Вчера ночью я любил свою страстную графиню, а экспресс «Паннония» несся мимо деревень, которые мы видели лишь трепетом света по зеленой эмалевой крыше спального вагона. На несусветном расстоянии от того первого поцелуя в Будапеште, доехав чуть не до Праги, пугая луну, пока Чехословакия скользила у нас под телами, стоны наши подслащивали железный лязг рельсов и колес, а мы таяли от наслажденья. Когда я проснулся на Берлинском вокзале, ее уже не было. Вложила слоновую косточку мне в руку. Сметен силой равно как и слабостью. Восхитительной, необузданной, фантастической графиней, Гиневерой, Марией, луной, любовью, изобретенной против одиночества, сердцем, что измождено рассудком. Сметен прозрачностью у кончика корня. Виолончелью в пустом коридоре. Тем, что можешь дать, и тем, что можешь взять. Потерялся, воображая то, чего знать не можем, и зная то, чего нам не иметь. Веря, что любовь унесет нас прочь по Реке Вавилонской к баснословному саду, пышному от груш. Желая всего и сразу, странствие поглощено в сиянье лунного света и грезы чистой до того, что даже пепел сгорает до оттенка ее пеньюара. И, словно бы нам запретили, мы остаемся желать большего. Тепло ее тела, едва живого в слоновой кости, свернувшейся в наших руках.