ВОДА
Гарри Дебритто сотрудничал с ЦРУ с двенадцати лет. Его отец, полковник морской пехоты, занимал должность офицера связи взаимодействия. Когда разведуправлению понадобился несовершеннолетний «сын» для агента женского пола, полковник предложил на эту роль Гарри.
Всю зиму Гарри провел в Норфолке, срабатываясь с Клаудией Лорд, своей планируемой «матерью». По легенде, Клаудия являлась вдовствующей сотрудницей министерства обороны, у нее был малолетний сын и некая информация, представлявшая интерес для русского агента. Его-то и планировалось вывести из игры.
Они провалились в отеле «Балтимор». Клаудия замешкалась, доставая револьвер. Она как раз спускала предохранитель, когда русский в нее выстрелил. Когда она осела на пол, тот подскочил к ней и выстрелил для верности еще раз. Потом повернулся к Гарри и взвел курок, но Гарри укрылся за телом Клаудии, и пуля только оцарапала ему ногу. Гарри схватил пистолет Клаудии и увернулся еще от трех пуль, вырвавших клочья из ковра. Когда русский рванулся к двери, Гарри приподнялся на коленях, обеими руками держа пистолет. Он выстрелил русскому в шею. Слушая отцовские рассказы о войне, он всегда думал, каково оно — убить человека. Теперь он знал, каково. Чертовски приятно.
С отцовского благословения он был принят в сотрудники ЦРУ. Он прошел отличную школу с лучшими учителями. В шестнадцать лет он впервые вышел на самостоятельное задание — надлежало убрать дейтонского репортера за то, что тот разведал лишнего об обороте наличных на Каймановых островах. Впрочем, самого Гарри не очень интересовало, за что. Но в двадцать лет он все-таки задал себе этот вопрос: с какой стати он должен убивать за жалкие шестнадцать тысяч в месяц на контору, которую презирает?
Гарри заявил об уходе. Разведуправление ничего не имело против — оно просто поручило двоим агентам убрать его. После того, как их тела, обмотанные алыми ленточками на манер египетских мумий, нашли на дне мусорного бака в двух кварталах от дома начальника управления, ЦРУ объявило перемирие: Гарри решено было вызывать по особым заданиям за особую плату, при этом он имел право отказаться от задания.
Гарри был не только наемным убийцей — время от времени он вел подрывную и разведывательную деятельность, но убийства, по его собственным словам, были «самым лакомым куском». Его гонорары росли прямо пропорционально известности (разумеется, в узких кругах). Самым крупным стало вознаграждение в двадцать миллионов за Рубинового Джека, самым незначительным — двенадцать тысяч за Эннели Пирс. Об этом задании Гарри не любил вспоминать. Не по его вине все вышло так дерьмово.
«Итак, мы в „Мотель 6“ в Стоктоне, штат Калифорния. Здорово выпивши. Мисс Радугу в Лунном свете, Брижит Бардо Номер Пять, нам найти так и не удалось, но мы ведь и так знаем достаточно? Остальные в баре запомнили, что она явилась на рассвете и сообщила — такое трудно забыть — что только что была в Туманной Лошади и отсосала у мальчишки так, что тот чуть умом не двинулся. Мальчишка был, без сомнения, Дэниел, и он протрепался ей про Ливермор. Или она накачала его наркотой. Или нашла что-то в доме. Или внушила ему, что это преступление и он должен обратиться в полицию. А он возьми да обратись к Вольте. Эннели говорила, что у них был номер, набрать на случай, если они нас увидят. Да, знаем мы предостаточно. Мы чуем, в чем тут дело. Чуем страх и ненависть Дэниела, холод и равнодушие Вольты. Не зря мы начали собственное расследование, мы сразу поняли, что нас водят вокруг пальца. Вольта гениален. Сперва науськал Дэниела, а после заявил, что это был не несчастный случай. Хочешь обмануть — говори правду. Ничего не скажешь, достойный противник».
Шеймус Мэллой разговаривал со своей обожженной рукой. Когда они оставались наедине, он всегда снимал с нее белую перчатку. Изуродованный указательный палец, свернутый в сторону большого и среднего, образовывал на тыльной стороне складку, напоминавшую рот. Над ним, на костяшке указательного пальца, брызги расплавленного серебра оставили два шрама, похожих на пустые глазницы. Шеймус заглянул в них. «Помоги мне. Что нам делать? Что делать с Дэниелом и Вольтой?»
И рука ответила: «Уничтожить».
ЗАПИСЬ
Денис Джойнер, передвижное радиовещание АМО
Пора раскрыться: с вами ди-джей, Дикий Джинн, готов влить свежих соков вам в уши, а поскольку с вами диджей, вы слушаете самое крутое ра-ди-о, простое как шесть плюс пять, всегда там же, где и вы, а кто я такой — секрет для меня самого.
К черту логику! Я хочу сказать — ребята, с какой стати? Зачем вы забросали меня открытками и письмами вроде: «Привет, ты кто и что вообще происходит, и что, это все по правде, и вау, кто платит тебе за все твои глупости и где я могу получить свою долю?», затрахали вопросами типа «А чего на самом деле хочет ди-джей?» и «Что тут творится?»
Мои консультанты по маркетингу, похоже, пьяны. Они, кажется, считают, что демографические данные — нечто вроде наглядного пособия для неверующих. Кто я такой? А вы-то знаете, кто вы такие? Кто такие мы, если поменяться ролями? Почему настоящая мудрость задает вопросы, а настоящая глупость ищет на них ответы? Мотайте на ус: иногда об ответе приходится умолять. Прямо-таки встать на свои костлявые коленки и клянчить, пуская сопли.
Но нет, друзья и соратники по стонущей ночи, я не заставлю вас умолять. Ответы, которых я не знаю, — моя специальность. Итак, вот ваши вопросы в порядке поступления:
Меня зовут Доу Джон. Я вылупился из цыганской икринки, движение — мой дом. Я — голос неясного, дыхание песни. Не плачь, детка — уже жму на газ, скоро буду.
Все катится вниз — за исключением тех случаев, если вы лезете вверх или заключили кратковременный контракт с мировым равновесием.
Это все по правде. По самой что ни на есть правдивой правде, ребята, можете держать пари двумя руками сразу, не проиграете.
Ну, и поскольку вы все-таки проиграли: АМО выделяет на меня кое-какие бабки, и я здесь сотрясаю воздух вместо Пи-би-эс для удовольствия мучительно скучающих и откровенно слабоумных. Когда вы засыпаете в долгой ночной дороге, я выскакиваю из вашего кармана и даю вам верные советы, как пойти неверным путем.
Ди-джей означает диск-жокей, и я рулю точь-в-точь, как вы, и точь-в-точь, как вы, наблюдаю, чем все это закончится. Если оно закончится. Похоже, это только начало. Потому что если б желания были крыльями, мы все бы летали, а если бы сливки были маслом, нам не пришлось бы их сбивать.
Не сбивайте.
Просто забейте.
И в следующий раз пришлите мне настоящего масла.
С вами был Добрый Джокер, сладко нашептывающий знамения вам в ухо.
Спустя три дня после того, как ему впервые удалось дематериализоваться, Дэниел спустился к завтраку, сел, распрямил плечи, закрыл глаза и исчез.
Вольта резал помидоры для соуса, который собирался подать к своим знаменитым уевос ранчерос. Он положил нож, пробормотал «Браво» и поаплодировал — после чего вернулся к помидорам.
Он ощущал присутствие Дэниела, но очень старался не замечать его. Было облегчением избавиться от парня, хотя бы и на несколько минут. С того момента, как Дэниел прошел сквозь зеркало и вернулся, он забрасывал Вольту вопросами, и с точностью Вольта мог ответить только на первый из них:
— Куда вы засунули яд, в оладьи или в ветчину?
— Дэниел! Я слишком горжусь своими оладьями и ни за что не навлек бы подозрений на ветчину Тикк Хатауэй.
— Тогда куда?
Вольта не понял по интонации, требовал Дэниел или умолял.
— В яблоко, которое накрошил в твой фруктовый салат. В христианском духе.
— В христианском?
— Древо знания. Запретный плод. Соблазн, падение и все такое. Одни запретные плоды сладки, вкус других отвратителен.
— Что отвратительно, так это накачивать других наркотой. Да еще в смеси с амфетамином.
— Я принес свои извинения. Это было вызвано необходимостью. Могу лишь повторить их. И будь добр, не называй это ядом. Шармэн потратила несколько недель напряженной работы на этот возбудитель.
— Она меня терпеть не может, — сказал Дэниел.
Вольта с удивлением заметил печальную нотку в его тоне.
— Вот уж нет. Имей в виду, она высоко отзывалась о тебе. А, как тебе, без сомнения, известно, она обладает редкими знаниями и выдающейся проницательностью.
Дэниел упрямо помотал головой.
Больше точных ответов у Вольты не было. Но Дэниел разразился очередью новых вопросов, вероятно, ему казалось, что ответы существуют, надо только докопаться до них.
— А почему исчезает одежда и все, что внутри нее? По идее, все это должно просто упасть на пол.
— Не знаю, — терпеливо отвечал Вольта (в большинстве случаев это был единственный честный ответ). — Могу только сказать тебе, основываясь на собственном опыте: то, что соприкасалось с твоим силовым полем долее тридцати-сорока часов, исчезает вместе с тобой и вместе с тобой материализуется. Хотя это тоже зависит от силы собственного поля предмета и того, насколько оно гармонирует с твоим.
— Что вы называете силовым полем? Тело?
— Дэниел, я могу лишь строить догадки. Я представляю это как сумму энергий: плоти, души, духа или чего-то еще, что является элементом существования.
— Подождите. Ну, например, я исчезаю с перочинным ножиком в кармане, выхожу наружу и втыкаю его между камнями. После того, как я материализуюсь обратно, ножик все равно будет при мне?
— Не знаю, не пробовал. Думаю, он материализуется между камнями, там, где ты его оставил.
— Но почему? Он ведь будет уже вне моего силового поля.
— Не знаю. Возможно, это какое-то исключение из пространственно-полевых законов. Или, как любит повторять Улыбчивый Джек: «Ты не можешь быть сразу в двух местах, если тебя вообще нигде нет».
— Но подождите. Чем мы видим, если у нас нет глаз, чем слышим, когда исчезают уши? Не понимаю.
— Потому что это невозможно, Дэниел. Если невозможное станет понятным, оно перестанет быть невозможным. Поверь, я пытался навести справки — с осторожностью, конечно — но не получил ответа ни у физиков, ни у магов. Единственное, на чем сошлись все, кто попытался об этом задуматься: система органов чувств не ограничивается исключительно телесным. Представь, что ты на время превращаешься в собственный призрак.
— Я не верю в призраки.
— Можешь сказать это своему призраку.
— Ну ладно, ладно. То есть вы хотите сказать, физическое тело превращается в дух.
— Не знаю. Единственное, что я могу сказать — мы рождены, чтобы удивляться.
— Но мне хотелось бы знать… — очевидно, у Дэниела созрела новая обойма вопросов.
В целях самозащиты Вольта добавил в ежедневный аспирантский режим Дэниела еще четыре часа медитации. Но это не помогло. Вопросов меньше не стало, Дэниел просто начал быстрее их задавать.
— Почему вы считаете, что исчезновение — это концентрация? Я бы сказал, что это скорее растворение.
— Возможно, мы занимаемся разными вещами, или же одним и тем же, но по-разному.
— И поэтому я не испытываю того чувства пустоты и остановки времени, которое предшествовало вашим исчезновениям?
— Думаю, да.
— Но кое-что общее в наших исчезновениях все же было. Почему?
— Не знаю. Может, так интереснее?
Переадресация вопроса тоже ни к чему не привела, Дэниел его просто не заметил, он размышлял над своим собственным до тех пор, пока Вольта не посоветовал без обиняков: «Дэниел, задавай те же вопросы самому себе. Ты знаешь ровно столько же, сколько и я, а вскоре, я уверен, будешь знать намного больше».
Вольта протер разделочную доску. Дэниел оставался невидимым намного дольше, чем предусматривала программа. Вольта подавил желание взглянуть на часы. Дэниел превзошел своего учителя. Ему не нужно было настоящее зеркало, он просто представлял его — такого Вольте никогда не удавалось. Это не удивляло его, беспокоило другое — с самого начала Дэниел начал рискованную игру. Хотя до сих пор Дэниел соблюдал дисциплину и выказывал уважение, его желание познать непознаваемое было чересчур настойчивым. Вольте это не нравилось. Разбивая яйца в миску, он принял решение положиться на волю Звезды. Он устал от постоянного принятия решений, от вопросов, на которые не мог ответить или отвечал уже слишком много раз. Если им удастся похитить Алмаз, он обретет то, к чему стремился. И после этого можно будет провести оставшиеся годы, наблюдая за ветром, навещая друзей, ухаживая за садом, смакуя глоток утреннего чая — оставаясь в центре Алмаза.
Вольта все-таки глянул на часы. Да, со спокойствием придется повременить. Дэниел исчез четверть часа назад, явно проигнорировав совет не превышать порога в десять минут. Вольта попытался ощутить присутствие Дэниела в комнате. Ему показалось, что Дэниел не вставал из-за стола. В тот момент, когда Вольта был готов уже оставить безразличный вид и потребовать, чтобы Дэниел появился, тот появился сам, и именно за столом, без всяких признаков потери ориентации. Его победная улыбка была почти оскорбительной.
— Прошу прощения за спектакль, — парировал он. — Было у кого учиться.
— Без сомнения, — сухо заметил Вольта. Он почувствовал, что облегчение, сменившее беспокойство, готово прорваться злобой. Злиться было бессмысленно.
— Неплохо для начала, а?
Вольта промолчал, и Дэниел добавил:
— Это все воображение, плюс миллион зеркал.
Вольта шагнул к Дэниелу.
— Нет, — сказал он ровным голосом. Прежде чем Дэниел успел отклониться, Вольта ударил его по щеке. — Это танец, и если ты не будешь следить за шагом, ты провалишься в одно из этих зеркал и уже не сможешь остановиться.
Дэниел схватился за щеку и бешено взглянул на Вольту:
— Сволочь.
Вольта замахнулся было снова, но рука не коснулась плоти. Дэниел исчез.
Быстро, но не выказывая своих намерений, Вольта шагнул в центр кухни. Он закатал рукава выгоревшей хлопчатобумажной рубашки и стал ждать, стараясь определить местоположение Дэниела. Не успел он направить внимание в нужном направлении, как Дэниел возник позади и сомкнул руки на его шее, нагнув его голову вперед и практически обездвижив захватом из-под плеча. Нажав посильнее для усиления впечатления, Дэниел прорычал:
— Воображение, да? А что, способен был кто-нибудь вообразить такое развитие событий? Или воображаете, что я попрошу прощения?
Вольта расхохотался. Дэниел усилил было хватку, но затем тоже начал смеяться и ослабил объятия. Вольта воспользовался моментом, подался назад, одновременно подняв руки, выскользнул, заставив Дэниела потерять равновесие. Не успел Дэниел опомниться, Вольта достал из воздуха колоду карт и швырнул ему в лицо. Карты разлетелись, Дэниел инстинктивно поднял руки к лицу.
— Поединок Дхармы! — весело завопил Вольта. — Настоящая магия!
Он пощекотал Дэниела.
Дэниел прижал локти к бокам, стараясь перехватить руки Вольты и одновременно переходя в позицию, удобную для удара. Вольта уклонился и швырнул ему в лицо горсть серого песка. Дэниел пошатнулся и прижал руки к глазам. Вольта подошел сзади и крикнул ему в ухо:
— Ну как, это все воображение? А может, это все-таки по правде?
Дэниела сотрясали приступы кашля, и вопрос попал как раз в паузу между ними. Вольта подвел его к раковине и положил руку ему на плечо:
— Победа за тобой, Дэниел.
Вольта мягко нагнул голову Дэниела и включил холодную воду, чтобы тот мог промыть глаза.
— Очень благородно, — проворчал тот.
— Вовсе нет, — ответил Вольта мягко, но что-то в его тоне заставило Дэниела промолчать и молча умываться невоображаемой водой.
Вольта потрепал его по плечу.
— Не дуйся. Я преклоняюсь перед твоими способностями, но неуважения я не потерплю. У нас с тобой много дел. Вне всякого сомнения, ты превзошел мое умение исчезать, за неделю ты научился тому, что от меня потребовало многих лет. Я признаю, что у тебя несомненный талант. К тому же я чувствую ответственность за то, чему научил тебя, и я не взял бы на себя такой ответственности, если бы не надеялся на то, что ты отплатишь уважением и возможностью некоторого контроля.
Он наклонился к уху Дэниела:
— Я понимаю твой голод, Дэниел. Я чувствую, как тебе хочется потерять себя. Я испытывал то же самое. Концентрация, растворение — все это непринципиально. Но дематериализация — не выход. Я хочу сказать, выхода — настоящего, полного исчезновения — вообще нет. Это просто магическое явление.
Дэниел едва заметно кивнул.
— Вот и хорошо, — Вольта все еще держал Дэниела за плечо. — И не задавай мне больше вопросов, по крайней мере, сегодня. Учись молчать. Если похищение не удастся, это умение тебе понадобится.
После уевос ранчерос Вольта как обычно пересказал Дэниелу вечернюю радиосводку касательно Алмаза:
— Последние новости таковы: к сегодняшнему утру следует ждать новостей. Мы знаем, что Алмаз сейчас в Нью-Мексико, вероятнее всего — на испытательном полигоне в «Уайт-Сэндс», хотя это моя собственная догадка.
— Короче, без изменений, — перевел Дэниел.
— Если я верно читаю между строк, кто-то подобрался к нему достаточно близко. Скорей всего, Жан или Эллисон Дидс. Не думаю, что ты встречал Эллисона, но в своей области он не меньший профессионал, чем Жан. Терпение, Дэниел. Ты пробыл с нами достаточно долго, чтобы заметить, как высоко мы ценим проверенную информацию. У нас немного сотрудников, мало оружия, наше главное оружие — знание. Надеюсь, ты понимаешь: чем ближе источник, тем надежнее сведения. А если не понимаешь, придется понять — от этого может зависеть твоя жизнь.
— Говоря «без изменений», я не имел в виду «безуспешно», — сухо заметил Дэниел. Официальность тона мало вязалась с его мокрыми взлохмаченными волосами и красными глазами, делающими его похожим на горгулью-утопленницу после хорошей попойки.
Вольта кивнул, скрывая удовлетворение. Несмотря на вспыльчивость, Дэниел, кажется, понял, что их недавняя стычка была необходимой разрядкой.
— Наши люди сейчас находятся на одной из испытательных площадок. И мы знаем, где Алмаз, хотя и не точно: «Уайт-Сэндс» — довольно крупное сооружение. Но проблема с точным расположением и с системами безопасности обычно решается одним ударом, так что это не займет много времени.
— Так вы говорите, Уайт-Сэндс — испытательный полигон для бомб и подобных орудий, так?
— Верно.
— Думаете, они могут взорвать алмаз?
— Как знать? И от федерального правительства добра не жди, а уж данное ведомство — редчайшая в стране, а то и в мире, коллекция мерзавцев и идиотов. Понятия не имею, до чего они могут додуматься. Впрочем, вряд ли они его уничтожат.
— И вы продолжаете считать, что этот алмаз — тот самый, из вашего видения.
— Надеюсь, — Вольта был доволен тем, что вместо задавания вопросов Дэниел стал высказывать свои предположения.
— И он нужен вам для ваших собственных целей. Похоже, и вам не чужда жадность.
Вольта улыбнулся:
— Конечно. Но это жадность особого рода: я хочу видеть его, а не обладать им. Если ты считаешь, что обладать им не должен никто, и ты в том числе — думаю, это не вполне жадность.
— Вам бы баллотироваться в президенты, — заметил Дэниел.
— А я и так в некотором роде президент, а служение Звезде, вероятно, истощило мои амбиции — равно как и мои силы.
— Однако не повлияло на вашу мудрость и обаяние, — тонко польстил Дэниел, торжественно подняв вилку с куском уевос ранчерос в остром соусе.
— К тому же я умею готовить, — усмехнулся Вольта.
В этот момент раздались звуки губной гармоники, исполняющей первые ноты «Дивной Благодати».
Дэниел медленно опустил вилку.
— Как вам это удалось?
— Мне — никак. Просто совпадение. Это сигнал о том, что через пятнадцать минут начнется трансляция ВС, т. е. с пометкой «Важно и Срочно». Я бы рекомендовал тебе отложить вилку и отправиться в амбар вместе со мной. Тебе ведь еще не доводилось видеть, как работает узел связи. К тому же полученные новости могут касаться и тебя.
Монотонный голос диктовал буквы и цифры комбинациями по три: А-Оу-семь — двойное Л-девять — Зет-один-четыре… Вольта записывал их. Дэниел заметил, что Вольта пишет сообщение и на кассету, во всяком случае, кнопка записи во время передачи была нажата. «Би-восемь-эн — Джи-Оу-девять — Ай-два-ноль». Цифры завораживали Дэниела.
Слушая бормотание, Дэниел оглядывал амбар, примерно половину которого занимал узел связи: телефоны, радиостанции персональной радиосвязи, коротковолновые приемники, магнитофоны, две цифровые радиостанции, шкафы с неизвестным содержимым и длинный рабочий стол. В углу громоздилась груда никель-кадмиевых аккумуляторов.
Передача закончилась, и Вольта передал короткий шифр в ответ. Когда он выключил приемник, запись также прекратилась.
— Вероятно, это какой-то секретный канал, — заметил Дэниел, избегая прямого вопроса.
— Нет, мы используем общие частоты, — ответил Вольта, — от 21.000 до 26.450 мегагерц в дневное время, от 7.000 до 7.300 ночью. ЦРУ отслеживает несанкционированные каналы специальными цифровыми сканерами. Если они улавливают «левый» сигнал, ничего не стоит определить, откуда он исходит.
— Но если это легальная частота, вас может услышать каждый.
— И на здоровье, — Вольта пожал плечами. — Они услышат только код, а код может принадлежать кому угодно: контрабандистам, шифровщикам-любителям, полувоенным группировкам. Мы пользуемся так называемым скользящим кодом: он переносится из одной комбинации в другую — а всего их девять — и интервал постоянно меняется. Определить его методом совпадения крайне сложно. Обычно одна комбинация из девяти используется в течение года и, насколько нам известно, мы ни разу не были раскрыты и не подвергли себя риску. К тому же в диапазоне более тысячи частот. То есть сначала надо было бы найти саму частоту, отслеживать ее в течение долгого времени и затем взломать шифр. И даже после этого невозможно было бы прочитать сообщение. Вот смотри.
На глазах у Дэниела Вольта расшифровал:
ОБ ет — С крист 30 баран. Свет. НЗ. Ж. Т. Зд. и Сч. ДАСВ. БР. Цел. Сесил.
— Вообще непонятно, но думаю, кое-что я уловил.
Вольта прочитал сообщение вслух, одновременно поясняя сокращения:
— Объект — алмаз в тридцать тысяч карат, «С крист» означает «кристаллический углерод». «Баран» (баранка) — он круглый, т. е., в нашем случае, в форме сферы. Свет — «излучает свет». НЗ — наше стандартное выражение, «необходима защита», и поэтому мне надо срочно прибыть для совещания — «Жду тебя здесь и сейчас». ДАСВ — опять же стандартное сокращение — «дальнейшие сведения», как правило, это место встречи, в котором будет получена более полная информация. БР — думаю, тебе будет приятно это услышать — «Батон-Руж». Вот, собственно, и все.
— А «цел. Сесил»?
— Это подпись Улыбчивого Джека. В том маловероятном случае, если шифр будет взломан, такая подпись не позволит взломщику в дальнейшем дезинформировать нас. Предложение-подпись есть у каждого; имена подставные и ничего не значат. Сообщение без подписи означает, что шифр был так или иначе подвергнут опасности. В таком случае благоразумно перейти к новой комбинации для данной операции. Конкретно эту комбинацию мы используем уже одиннадцать месяцев. Лично я не люблю, когда ее приходится менять в последний момент — чтобы привыкнуть к новой и пользоваться ею с достаточной быстротой, требуется время.
— Что-то я не пойму, — начал Дэниел. — Вы только что получили подтверждение о том, что это большой шаровидный алмаз, излучающий свет. Т. е. это именно то, что вы видели. Что-то непохоже, чтобы вы были довольны.
— Да нет, я доволен, — ответил Вольта. — Но и озабочен.
— Почему?
— Потому что видения подтверждаются не всегда, иногда приходится принимать решения самостоятельно, и хотелось бы, чтобы они были верные. Чем выше шанс на удачу, тем осторожнее следует быть.
— И какое же решение требуется от вас прямо сейчас?
— Выбрать, оставить тебя здесь для самостоятельных занятий или взять с собой.
— Взять с собой. Я могу заниматься где угодно.
— На данный момент о твоем участии знает только один человек — Улыбчивый Джек. Если ты поедешь, узнают еще шестеро.
— Но им ведь можно доверять?
— Дэниел, вопрос не в том, насколько это безопасно для дела, а в том, насколько это безопасно для них. — Вольта помолчал. — Ты понимаешь, как в него вцепится федеральная резервная система?
— Меня это не остановит.
— Ты остаешься, — решил Вольта. — Машину я заберу, так что останешься без колес — если только не вообразишь их сам. Буду невероятно признателен, если ты приведешь в порядок кухню, а мне тем временем надо отослать кое-какие сообщения и собрать вещи.
Дэниел ополаскивал раковину, когда Вольта позвал его из гостиной. Он стоял возле двери, разглядывая себя в зеркале с дубовой рамой. Над зеркалом висели часы с кукушкой. Часы подарил Вольте болгарский анархист за помощь, оказанную ему во время его нелегального пребывания в США. Время они показывали точно, но кукушка появлялась, когда хотела.
— Я должен был тебя предупредить, — сказал Вольта, и Дэниел сначала подумал, что это он о часах. Но Вольта снял зеркало со стены, несколько раз нажал на освободившийся гвоздь, как на головку телеграфного ключа, а затем потянул его на себя и вверх, после чего от стены отделилась фанерная панель. Размером она была примерно в половину зеркала. За ней обнаружился узкий проем.
Дэниел никогда не видел такого вытянутого сейфа: шесть дюймов в ширину, два фута в высоту. Замка тоже не было видно.
— Какой прок от сейфа без замка? — удивился Дэниел.
— Замок внутри.
— Интересный подход к безопасности.
Вольта открыл дверь сейфа и достал черный квадратный ящичек с антенной.
— А вот и замок. Радиоуправляемая канистра с нервно-паралитическим газом. Ты заметил, как я нажал на гвоздь — я передал ряд сигналов для ее деактивации, иначе она автоматически взорвалась бы при открывании двери. Канистра светочувствительна и срабатывает при малейшем попадании на нее солнечных лучей. Газ не смертелен, но выводит человека из строя, и по сравнению с этим состоянием твоя недавняя лихорадка покажется круизом на Таити.
— Еще одно гениальное изобретение тетушки Шармэн из железобетонного домика, — с неприязнью заметил Дэниел.
«Ага, ты определенно имеешь зуб на Шармэн», — подумал Вольта. Он не удивился. Шармэн обладала свойством притягивать и отталкивать одновременно: казалось, что она знает собеседника лучше, чем он сам себя когда-либо узнает. Кивнув скорее себе, чем Дэниелу, Вольта произнес:
— Да, Шармэн. Надеюсь, ты понимаешь, что Шармэн создает не только лекарства.
— Наверняка она же автор той дряни, которую вы швырнули мне в лицо утром.
— Ну нет, эта дрянь была моя собственная. Это кора одного из перуанских перечных кустов, высушенная до тонкости пергамента и затем перемолотая.
— А откуда все это взялось: кора, карты? Я же видел, как вы закатывали рукава.
— Ну, Дэниел, я же все-таки маг. Если маг закатывает рукава, следует быть настороже.
— Я учту.
— Будь добр.
Вольта положил в сейф три плоских черных коробочки.
— Прячете от меня семейные драгоценности? — со смехом поинтересовался Дэниел.
— Ты почти угадал, в двух шкатулках действительно кристаллы одного семейства, используемые для модификации радиостанции. А в третьей запись сообщения для Эллисона от канадской группировки.
— А что за сообщение?
— Секретное.
— Секретное от меня?
— И от тебя тоже, поскольку ты не посвящен в этот секрет.
— Я понял.
Вольта закрыл дверь и повернулся к Дэниелу.
— Я уважаю секреты. Иногда это выглядит глупо, если речь идет об информации. Порой это настоящее мучение — не физическое, но души и сердца. Но мы не можем обходиться без секретов и без доверия, хранящего их. Ты просил никому не рассказывать о твоем умении исчезать. Я исполню твою просьбу. А наши друзья из Канады просили хранить в тайне переданную ими информацию. И их просьбу я тоже уважаю. Разве ты продолжал бы доверять мне, поступи я иначе?
— Да нет, в самом деле. Но с тех пор, как я впервые исчез, мне хочется знать обо всем, что происходит, мне и самому это странно. И весело, и как-то нервно.
— Следовало ожидать, — заметил Вольта. — Но тебе повезло. Твои реакции — любопытство, упрямство и нежелание думать — гораздо приятнее болезненных приступов сомнения, которые одолевали меня.
— Вот и еще одно отличие.
— Да. Ты неискушен. Я был более опытен.
— Сегодня утром мы были на равных.
— Мы и сейчас на равных, как равны невинность и опыт, пространство и время. Но как бы мне ни нравились наши метафизические беседы, сейчас я вынужден отправиться на выяснение того, чем могут пригодиться наши практические способности в мало контролируемых условиях.
— А я, следовательно, остаюсь заниматься самоконтролем и способностями воображения. Будут указания?
— Каждое утро совершай прогулку к реке и обратно.
Дэниел подождал мгновение, затем уточнил:
— И все?
— Да. Кроме того, что бы ни случилось, поступай, как считаешь нужным и полагаешь верным. С этого момента ответственность на тебе, а выбор за тобой. Не принимай свои удачи всерьез. Если будут приходить сообщения, не беспокойся: мне их передадут. Я вернусь через неделю. Не теряй самообладания. Не поддавайся самообману. Ты нам нужен.
Вольта неторопливо спускался на автомобиле в долину. Рыжий Фредди еще летит из Суринама, поэтому все равно окажется на аэродроме не раньше вечера. Просто хотелось поскорее уехать от Дэниела, радиоприемников и собственной слабости. Возле аэродрома есть река — можно будет сесть на солнцепеке и смотреть на воду. Вызов в Нью-Мексико означает только одно: каша вот-вот заварится. А Дэниел еще не готов, да и вряд ли когда-либо будет готов. Может, хоть ежедневные прогулки к Северной Развилке немного его остудят. Он слишком увлекся искусством исчезать. Способности у него несомненные, вот только понимания недостает. Главный недостаток молодости: сила без смысла. Плюс недоверие. Тут Вольта повернул руль и усмехнулся. Если бы Дэниел знал, что канистра с нервно-паралитическим газом — на самом деле каучуковая скульптура, выполненная Моттом в период увлечения натуральным кубизмом и преподнесенная на день рождения лет десять назад, доверия с его стороны стало бы еще меньше. Да, пожалуй, глупость — не недостаток молодости, а ее достоинство.
Сначала крутой двухчасовой спуск к Северной Развилке, потом в течение четырех часов упрямое карабкание обратно. Дэниел представлял реку гладкой блестящей лентой посреди широкой равнины — а увидел вскормленный весенними водами поток, ревущий в узкой теснине среди валунов. Кофейного цвета вода шумела с такой силой, что Дэниел не услышал медведя, подкравшегося к нему сквозь чахлую завесу ивовых зарослей. К счастью, он успел заметить зверя. Дэниел швырнул в него попавшимся под руку обломком бревна и исчез — а после воплотился за ивами и стал наблюдать. Зверь застыл в неподвижности, глядя на кусок дерева и морща нос. Потом потрогал бревно лапой. Оно не предприняло попытки напасть, и медведь взял его в зубы. Дальнейшее поведение зверя изумило Дэниела: он неуклюже проковылял к берегу реки и аккуратно опустил обломок в бушующий поток.
Прогулки к реке стали любимейшей частью распорядка дня, который Дэниел придумал сам для себя. Вторым любимым занятием была еда. От свежего воздуха, упражнений и окончательного выздоровления после лихорадки Шармэн разыгрывался невероятный аппетит. Перед тем, как отправиться к реке, Дэниел съедал обильный завтрак, приготовленный заранее. После возвращения в полдень тратил часа два на приготовление ланча и его поглощение. С двух до пяти читал книги из небольшой, но тщательно подобранной библиотеки Вольты, затем посвящал три часа ужину. С восьми до девяти следовали упражнения по исчезновению. Из упрямства или из уважения — Дэниел не сказал бы сам — он внял совету Вольты прибавлять по минуте ежедневно. Это давалось ему так легко, что вскоре наскучило. Дэниелу казалось, что он понял, в чем дело: Вольта шел более сложным путем — разбивался о стену, вместо того, чтобы проникнуть сквозь нее, поэтому у него оставалось намного меньше энергии на саму невидимость. Про себя Дэниел знал, что может легко пробыть в этом состоянии хоть целый час. Те двадцать минут, которыми он вывел из себя Вольту, даже не утомили его.
Впрыгнул.
Выпрыгнул.
Чего проще.
Возвращаясь со своей седьмой прогулки к реке и размышляя о том, скоро ли вернется Вольта, Дэниел заметил крупного оленя, пасущегося на поляне по другую сторону оврага. Таких огромных ему никогда раньше не встречалось. Что-то подсказало ему, что это особь мужского пола: рогов не было видно, но повадки выдавали самца. Подосадовав на собственную несообразительность, Дэниел вспомнил, что сейчас конец марта, значит, рога, сброшенные в середине зимы, только-только начинают отрастать. Овраг, разделявший их, зарос кустами, но для Дэниела это не было препятствием: он исчез и вместо того, чтобы проходить через них, пропустил их через себя.
Вероятно, при исчезновении исчезали также запахи. Когда Дэниел подошел ближе, олень продолжал завтракать, не обращая на него никакого внимания. Дэниел отметил бархатные бугорки на голове оленя и порадовался своей догадке. «Даже если в исчезновениях больше никакой пользы, они позволяют увидеть мир таким, каков он без тебя», — подумал Дэниел. Хотя такая близость казалась в чем-то неправильной: это была неразделенная близость наблюдателя, бесплодная, поскольку недозволенная.
Дэниел распахнул объятия и воплотился, приветственно воскликнув:
— Доброе утро, дружище!
В ответ олень подскочил футов на двадцать, развернувшись в воздухе на девяносто градусов. Он пустился бежать еще до того, как успел приземлиться. Удар копытом, пришедшийся прямо по лбу, сбил Дэниела с ног. Прижимая руки к ране, точно стараясь удержать боль, Дэниел слышал, как самец скачет по холмам, продираясь сквозь кустарник.
Дэниел разглядывал в зеркале свой лоб, когда в гостиную вошел Вольта. Дэниел подпрыгнул не хуже оленя.
— Прошу прощения, — сказал Вольта, — я не знал, что ты уже вернулся.
— Я тоже, — выпалил Дэниел. — В смысле, что вы вернулись.
Вольта прищурился:
— Что это с тобой?
— Ударился.
Вольта подошел ближе, взял голову Дэниела в свои руки и повернул к свету:
— Похоже на след от копыта.
Дэниел высвободил голову и отошел подальше.
Вольта торжественно поднял правую руку, указал трепещущим пальцем на рану и возопил:
— На твоем челе знак Сатаны! Я оставил тебя всего на неделю, а ты успел уже связаться с нечистой силой! Да сгинет нечистый, да скроется тьма!
— Да прекратите вы, — рявкнул Дэниел, — просто меня лягнул олень.
Он ждал, что Вольта засмеется. Вместо этого тот осторожно спросил:
— И как ты себя чувствуешь?
— Нормально, — буркнул Дэниел. Потом он взглянул на Вольту более пристально. Глаза у того потускнели от недосыпа, лицо было изможденным. — Я-то нормально. А вот у вас не очень счастливый вид.
— Неудивительно. Семь дней в ожидании плохих новостей. Подробнее я перескажу тебе эти новости за обедом, а потом мы вместе решим, как поступить.
— Что, совсем плохие?
— Сам посуди. На данный момент ты — единственная наша надежда.
Дэниел не вполне понял, что это означает. Он как раз задумался об этом, когда Вольта спросил:
— Ну, и как копыто?
— Отлично, спасибо. Убежало своей дорогой.
— А представляешь, каково было оленю, когда ты возник из ниоткуда прямо перед его носом?
Дэниел охотнее обсудил бы случаи удачного применения дематериализации:
— Зато, исчезнув, я спасся от медведя.
— Разве я сказал что-то против? Я рад, что в мое отсутствие ты находил время также и для отдыха.
— Кроме случаев с медведем и оленем — в первом я исчез в силу необходимости, во втором — из любопытства и из-за того, что ситуация была очень уж подходящая — я точно следовал вашей программе.
— Спасибо. Следовал из упрямства или из уважения?
— Трудно сказать. И то, и другое.
— Я ценю твою откровенность. Я также в высшей степени оценю, если ты возьмешь на себя приготовление ужина и оставишь меня в покое до тех пор, пока он не будет готов. Я тридцать часов был на ногах, а последние три часа провел за радиоприемником, решая тысячи мелких взаимосвязанных вопросов, которые впоследствии могут оказаться для нас крайне важны. Увы, приходится признать: я старею. Нет, я не жалуюсь и готов к старости — но бодрствовать по два дня уже не в силах. Я устал и иду спать.
— Ужин будет около шести, нормально?
Вольта благодарно кивнул:
— Благослови тебя Бог.
Взбивая пюре, Дэниел продумал план похищения Алмаза до мельчайших деталей. Ему не терпелось поделиться с Вольтой. Но когда за ужином Дэниел сообщил, что придумал, как украсть Алмаз, Вольта резко оборвал его:
— Алмаз подождет. Лучше посвятим наш ужин другой теме, более подходящей для стремительно наступающей весны с ее бурными страстями. Давай поговорим о минете.
Дэниел чуть не выронил вилку:
— О чем?
— О минете. Об оральном сексе. О фелляции. О двух конкретных случаях: том, который произошел с тобой в ночь накануне смерти твоей матери, и том, свидетелем которого мне пришлось стать в тюрьме.
— Это вы подослали ту девушку? — ошеломленно произнес Дэниел.
— Дэниел, подумай сам. На это у меня бы не хватило воображения, да и не в моем стиле собирать информацию таким способом, хоть он, вероятно, весьма приятен. Я убежден, что ты не рассказывал этой мисс Бардо ничего, что имело бы отношение к похищению плутония или к твоей матери — иначе зачем бы ты сказал мне, что ее смерть, возможно, была неслучайной? Но мисс Бардо могла найти в доме важную записку, дневник, или же, работая на кого-то, оставить подслушивающее устройство в доме или в кармане твоих трусов.
