Выходные

Надо заметить, что Лимонова мы печатали и в других газетах Издательского дома «Новый Взгляд», даже в «Музыкальной правде» (изначально «МузОБОЗ»), которую он окрестил изданием «для людей с мозгами кошки». Ну там соответственно было не до «Лимонок», просто публиковались блицмонологи Эдуарда из серии «Как я провел выходные»:

«В субботу в девять тридцать я прибыл в парламентский центр по адресу: Цветной бульвар, 2, где проходил учредительный съезд нового движения, основанного генералом Рохлиным. Там я встретил всех своих закадычных друзей: Виктора Ивановича Анпилова, Станислава Терехова и других знаменитых экстремистов, обнялся с ними. Пожал несколько сотен рук простых трудящихся, прошел в зал, по пути, увидев меня, Геннадий Андреевич Зюганов сделал испуганный вираж налево и со всей свитой рванул так, что даже мой телохранитель удивился и сказал: „Что это он, он вас избегает“. Потом я сел в первый ряд справа от сцены, подходили всяческие генералы, и Бабурин, и кто угодно, мы перездоровались. Вот так начался мой день.

А потом я поехал домой, и по дороге на Трубной площади рядом со мной остановился автомобиль, такой иностранный, оттуда высунулся человек и говорит: „Давайте я вас подвезу куда вы хотите“, — это оказался депутат от фракции КПРФ Семага. Я приехал домой, там меня ждала девушка Наташа, которая в этот момент только встала и жевала что-то типа колбасы с чаем. Потом, по-моему, мы средь бела дня занимались любовью с девушкой Наташей, после чего отправились гулять. Припогуляв, пришли домой и занялись тем же.

В воскресенье я, встав рано утром, написал статью для одного американского журнала, который издается здесь, и я время от времени пишу для них статьи на английском языке, за что получаю некоторое количество денег. В этот раз я написал статью о выборах, которые недавно прошли в 52-м округе и в которых я участвовал. Об этом злосчастном 52-м округе, самом горячем в России, который граничит с Чечней, с Северной Осетией, Дагестаном, с Кабардино-Балкарией. В двенадцать часов пришел американец — редактор журнала со своим сотрудником, мы посмеялись, похохотали, они оба такие огромные люди.

Наконец встала Наташа и вышла. Наташа, она вообще девушка такая, вот она сидит, а я на нее смотрю и думаю. У нее черные короткие подрезанные волосы, шесть сережек в одном ухе, на пупке серьга, и ей только что исполнилось двадцать лет. Неделю назад. Еще она любит носить туфли на высокой платформе, такой, что можно легко ноги сломать, но она упорно носит, и юбка у нее крайне короткая. Вот такая вот девушка. Вечером Наташка поехала домой, потому что ей очень хотелось переодеться, а ко мне приходил мой друг и товарищ по партии философ Александр Дугин с бутылкой зубровской водки, и мы сидели до позднего вечера. Вот так, таковы были мои дни».

Еще один week-end писателя в авторском изложении:

«В субботу утром от меня уходила женщина, которая позвонила мне накануне, то есть в пятницу вечером, уже почти ночью, было 23 с чем-то, и сказала, что хочет повидаться со мной и взять у меня интервью. Я сказал: давайте прямо сейчас? Она несколько ошалела, а потом говорит: давайте я вам сейчас перезвоню. И перезвонила минут через тридцать, сказала, что приедет, и приехала где-то во втором часу ночи. Я ее никогда не видел до этого. Приехала она с бутылкой коньяка, весь коньяк мы выпили и где-то в четвертом часу легли в постель. Рано утром, где-то без десяти девять, она ушла, так как ей куда-то было нужно. Когда она уже уехала, я подумал, что ведь она могла оказаться какой-нибудь страшной, жуткой бабой, но она, слава богу, оказалась очень симпатичной женщиной, правда, немного не в моем возрасте, несколько постарше, чем обычно, лет так двадцать семь — тридцать.

Ближе к вечеру я был приглашен на запись передачи канала ТВ-6 Москва „Акулы политпера“. Происходило это все в „Останкино“ на улице Академика Королева, 12. Создалось впечатление, что журналисты были не акулами, а кроликами. Кое-кто был злобным кроликом, а кое-кто более доброжелательным. Сломить им меня не удалось, на мой взгляд, да двое ребят, которые были там со мной, считают так же. Не знаю, что потом смонтируют, но в студии я, без сомнения, победил.

После этого я с ребятами прогулялся до метро, приехал вместе с моим охранником домой, поужинал и поехал на вокзал, откуда в 0:10 отправился на поезде в Петербург. Приехали мы в 8:50, на вокзале меня встретили ребята из питерского отделения нашей партии, мы сели в машину и отправились в нашу штаб-квартиру. Там я позавтракал, попил чаю и отправился на съезд возрожденной партии КПСС, то есть наших союзников, и около часа выступал. Затем я поехал в клуб моряков, где тоже должен был выступать, собралось очень много молодежи, целый зал молодых людей, человек, наверное, шестьсот. Очень много было наших национал-большевиков: все с повязками, все красивые и молодые. Я влез на сцену и с трибуны два часа говорил.

После этого мы опять поехали в штаб, заехав по дороге на Дворцовую площадь. Бывая в Питере, я каждый раз обязательно заезжаю туда. И ночью в 0:35 снова мы с моим охранником сели в поезд и рано утром в понедельник в 10:03 были в Москве. Вот видите, какой интересной и насыщенной жизнью я живу».

 

«Янки — вон из России!»

