Неюбилейное

После 17 мая 2011 года, когда Мукусев отпраздновал очередной юбилей, я задал его экс-напарнику Александру Политковскому несколько вопросов.

– Мукусю – 60. Не видел торжественных сюжетов по ТВ…

-До 60-летнего юбилея было пятидесятилетие. Картина неизменна. Это говорит только о качестве журналиста. Хорошо, что я об этом юбилее не знал и не поздравлял Володю. У меня вызывают всяческие опасения и подозрения люди, отмечающие публично-шумно личные условные отметины во времени. Они быстро стареют. Если будем судить об истории журналистики, то предлагаю угадать с одного раза, о ком будут писать лет через двадцать в учебниках для журфаков. О Володе или (не буду даже именовать) о каком-нибудь сегодняшнем послушном и услужливым перце с федерального канала. Представь себе, что сейчас, когда глубинная Россия ждёт революции. Володя стал бы петь осанну гнилой власти и его поздравляли по указивке…

– Светлана Сорокина сетовала в своём дневнике, что её, стоявшую у истоков Российского ТВ (она вела первый выпуск«Вестей»), не пригласили на майские торжества в честь 20-летия канала. На самом деле и первого шефа ВГТРК, твоего бывшего начальника (по «Взгляду») Анатолия Лысенко не сочли нужным позвать. Это просто небрежность организаторов или попытка переписать историю?

– Все шагают по тем же граблям. Позиция слабости. Это не «Слово о полку Игореве». Как написано, так и прожёвываем – иных отметин нет. У нас, правда, есть свои летописцы Несторы в Кремле и около. Пример комуноидов весьма показателен. Они переписывали – их переписали.

Не думаю, что (достаточно тонкий человек) Светлана могла искренне сетовать, что нет приглашения на поминки. Представим себе 91-й, Егор Яковлев, традиции отечественной журналистики…

Люди! Они создавали этот канал ещё задолго до того, как мы там начали работать. Включи сегодня этот ящик для дебилоидов. Скольких программ уже нет и не будет на канале. Всё, что есть, как «Баунти», куплено в иных странах. Для таких значимых фигур, как Светлана, самое неприятное то, что пригласили на поминки, а отказаться никак нельзя.

– Что бы ты сделал, если бы мог рулить пиаром страны?

– Мы уже говорили о современном месте России. Пафосная Азия с латиноамериканским шумом. Вспомним попытку быть похожими на арабов: нефтяные деньги не прожирать, а обеспечить будущее… Столыпин писал, что богатство – главная проблема России. Добавим – и жадность. Кто накомуниздил денег, не имеет времени ими воспользоваться. Нервы. Юбилей, швейцарская клиника и т.д. Для сегодняшних правителей это бизнес-проект.

Здесь не место говорить о том, что сделано с двухтысячного: об этом достаточно писано-переписано.

Ничего. Хотя в полемике достаточно глупых перечислений завоеваний. Делили и затыкали дыры. Поэтому информационная война изначально проиграна. Есть интернет. Мир. Самая потрясающая лазейка во «вражеский» лагерь – русский язык. За ним все составляющие культуры. Дальше – историческая разобщённость славянских племён и титанические усилия но их соединению, которые опять рухнули. Наши друзья все рядом…

– Мы с тобой как-то пытались провести параллели между «Взглядом» и «Прожекторпэрисхилтон». Сергей Доренко, после того как побывал у них в качестве гостя, опубликовал свои наблюдения: «Шутки актёрам Пэрисхилтон пишет сценарист, они просто херачат с листа. Три часа. Потом монтаж делает из этого меньше получаса. Это удивило… Почему зауважал Цекало? Он молчит, очень редко говорит СВОИ слова. Он единственный не херачит по заготовке». Твои комментарии?

– Для меня, уже говорил, это онанизм в общественном сортире: прилюдное самоудовлетворение. Шутка заменила информацию. Информация уходит из памяти через несколько часов. Эти скетчи – через несколько минут.

Мы уже проверяли моё предположение. На Алтае и в Иркутске. Даже много читающие люди имени этой шалашовки не знают. У шестидесятников было такое понятие – наблатыканый. Это не профи, а человек, нахватавшийся приёмов, знаний. Как в футболе, так и в телевидении разбираются если не все, то многие. Так и на государственном уровне.

– Есть ли хотя бы один «взглядовский» сюжет, который может впечатлить современную аудиторию?

– Конечно. И не один. Сюжет про лошадь, которая жила у парня на квартире. Автор Влад Листьев. Про историю «Авроры» Володи Мукусева. Его же сюжет «Инвалиды»… Такие сюжеты есть ещё. Они – история отечественной журналистики. В них есть и трепетность и «мущинство». Главная проблема балета «Спартак» – это главный герой. Не голубасик… За таким идут. Так в журналистике… Было.

 

Степень свободы слонов

Есть такая суфийская притча XII века, авторство которой приписывают Хакиму Санаи Газневи. Про трёх самоуверенных слепцов и боевого слона. Под стенами города слепых встал лагерем владыка со своим войском, в арсенале которого было невиданное животное. Горожане послали экспертов на инспекцию диковины. Вернувшись, троица доложила о своих впечатлениях.

Первый, который оттактилил ухо гигантского млекопитающего, доложил, что слон есть нечто ковроподобное и шершавое. Ощупавший хобот возражал:

– Слон есть гибкая мускулистая труба, страшная и разрушительная.

– Нет, слон – это твёрдая колонна, – полемизировал третий, исследовавший ногу.

«Созданное умозрением не ведает о Божественном. В этой дисциплине нельзя проложить пути с помощью обычного интеллекта», – резюмировал Хаким.

Замечу, что все трое слепцов были искренны. И не пытались манипулировать согражданами. Что, впрочем, на результате не сказалось.

Так и три репортёра, рассказывающие об одном и том же, рисуют разные картинки. И при этом ещё и потребитель репортажной продукции видит лишь то, что считает нужным. Удивительно, но порой даже объекты публикаций умудряются замечать только хобот. Или хвост. Или ещё что-нибудь. Игнорируя картину в целом.

Ныне СМИ не суть источники информации, но красивые интерпретационные площадки. Поскольку зритель/читатель/подписчик с алчностью карася клюёт не на само событие, а на гламурную медиаупаковку. Равно как автогигант штампует джипы да седаны, так и СМИ продуцируют «реальности». Свои, уникальные. Их и реализуют. «Реальность» может быть депрессивно-негативной, как в «Моменте истины» меганадрывного манипулятора Андрея Караулова, или жизнеутверждающе-ироничной, как в «24» саркастичного флегматика Михаила Осокина. Завидно политкорректной, как а-ля «Ведомости», или напористо агрессивной, как в «Комсомолке». На любой вкус. И цвет. Можно – жёлтый. Можно – голубой. А надо, так и жовто-блакитний.

На одной и той же лестничной клетке можно существовать в альтернативных медиапространствах. Кто-то живёт при «кровавой гэбне» Путина, когда святых гнобят в лагерях, а ельцинская свобода слова только снится. Кто-то – в «реалити-шоу» Ксении Собчак, где доминирует перманентный поиск полового партнёра. Можно существовать в декорациях военного времени. Или – на фоне добродушного развитого капитализма. Всё зависит от точки отсчёта, задаваемой набором СМИ. Слушатели «Эха Москвы» и сегодня наслаждаются ощущением лубянских преследований, подобно диссидентам 70-х.

Аудитория предпочитает сказки, свидетельством чему не только тиражи таблоидов, но и скандалы, генерируемые представителями так называемой качественной периодики. Незабвенна история Джека Келли, маститого автора (с двадцатилетним стажем работы!) единственной общенациональной североамериканской ежедневки USA Today. Автор 720 постановочных историй пять раз выдвигался на соискание Пулитцеровской премии (Pulitzer Prize). И прошёл-таки наконец в финал. И всё благодаря высокохудожественным выдумкам про сербских террористов, таинственных мятежников и мифических повстанцев из Грозного. Был разоблачён коллегами-завистниками. Премию пришлось вернуть post factum.