Дэниел покачал головой:
— Если не вы подослали ее, откуда вы вообще о ней узнали?
— Я не знал, пока ты сам не подтвердил это. Шеймус говорил с вашим соседом с Маккинли стрит — это с его вечеринки твоя леди в тот вечер сбежала. Так вот, по его словам, леди потом вернулась к приятелям и сообщила, дескать, только сейчас в Туманной Лошади «отсосала у мальчишки так, что он последние мозги потерял». Или что-то в этом роде.
— А вы откуда это узнали?
— От Долли Варден. Шеймус снова предложил использовать ее как посредника.
— Между кем и кем?
— Сложно сказать. Я полагаю, он просто хотел, чтобы ты узнал, что он знает. Ждет реакции.
— То есть он думает, что я рассказал Брижит, а она была чьим-то агентом. Чьим?
— Не знаю, что он думает. Долли сказала, что он не вполне здоров душевно — не то чтобы это было заметно, но у Долли на психические расстройства особое чутье. В последний год он сильно пил. Виски, горе и чувство вины помутили его разум. Не удивлюсь, если он думает, что я как-то замешан в этом деле, раз привлек тебя в АМО и занимаюсь твоим обучением — а может, и еще по каким-то нелепым причинам.
— Мой единственный ответ: я ничего ей не говорил. Мы вообще почти не разговаривали. Она была пьяна. Сильно пьяна. Потом, если она была чьим-то агентом, зачем ей было возвращаться на вечеринку и сообщать всем, где она была?
— Я думаю, что это честный и верный ответ в данных обстоятельствах. Ты можешь сам поговорить с Долли, или же я передам твой ответ по радиосвязи.
— Передайте. Мне сейчас не до того.
— Это точно. А теперь о второй истории.
И Вольта подробно рассказал о том, как сержант издевался над мальчишкой, и как ему хотелось исчезнуть и вступиться, и почему он этого не сделал, и как увидел в зеркале Алмаз.
Дэниел слушал, сдерживая тошноту, понемногу начиная понимать, что такое Алмаз для Вольты.
— Мне кажется, я понял, — сказал он, когда Вольта закончил. — Если Алмаз похож на тот, который вы видели в зеркале, значит, это в какой-то степени одобрение вашего тогдашнего решения не исчезать и не вмешиваться?
— Или вознаграждение за него. Ну да, что-то в этом роде.
— Мне кажется, я попытался бы вмешаться. Хотя я не сужу вас, во всяком случае, не больше, чем себя самого.
— Конечно, не судишь. И не мог бы судить. В тот момент я достиг предела, до которого ты еще не доходил и, вероятно, не дойдешь — я чувствовал, что если исчезну еще раз, не смогу вернуться. И это означало, что я должен был остаться лишь молчаливым и незримым свидетелем позора мальчишки, такого же беспомощного, как и я. Если, и когда, ты достигнешь этого порога, посмотрим, как ты сможешь меня судить.
— Я не верю. Похоже, вы защищаете себя.
— Думаю, ты принимаешь за самозащиту мое раздражение по поводу твоего скорого суда.
— Ни фига, я отлично знаю этот тон. Но я скорее осудил бы вас за… — Дэниел додумал мысль до конца, вдруг сообразив, что оборонительный тон Вольты относился не к тому решению, которое он принял в камере, а к чему-то другому.
Вольта пригладил волосы:
— За…?
— Сержант. Что стало с ним?
Вольта слегка кивнул Дэниелу и изобразил подобие улыбки:
— Не знаю, чему приписать это: твоей проницательности или моей прозрачности?
Дэниел ждал ответа.
Вольта отодвинул тарелку:
— Сержант лег под кровать, сунул в рот служебный револьвер и нажал на спусковой крючок. Это произошло четыре года спустя.
— Почему?
— Я заставил его ужаснуться своей вине.
Дэниел вспомнил, что рассказывал Бешеный Билл о Воронах.
— Как вы это сделали?
— Медленно. Прошло около сотни дней, прежде чем он сдался. Сто дней я убеждал его в том, что тень мальчишки прислала меня для отмщения. Это были сто дней, полные животного страха. Он понял, что правосудия не избежать.
— Не знаю насчет правосудия, — сказал Дэниел, — по-моему, это убийство.
— Не стану с тобой спорить — хотя бы потому, что вопросы морали поднимались в АМО веками, и ни к каким результатам это до сих пор не привело.
Дэниел покачал головой:
— Да нет, я не о морали. Я просто не понимаю. Вы хотели его смерти. Но зачем было так его мучить? Это не просто убийство, но убийство жестокое. Почему нельзя было просто прийти и застрелить его? Сто дней… Нет, не понимаю. Просто не верю, что вы так поступили.
— Ты бы поступил по-другому? Если бы тебе стало известно, скажем, что кто-то хладнокровно обрек твою мать на смерть тогда, в аллее?
— Попытался бы узнать, чье это было решение.
— Резонно. И когда узнал бы?
— Не знаю, — признался Дэниел. — Правда, не знаю.
— И я не знал, пока не проверил. Позволь мне поделиться с тобой тем, что я понял. Я вовсе не получил от этого удовольствия. Я не горжусь этим, но и стыдиться не стану. Я никогда не повторял этого. И ты первый человек, кому я об этом рассказал. Альянс не имеет к этому никакого отношения, это было мое личное дело. И я надеюсь, ты сохранишь его в тайне.
— Вы и так прекрасно знаете, что я никому не скажу, — со злостью проговорил Дэниел. — Но зачем вы мне рассказываете всю эту муру — о Шеймусе, той девушке, моей матери, этом бедолаге-мальчишке, о сержанте — именно сейчас, когда я должен все внимание посвятить делу?
— Затем, что ты единственный человек, которому удалось исчезнуть, и потому можешь понять, с чем было связано мое решение и в каком состоянии я его принял. И именно сейчас — потому что скоро ты увидишь Алмаз, и, вероятно, также окажешься перед серьезным выбором. Я хочу, чтобы ты знал: ты не один. Способность исчезать не изменяет ничего, кроме формы. Она открывает новые горизонты, но ни от чего не освобождает. Мы не становимся мудрее, сильнее или сострадательнее, а если даже понимаем и сострадаем больше других, это лишь делает более мучительным принятие иных решений. Хотя возможно, мы покорнее подчиняемся необходимости.
— Так в чем весь смысл? В покорном принятии неизбежных страданий?
— Нет. Смысл — в жизни. В ее явлениях, значениях и загадках.
— Ну ладно, — рассмеялся Дэниел, — тогда расскажите мне о жизненных явлениях.
— В таком случае я кратко процитировал бы тебе первое положение «Изумрудной скрижали», труда, приписываемого Гермесу Трисмегисту, протоалхимику: «Что внизу, то и наверху. Что наверху, то и внизу. Это и есть объяснение всех чудес».
— Чудес? То есть мы собираемся заняться чудесами?
Вольта взглянул на Дэниела и покачал головой:
— Оленю следовало лягнуть тебя посильнее. Будем надеяться, что Алмаз вразумит тебя. А сейчас давай оставим метафизику и перейдем к более земным задачам — непосредственно к похищению.
После того, как была помыта посуда, Вольта расстелил на столе большую карту и стал указывать карандашом:
— Итак, Алмаз находится на испытательном полигоне «Уайт-Сэндс», точнее — здесь, в Долине Тулароса, между Сан-Андресом и месторождением Кэпитэн, в старопахотных апачских землях Мескалеро. Ближайшие города — Тулароса, Мескалеро, Хай Роллс и Бент. В резервации Мескалеро есть наши люди, поэтому будем использовать этот участок при подготовке рейда; полевая штаб-квартира находится в Эль-Пасо. Так что здесь никаких проблем.
Вольта убрал карту и достал аэрокосмическую фотографию, на которой изображался вулкан, возвышающийся над равниной. Дэниел встрял:
— Может, я сначала расскажу, как я собираюсь похитить Алмаз? Это сэкономит нам время и силы.
— Думаю, целесообразнее будет, если сначала я расскажу тебе о системе охраны, а ты послушаешь и, если пожелаешь, примешь к сведению. В любом случае ты должен об этом знать. Если возникнут расхождения с твоим планом, скажи мне.
Вольта указал на конус вулкана:
— Это гора Санрайз, как ты уже заметил, вулканическое образование высотой в пятьсот сорок пять футов, хотя выглядит более высоким. Отсюда, конечно, горой не назовешь, но здесь ведь мы не окружены солончаками, — карандаш Вольты скользнул к темному прямоугольнику у основания горы. — Отсюда начинаются неприятности. То, что ты видишь, — начало туннеля, ведущего к центру горы. Длина его около семисот ярдов, угол наклона от входа до центра примерно пять градусов. Туннель завершается комнатой-тайником. В ней наш Алмаз.
— Какой там замок?
— К замкам мы перейдем позже. Сначала давай рассмотрим туннель. Там четыре пропускных пункта, каждый охраняется командой морпехов с пулеметами. Пулеметы находятся в специальных бункерах в стенах туннеля. Охрана меняется каждые шесть часов, но предыдущая команда покидает пост только после того, как заступила новая, так что смена караула, обычно самый удобный момент для проникновения, в данном случае хорошо контролируется.
— Я начинаю понимать, что означает «усиленная охрана», но все это никак не влияет на мой план.
— Гляди, — Вольта положил поверх фотографии схему туннеля. — В туннеле четыре самостоятельных системы сигнализации, по одной на каждый пропускной пункт, каждая контролируется военно-воздушной базой Холлоумен в двадцати милях к югу. В случае чего эскадрон F-15 и целая компания морпехов на вертолетах прибудет на место через пятнадцать минут — а то и раньше.
— Это мне не нравится. Хотя, опять же, никак не отражается на моем плане.
— Не нравится в принципе?
— Ну да. Поскольку любой промах может стать последним.
Вольта кивнул:
— Плюс к этому воздушное пространство над Долиной Тулароса контролируется радиолокационными установками с базы — но только начиная с высоты в пятьсот футов, так что небольшой самолет или вертолет там вполне пролетит. Правда, право на просчет у нас здесь тоже весьма ограничено.
Но вернемся пока к туннелю. Внутри была проложена колея для электрокаров, которые перевозят людей и грузы. В последнее время там проводилось много технических работ, так что, возможно, наша информация устарела. Думаю, ты понимаешь, как сложно проверить все тонкости при том, что наблюдательного пункта непосредственно на месте у нас нет. Поэтому первое, о чем я хочу тебя предупредить — и повторю это еще не раз: если ты обнаружишь, что хоть что-нибудь идет не так, как ожидалось, не позволяй себе никаких импровизаций! Сделай шаг назад; доложи о происходящем; мы пересмотрим план.
— Допустим, мой план не прокатит? Я еще не слышал ничего о вашем собственном.
— Мы еще не перешли к самому неприятному: к тайнику. Он был изготовлен Сибрук Секьюрити по спецзаказу ЦРУ. Это куб идеальной формы, со сторонами в тринадцать футов, каждая стена укреплена двухфутовой пластиной нержавеющей стали.
— Отлично, — усмехнулся Дэниел, — будет где разгуляться.
— Более того, — продолжал Вольта, — каждая стена, кроме двери и пола, оборудована снаружи электрочувствительной сеткой, реагирующей на давление в диапазоне пятисот фунтов на квадратный дюйм и температурные изменения в диапазоне трехсот градусов. Дверь и пол чувствительны к давлению изнутри тайника в пять фунтов на квадратный дюйм и к изменению температуры в десять градусов. Так что просверлить отверстие или взорвать стену будет довольно сложно. За состоянием сеток следят одновременно и независимо с пропускных пунктов, с военно-воздушной базы и с ближайшей точки ЦРУ — и, разумеется, сигнализация сработает, если дверь будет открыта или закрыта иначе, кроме как путем набора последовательности цифр, которая меняется ежедневно.
Вольта усмехнулся:
— Ну, где теперь твой план?
— В заднице, — признался Дэниел.
— Я полагаю, ты рассчитывал пробыть в тайнике достаточно долго, чтобы потом дематериализоваться вместе с Алмазом.
— Ну да. Я думал, я просто заберусь в тайник, пробуду там тридцать-сорок часов, которые требуются, чтобы объект оказался в моем поле, или как там вы говорили. Вы, значит, тоже об этом подумали.
— Да, это приходило мне в голову, но я отказался от этой идеи еще до того, как узнал, что пол в тайнике чувствителен к изменению давления.
— Почему?
— Ты слишком рискуешь. Допустим, ты будешь в тайнике в тот момент, когда они придут — а они делают это довольно часто — взять Алмаз для опытов в лаборатории ЦРУ?
— Я бы исчез.
— И как долго ты пробыл бы в таком состоянии?
— Я уже достиг двадцати минут, как вы и велели, но чувствую, что могу выдержать дольше.
— А если бы они остались внутри в течение часа? Тебе пришлось бы воплотиться.
— Да, но не обязательно в тайнике. Я бы прошел сквозь гору, воплотился, подождал, пока они уйдут, и вернулся бы в тайник.
— Тебя могли бы заметить снаружи, там негде спрятаться. К тому же пришлось бы прервать контакт с Алмазом и начать все сначала. Возможно, прошли бы многие месяцы до тех пор, пока ты смог бы пробыть с Алмазом сорок часов кряду — и я уверяю, твои силы иссякли бы намного раньше. И хорошо еще, если сорока часов хватило бы на то, чтобы принять Алмаз в свое поле. Мои выводы о сорока часах основаны на наблюдении за силовыми полями и мощностями обычных предметов. Алмаз — предмет необычный. Возможно, ты подпадешь под его поле — шестифунтовый шаровидный Алмаз, который к тому же светится, наверняка обладает немалой силой.
— Шестифунтовый?
Вольта поднял бровь:
— Можешь, конечно, проверить мои расчеты, но тридцать тысяч карат по двести миллиграммов каждый — получается примерно шесть фунтов. Размером с шар для боулинга.
— Отчего он светится? — осторожно спросил Дэниел.
— Никто из наших людей его не видел, а информация, которую им удалось собрать, обрывочна. Все, что мы знаем — от Алмаза исходит свет. На самом-то деле видели его немногие, и до сих пор сомневаются, не опасно ли верить собственным глазам. Они ведь тоже боятся. Теперь они разбились на две фракции: одни думают, что это происки КГБ с целью шпионажа, другие — что Алмаз заброшен инопланетянами для наблюдения за Землей. Да, выдвигалось еще предположение о том, что это артефакт утерянной цивилизации — лучше всего на ее роль подходит Атлантида. Одним словом, они знают, из чего Алмаз сделан, но понятия не имеют о том, что это и как связано с реальностью.
В последнее время иерархии разведслужбы пришлось здорово почесать в затылке. Никто не хочет принимать ответственность на себя. Ты же знаешь любимые речи бюрократов: «А кто еще в курсе?» и «Как бы прикрыть свою задницу?» И нам это на руку, хотя действовать надо быстро.
— Насколько быстро?
Вольта улыбнулся:
— Думаю, первого апреля в час Волка. Подходящее и благоприятное время.
— И весьма странно выбранное.
— Подходящее, — твердо повторил Вольта. — Впрочем, ты имеешь право на собственное мнение, пусть и ошибочное.
— Придется сознаться: я не знаю, что такое час Волка, хотя звучит хорошо.
— Это из преданий о Великом Духе, дошедших до нас со времен позднего палеолита. Час до рассвета, особый час для охотников, в который физические силы достигают своего пика. К тому же в это время остальные существа, спящие или утомленные ночной охотой, наиболее уязвимы.
— Я немного сбился со времени, но кажется, первое апреля наступит в ближайшие недели.
— Через неделю с завтрашнего дня.
— Но, — простодушно спросил Дэниел, — у нас же нет плана.
Вольта изобразил возмущение:
— Дэниел, ты всерьез предполагаешь, что у меня, Великого Вольты, нет плана? Планы — моя специальность. Моя страсть. Я изложу его. А ты следи, чтобы в нем не было упущений.
От планируемого места высадки — пока мы выбираем из четырех — ты пройдешь пешком со всем необходимым снаряжением от семи до девяти миль через солончаки к подножию Санрайз.
Ты исчезнешь, войдешь в туннель и направишься прямо к тайнику, одновременно тщательно отслеживая обстановку.
В тайнике ты воплотишься, подпрыгнешь и укрепишься на потолке. Помни, что давление и температура контролируются снаружи тайника, за исключением двери и пола.
— Это я помню, — перебил Дэниел, — но висеть на потолке меня, кажется, не учили.
— У тебя будет присоска размером с суповую тарелку, выдерживающая восемьсот двадцать фунтов.
Дэниел сморщил нос:
— Присоска? Как в ванной?
— По форме — да, но сделана по спецзаказу из особого материала. Есть у нас и такие специалисты. Она здесь, так что у тебя будет возможность потренироваться.
— Отлично. Итак, я вишу на присоске…
— Вообще-то к ней присоединена альпинистская система; ты ее наденешь.
— И буду болтаться, как паук. Ничего, мне нравится. Ну, а дальше?
— Ты осторожно расположишь заряд пластида внутри замка — он запирается при помощи ключа и цифровой комбинации — и установишь таймер в зависимости от того, насколько хорошо будет укрыт Алмаз. Если он не в достаточной безопасности — об этом я проинструктирую тебя позже — ты возьмешь его при помощи другой, двусторонней, присоски, и расположишь на заранее обговоренной позиции на потолке, где, по расчетам наших физиков, взрыв не сможет нанести ему ущерба.
Позаботившись об Алмазе, ты снова исчезнешь, выйдешь из тайника в туннель, воплотишься, наденешь противогаз и выстрелишь нервно-паралитическим газом по направлению ко входу туннеля. Приношу тебе свои глубочайшие уверения в том, что Шармэн считает этот газ одним из своих лучших изобретений. Малейшая струя мгновенно парализует нервную систему, обездвиживая жертву. Он не имеет запаха и распространяется быстро и равномерно. К тому же он проходит через любой противогаз — за исключением твоего, естественно, который будет снабжен нейтрализующими фильтрами. Вот что всегда меня восхищало в Шармэн: она не пускает в работу ни одного яда, пока не изобретет противоядие. Кстати, сама она назвала этот газ «медуза-семь».
— Замечательно, — сказал Дэниел крайне равнодушно.
— Примерно за тридцать секунд газ выведет из строя охрану. Ты исчезнешь сразу после того, как выстрелишь газом. В течение четырех минут сработает заряд, который взорвет дверь. Ты войдешь внутрь, схватишь Алмаз и пустишься бегом по туннелю, а выйдя наверх — к западной стороне горы. Там тебя подберет Эдди Ла Рю на своем вертолете, доставит к машине, ожидающей на одной из проселочных дорог, и ты приедешь ко мне в Эль-Пасо, где мы вместе решим, как поступать с Алмазом — после того, как исследуем его, разумеется.
— У меня есть вопросы, — сказал Дэниел.
— Следовало ожидать.
— А что, нельзя усыпить охранников до того, как я спущусь в туннель? Мало ли, присоска не сработает, или я уроню Алмаз, или произойдет еще что-нибудь. Пусть бы стража уже была выведена из строя.
— По ряду причин нельзя. Во-первых, если план не сработает и тебе придется прервать задание, мы не хотим, чтобы о нашей попытке стало известно. Во-вторых, из-за того, что туннель уходит вниз, а тепло имеет свойство подниматься вверх, действие нервного газа будет замедлено и ограничено, и может не дойти до третьего или четвертого пропускного пункта. Если почему-либо сработает сигнализация, ты просто исчезнешь и пройдешь через гору к вертолету.
Смущенный тем, что не принял этого во внимание, Дэниел сказал уже мягче:
— Но ведь сигнализация сработает в любом случае, так?
— Нельзя похитить Алмаз из тайника, не открывая двери, и нельзя открыть дверь, не приведя в действие сигнализацию — если только не выводить из строя саму сигнализацию, что практически невозможно. Хотя, если все остальные попытки окажутся безуспешными, мы, вероятно, прибегнем и к этой.
— И через пятнадцать минут после того, как сигнализация сработает, нам на хвост сядут орды пехотинцев и боевых вертолетов. Если на дорогах будут блок-посты?
— Если все пойдет так, как рассчитано по времени, у вас будет верный шанс уйти незамеченными. Все, что у них есть, — это сигнализация. Им придется проверить все направления, в то время как ты будешь точно знать свое. К тому же в грузовике будет специальное место, чтобы спрятать Алмаз, а у тебя — документы и железное алиби, равно как и у Эдди, пилота. Он официально включен в состав съемочной группы, снимающей закаты для новой киноэпопеи Акселя Коха «Канатоходец».
— Эдди Ла Рю — это не Эдди-Низколет?
— Он самый. Прошу прощения, я полагал, что ты знаешь.
— А вы не боитесь моей реакции на взрыв после того, что случилось с моей матерью? Я могу впасть в шок, потерять сознание.
— Победить страх можно, только встретившись с ним. А я безусловно уверен в твоей отваге — иначе ни под каким предлогом не предложил бы тебе исчезнуть.
— Но вы принимали это во внимание?
— Разумеется.
— А кстати — они ведь поймут, что тайник был взорван изнутри?
Вольта заулыбался:
— Этот момент мне нравится больше всего. Как говорится, век живи — век учись. Может, нам удастся расширить их весьма узкие представления о реальности.
ЗАПИСЬ
Денис Джойнер, передвижное радио АМО
Привет, детка. Бьюсь об заклад, ты и так не знаешь, куда деться от этой весны, от шума в голове, от всех этих загадок бытия, а тут еще Ди-джей, драгоценность Дхармы, свалилась тебе на голову, и ты не поймешь, не то это и впрямь блестящее приобретение, не то очередной стеклянный человечек пытается унять кружащих вокруг койотов и пустить луну в плавание по темным водам человеческой души. Весь день проглядел — таков твой удел — без всяких прочих дел — на воду: холодную прозрачную воду. Опаленный солнцем. Иссохший. Ну что ж, вот и последний мираж: артезианский источник. Напейся и плыви прочь, подлинный, как бриллианты на прабабушкином обручальном кольце, настоящий, как неизбежное таинство, пускающее всех нас в плавание по кругу, неподдельный, как налитая солнцем винная ягода перед прессом. Я буду с тобой, пока не уйду прочь, твой ди-джей, отрава для ушей, мы встряхнемся, чтобы отделить зерна от плевел, и снова встретимся на KRMA, одной из проезжих станций на пути к главному перекрестку.
Изуродованная шрамом рука Шеймуса Мэллоя была вне себя. Складка с тыльной стороны — разинутая пасть — вопила прямо в ухо: «Эннели рассказала ему, идиот, он же был ее сыном, она любила его и доверяла ему. Она выполняла все поручения, но той ночью в Ричмонде, упомянув, что у Дэниела появились подозрения, она сама себя выдала. К тому моменту она уже ему рассказала. Если бы ты не был так ослеплен любовью, ты догадался бы. Но она не виновата. Она не отличала любви от доверия. Дэниел — вот кто все испоганил. Дэниел вместе с Вольтой. Плюнь на пьяную девчонку, которая у него отсосала. Скорей всего, он действительно ничего ей не говорил — потому что уже обо всем донес Вольте, донес в ту же минуту, как узнал, и Вольта, о, этот заботливый, бдительный Вольта, все устроил; может, это он и подговорил Дэниела поехать с ней, чтобы все выглядело как можно натуральнее. А потом Дэниел чуть не погиб, и Вольта, с его чертовым благородством, взял мальчишку под свое крылышко. Дэниел — Иуда, но Вольта — сам дьявол. Этому не нужно доказательств, я это чувствую, чую, мои кости ноют, чуя адский жар, я слышу вероломство в каждом их слове, я вижу его сквозь свои шрамы. Тебе нужен Дэниел, тогда ты получишь и Вольту. Слышишь? Не смей плакать! Ты слышишь? Ты их получишь. Скоро».
ЛЕЧЕБНЫЙ ДНЕВНИК ДЖЕННИФЕР РЕЙН
24 марта
Меня зовут Дженнифер Рейн, Джуди Сноу, Эмили Дикинсон, Амелия Пусто, Ванда Нуль, Клара Белль. Я живу в двадцать восьмой палате лечебницы Апен, Лунная Долина, штат Калифорния. Апен — заведение для душевнобольных. Я нахожусь на попечении доктора Путни, который в лечебных целях посоветовал мне вести этот дневник. Но, хотя здесь и чертовски скучно, я чувствую себя неплохо.
Суд поместил меня сюда за то, что у меня есть воображаемая дочь, Мия. Доктор Путни называет ее моей невидимой дочерью. Ясное дело, она невидима: она ведь воображаемая. Но доктор Путни не гонится за очевидностью — кроме, пожалуй, логической очевидности: он никак не возьмет в толк, почему мне двадцать три года, а моей дочери одиннадцать, и почему Мия умеет плакать и смеяться, но не говорит. Потому, доктор, что я вообразила ее такой, какой она мне нужна. Кто-то, с кем можно говорить без слов. Кто будет всегда на моей стороне. Свидетель.
Я пытаюсь объяснить доктору Путни: поскольку я ее представила, поскольку я ее мать, я несу за нее ответственность. Когда в супермаркете я крушила ряды бутылок и упаковок, в которых, по моим представлениям, была еда, я воровала продукты для Мии — и ничуть в этом не раскаиваюсь. Я не сумасшедшая, доктор Путни, но я больна, и одно из обстоятельств, причиняющих мне боль — отсутствие подходящей еды в продуктовых магазинах. Все такое наглядное, никакого воображения. Я говорю это не потому, что я сумасшедшая. Я не сумасшедшая. Мой шрам это подтвердит. Я всего лишь больна, и Мия помогает мне исцелиться.
В час Волка солончаки были залиты лунным светом. Дэниел взглянул на часы и сделал несколько шагов по направлению к горе Санрайз. Он осознавал абсурд происходящего, голова кружилась, было тревожно — и вместе с тем до странности спокойно, точно такая смесь эмоций была именно тем, что должен испытывать человек, намеревающийся похитить у правительства шестифунтовый алмаз и несущий с собой пластид, нервно-паралитический газ и большую присоску, вооруженный только собственной находчивостью и способностью исчезать.
Пришлось потренироваться. Вольта установил лист из нержавеющей стали на расстоянии девяти футов от гимнастического мата, предназначенного смягчить падение. Но Дэниел с первой попытки попал в цель и не промахнулся ни разу из последующих пятидесяти. Веревка, прикрепленная одним концом к альпинистской системе, а другим к присоске, не позволяла упасть. Сначала было сложно «контролировать колебания», как сказал Вольта, но вскоре Вольта же заметил, что Дэниел научился висеть на славу. Дэниел с удивлением обнаружил, что болтаться на потолке на манер паука оказалось не таким уж дурацким занятием.
Следуя инструкциям Вольты, Дэниел тренировался исчезать и появляться обратно за одну минуту. «Считай, что это метафизический кросс», — посоветовал Вольта. Но этот кросс вовсе не утомлял Дэниела. Он был уверен, что может исчезать и за пятнадцать секунд, если захочет, и просто скакать из одного состояния в другое в режиме стробоскопа. Он решил, что еще изучит, на что способен, после похода за Алмазом.
Он также привыкал к новому обличью, перенятому у Жана Блёра — тот сейчас путешествовал по Техасу как Исаак Хэйром, свободный проповедник и издатель религиозного журнала «Глас Божий». Жан прислал комплект фотографий и запись голоса; решено было, что одежда, грим и документы будут ждать в грузовике, по совместительству «Передвижном храме его преподобия Хэйрома». Когда Дэниел заметил, что ему трудно относиться всерьез к такой нелепой роли, Вольта отпарировал: «А всерьез и не надо».
Оказалось, на то, чтобы принимать в свое поле различные предметы, требуется разное время. Присоска исчезла вместе с ним менее чем через двадцать часов; на пластид понадобилось почти сорок. Вольта объяснял это тем, что поле Дэниела благосклонно отнеслось к присоске и отказывалось принимать — по понятным причинам — взрывчатое вещество. Дэниел не был в этом уверен, однако своего объяснения не нашел и решил подумать об этом также после того, как похитит Алмаз.
Но сначала его надо было похитить. Дэниел взглянул на гору Санрайз, маячившую в лунном свете невдалеке, поправил на себе жилет со всем его содержимым, опустил голову со смешком, удивившим его самого, и зашагал быстрее.
В два часа тридцать минут, когда Вольта сопроводил свой кофе скромным глотком коньяка, раздался телефонный звонок. Он немедленно ответил: «Ремонт мебели, ночная служба слушает».
— Мистер Дидс не поехал в Вашингтон. Он только что был в баре в Бенте и пропустил стаканов пятнадцать с инженером из пенсильванской компании «Охранные системы не для всех».
Это был Эллисон Дидз. Вольта понял: плохие новости.
— Что там изменилось?
— Усиление мер безопасности. Все, что я смог выяснить. Парень уже едва держал рюмку. Рассказал в общих чертах о своей работе. Он специалист по видеонаблюдению.
— Ясно, — спокойно сказал Вольта. Помолчал и добавил:
— К сожалению, наш дежурный мастер уехал по вызову. Я дам вам знать, когда он вернется.
— Я буду дома, — Эллисон повесил трубку.
Вольта откинулся на шарнирную спинку кресла, минуту подумал, после чего вскочил, метнулся к радио и послал закодированную радиограмму:
НЕУДАЧА. БУДЬТЕ ГОТОВЫ К БОЛЕЕ РАННЕЙ ОТПРАВКЕ/К ЕЕ ЗАДЕРЖКЕ. ОТВЕТЬТЕ НЕМЕДЛЕННО. ВОЗМОЖНЫ ИЗМЕНЕНИЯ. НА СВЯЗИ.
Когда сообщение было принято, Вольта сделал еще глоток коньяка и уставился на облачко пара, вьющееся над чашкой кофе. Он надеялся, что Дэниел заметит свежеустановленные камеры.
Дэниел исчез. Он выждал момент, убедился, что вся оснастка исчезла вместе с ним, и направился в туннель. Через двадцать футов он дошел до первого блок-поста. Проходя мимо бункера, он услышал громкий шепот: «Капут!»
Дэниел остановился. Затем, осознав, что слова были обращены не к нему, заглянул в бункер. Один из охранников смотрел телевизор. Двое других склонились к столу. Дэниел прошел сквозь стену, чтобы лучше видеть. Двое охранников, один поджарый, другой похожий на дубовый обрубок, играли в шахматы. Шансы Обрубка, игравшего белыми, были близки к нулю.
— Черт возьми, продул, — прошептал Обрубок. — А все из-за этих дерьмовых таблеток, которыми они нас накачивают — ни хрена не соображаю!
— Да я же их тоже пил, — удивился Худой. — Ничего в них нет, кроме атропина, и ты думаешь, тебе от него снесло крышу? Вот подожди, кто-нибудь взорвет штуковину внизу, тогда узнаешь, что значит «дать по башке»!
— Черта с два. Я служу в войсках с Вьетнама, и вот что я тебе скажу: никому мы тут на хрен не нужны, и даже не знаем, что охраняем. Все, что мы видели, — фиговенькая коробочка, и та, небось, пустая.
— Ну да, — с сомнением сказал Худой, — то-то здесь и крутятся ребята из правительства, и сам Кейес, ихний главный, шагу не отходил три недели. Наверняка там плутоний.
— Охренеть какие новости, — проворчал Обрубок. — Немножко радиации после «желтого дождя», которым нас травили во Вьетнаме, да залить этим чертовым атропофином, который якобы спасает от нервно-паралитического газа — и яйца точно оторвет к чертям!
— Да не парься ты. Кейес ушлый парень, он знает, что делает.
— Такой скотине да не быть ушлым.
— Эй, — зашипел третий охранник, который был у телевизора, — ничего, что вахта в режиме молчания?
— Да пошел ты, Орвис, — огрызнулся Обрубок, но говорить перестал.
Дэниел почувствовал, что что-то не так, и через секунду осознал, что: от телевизора не исходило звука, и показывали по нему одну и ту же картинку. На картинке была дверь в тайник.
Ни камера, ни атропин предусмотрены не были. Следовало прервать задание.
Дэниел сомневался, что атропин станет помехой для «медузы семь» — но если это все-таки произойдет, он погибнет или попадет в тюрьму. Камера оставит на побег минут пять, не больше. Он развернулся и направился к выходу из туннеля, но вдруг расхохотался так отчаянно, что едва не потерял концентрацию и не утратил невидимость. В тюрьму? И что удержит его в тюрьме? Как они застрелят его, если он невидим? Если его заметят, он всегда успеет дать предупредительный выстрел Эдди, а невидимость даст шанс избежать преследования. Хотя, наверное, Вольта был прав — стоит вернуться и спланировать новую попытку. Надо только посмотреть, не появилось ли еще каких-то нововведений. Да, и увидеть Алмаз. Дэниел снова повернулся и пошел обратно в туннель.
Он беспрепятственно дошел до тайника. Камеру он обнаружил быстро, но так разволновался оттого, что скоро попадет в тайник, что едва не оставил без внимания фотоэлектронные «глазки». Он понял, что это, только рассмотрев их ближе. Он запомнил их расположение. Он был невидим уже больше двадцати минут, центр концентрации начал ослабевать, и надо было торопиться.
Он нетерпеливо оглядел дверь тайника и шагнул внутрь. Он оказался в комнате, залитой невообразимым светом. Золотые пластины, которыми были обшиты стены, купались в ровном, плотном, неколебимо прозрачном свете спирали пламени, тонкой, как лезвие, горящей в центре Алмаза. Дэниел почувствовал, как, побеждаемая этим светом, рассеивается его концентрация. Он выхватил присоску и отчаянно повис на ней, одновременно воплощаясь. Присоска выдержала. Став видимым, он закачался над Алмазом, непроизвольно расставив руки и ноги, чтобы скорее выровняться — так же падающий с высоты человек пытается ухватиться за воздух. Ошеломленный, он заглянул в центр Алмаза. Горящая спираль исчезла, но ясный немигающий свет остался, ровный, сильный, неколебимый, но точно сотканный из отдельных частиц.
Дэниелу хотелось потрогать Алмаз. Тот лежал на подставке-цилиндре в центре тайника, вне досягаемости Дэниела. Надо было снова исчезнуть и воплотиться на другом месте. Дэниел не был уверен, что сможет еще раз исчезнуть, находясь в поле Алмаза, и достичь концентрации, необходимой для воплощения, если развоплотится и прикрепит присоску в другом месте. Но это его не волновало. Ему надо было прикоснуться к Алмазу.
Он закрыл глаза, но это не помогло. Он не мог абстрагироваться от света, не мог оторвать свой центр от центра Алмаза. Он закрыл глаза и представил себя держащим Алмаз. Он ясно видел Алмаз мозгом, но не мог представить его у себя в руках. Он открыл глаза и заглянул в центр Алмаза, отказавшись от концентрации, от собственной воли. Дэниел исчез, и Алмаз исчез вместе с ним, не переставая светиться. Дэниел взял его в руки, положил в бархатный мешочек, принесенный с собой, и шагнул через золотистые лучи на западной стене внутрь горы. Несмотря на то, что между слоями бархата была свинцовая прокладка, свет ничуть не померк. Дэниел поднес мешочек к лицу и вгляделся в свет. В центре его снова горела спираль, ворон держал Алмаз в клюве, окно распахнулось, затем разбилось зеркало, раздался крик Эннели: «Дэниел, беги!» И Дэниел вместе с мешочком в руках воплотился на равнине под лунным светом. Мешочек уже не светился. Дэниел открыл его и заглянул внутрь. Алмаз все так же сиял, но горящая спираль исчезла. Дэниел поднял руку и ощупал лицо, точно не веря, что оно его собственное.
Дэниел побежал туда, где садилась луна. Не успел он сделать и трех шагов, как сзади раздался рев и гигантская цикада преградила ему путь. Первой мыслью Дэниела было исчезнуть, но затем он осознал, что цикада — не что иное, как Люсиль. Дэниел пригнул голову — мешал бьющий от пропеллера воздух — и шагнул к вертолету.
Эдди высунулся из кабины и помог ему забраться внутрь, вертолет взмыл в воздух, на секунду сбавил скорость, выровнялся, развернулся на сто восемьдесят градусов, и они полетели над солончаками на высоте пятидесяти футов.
Они пролетели около пяти миль, прежде чем Эдди взглянул на Дэниела и крикнул:
— Ну, как ты?
— Нормально, — слабо сказал Дэниел, но сообразив, что Эдди не слышит его за шумом мотора, кивнул.
— Чуть не сел на тебя — ты прямо как из ничего возник.
— Да ладно, места много, — прокричал Дэниел.
— Добыл, что хотел?
Дэниел указал на мешочек, лежащий у него на коленях, затем поднял большой палец.
Эдди одобрительно ухмыльнулся, глаза его блестели, как запонки на его же кожаной куртке.
— И как ты думаешь, скоро нам сядут на хвост?
Дэниел сонно смотрел в иллюминатор на солончаки. Он поднял взгляд на Эдди и покачал головой.
Эдди решил, что он не расслышал, и повторил вопрос.
Дэниел наклонился поближе и крикнул:
— Все нормально, я обошел сигнализацию.
— Ай молодец, — завопил Эдди, хлопнув его по плечу.
Дэниел с улыбкой откинулся назад, держа руки на мешочке. Через бархат он чувствовал тепло Алмаза. Он вспомнил, что не осмотрел тайник внутри на предмет поиска камеры. Но он был уверен, что заметил бы ее, и решил, что видеонаблюдение установили только снаружи. «Все чисто», — хмыкнул он себе под нос и стал любоваться гаснущими звездами. Через несколько минут Эдди высадил его на проселочной дороге и снова улетел, кажется, еще до того, как ноги Дэниела успели коснуться земли.
Пикап с прицепом оказался на месте, ключи под приборной доской. На переднем сиденье лежала небольшая коробка. При виде ее Дэниел немного пришел в себя. Он снова был в реальном мире, и с этим миром надо было адекватно взаимодействовать. Он открыл коробку и нашел там храповик, удлинитель и полудюймовый торцовый ключ.
Болты на переднем дифференциале были закручены неплотно. Дэниел прилег, раскрутил их совсем и поднял крышку. Пустой дифференциал изнутри был обшит норкой. Дэниел уставился на него, затем расхохотался, и долго не мог остановиться. Наконец, задыхаясь от смеха, он вылез из-под грузовика и встал на четвереньки. Отдышавшись, он снова залез под машину с мешочком в руках, собрав все силы, чтобы не обращать внимания на норку и сосредоточиться только на задаче. Он вынул Алмаз из мешочка, полюбовался его светом и обратил внимание на то, что спираль снова не видна. Вероятно, он мог видеть ее, только будучи сам невидимым — эту гипотезу очень хотелось проверить. Но вместо этого он осторожно положил Алмаз в дифференциал. Тот поместился идеально. Дэниел поставил крышку на место и накрепко закрутил болты. Потом вернул ключ на место и подобрал альпинистскую систему, которую успел бросить на пол грузовика.
