснее“. Наташа Медведева — женщина, каких мало. Ну кто еще из русских баб пел спиричуэлз с черными?! Ее мощный, энергичный, агрессивный вокал можно сравнить разве что с великой Дженнис Джоплин, ну, в крайнем случае — с Грэйс Джонс, никак не меньше. Была американской фотомоделью, выступала в самых дорогих русских ресторанах Лос-Анджелеса и Парижа, завоевала сердце Эдички, устраивала шумные акции и перформансы с небезызвестным Толстым, написала три романа и сборник рассказов. Редко встречаешь людей, которых наиболее точно и лаконично можно было бы охарактеризовать емким иностранным словцом — artist, без всяких предварительных и последующих реверансов, комплиментов и расшаркиваний».

Отмечу, что беседой эту работу назвать нельзя. Могутин лишь подготовил вопросы, а Медведева написала ответы. Она подробно расписала свое отношение и к журнализму, и к литературе:

«В журнализме, наверное, надо „ориентироваться“. Нельзя один и тот же репортаж — об СССР, к примеру, — предложить среднему французу и такому же среднему гражданину СНГ. Этого не позволит их разный уровень информированности о предмете. Мой репортаж для „Фигаро Мадам“ о четырех поколениях русских женщин русским был бы неинтересен („А-а-а, мы сами это знаем, всю жизнь так живем.“ — последовало бы). Как и „Простая советская дама в Париже“, напечатанная еще в ленинградской „Смене“, парижанина не очень, наверное, привлекла бы. К литературе у русскоязычного читателя отношение странное — ему обязательно надо, чтобы по башке огрели: инцест, педофилия, гомосексуализм, исповедь предателя Родины, во! это да! Но, в принципе, это из колонок салонных сплетен. Всем, что ли, стать Додолевыми?.. Тот факт, что в жизни я пользуюсь еще двумя языками, кроме русского, в какой-то степени модифицирует его. Это не значит, что мой русский подстраивается под перевод. Это значит, что я оперирую определениями, канонами, ссылками — если оперирую! — свойственными месту, в котором живу.

Я когда слышу: женская литература, проза, поэзия, антология ит. п. — сразу вспоминаю мою любимую, но, к сожалению, закрывшуюся баню еврейского района Парижа на рю де Розье. В женские дни. В бане, правда, все честнее, чем в женской литературе. Вообще жеяк женщинам отношусь. прохладно, мягко говоря. (Себя не исключая.) Но писательство, безусловно, принадлежит мужскому во мне началу — разумному, созидательному. И именно мужской, „маскулин“ стиль, манера выражения мне и присущи. Но вроде нет „мужской литературы“, значит, я принадлежу к нормальной.

С удовольствием перечитываю Буковского (Чарль за!!!) — „грязного“ и полного жизненной энергии старика. Помню, что Лоренс Даррелл (или, как говорят французы, Дюррелль) произвел впечатление, „Магус“ Фоуэлса. Ну, Уильям Берроуз и весь набор: Селби, Селин, Батай, Жене. но это какое-то время тому назад. Потом я отдала предпочтение биографиям (как и в кинематографе — документалистике, хронике) вроде эльмановской „Оскар Уайльд“ — жестоко-любовной, без купюр. Интервью серьезные люблю читать, но они крайне редки. Надо, как в цирке, выдавать клоунады, забавлять. Художественная литература последних лет худа, хоть и пишется в основном очень упитанными тетками и дядьками, даже если им меньше тридцати пяти. Вроде Александра Жардана, которому двадцать семь лет и которого у вас наверняка вовсю будут переводить. Как возродить влюбленность в со рок пять лет или о том, как папаша переодевается в „экстратер-реста“, дабы ублажить сына, или о том, как в возрасте под сорок вновь обрести детство, — его темы».