Приведённый пример есть правило, а не исключение. Напомню о скандале с мегакачественным изданием The Washington Post и её звездой 80-х Джанет Кук. Для начала она наврала в отделе кадров про своё обучение в Сорбонне, и это враньё прокатило. Выводы девушка сделала. Методу отработала. Сенсацией стала серия её очерков о трагедии семилетнего мальчика, которого злые наркодилеры подсадили на сладостный героин. Материал «Мир Джимми» получил ту же Пулитцеровскую премию. Но! Самое интересное, что крепкий хозяйственник города Вашингтонска Мэрион Барри набрал политические висты, викториально отрапортовав публике, что ребёнку оказана помощь и юный наркоман твёрдо стал на лыжню реабилитации. Досужие газетчики принялись рьяно искать объект мэрской заботы. Не нашли. Он существовал лишь в воображении пронырливого мэра. И талантливой журналистки.

После миниатюры «Взгляда» о трогательном голубоглазом сироте Серёже, спевшем ангельски-пронзительное «Прекрасное далёко, не будь ко мне жестоко», коллеги-газетчики пожелали усыновить ребёнка и оказать помощь духовому оркестру провинциального детского дома. Это, по мне, один из самых блистательных сюжетов за всё время существования отечественного телевидения, шедевр от тандема Демидов – Мукусев (именно Иван срежиссировал этот эпизод).

Резонанс был ошеломительный. В Ереване создали фонд имени Серёжи. А с Камчатки прислали в редакцию «молодёжки», выпускавшей легендарную программу, контейнер с красной икрой и прочими лакомствами для мальчика. Однако автор хит-сюжета Владимир Мукусев, как выяснилось, просто не обзавёлся координатами объекта. Ведущий вынужден был обратиться к фанатам с пространной сентенцией. Мол, много в стране детдомов и Серёжей немало. Позже он мне рассказал, что, мол, просто не желал подставлять мальчика под избыточное внимание доброжелателей. Свежо предание, а верится с трудом…

Ну да ладно. Там хотя бы не стоял сакраментальный вопрос: «А был ли мальчик?» Мальчика вся страна видела (аудитория мукусевских выпусков «Взгляда» была под 200 миллионов!). И более тысячи зафиксированных усыновлений в течение месяца. К вопросам о журналистских фантазиях, кстати. Читал, что, дескать, Мукусев якобы так был растроган во время эфира, что разрыдался прямо в студии и не смог вести передачу. Просто бред. Владимир был (и остался, полагаю) суперпрофи. Со всеми плюсами и минусами этого ремесла.

Анатолий Лысенко рассказывал:

– Давным-давно, когда не было ни «Взгляда», ни «До и после полуночи», работал я с журналистом, по-мукусевски талантливым и, к сожалению моему, рано умершим. Так вот, он как-то сделал сюжет о сексуальной раскрепощённости. Это происходило на фоне «открытия» того, что «секс в СССР есть». Сюжет был записан с хорошенькой алма-атинской студенткой лет двадцати, которая поделилась тем, что у неё было три партнёра. И самое главное: она призналась, что ничего страшного в этом не видит. Я сказал, что в эфир это не дам. Ведь она – дура, которая не осознаёт, что подписала себе приговор, что она, естественно, вылетит из комсомола, из института, отправится обратно домой, а там, в шахтёрском посёлке, жизни ей не будет. Кончилось тем, что сюжет вышел с её закадрированным лицом и смикшированным голосом. Через пять минут после эфира – звонок от председателя Гостелерадио Казахстана: «Толь, мне тут из ЦК звонили. Нужны координаты героини: меры предпринимать». Это к вопросу об ответственности журналиста.

* * *

Но вернёмся к нашим заокеанским баранам. В 1998 году сотрудник The New Republic Стивен Глэсс рассказал о другом мальчике, 15-летнем хакере, которого боссы компьютерной корпорации трудоустроили, чтобы рекрутировать дарование, взломавшее их защитные коды. Но коллеги из Forbes, пожелавшие подзаработать на чужой удаче, обнаружили: юный гений – очередной журналистский миф…

Замечу, что бюджеты US-изданий несравнимы с отечественными и там работают реально тщательно & качественно. В частности, во всякой мало-мальски респектабельной газете есть спецотделы по проверке фактуры (fact checking): журики обязаны сливать туда все контакты и записи инспекции ради. Однако на каждую хитрую жопу, как известно, найдётся что-нибудь с винтом. Стивен не поленился зарегистрировать лжекомпанию и даже запустить сайт вымышленного монстра. Инспекторам дан был номер телефона «сотрудника», роль коего исполнил родственник репортёра. Но вот ребята из Forbes оказались профессиональнее, и ещё одна журналистская афёра была разоблачена.

Мораль сей басни тривиальна: читатель ведётся не на факт, но на подачу. Как в мукусевском сюжете: дело не в детдомовских сиротах вообще, а в трогательном певце Серёже, который не столько персонифицировал проблему, сколько сам по себе произвёл впечатление на «взглядовскую» аудиторию. По сути, репортёры грешат не порочной фальсификацией, а расстановкой акцентов и художественной компиляцией а-ля покойная Анна Политковская. Потребитель жаждет, чтобы ему «сделали красиво». Это и постулирует бесстыдную гламуризацию информационного потока. И выпрыгивающих из окон жертв атаки на башни ВТЦ берут лишь общим планом, чтобы незримы зрителю были гримасы отчаяния и не видно было брызгов мозга при ударе об асфальт.

На Евразийском медиафоруме 2007 года медиаидеолог Марина Леско сравнила события 11 сентября 2001 года с перфектной постановкой: «В том телесобытии мирового масштаба всё было учтено – от погоды и мифологических особенностей человеческого восприятия до профессионализма медийщиков. Те, кто готовили суперпроект, точно рассчитали, какой должна быть картинка, чтобы сразу настроить мысли «на вечное» (раннее утро, башни, подобные Вавилонской, невинные жертвы…), сколько нужно времени, чтобы подтянуть все имеющиеся в наличии камеры к месту событий, как сделать так, чтобы зритель был постоянно в напряжении. Короче, авторы продумали все детали, которые необходимо учитывать при постановке подобного рода зрелища. А главное, всё было по-настоящему: люди в кадре умирали. Но без чернухи: всё, что видел зритель, – это растворяющиеся в небесной лазури фигурки, которые обречённо летели в никуда, крепко взявшись за руки, гонимые огнём из окон, в мир иной. Тот эфир продлился порядка двух часов – столько, сколько нужно, чтобы зритель успел пережить катарсис и подустать. Затем башни рухнули одна за другой, похоронив под собой всякую надежду на хеппи-энд и возможность узнать когда-либо, кто кого нанял с целью осуществить эту уникальную и, безусловно, грандиозную художественную постановку. Таким образом, если понимать под словом «гламур» упрощение и украшение, то есть художественную обработку реальности (иначе говоря, лубок), то становится ясным, что тенденция гламуризации существовала всегда, существует ныне и не умрёт никогда».

Важна последовательность. Востребованы мыльные оперы. Поэтому у каждого СМИ есть собственные персонажи, в жизни которых происходят вполне предсказуемые события. Именно на привыкании к определённому типу псевдореальности зиждется лояльность потребителя медиабасен. Потребители СМИ жаждут лишь одного – скушать соответствующий их текущим умонастроениям журналистский вымысел, грамотно упакованный в формат репортажа.

Однако, в отличие от голливудских блокбастеров и бразильских сериалов, импортные медиаформаты не всегда пользуются спросом у нашей публики. Работаем поэтому над своими. Во всяком случае, так я вижу медиаслона. Не уверен, что это хвост.

 

Лысый = парторг

Расспросил Анатолия Лысенко о начале большого пути. Каким образом в постсталинскую эпоху люди приходили в профессию?

– Первый раз я попал на телевидение, будучи студентом МИИТа, в 1957 году: участвовал в морально-этическом диспуте. Меня тогда даже кто-то из знакомых сфотографировал с экрана телевизора.