Белый флажок оказался в аккурат на том месте, где обозначил его Вольта — в неглубокой дренажной канаве сорока футами ниже справа от дороги. В самом низу было отверстие для стока воды. Он без труда поднял присыпанную песком крышку. Сток был полон прозрачной жидкости, не имеющей запаха. Он положил систему на землю, затем разделся до перчаток и побросал всю одежду в сток. Дрожа в холодном утреннем воздухе, он взял систему, на прощание страстно чмокнул присоску и уже собрался опустить все туда же, в темную утробу стока — как вдруг вспомнил, что неиспользованные пластид и нервно-паралитический газ так и остались в карманах жилета. По плану они должны были уже быть использованы. Он не знал, в какую реакцию они могут вступить с жидкостью, наполняющей сток, — очередным изобретением тетушки Шармэн. Он вынул обе упаковки и только после этого опустил жилет в сток. Газ и пластид он зарыл отдельно, подальше от оврага, бросил перчатки и белый флажок в сток и снова закрыл его, закидав крышку песком так, чтобы она была не видна. Белея незагорелым задом в восходящем солнце, он кругами направился к грузовику, затаптывая собственные следы.
Вернувшись к грузовику, он заглянул в прицеп. Внутри были груды картонных коробок с брошюрами «Божьего Гласа», слева от двери возле кровати стоял маленький гримерный столик, на потолочном крюке висел матерчатый шифоньер с одеждой, коробка с гримом нашлась под скамейкой. В этот раз задача Жана оказалась проста: лицо было практически собственным лицом Дэниела, пришлось только добавить лишних пять лет да шрам на шее. Через десять минут Дэниел стал Исааком Хэйромом.
В Исааке Хэйроме ему не понравилась лишь манера одеваться — он решил, что это первоапрельская шутка Жана. Зелено-алая гавайская рубашка готова была вступить в бой с бело-синими клетчатыми брюками из полиэстера, а блейзер цвета дикой сливы ненавидел их обоих; пожалуй, во всем этом наряде только белые носки немного гармонировали с белой же надписью «Торжество духа в ваших руках», выбитой на ремне ручной работы, с пряжкой в виде звезды. Впрочем, бумажник Исаака, набитый кредитками и хрустящими двадцатидолларовыми банкнотами, был неплох. Дэниел проверил кейс с неприкосновенным запасом. Считать содержимое было некогда, но, кажется, по поводу двадцати пяти тысяч Вольта не соврал.
Когда Дэниел добрался до шоссе, солнце уже поднялось над горизонтом. Он остановился и вгляделся в дорожные указатели: ФЕНИКС, КАНЗАС СИТИ, ЭЛЬ-ПАСО. Справа от дороги горячий утренний ветер взметнул пыль, поднял целый ураган. «Прах к праху, — проговорил Дэниел голосом Исаака Хэйрома, — пыль к пыли».
Феникс звучало неплохо. Дэниел медленно развернулся в сторону запада.
Сколько же он не спал? Часов сорок? Вольта сбился со счета. Последние восемнадцать, проведенные в ожидании звонка Дэниела, сошли бы за все тридцать шесть. Или даже за пятьдесят четыре. Вольта отхлебнул кофе и набрал номер.
Улыбчивый Джек ответил сразу же.
— Есть что-то? — спросил Вольта.
— То, что есть, ты уже слышал раза четыре.
— Погони не было?
— Nada. Стража сменилась в шесть — точь-в-точь новый рабочий день в какой-нибудь конторе. Или этот газ делает что-то с памятью, или он вообще его не применял. Сигнализации не было. Вообще ничего не было. Хочешь знать, что я думаю?
— Конечно.
— Он его не достал. Он заметил изменения и отступил.
— И не звонит, потому что боится, что теперь его отстранят от задания? Так?
— Это ему лучше знать, но — да, по-моему, похоже.
— Не убедил, — твердо сказал Вольта. — Я верю, что он его добыл. Он сказал об этом Эдди, и в руках у него был мешочек с чем-то, похожим по форме и размеру. Думаешь, это был его ланч?
— Может, просто песок. Эдди говорил, Дэниел только показал мешочек и поднял большой палец. Они же летели с бешеной скоростью, Эдди едва успел глянуть. Я что хочу сказать — может, Дэниелу не хотелось признаваться, что он не сумел… — Улыбчивый Джек оборвал себя на полуслове:
— Погоди-ка, что-то пришло по красной линии.
Вольта ждал. Он знал, что именно пришло.
Улыбчивый Джек вернулся к телефону:
— Черт возьми, хорошо, что не успели заключить пари. В туннеле объявлена тревога, с базы только что вызвали самолеты.
— Они заметили пропажу.
Джек помолчал, потом спросил почти со злостью:
— Но как, разрази его гром, как? Ни газа, ни взрыва — он что, нашел его на серебряном блюдечке у входа в туннель?
— Да что гадать. Значит, он увидел другой способ обойти сигнализацию. А дальше оставались только замок и охранники. Может, они все заснули, или заигрались в кости, или баловались наркотиками. Дэниел внимателен и находчив.
— Но тогда мы опять вернулись к тому же — почему он не звонит?
— Замкнутый круг, — согласился Вольта.
— Слушай, — серьезно сказал Джек, — ты же с ним гораздо более близок. Ты-то что думаешь? Все потеряно?
— Я думаю, что подожду, пока он позвонит.
— А если не позвонит? У меня дурные предчувствия.
— Ну, уже выкладывай.
— Они его взяли. Не привлекая к этому особого внимания.
— Возможно. Но как тогда понимать тревогу в туннеле? Очередная уловка?
— Или его нашел Шеймус. Он ведь продолжает искать.
— Я знаю, но тогда одно из двух: или Шеймус нечеловечески удачлив, или среди нас есть предатель.
Джек вздохнул:
— Ну что же, жди звонка. Что делать нам?
— Отдохните. Утром заберите Жана из Аламогордо. С ним будут Чисхольм Смит и Дэви. Постарайтесь выяснить, что произошло в тайнике и что намерено предпринять ЦРУ. Подозреваю, чего бы ни предприняло, особого шума не будет: никаких словесных портретов, местного или государственного розыска. Несколько сотен их собственных агентов, которые сами не знают, кого ищут. Как минимум узнаем, на что они способны в такой ситуации. Если понадобится помощь, ты знаешь, куда обратиться.
— А ты будешь ждать его звонка?
— Он позвонит. Нам может не понравиться то, что он скажет, но он позвонит.
ЛЕЧЕБНЫЙ ДНЕВНИК ДЖЕННИФЕР РЕЙН
1 апреля
Меня зовут Дженнифер Рейн, Эмили Сноу, Ванда Нуль, Зефир Маркс, Айприл Лесть, Аннабел Ли. У меня собственная комната, обитая изнутри подушками, с унылыми зелеными стенами, с радио и с аминазином на завтрак, обед и ужин. Я не люблю аминазин. После него мне кажется, что я — упаковка мороженой капусты в супермаркете. Поэтому они засунули меня сюда. Ну, точнее, сначала я поэтому разделась в супермаркете «Сэйфвэй» и уничтожила несколько ящиков воображаемой еды. А что мне еще было делать? Иначе я стала бы вспышкой света. Это все из-за упаковки, вы же понимаете.
Должна сказать, что это лучшая больница из всех, в которых я бывала, тем более, что это все для моего же блага.
Доктор, учитесь понимать шутки. Когда я сказала, что в одиннадцать лет не пережила никакого стресса, кроме, пожалуй, того, что была изнасилована командой футболистов как раз в тот день, когда моего старшего брата в моих трусиках нашли повесившимся в гараже — это была первоапрельская шутка. Я думала, вы посмеетесь. Я и не представляла, что у вас внутри столько злобы. Думаете, я не понимаю, что вы не сможете мне помочь, если я не начну помогать себе сама? Очень даже понимаю. Иначе зачем бы я с вами шутила? Доктор, я ценю ваши старания, но мне не нужна помощь. Мне нужно время. Время, пространство и чтобы что-то изменилось — вот и все, что мне нужно, док.
Но теперь я чувствую себя виноватой. Ладно, я расскажу вам, что случилось, когда мне было одиннадцать, только быстренько, потому что рассказывать об этом я могу только в день Дурака, а времени уже почти полночь.
Двенадцать лет и один месяц назад мы с отцом отправились на маленькой алюминиевой лодке на озеро Полин. Мы попали в бурю — дело было в марте, в марте они часто случаются — и отец старался выгрести к берегу, когда нас ослепила вспышка света. Да, так и было: он греб, греб, греб, зло, яростно и вдруг все стало белым, и жар пробежал по позвоночнику. Ни звука я не услышала. Ни треска, ни шороха, ни гула, ни взрыва. Беззвучная, бесконечная, алебастровая вспышка — и ничего больше.
Когда я пришла в себя, уже почти стемнело. Отец лежал на дне лодки вниз лицом, скрюченный, левая рука свесилась за борт. Он был мертв. В школе нам показывали кино, как делать искусственное дыхание рот-в-рот, и я старалась, старалась изо всех сил, я дышала в него, пока не выбилась из сил. Я до сих пор чувствую вкус табака и лакрицы, чувствую запах обгоревших волос, вижу Мию на том месте, где сидела я — онемевшую, молчаливо наблюдающую. Видевшую, как я сдалась и прижала к груди его побелевшее лицо, там, в лодке, под дождем.
Теперь вы понимаете, почему я зову ее дочерью? Когда я целую ее на ночь — весь день пронянчив ветер, снова снеся пустое яйцо — я чувствую пепел на ее губах. А я целую ее каждый вечер. На это нужна немалая отвага, доктор. И немалая любовь. Я не сумасшедшая.
Меня зовут Дженнифер Рейн. Официантка. Машинистка. Будущая поэтесса. Секретарша. У меня есть воображаемая дочь Мия. Когда нам было по одиннадцать лет, Господь разорвался в моем сердце.
С первым апреля, доктор. Черт побери, с первым апреля.
2 апреля (12 часов ночи и 4 минуты)
Никаких больше шуток. Моя мать была дома, когда ей принесли лодку с отцом, мной и Мией. Почти месяц она кричала, и ее упрятали в комнату, где стены были обиты подушками, и под конец она перестала кричать и только просила. Она просила принести ей белья для стирки. И наконец у них хватило ума принести ей целую корзину чистого белья. И с тех пор мама двенадцать лет занималась тем, что разбирала белье. Она разбирала его по цветам, а потом снова сваливала в корзину и начинала сначала. И каждые пять минут она бросала работу, и оглядывалась с радостной улыбкой, и спрашивала: «Это ты, Филипп?» Всякий раз, когда я к ней приходила, повторялось одно и то же. Она улыбалась и говорила: «Прости, милая, ты не можешь быть моей дочерью, ты ведь еще не родилась».
Я умоляла ее представить меня, повторяла: «Мама, пожалуйста, вообрази, что я есть». Но она не могла.
В придорожном магазинчике недалеко от границы с Нью-Мексико Дэниел раздал целую коробку журналов «Божий Глас» и, поддавшись соблазну, купил темно-зеленую сумку с шаром для боулинга, а заодно соответствующие туфли и футболку. Футболка гармонировала по цвету с сумкой. На нагрудном кармане мелкими буквами было вышито «Герман».
Несколько часов спустя он остановился отдохнуть. Он свернул на грунтовую дорогу, переложил Алмаз из дифференциала в зеленую сумку и залез в кузов. Минут десять он вглядывался в центр Алмаза, но не видел горящей спирали. Тогда он исчез. Алмаз исчез вместе с ним. Он сразу же увидел пламя. Он освободил мозг и сфокусировался на этом пламени. Он почувствовал, что наполняется светом, сам превращается в свет, и этот свет поддерживал концентрацию. Воплотившись, Дэниел почувствовал прилив сил. Только положив Алмаз в сумку и выйдя из кузова, Дэниел заметил, что взошла луна. Он оставался невидимым около трех часов. «Никаких ограничений! — крикнул он луне. — Держись, детка, я иду!»
Вольта балансировал между трансом и сном. Он ощущал Дэниела, но не настолько, чтобы определить, где тот находится. Чтобы похитить Алмаз, Дэниел исчез вместе с ним — это было ясно. Сколько он пробыл в таком состоянии? Видимо, он представил, как исчезает вместе с Алмазом. Видимо, Алмаз оказался податлив. Или просто голоден. Вольта не мог даже представить, как Дэниел смотрит вглубь Алмаза. Он не мог разобрать, что слышит: зов Дэниела или эхо своих собственных страхов, в лучшем случае пробужденных Дэниелом, в худшем — Алмазом. Дэниел был силен. Безусловно силен. Но до Алмаза ему было далеко.
Мелвин Кейес, инспектор ЦРУ по юго-западному региону, был остер на язык и оценил бы чувство юмора приехавшего начальства, если бы не являлся сам его объектом. Впрочем, ярость того уже поулеглась, и теперь, в ограбленном тайнике, член правления перечислял допущенные Кейесом промахи не с возмущением, а скорее недоуменно:
— В вашем личном распоряжении были все силы безопасности всех разведслужб страны, вам был предоставлен неограниченный бюджет — и они, или он, или она, или, черт возьми, оно — прошу прощения, не могу подобрать слова просто пришли, взяли алмаз и ушли своей дорогой. Прошу прощения, мистер Кейес, но я никак не могу в это поверить!
Кейес, опустив глаза, ожидал, пока начальник выговорится:
— Сэр, я вас полностью понимаю, однако же примите во внимание: обойти четыре контрольных пункта, камеры, лазерную сетку, не коснуться чувствительного пола в тайнике, не повредить ни одного замка и вынести алмаз незамеченными — это выше человеческих сил! И я вынужден сделать вывод о том, что мы имеем дело с инопланетными существами, технологические возможности которых превосходят наши собственные. Также прошу вас вспомнить о том, что наши ученые никогда не видели ничего подобного этому алмазу. И геологи, и физики сходятся на том, что он вряд ли имеет земное происхождение. Полагаю, что это был некий объект для сбора информации, и они просто забрали его обратно.
— Они? — начальник скривил губы.
Повторять Кейесу не очень хотелось. Он взглянул на дверь тайника:
— Мы имеем дело не с человеческими существами, сэр.
— Я не верю в зеленых человечков. Не поверит и президент, — ледяным тоном проговорил начальник.
Кейес сдался:
— Хорошо, если мы имеем дело с людьми, — сказал он твердо, — их поймают. Над этим уже работают две сотни агентов, еще полсотни направляются сюда, и некоторое количество специалистов занимается законодательной стороной и допросом охранников.
— Великолепно! — воскликнул начальник с сарказмом такого размера, что с ним не совладал бы и бульдозер. — Агенты пока останутся под вашим сомнительным началом. Однако после унизительнейшей встречи с президентом и советом национальной безопасности во главе расследования решено поставить Дредно.
Кейес не поверил своим ушам:
— Поль-Поля Дредно? Сэр, Алмаз — это государственная тайна ограниченного доступа! Дредно — канадец, к тому же французский канадец, не говоря уж о том, что он псих, интриган, мошенник, отъявленный…
— По приказу президента, — холодно оборвал его начальник, — Дредно встанет во главе расследования. Если бы вы делали свою работу как положено, президенту и совету национальной безопасности не пришлось бы прибегать к своим людям.
— Прошу меня простить, сэр, но я считаю, что это самодовольный и некомпетентный негодяй, которому нельзя доверять.
— Ваши расчеты уже доказали свою несостоятельность, — ласково промурлыкал сам Дредно, появляясь в проеме двери.
Дредно был одет в стиле персонажа раннего Альфреда Нойеса: длинный пурпурный плащ, безукоризненно белая сорочка с кружевным воротничком-стойкой, замшевые брюки, полусапожки из испанской кожи и шелковые перчатки — также неправдоподобно белые — которые он выписывал дюжинами из Парижа. Ростом в пять футов — может, дюймом больше — слегка кривоногий, он напоминал не разбойника, сбежавшего из девятнадцатого века, а скорее щеголеватого жулика.
Начальник моментально подался назад и приветственно подал руку:
— Так вы Дредно. Рад встрече.
Дредно, игнорируя протянутую руку начальника, поклонился:
— Поль-Поль Дредно к вашим услугам, сэр. Как я понимаю, — он пристально взглянул на Кейеса, — ваша служба привела к досадной утрате государственной драгоценности.
— Алмаз был похищен между полуднем тридцать первого марта и часом ночи второго апреля. Как вам, вероятно, уже сообщили, он был украден из запертого тайника, причем пять невзаимосвязанных и довольно изощренных систем безопасности были обойдены и остались нетронутыми.
— Как загадочно, — жеманно улыбнулся Дредно. — К счастью, я только что вернулся из Нью-Йорка, закончив расследование террористического акта, запланированного на пасхальное Воскресенье — слава Богу, теперь он предотвращен — и смог быстро отреагировать на срочный вызов президента. Но прежде чем я приступлю к непосредственному рассмотрению, позвольте мне представить Роши Айго, моего ассистента, телохранителя и камердинера.
Это была досадная оплошность — ни начальник, ни Кейес не заметили Айго, стоящего за дверью в тайник. Услышав свое имя, Айго вошел. Айго состоял из четырехсот фунтов мышечной массы, из потертых рукавов высовывались огромные кулаки, шея походила на пень из красной древесины. Но глаза его производили еще большее впечатление, чем размеры. Это были дула двустволки, наведенные на собеседника из-под неандертальски покатого лба.
— Айго знает только свое имя и ряд команд, — пояснил Дредно, — но он невероятно чувствителен к любому проявлению неприязни или враждебности… Нет! — рявкнул он, когда начальник попытался протянуть Айго руку. — Я не позволяю ему рукопожатий. Он не рассчитывает своей силы. Может из бейсбола устроить фрисби.
— Вы сделали его сами или позаимствовали в Голливуде? — нервно хихикнул Кейес.
— Похоже, он весьма проницателен, — быстро заметил начальник.
Дредно усмехнулся:
— Вы же понимаете, что интеллект — понятие относительное, — он снова выразительно взглянул на Кейеса.
— Пожалуй, мы поговорим о недостатках вашего друга позже, а сейчас пора бы перейти к расследованию, которое, следует полагать, теперь в надежных руках.
Айго начал похлопывать себя по ягодицам.
— Нет! — приказал Дредно.
Айго тотчас перестал.
— Что это с ним? — удивился начальник.
— Я приучил Айго выражать свои мысли с помощью жестов. Он считает, что место мистера Кейеса в заднице. — Дредно улыбнулся начальнику. — Полагаю, именно об этом вы говорили до нашего прихода сюда?
Кейес сделал шаг к Дредно. Айго сделал шаг к Кейесу.
— Стоять! — приказал Дредно. Оба остановились. — Впрочем, довольно шуток, хотя они и позволяют сгладить серьезность ситуации. За работу, джентльмены! Моя работа — информация и дедукция. Так что для начала — немного информации. Помимо номинальной стоимости драгоценности, чем она так важна для нас?
— Признаться честно, — начал начальник, — мы не знаем. Ее доставили сюда для опытов. Это алмаз идеальной формы, но, насколько нам известно, он не поддается никакой обработке. Наши ученые не уверены в том, что он земного происхождения.
Возведя глаза туда, где могло бы быть небо, Дредно вопросил:
— Вероятно, вы предполагаете, что он доставлен из другой части мироздания?
— Именно так, — саркастически заметил Кейес. — Только нечеловеческое существо могло обойти все системы безопасности.
— Вы как всегда ошибаетесь, мистер Кейес, — спокойно сказал Дредно, по-прежнему глядя вверх, а затем указывая на потолок. — Нечеловеческому существу незачем было бы висеть на потолке на умывальной присоске.
— Бред, — отрезал Кейес.
Дредно не обратил на него внимания:
— Теперь меня интересуют только два вопроса. Первый, естественно, о том, как вор пробрался в тайник, не задев сигнализацию.
— Мы ждем, — оборвал его Кейес.
Дредно по-прежнему игнорировал его:
— Второй вопрос философский, — он помахал рукой в направлении стены, обшитой золотыми пластинами. — Кто еще, оказавшись в тайнике, полном золота, способен взглянуть за его пределы?
— О да, — подхватил Кейес с издевательским дружелюбием, — это, безусловно, интересная мысль, но нас больше интересует, кто вор?
— Это я уже выяснил, — спокойно сказал Дредно.
— Господи, скажите же нам! — воскликнул начальник.
— Он водит нас вокруг пальца, — сказал Кейес.
— Вора зовут, — Дредно сделал эффектную паузу, — Исаак Хэйром. Он ехал и, вероятно, продолжает ехать на грузовике с прицепом, представляясь путешествующим проповедником и издателем религиозных трактатов. Однако он, очевидно, связан с неким древним магическим культом.
— И это все вы узнали только что? — хохотнул Кейес.
— Отдайте указание, — приказал Кейесу директор.
— Сэр, вы шутите?
— Сейчас же.
Кейес повернулся к Дредно.
— Вы посмотрели на какой-то кружок на потолке и не просто определили, что это след от умывальной присоски, но и вывели из этого личность и занятия вора?
— Я же гений, — отпарировал Дредно. — А сейчас мой дар должен отдохнуть. Если вы найдете похитителя, прошу немедленно сообщить мне в Туркуаз Хилтон в Альбукерке — это единственный приличный отель в округе. И будьте добры, пришлите мне подробный отчет о системах безопасности, а также чертежи тайника. Продолжим позже. Удачи вам, господа. — Он повернулся на пятках и вышел, забрав Айго.
— Мы что же, действительно начинаем охоту на этот идиотский грузовик Исаака Хэйрома? Бросим все силы на плод тщеславной фантазии Дредно?
— Да, черт возьми! — взорвался начальник. — Отдайте указание! Я не собираюсь спорить с приказом президента. А если вам что-то не нравится, мистер Кейес, — вы прохлопали алмаз, вы и разбирайтесь.
Кейес сделал три звонка. Первым делом он запросил тайную сводку информации об Исааке Хэйроме. Потом он позвонил своему помощнику и потребовал все имеющиеся данные по Полю-Полю Дредно, попросив также передать Дредно все чертежи систем безопасности и сообщить ему, что через день прибудет представитель Сибрук. Третий звонок был в Калифорнию, Гарри Дебритто.
— Да? — тот взял трубку.
— Кейес. Есть работа. Лично для меня.
— Интересно.
— Нужно произвести допрос. Либо некто знает больше, чем говорит, либо я полный идиот.
— Не интересуюсь.
— Четверть миллиона, возможна добавка — скажем, в десять миллионов — если во время допроса обнаружатся сведения о некотором объекте.
— Что за объект?
— Не обсуждается, пока вы не дали согласия.
— Двадцать пять кусков за допрос? Очевидно, жертва опасна, хорошо защищена и будет сопротивляться.
— Встретимся в восемь вечера в Альбукерке. В «Мама-кафе».
— Перед входом, с краю, как обычно. Счет в банке «Кеймен». Номер вы знаете.
Кейес хихикнул:
— Уважаю людей, которые оставляют кое-что на черный день.
— Я не оставляю ничего. И никого, — сказал Дебритто и повесил трубку.
В пустыне начинался рассвет. Телефонная будка была покрыта инеем. Пока Дэниел набирал номер, стекло запотело от его дыхания.
Вольта снял трубку после третьего звонка:
— Ремонт мебели.
— Здравствуйте, — сказал Дэниел, стуча зубами.
Вольта молчал.
— Я его достал, — сказал Дэниел.
— Да, мы об этом слышали, — негромко ответил Вольта. — Молодец.
— Но есть сложности.
— Ты знал, что они будут. Сложности есть всегда.
— Они есть до сих пор, — голос Дэниела стал жестким.
— Да, я знаю. Знаю о том, что они есть, но еще не знаю, каковы.
Мягко. Терпеливо.
— Как мне это удалось? — выпалил Дэниел. — Вам ведь известно.
— Вне всякого сомнения, ты вообразил его.
— Вне сомнения? Вне всякого? А у меня есть кое-какие сомнения. Вам они понравятся.
Вольта выжидал.
— Скорее это он меня вообразил.
— Приходи ко мне. Возможно, я смог бы помочь тебе разобраться.
— Нет, — Дэниел вздрогнул. — Вы даже не поняли, о чем я. Вам не надо видеть его. Надо только мне. Теперь это мой долг. Я заглянул в него и теперь должен продолжать. Он хочет этого.
— Я никогда не считал Алмаз своим долгом. Я считал его своим должным, тем, что мне причитается. У нас обоих есть право на него. Я только прошу, чтобы ты уважал и мое.
— Этим я и занимаюсь, вы разве не понимаете?
— Нет.
— Вам пришлось исчезнуть вместе с ним, чтобы заглянуть в него, чтобы увидеть то, что хотите увидеть, чтобы понять, хотите ли вы это видеть вообще.
— Я уважаю твое суждение, Дэниел, и благодарен тебе за него, но мне хотелось бы принять решение самостоятельно.
Дэниел рисовал круги на запотевшем стекле.
— Приезжай, — мягко сказал Вольта. — Не спеши. Они только заметили пропажу. Насколько нам известно, ты чист. Если это слишком сложно, я могу приехать к тебе сам. Скажи, где и когда.
— Не знаю. Мне холодно. Я позвоню позже, — Дэниел повесил трубку.
Вольта осторожно опустил трубку на рычаг. Он закрыл глаза и задержал дыхание, а затем произнес:
— Ты потерял его.
ЛЕЧЕБНЫЙ ДНЕВНИК ДЖЕННИФЕР РЕЙН
2 апреля (вечер)
Меня зовут Дженнифер Рейн, Малинче Кортес Рейнбоу, Сандра Ди, Эмили Экс, Дезире Нотт. Сколько лет прошло, а мы все такие же сумасшедшие, а, девчонки?
Нынче днем доктор Путни здорово на меня рассердился. Что ж, неудивительно. У мужчин на меня только две реакции: или смыться, или биться — до победного. Я рассказала ему, что после смерти отца у меня остался шрам от удара молнией, у самого основания позвоночника, и как раз в форме молнии. Я объяснила, что не умерла, потому что сидела, прислонившись спиной к лодке: молния пронзила мой мозг и позвоночник, а потом ушла в металл. Я хочу сказать, молния не виновата. Она просто стремилась на дно озера. Ей хотелось домой.
Доктор Путни сам виноват, он все сделал не так. Он сказал: «Дженнифер, у тебя нет шрама».
Тогда я встала, повернулась и стянула через голову свою серую комбинацию. Под ней ничего не было. Я люблю чувствовать свое тело. Нагота — сильное мое оружие. Я не про те штучки, когда начинают медленно кружиться, и поднимают руки, и извиваются, и наконец сбрасывают одежду на пол. Сексуальность это что-то другое. Но я умею быть обнаженной так, что вы даже не увидите моего тела.
Доктор Путни едва не проглотил карандаш, который всегда жует, а потом прохрипел: «Дженнифер, оденься».
Я сказала: «Посмотрите на мой шрам». Я дотронулась правой рукой до позвоночника, чтобы он понял, куда смотреть.
Доктор начал нервничать. «Там нет шрама», — сказал он медленно, подчеркивая каждое слово, как говорят обычно с маленькими детьми. Я даже с Мией так не говорю.
Я была так обнажена, что чувствовала, как горит шрам. В конце концов он обошел столик, подобрал комбинацию и вручил ее мне. Он посмотрел прямо мне в глаза — такой отваги я от него и не ожидала — и сказал очень мягко: «Дженнифер, там нет шрама. А теперь оденься, будь добра».
В этом «будь добра» я уловила то, в чем убедилась, опустив взгляд: доктор был возбужден, и весьма серьезно.
«Доктор, я же сняла платье, — сказала я. — А вы снимите брюки. Давайте поиграем».
Просто не удержалась — припугнула его, напомнила, что он доктор. Компрометирующий момент с пациентом женского пола.
— Нет, — отрезал он. — Сеанс окончен.
И вышел. И не просто закрыл дверь на защелку — обернулся у двери и сказал:
— Советую тебе написать о своих отношениях с мужчинами.
Зависит от мужчины, доктор. И от меня.
Даже не открывая глаз, Вольта определил, что звонят по внутренней линии. Улыбчивый Джек или Эллисон. Он нехотя взял трубку:
— Ремонт мебели.
— Рад, что ты плюнул на это дело и вздремнул, — это был Джек.
— Я не плюнул. Он позвонил.
Джек замолчал.
— Ну?
— Не знаю. Он не знает и сам. Кажется, Алмаз побеждает его. Он сказал, что перезвонит.
— Где он?
— Не сказал. Похоже, звонил из автомата, видимо, он где-то на дороге.
Джек снова помолчал.
— Раз ты не позвонил, значит, мы позволяем ему думать, что он свободен. Или действительно предоставляем ему свободу.
— Думаю, сейчас это справедливо. К тому же выбора у нас немного.
Джек вздохнул. Он терпеть не мог приносить дурные новости:
— У нас есть выбор. Они напали на след и знают все, кроме марки и номера машины.
Вольта выпрямился в кресле:
— Каким образом?
— Ты, похоже, не веришь.
— Я верю во все происходящее.
— Сам президент — хотя по слухам, это посоветовал астролог его жены — настоял на том, чтобы за дело взялся один ненормальный, Дредно. По сведениям авторитетного источника, он нашел на потолке след от присоски и дедуктивным методом вывел все остальное.
— Выдающиеся способности.
— Еще бы, — согласился Джек. — Хотя мы о нем почти ничего не знаем — кроме того, что он одевается в духе девятнадцатого века, обладает несомненным чутьем и знает свое дело. Тебе бы понравился.
Вольта задумался.
— Невероятные способности. Немедленно смените код. Проклятие, я должен был сменить его месяц назад. Хотя на старой частоте продолжайте общаться.
— Ха, раз уж нас засекли, стоит поразвешивать им лапшу на уши?
— И по-моему, нужен посредник между нами и Дэниелом. Он не сказал этого прямо, но, похоже, мне он не доверяет.
— Бешеный Билл.
— Было бы прекрасно — если бы мы хоть что-то слышали о нем в последние пять месяцев.
— Ну, хочешь, я буду. Или Долли.
— Спасибо, Джек, но ты нужен нам для Дредно, а Долли для Шеймуса, хоть он, кажется, и прекратил общаться. Давай рискнем. Как насчет Шармэн? Кажется, когда-то она произвела на него сильное впечатление.
— Я думал, нужен посредник, а не условный раздражитель.
— Посредники бывают разные. Если подходящего решения все равно нет, почему не попробовать от противного?
— Ладно, убедил, — согласился Джек, чувствуя, что Вольта на грани.
— Я слишком стар для всего этого. И, кажется, доволен.
— Как я тебя понимаю. Пойдем в отставку вместе?
— Не вопрос, если от нас что-нибудь уцелеет после всей этой истории. А пока я подожду звонка, а вы займитесь канадцем-криптографом, Жан пусть будет в любую минуту готов к заданию, Эллисона можно отпустить отдохнуть. Я полагаю, что код был взломан, но возможно, мы и сами где-то себя выдали. Проследите все свои шаги на всякий случай. Пусть этим займется Эшли Беннингтон. Да, и Лайл.
— Что-то еще?
— Ничего не приходит в голову. А тебе?
— По поводу дел — ничего, а вот вопрос есть.
Вольта знал, что он спросит.
— Ну же, не стесняйся.
— Дэниел рассказал, как ему это удалось?
— Я осведомился. Ответ цитирую дословно: «При помощи воображения».
— Нет, я определенно уйду в отставку вместе с тобой. Уедем куда-нибудь на озеро, будем ловить форель, а ты раскроешь мне все магические секреты.
— Все, что знаю сам.
— Ох-хо-хо. И после этого мне останется только прибегнуть к воображению?
— А об этом я спрошу у Дэниела, когда он позвонит.
Роши Айго — по-настоящему Роджер Кингман — ел пиццу: не простую, а Навахо Джумбо, ту, которой славился отель: с салями, перцем, анчоусами, колбасой, тонко нарезанным чесноком и полуфунтом голубого сыра. Роши Айго наслаждался пиццей. Дредно, по другую сторону стола, не наслаждался. Он просматривал схемы безопасности:
— Право же, Роджер, глаза слезятся.
— Простите, сэр, — промычал Айго, отодвигаясь к кушетке.
Дредно отхлебнул кларета. Он уже понял, как Исаак Хэйром обошел охрану. Очевидно, был применен нервно-паралитический газ, вызвавший полную амнезию и паралич. Он не знал, как похититель преодолел сигнализацию, но специалисты по электронике уверили Дредно, что непроходимых систем не бывает. Оставался только тайник, а для этого нужны были дополнительные сведения. Кейес обещал, что конструктор из Сибрук приедет в полночь. Было уже девять минут первого. Если выяснится, что контрольные устройства не сработали, он окажется в тупике, и придется поискать достойное объяснение тому, отчего он вдруг утратил способность к дедукции. Такая перспектива не радовала. В раздражении Дредно открыл табакерку из слоновой кости с золотой инкрустацией и взял щепотку. Телефон зазвонил как раз в тот момент, как он чихнул в шелковый платочек. После второго звонка он снял трубку:
— Поль-Поль Дредно.
Звонил портье. Пришел человек из Сибрук.
— Неужели, — заметил Дредно. — Пусть поднимется.
— Парень из тайника? — поинтересовался Айго, облизав остатки соуса с пальцев.
— Сейчас будет. Да, Роджер — в данном случае переигрывать нет нужды.
— Жуть как скучно прикидываться глухонемым.
— Понимаю. Однако постарайся.
На стук в дверь Айго вскинул голову:
— Заняться?
— Нет. Пугать не надо. Посиди и послушай.
— Поль-Поль Дредно? — Гарри Дебритто изобразил улыбку и поморгал под толстыми очками в роговой оправе.
— Именно так, — поклонился Дредно. — А вы, очевидно, долгожданный мистер Сахлин.
— Да, сэр. Из Сибрук, — словно в доказательство своих слов он помахал черным кейсом.
Дредно представил Айго, предложил чего-нибудь освежающего, после чего сел за стол:
— Вы, полагаю, осмотрели тайник? — начал Дредно.
— Да, сэр, несколько часов назад, — Дебритто, не присаживаясь, поставил кейс на стол и набрал комбинацию.
— Есть предположения?
— Я сделал кое-какие пометки и несколько снимков, но есть смысл соотнести их с чертежами, которые вы запрашивали.
— Безусловно. Извиняюсь за нетерпение, однако президент полагает, что дело срочное.
Дебритто откинул крышку кейса, вынул тонкую папку и вручил ее Дредно, объяснив:
— Здесь только чертежи, а здесь, — он кивнул на кейс, — все, что касается сигнализации.
Дредно открыл папку. Прежде чем он успел отреагировать на девственно чистые листы, Дебритто резким ударом по шее лишил его сознания.
Айго все еще валялся на кушетке в тот момент, когда пуля из бесшумного «питона-357» пробила ему череп. Он неуверенно покачнулся, словно раздумывая, не привстать ли, потом упал обратно на кушетку — вторая пуля попала в грудь. Он все еще пытался встать, когда Дебритто одним прыжком пересек комнату и прикончил его.
Когда Дредно спустя десять минут открыл глаза, первое, что он увидел, был черный кейс. К откинутой крышке аккуратно крепился ряд инструментов: скальпели, ножницы для металла, щипцы и длинные акупунктурные иглы из нержавеющей стали. Сверху, среди пузырьков и шприцев, стоял маленький измерительный прибор с тянущимся от него проводом. С трудом переведя глаза, он обнаружил, что провод заканчивается электродом, примотанным изолентой к внутренней поверхности его бедра. Он понял, что сидит на стуле нагишом, со связанными руками и ногами. «Роджер», — простонал он.
— Роджера больше нет, — прошептал ему на ухо Дебритто. — Еще один звук — и будет больно. Мы с тобой профессионалы, так? Я уважаю твои таланты и сообщу прямо: ты проиграл. Ты привязан к полиграфу. Я буду задавать тебе вопросы, на которые надо отвечать правду. Если станешь молчать или врать, лишишься части тела: глаза, скажем, или яичка, или пальца. Поверь, я знаю, что делаю. От некоторых я за тридцать часов оставлял только голову и туловище — и имей в виду, все это время они были живы. Если ты и после этого ничего не скажешь, не поможет: в таком случае я применю пентотал — знаешь, как еще его называют? Сыворотка правды. Хотя мне не хочется прибегать к инъекции: в таком случае информация может оказаться… хм… слегка искаженной. Если мне придется для получения информации использовать пентотал, я поступлю с тобой соответствующим образом. Кроме того, если ты хоть раз заговоришь громче, чем предполагает уровень дружеской беседы — что все равно бесполезно, учитывая акустику Хилтона — я отрежу тебе язык и дальше нам придется ограничиться кивками. Будь добр, яви свою легендарную прозорливость. Ты ведь понимаешь, что это вопрос не только правды и лжи, но и жизни и смерти.
Дредно кивнул.
— Первый вопрос — кто украл алмаз?
Дредно нервно куснул губу.
— Вероятно, он не слышит, — задумчиво сказал Дебритто, — надо бы проверить барабанные перепонки.
Он прошел мимо Дредно и вынул из кейса длинную серебряную иглу.
— Вы все равно меня убьете, — проблеял Дредно.
— Вы не слушаете, сэр? Я сказал, что я профессионал. Профессионал убивает только в силу необходимости. В данном случае необходимости нет. Все, что мне нужно, — это информация, касающаяся алмаза. Для этого меня и наняли.
Дредно покачал головой.
— Ну конечно, — прошипел Дебритто, — кто поверил бы мне в такой ситуации? Но посмотри на полиграф.
Дебритто отодвинул кейс, чтобы было лучше видно.
— Гениальная машина. Видишь стрелку? Красная зона означает ложь. Тебя зовут Поль-Поль Дредно?
Дредно облизал губы:
— Да.
Стрелка не двинулась.
— Тебе приходилось убить человека?
— Да.
Стрелка подпрыгнула до красной зоны. Дебритто хихикнул:
— Я так и думал. Следующий вопрос: ты гомосексуалист?
— Нет.
Стрелка закачалась возле красной зоны.
— Интересно. Похоже, сильная склонность к бисексуальности. — Дебритто навел иглу на пах Дредно, точно указывая, где кроется компрометирующая причина. — Я перефразирую вопрос: тебе приходилось заниматься сексом с мужчинами?
— Нет.
Стрелка прыгнула в красную зону.
— Ха-ха! Сколько раз?
— Два. В молодости.
Машина подтвердила это.