 

У нее была своя правда

Василий Аксенов говорил про нее так: «Классный автор!». Ее романами «Мама, я жулика люблю!», «Отель „Калифорния“» и «Любовь с алкоголем. В стране чудес (Русская тетрадь)» зачитывались многие. Наталья — писатель, поэт и журналист (в 90-е годы она была парижским собкором московской газеты «Новый Взгляд»), композитор и певица, фотомодель и манекенщица. Восемь последних лет ее жизни прошли рядом с Сергеем Высокосовым, музыкантом культовой группы «Коррозия металла».

Наталия Георгиевна Медведева родилась 14 июля 1958 года в Ленинграде. Отец умер вскоре после ее рождения.

Наташа училась в школе, из которой ее в конечном счете выгнали за поведение, не соответствующее принципам советского учебного заведения. Именно так прокомментировала директриса решение педагогического совета. Тогда-то в ее жизни и появился Невский проспект.

Тусовка, в которой Наталья проводила все свое время, состояла из фарцовщиков. Ей нравилось, что они были красивые и не походили на остальных. К тому же у нее появилась возможность не только купить модную одежду, но и достать запрещенную литературу. Впрочем, тот период ее жизни описан в книге «Мама, я жулика люблю!», которую очень хорошо приняли за рубежом. История, рассказанная в ней, могла произойти в любой стране, поэтому Западу понравилась такая узнаваемость.

Замуж первый раз она вышла в семнадцать лет. Муж, еврей по национальности, имел возможность выехать из страны, и Наталья посчитала, что грех не воспользоваться этим. Они долетели до Рима, где провели кошмарный месяц, а затем приземлились в Лос-Анджелесе. Оказавшись в Америке, ей не пришлось себя ломать. У нее с рождения были американские замашки: «Я имею право на все!», «Я самая лучшая!», «Я все могу!». Ей очень скоро разонравилась работа модели: необходимость быть объектом, который представляет различную продукцию — кошачью еду или бриллианты, — как-то мало грела душу. Она пошла учиться в консерваторию, брала частные уроки, пела в ночном клубе, но хотелось ей петь не чужое, а собственное. Вот и стала Наталья писать стихи, сочинять музыку. А потом познакомилась с Эдуардом Лимоновым, приехавшим читать лекции в местный университет. В 1982 году она приняла его чудесное предложение отправиться с ним в Париж. Денег у Лимонова не было, и Медведева сразу же пошла работать. В знаменитейшем парижском кабаре «Распутин» она проработала около четырех лет, где познакомилась со знаменитым музыкантом Алешей Дмитриевичем. Потом пела в «Балалайке». Она бывала в тусовке, которая образовалась вокруг Хвоста, художника, музыканта, поэта Алексея Хвостенко (это тот, у которого «Под небом голубым есть город золотой.»). Но с русскими эмигрантами Наталья старалась не общаться. Часто это были люди из разряда «выпей — налей, налей — выпей». У них все было связано с прошлым: а помнишь? а что стало с этим? а что стало с тем? Да, она могла крепко выпить, послушать песни двадцатилетней давности, но она понимала: если вращаться в этой среде постоянно, жизнь может остановиться. Ей больше нравилось бывать в доме Галины Вишневской, пить чай у великой певицы, которая, как и она, была ленинградкой. Две такие разные дамы понимали друг друга, и каждая на свой лад любила и жалела другую.

Когда работа превращается в нечто ежедневное и неэкзотическое, нужно что-то предпринимать, и Медведева круто меняет жизнь. Теперь у нее все происходило параллельно: писание стихов, музыки, знакомства с музыкантами, какими-то французскими рокерами с оранжевыми и зелеными волосами. Она написала несколько рассказов, а Лимонов посоветовал: напиши что-нибудь большое. И она стала сочинять свою первую книгу. Ночью работала в кабаре, а днем писала. Она не щадила себя в творчестве. Да и Эдуард, живя с ней, стал меньше пить и больше заниматься литературой. Они прожили десять лет без регистрации брака, а потом Наталья захотела узаконить их взаимоотношения, и Лимонов согласился. Но жизнь с ним не была сладкой. Не терпящий возражений, непреклонный, не умеющий слушать другого человека, Эдуард в запале мог ударить и по физиономии. Впрочем, и она в долгу не оставалась.