А пять лет спустя мне позвонили и сказали, что вот, мол, пришли мужики с телевидения и хотят сделать передачу о нашей самодеятельности. И эту передачу за три часа до начала сняли с прямого эфира. Режиссёр, который с нами работал, начал ломать голову – чем заткнуть брешь в сетке. Ребята говорят: у нас есть Олег – способный карикатурист, нарисует карикатуры, а Лысый – так они называли меня – напишет к этим карикатурам тексты. И за пару часов мы сваяли монолог о студентах.

Опыт оперативной работы у меня был: я у нас в самодеятельности практиковал как конферансье и читал лекции о международном положении, поэтому мне предложили вести передачу «Комсомольский прожектор». Лет пять работал внештатно, совмещая с основной работой на заводе. Плюс учился в аспирантуре.

-«Прожектор» – это ведь тоже проект «молодёжки»?

– Да, я тридцать лет проработал в молодёжной редакции, с 1968 года. Из неё, как знаешь, вышли почти все нынешние руководители каналов.

– Тогда так же сурово сюжеты запрещали?

– В первый же день я сам снял с эфира передачу Ворошилова «Хиросима – любовь моя». Если бы мы её дали в эфир, редакцию закрыли бы. Ну, ко мне ввалился Ворошилов и говорит, что будет драться. Мы потолковали и решили работать вместе. Сотрудничество с Владимиром Ворошиловым очень много мне дало: мы делали «Аукцион», «Письма о войне», «КВН», «А ну-ка, девушки!», «А ну-ка, парни!», «От всей души!», «Молодцы», «Что? Где? Когда?».

– «Мир и молодёжь»?

– Тоже. Ещё я делал «Диалог» и цикл «Наша биография», руководителем редакции была Маргарита Эскина, она мне доверяла. Программа у нас была политическая, а я ведь был секретарём парторганизации, но при этом не был идеологически зажатым – просто нужно было уметь «прикрываться зонтиком», выражать своё мнение так, чтобы оно не противоречило общепринятой идеологии.

Степень свободы зависела от редакции. Например, в редакции пропаганды можно было попасть на приём к главному редактору, только если вначале была аудиенция у заведующего отделом. Там была такая дисциплинарная система. В нашей редакции, например, этого не было. Вот редакция пропаганды занималась общественно-политическим вещанием, были редакции информации, музыкальная. А молодёжная занималась и общественно-политическими передачами, и музыкально-развлекательными, и информационными, и международными – всякими. То есть мы делали всё. И на этом мы себе немного развязывали руки. Как только нас пытались ограничить по тематике, мы начинали объяснять, что, мол, понимаете, это же для молодёжи, нужен особый подход, ведь это совершенно другая аудитория. И нам это разрешалось. А когда нас начинали давить и говорить: вы занимайтесь своими молодёжными проблемами и не лезьте никуда больше, – мы отвечали, что нельзя же делать возрастное гетто, молодёжь интересует всё. И вот, лавируя между этими ограничениями, мы добились определённой самостоятельности.

 

Пить или не пить?

Когда я пытался разыскать «взглядовского» экс-выпускающего Андрея Шипилова, его ТВ-коллега Никита Евган (дело было весной 2011 года на вечеринке-выставке у Михаила Королёва) посетовал, что Андрей сильно бухает. Забавно, что почти про всех ведущих программы (кроме Захарова и Ломакина) говорили то же самое. Великое дело!

Другое дело, что у Листьева запои мешали работе. Не явится на прямой эфир «Взгляда» – это ЧП. Принято считать, что когда горячего парня взяла в оборот холодная Альбина, не переносившая алкоголь + алкоголиков, Влад завязал. Однако даже в период «Поля чудес» он пару раз срывался, и тогда Листа выручал Саша Любимов, с должным профессионализмом проводивший выпуск капитал-шоу в отсутствие автора/ведущего/продюсера. Уже будучи мега-звездой, державы любимцем, блистательным ТВ-денди, Влад мог в аппаратной на пару с Андреем Шипиловым выдуть грамм семьсот, по-студенчески – зубами! – вскрыв портвейную бомбу.

Впрочем, всё относительно. Один из фигурантов этой книги, прочитав черновик рукописи, с которым я решил его ознакомить, дабы минимизировать количество фактических ошибок (без коих ни один из экспериментов в жанре мемуаристики обойтись не может), сказал мне:

– Набрал слово «кокаин» поисковиком: не нашёл в твоём труде ни разу. Так что если даже такой певец порока, как ты, решил только про бухло, то даже читать не буду, посмотрю очередную карамельную документалку, там хоть картинки есть занятные.

Небезызвестная Алёна Лыбченко написал(а) в «Большом городе» колонку, которая открывалась словами: «Алкоголь и журналистика – слова-синонимы. С незапамятных времён везде, где верстается газета или журнал, где-нибудь рядом – под столом ли, в шкафу ли, в сейфе – стоит початая бутылка водки. Или виски. Также хорошо работать под коньяком». Те, кому ведомо, кто именно скрывался под раскрученным псевдонимом, сразу догадались, откуда взялся пафос текста «Сухой закон» – в издательском доме «КоммерсантЪ» свирепствовал очередной гендир, который начал своё правление с указа, коим пресекалось традиционное репортёрское пьянство. Владимир Ленский (про которого коллеги злословили – не выносит, мол, стёб насчёт Евгения Онегина) вторым приказом велел службе безопасности пасти нарушителей указа номер раз.

Автор той колонки Олег Кашин есть Ъ-воспитанник, чем и была постулирована некоторая категоричность выводов: «Алкоголизм всегда был производственной необходимостью российских журналистов, более того, некоторые направления журналистики вообще немыслимы без хотя бы лёгкого алкогольного опьянения». И это трудно отрицать «коммерсантовскому» выпускнику, поскольку Ъ изначально персонифицирует вовсе не его основатель Владимир Егорович Яковлев, а редактор Андрей Васильев (Вася), коего зреть кристально трезвым доводилось немногим. Я из своего опыта могу припомнить разве что утренние заседания предвыборного штаба осенью 1999 года, которые проводил Борис Березовский в офисе Бадри Патаркацишвили в здании ТАСС на Тверском бульваре, которое по иронии судьбы расположено буквально в нескольких шагах от знаменитого клуба «Маяк», где журналистская элита страны исправно трудится над цементированием провокационного тезиса Алёны Лыбченко. Уточню: единственное оправдание той Васиной трезвости отнюдь не респект в отношении кого-либо из присутствовавших, но, осмелюсь предположить, недопустимо ранний час. А Вася = гиперболизированная квинтэссенция образа отечественного медийщика: профессионально одарён (его Ъ-заголовки несравненны), безмерно циничен («ради красного словца охуярит и отца…») и перманентно во хмелю. Во время киевских вояжей, связанных с экзерсисами по выпуску украинской версии журнала Der Spiegel, наслушался душераздирающих легенд про будни издания «Коммерсантъ-Украина», нерадивого сотрудника коего Васильев оштрафовал… на три ящика водки!

Однажды на заседании пресс-клуба, организованного компанией «Фонд здоровой России», главный внештатный нарколог Вологодской области Павел Лавров описал современного российского мужчину как стрессированного самца от 30 до 50 лет и к «пьющим профессиям» отнёс актёров, ментов, журналистов, хирургов, официантов и травматологов.

Помню, красноярские газетчики пропиарили свой регион тем, что оригинально отметили Всемирный час Земли: они на 60 минут приостановили употребление спиртного. По словам лидера местных журиков Алексея Борзуна, дерзкая акция продемонстрировала готовность сибирских мастеров пера трезво глядеть на угрозу, нависшую над планетой: «Чо каво, а планета, она есть. Поэтому не всегда стоит, допустим, пить или не пить там, где не стоит. Такова жизнь, и с этим нельзя не считаться».

Бесспорно, сейчас пьют не так, как в советские времена: всё-таки почти все за рулём, и это – как следствие – роняет общую профессиональную планку. Я пришёл в свою репортёрскую альма-матер «МК» в 1985 году, в разгар горбачёвской антиалкогольной кампании. Единственный вопрос, который при собеседовании мне задал главред Павел Гусев: «Пьёшь?»