— Я спросил бы про женщин, но в мои планы не входит тебя унижать, я просто хотел, чтобы ты убедился: машина не даст соврать. Так вот, что касается меня.
Дебритто положил иглу на стол, ловко отлепил электрод от бедра Дредно и приклеил на собственное запястье:
— Запястье вообще-то чувствительнее, чем бедро, но поскольку руки у тебя связаны, выбора нет. А теперь смотри на стрелку.
Он сделал паузу, потом начал официальным тоном:
— Если ты скажешь правду, я тебя не убью и никоим образом не причиню вреда. Если не скажешь, я замучаю тебя до смерти.
Игла не двинулась.
— Видишь? Правда.
Дебритто вернул электрод на бедро Дредно, взял со стола иглу и попробовал ее остроту на собственном пальце:
— Повторяю вопрос: ты знаешь, кто украл алмаз?
— Да.
— Очень хорошо. Правда — это всегда хорошо, не так ли? Кто его украл?
— Похитителя зовут Исаак Хэйром.
Стрелка подошла к красной зоне.
— Это только часть правды. Мне нужна правда целиком.
— Я думаю, что это вымышленное имя, подставное лицо.
— Продолжай.
— Это только догадка.
— Ничего.
— Настоящее имя похитителя — Дэниел Пирс.
— Машина не оспаривает эту догадку, похоже, она правдоподобна. На основании чего ты ее сделал?
На шее Дредно выступил пот.
— Я взломал код, невероятно сложный код радиопередач. У меня ушло на это почти восемь месяцев. Криптография — полезное умение для детектива. Я плачу радиолюбителям со всего мира за передачу закодированных сигналов, которые они слышат. Большинство кодов — пустяк, их можно разгадать с одного взгляда. Этот был интересным — так называемый скользящий шифр. Мне пришлось собрать немалую выборку, прежде чем я смог фиксировать любой подсчет частот; на принцип действия ушло гораздо меньше времени. После этого оставались только кодовые комбинации.
— Отлично. Восхищен, как профессионал профессионалом. Что за комбинации?
— Полный набор в моем чемодане в спальне.
— Превосходно. На кого работает Исаак-Дэниел?
— Не знаю. Это догадка. Основана на стиле и странных упоминаниях. Думаю, это маги или алхимики. Организация.
— Тайное общество?
— Возможно.
— Взгляды, политическая принадлежность?
— Возможно, анархисты.
— Об этом обществе ходят слухи.
— Судя по сложности кода, они крайне осторожны.
— Посмотрим. Дэниел Пирс — откуда это имя?
— Раньше в передачах упоминался «Малыш Дэнни», потом он сменился «Хэйромом». Однажды ночью я забавы ради начал по-разному переворачивать «Хэйром» — все в тех же кодовых комбинациях — и получил «ДэПирс». Помня упоминание о «Малыше Дэнни», логично было предположить, что «Дэ» означает «Дэниел». Я стал искать Дэниела Пирса и Исаака Хэйрома по своей собственной информационной сети, связанной как с Интерполом, так и с местным управлением по делам гражданского персонала, — и вуаля! Дэниел Пирс, и никакого Исаака Хэйрома. Во всяком случае, поначалу. Потом имя Хэйрома начало высвечиваться в связи с управлением автомобильным транспортом и банковскими счетами. Стало ясно, что это подставное лицо.
— И кто такой этот Дэниел Пирс?
— Досье в чемодане, там же, где кодовые комбинации и частотные графики. То немногое, что мне известно, вызывает интерес. Когда ему было четырнадцать, его мать, Эннели Пирс, была убита, а Дэниел сильно пострадал при взрыве. Однако у него тут же появились дорогие адвокаты и сомнительные родственники, под опеку которых он был передан. С этого момента…
— Стоп! — оборвал Дебритто. — Здесь ты точно не врешь. Я начал въезжать в ситуацию. Это я убил его мать.
— В моих донесениях говорится о неисправной бомбе, — нервно произнес Дредно. — Проверьте их.
Дебритто не обратил на него внимания:
— Это был срочный вызов. Убивать приказа не было; надо было ее остановить. Помешать. Эти идиоты такие деликатные. Они даже в полицию не сообщили. И, ясное дело, не сказали, почему. Бомба на аллее в Ливермор? Она явно служила прикрытием. Какой дурак станет болтать про ядерное оружие? Они это даже собственным агентам не доверили. Мне позвонили, я едва успел приехать и все подготовить. Все успел. Залез на крышу пакгауза, оттуда отлично была видна она с бомбой в руках. Когда я вынул пистолет, она заметила движение. Пустилась бежать и что-то кричала. Я метил в ноги, но как раз когда выстрелил, она поскользнулась на мокром асфальте. Пуля попала в бомбу. Я тогда оглох на правое ухо процентов на семьдесят.
— Ясно, — подавленно произнес Дредно. — ЦРУ. Меня заказал Кейес или кто-то с самого верху?
— Да бросьте, мистер Дредно. Никто мне не указ.
Дредно кивнул.
— Мне это нравится. Так вот, — продолжал Дебритто, — когда они со мной расплачивались, они сказали, что парень в коме и едва ли выживет. Что-то в этом есть. Теперь у меня есть шанс довести задание до конца. Да, так где сейчас наш Пирс-Хэйром?
— Не знаю.
— Какие у него планы? Есть предположения?
— Нет.
— Ты знаешь, где алмаз?
— Нет.
— Правда начинает мне надоедать. Уж если у тебя были все коды, ты должен хотя бы иметь представление о том, как был украден алмаз.
— Некоторое. Помимо кода они пользуются и особым сленгом. Мне удалось узнать, что он собирался вывести из строя охрану новейшим нервно-паралитическим газом и взорвать тайник, после чего его должен был забрать вертолет. В этой части плана — хотя даты и имена мне пока неизвестны — у меня нет сомнений.
— Но он не воспользовался ни газом, ни взрывчаткой, так? И как ему это удалось?
— Не знаю.
— Но ты знал, что это должно случиться. Ай-яй-яй, мистер Дредно. Следовало предупредить нас. Хотя, конечно, занимательнее поиграть в Шерлока Холмса с его дедуктивным методом да еще получить за это небольшую — а еще лучше большую — денежку, а?
Дредно не ответил.
Дебритто засмеялся:
— А ведь мы с тобой похожи. Тебе тоже нужны были эти десять миллионов. Иначе ты назвал бы ЦРУ его настоящее имя — имя Исаака Хэйрома он наверняка успел сменить уже не один раз. Подозреваю, что ты ждешь новой передачи, чтобы дешифровать ее и вместе со своим дружком-громилой перехватить алмаз. А ты и впрямь силен в дедукции. Если они предложили десять лимонов, кому, как не нам, профессионалам, знать, что дадут двадцать? Ты ведь так думал?
— Да.
— Еще у кого-то есть эта информация?
— Нет.
— Ты утаил что-то важное или имеющее отношение к делу?
— Нет, — простонал Дредно. — Это все, что было ценного.
— Благодарю вас, сэр. Вы мудры и ни разу не соврали. Избавили себя от ненужных страданий. Позвольте мне забрать инструменты и ваш чемодан, мне пора.
— Да, конечно, — умоляюще прошептал Дредно. — Все важное там.
— Мне придется заткнуть вам рот: бесшумный уход — удел мудрых.
Дебритто заткнул Дредно рот резиновым мячиком для гандбола, для надежности замотав сверху клейкой лентой. Дредно начал быстро дышать носом. Дебритто аккуратно отсоединил электрод и положил его в кейс. В спальне Дебритто тщательно исследовал содержимое чемодана.
Довольный, он вернулся в гостиную и остановился перед Дредно.
— Боже, я прямо слышу удары сердца. Расслабьтесь.
Он положил руку на голову Дредно и перешел на шепот:
— Хотите знать, как мне это удалось? Помните булавку, которую я положил на стол перед тем, как присоединить электрод к запястью? Она касалась датчика. Булавка была намагничена. Она перехватывала импульс, и он не успевал дойти до прибора, так что я мог лгать сколько угодно. Эх вы, а еще детектив.
Дредно замотал головой. Дебритто взял его за шею большим пальцем и мизинцем. Дредно с силой выдохнул. Свободной рукой Дебритто вытряхнул из рукава длинную иглу с деревянной ручкой. Он нагнул голову Дредно вперед и воткнул иглу в основание черепа. Дредно застыл на секунду, точно током ударенный, дернулся под веревками и затих.
Дебритто обнадеживающе потрепал его по голове:
— Потребуется некоторое время. Чем медлительнее мозг, тем медленнее наступает кровоизлияние.
Он подобрал свой кейс и чемодан Дредно и пошел к двери. На пороге он остановился и крикнул в комнату:
— Спокойной ночи. Надеюсь, я был вам полезен.
Дебритто повернул направо и вышел на лестницу. Старик с наушником в одном ухе неторопливо возил по верхним ступенькам маленький пылесос. Увидев, что Дебритто хочет пройти, он заскочил на балюстраду и пробормотал:
— Простите, сэр. Не сразу вас заметил.
Дебритто усмехнулся и кивнул на транзистор:
— И кто победил?
Старик, кажется, смутился и вынул из уха наушник:
— Никто, сэр. В такое время игр уже не передают. Слушаю музыку, чтобы работалось повеселей. Лестница-то вся на мне. Сначала пропылесось сверху донизу, потом отполируй перила снизу доверху. Кстати сказать, здесь есть лифт, — он указал на площадку.
— Мне хотелось пройтись, — Дебритто снова усмехнулся. — Поднимает настроение. Да, держу пари, это опера, — он снова указал на наушник. — Меня не проведешь! Опера, так?
— Нет, сэр, — старик протянул Дебритто наушник. — Опера — это не для меня. Существует только два вида музыки: кантри и вестерн.
Дебритто услышал звуки «Вэйлон и Вилли»: «Мама, не пускай меня в ковбои…» и оскалился еще шире:
— Повезло.
Он покачал головой и пустился вниз по лестнице.
Улыбчивый Джек сунул наушник обратно в ухо и вернулся к пылесосу. Через три минуты он рванулся к двери Дредно. Услышав задыхающийся хрип, он быстро вынул из кармана ключ.
Дебритто позвонил Кейесу из телефонного автомата. Кейес сразу же снял трубку.
— Мелвин, до тебя уже дошло?
— Что?
— Он обвел вас вокруг пальца. Этот Хэйром — персонаж из бредней чокнутой прорицательницы, вот и вся дедукция. У него просто с головой не все в порядке. Но это дело я поправил. И дружку его поднял ай-кью до нуля.
— И ничего?
— Бумаги я забрал. Если что-то понравится, я позвоню.
— Ты позвонишь? Кажется, это я плачу за них.
— Ну, без разницы. Я просто подумал, что мне было бы легче разобраться, раз уж я его допрашивал. Ладно, завезу их, как договаривались.
— Сегодня вечером. Может, он и псих, но кое-что накопал.
— У него свои осведомители, как и у всех нас.
— Он понял, что это я тебя подослал?
— Еще бы. Но я бы в любом случае его убрал. Странный тип.
— Все чисто? Тебя никто не видел?
— Один старикан чистил лестницу. Он был в наушниках. Мы с ним даже поболтали. Никогда не узнает, что музыка спасла ему жизнь.
— Я думал, ты никого не оставляешь в живых.
— Я поразвлекался с Дредно, у меня было хорошее настроение.
Вольта попросил Улыбчивого Джека прилететь в Эль-Пасо для личной беседы и сам заказал для него самолет. На Вольту это было непохоже. В личной беседе Джек вряд ли мог сообщить больше, чем по телефону. Джек подозревал, что Вольта сомневается в принятом решении. Для Джека, работавшего с Вольтой уже двадцать лет, это свидетельствовало о верности решения — поскольку требуется немалая мудрость, чтобы понять, как чувства повлияли на разум, и немалое мужество, чтобы признать это.
За коньяком Улыбчивый Джек рассказал о том, что он услышал из-за двери Дредно во время допроса, и о том, как столкнулся с убийцей на лестнице. Вольта слушал не перебивая, а после упоминания о том, что Дредно был еще жив, когда его погрузили в машину скорой помощи, заметил:
— Он умер по дороге в больницу.
Джек равнодушно кивнул:
— Неудивительно.
Вольта подлил обоим еще коньяка и поднял бокал:
— Мы работаем вместе целую вечность, Джек, и ты не перестаешь удивлять меня здравостью мышления и ясностью суждений.
— Черт возьми, это большая похвала, чем я заслуживаю — учитывая то, что она исходит из твоих уст.
Джек тоже поднял бокал:
— Но я пью за здравость мышления — кто бы ее ни выказывал.
— И повторяю — не пойми мою серьезность ошибочно — что собираюсь уйти в отставку, как только эта история с Алмазом разрешится, — Вольта криво усмехнулся. — Если только она вообще разрешится.
— Ты ведь не боишься трудностей. Сам говорил, что они тебя вдохновляют.
— Я был юн и глуп.
— Это было три года назад. Помнишь, в Монреале?
— Значит, я был юн и глуп еще три года назад.
Джек собрался было возразить, но Вольта махнул рукой:
— Дай мне договорить, не то мы совсем отвлечемся от темы. Если позволишь, я рекомендовал бы тебя на свой пост в Звезде.
— Нет уж. Ценю оказанную мне честь, но от должности отказываюсь.
Вольта вздохнул:
— Дэниел не принес мне Алмаз, Шармэн отказалась играть роль посредника, ты отказываешься от того, что несомненно заслужил — да тут поневоле захандришь.
— Шармэн отказалась?
— Наотрез. Сказала, что это бесполезно. Цитирую: «Вольта, тут дело не в твоих отношениях с Дэниелом, а в его отношениях с самим собой». Кстати, она права.
— Ну, вот тебе отличный кандидат на место в Звезде, когда мы оба уйдем в отставку.
— Ясность мысли Шармэн вне сомнения — лишь жалости недостает.
— Ты злишься, потому что она сказала тебе то, что ты и сам знал.
— Именно так. Я же сказал: ей не хватает жалости.
Джек покачал головой и улыбнулся.
— К вопросу о жалости, — продолжал Вольта. — Ты готов был убить этого агента ЦРУ, когда столкнулся с ним на лестнице?
— Нет, но если бы он заинтересовался транзистором, мне пришлось бы защищаться. Я немолод, а он, без сомнения, знает свое дело. Если бы он убил меня, мы потеряли бы информацию, ради которой я рисковал собственной башкой: что код взломан, что они знают настоящее имя Дэниела, что этот парень — убийца Эннели. Да, и к тому же убийца сказал Дредно, что ему — то есть ЦРУ — было известно о том, что Эннели подбросит бомбу. Надо выяснить, кто подставил Эннели, и потому Дебритто нам еще понадобится. Эннели мне нравилась. Это я привел ее в Альянс. Я понимаю, что похищение не имело к нам никакого отношения, не было нами запланировано и вообще шло вразрез с нашими правилами, но кто-то предал ее, и я хочу знать, кто именно.
— Думаю, он и сам не знает, — откликнулся Вольта. — Он всего лишь наемный убийца, и судя по тому, что ты рассказал, даже не спрашивает, почему его наняли. Похоже, это тот самый Неуловимый Дебритто, о котором ходили слухи. Манера похожа, к тому же он как раз работал в прибрежном регионе. Он ведь сказал, что ему надо было только помешать Эннели? И тем не менее, когда она пустилась бежать — что уже означало, что бомба отменяется, равно как и похищение, — он выстрелил в нее, зная, что в машине находится ее сын. Он должен понести наказание.
— Ну вот, — кивнул Джек, — теперь я понимаю, почему ты хотел меня видеть. У тебя проблема личного характера.
— Я бы сказал так: потому что я ценю твой совет. К тому же по причине моего горячего желания увидеть Алмаз ты рисковал жизнью. Ты ведь знаешь — когда Совет Звезды совещался по поводу Алмаза, я был за то, чтобы любыми средствами похитить его у правительства и вернуть в родную стихию. Я считал, что оставлять его в руках правительства — святотатство. Это тоже отчасти было причиной. Однако Дэниел ухитрился унести его, так что задачу можно было бы считать выполненной. Я никогда не упоминал в Звезде о том, что Алмаз нужен мне лично. Но Дэниелу я об этом говорил. Он знал и понимал, что после всех усилий, затраченных на его обучение и техническую подготовку похищения, Алмаз принадлежит нам обоим. Понимаешь…
— Стоп, — Джек поднял руку. — Понимаю. Ты хочешь знать, насколько достойно продать Дэниелу убийцу его матери. В обмен на Алмаз.
— Именно так. Но я бы сказал по-другому: не «насколько достойно», но «насколько справедливо»? Это справедливо?
— Да, — без колебаний сказал Джек. — Более того, если Алмаз помутил ему разум, это как-то вернет его на землю.
— Месть — не лучшее занятие, — проговорил Вольта с грустью и отвращением.
— Я бы назвал это воздаянием, — Джек пожал плечами.
— В данном случае это одно и то же.
— Может, хотя бы так нам удастся с ним встретиться.
— Будем надеяться.
— Давай надеяться вместе. А если он все-таки вместе с Алмазом пустится в бега?
— Тогда уже ничего не поделаешь.
— Я хочу сказать — что тогда делать с Дебритто?
— Отправим к нему Ворона. Говоришь, воздаяние? Вот и займись этим.
— Эй, это нечестно. Ты говорил про наказание.
— Вот именно.
Но у Джека уже возникла новая мысль:
— Вольта, я придумал. Если Дэниел не захочет отомстить за свою мать, предложим это Шеймусу. Он с ума сошел от горя, все думает, что это вы с Дэниелом как-то ее подставили. Может, месть вернет его к жизни. Кто знает?
— Нет. Шеймус неспособен к принятию здравых решений, ни моральных, ни стратегических. К тому же Шеймус, равно как и Дэниел, захочет узнать, кто предатель — то есть кто донес ЦРУ.
— А думаешь, Дебритто не знает?
— Готов поклясться. А вот мистер Кейес мог бы разузнать.
— Мне позвонить ему? Или займешься сам?
— Позвони. Естественно, звони только из автоматов, будь краток и говори только с ним лично.
Джек нахмурился:
— Это-то понятно. Но как с ним разговаривать? Вежливо, или стоит надавить посильнее?
— Если есть чем надавить — надави.
— В том-то и дело, что нечем. Если я скажу, что подслушивал под дверью, они поймут, что код взломан, и мы уже не сможем пустить их по ложному следу обманными радиопередачами. Думаю, им лучше не знать о том, что мы хоть что-то слышали. Это будет нашим козырем.
— Верно, — согласился Вольта. — Ну, скажи им, что ты был советником Дредно, он вызвал тебя в отель для разговора, а ты случайно заметил там человека с его чемоданом. Ты поспешил в номер и обнаружил там умирающего Дредно. Перед смертью он успел указать на ключ, выпавший из его смокинга, и поднять два пальца. При помощи дедуктивного метода ты вышел на Кейеса. По следу от изоленты на бедре Дредно ты понял, что его допрашивали посредством полиграфа. Ты ввел все данные в свой компьютер, и теперь убежден в том, что убийцей был Гарри Дебритто. Скажи, что ты ненавидел Дредно, поскольку он приписал себе все, что ты разузнал при помощи компьютера, и выдал за дедукцию. Потом пообещай, что будешь молчать — если за это тебе скажут, кто сообщил о планируемом в Ливермор похищении плутония. Кейес захочет знать, зачем тебе эта информация. Скажи, что хочешь перепродать ее за большие деньги. Проверим, насколько он готов к плодотворному сотрудничеству. Если он откажется, скажи, что клиент мистера Дебритто мог бы быть и посговорчивее. Здесь Кейес должен испугаться. Уверяю тебя, если Дебритто узнает о том, что вышли на Кейеса, он его просто уберет. Да, о доносчике нужна достоверная информация — магнитофонная запись, или письмо, или хотя бы имя человека, который принял донесение. Даже если они не знают, кто им это сообщил, узнаем сами.
— Они могут просто сказать, что не знают. Что это был анонимный звонок — вроде моего.
— Возможно. Но неопровержимые факты располагают к искренности — трудно даже поверить, насколько. Если это был анонимный звонок, пусть скажут, кто звонил: мужчина, женщина или ребенок.
— Ох. Что-то я сегодня плохо соображаю. Ты боишься, что это был Дэниел? И если мы скажем, что нашли убийцу его матери, он решит, что мы знаем и имя предателя — то есть его. И тогда он действительно скроется. И ты потратишь остаток жизни на то, чтобы его найти.
Вольта глянул Джеку в глаза:
— Нет, не потрачу. Год назад — да, потратил бы. Сейчас — нет. И я не думаю, чтобы он предал свою мать — во всяком случае, сознательно. Дэниел в опасности. И я буду помогать ему, насколько хватит сил.
— А Алмаз? Ты уже не хочешь его увидеть?
— Джек, — горячо проговорил Вольта, — ты даже не представляешь, насколько хочу. Если ты чего-то хочешь, отпусти это. Я еще не отпустил — но очень стараюсь.
ПЕРЕДАЧА
Денис Джойнер, Мобильное радио АМО
Вау, я только что покинул Сьерры и спустился в восхитительную долину Апэн. Не знаю, что со мной делается на берегах Калифорнии — может, это Тихий, ужасно тихий океан катит в мою сторону свои волны — но всякий раз после витка по спирали я по уши наполняюсь космическими соками. И это вместо моей-то обычной депрессухи! Кажется, так и продал бы этот раздолбанный фургон и купил бы мерс; так и забрался бы в винный погреб. Жизнь прекрасна, особенно с парой-тройкой литров чего-нибудь покрепче, но если ты сегодня настроен серьезно — что ж, счастливой охоты.
Ты знаешь, с кем, кроме себя, я говорю в эту чудную апрельскую ночь. Клянусь, детка, ты знаешь, с кем я говорю, пробиваясь сквозь тишину к изгибам твоей ушной раковины. Но не знаешь, почему. Я скажу тебе, почему: два несовершенных ума — это куда лучше, чем один совершенный.
Так что заложи это поглубже себе в черепушку, и брось париться по поводу того, кто я такой. Все, что я тебе скажу: это передвижное радио КАМО, на частоте где-то между змеиным глазом и товарным вагоном, и я кружусь над твоей головой с тобой вместе, живой и невредимый, сделал дело — гуляй смело, как говорится. Именно так! Доблестный ди-джей, далекий джаз, джентльмен дороги, дрянной джокер. Ты не знаешь, во что верить, — поведись со мной. Тебе не нравится то, что ты слышишь, — позови шерифа. Вызови их целый отряд, мне наплевать! И в Федеральную комиссию связи звякнуть не забудь. Позвони в Национальную Гвардию, в Военно-воздушные силы, звони куда угодно, если думаешь, что это спасет твою задницу. Делай что хочешь, только не трогай диск телефона, потому что я уже засек время, у Микки-Мауса обе лапы вверх, тянутся к луне, значит, пора подоткнуть тебе одеяло и рассказать историю на ночь. Устраивайся поудобнее, а я пока раскурю убойную трубку, чтобы прочистить свое золотое горлышко.
Уффф. Так-то лучше. Слушаешь, детка? Отлично. Это история про змею. Но прежде чем я начну, позволь предупредить тебя: наша змея — никакой не символ. Это не фаллос, не змей-искуситель, не бескрылый дракон мирового зла, не приспешник дьявола, и не значит ничего, кроме того, что значит. Обыкновенный подвязочный уж — полосатый, безобидный, живородящий, представитель класса Thamnophis. Ползучая тварь, рептилия. Частичка бытия. Жизнь.
ЗМЕЯ
Я гостил у друзей на северном побережье Калифорнии, у двух женщин, которых знал со школы, Айви и Нелл. Примерно в это же время года.
Поскольку я неспособен разводить ничего, кроме дурных привычек, Нелл и Айви посадили меня чистить картошку, а сами пошли поработать в саду. Я мыл картофелины в кухонной раковине, и тут Айви и Нелл показались за стеклянной дверью и ворвались в кухню, очень расстроенные. У каждой в руке было по половинке змеи. Очевидно, кто-то из них случайно разрубил змею лопатой.
Они положили бьющиеся половинки на кухонный стол. Айви взглянула на Нелл:
— Что скажешь?
Она говорила так сдержанно, что, казалось, вот-вот сорвется и закричит.
— Думаю, сшить ее нам не удастся, — сказала Нелл.
Они молча смотрели на извивающиеся куски, почти не обращая внимания на меня, когда я вошел взглянуть. Зрелище было не из приятных.
— Может, шнур? — предложила Айви.
— Точно, — сказала Нелл, — давай попробуем. Вдруг она срастется.
— Змеи не срастаются, — сказал я. Я был реалистом. Впрочем, Нелл и Айви тоже.
— Может, эта срастется, — сказала Нелл сердито, резко, грустно, с надеждой.
Они принесли черный электрический провод. Я помогал — придерживал верхнюю часть, пока Айви осторожно бинтовала.
Мы уложили змею выздоравливать под дерево, в тени. Я пообещал время от времени заглядывать к ней, чтобы девушкам не приходилось не отвлекаться от работы в саду.
Когда я полчаса спустя вышел из дому, змея была мертва.
Это правдивая история, ребята. Я посвящаю ее всем реалистам, чтобы они не забывали: иногда нас постигает неудача. Я похоронил змею и насыпал сверху цветочных семян. Потому что если ты вдохнешь жизнь в ее разорванное нутро, протанцуешь вместе со своей тенью через горный перевал, залитый лунным светом, забросишь сердце в кузнечный горн, а душу в реку, ты поймешь, что даже камень излучает жизнь; жизнь то концентрируется, то испаряется, то объединяется, то разрывается на куски; ты представишь, как змея проскользнет в высокой весенней траве, как отблеск невидимого пламени, и пойдешь вслед за ней, если у тебя хватит смелости, хватит глупости, бесшабашности, отчаяния, решительности, голода, немоты. Войди в свою боль. Излечись. Исчезни.
А когда освободишься, приходи ко мне. Я буду ждать тебя на могиле Джима Бриджера — столько, сколько потребуется. Мы сочиним музыку, которой не слышали порознь, мы прославим еще не рожденную красоту, мы возьмем дьявола за рога и прижмем к земле. Мы поймаем все звезды, моя дорогая. На кладбище мы станцуем вальс в лунном свете, как падшие боги, мы будем открыты, наги, как воздух, мы будем целовать шрамы друг друга.
А до той поры, мой невидимый дружок, Дремотный Джокер посвящает тебе свое нежнейшее баю-бай. Спи.
ЛЕЧЕБНЫЙ ДНЕВНИК ДЖЕННИФЕР РЕЙН:
3 апреля
Ваааааааааууууууууууууууууу! Кто он, Боже мой, кто? Я влюблена. Я не знаю, как с этим совладать — да и не собираюсь. Ди-джей свел меня с ума.
Я не могла заснуть — просто лежала, слушая, как дышит Мия, наше дыхание билось в палате, как в ловушке, мы изо всех сил заставляли друг друга дышать, и в конце концов я встала, чувствуя, что больше не выдержу. Я включила радио и стала вертеть колесико настройки, я искала какую-нибудь музыку, просто какой-нибудь голос, чтобы он вытеснил тот, который звучал в моей голове — и я нашла его, громкий и чистый. Кажется, он совсем мальчишка, и он говорил именно со мной. Прекрасные слова, блеск змеиной плоти в лепестках, горная река, которая то расходится, то соединяется… Это была любовь с первого взлета.
Чересчур короткий взлет — через пять минут его не стало. Я целый час слушала шипение из приемника, пока наконец не пришла в себя. Что мне делать? Идти искать его или подождать? Мальчишка с хорошо подвешенным языком, хулиган — как раз такие мне нравятся. Боятся, что их могут удержать — вот откуда вся их дерзость. Я знаю, что слова ничего не значат. Не думаю, что он знает, как обжигает молния. Наверняка он ни черта не понимает ни в рождении, ни в красоте, ни в наготе, ни в лунном свете. Но я все равно его люблю. Я вымечтаю ему настоящее лицо. Я хочу почувствовать, как он коснется моего шрама.
ЛЕЧЕБНЫЙ ДНЕВНИК ДЖЕННИФЕР РЕЙН:
той же ночью совсем поздно
Присниться мне он не успел. Я проснулась от шагов Клайда, и едва шевельнулась, как он прижал меня к кровати, пытаясь поцеловать, наверное, он только этого и хотел — поцеловать, но ведь я же не знала, что у него на уме — убийство, изнасилование, откуда мне было знать? Боже, меня до сих пор трясет.
Клайда Хаббарда, умственно отсталого, я встретила в свой второй день здесь. После того, как я созналась, они накачали меня торазином, и Мия куда-то ушла. Я пошла в холл искать ее. Клайд сидел там в одиночестве на бежевой дерматиновой кушетке, вцепившись в подлокотник, и таращился на часы. Увидев меня, он испугался. Я извинилась, сказала, что не хотела его расстроить.
— Н-нет, н-нет, — начал он заикаться, — в-вы м-меня с-совсем н-не расст-троили, н-нет.
Я улыбнулась ему — не люблю, когда люди меня боятся. Попробовала даже пошутить:
— Зря я сказала «расстроить», да? Уже находиться здесь — одно сплошное расстройство, правда?
Он смутился. Весь напрягся, точно вот-вот сорвется с места, челюсть задергалась — он пытался что-то сказать.
Я пошла напролом:
— Я ищу свою дочь, Мию. Ей одиннадцать. Светлые волосы, голубые глаза, джинсы, кроссовки, голубой пуловер с капюшоном. Она воображаемая, моя дочь, так что вряд ли она потеряется, но они влили в меня столько торазина, что я сбилась со следа.
Клайд обхватил себя за плечи и бешено затряс головой:
— Н-нет, н-нет, я ее н-не т-трогал, н-нет, н-нет!
Это заикание, детски нескоординированные движения, бегающие глаза — все выдавало в нем умственно отсталого. А по тому, как он затрясся при упоминании о Мии, я поняла, что он попал сюда именно за то, что приставал к маленьким девочкам. Просто я была как в тумане, поэтому сразу не заметила. Черт, как по-дурацки вышло. Я сказала, что верю ему. Нет-нет, конечно же, он не трогал Мию.
Я собралась было идти дальше, но он перестал держать себя за плечи и взял мою руку обеими своими — некрепко, небольно — и сказал: «Я Клайд. Клайд Хаббард. Привет. Привет, как дела?» И неуверенно улыбнулся.
Я дала ему секунду за себя подержаться, потом мягко высвободила руку. Я не знала, как быть, поэтому сказала: «Меня зовут Дженнифер Рейн, Голди Харт, Серена дель Рио, Бель Тинкер, Энни Окли, Лола Монтес. Мы с Мией здесь новенькие. Просто осматриваемся. Рада познакомиться, Клайд».
Он закивал изо всех сил:
— Т-ты т-такая к-красивая. П-правда. Т-так все говорят. П-прекрасная.
И я сказала ему ясно и отчетливо:
— Я — не то, что обо мне говорят. Равно как и ты. Быть теми, кто мы есть, и без того достаточно сложно.
Это только привело его в замешательство. Он снова уставился на часы.
— Приятно было поболтать с тобой, Клайд, сказала я. — А теперь мне пора искать свою дочь.
Он с мольбой перевел глаза на меня:
— М-мне т-тридцать т-три, т-тридцать т-три, т-тридцать т-три!
— Не надо смотреть на часы, Клайд, — сказала я. — Часы все врут. Смотри лучше на солнце, а еще лучше — на луну.
Я похлопала его по плечу и ушла.
И с тех пор я его не видела до сегодняшней ночи, когда он набросился на меня со своими слюнявыми поцелуями. Да, наверное, только этого он и хотел, только поцеловать, потому что он был в одежде и не пытался схватить меня за горло или вроде того, но он придавил меня своим весом, я не могла даже пошевелиться под одеялом. Я не знала, что он хочет, и испугалась, и крикнула Мии, чтобы она залезла под кровать и не смотрела, и стала биться, стараясь из-под него выбраться, и уворачивала лицо от поцелуев. Наконец я высвободила одну руку и, пытаясь освободиться и дальше, локтем попала ему по носу. Боль испугала его, привела в ужас. Он схватил меня за голые плечи, затряс головой и все старался заглянуть мне в лицо: «Пожалуйста, пожалуйста», бормотал он, и с каждым встряхиванием капли крови падали из его носа мне на лицо, плечи и грудь. Он закрыл глаза и опустил голову, умоляя: «Пожалуйста, я люблю тебя, ну пожалуйста!»
Потом он перестал всхлипывать, отпустил мои плечи, и я ударила его по лицу изо всех сил. Он вздрогнул, а когда я ударила снова, отступил, но если бы в тот момент у меня был пистолет, клянусь, мне бы ничего не стоило вышибить ему последние никчемные мозги.
— Люблю тебя, — крикнул он с закрытыми глазами, тряся головой.
— Нет, Клайд. Ты должен спросить разрешения. Ты не должен делать этого без спросу. Это насилие. Ты напугал меня, сделал мне больно.
Он открыл глаза, посмотрел на меня, он открывал их все шире, точно пытаясь вобрать все, что видел в моем лице. Губы его перекосило, в уголке рта показалась слюна, откуда-то из глубины горла вырвался сдавленный всхлип.
Я поняла, что он увидел кровь.
— Да, Клайд, ты сделал мне больно, — прошипела я.
Он беспомощно, умоляюще поднял руки, пытаясь произнести то, во что отказывался поверить его разум.
Я заставила его поверить:
— Ты сделал мне больно, черт возьми, Клайд, ублюдок, сделал мне больно!
— Нет, н-нет, — лепетал он, — я люблю тебя, люблю.
Это было чересчур: боль, безнадежность, страх… Я заплакала.
— Я сделал тебе больно, — повторял Клайд, изумленно, потерянно, убито. Он сполз на пол и, всхлипывая, сжался в комочек. Я слезла с кровати нагишом и стала искать, чем его ударить, я хотела позвать на помощь, убежать — но вместо этого опустилась на колени перед ним, тронула его за плечо и прошептала, что все в порядке, уже все прошло.
Я пообещала, что никому не расскажу.
Он пообещал, что поможет мне убежать.
Дэниел воплотился вместе с Алмазом. Он сидел по-турецки напротив Алмаза в аризонской пустыне в безветренную беззвездную ночь; луна опускалась к горизонту. Он плакал, но не мог вспомнить, почему. Не потому что не мог разглядеть пламя в центре Алмаза. Это у него со временем получится. Он нужен Алмазу не меньше, чем тот ему. Дэниел чувствовал, что его пускают внутрь — только не указывают пути. Ему оставалось только сидеть на пороге, вглядываясь в ось света, как в карту, пока она не осветит пути. Он улыбнулся, вспомнив, как Бешеный Билл вдалбливал ему: карта — еще не путешествие.
— Согласен, Бешеный Билл, — вслух сказал он, — если только она не освещает местности.
Он взглянул на Алмаз и сказал уже Вольте:
— Это не метафора. Это не семечко новой вселенной. Это не маяк. Мне кажется, Алмаз — это вход, дверь, портал, я еще не знаю, куда, но собираюсь выяснить. Если и когда мне это удастся, я принесу его вам.
После телефонного звонка, сделанного накануне, Дэниел говорил с Вольтой вслух, чтобы понять, что собирается сказать во время следующего звонка, и отрепетировать это. Когда он звонил в первый раз, он был еще слишком возбужден похищением и менее уверен в себе. Теперь, вместе с уверенностью, к Дэниелу пришло и понимание того, что Алмаз не откроется ему, пока он не выполнит свои обязательства перед Вольтой или же не объяснится с ним так, чтобы Вольта понял и простил его. Дэниела и самого угнетало то, что он нарушил обещание, данное Вольте. Он задумался: может, из-за этого он и плакал? Или из-за того, что пришлось вернуться? Он проверил время: прошло пять часов.
Дэниел обнаружил, что, исчезая с Алмазом при дневном свете, не видит пламени внутри. Вероятно, пламя поглощалось солнцем или же сливалось с ним. Спираль в центре Алмаза была видна только ночью, и Дэниел был уверен, что это пламя и есть тот порог, который он должен преодолеть, чтобы войти в Алмаз.
Дэниел вытер слезы, встал на ноги — и замер, увидев на горизонте сразу две луны: одна садилась, другая всходила ей навстречу, подобно зеркальному отражению. На мгновение Дэниелу показалось, что луна всходит над океаном или над озером, но в пустыне это было физически невозможно, разве что начался всемирный потоп. Впрочем, исчезновения тоже были из разряда невозможного. Потом он подумал, что слезы преломляют свет, и еще раз вытер глаза, уже рукавом. Когда он поднял глаза, луны почти соприкоснулись, точно призрак луны поднялся и соединился с настоящей луной. Они плавно слились в одну. Луна, ставшая, кажется, яснее, ушла за горизонт.
Дэниел помотал головой:
— Как вам это, Вольта, а? Что это — видение, оптический обман, галлюцинация или ночное явление, которого я просто не заметил до этого?
Он не ждал ответа. Он просто положил Алмаз в сумку для боулинга и пошел к своему фургону. Выбравшись спустя пять минут на шоссе, он уже смеялся.
Звоня Вольте на следующее утро, Улыбчивый Джек был в отличном настроении — и не только благодаря своему жизнерадостному характеру:
— Мы доставили мистеру Кейесу «большие неудобства» своей просьбой выяснить личность звонившего — в этом он сам признался. Правда, подозреваю, что еще большее неудобство он испытывает при мысли, что мы держим его на крючке. Я готов был поклясться, что он до смерти боится Дебритто, и так оно и было. Я прямо чувствовал, как у бедняги Кейеса трубка в руках затряслась. Я сказал ему, что скоро перезвоню и, поскольку понимал, что он может назвать первое пришедшее на ум имя, уточнил, что доносчиком был один из известных мне трех человек. Это, мол, так же верно, как то, что Дредно укокошил не кто-нибудь, а Дебритто, и доказательств у меня на руках полно что по первому вопросу, что по второму.
— Отлично, — оценил Вольта.
Джек заулыбался еще шире:
— Теперь твоя очередь сказать что-нибудь приятное.
— Он не звонил. Впрочем, солнце утром взошло как обычно.
— Так держать, Вольта. Всегда есть хоть какая-то хорошая новость.
Дэниел уже около часу ехал на запад, глядя, как в занимающемся свете вырисовываются очертания гор, как вдруг сбоку мелькнули буквы — он заметил их краем глаза, но этого было достаточно, чтобы вывести его из задумчивости. Он нажал на тормоз, развернул фургон в обратную сторону и съехал с шоссе.