 

Плюс кокаинизация всей тусовки

В отличие от второй жены Лимонова поэтессы Елены (Козлик) Щаповой, Наталия не описывала детально употребление наркотиков. Есть такая присказка: «Не в деньгах счастье, ав их количестве». Позволю себе продекларировать: нет ничего плохого в алкоголе/никотине. В «травке». В кокаине. Про последний говорят: чрезмерное потребление кокаина приводит к чрезмерному употреблению кокаина. Короче, все дело в сакраментальном «количестве». Каждое средство может быть использовано во благо. В конце концов, тому же Полу Маккартни, когда его возлюбленная супруга Линда Истман агонизировала в конце 90-х в онкологических муках, аризонские медики открытым текстом говорили: давайте ей марихуану, вы же рок-музыканты, у вас должна быть заначка.

Удивительно, что отечественная тусовка, равно как и российский истеблишмент, тупо копирует атрибутику заокеанского образца, не заморачиваясь смыслами. «Милицию» в «полицию», сериалы на экраны, кокаин в ноздри. С последним есть нюанс. Всегда считал идею равенства порочной и противоестественной (рождаемся неравными друг другу). И я считаю, что право на «расширители сознания» имеют те, у кого оно есть. Битлы под ЛСД записали «Сержанта» — эпохальный альбом в истории мировой рок-музыки. Но тысячи под этой психоделической кислотой просто дырявили друг другу черепа (сделать дырку в голове для лучшей коммуникации с Вечным на полном серьезе предлагал Джон Леннон своему напарнику Полу). Не уронив ни ноты, ни строчки миру не подарив. Очередная оттюнингованная содержанка мелкого регионального чиновника, прочитав инфу о неугомонной Пэрис Хилтон, задержанной в аэропорту Токио «за кокаин», восторженно решает для себя, что это и есть рецепт истинной крутизны: вдув в ноздри «снежную дорожку», рвануть на «поршике» по встречной, благо влиятельный «папик» вытянет из всякой передряги, а в Японию она все равно не собирается. Начинающий комедиант, переживающий свои 15 минут славы, которые обрел, поскольку ему позволили сказать слово «жопа» в эфире кабельного канала, искренне считает, что баловство «снежком» уравнивает его с кокаинистами голливудского масштаба. Актер, у которого снесло крышу от количества поклонниц, конвертирует его в «качество жизни».

Увлечение нашей гламурной недоэлитой порошком счастья скроено по тем же лекалам, по которым российские нувориши транжирят «честным трудом наворованное». Нормальный и закономерный откат советского маятника. Простой комсомольский функционер или скромный сотрудник НИИ, заработавший в одночасье нефтемиллионы, желает прожить жизнь ста тысячи купцов. Это началось сразу. Не успели грамотеи придумать новоязовское словосочетание «новые русские», как это понятие претерпело такую метаморфозу, что Европа вздрогнула.

Разительный контраст. Кумиры наши сбывали в греческих кофейнях банку икры да бутылку водки, чтобы позволить себе джинсы. Помню чувство неловкости на набережной Мальты, когда видел, как легенда советской эстрады, любимица миллионов Эдита Пьеха продавала фотоаппарат, чтобы выручить пару десятков долларов. Теперь ее внук продает фамилию-бренд, зарабатывая за час больше, чем прославленная бабушка за всю карьеру заработала. И это хорошо. Талант можно и нужно конвертировать в хлеб насущный. А плохо то, что, зарабатывая по западным стандартам, легион столичных тусовщиков, не способный «ни на жизнь, ни на смерть, ни на несколько строк», разрушает не им созданное. Многие карьеры делаются лишь на умении «добывать» заветный продукт.

Модели поведения срисовывают прежде всего с картинок. Я сам начал курить в десятилетнем возрасте вовсе не из-за желания проникнуться магией никотина, но, полагаю, подражая каким-нибудь кинокумирам типа Александра Збруева или Вячеслава Тихонова, чей Исаев-Штирлиц так клево закуривал германскую папироску в монохромном контексте «Семнадцати мгновений», что хотя бы одно из них (мгновений) хотелось продублировать.