Так воскликнул главный гранатомет «Нового Взгляда» Эдуард Лимонов на рабочем митинге, собравшем на центральной площади города Вятки не одну тысячу трудящихся в июле 1994 года. Свирепствующая в стране конверсия лишила всех их работы. «Целые отрасли иностранной промышленности внедряются в нашу страну. Поддержите русского производителя! Не ждите приказа: пусть каждый иностранный торговец почувствует себя в России неуютно. Дайте им знать, что мы их не любим!» — призвал боевой политик собравшихся. Рабочие Лимонова поддержали. Восторженные почитательницы писателя стремились прикоснуться хотя бы к куртке кумира. Стареющий коммунист города обнял оратора и заплакал.

Так национал-большевик породнился с большевиком-ленинцем.

 

Большая тусовка в стиле бурлеска

После вечера памяти Е. Харитонова в ЦДЛ меня обругали, кажется, все, кто только мог обругать. И вот, одной строкой отмахиваясь от комариных укусиков завистливых журналюжек-неудачников и злобных кретинов-критиков, «сдаюсь без боя»: да, я самый плохой, я самый беспринципный, самый оголтелый, самый наглый — самый-самый. В который раз убеждаюсь в справедливости русской народной пословицы (или поговорки) «сам себя не похвалишь — ходишь, как обосранный». Идет мне 20-й годок, тогда как «скромность украшает только девушек, и то до 18 лет», как любит говаривать горячо любимая мною М. В. Розанова. Одна беда: «когда Господь людям скромность раздавал, меня дома не оказалось» (цитируя героиню «Тихого Дона»). И еще одна цитатка перед тем, как выдать очередной бурлеск (это мое любимое слово теперь): «Я — явление мощное, и когда мне становится тесно в рамках одного жанра, я без церемоний перехожу в другой жанр», — повторяю я вслед за «основоположным» Лимоновым, тем более что о нем и речь.

Недавно в музее Маяковского состоялся хеппенинг, посвященный жизни и творчеству русско-французского национального героя. Смысл этой концептуальной акции сводится к массовому, коллективному издевательству организаторов над зрителями. Согнать как можно больше публики, а потом поинтересоваться между прочим: «А чего пришли-то, че надо?» Вообще, за такие вещи нужно расстреливать без суда и следствия (куда смотрит прокуратура? Это же и есть «злостное хулиганство с особым цинизмом» — ст. 206, ч. 2!). В стране жрать нечего, а они, блин, хеппенинги устраивают………..!

В качестве основного экспоната был выставлен сам национальный герой — Эдуард Вениаминович Савенко-Лимонов, сидевший в маленьком помещении, похожем на клетку, за дверью с табличкой «С экспонатом не разговаривать и руками не трогать!». Он беспрекословно подчинялся требованиям автора проекта концептуалистки Ольги Дарфи и перемещался с места на место только по ее командам. Когда кто-то из фотографов или операторов просил его попозировать, Эдуард коротко отвечал, что он — экспонат, не имеющий права на самостоятельность и инициативу.

К общему удивлению и удовольствию собравшихся, Лимонов впервые за последние несколько лет продемонстрировал блестящее концептуальное мышление, в котором ему уже, кажется, навсегда было отказано ретивыми ортодоксами как слева, так и справа. Он сам, судя по всему, несильно переживал по этому поводу, поскольку авангардная хулиганская закваска всегда выдавала себя в каждом его слове и шаге. Сейчас, когда его мечты сбылись и он стал живым классиком, и мода на него переросла в культ, а тинейджеры носят прически «ай-Лимонов» и майки-«лимонки» (подобный оборот событий Эдуард предсказал еще до эмиграции в 1974 году в тексте «Мы — национальный герой»), он — единственный, кто может позволить себе столь эксцентричные забавы. О, необычайная сила печатного слова!

Перечисление персонажей тусовки — это то, ради чего я и писал этот бурлеск, поскольку имена говорят сами за себя: Стас Садальский, пришедший, по своему обыкновению, в сопровождении двух высших чинов МВД, Владимир Бондаренко, замглавного редактора «Дня», британская флегма Том Бирченоу — главный редактор журнала «Москоу Гардиан», дочь Галича актриса Алена Архангельская, большой шутник Николай Мишин — главный редактор издательства «Палея», предоставивший для экспозиции едва ли не самый ценный экспонат — утюг, которым Лимонов еще в конце 60-х годов гладил собственноручно шитые брюки, Катя Метелица со «Свободы», главный редактор «Столицы» Андрей Мальгин с эскортом из двух неизменных телохранителей, Гриша Нехорошее с Би-би-си, главный редактор издательства «Глагол» Александр Шаталов, критик Олег Давыдов, впервые назвавший Егора Гайдара некрофилом и некрасивым, один из лидеров Национал-большевистской партии, внук первого секретаря чечено-ингушской компартии Тарас Рабко, шоумен и художник из Питера Владик Монро, изобретатель «бикапонической музыки» Гарик Виноградов, Артем Троицкий в зеленом пальто, замечательный художник и модельер Андрей Бартенев и многие-многие другие — молодые тусовщики, фашисты, журналисты-гомосексуалисты. Теле-, видео-и фотокамеры топорщились из всех углов. В туалете мастурбировали трое наркоманов. На нескольких квадратных метрах сошлись люди самых разных идеологических направлений, политических взглядов, эстетических привязанностей, социальных статусов и сексуальных ориентаций. Все смешалось в музее Маяковского, и никто никому не бил морду. Одно слово — консенсус!

Выпускающего редактора я попросил подставить подпись под этой заметкой: «Ярослав МОГУТИН, нескромный американский культуролог». Напророчили. Стал Слава американским. Пусть не культурологом ни разу, но гражданином. О истории своей эмиграции рассказал по горячим следам.

 

«Даже окопную вошь подхватил…» (Интервью с Лимоновым, 1995 год)

— В то время как, постояв в подъезде Госдумы, можно в один день увидеть всех лидеров, бывших депутатов в том числе: Константинова, Астафьева, Алксниса, Павлова, Эдуарда Лимонова не видно на политических тусовках и митингах. Ты совершенно исчез. Почему?