Не помню, что именно я тогда соврал, но не забыть мне летящую пишущую машинку, которую тем же вечером видел в кабинете своего экс-сокурсника Петра Спектора, нынешнего шеф-редактора газеты, а тогда рядового сотрудника спортивного отдела. Многокилограммовая «Ятрань» была запущена в воздух могучей дланью журналистки, которая метила в коллегу и по совместительству супруга (впоследствии, кстати, возглавившего довольно популярное издание). О чём тогда полемизировали – не суть. А вот пили в тот день портвейн «777». Однако запивали «Жигулёвским». Что было ошибкой. Кстати, насчёт спортивных журналистов. Эти хмельны всегда. Почему так – неведомо, но факт.

Для российского неосоциума гиперболизированный образ непросыхающего русского журналюги сбетонировал Константин Хабенский в дебютной ленте Филиппа Янковского «В движении» (2002), где употребление спиртного гламуризовано беспредельно.

Такие вот дела. Но на самом деле военные & пожарные водку чтут основательней, и сакраментальное пьянство журналистов всё же мифологизировано. Я лично знаком с несколькими незлоупотребляющими коллегами. Не знаю, насколько репрезентативны мои наблюдения, но полагаю, что 10 – 12% представителей нашего цеха – не бухают. Более того, друзья уверяли меня, что некоторые из трезвенников очень даже неплохи в профессиональном аспекте. И якобы даже способны одаривать потребителя радостью печатного слова почти как настоящие репортёры. Информация непроверенная, но недостоверной окрестить её всё же не решусь.

Замечу, между прочим, что сам «Алёна Лыбченко» являет собой хрестоматийный образец представителя ремесла: во время Евразийского медиафорума 2007 года он отличился тем, что, надегустировав содержимого мини-бара долларов на пятьсот, доблестно покинул гостиницу с категорическим отказом платить, о чём потом горько плакались организаторы мероприятия. А знаменитый Ъ-карикатурист Андрей Бильжо, придумавший «Петровича» и эмигрировавший в «Известия» после антиалкогольных репрессий, сочинил там свою первую колонку именно про прощальную попойку с коллегами.

Знай наших. Что значит «зачем вы водку пьёте»? Была бы твёрдая, грызли бы.

Вспоминает Анатолий Лысенко:

– Пили всегда. Конечно, кое-кто спивался… Компания тогда была весёлая: Дима Белозёров, Володя Ворошилов, Алёша Габрилович, Марк Зеликин, Серёжа Муратов. За столом говорили о профессиональных проблемах.

 

Взгляды Анатолия Лысенко

Когда Лысенко стал гендиректором Российского ТВ, никто из его бывших подопечных – ведущих программы – не перешёл вместе с ним в его новую вотчину. Хотя, казалось бы…

– Анатолий Григорьевич, вот я всегда считал, что вы хорошо освоили своё дело. Ведь у вас всегда – тактика руководителя: разделяй и властвуй. Мне кажется, что вы всё время разводили «мальчиков» – ведущих «Взгляда». Чтобы легче с ними управляться.

– Нет. Я очень не люблю, когда люди, делающие одно дело, начинают ссориться. Я стараюсь, чтобы они не ссорились. Потому что я начинал чувствовать, что есть опасность расхода. Вначале не было и конкуренции среди тройки (Захаров – Листьев – Любимов. – Е. Д.). И переход на тандем ведущих был вызван чисто техническими причинами. Ребята сначала всё делали втроём. Это было прекрасно, но громоздко. Они начинали уже загибаться где-то на пятой, на седьмой передаче. Должно быть какое-то перераспределение.

– Вспомню мемуары Мукусева:«Желая сделать передачу во всех смыслах «без галстука», мы долго искали претендентов, пока Шипилов не привёл с Иновещания молодых ребят. Тексты им писались, материалов они почти не снимали: Сагалаеву не раз приходилось отбивать их от постоянных нападок журналистов и руководства нашего замечательного телевидения. На «Взгляд» работало много людей.Но зрители видели только верхнюю часть айсберга – ведущих. Не всёу них получалось хорошо, хотя они обучались очень быстро. Но телевизионное и партийное начальство требовало «крови»: «Убрать этих непрофессионалов из эфира, и всё». Чтобы сохранить и передачу, и ребят тогдашний главный редактор Главной редакции программ для молодёжи ЦТ Эдуард Сагалаев нашёл хитроумное решение: он поручил вести «Взгляд» мне, а через некоторое время посадил рядом со мной одного «мальчика», потом другого… В итоге программа выровнялась, и мы стали вести еёпо очереди». Вы знаете, кто меня интересует, – Мукусев. Фигура колоритная. Был выпускающий программы.Стал ведущим. Вы, естественно, помните сенсационный материал в «Огоньке», когда он «хлопнул дверью». Он там всем сёстрам по серьгам роздал. Написал, что, покидая КПСС, он выходит из партии пономарёвых и ишпиловых. И т.д. Досталось всем.Включая бывших коллег-ведущих. Вашу фамилию, по-моему, помянул вполне лояльно.

– Он даже похвалил меня и Сагалаева. Мы хотели ответить было, но потом поняли, что как-то… Я после «огоньковской» статьи просто сказал, чтобы он забыл мой номер телефона. Честно скажу: я всегда был категорически против.

– Публикации?

– Прихода Мукусева. Как ведущего. Меня заставили. И человек, который меня заставил, позвонил в день выхода того интервью и сказал: «Ты знаешь, я просто чувствую свой грех…» Сказал: «Чувствую свою вину перед ребятами, перед тобой» (предполагаю, что речь об Э. Сагалаеве. – Е. Д.).

Володя странный человек. Он трудяга. Этого я не могу сбрасывать со счетов. Так получилось, что я с ним работал до «Взгляда». Он делал у меня много передач, когда только начинал. Мукусев человек талантливый. В каком смысле? Во-первых, трудолюбив. У него есть нюх на материал. Есть журналистское счастье. Это тоже так бывает. Он берёт материал, и тот становится звёздным, хотя он в него ничего не вкладывал. Но я не могу сказать, что он очень добрый человек. Володя любит не то что в искусстве себя – он только себя любит. Ему везло на материалы. Но беда его – он суперсолист. Он должен сам играть на рояле, сам спеть.

– Но с Политковским они слепили крепкий, хороший тандем. И работали дельно. Так, во всяком случае, смотрелось.

– Смотрелось – да. Но вообще-то это не так.

– Настоящую суперзвезду можно синтезировать только в воображении. Суровость Невзорова, напористость Гурнова, шарм Листьева, реакция Любимова, интеллигентность Крылова, ироничность Шолохова, что ещё?

– Ведь беда в чём? Нельзя же быть для всех интересными. Вот одна из традиций телевидения – мы делаем передачи для всех. Для жителей Верхне-Ухлюпинска и академика Лихачёва. О каком обаянии речь?

– То есть вы считаете, что без обаятельных лиц на телевидении вполне можно обойтись, если это ТВ – совковое?

– Нет. Я, во-первых, не могу понять, что такое обаяние.

– Ну то, что есть в той же Митковой.

– Ну что – в Митковой?! Вижу в ней жёсткость. Для меня обаятельным человеком была Света Жильцова. Не потому, что она моя ровесница (её я знаю с пионерского возраста). В ней были женственность и обаяние. А в Митковой жёсткость. Она человек, чувствуется, стальной внутри.

-А почему вы, кстати, не взяли её на работу, когда она пришла? Ведь они с Киселёвым ушли из ТСН (Телевизионной службы новостей), и на президентском ТВ, руководимом товарищем Кравченко, им никакая работа не светила. Никто же не знал, что придёт Егор Яковлев и вернёт им экранное счастье.

– Ну, не взял. Это так. К сожалению, у бывших ведущих ТСН какие-то сложные взаимоотношения. Гурнов и другие поставили мне условие не брать. Надо было делать выбор.

– Ладно, Миткова не пропала. В конце концов, она лицо себе давно заработала. Однако на западном телевидении существует вполне конкретное понятие телезвезды, человека, который может себе позволить многое. На Западе телезвёздам платят как кинозвёздам. То есть это люди одного масштаба. Здесь этого нет. Нет, повторяю, ТВ-звёзд. Более того, на экране даже нельзя увидеть более-менее симпатичных девушек. Неужели трудно найти хорошеньких ведущих?