Театральное задержание US-пустышки Пэрис Хилтон в Японии, которую вдохновенно обсасывали мировые несмышленыши, лишний раз напомнило о том, что мир сейчас играет в забавную игру «Купи себе место в богеме». И что маргинальный образ жизни людей, отмеченных особыми способностями, демонстрируется как некая роскошь. Красивые растиражированные «посадки» гламурных элементов медийного поля на Западе (медийное поле — отдельное сообщество, включающее в себя небольшую часть финансово преуспевшей богемы и ее многочисленных подражателей) носят характер агитпроповского утверждения: «В нашей Империи Добра все равны». А наши «непосадки» за то же самое носят характер другого тезиса — «Делайте что хотите, только развлекайте нас своей клоунадой». Риторический вопрос: изменится ли ситуация после исторического переименования милиции в полицию? Приведет ли мания тупого подражания к тому, что будут копировать и театральные «посадки» наших мелких «хилтонов»? И отправятся ли талантливые богемщики и бездарные их подражатели в места, которые к Японии ближе, чем к Москве? Вообще интересно будет увидеть, к чему приведет бездумное копирование не того и не так. Там, где богемное сознание столь органичное для одних, стало настоящей бедой в головах других.

По японским законам гражданка П. X. = persona non grata. В принципе, там рукой подать до дальневосточных российских пределов, и надо было гламурной диве двинуть к нам. Ей были бы рады. Как-никак, имя экс-наследницы гостиничной империи Hilton увековечено: программу Ивана Урганта и К «Лрожекторпэрисхилтон» в АП называют лучшей программой отечественного ТВ. Прижилась бы у нас девушка Хилтон. Была бы у нас передача рейтинговая «House-2», не имеющая отношения к славному Доктору Хаусу, но продолжающая традиции детища Бориса Березовского — реалити-шоу «За стеклом». Которое Михаил Леонтьев точно, по мне, характеризовал: «Плесень смотрит на плесень».

Не правда ли, забавно, что, согласно словарю Ожегова, «навести марафет» = придать внешний лоск? И станет пеплом порошок.

 

После эмиграции

Впервые после эмиграции Медведева приехала в Россию в 1989-м году. Ленинград произвел на нее гнетущее впечатление. А еще она поняла, что русские люди стали более циничны, бесчеловечны, куда менее добры и приветливы. Возвращаться в Россию насовсем она не хотела. И дело не в какой-то роскошной жизни на Западе — в Париже она жила очень скромно. Нужна была уверенность в завтрашнем дне, след которой здесь, на постсоветском пространстве, уже простыл окончательно. Подстраиваться под ситуацию, чтобы выжить в «новой» России, Наталья не хотела. А главное, не видела для себя каких-то конкретных возможностей участия в российской жизни. При этом никого не винила. В одном из многочисленных интервью на вопрос, как бы она себя охарактеризовала, Медведева ответила:

— Я — плохая девочка. — Но, сказав это, тут же рассмеялась. — Как советовал Уайльд, «человек должен сам придумывать свой собственный миф». Ну, видимо, и моя плохость наполовину мной же самой и придумана. Но тяга к плохому, к злу, как к противоположному полюсу добра, у меня явно есть. В зле ярче проявляется характер. Зло драматичней. Зло художественней. Если бы мне предложили две темы — разлад и идиллию, — я бы, конечно, разлад выбрала. Но это выбор эстетический, а не какая-то там борьба за правду, поиск ее.

Зацепившись за слово «правда», корреспондент тут же задал встречный вопрос: «А что значит правда для вас?». Наталья ответила:

— Есть какие-то сиюминутные правды. И есть выверенные временем. Вот пример. Меня совершенно не волнует, что Вениамин Каверин написал в «Послесловии о взвешенной лжи». Это для литературоведов, для биографов писателя. А для искусства — это то, что я с четырнадцати лет и до сих пор помню его роман «Скандалист, или Вечера на Васильевском острове». То есть я не помню даже, о чем книга, но помню, что было ощущение необычного. Вот это и есть правда искусства.