— Лидерствовать, то есть тусоваться с себе подобными, важно сидеть на заседаниях, важно вещать с трибун, я мог бы без всякого риска до потопа. Но после октябрьской крови 1993 года и выборов декабря 93-го мне стало дико стыдно болтать и заседать и писать длинные умные «аналитические» статьи. И я ушел «в люди», то есть стал создавать партию, и не фиктивную, кабинетную, но снизу, с нуля, из ничего. Чем и сейчас занимаюсь. То есть я «ушел в народ» и занимаюсь организационной оперативной работой. Плоды моего тяжелого труда будут видны позднее. Правда, плод под названием «Лимонка» бросается в глаза и сегодня.

— Ты участвовал в пяти войнах. Почему ты не был в Чечне?

— По нескольким причинам. Одна — я люблю быть первым и воевать там, где горячо, где только что все началось. В Чечне туча репортеров, солдатских матерей и политических аферистов-депутатов побывала. И все наши политики посетили Чечню с нечистыми целями — проэксплуатировать, так или иначе, эту вой ну и ее солдат, повысить свой рейтинг. Я этого никогда не делал. Я приезжал без шума, скромно получал автомат и скромно ехал или шел на фронт. Без бронежилетов и других прибамбасов для трусов. И то, что я подставлял себя смерти рядом с ними и на равных, солдатики ценили. А в политическом кордебалете, порхающем из Ирака в Корею, из Кореи в Чечню, я никогда не участвовал. У меня совесть есть.

— Кажется, ты единственный из русских политиков, помимо Руцкого, кто воевал, лично участвовал.

— Справедливо хочу возразить, что мой военный опыт, пусть я и не профессионал, богаче опыта Руцкого. Он на одной войне с воздуха поучаствовал в общей сложности несколько месяцев, я себя подставлял на пяти. Я ведь даже окопную вошь в Сербской Крайне весной 1993-го подхватил — самую солдатскую что ни на есть болезнь.

— Так что, в коридоры власти ты сейчас не ходок?

— Задача как раз и состоит в том, чтобы очистить коридоры власти, выгнать из этих коридоров склочную, алчную толпу бездарных чиновников. Кричу не уставая, что все беды России отсюда: номенклатура КПСС счастливо переселилась из одной эпохи в другую, она у власти и сегодня. Пока Зюгановы/ Ельцины/Рыбкины/Завирюхи/Черномырдины будут населять коридоры власти, Россия будет умирать. Нужна революционная, тотальная смена всего политического класса.

— Выгоним чиновников, а кем наполнить коридоры?

— Новыми людьми. Свежими, снизу, из гущи народа. Так всегда бывало в нашей истории в периоды кризисов. Иван Грозный для борьбы с боярами вынужден был создать опричников. Петр Великий потому и Великий, что наполнил коридоры власти талантливыми новыми людьми простого звания типа Меншикова («птенцы гнезда Петрова») и разогнал, казнил, ссылал бородатых тупых бояр. То же сделала через столетие Екатерина Великая. Среди «орлов Екатерины» подавляющее большинство — энергичные, сильные, новые люди типа «безродного» фельдъегеря Потемкина.

Ленин также пришел с совсем новыми людьми. Потому ему и удалось собрать державу, распавшуюся после Февральской революции. Ясно прослеживается историческая закономерность: спасает и возвеличивает Россию всегда появление в коридорах власти свежих, простых, новых людей. Губят же Россию всегда боярские (номенклатурные) козни и заговоры. С этой точки зрения такие недавние исторические события, как август 1991 года и октябрь 1993 года, были классическими столкновениями боярских кланов. Поэтому и не удались эти перевороты.

 

Александр Дугин. Новая жизнь трупа

От Могутина, кстати, я услышал фамилию Дугин. Как автора, в ту пору неизвестного, его подтянули в «Новый Взгляд» именно лимоновские ребята. Первую его публикацию предварял эпиграф из Егора Летова:

«Моя мертвая мамка вчера ко мне пришла, Все грозила кулаком, называла дураком.»

Подписано было: «Александр ДУГИН, главный философист „Нового Взгляда“». Именно так, поскольку расположена публикация на газетной полосе была в традиционном месте «Колонки Главного» (Эдуарда Лимонова мы, напомню, обзывали Главным гранатометом). Текст разбит был на лаконичные подглавки. Публикация не вызвала особого резонанса, хотя, по мне, дебют был вполне достойный.

 

«Новое» безразличие

Термин «новое» стал очень популярным в 70 — 80-х годах, когда появилось огромное количество политических, культурных, мистических и идеологических течений, имеющих в своем названии слово «новое» — «новая волна» («нью вэйв»), «новые философы», «новые правые», «новый век» («нью эйдж») и т. д. (Кстати, и эта газета называется именно «Новый Взгляд».) Эта мода на «новое» явно указывает на то, что «старое», конвенциональное, привычное, классическое и даже обычное прогрессистское и модернистическое принципиально и совершенно надоело. Дело не в том, что старое плохо или «реакционно». Нет. Может быть, оно и интересно, и разумно, и качественно, и оправданно. В отличие от революционного начала века это «старое» не вызывает ни ненависти, ни желания разрушить его любой ценой во имя иного идеала, иной системы ценностей. Более того, обычный модернистский и революционный пафос сам устарел и наскучил. Желание «нового», свойственное нашему времени, не опирается на страстный порыв. Это скорее показатель глубокого скепсиса и усталости, глубокого разочарования не только в «реакционных» аспектах жизни, ноивее «революционных» аспектах. «Новое» хочет быть не альтернативным, но удаленным, не противоположным, но другим. Это «новое» не спорит и не опровергает «старое», оно плюет на него; оно отрицает его не восстанием, но тотальным безразличием.

