Кость — всего лишь звук, который получается в горле, форма дыхания, слово, покуда не потрогаешь гладкую махину черепа дикого кабана или не покачаешь пеликанью почти невесомую кость крыла на ладони. Кровь и корни, что привязывают нас к месту, — это все романтика, великая абстракция, пока не вынешь у оленя дрожащее сердце и не зажаришь его на завтрак. Пока не соберешь лисичек или не пожуешь молодой моркови, прореживая грядки. Мы убиваем, чтобы напитаться светом, высвобожденным смертью, и знаем лишь, чт о в нас входит через эти призрачные мембраны, какие зовем нашими телами, — вихри ветра, дождя, соли и света. Мой ум был лишь представленьем самого себя, пока не нашел я череп нашего мула, Рыжего, у обернутого в папоротники родника в зарослях камнеплодника, где Рыжий упал или прилег умереть почти два года назад. Неостановимый бег родниковой воды обнажил его череп до ослепительной белизны, поразительной среди всей этой зелени, прозрачная вода бурлит в мозговой полости, выплескиваясь из ноздрей и глазниц. За извилистым протоком ниже по оврагу родниковые воды соединяются с Уитфилдом,                     рукавом Гуалалы, а потом — с главным руслом в конце гряды и наконец впадают в Тихий океан. Пускай пройдут тысячелетия дождей,                     пока изотрутся наши кости, века неспешного, упоительного освобожденья.