В 1995 году в Москве на одной из тусовок Наталья Медведева повстречала Сергея (Борова) Высокосова. Это была любовь с первого взгляда. Он как-то быстро стал для нее своим. Известный музыкант, красивый мужчина, он не мог не понравиться даже избалованной вниманием знаменитостей импортной штучке. Об их романе говорили на каждом углу. Во многих публикациях, как водится, не было правды о взаимоотношениях этих людей. Им приписывали беспробудное пьянство, наркоманию. Но эпатаж «скандальной дамы», как это часто бывает, являлся своеобразной защитой перед вмешательством в ее личную жизнь репортеров желтой прессы. Папарацци жаждали скандала, и порой Медведева его устраивала. Во время телевизионноой программы «Акулы пера» она резко прервала передачу и покинула студию, так как в прямом эфире ей просто-напросто кто-то начал хамить.

В итоге телеэфиров в России у нее не стало. Гастроли по стране давались кровью. Восемь лет Медведева и Высокосов работали на износ, боролись с предвзятостью. А тут еще у Натальи начались проблемы с легкими. Надо было бросить курить, но она не могла этого сделать. Вставала рано, закурив, садилась за пишущую машинку, а когда появился компьютер, работала на нем. Несколько часов ежедневно были посвящены литературному труду. Потом репетиции, запись в студии. Она постоянно была недовольна собой и работала, как одержимая.

Так появились проекты «Трибунал Натальи Медведевой» и «НАТО». Это была серьезная поэзия и музыка. Но в России того времени такое искусство не находило спроса.

Массы развлекала разношерстная попса. Да и российский шоу-бизнес не жаловал настоящих творцов. Многочисленные продюсеры качали деньги на дешевой развлекаловке. Попыталась как-то помочь Медведевой и Алла Пугачева, пригласив ее в свои «Рождественские встречи». Но интерес этот был сиюминутным. И вновь Наталье приходилось бороться за свое место на музыкальном Олимпе.

Слава богу, рядом был ее Сергей. Он старался не оставлять ее одну. Но однажды случилось так, что ему необходимо было уехать на два дня. Когда вернулся, в живых ее уже не застал. Это случилось 2 февраля 2003 года. Ее похоронили на Охтинском кладбище, теперь уже не Ленинграда, а Санкт-Петербурга. У Сергея остались Натальины записи, другое «наследство», с которым ему необходимо разобраться, довести, как говорится, до ума. И потом, если на земле живет хотя бы один человек, который помнит того, кто ушел в мир иной, значит, все идет, как надо.

 

Дебют Натальи Медведевой

Лимонов передавал мне рукописи своей супруги, подчеркивая, что он за нее не хлопочет, а как бы роль курьера исполняет.

Наташины письма, как правило, занимали страничку машинописного текста и поначалу были сугубо деловыми:

«Дорогой Евгений Додолев! Хочу поблагодарить Вас за предоставленную мне хоть и в „подвале“, но возможность что-то „сказать“ в интервью Я. Могутину, а также хочу предложить „Новому Взгляду“ небольшой текст. Если он подойдет Вам, то предлагаю вообще рубрику — „Взгляд натурализованной француженки, которая больше не просит прощенья“, или „Взгляд экс-плохой девочки“, или „Записки пострадавшей“. что-то в этом духе. Я готова с большой зло-радостью делиться с читателем своим видением и восприятием социально-политических событий и феноменов. Скорее, короткие эссе, чем журналистские тексты, — то, что я писала для газеты „Интернациональный идиот“ в Париже. С наилучшими пожеланиями Наталья Медведева. Франция, Париж».

От редакции добавили ремарку: «Эта „штучка“ написана французской писательницей русского происхождения, женой Эдуарда Лимонова Н. Медведевой под впечатлением от последнего визита в Москву, когда у Натальи „увели“ все личные вещи».

 

Мой личный расизм

«Элвис был героем для большинства,

Никогда не значил ни х… для меня.