 

Правые — неправые, левые — нелевые

Почти все достойные интеллектуалы современности тем или иным образом признают кризис старой идеологической системы, неадекватность деления на «правых» и «левых». Сегодня прямолинейная апологетика капитализма или марксистская критика буржуазного строя смотрятся как глубокий архаизм, как бездарное и нелепое ретро. Посмотрите на французских «новых философов», начавших с марксизма и крайнего гошизма. Сегодня вся их «левизна» заканчивается защитой иудаизма и сионизма и нападками на Ле Пена. В остальном они — примерные буржуа, подвизающиеся, как Анри-Бернар Леви, к примеру, на поприще изготовления рекламных текстов к платьям Сен-Лорана, сшитым для жиреющих богачей. От «гошизма» не осталось и следа. Посмотрите на американских правых — их основной заботой является «защита в мире демократии и прав человека». Либерализм и гуманизм отождествляются с пределом «правизны». Старые идеологии, «правые» и «левые», вымерли. Сегодня ортодоксы напоминают динозавров. Не то чтобы политическая история их преодолела или победила. Они распались сами собой, без катаклизмов и кризисов, рассосались в циничной стихии «человеческого фактора», тихо заснули в неопределенности. Отчасти усвоенные, отчасти отторгнутые, идеологии прекратили быть.

 

Кладбищенская цивилизация

Все эти соображения относятся, безусловно, и к нашей политической жизни, и в частности к нашей оппозиции. Несмотря на то что капитализм (=антикоммунизм) и национализм (и даже фашизм) являются для нашего общества довольно «новыми» явлениями (по меньшей мере последние 76 лет таких явлений не было), все равно странным образом они навевают такую же скуку, как если бы это было нечто само собой разумеющееся для всей нашей политической истории. Всего за несколько лет «рыночная риторика» превратилась в неприличную демагогию, и такая же участь в ближайшее время постигнет, видимо, и национализм, к которому постепенно сдвигается русская политика. Из останков коммунизма вылезли не ростки подлинно новой, живой и бурной, страстной политической жизни, но какие-то набальзамированные уроды, дурно пахнущие трупы дореволюционных жирных буржуинов и сальные рожи псевдонациональных балалаечников. Эсерка Новодворская и националист Васильев, уездный потрепанный парталкоголик с новенькой английской теннисной ракеткой, чугунные генералы КГБ с хоругвями и иконами, музейные краснофлаговые грузовички трудороссов — все это гротескные химеры мертвого времени, оживленные призраки прошлого. Странно слушать, когда они спорят о «белых» и «красных». Какие «белые» или «красные»?! Товарищи, господа, вы просто мертвы. Вы старые. Именно «старость» объединяет всех вас, именно она — самый солидный фундамент для вашего согласия. Согласие — дело трупов.

Но не только у нас так тянет кладбищенским прахом, такая же мертвенность висит в дурном, неживом воздухе Запада. Западный мир тоже безнадежно «стар». Там больше не читают книг и не ходят в кино. Там больше не спорят о политике и не устраивают митингов. Запад устал не меньше нашего. Вежливо-мертвые маски комфортного Запада не скрывают за собой ничего. Это больше не «тюрьма без стен», как говорил Сартр. Это — ничто, обернутое в ничто. Потребление потребило потребителя. Запад усердно перемещает жизнь в компьютер — только «клонирование», ловкое превращение человека в машину и способно еще вызвать у Запада хоть какой-то интерес. Конец истории. Г-жа Новодворская, вы читали Фукуяму? И ради этой тоски вы настаиваете на поголовном истреблении «красно-коричневых»? Сдается, что вы застряли где-то в конце 70-х и живете реминисценциями бурной антисоветской юности. Вы — восковая фигура, иллюстрация «пламенной диссидентки» из хрестоматии, которую никто не станет читать. Какой, к черту, «индивидуализм» и какую «свободу» вы увидели на Западе?! Вы, видимо, не в своем уме или живете детскими мифами — там общество приглушенных манекенов. Они страдают точно таким же маниакально-депрессивным расстройством психики, как и мы, только оно протекает у них вяло, трусливо и сглаженно. Это Запад — пародия на нас, а не мы на Запад. Там трупы упакованы и целлофанированы, помещены в ячейки и ящички. У нас они буйно бегают по улицам и забираются в телевизор. У нас «старость» выпирает как ревенант. У них ее гримируют как гонконговскую подделку под «фирму». Цивилизация «белой сборки».

 

Забыли о вызове

Слово «новое» типично для постмодернизма. Постмодернизм, однако, не однороден и не однозначен. Это скорее вскрытие факта «конца истории», нежели программа действий на будущее. Уже в конце XIX века прозорливые мыслители распознали нигилистическую сущность современности. «Смерть Бога» превратила мир в ничто. На этот вызов попытался ответить модернизм. В политике и идеологии самыми глубокими были социально-политические поиски коммунистов и фашистов, то есть тех, кто драматически воспринял новость о «смерти Бога» и прочувствовал ее как глубокую внутреннюю трагедию. Именно коммунисты и фашисты дали наиболее серьезных деятелей философии и культуры в XX веке — от Хайдеггера, Бенна, Юнгера, Генона, Эволы до Бретона, Сартра, Дали, Камю и т. д. Коммунисты ответили на «смерть Бога» рождением нового человека коммунизма; фашисты остались верны Ницше — их идеалом был сверхчеловек, «Sonnenmensch», «победитель Бога и ничто». Либерал-капитализм принял «смерть Бога»

куда более спокойно и безразлично. «Умер, так умер», make money, sex for support. Ho постмодернизм обнаружил, что коммунистически-фашистский эксперимент (оборванный искусственно или исчерпавший себя сам) тоже не заполнил собой вакуума. Кровавая и страстная история XX века кончилась Боровым и озабоченным фрацменом. У Гайдара лицо не монстра, как утверждают патриоты, и не революционера, на чем настаивают демороссы, — это поросенок-брокер из американского мультсериала. Типичный персонаж постмодернизма — ни плохой, ни хороший, ни умный, ни глупый, ни «красный», ни «белый». Розовый, обычный, классический «клон» мира Фукуямы. «Бог умер, Егор Тимурович». «Да?! Правда?! Сочувствую, но денег на похороны в бюджете нет». Потомок коммунистического поэта и сказочника-славянофила превратился в это странное постмодернистическое существо без форм и убеждений. Если в России построят Диснейленд, то у дверей поставят улыбающуюся резиновую фигуру надувного Гайдара.