Выгоревшие красные буквы на прикрученном к кактусу беленом куске фанеры гласили:
Место для отдыха
ДВЕ ЛУНЫ
Одна миля от проселочной дороги
Жилье Еда Бассейн ТВ
Дэниел решил, что две луны, увиденные накануне, не были случайностью: это Алмаз советовал ему остановиться и отдохнуть. В последний раз он спал еще до похищения, да и ел в последний раз тогда же. Исчезая с Алмазом, он получал от него энергию, но, видимо, настало время вернуть какую-то ее часть. Он медленно поехал по изрытой колеями проселочной дороге и свернул туда, куда указывала стрелка.
Спустя милю показалось видавшее виды строение с облезающей белой краской, по которой шла надпись «Office Vacancy». Перед «офисом», сбившись в кружок, стояло двадцать домиков — ни одного из них за последние десять лет не касалась ни кисть, ни краска. Дэниел упрямо выбрался из фургона и огляделся. Если бы не несколько фур рядом с «офисом», создавалось бы впечатление, что место для отдыха «ДВЕ ЛУНЫ» полностью необитаемо. Дэниел постучал в дверь.
Ему тут же открыл невысокий, широкоплечий мужчина в черных хлопчатобумажных тапочках с резиновыми подошвами, в джинсах и желтой с красным футболке. Дэниел решил, что он либо индеец, либо монгол: во время обучения у Жана Блёра такие лица были самой сложной задачкой для воссоздания. Мужчине было на вид около пятидесяти — плюс-минус двадцать лет.
Мужчина посмотрел мимо Дэниела:
— Отличная машина. Мотор что надо.
Потом он обратил внимание на Дэниела:
— Вам нужно жилье?
Дэниел хотел было заговорить голосом Исаака Хэйрома, но взглянул в узкие черные глаза и решил пойти начистоту:
— Да — хотя, наверное, для заселения еще слишком рано. Хотел доехать до Феникса, но понял, что слишком устал. Безопаснее сделать передышку.
Мужчина кивнул:
— Я так и понял. Сборщики налогов никогда не ездят в фургонах. Предпочитают заграничные малолитражки. Сейчас принесу ключ.
— Спасибо, я пока подышу.
Пока мужчина ходил за ключом, Дэниел огляделся. Домики были не бог весть что, но если там есть кровать и горячий душ, остальное неважно. Интересно, где у них бассейн и кафе.
Мужчина вернулся неслышно, с кожаным коробом и пером в руках.
— Совиное? — кивнул Дэниел на перо.
— Виргинского филина. Я нашел его здесь на крыльце на следующий день после того, как мы купили это место.
Мужчина присел на корточки и провел совиным пером по выгоревшим доскам, потряхивая коробом и мурлыча что-то себе под нос. Вдруг он вывалил на настил все содержимое короба: двадцать маленьких латунных ключиков, какие-то кости и зубы, плоский серебряный диск, маленький золотой самородок, куски обсидиана всевозможной формы и прозрачности, кабаний клык и четыре сухих семечка, все разные, ни одно из которых Дэниел не смог опознать.
Мгновение мужчина смотрел на все это, потом решительно выбрал из кучи ключ и протянул его Дэниелу, указав на один из домиков:
— Номер пять. Это вон тот. Паркуйтесь сзади.
Дэниел взвесил на ладони ключ и сказал с сомнением:
— Что-то я не заметил здесь кафе.
— Кафе? — безучастно повторил мужчина.
— Я просто подумал — там у дороги было написано «Еда»…
Мужчина наклонил голову:
— Вы голодны?
— Немного.
— В доме есть немного вяленого мяса и половина ржаного хлеба. Я отнесу ключи и принесу вам поесть.
— Да ладно, не беспокойтесь — у меня в фургоне есть кое-что пожевать.
— Никакого беспокойства. Через некоторое время я все принесу. А вы ступайте пока к себе.
— Спасибо, — сказал Дэниел. Он чувствовал, что должен уйти, но вместо этого стоял и наблюдал, как мужчина складывает все высыпанное обратно в короб.
— Мне не раз говорили, что я любопытен до неприличия, — начал Дэниел, — но скажите, как вы поняли, который ключ выбрать?
Мужчина опустил в короб последнее семечко и поднялся на ноги, встретившись взглядом с Дэниелом:
— Не знаю, как. Верно, пробовал и пробовал, так пришло какое-то чутье.
— Хм. Ясно. Просто интуиция, да? То есть никакой методики, я хочу сказать.
— Нет, никакой особенной методики нет. Но есть традиции.
— А что именно вы чуете? — решился Дэниел.
Мужчина вскинул голову, на высоких выступающих скулах мелькнуло солнце:
— Что я чую? Я чую, какой ключ подойдет гостю.
— Ага, — сказал Дэниел, осознав, что из тавтологии очевидного не вырваться ни одному секрету, — понятно. Спасибо, что удовлетворили мое любопытство.
— Не за что, — пожал плечами мужчина.
Дэниел припарковался за домиком. Обойдя его — задней двери не было — он обнаружил, что домики окружают бассейн шириной футов в шесть, с наклонным дном глубиной от трех до девяти футов. Воды в нем не было. Сквозь длинные трещины в цементе проросли сорняки.
Домик был незаперт. Изнутри он оказался еще меньше, чем выглядел снаружи — несмотря на небольшое количество мебели — но был чистым и светлым, с четырьмя большими окнами. В середине комнаты был камин, у окна приземистая железная кровать с ярким синтетическим покрывалом. У одной стены было сложено полкорда дров, напротив стоял формайковый стол и два стула с прямыми спинками. Добрую половину стола занимал телевизор — пузатый семнадцатидюймовый «Филко» середины шестидесятых, с настороженными, точно заячьи уши, антеннами. Дэниел думал, что единственная дверь ведет в ванную, но нашел за ней только туалет и умывальник. Он справил нужду, вымыл руки и плеснул холодной водой на лицо. Полотенца, как он вскоре обнаружил, не оказалось.
Слегка подосадовав, Дэниел с мокрым лицом остановился перед телевизором, ожидая, пока оно высохнет. От открытой входной двери послышался голос:
— Не работает.
— О, — только и смог сказать Дэниел.
Мужчина положил завернутое в полиэтилен мясо и нарезанный хлеб на телевизор:
— А если бы и работал, — продолжил он, глядя на экран, — это не имело бы значения, поскольку у нас нет электричества. А если бы оно у нас и было, через пару месяцев его все равно отключили бы и прислали сюда добрых молодцев за деньгами. Я не люблю их. Сердце у них — с горошину мышиного помета.
— Однако ваше объявление на дороге слегка… вводит людей в заблуждение. На мой взгляд.
— Возможно. Но у нас действительно есть и жилье, и еда, и бассейн, и телевизор — только не все сразу. К тому же разве я спрашивал у вас денег?
— Не спрашивали, — признал удивленный Дэниел.
— Мы не берем денег. Стыдно просить платы у гостей.
Не зная, что сказать, Дэниел спросил:
— Тогда почему вы не напишете там на щите: «Бесплатно»?
— Потому что тогда никто не удивится, приехав сюда. Дэниел уставился на него, потом покачал головой:
— Прошу прощения — кажется, я сегодня плохо соображаю. Как вас зовут? Если уж я ваш гость, хотелось бы знать, кого благодарить за гостеприимство.
— Уолли Мун.
— А я Дэниел Пирс, — бесстрашно сказал Дэниел. — Если это не слишком личное, Уолли, можно спросить, кто вы по национальности?
— Моя мать, Лао-Ши, была китаянкой, отец — чистокровным апачем. Его звали Пылающая Луна.
— А можно спросить, почему это место называется «Две луны»? Вам было видение?
— Нет. Я встретил женщину. Она наполовину из апачей, наполовину из семинолов, с примесью крови каджун. Мы не родственники, но она тоже носит имя Мун. Это распространенное имя.
— То есть — две луны.
— Моей жене нравится. Ее зовут Энни. Сейчас ее здесь нет, потому что у нее месячные. На это время она уходит в горы. Не любит быть рядом со мной, когда у нее месячные. Говорит, я ее сбиваю с толку. Женщины странные существа, но Энни особенная. Я люблю ее.
Дэниел почувствовал, что меняется в лице, и усилием воли загнал слезы обратно. Он попытался заговорить, но голос сорвался, что таиться уже не было смысла. И он не стал.
Уолли мягко положил руку ему на плечо:
— Дэниел, вам надо отдохнуть. Снаружи есть парильня и холодный душ. Лампы и керосин в шкафу возле туалета. Если что-то понадобится, заходите. Оставайтесь здесь, сколько захочется.
Дэниел собрался с силами и сказал:
— Спасибо.
Он попытался улыбнуться:
— Это что, придорожный приют для ненормальных?
— Нет. Просто место для отдыха.
Когда Уолли ушел, Дэниел принес внутрь сумку с Алмазом и лег вместе с ним на кровать. Он попытался было подумать о том, чего натворил, и что мог, и что должен был, но все это вдруг закружилось, как водоворот, и через минуту он уже спал.
ЛЕЧЕБНЫЙ ДНЕВНИК ДЖЕННИФЕР РЕЙН
5 апреля ?
Я молчала и тупила весь день, тянула резину и кивала все полчаса, пока у меня был доктор. Он сказал, что у меня задумчивый и замкнутый вид. Я сказала, что Мия больна. И тут он решил прибегнуть к столь хитроумному, тонкому и проницательному ходу, который явно приберегал до тех пор, пока мне станет получше:
— Дженни, ты знаешь, что по-итальянски «мия» означает «я»?
Я вонзила клыки в тщеславие доктора Путни, да так, что мало не показалось:
— Доктор, да неужели вы не понимаете даже того, что МИЯ — это аббревиатура от Missing in Action? Я назвала ее в память об отце. Мы были великолепной парой, доктор. Мы оба были Воителями Фортуны — единственным в мире экипажем разряда «муж-жена» — но во время затяжного прыжка над Борнео у него не раскрылся парашют. Искать в джунглях тело было бессмысленно, и поэтому он был официально признан пропавшим без вести. Вы не верите, вам нужны фотографии? А может, дать вам пару фотографий моей вагины? Или лучше пару магнитно-резонансных снимков моего мозга? Вы сами-то знаете, чего боитесь больше в своей ненормальной пациентке: ее головы или ее дырки?
Когда я вывалила все это на доктора, у него хватило ума ответить:
— Нет, не знаю.
Чистая правда. Он предложил сделать недельный перерыв, чтобы понять, стоит ли нам работать вместе. Порекомендовал мне вместо себя какую-то докторшу с юнгианскими идеями.
Что до меня, то мне кажется, я выздоравливаю, несмотря на все неудачи. Как там говорил этот чокнутый игрок из Оакленда? «Кончаются фишки — смени свой шанс?» Кажется, я выгребаю последние, но все-таки не сдаюсь. Как говорит по радио мой ненаглядный мальчик, Джокер Дхармы, выгреби все, а когда ничего не останется, поставь все на карту. То есть он этого пока не сказал, но скажет в следующий раз.
Про Клайда я доктору не сказала. Я обещала Клайду, что не скажу, и теперь чувствую, какой силой наполняет меня это обещание. Не думаю, что Клайд станет приставать еще к какой-нибудь женщине, но ведь так может случиться, и тогда ее страдания будут на моей совести. Но я не чувствую себя виноватой. Я знаю, что такое чувство вины. Это нарыв, исходящий гноем правды. Если я хочу выздороветь, мне нужна любая правда, какая есть. Нужно чувство ответственности за свои слова и свое молчание. Нужны последствия принятых решений.
Наверное, не стоило прятать Мию. Не знаю. Из-под кровати она почувствовала мой страх, а воображение у нее сильное, так что, может, вышло даже хуже. Она весь день проплакала, но теперь спит. Утром я поговорю с ней об этом.
Мы с Клайдом встретились после процедур, как и договаривались, под большим дубом на лужайке. Трудно было добиться ответа, как он попал в женское крыло. Он дрожал, мямлил, избегал смотреть на меня. Я смотрела на него с отвращением, с сочувствием, с жалостью, с любовью, с растерянностью, пока все эти чувства не слились в один сплошной хоровод, и мне не пришлось встряхнуться и взять себя в руки, чтобы все-таки выяснить, как он вошел ко мне. Он принес мне десять долларов — две измятые, влажные пятерки — и сказал, что больше у него нет, но он попробует украсть еще у остальных больных, пока они спят. Я была тронута почти до слез и сказала, что десять — достаточно, даже более чем.
Клайд снова засопел, протягивая ко мне руки, точно я могла его удержать. Когда я отступила назад, он упал на колени, как сломанная марионетка — игрушка в моих руках, жертва фатума. Я сказала ему спасибо, еще раз пообещала, что никому не скажу, повернулась и побежала, ненавидя его за покорность, за его бесцеремонную жадность умалишенного, любя его, потому что его униженность была сильней моего прощения.
Когда я отвернулась от Клайда и пустилась прочь, мой шрам начал гореть, как сухой лед. Я чувствую его и сейчас, когда пишу, но теперь ощущение больше похоже на застывшее, занемевшее тепло. Мне хочется раскрыться, выговориться — наверное, это обратная реакция на Клайда. Неудивительно, что я молчу.
Но мы с Мией больше не останемся взаперти. Перед тем, как убаюкать ее, я сказала ей, что мы собираемся сделать, и пообещала разбудить ее, когда станет можно. Перед тем, как мы окажемся далеко отсюда, перед тем, как мы снова заснем, надо сдержать свои обещания, надо проехать много-много миль. Все уже увязано в тугой сверток, остались только дневник и радио. Дневник я превращу в блокнот. А радио нам понадобится, чтобы напасть на след Ди-джея. Я крутила колесико настройки туда и обратно, но — то ли Ди-джей молчит, то ли я его не слышу. А мне нужны указания, как добраться до могилы.
Доктору я оставила на подушке записку: «Ушла танцевать с Ди-джеем. Не ждите к обеду».
Дэниел старался открыть глаза, но его опускали все ниже в свежую, с полосками глины, могилу, обнаженное тело светилось в щелочном лунном свете. Двадцать женщин окружили яму и выпевали не то заклинание, не то плач, воздетые к небу лица блестели, как смазанные маслом, женщины били в украшенные перьями бубны и покачивались в такт. Однако Дэниелу слышался не гулкий стук, но звон бьющегося стекла.
Когда его спина коснулась могилы, музыка оборвалась. Над ним, обрамленная краями могилы, луна изгибалась спиралью, пока не пропала совсем, за ней, точно пузырьки пены, исчезли и звезды. Безликие люди начали по очереди подходить к могиле и бросать в нее белые розы чтобы смягчить прикосновение земли, чтобы утишить боль от ухода. Руки Дэниела были сложены на груди. Он прижал правую ладонь к грудной клетке, чтобы почувствовать сердцебиение. Он ничего не почувствовал. В страхе он прижал руку сильнее, услышал крик: «Эй, Дэниел!» и вскочил с кровати, понемногу унимая сердцебиение и приходя в себя.
Из-за двери снова крикнули:
— Эй, ты там жив?
Кажется, это был Уолли Мун. Дэниел придал голосу характерную для разбуженного человека хриплость:
— Ну да, кто там?
— Уолли.
— A-а, сейчас, минутку, — он схватил сумку для боулинга, сунул ее под кровать, по дороге к двери застегивая и разглаживая на животе рубашку.
Впрочем, это были излишние церемонии. Уолли Мун стоял у двери совершенно голый, с него на порог стекала вода:
— Камни в парильне еще горячие. Прошу прощения, если разбудил, но я не люблю, когда пропадает тепло. К тому же у вас вряд ли была бы другая возможность вымыться горячей водой.
— Спасибо, это очень предусмотрительно, — сказал Дэниел. — Попариться — это как раз то, что надо. Не извиняйтесь за то, что разбудили — все в порядке. Ночью мне пришлось поработать, и поэтому…
Он наткнулся на взгляд Уолли и прервался.
— Вы работаете по ночам?
— Я писатель, — быстро сказал Дэниел. — По духовной части.
— О, поэт.
— Нет-нет, скорее ученый, антрополог, я бы сказал. Эссе по теологии, исследования — в таком ключе.
— Вы хотите остаться здесь и поработать?
— Если я не слишком злоупотреблю вашим гостеприимством.
— Нет, я уже сказал, что вы можете оставаться здесь, сколько захотите. Я лишь хотел точно знать, что вы будете работать, потому что я вынужден попросить ваш грузовик до утра.
— Хм, — начал Дэниел, — я бы с удовольствием…
Уолли не столько прервал его, сколько просто продолжил:
— Я ведь говорил вам, что у моей жены месячные, и поэтому она отправилась в горы? Она поехала на нашем грузовике, и он сломался — она позвонила мне из автомата как раз когда я собрался в парильню.
— У меня сломан передний дифференциал, — сказал Дэниел. — Нет привода на четыре колеса.
Уолли стер капли с лица:
— Ничего страшного. Она сломалась на дороге в тридцати милях отсюда, не в горах. Если я не смогу починить наш грузовик, я просто привезу Энни сюда. Энни сказала, по звуку похоже на то, что двигатель разъела коррозия, боюсь, это будет не так легко исправить. — Уолли покачал головой. — Женщины с месячными не должны подходить близко к машинам. Машины пугаются их. Но не бойтесь за свой грузовик — Энни сказала, что месячные у нее уже закончились. Энни всегда возвращается с гор очень страстной, — Уолли усмехнулся и взглянул на Дэниела в упор.
Это была прямая просьба: одолжи мне свои колеса, чтобы я смог переспать с ней. Просьба не просто об услуге — о великодушии. Дэниел, чувствуя, что его элегантно обвели вокруг пальца, полез в карман за ключами.
Из парильни Дэниел слышал, как его грузовик загромыхал в направлении шоссе, как постепенно стихли и грохот колес, и пение радиоприемника из кабины. Ослабев от голода и жары, он сел на корточки, пригнув голову к коленям. Он попробовал было выровнять дыхание, но из легких вырвался глубокий вздох. Он попытался представить лицо Вольты: оно промелькнуло перед ним, но удержать его он не смог.
Несмотря на это, Дэниел пробормотал: «Я знаю, глупо было давать Уолли грузовик. Их с женой могут поймать, они могут выдать меня или украсть грузовик и деньги. Может случиться что угодно. Но даже если это глупо, мне кажется, я поступил правильно. Я питаюсь одной только энергией, я пытаюсь пробиться к центру — какой уж тут рациональный подход? Да, признаю, это выходит у меня медленно. Но не заставляй меня усомниться, Вольта, сейчас мне нельзя сомневаться в себе, сейчас сомнение может оказаться смертельным. Дай мне дойти до этого самому. Не становись между мной и Алмазом. Это не твой Алмаз. У него в центре горит спираль, как в моем видении. Он хочет, чтобы я вошел внутрь, чтобы я понял. Отпусти меня». Дэниел понял, что говорит уже не с Вольтой — с Алмазом.
Он расхохотался и тут же снова почувствовал слабость. Он сунул руку в ведро с холодной водой и плеснул пригоршню ее на горячие камни. Вода зашипела, становясь паром. Пар окружил столбик лунного света, падающий из маленького запотевшего окошка, заклубился, рассеялся. Дэниел ждал ритма, ждал образа. Он плеснул еще воды. В свете медленно проплыл драконий хвост, плавно превратившись в свинью. Большая голубая цапля снялась с шеста и заскользила над рекой. Показалась львиная лапа. Кит. Двойной знак вопроса. Распускающаяся роза. Тысячи возможностей, но ничего определенного.
Спустя двадцать минут Дэниел пошатываясь вышел из парильни и пошел в душ. Когда холодная вода коснулась кожи, приводя его в чувство, он заметил, как перед глазами вспыхнул узкий виток пламени.
Ночной воздух был холодным, от тела Дэниела струился пар. Он не одеваясь прошел к себе, достал из сумки Алмаз и исчез.
Спокойно, сфокусировавшись, расслабившись, Дэниел просмотрел в Алмаз всю ночь, ожидая, что тот откроется. За час до рассвета он воплотился вместе с Алмазом, настолько измученный, что даже не подумал спрятать его. Освещенный Алмазом, он свернулся на кровати и сразу заснул.
Улыбчивый Джек нажал на кнопку «play» и сказал Вольте, как раз наполнившему бокалы коньяком: «Не знаю, стоит ли это чего-нибудь, или не стоит и выеденного яйца. Решишь сам». Они были в цокольном этаже «Ремонта мебели». Джек сел через стол от Вольты, покачал в руке бокал с коньяком и опрокинул его в горло.
На кассете зазвонил телефон. «Он дал мне свой прямой номер, так что не пришлось соединяться через секретаря», — быстро проговорил Джек.
Звонок оборвался:
— Кейес.
— Здорово, Мелвин, — дружески зарокотал Улыбчивый Джек, по-техасски растягивая слова. — Это Жак-Жак Лафайет, приятель и совещательный орган бедняги Дредно. Ну как, есть для меня что-нибудь?
— Кое-что. Все, что я смог. Сказать по совести, не нравится мне вся эта история…
— Да ладно, Мелвин, все ж просто: ты говоришь, я молчу, ты молчишь — я начинаю говорить.
— А если я скажу все, что знаю, а после этого вы все равно заговорите? Или захотите, чтобы я говорил и дальше? Это надо обсудить.
— Мел, да брось, ты же не дрянная бумажная крыса. Ты что, никогда не слышал про честь? Про доверие? Ну, или хотя бы про взаимную выгоду?
— Слышал. Но слышал также о вымогательстве и применении силы.
— Ну, тогда иди к черту, парень. Я лучше буду иметь дело с Дебритто. Может, он поделится не только информацией, но и теми двумя с половиной сотнями косых, которые, как сообщает мой старенький комп, недавно поступили на известный счет банка Кайман — откуда бы ты думал? Из твоей собственной и совершенно личной компании «Обработка цельного зерна». Черт возьми, «Вашингтон Пост» будет в восторге от такой заметки на первой полосе!
— Мне просто хотелось бы иметь какие-то гарантии, — проныл Кейес.
— Тебе что, мало моего слова? А теперь прекрати тянуть время, одновременно пытаясь выяснить, откуда я звоню — все равно я звоню из пустой квартиры в Сан-Анджело. Или решайся, или проваливай, Мел. Это тебе не игрушки.
— Хорошо, я свяжу вас с Шелби Беннетом из нашего офиса в Денвере. Информация о бомбе поступила прямо к нему за четыре часа до планируемого покушения. Звонящий представился Алексом Три. Он уже звонил Шелби до этого. Записи не осталось, Шелби пытался искать и имя целиком, и похожие на него, но ничего не нашел, впрочем и не ожидал. Это явный код. Шелби сказал…
— Извини, парень, но ты, кажется, собирался соединить меня с Шелби?
— Да, конечно, сейчас. Я остаюсь на линии.
— Мел, ты хоть кому-нибудь доверяешь? Хоть самому себе? Но клянусь, этот разговор перевернет твои отношения с верой.
Когда на пленке зазвонил телефон Шелби Беннета, Вольта сказал Джеку: «Ты неисправим».
Джек усмехнулся, и они с Вольтой прослушали, как Шелби Беннет подтвердил сказанное Кейесом. Потом техасец Жак-Жак сказал:
— Шелби, я был бы признателен, если бы ты ответил на пару вопросов.
— Постараюсь, мистер Лафайет.
— Сколько раз тебе звонил этот парень, Алекс Три?
— Девять, начиная с семьдесят пятого года. В последний раз он позвонил через несколько лет после истории с плутонием.
— Почему он больше не звонил, как ты думаешь?
— Потому что мы не выполнили его условий.
— Что за условия?
— Строго говоря, условие было только одно — чтобы никто не пострадал.
— Кто просрал это дело?
Беннет замялся:
— Да никто конкретно. Я не мог заняться им сам, потому что был здесь, в Денвере. Звонивший сказал, что доверяет мне и просит передать его в надежные руки, а если его условие не будет выполнено, ответственность окажется на мне. Я ответил, что все имеющее отношение к ядерному топливу передается напрямую начальству; у меня не было выбора, если только я не собирался сменить место работы. Он все же попросил меня проконтролировать исполнение лично. Но начальство сразу же забрало у меня это дело.
— А почему старина Алекс звонил именно тебе?
— Когда я спросил его об этом, он сказал: «Я слышу, что вы честный и надежный человек». Это единственная причина, которую он называл.
— Он когда-нибудь говорил, откуда получает информацию и почему докладывает вам?
— Когда он позвонил впервые, я спросил его об источнике, и он ответил: «Я». Больше я не решался задавать подобный вопрос.
— Он просил какой-то награды?
— Нет, но сказал, что может когда-нибудь попросить. Я объяснил, что не могу обещать, но постараюсь сделать все, что позволят мне честь и обстоятельства.
— Слышишь, Мел? — завопил техасец Жак-Жак в трубку. — Парень знает, как создать настоящую рабочую атмосферу. Слушай и учись, понял?
Кейес не ответил, и тот снова обратился к Беннету:
— А теперь, Шелби, я был бы признателен, если бы ты рассказал, какого рода были остальные донесения этого Алекса?
— Я предпочел бы не говорить об этом, и к тому же сомневаюсь, что они имеют отношение к данному делу. Там не было ничего похожего на похищение плутония. Все, что я могу сказать — это касалось мелких преступлений в Южной Америке и коррупции в правительственных кругах. Для примера: наши собственные люди разворовывали медицинское оборудование, предназначенное для отправки на юг, в район сильного землетрясения. Такого плана.
— Информация, которую он предоставлял, была точной?
— Безупречно.
— Ты никогда не встречался с ним?
— Мы общались только по телефону.
— Ты пытался напасть на след, понять, откуда он звонил?
— Он сказал, чтобы я не делал этого. И я не делал.
— Хорошо, значит, все, что ты слышал — это его голос. То, как человек говорит, весьма много говорит и о нем. Так что ты слышал?
— Мужчина, за тридцать или чуть старше, говорил с легким немецким или, может быть, швейцарским акцентом. Хороший словарный запас, очень чистая речь. Но мы говорили неподолгу, как вы понимаете.
— И записей не осталось?
— Нет. Он просил меня не делать записей. Это было не условие, просто просьба.
— Если бы ты услышал его снова, ты бы его узнал?
— Не знаю. Он не звонил со времен Ливермора.
— Ну что же, спасибо за помощь, Шелби. Весьма тебе признателен. И Мел тоже, клянусь.
— Спасибо, Шел, — сказал и Кейес, — я твой должник.
Он дождался, пока Беннет повесит трубку, и сказал техасцу Жак-Жаку:
— Это все, что у нас есть. Вы довольны?
— Знаешь что, мой старик, благослови бог его вспыльчивый нрав, всегда говаривал мне: «Если человека хлебом не корми — дай что-нибудь тебе продать, задумайся как следует, прежде чем это купить». Я ценю совет своего старика. Я еще позвоню тебе, когда как следует обдумаю все сказанное. Так что затяни петлю покрепче, Мел.
— Эй, стойте, вы… — засуетился Кейес, но тут запись оборвалась.
Джек нажал на «стоп» и на обратную перемотку, потом взглянул на Вольту, который сидел, уставившись в нетронутый бокал с коньяком:
— Хочешь послушать еще разок, Вольт?
— Потом, пожалуй.
— Так что ты думаешь? Съедобный фрукт или так, на компост?
— Вполне фрукт. Думаю, это действительно все, что у них есть, и это чистая правда, а ты к тому же получил удовольствие. Окажи мне честь, позволь назначить тебя на мое место в Звезде. В Альянсе стало плохо с чувством юмора; ты внесешь туда свежую струю.
— Черт возьми, Вольт, по-моему, ты уж слишком расчувствовался по поводу своей старости — или сидеть здесь и дожидаться звонка от Дэниела оказалось тяжелее, чем ты думаешь. Может, тебе пора прогуляться и проветриться? Встряхнись, сходи в Макдональдс и возвращайся уже к нормальной жизни.
Вольта лишь улыбнулся:
— Ты прав, ждать оказалось тяжелее, чем я ожидал. Хуже всего оказалось то, что у меня было целых четыре дня на размышления, и то, что я понял о себе, мне совершенно не понравилось. Я теряю силу, я перестал получать удовольствие от процесса. Я устал от мучительных решений, взвешенных поступков, устал от сделок с совестью во благо Альянса — хотя, правду сказать, мне нечасто приходилось вступать с ней в конфликт.
— Бог мой, да ты становишься здравомыслящим.
— Я взращиваю в себе столь редкое ныне качество, это верно.
— Ну что же, пока ты не утратил сил полностью, скажи, что нам делать с этим Алексом Три?
— Я думаю, что нам стоит последовать совету «твоего старика» и как следует все обдумать.
— Из твоих последних речей следует, что вряд ли мы придумаем что-то новое, — скептически заметил Джек.
— Ну что ты, идей полно, — заверил его Вольта. — Прими во внимание все предыдущее, сядь спокойно и подумай, что с чем можно связать. Хотя я подозреваю, что ты уже поискал этого Алекса Три по нашим собственным каналам.
— Не откладывая в долгий ящик — но что-то пока ничего не накопал.
— Алекс Три, — нараспев произнес Вольта. — Поищи еще Александру, Ксена. Можно попробовать как Ал Экс-Три, может, его прежняя фамилия начиналась с этого слога. Или это сокращение? AЛ? Американская Лига? Трехкратный чемпион Американской Лиги?
— Я просил Джимми и Джи-джи поискать все возможные комбинации. А уж эти парни секут в компьютерах.
Вольта поднял руку:
— Я просто думаю вслух, это никак не умаляет их способностей. К тому же я пока не думал о более решительных действиях.
— Рассказать Дэниелу?
— Нет. Ему мы расскажем, когда получим Алмаз. Решительное действие — это рассказать Шеймусу.
— Да тут и говорить не о чем, Вольт, ты что? Во-первых, он совершенно свихнулся, к тому же сто лет не выходил на связь.
— Не выходил, но выйдет. Алекс Три наверняка получил информацию из источника, близкого к телу, так что Шеймус — первый, кого стоит спросить. Может, он даже знает этого Алекса. Давай поступим так: позвони Долли и попроси, если Шеймус объявится, известить его, что мы вышли на доносчика и на исполнителя, не умевшего обращаться с оружием. Но не сообщай даже Долли, что мы знаем, кто исполнитель, не говоря уже об имени. На данный момент оно известно только нам с тобой, и этого достаточно.
— Мы можем еще подождать, что Дэниел позвонит и решит сменять Алмаз на убийцу своей матушки и след доносчика.
— Возможно, — сказал Вольта без особой убежденности. Он криво улыбнулся и поднял бокал с коньяком:
— За надежду.
Он поднес бокал к губам, сделал паузу и добавил:
— И за веру.
Когда Вольта поставил на стол пустой бокал, Джек сказал:
— Да ладно, не волнуйся. Просто последнее время как-то все не клеится. Скоро все куски соберутся в одно, и ты поймешь, что делать, потому что ты — более, чем кто-либо из моих знакомых — действительно знаешь, что делать. Но не думай, что тебе удастся купить меня этой ерундой про Звезду, а самому уйти небитым-непоротым.
— Можешь меня побить, — без улыбки сказал Вольта. — Мне будет полезно.
— Ты ведь не думаешь, что он попытается продать Алмаз, а? Да нет, ты так не думаешь.
— Джек, я просидел здесь четыре дня, чувствуя, что Алмаз забирает его. Он был легким, как перышко, как он управляется с Алмазом? Впрочем, может быть, я недооценил его вес.
— Вольт, ты перестанешь наконец ныть? Ну как ты мог это предвидеть?
— При помощи воображения, — вздохнул Вольта.
Кто-то распевал густым баритоном с ужасающим ирландским акцентом:
— Данннни, Данннни, труба зовет…
Дэниел вскочил и дико огляделся: он стоял среди комнаты нагишом, за окном был день, Алмаз лежал перед ним на кровати. Он рванулся за сумкой для боулинга и сунул в нее Алмаз, завопив певцу:
— Да что там, черт возьми? Минуту!
Дэниел запихнул сумку под кровать, натянул брюки, шагнул к двери и чуть не заорал от боли: в «молнию» на брюках попал волосок. «Ррррррррррр», — проревел он, вцепившись в промежность.
Пение прекратилось.
— Дэниел? — на пороге стоял Уолли Мун. — Привет! Все в порядке?
Дэниел с красным лицом распахнул дверь.
— Да, Уолли, все превосходно. Просто один монголоапач разбудил меня своими серенадами, а я так торопился ему открыть, что прищемил ширинкой волосы в интимном месте, из-за чего и прервал своим воплем его восхитительный концерт. А в остальном, прекрасная маркиза…
Уолли сморщился:
— О-о, со мной такое бывало. Больно как черт-те что, да и испугаешься к тому же. Хуже только прищемить молнией сам член. Тебе не приходилось?
— Нет, Уолли, пока нет, — вся злость, а с ней и смущение, куда-то улетучились. Дэниел вспомнил про свой грузовик. Ключей у Уолли в руках не было.
Точно в подтверждение их отсутствия Уолли развел руками, призывая к снисходительности:
— Мне пришлось тебя разбудить — у меня хорошие новости.
— Какие?
— Хорошие, — радостно подтвердил Уолли.
— Мой грузовик здесь?
— Нет, — заулыбался Уолли. — Это и есть хорошая новость.
— Для кого?
— Для тебя. Вот послушай. До восхода мы отбуксировали наш грузовик — оказалось, беда с клапаном — а после завтрака Энни поехала в Таксон за деталями. Денег у нас немного, зато много родственников, а у кузена зятя Энни своя автобригада в Таксоне. Так вот, около часу назад сюда заезжали двое ребят на сером седане последней модели. Такие важные господа в блестящих ботинках. Сказали, что они от министерства финансов и ищут человека по имени Исаак Хэйром — дескать, он переплатил какой-то налог, и они хотят вернуть ему эти деньги. Но правду говоря, не очень-то они походили на тех, кто хочет расстаться с деньгами. Я бы скорей сказал, что у них было трудное детство.
— Ясно, — проговорил Дэниел. — И что ты им ответил?
— Я сказал, что мы уже месяц не принимали гостей и не видели поблизости двухосного полноприводного «шевроле» из Нью-Мексико, с номерами LXA 009. Если бы твой грузовик стоял здесь во дворе, они бы мне вряд поверили.
— Спасибо, — выдохнул Дэниел. — Никакое это не министерство финансов, уж поверь. Это на меня охотится внутренняя налоговая служба: я считаю, что моя религиозная писанина не должна облагаться налогом, а они все не соглашаются. Они уже несколько месяцев меня караулят. Я пишу под именем Исаака Хэйрома.
— Вот оно что, — Уолли как будто наконец понял. — Я так и думал, что никаких денег ты от них не получишь — одни неприятности. Но теперь ты видишь, что великодушие приносит удачу? Ты одолжил мне свой грузовик, поэтому к их приезду его здесь не было. А я всегда говорил: если за тобой гонятся, лучше всего оказаться позади.
— Так значит, они уехали. В Таксон?
— Следы ведут туда. Утром я всегда делаю пробежку, так что я как раз добежал до шоссе и проверил.
— Уолли, я беспокоюсь за твою жену. Они могут остановить ее, когда она будет возвращаться из Таксона.
— Перед пробежкой я позвонил из будки дяде в Дос Кабесас, у него есть телефон. Он позвонит в аварийную бригаду, и кузен зятя передаст Энни, чтобы она не ехала по прямой дороге. Она поймет. Энни странная женщина, но ума ей не занимать. К тому же она ездит быстро, так что до полудня она будет здесь с твоим грузовиком и кое-какой едой. Если ты присоединишься к нам, вечером мы устроим пир за удачу.
Дэниел с сожалением покачал головой:
— Нет, черт возьми, никак. К вечеру мне надо быть в Фениксе.
— У меня был учитель, святой, из апачей, по имени Две Змеи, который говорил: лучше всего прятаться там, где тебя уже искали, — с ноткой неодобрения сообщил Уолли.
— Это был очень мудрый человек, — согласился Дэниел, — но у меня есть обязательства, которые я должен соблюсти.
Уолли кивнул:
— Религиозные обязательства и семейные обязательства — от них никуда не денешься. Но ты можешь доехать до Феникса по красивым местам: сначала по шестьдесят шестой трассе, потом по семидесятой, шестидесятой и под конец по восьмидесятой. Хотя эти ребята все время будут неподалеку.
— Не волнуйся, — заверил его Дэниел. — Меня трудно поймать и еще трудней удержать.
Когда спустя два часа на проселочной дороге загрохотал его грузовик, Дэниел все еще сидел на кровати с рубашкой в руках. Он думал о том, что делать дальше, учитывая полученные новости. Он был утомлен, спокоен и чувствовал странную уверенность, точно что-то постепенно подходило к завершению, только пока непонятным путем. Ему нужно было на чем-то остановиться — он понимал, что не в силах продолжать. Он решил при первой возможности позвонить Вольте. Очевидно, его выследили, и он хотел бы знать, как. Это чисто практический вопрос. К тому же надо было объясниться с Вольтой — насколько это возможно. Может быть, Вольта посоветует ему, как быть с Алмазом, как заглянуть внутрь. Дэниел не хотел возвращать его до тех пор, пока не увидит то, что Алмаз хочет ему показать. Может, Вольта предложит что-то на будущее. Он чувствовал, что подошел уже очень близко, но пока не может вернуться.
Дэниел покинул «Две луны» за час до наступления темноты. Он оставил на телевизоре пять тысяч не в качестве платы за услугу, но в благодарность за гостеприимство. Когда Дэниел уезжал, Уолли Мун валялся во дворе под раздолбанным грузовиком. Не вылезая из-под него, Уолли помахал рукой с зажатым гаечным ключом жест, который означал одновременно и «Вперед!», и «Прощай!»
БЛОКНОТ ДЖЕННИФЕР РЕЙН
апрель
Меня зовут Дженнифер Рейн Простипрощай; или, если хотите, Счастливооставатьсядорогие. Нам с Мией легче легкого удалось смыться тем же путем, каким пришел Клайд. На цыпочках через зал до конца крыла до кладовой — она была не заперта, а оттуда по желобу для белья в подвал — как по ледяной горке, ух! Мы приземлились на гору пропахших страхом, влажных от пота простыней, которые Клайд свалил в кучу специально для нас. В подвале было полно стиральных машин и сушилок, а прямо над ними — узкие окна одного уровня с землей. На пятом окне восточной стены замок был сломан. Я выскользнула на мокрую от росы лужайку и обернулась к Мии. Я почувствовала, как наши ладони соприкоснулись в темноте, от нашей общей боли и веры я почувствовала себя сильнее; я приняла ее из окна. Мы бросились по лунным полянам к кирпичной стене — всего-то шесть футов, даже не забор, так, барьер, как сказал бы мой дорогой Ди-джей, вверх-вниз, и всего делов, и наконец — свобода!