Законченный расист был этот х…сос в натуре.

Мать его е… и Джона Вэйна туда же,

Потому что я Черный, и Я горд».

Из песни «Борись с силой» группы «Враг народа»

Никто, разумеется, не помнит о краже «вещичек» у «женщины», как сообщила т. (тетя, не товарищ же!) Корупаева в «Курантах». Потому что «неудивительно, что в Москве, в центре города, в субботу могло такое произойти.». А с того времени уже столько раз была суббота. Русские тети (да и дяди) не удивятся и войскам НАТО, марширующим по Москве — в центре города, в субботу.

Без «вещичек» вернувшись в предрождественский сияющий Париж, «женщина» тоскливо прогуливалась по этому празднику, который всегда с вами, но не совсем ваш. Но ждать конца января и распродаж для возобновления гардероба «женщина» не хотела. Она выклянчила у мужа-писателя денег, потому что, он хоть и сидит целыми днями на Елисейских в кафе и собирается переезжать в фешенебельный район, денег у него немного, — и поспешила на Блошиный рынок в Монтрой.

Остановки за три до Ворот Монтроя, на самой длинной ветке метро, в вагонах становится очень смугло. 20-й район — «сложный», это восточная окраина Парижа, где селятся эмигранты, «проло» (работяги), те, кому красная мэрия дает квартиру. Вдоль безобразной автомагистрали тянется Блошиный рынок — вполне соответствующий району. На Блошином продают не только вшиво-блошиное, здесь торгуют и абсолютно новыми вещами, от гвоздей до ковров. Но «женщину» интересовали именно те вещи, что кучами навалены и над каждой на веревочке болтается картонка, а на ней от руки написано — 15, 10, 5 франков. От руки. араба. Потому что владельцы куч — в основном арабы. Но это «женщина» заметила не сразу — была под впечатлением блошиного изобилия. И понадобилось минут двадцать, чтобы пообвыкнуть. Вначале к вещам подороже как-то тянет.

Вот куча с указателем 50 франков. Торчат отовсюду рукава, штанины из кожи, замши и меха — натурального, разумеется. Здесь всем глубоко плевать на охрану животных, тем более, раз уж дохлые, не оживишь! «Женщина» проталкивается, слегка даже агрессивно, как в Москве на подходе к эскалатору. И вдруг прямо у нее над ухом как заорут: «Все по 20! Все по 20!» И даже те, что не были рядом с кучей, немедленно к ней бросились, ринулись, напирая на тех, что совсем близко, и все стали хватать, тянуть, выдергивать и крепко зажимать, не отпуская, не важно что, главное — схватить и не отпускать, потому что ведь 20 франков! Ну, это как в Москве два рубля! Если даже не два, а двадцать, то все равно один черт, ничего не купишь, кроме пятнадцатикопеечной монетки. Это когда «женщина» в Москве должна была звонить в ОВИР и плакать, что визу украли, ну и монетки не было, ой, а телефон оказался на другой стороне улицы и ее никак не перейти, так что пришлось прицепиться к слепому дяденьке и только под видом сопровождающей «собаки» и остановить весь этот деловой транспорт столицы России.

И вот под вопль, оповещающий, что цена снижена аж до 20 франков, она огляделась и увидела, что вокруг одни арабы. Да еще эта музычка отовсюду, из маленьких приемничков раздается: «ЯМустафа! ЯМу-у-ста-фа!». «Женщина», схватив белые лайковые штаны, как-то непроизвольно вспомнила московский Центральный рынок. Как в кино флаш-бак, когда сцену прошлого показывают в тумане, — так и здесь «женщина» все увидела-припомнила в своем кино! И собственно, даже персонажей не надо было заменять. И здесь, и там — темнолицые. И там, и здесь — говорят с акцентом. И как на Блошином она бы не могла различить, кто алжирец, а кто тунисец, так и на Центральном ей было трудно понять, кто азербайджанец, а кто армянин, кто грузин, а кто чеченец.