– Не сказал бы, что этого нет. Наши телезвёзды получают не меньше, чем наши кинозвёзды.

– Звёзды? Вот Мэрилин Монро – все знают, кто это. Легенда кинематографии. На ТВ тоже должны быть легенды.

– Отъедь от Москвы сто километров; я точно скажу, что там не знают, кто такая Мэрилин Монро.

– Зато знают, кто такая Миткова?

– Да. Я всегда Мукусеву говорил; Володя, ты должен одну вещь понимать – ты популярнее Льва Толстого. Толстого читало десять миллионов, а тебя каждую неделю видят сто, хотят они или нет. У нас чего нет? Нет системы становления звёзд. Гениальная книжка Моргана «Великий человек». Я её когда прочитал, чуть не заплакал от обиды. Там – технология. Как из человека делать телезвезду. В «Что? Где? Когда?» Нурали Латыпов – он был телезвездой, почти легендарной. Хотя был абсолютно некрасив. Он был наименее красив из всех. Наименее речист. Но так сложилось. А сама передача строилась так, что если появлялся кто-то выползавший, то начинали работать на него. Это от Ворошилова. Он умел это создавать. Он один из немногих подлинных телережиссёров.

– То есть Ворошилов сумел вычислить Латыпова?

– О, нет! Он в этой передаче ставил на других. Не всегда ставят на тех. У нас нет системы воспитания звёзд. Была Фаина Георгиевна Раневская. Разве на Западе, имея актрису такого масштаба, из неё бы не сделали суперзвезду?

– Пятый пункт? Она имела несчастье родиться еврейкой в стране братского интернационализма, где Сумгаит готовился десятилетиями?

-Да не только пятый пункт. Нонна Мордюкова – при всём при том – это тоже звезда! Да из неё же можно было сделать сверхзвезду! У нас не принято. Не выёживайся, не высовывайся. Трамвайный закон. Не вылезай – ты скромная советская киноактриса. Я не говорю, был очень большой период невероятного страха популярности телевизионного журналиста. «Не ты герой». Герой – простой советский труженик, которого ты снимаешь.

-Когда этот период закончился?К моменту создания «Взгляда»? Позже – в 88-м?

– Он начал агонизировать где-то году в 85 – 86-м. Когда журналист получил право сказать: «Я не считаю, я так думаю». Но – «дело журналиста рассказывать о советских людях» – это крепко. Рассказывать. А не пользуясь, как говаривал Лапин, служебным положением, вылезать на экран. У нас была такая передача, называлась она «Пресс-конференция». Ну детишки там или молодые люди встречались с популярными людьми и задавали им вопросы. А те отвечали. Хорошая была передача. Потому что она позволяла придумать очень интересные, а порой и каверзные вопросы, которые журналист не имел права задавать. А простой советский учащийся ПТУ мог. И все говорили: «Какой молодец. Какой вопрос задал. Ах ты, шалунчик». Если бы задал работник ЦТ, ему бы оторвали руки, ноги и другие принадлежности. А тут простой работяжка (особенно если такую блокадную мордочку найти), ну – мечта! И ведущий там сидел рядом, ну, как на нормальной пресс-конференции. И вдруг: «А чего это он сидит рядом с популярными людьми – примазывается?» Потом пошла другая эпоха, где-то 85-й год. Журналист наконец-то поимел право «примазываться».

– Наша система образования строилась на воспитании коллективизма, а не на воспитании звёзд. Вы не смогли найти перспективных ведущих в МГУ. То есть административно-командной системе удалось нивелировать личность уже на стадии высшего учебного заведения…

– Абсолютно! Почему – учебного заведения? В школе! Основная претензия к школе, которую слышал любой из нас: «Ты что, умнее других?» Он себя считает умнее других – это оскорбление.

-Да. Но личности тем не менее благополучно произрастали, и они произрастают…

– Случайно. Методом самопосева и методом самовырывания. А системы селекции талантов, которая существует в США, у нас нет. Вот трагедия. А она должна вытекать вот сейчас. Вот я ездил в МГУ, смотрел телевизионный класс. Там человек 30. Это в школе. Вот двое: мне показалось, что-то в них есть. Но что значит «что-то»? Надо их дёрнуть. Как создавалась Мирей Матье? Её воспитывали три-четыре года. С ней работали модельеры, парикмахеры, учителя манер. Кто у нас воспитывал Аллу Пугачёву? Она пробилась через всё. Самородок. Так у нас вся страна самородков. А самородки в натуре своей имеют крайне корявый вид. Как хороший алмаз, пока его не огранят. А огранивать мы не умеем. Потому что у нас нет ни времени, ни техники, ни средств.

Когда говорят об общественном телевидении, я вспоминаю Илью Ильфа, который в записных книжках писал: учёные связывают светлое будущее с приходом в жизнь электричества. Электричество уже есть, а счастья всё ещё нет. Решит ли общественное телевидение все наши проблемы? Если оно «общественное» – значит, надо иметь общество. На моей памяти мы строили социалистическое, затем капиталистическое, теперь – гражданское общество. В итоге имеем огромное количество недостроя… Будь у нас гражданское общество – я был бы за общественный канал. Но наши люди не определились, в каком обществе они хотят жить. Разговоры о том, что мы выстроим гражданское общество, разработаем национальную идею, напоминают мне фильм «Девять дней одного года». Там герои идут по коридору и видят стенгазету, в которой написано: «Откроем новую частицу к 7 ноября!» Нельзя с понедельника ввести гражданское общество, общественное телевидение, национальную идею.

 

Попытка беспристрастного интервью с аутсайдером

В 1991 – 1992 годах мне достаточно много упрёков довелось выслушать за публикацию в «Московском комсомольце», «Неделе» и «Новом Взгляде» бесед с «телепредателями» Ломакиным и Мукусевым. Дескать, забвение для телевизионщиков есть смерть, а эти-де большего не заслужили. С первым тезисом (насчёт забвения) согласен, а вот насчёт свирепой кровожадности наших сограждан разговор особый… Замечу лишь, что ни один из экс-ведущих «Взгляда» на казнь не наработал. На мой взгляд. И карать их остракизмом не очень-то справедливо.

Что касается этого интервью… Было так. Я тогда записал две 120-минутных кассеты. Из расшифровок сделал три объёмных текста. Отдал Мукусеву на «визу». Он материалы грамотно доработал. В результате мне пришлось уже свёрстанную «Московским комсомольцем» полосу менять на мукусевский вариант. Там коллеги пошли мне навстречу. А вот с «Неделей» вышло хуже. Редакция еженедельника кое-что сократила в интервью, и депутат от «Взгляда» накатал туда гневную телегу.

Меня покоробило. Но… взялся за гуж… Короче, я решил сдержать данное Владимиру слово и опубликовать третий кусок. Предложил «Независимой газете». А ответ получил не от главреда, а из… «BИDa». Выяснилось, что редактор «НГ» Третьяков консультируется по поводу «спорных» материалов с начальством. В данном случае – с телевизионным. Газете «рекомендовали» интервью не публиковать.

Я и сам считаю, что многие наезды и оценки Мукусева несправедливы, резки. И то, что под материалом стоит моя подпись, вовсе не значит, что я разделяю взгляды изгнанного из «BИDa» журналиста. Но коль скоро он уверяет, что ни одно издание слова ему не даёт, полагаю: свою версию «видовских» раскладов человек, работавший во «Взгляде» с самого начала, право продекларировать имеет. Хотя… сомневаюсь, что публикация данного текста поможет Мукусеву. Однако слово дороже денег. Я его давал. И по-хозяйски взять обратно, увы, не решусь. Итак…

 

Роковой промах

– Что произошло после того, как «Огонёк» опубликовал в начале 1991 года твоё интервью «Взгляд изнутри»?

– Произошло то, чего я и добивался, давая это интервью. Правда о том, что происходит во «Взгляде» и почему так резко падает его популярность, перестала быть тайной «Останкинского двора». Но есть тут одно, и очень существенное, «но». Интервью «Огоньку» я давал в конце октября 90-го года, когда о закрытии «Взгляда» и разговора не было. А было напечатано оно в январском номере «Огонька» в 91-м, уже после закрытия «Взгляда». Для большинства людей два события совместились. Хотя связи между ними не было. Мало того, некоторые детали того интервью после закрытия передачи перестали быть актуальными, и если бы оно не было уже набрано и отпечатано, я бы, конечно, о них умолчал.