«Бог умер» — забвение именно этой формулы и вскрыли постмодернисты. «Новое» здесь именно в том, что люди забыли не только о Боге, ной о его смерти, что предложения возможных ответов затмили сам вопрос, а страстный процесс преодоления трагедии заставил забыть, в чем же она заключалась.

 

Гомосексуализм и политика

Часто в политических дискурсах и обычных разговорах проскальзывает одна характерная оговорка или фигура речи. К примеру: «мне что красные, что коричневые, что голубые» или «и красным, и белым я предпочитаю голубых» и т. д. Всякий, кто знаком с психоанализом, сразу поймет, что постановка сексуального извращения, гомосексуализма, в один ряд с основными политическими идеологиями — «красными», «белыми», «коричневыми» ит. д. — не может быть случайностью; она вскрывает некоторый важный психологический комплекс. Эта особенность удивительно ярко характеризует дух постмодернизма, дух «новой» политики. С одной стороны, приверженность любой политической идеологии рассматривается как нечто аналогичное сексуальному извращению, и тем самым «политический идеализм» низводится до обычной гротескной половой патологии. «Красный», «белый», «коричневый», «монархист» или «демократ» не может не быть «чокнутым извращенцем». Поразительно, как подтверждается этот постмодернистический ехидный упрек на политических собраниях, шествиях, съездах. Перекошенные, гротескные лица, странная экзальтация, резкие жесты, всполохи маниакала во взгляде — Лимонов совокупно называет этот политический тип чайниками. Обыденное сознание постмодернистического общества видит в идеологии лишь физиологическую патологию. «Политика — дело гомиков». Конечно, это не означает, что все люди, сохраняющие интерес к идеологии, гомосексуалисты, но тем не менее они подобны «гомосексуалистам» в своей отчужденности от обыденных нормативов, в своей клубности, в своей генетической отдаленности от среднего, нормального состояния обывателя. При этом обвинение в «голубизне» в адрес тех или иных политиков можно услышать порой и от самых натуральных педерастов, подобно тому как либеральные евреи разоблачают еврейство Жириновского, а профессиональные шлюхи обвиняют друг друга в занятии проституцией.

С другой стороны, сам гомосексуализм возводится до уровня политической категории, что также является постмодернистическим элементом. То, что раньше было совершенно внеполитическим явлением — половые извращения, оккультизм, магия, хобби (к примеру, любовь к автомашинам или наркотикам), экстрасенсорика и т. д., - действительно становится элементом «новой» политики. Так как и вскрытие нигилизма современности, и попытка ответить на вызов этого нигилизма отныне никого не интересуют (а следовательно, и политические и идеологические формы, связанные с этой проблемой, полностью теряют свой смысл), то в центре общественного внимания может встать что угодно, в полной независимости от своей идеологической, метафизической или социальной серьезности. Партия Кашпировского или движение любителей пива — это именно такие феномены, но ярче всего, конечно, захватывает воображение «парламентская фракция педерастов». Социально миноритарное и биологически патологичное здесь совпадают, придавая «новой политике» ясность и узнаваемость для самых ограниченных обывателей. То, что было осмысленно, сегодня обессмысленно, и соответственно бессмысленное автоматически приобретает смысл.

Политический гомосексуализм — синдром постмодернистической политики. Вначале это смутно почувствовали «демократы», подобрав свою команду исходя из критериев патологичности (чаще всего псевдогомосексуального типа) внешности. Но полнее всего это проэксплуатировал Жириновский, объединивший апелляцию ко всем существующим формам психической и физиологической патологии в своих предвыборных выступлениях. На сегодня это самый постмодернистический политик. В нем и архаичный советизм, и модный антисоветизм, и циничное еврейство, и экзотический русский национализм, и кривой скептический рот, и энергичный диктаторский жест. Он воплощает в себе Всенародный Труп, обобщенного ревенанта закончившейся советской истории, макабрическую карикатуру, кошмарную перверсию больного коллективного бессознательного. Он и защитник секс-меньшинств, и общество любителей пива, и экстрасенс в одном лице.

 

Без выхода

«Новые» политики и «новая» политика — правая, левая, любая — на самом деле не несут в себе ничего подлинно Нового. Усталость и безразличие только подчеркивают, что «нигилизм» так и не был превзойден. И уж конечно, не мировой рынок станет последним словом в этом преодолении. «Конец истории» наступает как раз потому, что императив преодоления стерся, о нем постепенно забыли. Именно поэтому слово «новое» звучит иронично, гротескно, издевательски. «Новым» для умирающего оказалась смерть. Постмодернизм — печать, поставленная под декретом о полном поражении модернизма.

Что нам остается делать? Признать? Смириться? Записаться в ЛДПР или пойти работать на биржу? Впериться в телевизор? Отправиться продавать бананы? Или сделать вид, что ничего не произошло? Что Бог на самом деле не умер, а Ницше просто оговорился?

Каждый поступит по-своему. Большинство предпочтет оставить все как было, не задумываясь о том, как и что было.

Есть иной выход.