Она на Центральном своего мужа терроризировала, постоянно вскрикивая: «Ой! Ай! Ноу!», сваленная наповал ценами, все время его за руку хватала, то есть не давала ему руку в карман запускать и деньги доставать — деньжищи! Отговаривая купить! Муж-писатель ее в конце концов послал погулять в другие ряды. А сам купил два кило мяса, из которых оказалось полкило костей мелкораздробленных. Наверное, те, кто деньги принимает, необязательно должны уметь разделывать мясо. А «женщина», в испуге озираясь и шарахаясь от предлагаемых со всех сторон киви и ананасов, и вспомнила свою розовую юность, проведенную на Невском проспекте. Там у Гостиного двора эти молодые люди — ну, может, их папы — тогда не предлагали, а просили: «Дэвушка! Дай познакомиться!» А между собой: «Какой ног! Ты выдэл этот ног?!» «Женщина» в ту пору была еще наглее и менее труслива, и она только сильнее дрыгала этой самой «ног» и устремляла ее дальше по Невскому. Вообще-то она помнила, что и тогда эти люди, то есть их папы, тоже что-то продавали — кажется, мимозу в чемоданах и мандарины. Не сравнишь, конечно, с тем, что вырастили их сыновья! Но и с ценами не сравнишь.

Когда ее муж-писатель уехал из Москвы, «женщина» опять пришла на Центральный — не потому, что. а потому, что кушать хотелось, и рынок был ближе всего к квартире, при переезде с которой «женщину» как раз и обокрали. А переезжать пришлось, ибо с квартиры выгнали якобы за «группен секс». «Женщина», правда, по-немецки не говорила, только на трех языках, но ей объяснили, что выпирают за оргии, которые она якобы устраивала и на которые хозяйку квартиры не приглашала. Вот идиотка! Хозяйка провела полночи без сна за чтением Лимонова, но не публициста, а романиста, автора «Палача». Сами понимаете, какой тут сон, а еще там у персонажа такое же имя, как у «женщины», так что в разуме хозяйки вообще все помутнело, и она, от греха подальше, попросила «женщину» очистить помещение. Ну, а обокрали «женщину» потому, что это и «не удивительно», как сообщила товарищ Корупаева. В милиции, правда, попросили указать, что сама, мол, утеряла. Документы. Про вещи, разумеется, и не говорили. В своем уме?! О краже вещей заявлять. Вее сольный визит на Центральный к «женщине» темнолицые продавцы обращались уже с куда более откровенными предложениями. И в отличие от Блошиного никто не вопил, объявляя о снижении цен. Ни-ни! Ни за какие ваши прекрасные глаза и губы, о которых сказали ей, никто не собирался снижать цен. Ей нужен был букет цветов — так хоть бы один лишний цветочек вложили, нет! Сбежалась целая куча продавцов, темнолицых мужчин, и ни один от своего имени не предложил цветка. Даже самый главный, которого все-все знали, — Алик рыжий, лично упаковавший букет, ничего не предложил «женщине». Он только сделал вид, что хочет что-то дать, и позвал ее к прилавку поближе. Она доверчиво так, знаете ли, приблизилась, а этот рыжий черт взял и чмокнул ее в щеку! Если бы такое произошло при покупке белых штанов на Блошином, она тут же дала бы в смуглую морду негодяю! Не обращая внимания на то, что кругом одни темнолицые люди. Но в Москве она испугалась и почувствовала себя нацменьшинством, как в нью-йоркском сабвее по дороге в Бронкс или в Париже на Барбез-Рошешуар, где самое большое «Тати» и одни арабы, арабы, арабы и русские с поляками, а если и есть армяне, они все за арабов принимаются. Она не дала сдачи обидчику.