– Например, о ваших внутренних кадровых перестановках?

– Конечно. Эти действия руководства вели к гибели «Взгляда». Но после закрытия передачи глупо было об этом говорить.

– И всё же, что было дальше?

– А дальше я, как на машине времени, перенёсся в 37-й – руководители редакции и комитета организовали настоящий суд, который назывался «редакционная летучка», и прошёл он 9 января 1991 года. Упаси меня бог ставить себя в один ряд с теми беззаветными и мужественными людьми, которые попали в сталинскую мясорубку. Это святые люди. Я говорю не о прямой аналогии, а о той атмосфере и о том сценарии, по которому проходило это судилище.

– Не сгущаешь ли ты краски?

-Если бы… Слышал бы ты, например, ветерана редакции, большого друга Главпура и ЦК ВЛКСМ (по сценарию, вероятно, сначала должен был выступить ветеран, потом молодой, потом бывший друг, который бы «прозрел и покаялся», ну и, вероятно, в конце представитель Красной армии и какая-нибудь беременная ударница дорисовали бы портрет врага народа гада Мукусева).

– Так что говорил большой друг Главпура?

– Не он, а она. Кстати, вспоминая, что я, между прочим, уже 13 лет в редакции и что, вероятно, имею право судить о том, что в ней происходит и что не нравится, но говорить о партии в уничижительных тонах, требовать суда над ней, да ещё в качестве примера ссылаться на деятельность редакционного парторга – я не имею права.

«Молодой» от имени 20-летних защищал руководство «от грязных вылазок и оскорблений», хотя сам, правда, в курилках был куда смелее меня в оценках его деятельности.

Эти люди телезрителям известны, и я их называть не желаю.

Были и ещё «выступления ораторов». Но, к ужасу организаторов, сценарий был нарушен почти в самом начале. И нарушителями были те, кто знает меня не первый десяток лет. Те, кому так же, как и мне, небезразлична судьба редакции, а вернее, тот развал, который происходил с ней после прихода на должность главного редактора бывшего комсомольского работника Пономарёва. Это были авторы целого ряда блестящих передач, последней из которых – «Что? Где? Когда?», я думаю, уготована судьба быть признанной лучшей телепрограммой 80-х, – Наталия Стеценко и Владимир Ворошилов. Нет, они не защищали меня, но они категорически возражали против самого судилища и предлагали посмотреть на редакционную жизнь с разных сторон. Но их не услышали. Нужно было добить Мукусева.

Конечно, каждый имеет право на собственное мнение, и, вероятно, я мог бы поспорить и с Региной Ильченко, и с Ваней Демидовым, и с самим Любимовым по сути их рассуждений, но это никого не интересовало, да и мне говорить особенно не хотелось, так как по выступлениям и отдельным репликам я понял, что моё интервью многие просто не читали. Повторяю, любая позиция, высказанная честно и открыто, имеет право на существование, независимо от того, нравится она кому-либо или нет. Но тогда, в январе 91-го, о выяснении позиций разговор не шёл. Но ни откровенное хамство, ни передёргивание фактов, ни злобные реплики не потрясли меня тогда так, как молчание многих, а особенно того, кто назывался моим приятелем, того, с кем мы провели не только сотни часов в монтажных, на съёмках, в командировках, но и десятки часов в откровенных беседах у меня дома, куда он был вхож в любое время суток и где его искренно и нежно любили. Мало того, что и Политковский промолчал. Во время «летучки» он тихо, незаметно пересел от меня туда, где бушевала команда Любимова…

 

Резонанс «летучки»

– И всё это стало для тебя неожиданностью? Ты не готов был к последствиям?

– Ещё в 1978 году, когда я переехал из Ленинграда в Москву и меня взяли на работу администратором в Главную редакцию программ для молодёжи ЦТ, я был убеждён, что уйду из неё только на пенсию. И все годы моей работы там те, кто составлял костяк редакции и имена которых знала вся страна, и те, чьи фамилии в титрах наших передач мало что кому-нибудь говорили, передавали мне свои знания, опыт, мастерство. И не только в профессиональном плане. Меня учили жизни, в полном смысле этого слова. И я до последних дней буду помнить об этом. Именно благодаря этим замечательным людям я прошёл путь от администратора до главного выпускающего программ и ведущего «Взгляда». И как хотелось работать дальше! Но руководство редакции и телевидения вместе с «ВИDовскими» кукушатами решили по-своему. На следующий день после этого гнусного спектакля главный редактор Пономарёв заявил мне, что, конечно, как депутат я могу остаться работать в редакции, но товарищ Кравченко считает, что с моими политическими взглядами в идеологической организации, которую возглавляет коммунист, мне делать нечего. Кроме того, есть коллективное письмо, в котором мои коллеги отказываются со мной работать. Это было уже слишком. Я потребовал показать мне его. И что же выяснилось? Действительно, четыре человека подписали такое письмо-отречение. Одна фамилия мне была вообще неизвестна. Две другие подписи принадлежали девочкам, которые пришли в редакцию два месяца назад, редактировали тексты Кириллова и к «Взгляду» практически не имели отношения. А возглавляла список «отреченцев» подруга моей бывшей жены, в своё время написавшая «разоблачительное» письмо-пасквиль руководителям редакции.

А теперь давай думать: кто от этого выиграл? Я, естественно, проиграл. Потому что потерял то главное, ради чего жил. Не просто работу, а работу любимую, работу, которую, ей-богу, знал и умел делать не хуже, а лучше многих. К сожалению, дрязги и скандалы в творческих коллективах, в том числе в телевизионных редакциях, неизбежное зло. Но не везде. Мой небольшой опыт работы в составе команды фирмы Донахью и в Москве и в Нью-Йорке говорит о том, что там все без исключения работают на одного – лидера, чаще всего ведущего программы. Это ставит всё и всех на свои места. И места для амбиций, сплетен, доносов там нет и быть не может. Случайные из таких команд изгоняются немедленно, иначе страдают все. То есть работают только те, кто может работать. У нас же всё наоборот. Стоит тебе доказать делом, что ты можешь работать не только за кадром, но и в кадре, и быть лидером команды, как ненависть твоих же коллег растёт прямо пропорционально твоей популярности, причём не тех, с кем ты работаешь непосредственно, то есть режиссёров, авторов, операторов (которые и делают в конечном счёте тебя звездой), а тех, кто при этом лишь присутствует, вечно жалуясь на маленькую зарплату, огромную занятость и некомпетентность и бездарность лидера.

– Ты считаешь, что Мукусев и«Взгляд» суть тождественные вещи?

– Сомневаюсь! Ведь «Взглядом» назывались две по сути разные программы. Разные по манере ведения, монтажу, содержанию, и это было нормально. Мало того, в этой своеобразной конкуренции выигрывал зритель, потому что кто-то любил Мукусева и ненавидел Любимова, кто-то наоборот, а смотрели все. Ведь в главном – нашей политической позиции – и в оценках происходящего в стране, в истории «Взгляд» был един. Вот почему мы так долго лидировали в списке популярности. Меня не стало. И что? Ведь всё осталось у «BИDa». И деньги, и прекрасная аппаратура, и тысячи обслуживающего персонала, и вдруг ставшее ласковым начальство, и сам этот голубой куб «Останкина», а главное – эфир, прямой эфир на многомиллионную аудиторию. Пожалуйста, ребята, работайте! И что же? Какие-то обозные матадоры и шоу-биржи? И это на том месте, где три года существовал некий журналистский храм под названием «Взгляд»?! А сегодня (1992 год. – Е. Д.) вместо разрушенного «Взгляда» некая лужа под названием «BИD», руководители которого со страниц газет кичатся своими доходами. А передача-то где? Зачем тогда всё это? Кто спорит, нужны. Ой как нужны сегодня и «поля чудес», и музыкально-развлекательные молодёжные шоу. Но не вместо, а вместе с настоящей публицистикой, яркими, острыми политическими программами. И критерий оценки должен быть один – не удобство и благожелательство очередного телевизионного либо просто президента, а качество, мера таланта, уровень передачи и её создателей. Можно по-разному относиться к телевидению времён застоя. Безусловно, прежде всего оно было частью чудовищной системы оболванивания людей. Но хоть и подлецы, но далеко не дураки работали на Старой площади. И подбирали они штаты в средствах массовой информации далеко не только по принципу политической благонадёжности, личной преданности и верности «идеалам коммунизма». Профессионализм – вот что стояло зачастую на первом месте. Да, трудно, практически невозможно было говорить с экрана правду, не прибегая к эзопову языку, но в то же время не было и не могло быть халтуры. За неё люди изгонялись с телевидения даже скорее, чем за смелость в высказываниях. Сегодня же те, кто не имел доступа на широкий экран, лишь по причине своей профнепригодности заполонили эфир огромным количеством дешёвки, пошлости, не скрывая при этом своих элементарных меркантильных интересов. А разве в кино, в театре, литературе сегодня положение лучше? И так будет до тех пор, пока в храме искусства – телевизионного, театрального, любого другого – будут хозяйничать торговцы.