Мы остановились только на окраине города — обычная ночная забегаловка, в таких втихую торгуют наркотиками, замызганные пластиковые стаканы, замотанные изолентой стулья, формайковая стойка, официантка в помятом вискозном голубом платье, бра, полосы света, с кухни несутся звуки кантри и вестерна, рашпер чуть слышно шипит и потрескивает — точь-в-точь радио, четверо стариков кивают в такт музыке и макают пончики в остывший кофе.
Я заказала нам с Мией напополам шоколадный коктейль. Мы как раз его допили, когда вошли двое задавал, отвратительные типы, на лбу написано — живут тем, что выручат за наркоту. Мне не понравилось, как они на меня уставились. Мне так захотелось поскорее оттуда смыться, что я оставила официантке целую пятерку и, не дожидаясь сдачи, выскользнула за дверь.
Один из них заржал мне вслед:
— Эй, малышка, ты куда? Вечеринка только начинается.
— Сорри, мы с Ди-джеем договорились потанцевать на могиле Джима Бриджера, — бросила я.
Я проголосовала и остановила старика-фермера на раздолбанном грузовике, он сказал, что может подвезти только немного; я заверила его, что этого достаточно. Я врала на все его вопросы и промолчала, когда он отругал меня за то, что я путешествую одна:
— На дороге разные люди встречаются. Иногда и пьяные едут…
Он подбросил меня почти до Фейрфилда. Я зашла в магазин Армии спасения и на оставшуюся пятерку купила потертые джинсы и мужскую фланелевую рубашку.
На следующем фермере я доехала досюда сейчас я где-то на центральной аллее, в брошенной подсобке, сквозь щели в стенах пробивается лунный свет. Подсобка старая-престарая, воняет застарелой мочой, но в такую теплую весеннюю ночь даже она кажется уютной.
Все это время, пока мы сюда добирались (Мия уже спит — у нее был трудный день), я пыталась вспомнить запах теста, поднимавшегося у мамы в печи — мне было года четыре, может, пять — и вот я чувствую этот запах, острый, мускусный, я вспоминаю свою голубую пижаму, вспоминаю, как поблескивало в лунном свете мое одеяльце из гусиного пуха, мягкое, как материнский поцелуй. А если я совсем затаюсь и забуду о себе, я почувствую, как пульсирует семя моего отца внутри моей матери, почувствую, как проскальзываю между ними, еще бестелесная, как выглядывает из небытия мое лицо, мой крошечный рот жаждет голоса, мой первый сон дрожит в моих венах, под еще прозрачными веками. Но я не помню, что мне снилось. А мне нужно вспомнить этот первый сон. Мой самый первый сон на свете. Только тогда я смогу выкупить у молнии свою душу.
Дэниел не позвонил Вольте ни при первой возможности, ни при десятой. Он и сам не понимал, удерживает его осторожность или же он просто откладывает на потом. Поскольку его уже выследили, Дэниелу следовало принимать в расчет и такую возможность: Вольта решил, что в руках правительства Алмаз будет целее, и сдал его ЦРУ, донес на него, «настучал», как сказал бы Мотт.
Ему следовало принимать это в расчет, но он не мог поверить. Скорее всего, кто-то подслушал телефонный разговор, а может, завелся шпион в самом Альянсе. Если телефон прослушивается, звонить Вольте рискованно — они сразу выйдут на след и будут знать, где он. Дэниел не боялся, что его поймают — он может исчезнуть вместе с Алмазом и пройти хоть через целую танковую батарею — но не хотелось лишних неприятностей. К тому же не хотелось оставлять им грузовик с отпечатками пальцев Энни и Уолли, и бумаги, по которым они могут выйти на людей из АМО. Но когда все логические объяснения были исчерпаны, у Дэниела хватило честности признаться себе, что он откладывает звонок Вольте просто потому, что не хочет расстраиваться. Это отнимет у него силы, которые он охотнее потратил бы на Алмаз.
Он уже думал бросить жребий, когда ему вдруг пришло в голову, что он никогда не пытался заглянуть в центр Алмаза с закрытыми глазами. У следующей площадки для стоянки он свернул с дороги и исчез вместе с Алмазом, вгляделся в его центр и закрыл глаза. На мгновение горящая спираль отпечаталась на сетчатке, но быстро пропала. Он мог представить Алмаз, ясно видел пламя в центре, но не мог войти в него. Через час он усилием воли заставил себя воплотиться с Алмазом и вернуться на дорогу.
Почти сразу ему был знак, даже два. Сначала он увидел указатель «ГЛОУБ — 37 км». Второй знак, на подъезде к обгоревшей автозаправке, был настолько прямым, что Дэниел даже остановился, когда увидел его. Когда-то это было перечислением предоставляемых услуг и запчастей на стене автозаправки, но после пожара краска отшелушилась в нескольких местах, а оставшиеся буквы являли собой следующую надпись:
СВЯТ
КЛЯТ
ВОЛТА РЕГУЛЯТ
Телефонная будка в дальнем краю заправки была целой и невредимой, несмотря на сильный запах гари внутри.
Вольта ответил после первого же звонка:
— Ремонт мебели, ночная служба, здравствуйте.
— Здесь на стене написано «свят, клят, Вольта регулят», — сообщил Дэниел, — так что у меня просто не было выбора.
— Ну что же, — мягко ответил Вольта, — я рад слышать, что у тебя сохранилось чувство юмора. Оно тебе понадобится. Во-первых…
— Я не уверен, что это надежная линия, — прервал его Дэниел, и тут же добавил, чтобы извинить свою резкость:
— Это прежде чем мы начнем разговор.
— Нет, эта линия безопасна. Однако из твоих опасений я делаю вывод: ты уже понял, что тебя преследуют.
— В общем, да.
— Я расскажу тебе, что произошло. Слушай внимательно.
Дэниел слушал, как было велено. Когда Вольта рассказал про смерть Дредно, Дэниел закрыл глаза и прислонился спиной к телефонной будке. Он ощущал все происходившее через голос Вольты — по тому, как он едва заметно срывался в конце каждого емкого, отчетливого предложения, по самой этой отчетливости, и когда Вольта сообщил, что человек, мучивший Дредно, без всякого на то повода убил его мать, Дэниел тихо вскрикнул: «О нет».
Вольта замолчал на мгновение, затем продолжил:
— Впоследствии Улыбчивому Джеку удалось узнать закодированное имя человека, который донес о похищении в ЦРУ.
Тут Вольта снова замолчал.
Дэниел, слишком ошеломленный, чтобы думать, глубоко вдохнул:
— Вы не скажете их имен? Ни убийцы, ни доносчика?
— Дэниел, — твердо сказал Вольта, — я назову тебе имена, когда ты принесешь мне Алмаз. Когда мы встретились в первый раз, в больнице, я пообещал тебе, что сделаю все, что смогу, чтобы помочь тебе найти убийцу твой матери — и сейчас он известен. Я выполнил свое обещание. Ты, в свою очередь, обещал, что за помощь, оказанную тебе, ты разделишь со мной право обладания Алмазом и ответственность касательно помещения его в место, безопасное для всех нас. Ты не соблюдаешь своих обещаний, и даже с учетом чрезвычайных обстоятельств это свидетельствует о потере тобой уважения как ко мне, так и к себе. Если ты хочешь отомстить за свою мать, ты должен сдержать свое обещание по поводу Алмаза. Это будет справедливо.
— И что мне делать дальше? — заорал Дэниел. — Довести его до самоубийства?
Он швырнул телефон в прозрачную стену будки, но провод был слишком коротким и отскочил обратно, ударив его по запястью. Он схватил трубку и бросил ее на рычаг.
Он пронесся к грузовику, включил зажигание, потом выключил его и откинулся на сиденье.
— Да, это справедливо, черт возьми, справедливо. Но я не хотел этого знать, мне сейчас не до решений.
Он решительно вернулся в будку и снова набрал номер Вольты.
Вольта снова ответил с первого же звонка. Кажется, он даже не удивился, когда Дэниел сказал:
— Вы правы, это по-честному. Но я оставлю Алмаз у себя, пока не смогу взглянуть внутрь, или сквозь него, или куда он позволит. Я хочу заглянуть в Алмаз в тысячу раз больше, чем отомстить за смерть своей матери — но, несмотря на то, что Бешеный Билл избавил меня от доброй половины этого неистовства, все равно хочу за нее отомстить. Вы понимаете? Несмотря на то, что я очень хочу воздать за свою мать по заслугам — это ничто по сравнению с желанием проникнуть в Алмаз. Дайте мне уйти. Мне нужно ваше благословение.
— Я уже отпустил Алмаз, Дэниел, и думаю, что он откроется тебе только в том случае, если ты поступишь так же. Ты волен поступать так, как хочешь и можешь, волен уйти, волен вернуться. Я не держу тебя. Я желаю тебе удачи. Но я не дам своего благословения, потому что боюсь следующего: Алмаз погубит тебя. Он будет разрушать тебя красиво и величественно, но в конце концов все равно уничтожит, а я не могу благословлять бессмысленные потери.
— Он хочет, чтобы я заглянул в него. Я это чувствую.
— Это зеркало, Дэниел. Просто зеркало.
— Мне кажется, это окно. Или дверь.
— Решай сам и будь честен с самим собой. Я слишком восхищаюсь тобой, чтобы ограничивать твое право на знание. Но я не был бы искренен ни с собой, ни с тобой, если бы я не предупредил тебя о том, что если он уничтожит тебя, это разобьет мне сердце.
— Но вы не понимаете…
— Возможно, — оборвал Вольта. — Я допускаю такую возможность. Но возможно, что и ты в силу своей молодости не понимаешь — Алмаз завладел тобой, и против него ты бессилен.
— Может быть, — согласился Дэниел. — Но я должен узнать это сам.
— В таком случае желаю тебе найти то, что ищешь.
Дэниел улыбнулся в темной телефонной будке:
— Для меня это звучит как благословение.
— Тогда желаю тебе найти то, чего ты достоин.
— И это я готов принять за благословение. Я заслужил это право, и хотя вы действительно помогли мне — за что я вам бесконечно благодарен — он принадлежит мне. Я чувствую это каждой клеткой: он мой не потому, что я добыл его или физически им обладаю. Алмаз мой по воле рока.
— Что ж, тогда будь трижды благословен. Добавлю еще древнее эстонское напутствие: «Желаю, чтобы твоя дорога имела конец». Отныне Алмаз на твоей ответственности.
— Я знал, что так и будет, — быстро проговорил Дэниел. — Но я принимаю на себя следующее обязательство: я принесу его вам, как только моя работа будет закончена, а если не смогу или вынужден буду спрятать его, обещаю спрятать его там, где вы скажете.
— Нет, Дэниел. Я уже отпустил его. Я не могу даже передать тебе, какое облегчение испытал после этого. И за этот урок я тебе благодарен. Сейчас я собираюсь собрать все здесь и отправиться домой в Лорел Крик. У тебя есть мои телефоны; прямая линия — семерка, помноженная на текущую дату. Звони, когда захочешь, или приезжай. Я обещаю тебе радушный прием, но не могу обещать помощи: это будет зависеть от того, насколько мудры твои желания, а также от моих возможностей и склонностей исполнить их. Давай расстанемся друзьями.
— Именно этого я и хотел, — проговорил Дэниел, чувствуя, что к глазам подкатывают слезы. — Спасибо.
— До свидания, Дэниел, — сказал Вольта.
— Спасибо, — повторил Дэниел. — И спокойной ночи. Я буду на связи.
Они повесили трубки одновременно.
Остаток ночи Вольта провел на телефоне и радио, раздавая указания по завершению операции и рассылая людей и ресурсы на другие объекты. Эллисон Дидс, Жан Блёр и Улыбчивый Джек были где-то в полях, поэтому он оставил им сообщения с просьбой перезвонить. Он задолго до рассвета собрал оборудование и проспал беспокойным сном несколько часов. Он остался в кровати и стал представлять, что видит Дэниел внутри Алмаза. Дэниел сказал, что может заглянуть в него, только развоплотившись. При одной мысли об исчезновении Вольте становилось не по себе. Он вспомнил с трудом преодолимое желание перейти порог и продолжить движение, желание раствориться в водовороте счастья, жажду блаженного самоубийства. Вместо этого он прибегнул к технике, полученной от Раваны Дремьер: медленно и сильно сконцентрировался, а затем приподнялся над своими мыслями и чувствами, стал сторонним но внимательным — наблюдателем.
Он все равно не смог представить, как Дэниел исчезает и заглядывает в Алмаз. Но, как ни странно, именно оставив умственные рассуждения, Вольта вдруг понял то, до чего мог бы додуматься, и не прибегая к воображению. Дэниел увидел в Алмазе горящую спираль — ту, которую видел во сне — и поэтому считает, что теперь Алмаз на его совести. Если бы Вольта исчез, возможно, и он увидел бы ее — но оба они знали, что Вольта никогда не исчезнет снова. Дэниел решил избавить их обоих от сожалений по поводу невозможного — из доброты или из сострадания, Вольта не знал.
Он не знал также, сможет ли Дэниел перенести такое всепоглощающее одиночество. Здесь Вольта ничем не мог ему помочь и — он был честен с собой — не смог бы, даже предав себя самого. Вольта отпустил Алмаз — хотя не с такой легкостью, о которой он говорил Дэниелу — но он не мог выбросить Дэниела из своего сердца. Вольта понимал, что он не меньше, чем Дэниел, путал воображение с действительностью, но он, в отличие от Дэниела, понимал и то, что такая путаница редко остается безнаказанной. У Вольты не было детей, а Дэниел, осиротевшее в огне дитя, был ему воображаемым сыном. И теперь это причиняло боль.
Вольта закрыл глаза и попытался снова представить, как Дэниел исчезает с Алмазом, попытался через Дэниела представить горящую спираль. Попытка оказалась настолько безуспешной, что он испытал облегчение, услышав поворот ключа в замке и голос Улыбчивого Джека, поднимающегося по лестнице:
— Отставить сны! Пришло время суровой действительности!
Вольта спустил ноги на пол и пробормотал:
— Еще неизвестно, что суровее.
Когда он вышел из-за перегородки, Улыбчивый Джек помахал ему половиной галлона «Тен Хай».
— Что ты там шепчешь? Вольт, давай надеремся до чертиков и предадимся сентиментальным размышлениям, а потом договоримся до того, что эта жизнь, несмотря на все вздохи и разбитые сердца, достойна каждого удара сердца и каждого вдоха.
Вольта попытался улыбнуться:
— За это я выпил бы, но тебе надо браться за работу, а напиваться без тебя я не согласен.
— За работу? Я думал, мы закончили с этим делом.
— Закончили, но я бы оставил на тебя все болтающиеся хвосты. Ты умеешь вязать узлы.
— Да что у нас тут, альянс магов и отступников или чертов военно-морской флот?
— Все меняется с каждым вздохом.
— Возможно, — кивнул Джек. — Но менять твое настроение я больше не собираюсь. Сиди унылый, мрачный и угрюмый.
— Джек, хотя я и не могу восхититься твоим красноречием, я благодарен тебе за заботу.
Джек присел на потертую бежевую софу:
— И что Дэниел? Что он сказал?
— Эмоционально обессилен, душевно разбит — настолько, что вызывает опасения. Он пытается увидеть в Алмазе что-то, что, как он думает, принадлежит только ему. Он считает, что Алмаз этого хочет. Он сказал, что оставит Алмаз у себя до тех пор, пока тот не откроется, что ему это в тысячу раз важнее, чем отомстить за смерть матери. Что касается остального, то наша беседа свелась к освобождению друг друга от ответственности за все те промахи, которые мы оба допустили.
— И что ты думаешь?
— Я стараюсь вообще не думать. И поэтому хотел бы, чтобы ты взял на себя завершение дела: во-первых, разобрался с личностью Алекса Три, во-вторых, воздал по заслугам мистеру Дебритто. Поступи с ним так, как мы и намеревались. Когда, где и кого выбрать в Вороны — решай сам. Доложи мне, когда все закончится.
— Ладно, — серьезно сказал Джек, — но у нас есть и третий «хвост». Сегодня утром Шеймус позвонил Долли и сказал, что у него есть важная информация, которой он готов поделиться только с тобой и Дэниелом. Он настаивает на встрече. Да, об Алексе Три он ничего не слышал.
— А как он вообще, по мнению Долли?
— Совершенно свихнулся.
— Значит, никаких встреч, по крайней мере, сейчас. Пусть Долли передаст ему, что и я, и Дэниел в отъезде.
— И где ты будешь?
— Дома.
Дэниел проснулся на переднем сиденье, когда солнце было уже высоко, и лучи его били в ветровое стекло. На это он и рассчитывал, когда припарковался позади сгоревшей автозаправки кабиной на восток.
Поговорив с Вольтой, он исчез вместе с Алмазом. Он попытался сосредоточиться на горящей спирали, свести концентрацию в одну точку и затем резко отпустить. Он надеялся, что так пробьется к Алмазу — подобно тому, как человека, который придерживает крутящуюся дверь, отбрасывает противонаправленной силой. Но ничего не вышло.
Он вглядывался в узкую полоску пламени и умолял, чтобы Алмаз открылся ему, показал то, что нужно, позволил ему ступить за грань. Из этого тоже ничего не вышло.
За час до рассвета он вынул перочинный нож и проколол себе большой палец на левой руке. Он поднес палец к Алмазу и, прежде чем заглянуть в светящийся шар, капнул на него кровью. Бесполезно.
Усталый и измученный, на рассвете он провалился в сон без сновидений и не двигался до тех пор, пока его лица не коснулись первые солнечные лучи. Он сел, помигал, проверил, здесь ли Алмаз, и переполз за руль.
Дэниел поехал прямо к Фениксу. Он остановился на заправке, нашел там карту города, а в телефонной будке справочник. Открыв указатель на «демонтаже машин», он с первой же страницы нашел то, что ему нужно: «Аварийная бригада „Дух“: за ваши деньги любой демонтаж». Заметив, что бензина в баке осталось на четверть, он машинально встал в очередь. Когда служащий спросил: «Наполнить?», Дэниела разобрал такой смех, что он с трудом проговорил: «Да уж скорее опустошить».
— Что? — переспросил служащий.
— Да нет, ничего, — Дэниел уже пришел в себя. — Я подумал, что нужно заправиться, но потом понял, что не надо.
— Хотите что-нибудь еще? — спросил служащий, опасливо глядя на Дэниела.
— Нет, спасибо. Я даже не знаю, чего я хочу — внутрь или наружу, если между ними вообще есть какая-то разница.
— Вы, похоже, слишком долго были за рулем. На вас прямо лица нет.
— Надеюсь, — честно признался Дэниел.
Служащий неуверенно кивнул и добавил:
— Ну, не расстраивайтесь. Счастливой дороги.
Дэниел поблагодарил его и поехал в город.
Он остановился на соседней улице от «Духа». В фургоне он переоделся в футболку для боулинга, джинсы и туфли, увязал в узел смену белья и туалетные принадлежности и переложил тысячу долларов из чемодана в передний карман. Узел и чемодан он взял с собой в кабину и поставил на пол рядом с сумкой с Алмазом. Потом он смял свидетельства о регистрации транспортного средства и прохождении техосмотра, бросил их в пепельницу и сжег, смаргивая выступившие от дыма слезы.
Дэниел въехал в заляпанный машинным маслом двор «Духа» и остановился рядом с подъемным краном, к тросу которого крепился мощный магнит. Кран выбирал из груды обломки покореженных машин и сваливал в сорокотонный гидравлический пресс, который превращал их в элегантные металлические кубики. Пузатый человечек, управлявший прессом, завопил на Дэниела:
— Эй, здесь не парковаться! Офис с другой стороны, — он указал на здание.
Дэниел взял сумку для боулинга, чемодан, узелок, и направился к мужчине, который при виде его скорчил страдальческую гримасу. Когда Дэниел подошел поближе, он воскликнул:
— Парень, забери отсюда свою таратайку вместе с собственной персоной — наша страховка не покрывает ущерба, нанесенного идиотами. Это зона тяжелой механизации, и в этом дворе я хозяин.
Дэниел остановился перед ним и взглянул ему в глаза:
— Мой грузовик надо уничтожить.
Хозяин двора посмотрел на грузовик, потом снова на Дэниела:
— Это почему? Вы же на нем сюда приехали.
— Потому что им овладели демоны! — взревел Дэниел. — Я это знаю наверняка, потому что я служу Господу, к тому же профессионально играю в боулинг. Как священник в Евангелической церкви Вечного Блаженства, я дал обет бережливости, и потому езжу туда-сюда, по пути распространяя литературу Господа нашего. И путешествуя среди заблудших, я подбираю всех, кто голосует на дороге, и среди них часто встречаются совсем юные девушки, иногда не достигшие и семнадцати, которые скитаются по миру, утратив любовь и уют. Клянусь небом, что когда я подбираю их, мои помыслы чисты, я хочу лишь разделить с ними мудрость Господа — но Демоны, одолевшие грузовик, виниловые чародеи, хромовые маги, вырывают мое сердце из Реки Света и забрасывают его в сточные воды Плотского Желания. Я знаю, что во всем виноват грузовик, потому что и этих прекрасных девушек охватывает плотское желание, и вскоре демоны переманивают нас в фургон, где мы целыми часами предаемся греху, как спятившие от страсти бородавочники. Их горячие обнаженные тела перекатываются подо мной, как шарикоподшипники, и мое сердце жаждет лишь бесконечного повторения этого мига — момента нашего общего освобождения — снова и снова!
Хозяин двора оглядел грузовик с явным одобрением:
— А по мне так обычная развалюха.
Он покачал головой:
— Впрочем, если регистрационная карточка в порядке и техосмотр пройден, я, пожалуй, дам вам за нее пару сотен да попробую сам на ней прокатиться. Может, удастся подцепить какую-нибудь цыпочку, погреть на ней старые кости.
— Машину надо уничтожить! — продолжал бушевать Дэниел. — Ею владеют силы зла!
Дэниел поднял кулак и ударил им по ладони:
— Силы Зла должны быть повержены!
Хозяин двора отступил назад и сложил руки на воистину выдающемся животе. Он покачал головой и спросил насмешливо:
— Парень, ты, никак, чокнутый? Или ты это на полном серьезе? Бывают в жизни чудеса, но это ведь не из того разряда, а? Или ты все-таки серьезно?
Дэниел поднял палец и стукнул себя по лбу, после чего улыбнулся хозяину двора:
— Похоже, серьезно.
Тот помедлил:
— Так что, есть документы на машину?
— Демоны покрыли их отвратительной липкой тиной, которая смыла все чернила. Техпаспорт из розового стал совершенно белоснежным.
— Иди-ка ты отсюда, — проворчал хозяин двора, указывая подбородком на ворота. — Мы не связываемся с проходимцами без документов, особенно если они начинают ломать комедию и играть под душевнобольных. Нет бумаг — нет и разговора.
Дэниел сунул руку в нагрудный карман и вынул пачку купюр:
— А может, тысяча долларов изменит ваше мнение?
— Запросто, — отпарировал хозяин двора, быстро пересчитав купюры и засунув их в задний карман. — Выньте там, чего понадобится, и подгоните его вон туда. Я скажу Джеку, крановщику, что вы следующий. И знаете что, ваше преподобие? Если еще какие демоны ваш транспорт одолеют, вы его пригоняйте прямо сюда, мы их тут разделаем под орех, так что мало не покажется. За ту же цену.
— Благослови тебя Господь, сын мой, — с жаром проговорил Дэниел, простирая к нему руки. — Да снизойдет на тебя Река Света.
Дэниел с улыбкой наблюдал, как магнит с лязгом подхватил его грузовик, покачивающийся на рессорах. Трос натянулся, грузовик оторвался от земли, на хромированных боках сверкнули солнечные лучи, и кран понес его к прессу, точно вытащенную из воды рыбу. Магнит отпустил его, грузовик упал в пресс, ветровое стекло разбилось. Потом пресс с присвистом выдохнул, раздался скрежет сминаемого металла, и грузовик вместе со всем своим содержимым превратился в сверкающий четырехфутовый куб.
«Вот ведь метафора концентрации», — насмешливо подумал Дэниел, борясь с желанием применить такой же пресс к собственному рассудку. Он воздел руки к небу и радостно возопил:
— Свободен, да будет благословен Свет, свободен!
Он перекинул узелок через плечо, подобрал чемодан и сумку для боулинга. Сумку он попробовал на вес, представляя, как горит внутри Алмаз:
— Ну, как тебе? — пробормотал он Алмазу. — Хорошо быть свободным, а? Только мы с тобой, мы двое, ничего, кроме плотного неистового света, нерушимого, как камень, неукротимого, как огонь. Законный брак, а?
Дэниел подумал, что забавно бы было подарить Алмазу бриллиантовое кольцо, и начал неудержимо хихикать. Все равно, что подарить Венере в качестве подвенечного убора крысиный хвост.
Все еще хихикая, он прошел через ворота, повернул на запад и встал на дороге, подняв большой палец. Повспоминав, он вдруг понял, что не был с женщиной с тех пор, как путешествовал с Бобби — то есть больше года. С Жаном Блёром вся энергия уходила на прочие личности, а после Жана — на исчезновения, на то, чтобы стать ничем. Он вспомнил, что после первого исчезновения ему пришло в голову: теперь-то он сможет с одной женщиной дважды — но потом он забыл об этом. Однако тело не забыло. Сквозь него струились буйные потоки. Он не удержался от слез, когда Уолли сказал, что любит свою жену. Он явно перешел границы необходимого, когда в красках и в лицах описывал охваченных похотью юных дев. Супружество. Союз. Он был так возбужден, что чувствовал тепло Алмаза на бедре — во всяком случае, так казалось. Он положил руку на бедро, расправил плечи, сделал глубокий медленный вдох, закрыл глаза. Он попытался представить горящую спираль как женщину, увидеть ее лицо, различить в пламени ее тело, почувствовать, как она открывается ему, ощутить, как под его ладонью бьется ее сердце, и оба они купаются в свете.
Его окликнул мужской голос:
— Эй, парень, ты спишь или и вправду ждешь, чтобы тебя подвезли?
Неподалеку от него остановился старый «форд» с платформой, пыльный и раздолбанный, — и видимо, остановился уже давно. Он его даже не заметил. Низенький, с блестящим лицом водитель натянул ковбойскую шляпу по виду еще старше грузовика и повторил:
— Так что, парень, едешь или как? Могу подбросить до Джунипера, если туда несет твою ветку.
— Это что значит? — удивился Дэниел.
— Старый горный жаргон, еще от бобрятников. Означает, что тебе туда надо позарез, там для тебя земля обетованная.
Секунду Дэниел раздумывал, не стоит ли отказаться и подождать женщину. Ему хотелось побыть с женщиной. Но старый ковбой, кажется, мог рассказать что-нибудь полезное. Дэниел подхватил чемодан и сказал:
— Еду.
БЛОКНОТ ДЖЕННИФЕР РЕЙН
какое-то апреля (седьмое? девятое?)
Сколько километров с прошлой ночи. Я только что добралась до Рено, и все не так уж плохо, но и не сказать, что хорошо — наверное, это нормально, быть «сдержанной» и «взрослой», но я этого совсем не умею, и потому на меня напала хандра. Не депрессия, доктор, учтите — просто хандра. Легкая послеродовая хандра, опьянение свободой прошло, восторг поулегся, волнение поутихло, и начались первые свободные будни. Быть в бегах — это тяжело.
Во-первых, мучают материнские тревоги. Прошлой ночью в подсобке Мия проснулась с криком. Ей приснился кошмар — будто в темноте на нее падают огненные змеи, и от их прикосновения она превращается в камень. Я не могла ее успокоить. Я укачивала ее несколько часов, мурлыкала колыбельные, но она все всхлипывала, пока — от нахлынувшей беспомощности — мне не захотелось придушить ее, чтобы она замолчала. Этого я, конечно, не сделала, просто оставила ее реветь там на соломе, а сама вышла посмотреть на луну и звезды. Я стояла там, пока не остыла настолько, чтобы снова вернуться внутрь, взять ее на руки и слушать ее рев. Я перестала понимать ее страхи; они стали слишком сложными. Мне остается только любить ее и надеяться, что она поправится. Все женщины страдают и исцеляют себя по-разному.
Про мужчин я не знаю. Похоже, они не различают своего и чужого. Мне кажется, мир появился так — солнце сотворило само себя и установило простой порядок: раз кто-то создал тебя, ты должен создать кого-то еще. Чтобы показать нам пример, солнце сотворило Землю. Земля сотворила могучую реку, питающуюся вечной весной. Река наткнулась на огромный золотой камень и разделилась на пресные и соленые воды, на реки и океаны. В тот самый момент, когда река разъединилась, появились мужчины и женщины. Мужчины придумали время. Женщины придумали луну.
Видите, доктор, я не сумасшедшая. Я знаю, откуда что взялось.
Должна признать, что отчасти моя хандра — оттого, что рядом никого нет. Единственное, что за сегодня случилось хорошего — я добралась до Рено милостью парня с Аляски, рыбака по имени Билли Крау. Я в него чуть не влюбилась. Билли, на мою беду, был высоким и крепким — не красавец, но глубокие синие глаза выдавали в нем личность. И не дурак — а я ценю умных мужчин. А Билли оказался таким умником, что даже знал, где могила Джима Бриджера — в восточном Вайоминге. То есть я инстинктивно выбрала верное направление. Думать можно не только головой.
Билли ехал в Лас-Вегас играть в покер — последняя возможность оторваться перед возвращением в Петербург на сезон палтуса и лосося. За четыре месяца рыболовства он зарабатывает достаточно, чтобы остальные восемь путешествовать, не работая. Обеим его постоянным любовницам надоели его постоянные отлучки — то в море, то просто так. Он, похоже, все понял, и они остались друзьями. И вот мы с ним ехали впереди, на заднем сиденье посапывала Мия, и мне так захотелось прислониться к кому-то, что я наклонилась к нему и прижалась крепко-крепко, и сказала: «Обними меня».
Он обнял меня — очень нежно и искренне, но без всякого следа того резкого природного притяжения, преодолев которое люди становятся так близки, что уже не могут разлучиться.
Я оттолкнула его.
— Крепче, — сказала я. — Полюби меня такой, какая я есть.
С любовью всегда так — попробуешь что-то объяснить, а выходит только хуже. Впрочем, это по-честному: настоящая любовь ведь не требует объяснений.
Билли был добр со мной. Он прижал меня к себе чуть крепче и объяснил, что обещал одной девушке не крутить любовь по дороге, и собирается сдержать обещание, даже несмотря на «столь очаровательное искушение, как ты». Это я-то! Видимо, не столь очаровательное, чтобы ему поддаться.
Черт возьми. Ну почему все, кто чересчур хорош, чтобы быть настоящим, уже устроили свое настоящее с кем-то еще?
Билли довез нас до центра Рено. Он не останавливался поиграть по дороге — хотел сберечь пыл до Лас-Вегаса. Он дал мне пятьдесят долларов и посоветовал переночевать в спокойном месте и принять ванну, хотя заметил, что я вольна сделать с деньгами что угодно, хоть просадить в карты. Настоящий джентльмен.
Я еще не решила, на что потрачу деньги. Сейчас я сижу в кондитерской Уинчелла и как раз раздумываю над этим. Мия все еще спит. Бедняжка, нехорошо, что ей приходится все это терпеть. Она совсем умоталась. Теперь пусть спит, пока не проснется сама — не буду ее будить. Что удобно в воображаемых дочерях, так это то, что они легкие, и их несложно носить с собой.
К тому же их не видно. Безумная Дженни — шкатулка с секретом. Ха-ха.
Надо посмеяться, может, полегче станет.
Эли Бойд, полууволенный смотритель ранчо, обрабатывавший свои двадцать акров в горах возле горы Надежды, если оставалось время от работы на кого-нибудь еще — а оставалось оно, черт возьми, редко, по мнению Эли — вел свой старый «форд» с неизменной скоростью пятьдесят миль в час, и таким же неизменным потоком изливал на Дэниела байки, слухи, поверья и лопни-мои-глаза-правдивые-истории о жизни на Старом Западе, когда человек мог ехать по трассе два дня, чтобы трахнуть школьную училку, и не встретить по пути ни одной живой души. От «Духа» и до поворота на I-40 Дэниел слушал, не перебивая. Одна история особенно поразила его воображение.
«Вот говорят, ковбои дурни, пропивают все до цента, — начал Эли, — да и я таким же был, пока все это не произошло. История не из приятных, но, спасибо Господу, сэкономила мне кучу денег не только на выпивке, но и на всех сопутствующих прелестях: девицах-танцовщицах, ущербе за переломанные стулья, судебных процессах и больничных счетах.
Дело было в горах Колорадо, где-нибудь пятьдесят пять, пятьдесят шесть миль от Дуранго, что-то вроде того. Я тогда работал на Рэндалла, и мы с одним из его кузенов выгоняли лошадей на летнее пастбище. Как стемнеет, забирали их со жнивья и отводили в малюсенькую конюшню, которую еще пра-пра-пра-прадед Рэндаллов выстроил. А потом с этим Джеми — так звали кузена, и был он совсем пацан, лет девятнадцать-двадцать — шли порядок навести, дерьмо выгрести, пока мордой в кормушку не уткнемся — умотаешься эдак-то, с зари в седле сидючи.
Джеми странный был пацан, что-то у него было с головой, соображалка беднягу подвела. Как-никак, кровосмешение-то среди Рэндаллов давало о себе знать. Народ вокруг Дуранго поговаривал, что у них в роду если какая хотела до свадьбы девушкой остаться, так должна была научиться бегать быстрее братьев.
В общем, крыша у него была так себе, но в лошадях он понимал. Знаешь, будто поскреб по сусекам, насобирал остатки ума и весь его в одно русло направил, и лошади-то этим руслом и были. Парень их любил. И в чем-в чем, а в лошадях он разбирался.
Мы пилили дрова и собирались уже на боковую, как вдруг из конюшни такой вопль раздался, что сон с нас как рукой сняло. Мы, конечно, в сапоги запрыгнули, ружья похватали. „Волк?“ — я Джеми шепнул. Не знаю, говорит, а голос у него тонкий такой.
Подходим к конюшне, а оттуда вылетают в загон две кобылы, а ноги у них в лунном свете такие, что взглянуть жутко. Тут я понял, что случилось; парень, с которым мы как-то охотились в горах, в молодости видал такое собственными глазами. Крысы конюшенные забрались в сброженный силос, взъярились, что твои берсерки, и давай буйствовать в стойлах — объели лошадям ноги подчистую, от копыта до самого колена! Такая, знаешь, ровная волокнистая бело-голубизна, как бывает, когда оленя свежуешь. Ни крови, ничего — будто лошадям белые гольфы надели. Святый Боже, ну и страх!
Но от чего у меня просто кровь в жилах застыла, так это от крысиного визга — такой он был пронзительный, точно они вот-вот тебе череп раздолбают, как дешевый стакан, а уж уши отъедят, это как пить дать. Я слышал, как визжит крыса, если на нее наступить, но это не идет ни в какое сравнение. Тем нужно было только одно — вонзить зубы в чью-нибудь теплую плоть.
И челюсть у меня отвисла прямо-таки до колен, потому что одно дело, когда тебе что-то рассказывают, и совсем другое — увидеть это собственными глазами. Впрочем, лучшее, что я мог сделать — это впасть в ступор, и хорошо, что мне не пришло в голову разрядить ружье в стаю бешеных крыс в темной конюшне, полной обезумевших от боли лошадей. Нет, дружище, это я правильно поступил, что ни говори. Против природы не попрешь. Оставалось только убедиться, что и Джеми это понимает. Только он-то как раз и не понимал. Глаза у него округлились — точь-в-точь кофейные блюдца: такие же пустые и такие же белые, как ноги у лошадей, вылитый этот… как их там… зомби, во! Не в себе человек, ясно как день.
А потом закричал: „Лошадки! Лошадки!“, прямо как ребенок, и рванул туда в конюшню. Я ему кричу: „Джеми, брось! Не стреляй, хуже будет!“ Так он, разрази меня гром, ружье отбросил, а схватил там в загоне какой-то ржавый лом, видать, охотники оставили.
Ну, как ты понимаешь, я за ним туда не пошел. Это аккурат Двадцать вторая статья Кодекса Запада: „Если какой-то ублюдок ломится в амбар, где у бешеных крыс самый разгар гулянки — это его проблемы“.
Так что я стоял снаружи в своих сапогах и кальсонах и ждал, пока лошади выйдут в загон — там им хоть будет где повернуться, — а изнутри неслись вскрики Джеми: „Вот вам, вот вам“, да стук лома о дощатый пол. Постоял я, зажег фонарь-„молнию“ да пошел туда.
Джеми стоял на полу на четвереньках. Правая рука, так, которая без лома, была объедена до кости. Видок тот еще, но ни в какое сравнение не идет с тем, что Джеми вытворял. Он загнал крысу в угол стойла и долбил ее так, что только лом мелькал.
„Джеми“, — заорал я, он ко мне повернулся — щека дергается, изо рта стекает слюна, глаза вроде стали нормального размера, но смотрят не пойми куда. Потом заревел как чертов горный лев: „Не-ет! Не-ет!“, и давай дальше дырявить крыс, а они на полу вокруг него клубятся, покойников своих доедают.
Он разделался с первой, но тут заприметил вторую, повернулся и погнал ее в стойло, так что мне были слышны только его всхлипы да стук лома об пол, точно кто дверь ломает. И вдруг такой он вопль издал — аж кругом тихо стало, во всей конюшне раз — и тишина. А потом он засмеялся и воскликнул: „Я его достал, Эли, наконец-то я его достал“.
Вошел я туда с фонарем и вижу — Джеми лыбится, а глаза все так же где-то далеко. А сам к стенке прислонился неловко так — правая рука ломом к стенке пригвождена, прямо сквозь ладонь лом прошел. А он мне: „Смотри, Эли, наконец-то я его достал“».
Эли оставил Дэниела размышлять обо всем этом на перекрестке, помигал поворотником, точно прощаясь, и пропал, свернув на восток, к своему ранчо.
Подняв палец в ожидании следующей машины, Дэниел подумал, что это история-предупреждение, и стоит принять ее к сведению. Наверное, Вольта был прав. Наверное, Алмаз надо отпустить. В конце концов, это посоветовал мудрый человек, так почему бы не принять его совет, если все равно не знаешь, как поступать дальше? Может быть, если он отпустит Алмаз физически, тот откроется ему через воображение и память. Дэниел взглянул на свой поднятый палец, затем повернул руку ладонью кверху, точно отпуская невидимую птицу. Он представил, как это, когда лом проходит сквозь ладонь — и представил так явно, что вскрикнул от боли.
Шеймус сидел за шатким столиком в дешевом отеле Сакраменто. Сожженная рука была прижата к уху и диктовала ему возможные варианты, которые он записывал здоровой рукой в желтом адвокатском блокноте.