 

Лимонов и его новый проект

«Новый Взгляд» не публиковал Эдуарда после того, как он наехал на наши издания в своей книге. Однако, когда Владимир Соловьев проехался по новому проекту классика в своем ЖЖ, я счел возможным эту реплику ТВ-мэтра воспроизвести на страницах газеты, где Лимонов когда-то начинал свой путь в политику:

«Лимонов пытается начать очередной проект. Другой. И партия — „Другая Россия“.

Не очень точное название. Точнее — „Чужая Россия“. Они — чужие.

Пародия на диссидентов прошлого.

Солженицын, Сахаров, Буковский, Синявский и Даниэль — очень разные люди, разной биографии, но люди высокой культуры и невыдуманной судьбы.

Нынешние — иные. Невозможно представить себе старую гвардию, оскорбляющую женщин и с наслаждением любующуюся своей внешностью.

Невозможно представить себе Сахарова, высмеивающего физические параметры своих политических оппонентов и вопрошающего журналистов: „Я считаю: назвать человека уродливым, значит, он уродлив. Вы же не можете назвать меня уродливым, правильно?

Не можете“. Э. Лимонов.

Разве можно себе представить Солженицына, кокетливо заявляющего: „Спросили, какая у нас партия, я ляпнул: „Центристская“. Но на самом деле партия будет такой, какой мы с вами решим“. Э. Лимонов.

Все ложь. Какие „мы“?

Для этого человека есть только он сам. Гигантское ЭГО, раздирающее его на части, не дающее ему возможности чувствовать рядом с собой сильных и равных, с кем необходимо было бы делиться властью, почитателями, поклонением. Рядом с ним не осталось никого, с кем начинал политическую карьеру, не удержался и в коалиции неудачников, не смог скрывать своего звериного человеконенавистнического оскала, поиграл с „несистемными“ в шоу да пиар и бросил. Надоело прятаться за спиной Алексеевой.

Вождизм в чистом виде. Чужой. Мимикрия этого персонажа уже никого не вводит в заблуждение. Как шелуха, слетела игра в литератора. Талант захоронен в землю.

Пыжится, а в душе пусто. Небеса не обмануть.

Партия, опять партия — партия ленинского типа? Очень хочется быть вождем. Лимонов играет с общественными настроениями, пытаясь выбраться на гребень интереса, и понимает, что для этого надо притворяться, мимикрировать, меняя обличья, примеряя маски, подмигивает своим обожателям: мол, ничего, дай пробраться к власти, там-то мы и развернемся, кровушка польется.

Заблуждение считать, что Лимонов демократ — конечно, нет. Глупо считать, что Лимонов верит в законы, Конституцию и прочие атрибуты современного государства — конечно, нет.

Лимонов ненавидит ЛЮБОЕ государство. Он не смог жить в СССР, США и Франции, ему тесно в рамках государства, так как оно имеет наглость не признавать его „величия“. Американцы и французы не пали ниц и не отдали денег и женщин самопровозглашенному гению.

Лимонов прекрасно осознает, что за него никогда не проголосует достаточное количество людей, чтобы избраться в Думу. Да и такой задачи у него нет. Важно устроить бурление, поднять муть и в этой водичке продолжать удовлетворять свои самые низменные инстинкты.

Вождю нужны поклонники, обожатели — процесс их поиска гораздо важнее любых политических задач.

Чем страшен Лимонов? Для взрослого человека ничем. Смешон. Стареющий сатир в поисках любви.

А вот для молодых, которые за словесной шелухой не видят сути, — опасен. Ему нравится бросать молодых в тюрьмы — ведь это „школа ненависти“, озлобленные на власть, а не на Лимонова, они становятся верной гвардией мелкого беса. Посмотрите, ведь вокруг Лимонова крайне мало людей его возраста, очень. Ведь совращать легче молодых.

Человек-ложь. Сплошная ложь. Стыдится даже собственной фамилии — живет под псевдонимом, да и тот придумал не сам.

Пена политического процесса.

Водораздел понятен.

Критика власти необходима. Всегда. Но если она направлена на улучшение работы демократических институтов, то она во благо, а если нас зовут к бунту, топору, крови, если СМЕРТЬ — Да, то это во зло.

Разве мало бедствий выпало нашему народу, мало крови пролилось?

Жаль, что иммунитет так и не выработался.

Не сразу распознаем ЧУЖИХ, питающихся кровью народа».

 

Макабр

Славное отличие Могутина от Лимонова — макабр. И самоирония, коей Эдуард похвастаться не может. «Какой-нибудь тупица, читающий за завтраком газету, жаждет рассказов о несчастьях и смерти. Эти чужие смерти человеку нужны для достижения, так сказать, эффекта контраста: ему начинает казаться, что если и должен кто-то умереть, то только не он», — заметил еще Эрих Фромм (E. Fromm «To have or to be»). И вообще, за какие грехи мы обязаны ежедневно заново узнавать, что существуем в опасном, несовершенном, безвкусном и бездарном мире, лишенном будущего? Лично у меня, как части населения страны не упитанных баранов, как Новая Зеландия, а страны дурацких Советов и горестных дум, его еще меньше, чем у жителя какого-нибудь цивилизованного государства. Но ведь все это ясно и так, зачем же заставлять меня ежедневно смаковать этот прискорбный факт?

В благословенные застойные годы средства массовой информации информировали нас, что закрома Родины полны, урожай собран, передовики производства награждены. Никто в это не верил, но программа «Время» оставляла ощущение благости и до сих пор вспоминается с ностальгией. Разумному человеку не надо было читать Солженицына, чтобы понять, в какой стране он живет, а неразумные его и не читали. На кухнях все рассказывали анекдоты, в почете были Михаил Жванецкий и другие писатели-юмористы, а телевидение радовало передачами «Вокруг смеха» и «Веселые ребята». С наступлением перестройки юмор стал стремительно улетучиваться. Исчезли политические анекдоты, профессиональные юмористы перестали смешить, а окружающая действительность вдруг стала восприниматься на редкость серьезно. Мы пережили высокий пафос взглядовских перестройщиков, невзоровских «600 секунд», массовый успех питерского политического рок-н-ролла (группы «Алиса», «Телевизор», «ДДТ») — словом, период общенационального тупого вдохновения. Пережили, увы, без всякой отстраненности, за что расплатились горечью пенсионерских разочарований и ремонтом Белого дома.