 

Номенклатурный поворот

– Ты что же, против «рынка»?

– Конечно, нет. Я хочу зарабатывать много денег и могу это делать. Но я против денег ради денег. Этот принцип хорош для сферы торговли, а не журналистики.

– Итак, все проиграли из-за твоего ухода с телевидения. Но кто-то это организовал. Значит, кто-то от этого выиграл?

– Конечно – руководство сегодняшних телекомпаний. С моим уходом, да и не только с моим, меньше осталось тех, с кем нужно было спорить, портить из-за этого кровь, здоровье. А значит, жить стало лучше, жить стало веселее.

– Ты специально упрощаешь ситуацию? Неужели ты думаешь, что сегодня на телевидении страсти бушуют меньше, чем при тебе?

– Мне кажется, что страсти сегодняшние далеки от проблем повышения качества конкретных передач и создания новых. В нижних телеэтажах идёт борьба за рекламный рубль или доллар, в средних – бесконечное деление телевизионного железа и площадей между двумя сёстрами-близнецами – двумя российскими телекомпаниями. Ну а в верхних – борьба, старая как мир, борьба за кресло и за близость его к креслу сегодняшнего руководителя страны.

– Ты в «огоньковском» интервью очень тепло и уважительно отозвался о двоих людях. Тем не менее ваши дороги разошлись.

– Ты имеешь в виду Сагалаева и Лысенко? Да, это одно из самых тёмных для меня мест во всей этой давней истории изгнания меня с ЦТ. Если бы она не имела продолжения, то и говорить было бы не о чем. Впрочем, всё по порядку. Действительно, в 1978 году, когда я пришёл в «молодёжку», Лысенко работал редактором-консультантом, а Сагалаев – заместителем главного редактора. То есть первый в меньшей, а второй в большей степени взяли меня под свою опеку. Я относился к ним обоим одинаково почтительно, хотя и чувствовал, что между ними существует, правда не на людях, откровенная недоброжелательность. Анатолий Лысенко – грамотный, эрудированный журналист, был источником самой разнообразной информации для молодых журналистов, что, безусловно, помогало нам при подготовке передач избегать тайных и явных идеологических камней. То есть он действительно был консультантом. Но как человеку творческому, ему безусловно хотелось делать и какое-то своё дело. Но такого дела не было. А были отдельные редкие передачи либо сюжеты в чужих программах. Ну а когда он был назначен заместителем главного редактора, вообще стало не до творчества. Ему поручили курировать «Взгляд». И он вынужден был превратиться в эдакого мальчика для битья, на котором начальники разных уровней срывали свою злость, либо в телефонную барышню, через которую высшее телевизионное руководство передавало нам, тем, кто делал «Взгляд», свои «руководящие» указания. Ну а в свободное от этих дел время Лысенко наговаривал каждому из нас гадости про другого, считая, по-видимому, что принцип «разделяй и властвуй» – лучший и главный принцип руководителя.

Ну а с назначением его директором Российской телерадиокомпании я думаю, что надежды на то, что этот безусловно одарённый человек скажет наконец своё слово в тележурналистике и сможет реализовать себя, растаяли.

Что касается Эдуарда Михайловича Сагалаева, то, несмотря на тринадцать лет совместной работы и незначительную разницу в возрасте, я так и не смог перейти с ним на «ты». Настолько глубоко я уважал его как талантливого журналиста (вспомните хотя бы «Двенадцатый этаж», «Взгляд», «Семь дней») и как прекрасного организатора телевизионного процесса. Редчайшее сочетание. И сколько бы мне ни наговаривал на него тот же Лысенко, я не слушал и слышать не хотел ничего плохого о своём идеале. И вот этот самый «идеал» вместе со своим «другом» Лысенко стал соавтором гнусного политического доноса на меня, который отправили в редакцию «Огонька». Там были настолько потрясены этим откровенным рецидивом 37-го, что категорически отказались его печатать. Правда, через несколько дней Сагалаев сам попросил снять его подпись с письма. Почему эти люди, тайно ненавидящие друг друга, вдруг объединились в столь неблаговидном деле? Не знаю. Но думаю, что не только уязвлённое самолюбие Лысенко сыграло здесь главную роль. С ним всё ясно. А вот Сагалаев… Здесь всё сложнее. Перестроечные ветры выдули из цековских кабинетов, отделов пропаганды ЦК КПСС и ВЛКСМ тех, кто руководил идеологией. И завотделами, инструктора и другая партноменклатура осели в редакциях газет, журналов, на телевидении. И стали медленно, но верно прибирать к рукам ту власть, которая стала выпадать из трясущихся рук старой партийной гвардии. Произошёл медленный, тихий переворот. Обладая прекрасной способностью к мимикрии, эти люди вскоре возглавили издания и передачи, обличавшие застой. А если учесть, что эти «новые» были не только молоды, но и бесконечно циничны, не только грамотны, но и хитры и беспринципны, то очень скоро практически вся официальная пресса и телевидение оказались в их руках. Кроме того, чтобы стать зав. отделом ЦК или зам. главного, а тем более главным редактором какой-либо редакции, в большинстве случаев надо было переступить порог Лубянки.

Поэтому, естественно, когда я в своём интервью не просто задел партийную номенклатуру, а высказал мнение о том, что руководство КПСС (и живое и мёртвое) необходимо судить, то я противопоставил себя системе, тем более что я раскрыл и попытки вербовки меня КГБ. Сагалаеву надо было выбирать. Либо открыто встать на мою сторону, а значит, естественно, стать врагом системы, либо, как сказал Александр Тихомиров, открыто «сдать» Мукусева. Сагалаев выбрал второе. Не только подписав на меня письмо в «Огонёк», но и заявив о моей отставке с должности директора Союза кабельного телевидения СССР. Что ж, чисто по-человечески понять его можно. Ведь у члена системы есть только два пути: либо с ней, а значит, постоянное повышение по службе, почёт и уважение, либо в окно или в петлю. Наивно думать, что та номенклатура, которая десятилетиями воспроизводила себе подобных, куда-то после августа 91-го вдруг исчезла, растворилась, дематериализовалась. Наоборот, особенно это чувствуется последнее время, она оправилась, консолидировалась и ведёт сейчас тонкую, умную работу по медленному возвращению себе того, что от них ушло, – власти, влияния и, как следствие, привилегий. И делается это при помощи структур бывшей Госбезопасности, которая прослушивает и записывает телефонные переговоры не только народных депутатов-демократов, но и правительства и руководства Верховного Совета. Этого не смог опровергнуть и сам министр Баранников на слушаниях в парламенте. Речь идёт о роли КГБ в августовских событиях. А мне сообщили, что на папках с расшифровками телефонных переговоров депутатов есть гриф «Хранить до 1995 года». То есть до тех пор, пока будет действовать наша депутатская неприкосновенность. Что будет дальше с нами, нетрудно догадаться. Впрочем, дело не в нас. Что будет со страной? Ведь если придёт бывшая партноменклатура к власти, то немедленно заснуют по городам чёрные грузовики-«машки», застучат топоры на лесоповалах, загремят выстрелы, польётся кровь невинных, а на столы очередных хватов и абакумовых, в дела новых врагов народа, лягут и записи телефонных разговоров нынешних демократов. Дай Бог, чтобы всего этого не было! Но то, что происходит сегодня, и то, как Ельцин летит к своему Форосу, к сожалению, не даёт повода для оптимизма.