«А. Т. Швейцарский акцент. Мужчина, за тридцать. Три Алекса… Ты будешь думать своей черепушкой, урод? Помоги мне. А-лекс. Лексика? Нет, не то. Ал-екс-три. Трижды Ал? Трижды Ал… Трижды Ал! Вот оно! Ты понял, придурок?»
— Нет, — тупо сказал Шеймус. Он был сильно пьян.
— «Ал» — «Алхимия». «Три» — «Трисмегист». «Зовусь Гермесом Трисмегистом за то, что постиг три составляющих мудрости мира». Ну, теперь дошло?
— Вольта. Долбаный урод, доносчик, — ярость вывела Шеймуса из ступора. — Сволочь, хорошо зашифровался. На него похоже. И так уверен в себе, что сказал нам имя. Думал, мы не догадаемся.
Шеймус написал имя Вольты на листе с такой силой, что бумага порвалась, когда он перечеркивал «т».
— Вольта-Самый-Умный. Молодчина. И швейцарский акцент подделать ему ничего не стоит. И сунул нам это прямо под нос, забыл, что мы учились у Якоба Хинда. Забыл, кто был настоящим алхимиком. И он решил, что нам этого не разгадать?
— Может, на это он и рассчитывал, идиот, — прошипела рука. — До этого ты не допер?
— О чем ты говоришь? — растерялся Шеймус.
— Он хочет, чтобы ты подумал на него, хочет отвлечь тебя от Дэниела. Не забывай — кто-то должен был рассказать Вольте про покушение.
— Значит, они были заодно, как мы и думали. Но где они?
Рука отодвинулась от уха и глянула прямо в лицо Шеймусу:
— Один выведет нас на другого. Надо искать обоих.
Следующей машины Дэниел ждал около часа. Когда он увидел, что рядом притормаживает грузовой фургон, первой его мыслью было бежать сломя голову — это был его собственный фургон, каким-то чудом восставший из металлолома. Спустя секунду он с облегчением разглядел мичиганские номера и светоотражающие буквы на двери автоприцепа:
Эрни и Ирма
Цыгане в отставке
Ирма подвинулась, чтобы он влез в кабину. Ей было за шестьдесят — миниатюрная, беловолосая, в коричневых брюках, свежей желтой рубашке и коричневом вязаном кардигане. На коленях у нее сидел маленький пудель. Он опасливо взглянул на Дэниела. С ним было что-то не так, но Дэниел не сразу понял, что именно.
Эрни перегнулся через пуделя, чтобы пожать Дэниелу руку. Если замаскироваться под Ирму Дэниелу никогда бы не удалось, то облик Эрни он воссоздал бы влегкую. У Эрни были такие же голубые глаза и те же шесть футов росту, как у Дэниела — оставалось только добавить лет сорок да несколько десятков фунтов весу. А вот рубашку как у Эрни пришлось бы поискать. По правому рукаву тянулась цепочка индейских конных фургонов, по левому — череда скотовозок, на спине пламенело заходящее солнце. Словом, рубашка была настолько немыслимой, что Дэниел даже поморгал, чтобы убедиться, что это не галлюцинация.
Эрни представился и снова вернулся к рулю, а Ирма потрепала пуделя по загривку и сообщила:
— А это Честер.
Честер вздрогнул и вильнул задом.
Дэниел сообразил, что у Честера не хватает хвоста: то ли его неудачно купировали, то ли отрезали по какой-то другой причине.
— Большущий доберман-пинчер откусил бедняге Честеру хвост, — пояснила Ирма. Она наклонилась вперед и проворковала:
— Мы не любим больших собак, правда, Честер?
Честер уткнулся головой в ее колени. Ирма с гордостью посмотрела на Дэниела:
— Честер все понимает.
— А ты куда направляешься, Герман? — быстро, точно в смущении, спросил Эрни.
Дэниел, на мгновение забывший, что представился именем, написанным у него на футболке, не сразу сообразил, что обращаются к нему.
— А, — спохватился он, — да я и сам толком не знаю. Вообще-то до Фриско, но по дороге я сильно поиздержался, так что надеюсь, что подвернется какая-то работа. Слышал, что в Неваде можно на что-то рассчитывать.
— Ну да, потому Вегас и зовется «продутой зарплатой», — усмехнулся Эрни.
— Об этом я слышал, — вежливо ответил Дэниел, чувствуя, что ему не хочется об этом даже говорить. Он решил избегать Лас-Вегаса. Там его знало слишком много людей, а маскироваться как следует он был не в силах.
— Ты, выходит, свободен, — заключил Эрни.
— В общем, да. Даже сложно сказать: то ли мне некуда поехать, то ли слишком много куда.
— Это я понимаю, — задумчиво проговорил Эрни. — Я был точь-в-точь как ты по молодости, как раз перед Второй Мировой. Я даже представить не мог, что будет дальше, понимаешь, о чем я?
— А я скорее наоборот — представляю, представляю, и никак не могу остановиться, — слабо улыбнулся Дэниел.
— Да, это одно и то же, — хмыкнул Эрни. — Зависит от того, с какой стороны посмотреть.
— И это неплохо, — подхватила Ирма, ни к кому конкретно не обращаясь. — А тебе нравится твоя работа? — спросила она у Дэниела с обезоруживающей улыбкой.
— Не знаю, — ответил Дэниел. Когда Ирма и Эрни удивленно переглянулись, он почувствовал, что надо объясниться:
— Я понимаю, что это странно звучит, но я и вправду не знаю. Просто никогда не думал о боулинге «нравится — не нравится». Само это занятие требует такой большой концентрации, что думаешь только о том, как делать это правильно, как вообще это делать. Я плохо объясняю?
Ирма рассеянно улыбнулась и слегка погладила Честера.
— Я тридцать пять лет проработал на «Дженерал Моторс», — прервал паузу Эрни, — на заводе в Детройте. Мы с Ирмой женаты уже тридцать четыре года. Три года назад я вышел на пенсию, дети выросли, дом оплачен на много лет вперед, так что мы с Ирмой просто путешествуем, куда судьба занесет. Когда ездишь повсюду и смотришь, что происходит, чувствуешь себя моложе. Прошлой осенью мы ездили по Новой Англии. Листопады там красивые — все кругом в красных и желтых листьях. Здесь мне меньше нравится, мрачновато как-то. Впрочем, солнце хорошее — закаты, все такое…
Ирма, все с той же рассеянной улыбкой, добавила:
— Закаты красивы везде.
— А чем вы занимались на «Дженерал Моторс», Эрни? — спросил Дэниел.
— Да чем только не занимался. Собирал детали, устанавливал кузовы, закручивал болты, доводил машину до ума на последней стадии.
— И вам нравилась ваша работа? — продолжал Дэниел.
Эрни пожал плечами:
— Работа есть работа, ты же сам говоришь.
— Нравилась-нравилась, правда, Честер? — обратилась Ирма к пуделю.
Честер отрывисто гавкнул.
Ирма удовлетворенно кивнула.
— Ты знаешь, — продолжал Эрни, чуть повернувшись к Дэниелу, — я не против рутинной работы. Она как-то затачивает жизнь. Даже если все время делаешь одно и то же, это никогда не то же самое. Взять хоть эти кузовы машинные — ведь у всякого свой голос. Миллионы кузовов — и в каждом что-то свое. Понимаешь?
— Кажется, да, — проговорил Дэниел.
— А наш папочка понимает, о чем говорит? — поинтересовалась Ирма у Честера.
Честер гавкнул два раза.
— Дважды означает «нет», — перевела Ирма, хитро блеснув глазами.
— Псина меня терпеть не может, — проворчал Эрни. — Это я решил, что ему нужно поразмяться. Спустил его с поводка в парке, а тут откуда не возьмись этот доберманище, который чуть не оттяпал ему ползадницы, пока я успел сгрести его в охапку и удрать. И никак ему не втолкуешь, что такова жизнь: доберман пуделишке — волк. Ну, был бы он на поводке, что бы это изменило?
Дэниел откинулся на сиденьи и сказал дрожащему пуделю:
— Ты не любишь больших собак, верно, Честер?
Честер спрятал морду.
— Он такой занятный, — пропела Ирма. — Понимает все, что ему скажут.
Дэниел попрощался с Эрни, Ирмой и Честером возле западного въезда в Лас-Вегас, когда солнце садилось, заливая все кругом такими сильными и чистыми красками, таким буйством золотого и алого, что закат на рубашке Эрни поблек и почти испарился, а сам Эрни выключил мотор, и некоторое время они сидели и смотрели в тишине сквозь ветровое стекло, а Честер даже вытянул передние лапы на приборную доску, чтобы лучше видеть. Дэниел был заворожен тем, как легко распространяются в воздухе цвета, как неумолимо Земля прощается со светом и переходит во тьму. Ему вдруг захотелось вырваться из кабины грузовика, исчезнуть, исчезнуть или разрыдаться. Но исчезнуть на людях было нельзя. Он проглотил ком в горле и проговорил:
— Ну что же, на этой великолепной ноте я покину вас. Огромное спасибо за то, что подвезли, и за чудесную компанию.
Не дослушав обращенных к нему слов прощания, Дэниел выпрыгнул из кабины. Закрывая дверь, он проговорил:
— Бросьте его в воду.
Последняя фраза удивила даже Честера.
Дэниел ждал, пока грузовик отъедет, но тот не трогался с места. Внутри громко залаял Честер. Ирма высунулась в окно и громко крикнула:
— Ты забыл сумку с шаром! А Честер ее заметил! Он все понимает, я же говорила!
Дэниел взял протянутую через окно сумку.
— Чтоб мне быть таким же умным, как Честер, — сказал он. — Очень глупо — забыть в чужой машине то, чем живешь. Спасибо еще раз. Берегите себя.
Он смотрел машине вслед, пока задние фонари не скрылись в направлении Лас-Вегаса. Потом он опустился на колени и расстегнул сумку для боулинга, заслоняя Алмаз от дороги, несмотря на то, что она была пуста. Дэниел заглянул вглубь его:
— Ты ведь не хочешь, чтобы я тебя отпустил? Я — тот кто тебе нужен, правда? Тогда помоги мне. Помоги. Прошу тебя. Ну пожалуйста.
И Дэниел исчез с Алмазом.
Около полуночи без всяких предварительных сигналов концентрация Дэниела подалась и пропала. Он попытался сфокусироваться, но силы не было. Ошеломленный, он собрался с силами и представил себя воплощающимся с Алмазом. Возвращение было мучительным. Дэниел не понимал, в каком мире находится. Он стоял на коленях перед Алмазом, ища огненную спираль. Он услышал слабый гул справа от себя. Он повернулся и тут же ослеп от светящегося шара, несущегося на него. Он подался вбок, прикрывая собой сумку, как раз в тот момент, когда водитель черного «Транс Эм» ударил по тормозам, остановившись в ста пятидесяти ярдах от него. Когда машина дала задний ход, Дэниел застегнул сумку. Водитель съехал на противоположную обочину, пересек разделительную полосу и остановился возле Дэниела. На секунду Дэниел решил, что это женщина — из-за длинных светлых волос — и был сильно разочарован, когда коренастый мужчина лет тридцати в ковбойских сапогах, «Левисах» и армейской куртке обошел машину и сказал:
— Это что за хрень такая творится?
— А в чем дело? — невинно удивился Дэниел, поднимаясь на ноги.
— А ты не видел? Вспышка света и вдруг — бам! И ты тут, а вокруг все светится. В жизни не поверю, что ты ничего не заметил!
— Я присел на корточки, — объяснил Дэниел, — услышал, что вы подъезжаете, и от неожиданности вскочил на ноги. Может, это свет от фар отразился на моем чемодане, здесь много металлических частей — замок, уголки…
Блондин взглянул на Дэниела с его пожитками и покачал головой, потом пожал плечами:
— Видно, напалм напомнил о себе. В моем случае вполне вероятно. А, да какая разница? Чего париться о пустяках, если Смерть уже знает твой адрес? Такой у меня девиз.
— Хороший девиз, — проговорил Дэниел.
— А ты чего здесь, автостопишь? До рассвета я еду в сторону запада, потом поворачиваю назад.
— Спасибо, — сказал Дэниел, подбирая чемодан и сумку.
— А как ты здесь вообще оказался? — спросил блондин. — Странствующий Боулер, или кто ты такой?
— Профессиональный игрок в боулинг и религиозный приверженец, — пояснил Дэниел.
— Какой только работы не бывает, — блондин открыл Дэниелу дверь.
— А вы? — поинтересовался Дэниел, залезая внутрь. — Что-то поздновато с работы.
— Ремонтирую игровые автоматы в Шамроке. Вторая смена, с двух до десяти. Для патрулирования остается добрая половина ночи и раннее утро.
— А что за патрулирование? Для кого?
— Для моего старого работодателя — Смерти.
— Серьезно? — переспросил Дэниел. Не хотелось, чтобы ему пудрили мозги.
— Для него, костлявого. Поехали, расскажу, — и он захлопнул дверь.
— Круто, — Дэниел проговорил это вслух, еще не решив, иронизирует или нет. Хотя чего париться о пустяках, напомнил он себе. Ехать так ехать.
Блондина звали Кенни Коппер. Вскоре после восемнадцатилетия суд преподнес ему в подарок выбор между двумя годами исправительно-трудовых работ за нарушение спокойствия, сопротивление аресту и нападение на полицейского — последнее суд счел тяжелейшим проступком, а вовсе не самозащитой — и немедленной отправкой в морскую пехоту. Спустя восемь месяцев он приземлился в Сайгоне. Через неделю их отправили в Хе-Сан.
Он рассказал Дэниелу, что после того как их туда забросили, он сунул голову в задницу дракона и увидел там целый мир дерьма.
— Конгресс продал нас с потрохами. Как-то мы отправили пару ребят в разведку — и никогда их больше не видели. Все, что прикасалось к взлетной полосе, разносило в момент. Никакой медицинской эвакуации. Никакой смены. Они забрасывали нам жратву и боеприпасы, но все, что происходило за пределами лагеря, — это был кромешный ад. И в чем самая жопа, Герм, — мы были попросту наживкой, пушечным мясом, поскольку Конгрессу нужна была массовка для осады, они хотели приманить их на нас, а потом пришлепнуть. Здорово придумали, а? Остроумно. Я думаю, это даже косоглазые поняли, необязательно быть доктором наук, чтобы допереть, верно? Конгресс их свернул так, что задохнуться впору, а они все держались. И тут им прислали нас.
Поначалу было еще ничего. Я припер из Сайгона фунт «травки Будды» — ею там торговали по пятьдесят баксов на каждом углу — и можно было малость расслабиться после бомбежек и перестрелок. На базе нас все звали «буги-бункером». Черный парень, нас с ним вместе призвали, Доннел Фоксворт — мы звали его Пожарником, потому что он хвастал, что девицы под ним прямо горят — припер две коробки кассет: «Мотаун», Джими Хендрикс, «Дорз», Боб Дилан, «Стоунз», ну, сам знаешь. С травкой Будды и музыкой еще можно было как-то жить.
Понимаешь, парень, нам нужна была серьезная моральная поддержка, потому что косоглазые нас гнобили со всех сторон, и с земли, и с воздуха, окружили нас, как лягушек в банке. Они забрасывали нас бомбами когда припрет: и днем, и ночью, то по две минуты, то по двадцать часов, не угадаешь. Ты там не был, парень, тебе не понять, как это, когда ты слышишь, что вертолет приближается, приближается, слышишь, как смерть гудит над тобой, и кровь в жилах начинает выть, как бешеный пес; ты весь превращаешься в один сплошной нерв; задница напрягается так, что когда ты ее потом расслабишь, все штаны будут в дерьме; а в ухо тебе верещит Дилан: «Ты остался один!» — и даже если у тебя не съезжала крыша во время налетов, она съезжала потом от всего остального. И вся на свете трава Будды и все на свете стереосистемы ни хрена бы не изменили. Все это было слишком по правде. Постоянный тошнотворный страх.
На третью неделю они взялись за нас всерьез, лагерь превратился в саперную площадку. Попробуй заснуть, когда всю ночь над ухом грохочут минометы, а за стеной шастает кто-то, готовый перерезать тебе горло. Я обнимал себя за плечи в грязной траншее, сворачивался у стены, борясь с приступами дизентерии, задыхаясь от запаха собственного страха, дерьма, пороха, дыма, взорванной земли и тел. Бомба влетела в траншею в половине футбольного поля от места, где я сидел. Меня так контузило, что чуть мозги из ушей не вытекли. Я встал на колени и стал вглядываться в дождь и в ночь, меня так шлепнуло, что я стоял там и думал: а интересно, можно увидеть точку, откуда начинается дождь? Я вглядывался так, и тут рядом упал белый бумажный прямоугольник. Едва я его тронул, как понял, что это. Я бы что угодно отдал, лишь бы этого не видеть. У нас в части был парень, Билли Хайнс, мальчишка совсем, из Миссури, спокойный, застенчивый, женат на семнадцатилетней девчушке по имени Джиннили, в первом письме из тыла она ему написала, что после его последнего визита забеременела. Мать сфотографировала ее на лужайке перед домом, дом сзади виднелся, а на обороте фотографии было написано: «Жена и ребенок. Не забывай, я люблю тебя. Джиннили». И лицо у нее было — ох, парень — такое юное, и смелое, и полное надежд, такая славная девчонка, светловолосая, с веснушками, черт возьми, и вся светилась от того, что ждет ребенка. Он ее все время носил с собой. Я как-то сказал ему, что не надо бы такой милой леди смотреть на весь этот кошмар, пусть бы он ее спрятал подальше, а он сказал — голос у Кенни начал срываться — сказал: «Она мой талисман. Она светит мне через весь этот мрак, чтобы я вернулся домой, к ней и ребенку». И когда я подобрал в грязи ее фотографию и взглянул на нее, меня вдруг пробило насквозь, я потерялся где-то внутри себя, исчез. Понимаешь? Оставил пост, сдался. Меня больше не было.
В свете фар встречного полуприцепа Дэниел заметил на щеке Кенни мокрую дорожку — и сам украдкой вытер слезы. Говорить что-то было бесполезно.
Кенни взглянул на него, затем снова на дорогу.
— Потом врачи сказали, что я три недели был не в себе, пока они не отправили меня из Хе-Сана на каком-то случайном вертолете, который, видно, совсем сошел с ума, если залетел к нам. Военный невроз, говорили врачи, кататонический шок. Я не стал им объяснять, что все было ничего, пока я не взглянул в ее лицо. Мне без разницы, что там думают доктора. Я-то знаю, что это было. Летаргический сон. Пока душа не вернется обратно, не излечится, тело ничего не чувствует, на задницу тут уже наплевать.
Вот тогда-то Смерть и нанял меня в личные шоферы, одел в белый атласный костюм и посадил за баранку своего шикарного черного лимузина.
Кенни замолчал и снова посмотрел на Дэниела:
— Ты слушаешь?
— Да.
— Видеть я Смерти не видел, он всегда сидел на заднем сиденье, за перегородкой из затемненного стекла, только маленькая щелка была у меня за правым плечом. Он садился, я заводил машину, он просовывал в щель белую карточку с именем — никакого адреса, только имя — и я ехал к этому человеку. Не спрашивай меня, как, понятия не имею. Я просто знал. Находил человека, парковался, он выходил, возвращался примерно через минуту и просовывал в щель новое имя. Никаких тебе еды, питья, сна, отправления потребностей — только имена, одно за другим.
Поначалу, еще на базе, попадались знакомые имена: парни из нашей части, какие-то вьетнамцы. Потом я уже не знал ни одного. Но я всегда знал, где их найти.
А как-то ночью вокруг нас все засветилось, точно рядом целая куча боеприпасов взорвалась, я оглянулся — и увидел Смерть сквозь эту самую перегородку. Это был скелет с безумной голодной ухмылкой, никакая не старуха с косой; на нем был строгий костюм, такой элегантный, с полосками, а на костлявых пальцах блестели бриллиантовые кольца.
В щели появилась очередная карточка, и мне даже смотреть на нее не надо было, я и так знал, что на ней мое имя. Если ты посмотришь на Смерть, она посмотрит на тебя — а возить его туда-сюда и без меня найдется, кому.
Тут я не раздумывал, я просто решил забрать этого гада с собой. Я нажал на газ, мы понеслись сквозь тьму, и я на полном ходу крутнул руль вправо.
Но мне не удалось его сделать. Видно, у него сзади была своя система управления, я услышал звук тормозов, прежде чем вылететь из машины. И представь себе, парень, я не разбился о дорогу, не улетел в кусты, ничего такого — я просто провалился в ничто. Все, за что я мог удержаться, было лицо Джиннили. Я вглядывался в него, в ее глаза, ее улыбку, ее мечты, в жизнь внутри нее, я не знал, что творится — то ли представляю ее, то ли вспоминаю, то ли на самом деле вижу. Когда я перестал падать и открыл глаза, старая беззубая сиделка проворчала: «Давно пора, служивый. На войне как на войне». И они отправили меня домой, в военный госпиталь.
Немногие видали Смерть в лицо и знают, на какой машине он ездит. Так что на мне особые обязательства. Кто-то должен выследить этого ублюдка и пустить в расход. Я ни у кого ничего не спрашивал. Просто взял пушку, которая осталась у меня после Вьетнама, и засунул ее под сиденье. Когда я его увижу, я отстрелю ему все бриллианты, превращу его в чертову пыль.
— Разве можно убить смерть? — тихо спросил Дэниел.
— Фиг знает. Но черта ли не попробовать?
— Это да, — согласился Дэниел. Он откинулся на сиденье и закрыл глаза, попытался представить лицо Джиннили, но не было сил. Он открыл глаза, и его тут же ослепил дальний свет встречной машины. Дэниелу показалось, что это был черный лимузин. Он оглянулся, чтобы посмотреть через заднее стекло, и сказал Кенни:
— Из-за света я не разглядел как следует, но по-моему, это был черный лимузин.
— Ты спятил, парень? Это была красная «тойота».
Дэниел посмотрел, как задние фары удаляющейся машины сливаются в одну точку. У него было ощущение, что машина была длинной, вытянутой и черной.
— Точно?
— Успокойся, парень, — уверил его Кенни. — История тяжелая, сам понимаю. Не всякому под силу. Но уж положись на меня, я водил тот лимузин и узнаю его даже слепым. Это была красная «тойота», клянусь.
Дэниел снова сел как положено:
— Ну ладно. В конце концов, это ваш патруль. Я просто хотел помочь.
— Я понял, братишка, понял и оценил. Черт побери, парень, ты плакал, когда я рассказывал про нашу часть — думаешь, я этого не заметил? Когда я в патруле, я подбираю всех автостопщиков, и всем им рассказываю про лицо Джиннили и свою службу у Смерти. Некоторые молчат, некоторые посылают меня к черту, некоторые пытаются пошутить, мол, после войны и не так крыша съедет, и все они, черт возьми, вылезают из машины при первой возможности и предпочитают лучше постоять на пустынном шоссе, чем проехать со мной лишнюю милю. Только у немногих, может, у двоих из тысячи, окажется сердце, которое дрогнет. Ты — из этих немногих. Ты знаком со смертью?
Вопрос, прямой и неожиданный, застал Дэниела врасплох.
— Почему вы спрашиваете?
— Нюх, — Кенни пожал плечами. — Чутье. Не думай, я к тебе в душу не полезу. Не хочешь — не говори.
— Однажды я чуть не умер, — сказал Дэниел. — От взрыва. Пока меня везли в больницу, сердце остановилось, пришлось ударить по нему, чтобы оно заработало. Это рассказывал мне врач, сам я не помню. Все, что я помню — я падал, падал бесконечно, и вдруг прямо передо мной оказалось зеркало, я инстинктивно вытянул руки, но не помню, что было дальше, продолжал ли я падать сквозь него или разбился, или что. Мне кажется, что тогда в зеркале я увидел Смерть очень близко, но я не помню, что я там видел и видел ли что-нибудь вообще.
— Точно Смерть. Это его любимые игрушки: окна и зеркала.
— Можно мне кое-что спросить?
Кенни взглянул с интересом:
— Валяй.
— Просто чтобы лучше представить, — начал Дэниел. — Вы сказали, что после того, как увидели фотографию Джиннили, потерялись внутри себя, исчезли. Исчезли — как? Тела физически не стало?
— Наоборот. Тело осталось, не стало души. Понимаешь, те же рельсы, только поезд другой.
Дэниел задумался. Это было больше похоже на правду. Он попытался вообразить, как исчезает его душа, и улыбнулся, поняв, что это невозможно: ведь именно душа была отправной точкой воображения. Но эта мысль выбила его из колеи.
Кенни, кажется, почувствовал его состояние:
— Парень, ты чего?
— Я попытался представить свою душу.
— А, понимаю, странно, да? Будто телевизор смотрит сам себя, или игральный автомат играет сам с собой, что-то вроде того.
— Что-то вроде того, — повторил Дэниел, хихикнув.
Кенни, посерьезнев, не отводил глаз от дороги. Он вдруг кивнул, точно приняв важное решение, и снова повернулся к Дэниелу:
— Слушай, Герман, я тебе вот что предложу. Может, поездишь со мной, пока я в патруле? Если хочешь шальных денег, найдем тебе достойную работу в казино, а если тебе надо где-то отсидеться, у меня есть лишняя койка и жратвы полно. Я хоть и не какая-нибудь Джулия Чайлд, но готовлю нормально, во всяком случае, консервами не питаюсь.
Придя в себя от такого предложения, Дэниел покачал головой:
— Спасибо, но у меня тоже своя задача. Может, потом, когда я ее выполню…
— А что за задача? Это все твои религиозные штуки?
— Пожалуй. Можно сказать, что я нашел Грааль…
— Чего? — Кенни навострил уши. — Грааль?
— Ну да, наподобие Святого Грааля.
— Это та хреновина, за которой охотились рыцари Круглого Стола? Чашка, которая осталась от Господа? Я там на базе частенько их вспоминал, как они сражались с драконами. Фоксворт надо мной потешался, говорил: «Да брось ты этих рыцарей с их столом. Вот несло их в такую даль из-за бабы». Я ему объяснял, что баба там не при чем. Вся штука была в поиске, в самом пути. Он мне ответил: «Да ладно, Кенни, бабы есть бабы. Чего их искать, их надо трахать». Вот такой он и был, Фоксворт — бабы да музыка. Чертов Фоксворт. Заглотил пулю в Сонг Бе. Мне про это рассказал парень с соседней койки в военном госпитале. — Кенни отнял руки от руля и беспомощно развел ими. — Прости, братишка. Запарил я тебя. Что-то у меня сегодня язык развязался.
— Я понимаю. Ничего.
— Так ты сказал, ты ищешь этот Грааль?
— Не совсем. Я его нашел — не Святой Грааль, конечно, но нечто похожее. Теперь мне надо понять, что с ним делать.
— Что делать? Не выпускать из рук!
— Я тоже сначала так думал. Но теперь мне кажется, что это как раз то, чего делать не надо.
— Я знаю ребят в Вегасе, которые смогут его удачно загнать, если ты надумаешь от него избавиться. Будешь чистый, как стеклышко.
— Бесполезно. Его нельзя продать, купить, украсть или оставить себе. Но надеюсь, что его можно открыть.
— В бардачке есть штопор, — предложил Кенни.
— Штопор вряд ли пригодится, но спасибо за совет. Я думаю, у меня получится. Просто уверен.
— Так держать, парень. Так или иначе, все стены когда-нибудь падут. Душа, может, и принадлежит Христу, но задница только этому миру. Если я тебе когда-нибудь понадоблюсь, найди меня в Шамроке или дай знать. Я примчусь в момент. У нас с Фоксвортом была своя тайная армия, все отпетые дурни и наркоманы, отщепенцы, мерзавцы и негодяи, мы звали ее Братством Правды. Фоксворт был главнокомандующим, я — полевым командиром, он звал меня Командир Хаос. У нас было только одно правило — мы начинали собрания, только когда все набирались настолько, что уже не могли встать и отсалютовать флагу. Чертов Фоксворт, парень…
Дэниел слушал до тех пор, пока ему не начало казаться, что Фоксворт сидит рядом с ними в кабине, попивает бакарди с пивом, ухмыляясь при мысли о том, что из пяти биллионов человеческих существ на планете как минимум половина — бабы, и хотя бы ради этого, черт побери, стоит жить.
По просьбе Дэниела Кенни высадил его на рассвете неизвестно где, на пустынной дороге, окруженной полынными степями докуда хватает глаз.
— Будет надо — найди меня; я все время здесь, — напутствовал Кенни на прощание.
— Есть, сэр, — отсалютовал Дэниел.
Кенни поднял кулак:
— Ты все понял, как надо. Semper fi, братишка.
Дэниел улыбнулся, закрывая дверь.
— Эй, стой! Шар-то забыл. Следи за своим барахлом, сынок. На войне как на войне.
Он вручил Дэниелу сумку и подмигнул:
— Как ты собрался играть в боулинг без этого чертова шара? Это все равно что выйти на дракона без копья.
— Точно, — сказал Дэниел, забирая Алмаз. — Спасибо еще раз.
Кенни развернул свой Транс-Эм и поехал обратно к Лас-Вегасу. После ухода Дэниела на него напала тоска. За месяц, проведенный на службе у Смерти, Кенни научился различать особый запах, что-то неуловимое в дыхании тех, кого вскоре не станет. Кенни с горечью покачал головой: «Ты просто дурень, это была лучшая приманка для смерти, которую ты встречал за последние пятнадцать лет, и ты прохлопал его, как прохлопал все остальное. Следи за своим барахлом, на войне как на войне». Он вспомнил, как сказал это Дэниелу, повспоминал еще и вдруг осознал, что это были последние слова, сказанные Фоксвортом. Чертов Фоксворт. Он снова начал плакать.
Гарри Дебритто с довольной улыбкой закончил расшифровку передачи и присоединил сообщение к остальным, собранным на западном побережье. Если месторасположение определено точно — а это скорей всего — то Алмаз был перевезен в Сиэтл, оттуда в товарном вагоне в Кус-Бей, Орегон, и сейчас плывет на безымянном судне семьюдесятью милями к западу от устья реки Смит в сторону побережья. Он перечитал последнее сообщение:
НАЗАД. ПРОБЛЕМА. ГНЕЗДО НАКРЫЛОСЬ. ВТОРОЕ НЕНАДЕЖНО. ВРЕМЯ И ЗАЛИВ ТЕ ЖЕ. СМЕНИ БАЗУ. ДУБОВАЯ УЛИЦА 107772400. ХАРВЕСТ МУН
Дебритто кивнул. Отличные ребята, только вот перестраховщики: напрягаются при малейших изменениях. Очевидно, первоначальное место встречи скомпрометировало себя, а резервному тоже нельзя было доверять, и они направляются в некое третье. Он подозревал, в какое именно. Судно пойдет вдоль побережья в сторону юга к тому же самому заливу — самое вероятное, что это залив Сан-Франциско — до конечного пункта, Оакленда (Дубовой улицы). Цифры — время и точный адрес: 2400, скорей всего, время. Он забил в базу оставшееся: «107, улица 77» — и получил следующее: «Импорт светоосветительных приборов», склад в двадцать тысяч квадратных футов, принадлежавший «Тао-Хайх Химпродукт», но в январе арендованный другой фирмой. Гарри набрал код госархива Лонгли, затем свой секретный пароль. Это был один из основных его источников информации.
Данных по Харви Муну было немного, но вполне достаточно. Президент «Импорта светоосветительных приборов», член совета директоров в «Тао-Хайх Химпродукт», настоятель даосского ордена Плещущей Волны, основывающегося на взглядах Лао-Цзы и общественных представлениях Карла Маркса. Подозревается в контрабанде оружия в пользу Мао (не подтверждено) и наркотиков в пользу датского правительства (не подтверждено, скорей всего, дезинформация). Живет на борту своей яхты («Сюзи Кью», регистрационный номер LV967769). Женат семь раз, тридцать один ребенок…
Гарри перечитал еще раз. Тридцать один ублюдский ребенок! Неслыханный кобелина.
Он снова нашел список улиц Оакленда и сохранил себе файл с планом Семьдесят Седьмой улицы. Если Алмаз у них на яхте Муна, было бы неплохо снять его прямо оттуда. Но с яхтой связываться рискованно. Понадобятся помощники, а Гарри Дебритто привык работать в одиночку.
Гарри увеличил план Семьдесят Седьмой улицы и нашел склад «Импорта осветительных приборов» — он смотрел, насколько реально будет напасть на яхту. Склад был подходящий. Одноэтажный, вокруг открытая местность, потолок прозрачный. Гарри всегда любил прозрачные потолки. Через них очень удобно заглядывать внутрь. Возможно, сверху даже удастся разглядеть самого мистера Муна. Во всяком случае, пока эти ребята были весьма любезны и вели Гарри прямо к нему. Он был в Беркли, буквально по соседству. На «Нимице» он доберется туда за двадцать минут.
Гарри спустился в подвал и открыл отсек с оружием. На обустройство склада у него есть максимум день. Перевалило за полночь — отличное время, чтобы отправиться на место и оглядеться. Он решил прихватить с собой четыре гранаты — просто на всякий случай, вдруг да из склада повылазят отпрыски Муна. В глубине души Гарри даже хотелось, чтобы повылазили.
— Тридцать один ублюдок, — бормотал он, засовывая автоматический триста восьмидесятый в кобуру на лодыжке. — Это преступление против человечества. Этому надо положить конец. Если идиоты станут размножаться, а умные люди — предохраняться, мир деградирует в задницу. Уроды. Суки. «Давай заведем ребенка!» Если бы бабы не были такими дурами, у нас был бы шанс.
Ему бы только перехватить Алмаз — а уж там он найдет надежную подводную бомбу и разнесет плавучий малинник мистера Муна к чертовой матери.
Дебритто скатился по водосточному желобу прямо на крышу и присел, переводя дыхание. Склад был прямо как по заказу: плоская залитая гудроном крыша, потолочное окно, три маленьких вентиляционных трубы. Он выждал минуту, оглядывая крышу. Все так же пригибаясь к крыше, он дошел до потолочного окна, лег и прислушался. Он услышал внутри музыку, вероятно, радио. Из наплечной кобуры он вынул бесшумный «кольт-питон-357» и придвинулся ближе.
Ему совершенно не понравилось то, что он увидел. Из окна на него взглянуло мужское лицо. Едва он успел подумать, что у склада, очевидно, зеркальный пол, у левого уха просвистел дротик. Он хотел было повернуться и выстрелить, но вместо этого опрокинулся на спину. Тело утратило гибкость, пистолет выпал из разжавшихся коченеющих пальцев. Легкие наполнились льдом. Последнее, что он увидел, была высокая фигура в черной накидке с капюшоном и черном чепце, выступившая из-за ближайшей вентиляционной трубы и поднявшая к губам трубку для выдувания отравленных стрел. Дебритто почувствовал боль в правой руке.
Он услышал шаги, шуршание одежды, ощутил жжение в правой руке. Глаза его были открыты, но он ничего не видел. Тело оледенело. Он застыл, как муха в янтаре, парализованный, бесчувственный. Но слышать он мог, и ясно слышал шаги и шуршание одежды.
Женский голос прошептал ему в ухо:
— Диметил тубокаин хлорид, нервно-мышечный блокирующий агент. Просто чтобы ты расслабился и послушал. Слушай так, как если бы от этого зависела твоя жизнь. Второй дротик был со смесью кураре и датуры. Я только что сделала тебе две инъекции с взаимоусиливающими веществами. Белладонна. Тетрахлорэтан. Метил йодид. Кислый сульфат натрия. И еще несколько, названия сейчас позабыла. Ах да, еще галлюциногены для цвета. Не буду рассказывать тебе, как они действуют, скоро узнаешь сам. Про общий эффект, боюсь, сказать и не смогла бы — я никогда раньше не пробовала такой комбинации. Ты будешь первым, кто об этом узнает. Пожалуй, даже единственным. А вы ведь заслужили того, чтобы знать, верно, мистер Дебритто? Я думаю, заслужили. Информация — ключ к пониманию, но сочувствие — его венец. Я — женщина с пониманием и сочувствием, мистер Дебритто. Плюс к этому я Ворон, дочь ртути, понятая луны, посредник между живыми и мертвыми, обитатель обоих миров. Я понимаю, легко усомниться в моей способности сочувствовать, лежа здесь слепым и неподвижным. Что ж, сомнение — признак мудрых, думаю, здесь вы бы со мной согласились, если бы только могли. Так позвольте же мне попытаться изменить ваше мнение, мистер Дебритто, и преподнести вам небольшой подарок. Я обещаю, что через двадцать минут позвоню в «скорую помощь». А подарком будет жизненно важная информация. Дело в том, что я не знаю, смертельную ли дозу тебе вколола. Если нет — тебе повезло. Если же да — вскоре ты узнаешь много нового и интересного. Бедняга!
Она замолчала и слегка щелкнула его по лбу, хоть он и не мог этого почувствовать. Когда она заговорила снова, голос ее стал резче и суровее: «Он смог похитить Алмаз, потому что он в него верил. Теперь посмотрим, во что веришь ты».
Дебритто услышал, как она уходит, шелестя одеждами. Он попытался пошевелить правой рукой и найти пистолет, но это было невозможно, мозг словно заключили в ледяную коробку. Он попытался превратить ужас от собственной беспомощности в ярость. Его на раз сделала баба, слабая, безмозглая сука! Вряд ли она вколола ему смертельную дозу. Они не способны на бесповоротные решения, они слишком сентиментальны, чтобы использовать свою силу по полной. Он попытался вспомнить, что за яды она называла. Вот дура. Если паралич пройдет, он сможет назвать их докторам, они найдут противоядия. Но, лежа на крыше без движения, трудно было что-нибудь вспомнить. Он еще раз попробовал сосредоточиться на названиях ядов. Вдруг он снова услышал возле своего уха женский голос, но уже другой. Его мать шептала ему: «Ты — несчастье. Грех. Исчадие ада. Грех помутил твой разум. Дьявол, дьявол, дьявол».
Неподвижное тело Дебритто дернулось, когда он попытался закричать. Это не могла быть его мать. Он ее не помнил. Она умерла, когда ему было пять месяцев. Значит, это говорил ему отец. Отец всегда говорил ему хоть тяжелую, но правду. Отцу можно было доверять. Или это не отец, а начинают действовать те галлюциногены?
«Ты был рожден во зле. Ты был порочным с самого начала. Ты был проклятьем моей плоти. Проклятьем моего духа. Ты помнишь мой голос с тех пор, как был в моем чреве. Ты видел мои сны. Я дала тебе жизнь. Я дала тебе жизнь, и ты осквернил ее. Теперь я пришла забрать ее обратно».