Но время шло, и вдохновение стало постепенно сменяться кликушеством, а массовым сознанием овладели апокалиптические настроения. Трагизм ежедневных телевизионных политинформаций, газетных публикаций и реальных событий в середине 90-х угнетает физическое и моральное состояние бравого россиянина. Однако плакать — это роскошь богатых, а бедным желательно смеяться. При благополучной жизни, может, и полезно было бы среднемассовому индивиду ежедневно ронять слезу на лист газеты (из соображений memento mori), но, похоже, лишь поставщики трагических новостей могут без ущерба для настроения позволить себе эту роскошь. Телеавторы, подбирая видеоматериалы про разорванных на куски детишек, не идут добровольцами в «горячую точку», а просто в очередной раз смакуют уже и так, увы, хорошо известные факты. Единственное, что может сделать глубоко задетый чужим горем человек, — это отреагировать на событие поступком. Если ты сочувствуешь жертвам землетрясения, иди и разгребай день и ночь руины. А если не можешь — не будь пошлым зевакой у места автокатастрофы.

Поток апокалиптической информации обрекает нас на роль несимпатичного свидетеля чужих несчастий, но это лишь одна сторона медали. Тонкий знаток человеческой души Ж. Бернанос (G. Bernanos) отметил как-то, что «даже самое великое горе несет в себе нечто комическое», а обвал трагического (если следовать этой логике) тем более комичен.

Макабр — это когда нет никакого пиетета перед жизненной трагедией, когда смех спасает от тоски. «Ridentem dicere verum» (смеясь, говорить правду) Гораций предлагал еще две тысячи лет назад, однако к его совету не очень прислушались.

В России поток жути стал в середине 90-х столь мощным (ведь «добрые» сюжеты и статьи про закрома Родины, юных тимуровцев и честных работников торговли давно исчезли), что это уже было, хочешь не хочешь, смешно. Макабр принципиально отличается от чернухи именно наличием юмористической отстраненности, ибо псевдосерьезное отношение к жизненной трагедии — это чернуха, а ироничное — макабр. Надо обладать очень тонким чутьем, чтобы оценить эту разницу. Наши чиновники, к сожалению, им не обладают, поэтому излишне нервно реагируют на проявления макабра. Газета «День» — местами изящный макабр (Александр Проханов — человек с политическим будущим именно потому, что, сам того не ведая, выступает в стилистике макабра). Бессмертный образ кого-то из ее авторов — «пульсирующая матка сионизма» (это про ТВ-аристократа Владимира Молчанова) — образец макабра, читать без смеха подобные вещи невозможно, другое дело, что сами авторы об этом порой не подозревают. Но были и сознательные «макабристы» — Ярослав Могутин самый из их числа яркий.

Весной 1994 года Судебная палата при Президенте РФ по собственной, заметим, инициативе «засела» по некоторым публикациям «НВ». Эти выбранные по велению сердца материалы были как раз (о чем комиссия, естественно, не подозревала) произведениями макабра. Все они содержат достаточно грамотный анализ разбираемой темы, с обильным цитированием мировых авторитетов — философов, психологов, этнографов и других специалистов, а форма подачи — стебовая. Естественно, в таком контексте не может быть (инкриминированного «Новому Взгляду») ни серьезного натурализма, ни тем более «смакования садизма». Аналитическая часть таких материалов подается с большим количеством юмористических обобщений, которые никак не могут быть — цитирую решение Судебной палаты — «обидными для читателей», если у читателей есть мозг и чувство юмора. Однако сам факт выбора именно этих публикаций говорит об убойной силе макабра. Он, являясь формой восприятия действительности, лишает «культурных» чиновников сна и аппетита, вероятно, оттого, что нравится тусовке и молодежи, одним словом, представляет собой угрозу их скучным порядкам.

В тот же период осуществляются попытки «засудить по политике» Валерию Новодворскую, хотя многие авторы пересекаются с ней по мысли. Просто Валерия Ильинична, доводя логическую цепь до конца, делает забавные, парадоксальные и вместе с тем верные выводы, а текст снабжает смешными кроваво-макабрическими образами. Поэтому Новодворская запоминается. Ее любят. И ненавидят. А параллельно существует масса разумных авторов, на которых всем наплевать.

Жизнь, как известно, многогранна, и там, по Ионеско, «где нет юмора, нет подлинно человеческого; где нет юмора (этой внутренней свободы, отстраненного отношения к самому себе), там начинается концлагерь» (E. Ionesco). Да, только в концлагере не смеются, что подтверждает и В. Франкл, считающий, что «юмор относится к существенным человеческим проявлениям, дающим возможность человеку занять дистанцию по отношению к чему угодно». И так как мы пока еще свободные люди, наш удел — комедия на фоне нищеты, трупов, войн, пожаров, землетрясений и всяческих несчастий, что, собственно, и есть российский макабр. Недаром лучшие советские комедии были сняты в страшные сталинские 30-е людьми, которые прекрасно понимали, в какое время и под кем они живут. Вторая мировая война подарила миру чудесные ленты, сделанные во Франции в период оккупации. Это и «Дети райка», и «Вечерние посетители» Марселя Карне (Marcel Carne), и многие другие ленты. В периоды мрака как воздух необходимы юмор и иллюзия «Светлого пути».

