Закрыв глаза, чтоб заострились ощущенья, она касается щеки теплым камнем. Его это сражает совершенно — мужчина с меньшим опытом лишился бы чувств, а ему почти 50, и он лишь чуть пошатнулся, стон задавило до хныка, он смятен желаньем, но ясности хватает признать в себе полную растерянность чувств к этой молодой женщине и что же ему делать — и надо ли вообще. Побужденья редки непорочные, но он даже не знает точно, чем именно хочет быть: камнем, его теплом, ее щекой, рекой, океаном или солнцем внутри той луны, что горит внутри нее, — всем, ничем или неким сложным сочетанием возможностей, про которое он знает довольно, чтобы знать, — ускользает. Но знает, превыше всякого знания, что вздутый от дождя поток, могучий и неспешный, движется именно так, как стоит к ней прикасаться, и ему хочется раскрыть объятия и коснуться ее вот так же, на плавкой грани между плесом и стремниной, бурливой каймой, глубокими перекатами, будто Моцарт прядет млечно-изумрудный шелк, уловить, обернуть в текучий покой влажного витка, хромовой искры.