Хотя могла таким образом отомстить и за прошлое. В ее первый визит на родину она доверительно разговорилась с шофером такси — армянином. Рассказывала еще ему о своих друзьях армянских, музыкантах из Лос-Анджелеса, о том, как она пела их народные «Царикне» и «Кхарц». Так тот шофер тоже ей никаких поблажек! А наоборот — подставил ее! То есть дал наколку каким-то своим друзьям-жуликам, и у нее все франки и даже рубли из сумочки в ресторане свистнули. О каком братстве можно после этого говорить?! Вы им их национальные песни, а они вас подставляют! Вы им, можно сказать, нравитесь, а они вместо скидки на букет — полторы тысячи заплатила! — в щеку чмокают. А вдруг откроют, что СПИД таки передается через поцелуй? Вы приезжаете хоть и на бывшую, но родину — пусть вам и дали французское гражданство, — вы от этого французом не станете, и вот вы, казалось бы, «у себя дома», а? Цены устанавливают и контролируют иностранцы! Потому что они ведь сами захотели быть иностранцами, чего уж там! И не пущают тех, кто с ценами ниже, чем у них.

«Вот он, суровый закон свободного рынка. Теперь его поистине можно называть черным!» — такие не братские мысли, не гуманные и не соответствующие кодексу прав человека промелькнули у «женщины» на Блошином рынке. Она, правда, была несколько озадачена отсутствием злости на арабов: «Оттого ли это, что я всего лишь натурализованная француженка, то есть, как и они, иностранка? Или это оттого, что торгуют они поношенным барахлом за мизерные цены, а там продуктом люкс за люкс-цены? И куда смотрит Москва?!» Но Москва смотрит в Люксембург, как рассказывала одна деловая и тоже уже иностранная, потому что из Минска, женщина, делающая деньги в Москве и областных городах: «Конвертирую — и в Люксембург! Конвертирую — и в Люксембург!»

С белыми брючками «женщина» возвращалась домой и уже на лестнице увидела соседского мальчика, колупающего со стены штукатурку. Видимо, он все время это делал, потому что в этом месте на лестнице всегда были ошметки краски. «Какой мерзкий черный мальчик!» — подумала «женщина». Потому что он был темнолиц. Да чего уж там, негр он был! С Гаити. И мама его — гаитянка. «А к белому мальчику, помимо мерзкого, какой бы я эпитет добавила?» — «Женщина» не успела додумать, потому что уже пришла домой и стала показывать мужу белые брюки и рассказывать о своих не братских мыслях. Потом она поставила недавно приобретенную пластинку с песней, текст которой приводится в самом начале. И она стала перечислять: «Мухамед Али не мой герой, Джэсси Джексон тоже нет, Маджик Джонсон тоже нет, Натали Кол тоже нет, но я не могу отказаться от любви к Джэймсу Брауну. Значит, я все-таки не расист».

Вечером в новостях объявили о начавшемся «эффекте Паскуа». В связи с победой правых на выборах министром внутренних дел Франции был вновь, как и в 86-м году, назначен Шарль Паскуа. Это он как раз ввел в существующие уже 12 видов французской полиции новый, используемый против демонстрантов. Отряды полицейских на мотоциклах с большей эффективностью могли преследовать участников протестов и даже в совсем узеньких улочках, нагоняя их и лупя дубинами. Полицейские, видно, были очень рады возвращению Паскуа и в течение первой же недели правых у власти убили «по ошибке» нескольких арабов. «Женщина» негодовала. Арабы тоже. Тем более в Лос-Анджелесе ждали приговора полицейским в деле (по избиению черного) Родни Кинга, и население потихоньку вооружалось. Очереди в оружейные магазины, показанные в новостях, видимо, накаляли страсти в душах темнолицего населения Парижа. И «женщина», сочувствующая им, заключила, что она не только не расистка, но даже и не ксенофоб.

Она никак не могла уснуть и встала ночью покурить, взяв на кухню первую попавшуюся газету бывшей родины. Это ее муж-писатель все время читал их, накаляя в себе страсти. И она стала искать — как же называется это ее качество? И нашла! Такое слово несимпатичное, придуманное каким-то веником. Совковость! То есть — страсть к справедливости. Да-да, именно этому учили в «совке»! Правда, и в Библии об этом говорится. Но так как XXI век еще не настал, а именно он будет спиритуалистическим, заботящимся о духе, ну и о справедливости, как завещал Андре Мальро, «женщина» была впереди своего времени.