Но политики, видно, по жизни достаточно хорошо пристроены, если готовы кормить нас подлинным трагизмом, эдакой псевдосерьезностью и лицемерными переживаниями за судьбы народонаселения. В контексте макабра делается очевидной политическая гениальность «Волковича» Жириновского. Он создал имидж «страшно-смешного» политика. Его бабочка в сочетании с призывами завоевать весь мир — это макабр. «На поверку выяснилось, что актерствующий популист Жириновский чувствовал свой народ намного тоньше, глубже и профессиональнее, чем все многочисленные демократические политики, политологи, социологи, юристы и экономисты» (Л. Пияшева). Умение Жириновского зрелищно устроить мордобой в «собрании», напугать и рассмешить делает его политиком макабра. Победа Жириновского на выборах 1993 года — это не трюк хитрого еврея (как на страницах «Нового Взгляда» упрямо доказывал вечный подросток Эдик Лимонов), а победа персонажа, так же точно, как в свое время персонажем победил русский богатырь Борис Николаевич Ельцин. Да и вообще, политика ведь это тоже рок-н-ролл, качество пения и музыки не имеет никакого значения, важно, соответствуешь ли ты моменту (тогда популярность обеспечена) или не соответствуешь (тогда придется сгинуть в безвестности).

Макабр — это эстетика завтрашнего дня. Макабр не добрый, а злой смех. Злой, как мы, наш сегодняшний день и человеческая природа. Макабр — это конструктивная жизненная позиция, ибо, не обманываясь, человек принимает жизнь такой, какая она есть. И весело танцует, как белозубый негр, на похоронах. Грустный автор веселых комедий Бомарше (Beaumarchais) отметил однажды: «Я смеюсь, чтобы не плакать». И нам бы так.

Макабра отвязного в «Лимонках» не было, он появился лишь в одноименной газете писателя, в материалах тех же Медведевой и Могутина. И это стало приговором. «Лимонов» так и не стал таким брендом, как, например, «Гагарин» — на мировом рынке самый перспективный из всех отечественных продуктов подобного рода. Первая наша воздухоплавательница тоже, кстати, носила эту фамилию. Прасковья Гагарина, которой посвящал стихи Карамзин, прославилась, залепив публичную пощечину могущественному князю Потемкину. Если бы неповоротливые кремлевские политтехнологи сусловского разлива не стеснялись того факта, что фамилия советского космонавта некоторым образом княжеская, и вложили в того, «каким он был», хотя бы тысячную долю усилий и средств, которые были массированно закачены в марку «Ленин», глобальный пиар державы мог бы не сводиться к триаде «балет — икра — Калашников».

Нормальному человеку свойственно испытывать эйфорию, когда он обнаруживает совпадение формы и содержания. Всегда были, есть и будут те, кто визуально совпадает с Идеей. И радует среднестатистического двуногого, который смотрит на икону Че Гевары и верит: этот в берете — был не от мира сего. В этом же наркотический эффект закономерной гагариномании: «на руках весь мир его носил». Они прекрасны по-любому. Внешняя подача совпадала с угадываемым внутренним контентом. Так часто кажется, что мы пребываем в хаосе и все вокруг не по понятиям Творца. Но такие, как Гагарин, возвращают на свои места оси мироздания в нашем сознании. Они впечатляют подобно закону совпадения случайных событий.

На самом деле легко верится, что Сергей Королев выбрал Юрия на роль космического первопроходца не только за проф качества, но и за знаменитую улыбку, понимая, что обаятельный старлей Гагарин будет персонифицировать страну в течение десятилетий. И лицо Отчизны должно быть открытым и красивым.

Гагарин мог бы стать такой же поп-иконой прошлого столетия, как Че и Мерилин. Хотя многим это, пожалуй, и не понравилось бы. Естественно, любая гламуризация чревата банальной профанацией. Образ начинает существовать подобно гоголевскому Носу — сам по себе. Использование имен-брендов не всегда случается целевым и (или) осмысленным. Сейчас, например, уже никто не вспомнит, почему Вера Галушка стала Верой Брежневой: просто знают, что самая красивая из экс-солисток «ВИАГРы» носит ту же фамилию, что и славный генсек, забытый масскультом. То, что они — партийный лидер и поп-дива — земляки и на этом основании было решено певице попиариться, никто не понял.

Юрий Гагарин не будет забыт. И кстати, в отличие, допустим, от пассионария-команданте, первый космонавт вечно жив, поскольку мертвым его не видели. Поэтому и возник миф о том, что космический первопроходец не погиб в авиакатастрофе под Киржачом в возрасте 34 лет, а на самом деле жив. Помню, Юлиан Семенов узнал, что венгерский журналист Иштван Немере готовит к печати книгу «Гагарин — космическая ложь», в которой утверждалось, что первым космонавтом был в действительности сын знаменитого авиаконструктора летчик-испытатель Владимир Ильюшин. Цель провокационной публикации — снивелировать набирающий в ту пору обороты скандал, связанный с обнародованием в США очередных документов, доказывающих, что американцы на самом деле никогда на Луне не были, а псевдовысадку снял Стенли Кубрик. Семенов предложил нам, членам редколлегии «Совершенно секретно», посвятить апрельский выпуск полету Гагарина с разбором всех версий и слухов. Так вот, одна из гипотез — о том, что Юрия после пьяной ссоры с Брежневым на очередном кремлевском банкете могли упрятать в психлечебницу и сфальсифицировать его гибель в воздухе, — оказалась настолько востребованной социумом, что публика требовала (скаламбурю) «продолжения банкета»: тираж «гагаринского» выпуска допечатывался трижды, а первый и последний выпуск англоязычной версии «Совсека» был посвящен именно этой тематике, и на облоге газеты был, естественно, Gagarin. А вот Limonov может быть лишь только на листовках.