 

Очень прямая речь

Вот такое интервью не было опубликовано «Независимой» в 1992 году. А в качестве PS предлагаю несколько пассажей из рукописи самого Мукусева:

«Есть жестокая закономерность в том, что «Взгляд» остался только в легендах, а «Поле чудес» процветает до сих пор. «Взгляд» всецело принадлежит романтическому времени, по сути явившемуся антисоветской революцией. Вспоминая «Взгляд», мы вспоминаем прелесть исторической неизвестности, предвкушение никому неведомого будущего и эйфорию больших надежд…

Никакого желания дать журналистам большую свободу не было. К слову, свой первый серьёзный выговор я получил за то, что включил в программу песню Макаревича «Поворот». Меня очень строго спрашивали, какой такой поворот имеется в виду… Комментарии по поводу бурных перемен в нашей стране тогда велись только из-за рубежа. Назревала необходимость в объяснении происходящего внутри страны. Молодёжной редакции ТВ и было поручено организовать эфир для пропаганды идей перестройки – в качестве альтернативы версиям западных «вражеских» радиостанций».

* * *

«К «Взгляду» коллектив молодёжной редакции пришёл, будучи внутренним братством. Ещё никто не видел очередные новые сюжеты, а наш диспетчер, Валентина Ивановна Мартынова, уже заказывала нам аппаратную № 6, где стоял станок для резки видеоматериалов. Она понимала, что после сдачи мы будем вырезать то, что не пропустило начальство. Мы были единственной программой, у которой всегда имелись материалы, которые приходилось вырезать. И мы понимали, что настаёт время людей, высказывания которых пока приходилось резать, хотя бы частично.

У всех четверых ведущих была престижная работа на Radio Moscow World Service. Они не знали, что такое цензура, потому что сами не создавали сюжеты. И для них перестроечные проблемы не имели того значения, какое они имели для нас. Они уже были перестроены и неплохо устроены. И не понимали, что именно надо так уж сильно менять в стране. А мы, кто реально делал сюжеты для «Взгляда», попытались совместить нашу боль за страну и за тогдашнюю рядовую молодёжь с ведущими, которые от такой молодёжи оставались довольно далеки. Они никуда не ездили по стране. Они ездили только за рубеж. И поэтому часто тональность их подачи сюжетов, сделанных другими, не совпадала с сутью самого материала… Нет, они были талантливыми ребятами. Но это не убирало противоречия между их жизненными позициями и российской реальностью».

* * *

«Нам тогда почти никто ничего в открытую не запрещал. После передачи – да. Нас могли вызвать на Старую площадь, довести чуть ли не до инфаркта, там это умели делать. Но до выхода в эфир из готовой передачи просто вырезались сюжеты, а мы их вставляли в следующую. В итоге выходило практически всё. Раиса Максимовна рассказывала мне, как смотрел «Взгляд» Горбачёв. Он ненавидел меня, у него кровью наливалось лицо, он швырялся тапочками в телевизор. Горбачёв мог одним звонком запретить нас, но не делал этого. Почему? Потому что понимал, что для реализации огромных задач по реформированию страны нужно сильное телевидение, сильные СМИ».

* * *

«В течение многих лет работая в молодёжной редакции бывшего ЦТ и трёх лет – депутатом Верховного Совета, я имел возможность получать огромное количество информации не только от своих газетных и телевизионных коллег, но и из источников практически во всех властных структурах. Кроме того, так уж случилось, что всё это время я занимался конкретным жанром журналистики – расследованием, в том числе во многих «горячих точках», и не только на территории бывшего СССР. Считаю, что это позволяет мне выстроить собственную версию убийства Влада. Но я так далёк от того, чтобы считать это истиной в последней инстанции… Скажу больше – я буду счастлив, если узнаю, что правда об убийстве Влада ничего общего не имеет с тем, что думал об этом я…

К концу четвёртого года существования «Взгляда» ребята, в том числе и Влад, начали зарабатывать на программе деньги. Появились заказные сюжеты, рубрики, даже фирмы, которые от имени «Взгляда» что-то продавали и покупали. Но это было только начало. В 90-м году «Взгляд» закрыли, а я был вынужден уйти с Центрального телевидения. Но при этом я оставался депутатом Верховного Совета Российской Федерации. И в конце 92-го года Комитет по СМИ попросил меня как телевизионного профессионала, прошедшего путь от младшего редактора до главного выпускающего программ, сделать экспертную оценку документов КРУ Минфина по проверке «Останкино». Там было зафиксировано то, что с точки зрения Минфина являлось нарушением.

Самое страшное: в этих документах я обнаружил несколько страниц, посвящённых деятельности ТО «Эксперимент» (бывшей молодёжной редакции ЦТ). И это был приговор. Возьмём, для примера, программу «Поле чудес» и условные деньги. Фактически передача стоила пусть тысячу рублей. Коммерческая организация «ВИD» заключала договор с государственной организацией «Эксперимент» о производстве «Поля чудес» не на тысячу рублей, а на сто тысяч. Мало того, на эту тысячу рублей снималась не одна, а четыре передачи: государственные средства разворовывались в фантастических масштабах. По тому Уголовному кодексу при необходимых доказательствах наказание могло бы быть очень суровым, вплоть до высшей меры.

Но ещё более жуткие вещи я узнал в «Останкино» от своих бывших коллег. Оказывается, полный финансовый беспредел творился прежде всего в получении рекламных денег. Одна минута в прайм-тайм стоила тогда примерно 40 000 долларов. Но чтобы вставить эту рекламу в конкретное «Поле чудес», рекламодателю нужно было заплатить ещё столько же производителю в карман. То есть существовал своеобразный конкурс рекламы. По мнению работников «Эксперимента», доходы от этой «замечательной» коммерческой деятельности составляли около 200 000 долларов за одну передачу…

В то время мне был предложен пост гендиректора «Останкино». Моим условием было: немедленная передача всех этих документов в Генпрокуратуру. Этого не произошло, я отказался от «Останкино», а документы якобы сгорели в Белом доме в октябре 93-го.

Как человек, которого Влад сам как бы выбрал себе учителем, я могу сказать, что Листьев не состоялся как журналист. Может быть, и к лучшему. Потому что журналистов много, и есть даже институты, в которых их обучают. А для шоуменов, ведущих телепрограмм у нас нет учебных программ, этот талант либо есть в человеке, либо нет. Влад был шоуменом от Бога. Я говорю об этом не ради добрых слов – убийцы совершенно точно рассчитали реакцию общества и нас, журналистов, на убийство Влада – глубокий шок. Если бы в течение первых сорока дней какой-нибудь чиновник правоохранительных органов или властных структур только бы заикнулся, что убили не журналиста Листьева, а Листьева-коммерсанта, думаю, своего кресла он лишился бы немедленно.

Именно шок не позволил и нам, журналистам, на передаче памяти Влада, которая прошла в «Останкино» сразу после убийства, задать главный вопрос и себе, и всей стране: кому выгодно?

У меня есть основания полагать, что этот вопрос вопреки тому, что думали заказчики убийства, всё-таки возник сразу у первого следователя Бориса Уварова. Он сразу же заинтересовался финансовой деятельностью «ВИDа», и Листьева в первую очередь. Через три месяца мы встретились с ним в его кабинете. Разговор вёлся без протокола, часов шесть, и если поначалу это были его вопросы – мои ответы, то потом Уваров начал выстраивать определённые версии. Одна из них потрясла меня: заказчики убийства – в ближайшем окружении Влада. К сожалению. Уваров дал интервью на эту тему какой-то местной газете, что, вероятно, и стало причиной его отстранения от дела. А само дело было моментально после этого развалено.