РАСШИФРОВКА СТЕНОГРАММЫ (ЧАСТИЧНАЯ):
допрос братьев Элвуда и Эммета Тинделл
(идентификационный номер LCR 86 755)
Дело: ОПЕРАЦИЯ «ПРИМАНКА»
Экстренное локальное отделение Тонопа, Невада
10 апреля, 1987
Присутствовали: региональный инспектор Кейес, агенты Стэнли, Дикерсон, Пиби
ПИБИ: Ну, ребята, расскажите-ка эту историю еще раз для инспектора Кейеса. Денек у него выдался нелегкий, так что давайте покороче и по делу.
ЭЛВУД: Какую историю, все ту же? Так мы уже сказали: это вам будет стоить. Бизнес есть бизнес. Если вы его поймаете, половина вознаграждения наша. А пока вы кладете братца Эммета в больницу подлатать мозги и выдаете нам новенький «камаро» и по две штуки баксов на брата. Идет?
ЭММЕТ: Эл, ты идиот. Не говори им ни фига.
ЭЛВУД: Помолчи, Эм. Твой старший братец знает, что делает. Мы сорвали хороший куш. Это ЦРУ, не какие-нибудь деревенские шерифы или дорожная полиция. Это государственная власть. С ними можно иметь дело. Так что, мистер Пиби, мистер Кейес, по рукам?
КЕЙЕС: Думаю, мы договоримся. Чтобы не перегружать секретаря бумажной работой, мы выдадим вам двадцать тысяч наличными на покупку машины и оплату медицинских счетов — вас это устроит? Вы можете также рассчитывать на половину обещанного вознаграждения, плюс к этому вы остаетесь абсолютно чисты перед законом.
ЭЛВУД: А деньги где, при вас? Надо бы на них взглянуть.
КЕЙЕС: Дикерсон, покажи деньги. Вы сможете пересчитать их позже. К тому же вам все равно придется сначала пройти через полиграф.
ЭЛВУД: Через кого?
КЕЙЕС: Через детектор лжи. Мы платим только за правдивые сведения.
ЭЛВУД: Нет проблем. Братец Эм, согласен?
ЭММЕТ: Сэр, имейте в виду, он употреблял наркотики еще с колыбели. То что он считает за правду, частенько даже близко не лежало.
ЭЛВУД: Ты чего нарываешься, Эм? Мы с тобой чуть не поймали космического шпиона, а ты не хочешь сорвать за это бабок. У тебя что, еще башка в порядок не пришла? Да что говорить, башка всегда была твоим слабым местом. Помнишь, нам было по семь, когда рыжая девчонка Симмонсов дала тебе по балде за то, что ты тряс перед ней своим ого-го? Помнишь, нет? Вот тогда у тебя крышу и снесло…
КЕЙЕС: Я не сомневаюсь, что у вас было прекрасное детство, но меня гораздо больше интересует то, что произошло сегодня утром на девяносто пятой трассе.
ЭЛВУД: Ну ладно. Вот чего произошло. Мы с Эмметом ехали в Рено поискать какой-нибудь работы…
ПИБИ (Кейесу): Машина была вчера угнана в Фениксе. Мы получили описание и номера по нашей секретной линии с запада Феникса, но она уже в государственном розыске.
ЭЛВУД: Без машины работы не найдешь.
КЕЙЕС: Ладно, забудьте про машину. Считайте, что этого не было. Продолжайте.
ЭЛВУД: И вот едем мы уже с час после того, как солнце встало, и вдруг видим на обочине этого парня. Голову свесил на грудь, лицо руками прикрывает. Мы с Эмом подъехали посмотреть, все ли с ним в порядке. И скажу вам, с этим парнем — Герман его звали — все было очень даже хреново! Мы это сразу поняли. Во-первых, на нем были туфли для боулинга — ничего так, посреди степи, в кустах, и в туфлях для боулинга? И такая же рубаха. Мяч для боулинга у него тоже был с собой, а еще узелок и отличный кейс. Странно как-то. Не то боулер, не то деревенский пацан, не то банкир. А еще странней было то, что он плакал! Не то, чтобы прямо «у-уу», но глаза были красные, как дедушкины панталоны, и щеки мокрые. И что еще…
КЕЙЕС: Как он выглядел? Возраст? Рост? Цвет глаз?
ПИБИ: Об этом мы уже расспросили; вы получите его описание вместе с описанием машины. Я могу вам быстро пересказать.
КЕЙЕС: Быстро.
ЭЛВУД: Так вы слушаете? Я еще не рассказал, что было самое странное…
ПИБИ (Кейесу): Возраст — двадцать-двадцать пять, рост — шесть футов, вес — сто шестьдесят-сто восемьдесят фунтов, голубые глаза, темные волосы, шрам на правом виске, одет как описано.
КЕЙЕС: Белый?
ПИБИ: Да, сэр. Прошу прощения.
ЭММЕТ: Да это он нарочно тебя подкалывает. Голубоглазых негров или латиносов поди поищи.
ЭЛВУД: Так вы будете слушать?
КЕЙЕС: Да, да, конечно. Итак, он плакал…
ЭЛВУД: Да так, что я даже спросил, чего, мол, случилось. А он говорит: «Я вспомнил сон, который видела моя мать, когда я был в ее утробе». Ниче? Парень думает, что помнит, чего там снилось его мамаше, когда она его ждала. Мы с Эмметом не сказать, чтобы здорово ученые, но тут и полному дураку было б ясно, как день, что парень не в себе, может, даже и из дурдома сбежал. И глаза у него были как у психа, совсем стеклянные и смотрят не пойми куда, и весь он был какой-то убитый. Такой убитый, что мы с Эмом предложили ему поехать с нами.
КЕЙЕС: Насколько настойчиво предложили? Я хочу сказать, он сел в машину добровольно?
ЭЛВУД: Так точно, настойчиво. Сказали, что даже на бензин с него не возьмем. Мы с Эмом были с ним весьма учтивы.
ПИБИ: Покороче. Без лишних отступлений. Просто — что произошло.
ЭЛВУД: Короче, едем мы, треплемся с этим парнем — братец Эм за рулем, я рядом, этот ненормальный Герман сзади, просто болтаем, я его спросил между прочим, что у него в сумках и в кейсе, так, из интереса. А он и говорит, что, мол, в узелке у него одежда и всякое барахло, в сумке для боулинга гриль, а в кейсе двадцать тысяч баксов наличными. И вот…
ЭММЕТ: Эл, ты болван. Он сказал граль, а не гриль.
ЭЛВУД: Мы с Эмом проспорили все утро, но я все равно считаю, что он сказал гриль — такая штука, на которой мясо жарят. Мне оно тоже показалось странным, что он засунул какой-то супермаленький гриль в сумку для боулинга, тем более, что выглядела она так, будто в ней никакой не гриль, а обычный шар. Я его потому и спросил: не покажет ли он нам этот гриль. А он говорит: мол, чтобы на этот гриль посмотреть, это надо еще заслужить. Ну ладно, говорю, а деньги ты нам можешь показать, двадцать-то тысяч? И провалиться мне на этом месте, если он не сказал: «Да пожалуйста» и не открыл этот свой пижонский чемодан. Мать моя, я столько денег в жизни не видал. Тут я посмотрел на Эма, а Эм посмотрел на меня. Мы с Эмом всю жизнь бедные были, с тех пор, как родители наши умерли…
ПИБИ: Элвуд, короче! Разболтался, как…
ЭЛВУД: Ладно, ладно. В общем, мы свернули с дороги к какому-то памятнику и Эм сказал, чтобы Герман вышел из машины, мол, надо посмотреть, вроде бак подтекает. Он вышел и свою дурацкую сумку для боулинга прихватил с собой. В общем, мы решили, что Эм его подержит, а я выведу из строя. Взял я свою свинчатку, в четверть дюйма толщиной, подошел к нему сзади, а Эм, значит, с другой стороны и кивает мне, что, мол, он готов. Я тоже приготовился, свинчатку занес, Эм его схватил за плечи — и тут, клянусь своей задницей, проверяйте меня на каком хотите детекторе лжи, не успел я донести до него руку, как этот Герман исчез! А Эм так и остался стоять, вместо парня держит один воздух, а свинчаткой-то я как раз Эму по мозгам и попал! Прости, братец Эм. Э-э, о чем я там говорил?
ЭММЕТ: Ни о чем, идиот.
ЭЛВУД: Это был инопланетянин, Эм. Люди обожают инопланетян. Мы срубим кучу бабок за эту историю. Может, нас даже по телеку покажут.
КЕЙЕС: Хватит, вы двое. Вернемся обратно. Эммет, ты подтверждаешь, что видел, как этот парень исчез?
ЭММЕТ: Я видел это собственными глазами. Хотя самому до сих пор не верится.
КЕЙЕС: То есть он исчез. Что было дальше?
ЭЛВУД: В общем, Эммет вскрикнул и упал. Я вообще ни черта не понял, что происходит — давай оглядываться, куда этот парень отскочил или что — но его вообще нигде не было! Эммет на земле валяется, что-то там булькает, я к нему наклоняюсь посмотреть, чего с ним, и тут вдруг машина заводится! Этот Герман как-то пролез в машину и угнал ее. Поехал прямо в сторону Рено, еще гуднул нам пару раз, вроде как на прощание. А через час приехали ваши люди.
КЕЙЕС: А теперь подумайте хорошенько, оба: вы говорите, что парень вышел из машины вместе с сумкой для боулинга? И когда он исчез, что с ней случилось?
ЭММЕТ: Без понятия.
ЭЛВУД: Я тоже. На земле рядом с Эмом ее не было. И он за ней не возвращался. Значит, он ее сразу забрал с собой.
ПИБИ: Мы прочесали всю местность вокруг. Nada.
ЭЛВУД: Он ведь правда космический шпион? Это такие существа, которые могут прикидываться людьми и делаться невидимыми, когда захотят?
КЕЙЕС: Это мы как раз выясняем. Но кто бы он ни был, мы его найдем.
ЭММЕТ: Эй, кэп, вы что, не слушали? Парень умеет исчезать! Поняли? Хлоп — и нету! Может, он и еще чего-нибудь умеет. Если вам интересно мое мнение — тот, кто хочет с ним связываться, очень сильно нарвется. Сильно-сильно.
Дэниел беспокойно вертелся за рулем розово-бирюзового «катласса» братьев Тинделл. Впрочем, братьям он, видимо, тоже принадлежал весьма условно — предусмотрительно заглянув в свидетельство о регистрации транспортного средства, Дэниел нашел там имя миссис Хейди Коэн. Дэниел отчего-то сомневался, что она знакома с братьями лично. Он вспомнил совет Мотта: если ты берешь машину напрокат, не спросив разрешения у владельца, лучше менять средство передвижения каждые двенадцать часов.
Дэниел обнаружил свидетельство о регистрации вскоре после того, как оставил братьев в степи, и первой его мыслью было бросить машину. Он съехал на подъездную дорогу и собрал свои вещи, чтобы идти, но тут ему пришло в голову снова попробовать исчезнуть с Алмазом днем.
Он исчез на три битых часа. Он все равно не видел горящей спирали при дневном свете, а без нее — то есть без центра — не мог сконцентрироваться. Он пробовал представить спираль, но внимание рассеивалось. Наконец он, расстроенный, сдался. Надо было отступить. Он ведет себя так, будто поджимают какие-то сроки. Да он может провести с Алмазом хоть весь остаток жизни!
На самом-то деле подсознательно он боится не того, что не хватит времени, а того, что его поймают до того, как он сумеет войти в Алмаз. Но они не смогут ни поймать его, ни отнять Алмаз, пока он способен исчезать вместе с ним. И вся эта срочность, говоря начистоту, просто страх себя, боязнь поверить в собственные силы.
Я не доверяю себе. Он не доверяет мне. Хорошо бы узнать, это временный сбой в настройках, или у нас серьезные разногласия? И если все-таки разногласия, как их лучше разрешить?
Дэниел задумался об этом — не столько по желанию, сколько чувствуя необходимость. Как-то вечером на Безымянном озере Бешеный Билл говорил, что главная проблема самоанализа — в готовности человека согласиться с любыми, даже самыми нелепыми и абсурдными идеями: например, с идеей о том, что человек способен и готов познать самое себя. Это все равно, что вытащить свое отражение из зеркала при помощи штопора. Дэниел улыбнулся. «У тебя проблемы с представлением себя. Признай это — и я это признаю». Тут он начал себя защищать. «Но у человека, который может исчезать, неудивительны проблемы с самопредставлением. Было бы странно, если бы их не было».
Дэниел расхохотался. Познание себя не более невероятно, чем лягушка, несущая охапку роз, или розовые лепестки, превращающиеся в лягушек.
От смеха ему стало полегче, пропало маниакальное желание решить все сейчас и сразу. Он — мотылек, летящий к солнцу. Вольта был неправ. Алмаз не уничтожит его. Алмаз — лишь средство, с помощью которого он может уничтожить себя сам.
Он решил, что лучше всего пока отступить. Он предложил себя Алмазу и предложение его было отклонено. Что ж, отлично. Теперь он будет исчезать с Алмазом, только если этого потребует безопасность. Может, если он будет терпелив, Алмаз придет к нему сам.
Дэниел решил пока оставить себе дважды краденный «катласс». Поймать его невозможно, а значит, его безопасности ничто не угрожает — во всяком случае, пока он способен исчезать. Надо поберечь силы на случай непредвиденной ситуации — вот и еще один повод перестать исчезать с Алмазом.
Этот новый подход был авантюрным, но в высшей степени здравым. И все-таки Дэниел продолжал вертеться за рулем, потому что вспоминал, как заглядывал в Алмаз, как проходил сквозь горн горящей спирали к центру — и понимал, что какое-то время это больше не повторится. Чтобы отвлечься, он включил радио.
Спустя полчаса, когда сверху замерцали первые звезды, а на горизонте — огни Рено, помехи вдруг заглушили местную радиостанцию, и в воздухе возник Денис Джойнер.
ЗАПИСЬ
Денис Джойнер, мобильное радио АМО
Добрый вечер, леди и джентльмены, с вами Дэвид Джейнус, ведущий предзакатной программы «Момент истины», посвященной онтологическим изысканиям — мы находимся в своей передвижной студии на частоте, которую вам, очевидно, удалось настроить.
Надеюсь, вы находите эту вечернюю программу столь же притягательной, что и я, хотя она слегка отличается от наших обычных программ радиопередач. Верно, Санта, это тебе не Вирджиния. И хотя мне жаль похищать у вас ваши сладкие мечты, я могу только повторить за своим старым приятелем Людвигом Виттгенштейном следующую оговорку: «Мир есть факт». Увы, мои дорогие слушатели, нам остается только выпить за это.
Итак, что навело меня на мысли о теме сегодняшней передачи. Сегодня утром, просматривая свою библиотеку и потягивая молодое, но амбициозное petit syrah, я вдруг осознал, что мой просвещенный разум некоторым образом зачерствел. Я решил, что отныне буду стремиться преодолевать препятствия, достойные моих притязаний. Решив так, я подкрепил себя унцией сербской икры вкупе с литром охлажденного «Тандерберд» (sic itur ad astra) и принялся штудировать заброшенные тома, желая найти тему, издавна будоражившую и менее вдохновенный мозг.
И вскоре — tempus fugit, как говорил старик Тот — а именно, сейчас, мы обратимся к самой, пожалуй, трудноразрешимой загадке мироздания, sine qua nonсамопознания, предельному элементу бытия, серому веществу, которым намазана каждая крошка мысли, к насущному хлебу знания, к пламени кузницы идей. Я имею в виду, разумеется, человеческий разум.
Разум есть прозрачный пол.
Разум есть слеза духа.
Разум есть наш первичный и последующий дух.
Разум есть золотой слиток и кровавый след.
Разум есть каменная дверь.
Серебро на обороте зеркала.
Волна, дающая очертания берегу.
То, чем не набьют своих мешков пьяные мародеры.
Разум есть сумма всего и даже больше.
Договор между плетью и спиной.
Одеяло из снов, прошитое фактами.
Бессмысленный аргумент против блудниц.
Дождь среди ясного неба.
Маскарад, его хозяева и его гости.
Фигурка из растаявшего воска.
Разум есть то, что о нем думают.
Место для парковки на аллее Страхов.
Шампур для шашлыка.
То, что душа забирает себе и не отдает обратно.
Разум есть все и ничто.
Центр пустой сферы.
С вами был ведущий «Момента истины». Я надеюсь, ваше внимание было достойной наградой моему интеллекту, и в конце передачи вы выкрикнете в мой адрес самую высокую похвалу дикарей и деструктуралистов: «Отлично слышится, прием!» И помните на будущее, что всякий момент есть момент истины. А сейчас — чао, бэби, и адьос.
Дэниел выключил радио и уставился на дорогу. Он вспомнил, как Вольта рассказывал ему о пиратской радиостанции, финансируемой АМО, и подумал, не она ли это была. Вообще-то похоже. Когда они снова встретятся с Вольтой, он расскажет ему, как она поддержала его, напомнила, что и он — частичка древнего альянса магов и отступников. К тому же — и это, пожалуй, даже важнее — Денис Джойнер подтвердил, что он, Дэниел, на этот раз был прав. Дэниел удивился, что Ди-джей все еще жив и работает. Это вселило в него надежду. А надежда была нужна ему. Надежда, терпение и передышка. И еда. Ему надо было поесть. Вообще-то ему много чего было надо.
Вольта с облегчением проследил глазами за тем, как самолет Фредди поднялся над Илом и сделал вираж по направлению к туманной луне. Вольту утомил полет. С того момента, как они покинули Эль-Пасо, Фредди начал его жестко лоббировать. Он хотел, чтобы АМО «нанес по „Эмпайру“ удар, настоящий удар вместо всей этой слюнявой политики мягких переворотов». Фредди хотел взорвать дамбы, сжечь берега, связать президента «Максам», заткнуть ему рот и привязать его к верхушке старого красного дерева, обреченного на сруб в процессе лесозаготовок. Фредди был за прямые действия.
Вольте хотелось полностью раствориться в горечи, охватившей его с того момента, как он понял: Алмаз уничтожит Дэниела. Он устал держать себя в руках. Но Фредди был членом Альянса и к тому же другом. Его идеи по поводу политики Альянса заслуживали вдумчивого рассмотрения. Поэтому Вольта заставил себя слушать и отвечать терпеливо и дипломатично.
Вольта был так рад остаться в одиночестве, что отъехал три мили от холма, прежде чем вспомнил, что нужно заехать за продуктами. По дороге он прикинул содержимое кладовой Лорел Крик. Того, что там оставалось, хватило бы на неделю, но ему хотелось не выходить из дому по меньшей мере месяц. Он решил вернуться в город и закупить провизии, чтобы не пришлось прерывать уединения впоследствии.
Вольта решил, что это будет благоразумно и целесообразно. Что ж, неудивительно. Он вообще перестал удивлять себя за последние годы. Серьезный, благоразумный, всеми уважаемый Вольта. Он почувствовал, что вмерз в свою неуязвимость, что она иссушила его. Он принял на себя обязанности члена Звезды и выполнял их. Они были столь серьезными, что уже само их выполнение исключало любое безрассудство. Он ни о чем не жалел. Он просто чувствовал, что пора полить свой сад. Пора побыть безрассудным.
Словно желая испытать Вольту, возможность побыть безрассудным предоставилась ему сразу же по въезде в город. Это была, пожалуй, самая маленькая ярмарка, какую только Вольте приходилось видеть за годы странствий — четыре павильона с играми, детское чертово колесо, комната страха и лавочка размером с одноместную уборную, полная сахарной ваты, содовой воды и леденцов. Крошечная, донельзя реальная, но все же — ярмарка.
Его внимание привлекла в первую очередь ее сосредоточенность, а не на редкость красивые медно-рыжие волосы. Ей было лет десять-одиннадцать — странный возраст, предшествующий окончательной женской зрелости, начинающийся лет с трех и длящийся порой до тридцати пяти. Она старательно целилась шариком для пинг-понга в маленькие круглые аквариумы без воды, расставленные на фанерном столике.
Вольта неслышно подошел и встал позади. Она бросила и промахнулась, сердито мотнула головой, и волосы, доходившие до пояса, блеснули в резком свете электрической лампочки.
Она покопалась в кармане и накопала двадцать пять центов.
— Последний шанс, — сказала она мужчине за стойкой.
Тот вручил ей три пинг-понговых шарика, выпустил кольцо дыма из своей «Мальборо» и подмигнул ей:
— Хм, последний шанс? Ну, удачи.
Вольта видел, как она снова сосредоточилась. Она была очень милая — веснушки и все такое. Вольта даже позволил себе безрассудно посожалеть о своей бездетности.
Когда последний шарик безрезультатно ударился о край аквариума и отлетел на пол, она топнула ногой, и проговорила: «Черт» — так быстро, точно если ругнуться быстро, это не считается за ругательство. Ссутулившись, она направилась к выходу. Вольта был наготове.
— Мисс, — сказал он, делая вид, что поднимает что-то с земли, — вы, кажется, уронили.
Он протянул ей доллар, который заранее зажал в кулаке.
Она, похоже, смутилась:
— Вряд ли. Оба своих я потратила.
Вольту восхитила ее честность, но он заметил, что в ее глазах блеснула надежда.
— Но вы наступили на него. Значит, он ваш. Даже если не вы обронили его, он ваш по праву удачной находки.
Она взяла бумажку с улыбкой, которая развеселила Вольту самым безрассудным образом:
— Спасибо.
— Могу я дать вам небольшой технический совет по части бросания шариков для пинг-понга в стеклянные аквариумы?
— Какой? — по голосу было ясно, что в ней не на жизнь, а на смерть борются осторожность и любопытство.
— Лучше бросать немного по-другому. Кажется, что аквариумы стоят близко, но на самом деле они достаточно далеко друг от друга, и шарик легко проскакивает между ними. К тому же шарики не настолько меньше горлышка аквариума — из-за преломления света оно кажется шире, чем есть. Внешность обманчива. Мы думаем, что можно доверять собственным глазам. Но я открою вам небольшой секрет: не кидайте шарик вперед, подбросьте его вверх — так он окажется над горлышком, и у вас будет больше шансов попасть прямо в аквариум.
Она попала с седьмой попытки — так точно, что шарик чуть не выскочил обратно.
Болезненного вида парень за стойкой повысил голос на несколько децибел:
— У нас еще один победитель!
Она улыбнулась Вольте. Эта морщинка на переносице вспоминалась ему еще много дней, скрашивая горечь.
— Меня зовут Джина Леланд. А вас?
— Великий Вольта, — поклонился он. Уже двадцать лет он не использовал своего актерского псевдонима.
— Ух ты. Вы тоже с ярмарки?
— Нет. Я маг в отставке.
Она хотела было еще что-то спросить, когда к ним подбежал лохматый мальчуган, явно брат, и схватил ее за рукав:
— Джина, ну пошли. Мама там с ума сходит.
Парень за стойкой хлопнул ее по другому рукаву:
— Поздравляю с победой.
Он вручил ей аквариум, но уже не пустой, а с водой и крошечной золотой рыбкой.
— Сейчас, Томми, еще минутку, — шепнула ему Джина.
Она взяла аквариум с рыбкой и вручила его Вольте.
Растерявшись, он взял его, но тут же попытался вернуть ей:
— Ну что вы. Это ваша награда. Вы ее выиграли.
Она спрятала руки за спину:
— Но вы посоветовали мне, как. К тому же мне она не нужна. Я не хотела выиграть рыбку. Я хотела только попасть.
— Вот как, — проговорил Вольта. — Я-то думал, вы хотите рыбку.
— Нет. Мама говорит, что живое существо — это слишком большая ответственность. Ох, мне надо идти.
И они с братом исчезли за игровыми автоматами.
Вольта остался стоять с аквариумом в руках. Взглянув на золотую рыбку, Вольта внезапно и ясно почувствовал, что Дэниелу открывается дверь. «Черт», — быстро проговорил Вольта. И, вспомнив, что он уже взрослый, повторил медленно и тоскливо: «Чче-е-ерт…»
Дэниел остановился у пиццерии «Ушастый кролик» на окраине Рено. «Катласс» не закрывался, так что он взял Алмаз, деньги и узелок с собой. Открыв дверь в пиццерию, он увидел за стойкой здорового кролика. Когда глаза привыкли к искусственному освещению, кролик оказался худым долговязым подростком с узким лицом, на котором едва начали пробиваться усы. На голове у мальчишки были длинные кроличьи уши, на нем самом — светло-серый костюм из такой же блестящей ворсистой серой ткани. У ребят с кухни тоже были кроличьи уши и мохнатые костюмы. Или униформа, насмешливо подумал Дэниел, или на всех троих шьет один и тот же портной, и вкус у него занятный.
В пиццерии было два ряда длинных столов со скамейками, вдоль ближайшей стены стояла пара телефонных будок, у дальней, в нише — пара игровых автоматов, автомат для пинбола и механический пони. Внутри было тепло и шумно, с кухни неслись ароматы теста, чеснока и помидоров. Дэниел подошел к прилавку.
— Добрый вечер.
Кролик взял свой блокнот:
— Будете что-нибудь заказывать?
Дэниел подумал, что к существу с такими ушами и обратиться надо соответственно, поэтому сказал:
— Разум есть пицца сердца.
Мальчишка наморщил нос точь-в-точь как кролик, почуявший опасность:
— Извините? Не понял.
Он робко взглянул на Дэниела и тут же уткнулся взглядом в блокнот для заказов.
— Да нет, это вы извините, — сказал Дэниел, — что-то у меня с дороги язык не шевелится. Я сказал, разве что пиццу с перцем.
— Маленькую, среднюю?
— Среднюю.
— А что будете пить?
Дэниел глянул меню:
— Возьму галлон пива.
— Всего получается девять девяносто пять.
Дэниел опустил сумку и порылся в нагрудном кармане. Достав стодолларовую купюру, он сказал мальчишке:
— Сдачи не надо.
Мальчишка посмотрел на купюру, потом снова на Дэниела:
— Это сто долларов, сэр. Вы заказали на девять девяносто пять.
— Точно, — подтвердил Дэниел. — То есть если я посчитал правильно, девяносто долларов и пять центов останется тебе на чай. Так?
Мальчишка помотал головой, уши закачались в разные стороны:
— Обалдеть. Я здесь за неделю столько не зарабатываю.
— Да ладно, — махнул рукой Дэниел, — я могу себе это позволить. К тому же отвагу надо поощрять.
— Отвагу?
— Я хочу сказать, не всякий осмелится надеть кроличью униформу.
Мальчишка поморщился:
— Не напоминайте. Сам-то я себя не вижу, забываю, пока кто-нибудь не напомнит. Это хозяин заставляет их носить. Если застукает без ушей — сразу вылетишь.
Дэниел не ответил. Он смотрел на мальчишкины уши.
— Вообще-то достает страшно, — продолжал тот. — Бывает, и девчонки из школы зайдут, представляете? А ты тут как полный идиот. Одна из них, Синди, до сих пор как где меня увидит, начинает хихикать.
— Женись на ней, — посоветовал Дэниел. — Будет верной женой.
— Да уж конечно, — саркастически согласился мальчишка, — пойдет она замуж за кролика! Начать с того, что я вовсе не Пол Ньюман.
— А ты скажи ей, что овладел девятью Тантрическими Кругами Тайного Знания.
Мальчишка прищурился:
— Если бы я хоть знал, что такое «тантрические». А то вдруг ей правда станет интересно? Спросит меня: «А что это за тантрические круги, Карл?» А я ей: «Да это, Синди, так… ну… в общем, фигня». Должен же я ей что-то ответить?
— Должен, факт, — подтвердил Дэниел.
— Так что именно?
— Это — секрет моего богатства, — подмигнул Дэниел. — К сожалению, раскрыть его я не могу, хотя никакой особой тайны тут нет. Впрочем, кое-что я тебе посоветую. Воспользуйся воображением. Вот примерно как я. Если и Синди им воспользуется, в первый Тантрический Круг вы вступите вместе.
Карл, сильно озадаченный, уставился на Дэниела. Дэниел был слегка разочарован, когда тот наконец сказал:
— Ну, спасибо за чаевые, сэр. Давайте налью вам пива, а пиццу принесу, как только будет готова. У вас номер девяносто три.
Дэниел подумал и разозлился — не столько на мальчишкину неблагодарность, сколько на его нежелание соображать:
— Ты как-нибудь определись: или будь по уши благодарен хозяину за то, что он делает из тебя идиота, или сними уже эти уши и предложи ему засунуть их себе в задницу. Играть под идиота надо со вкусом. А не нравится — лучше не берись. Тогда ни один хозяин мира не заставит тебя делать то, чего ты не хочешь. Каждый получает, что заслужил.
Карл как раз наполнял пивом кружку:
— Вы говорите, как учитель, — сказал он скучным голосом.
Дэниел на секунду задумался:
— Не думаю, что я знаю достаточно, чтобы быть учителем, а если чего и знаю, так вряд ли готов этому научить. Я просто верующий дурень, испытывающий свои чувства в Алмазном свете бытия.
— Да ну? — сказал мальчишка, ставя кружку на стойку. — Так вы из какой-то религиозной общины? С Востока?
Дэниел чувствовал, что мальчишке хочется поскорее от него избавиться, но тот явно не знал, что вопросы касательно религии располагают к продолжительной беседе. Дэниел пожалел его:
— Нет, никакой восточной мистики. Я дзюдо-христианин. И весьма фанатичный, — он скорчил самую страшную гримасу, на какую был способен.
Видимо, получилось эффектно. Карл сглотнул и юркнул в кухню, бросив через плечо:
— Ваш заказ будет готов через десять… Через пятнадцать минут.
Дэниел сел за стол лицом к нише. Автоматы призывно посверкивали, но играть никто не хотел: ни ушастый мальчишка за стойкой, ни посетители. Дэниел почувствовал, что на него наваливается тоска, и начал ей сопротивляться. Он прижался левой ногой к сумке и подумал, что можно было бы вскочить на стол, хлопнуть в ладоши, чтобы все обернулись, а потом исчезнуть. Вот тогда бы они все проснулись. Но вместо этого он занялся своим пивом, медленно касаясь губами холодного стакана, смакуя каждую каплю.
Дэниел уже наполовину доел пиццу, когда мимо него прямо к гнедому пластиковому скакуну, мчащемуся на всем скаку с прижатыми ушами, пробежал мальчуган. Глаза у него были карие и блестящие, как растаявший шоколад, щеки еще младенчески пухлые, двух передних зубов не хватало. В мальчугане была какая-то грация, хотя в седло он взобрался совершенным наскоком, лихо намотал на запястья пластиковые поводья и засунул в щель четвертак, лихо пришпорил коня, разрядил надежнейший шестизарядный кольт — указательный палец, и закричал, не прекращая огня: «Бабах! Бабах!», отчаянным галопом унесясь из теплого, шумного, пахнущего пиццей зала в просторы прерий.
— Папа! — закричал мальчуган. — Я убил всех злодеев!
Его отец в это время спорил сухим, натянутым тоном с женщиной, вероятно, матерью мальчугана. Они даже не посмотрели на него.
— Эй, — крикнул уже Дэниел. Все — и родители мальчугана, и прочие посетители — оглянулись на него.
Дэниелу было наплевать. Он был самим собой. Он показал на мальчугана на лошади:
— Ваш сын убил всех злодеев.
Мать мальчугана повернулась к сыну и не глядя бросила:
— Молодец, Билли.
Отец, невысокий, с ежиком волос парень не намного старше Дэниела, повернулся к нему и одарил подозрительным взглядом.
Дэниел едва удержался, чтобы не сказать: «Да будь ты повнимательней, папаша» — но все же удержался. В конце концов, он не знал, что такое быть отцом. Он снова повернулся к ковбою, мчащемуся на лихом коне среди отстреливающихся злодеев, и смотрел на него, пока лошадь не остановилась. Мальчуган с достоинством спешился. Его отец в это время неприятным скрипучим голосом говорил женщине:
— Читай по губам, Мэри: у нас нет денег на новую сушилку.
Когда мальчуган проходил мимо, Дэниел сказал ему:
— Ну, теперь в мире не осталось ни одного злодея.
— Угу, — мальчуган притормозил, но не остановился. — Снейки — классная лошадь.
— Ты его здорово вышколил.
Мальчуган на ходу слегка улыбнулся ему — с глубоко спрятанной, сдержанной радостью:
— Спасибо.
— Эй, приятель, у тебя там проблемы с моим сыном? — обернулся к ним отец мальчугана.
— Никаких проблем, — улыбнулся Дэниел. — Я просто сделал ему комплимент за хорошее воображение. У вас отличный сын.
Улыбался Дэниел совершенно искренне: он с большим удовольствием представил, как его дурное настроение развеет обратный выпад с ударом пяткой, нанесенный из позиции Сонного Журавля.
Но папаша не искал неприятностей. Он похлопал по скамейке, чтобы сын сел рядом с ним.
К тому времени, как Дэниел доел еще кусок пиццы, у гнедого скакуна появился новый седок — не такой борец со злом, как первый, но тоже славный.
Потом в пиццерию ввалилась целая толпа детей — у одного из них был день рождения — сопровождаемая четырьмя торопливыми мамашами. Для каждого у кролика Карла уже был готов кусок пиццы с горящей свечой, а одна из матерей извлекла горсть монеток для механического пони.
Мальчишки, все как один, скакали отважно и отчаянно, попутно выделывая всякие штуки — перевешиваясь на бок и привставая в седле, исполненные бравады и целеустремленности. Они были очень славными. Но еще более славными были девочки. Эти сидели в седле со спокойной, грациозной страстью, наслаждаясь мощью гнедого, но не путая ее со своей собственной. Ветер развевал их волосы. Дэниел задумался о том, что представляется сейчас этим девочкам, куда они уносятся на гнедом, в какие далекие страны. Ему хотелось схватить в охапку их всех, и мальчишек, и девчонок, схватить и унести в безопасное место, прочь от беспощадного, безостановочного времени.
Когда гомонящую толпу малышей увели матери, Дэниел почувствовал, что на него снова наваливается тоска. Ему хотелось исчезнуть в детские души, в какой-то смутно вспоминающийся миг, бывший еще до того, как жизнь оказалась расчерченной на аккуратные отрезки — тобой или кем-то другим. Он сидел, положив руки на стол, наблюдая, как в пустой пивной кружке лопаются и высыхают пузырьки пены. Он ничего не ел с тех пор, как он покинул «Две луны», и теперь ему казалось, что он объелся и захмелел. Последние толики энергии ушли на переваривание пищи. Энергия во имя энергии, и каждый раз какая-то ее капля растворяется в стремлении к хаосу. Стремление в ничто. Эти малыши, такие невинные. Ценить невинность начинаешь только после того, как утратишь ее — но ее уже никогда не обрести снова. Все стремится в ничто. Разум есть гнедой скакун. Скачите, дети, эта скачка — ваша жизнь. Не бойтесь. Со мной вы в безопасности. Со мной опасно только мне самому, вот в чем беда. Время, время, время. Все на свете есть время. Ешьте, когда голодны, спите, когда хочется спать.
Из громкоговорителя раздался голос кролика Карла:
— Леди и джентльмены, десять часов вечера, пиццерия «Ушастый кролик» уже закрывается.
Дэниел, слегка задремавший, вскочил на ноги и огляделся. Карл был деликатен. Дэниел оказался последним и единственным посетителем.
Он оставил Алмаз и деньги под столом и подошел к стойке с пустой пивной кружкой. Карл был в кухне, вытирал стол. Он нервно встрепенулся:
— Прошу прощения, что пришлось поторопить вас, но через пять минут появится хозяин, и если здесь кто-нибудь будет, он та-ак развопится — ну, вы понимаете, вдруг грабители или что…
— Карл, — проникновенно начал Дэниел, — тебя ждет большое будущее. Ты можешь стать великим телепатом, поскольку я как раз собирался спросить тебя, не появится ли здесь твой босс. Как только он придет, скажи ему, что я жду его за столиком. Меня зовут Нуво Рише, и у меня к нему деловое предложение.
Карл попятился:
— Ох, нет, сэр, не надо. Я не буду ему ничего говорить.
— Я не грабитель, — заверил его Дэниел. — У меня деловое предложение.
— А может, вы просто позвоните ему утром?
— Боюсь, что мне придется покинуть город до полуночи. И клянусь, мое предложение ему так понравится, что чаевые, которые ты получишь, не пойдут ни в какое сравнение с моими. А теперь, если ты одолжишь мне ручку и одну из вон тех пустых коробок, я перестану тебе досаждать и позволю вернуться к работе.
Карл неохотно отцепил ручку от кроличьего костюма и протянул ее и коробку из-под пиццы через стойку:
— У меня точно не будет проблем?
— Я тебя прикрою, обещаю.
Дэниел начал быстро писать на коробке из-под пиццы. Закончив, он открыл кейс и пересчитал деньги: девятнадцать тысяч. Он отделил четыре и положил их в свой узелок. Когда он поднял глаза, на него уже надвигался лысый краснолицый мужчина, которому не худо было бы похудеть фунтов на сорок. Дэниел поднялся поприветствовать его.
Впрочем, он не успел и слова выговорить, как краснолицый взревел:
— Я Макс Роббинс, и это моя пиццерия! Какого лысого ты здесь делаешь после закрытия? Карл, один из тех ублюдков, которые на меня работают, сказал, что у тебя там какое-то предложение. Так вот, иди ты в задницу со своим предложением. Пошел вон из моей пиццерии!
Дэниел приподнял крышку кейса и повернул его так, чтобы мистер Роббинс по полной насладился видом аккуратно сложенных пачек:
— Мистер Роббинс, меня зовут Нуво Рише. Журналисты часто называют меня «миллионером-оригиналом». Правду сказать, я мультимиллионер со странностями, но к чему лишние слова?
Они пожали друг другу руки, после чего Дэниел продолжил:
— Времени у меня немного, так что прошу меня простить — перейду сразу к делу. Я верховный председатель благотворительного фонда Нуво Рише — это отличный способ уклоняться от налогов, с которыми обычно имеют дело мои поверенные. Суть моего предложения заключается в этом наспех написанном договоре.
Дэниел протянул коробку из-под пиццы:
— Строго говоря, здесь два договора, но они абсолютно идентичны. Одна копия мне, другая вам. Позвольте мне зачесть:
«Настоящим заверяется, что владелец пиццерии „Ушастый кролик“ получает сумму в 15 000 $ (пятнадцать тысяч долларов) за принятие на себя обязательства бесплатно предоставлять механического пони по требованию любого ребенка до тех пор, пока данная сумма (исходя из расчета 25 центов за поездку) не будет израсходована полностью. Административные и амортизационные издержки входят в указанную сумму, но не должны превышать 3000 $ (три тысячи долларов).
Число, подпись и т. д.»
В данный договор входит также следующее условие: впредь никто из служащих „Ушастого кролика“ не принуждается к ношению какой-либо разновидности униформы, особенно под страхом увольнения. Данное обязательство также подтверждается подписями сторон.
На основании этого договора должна быть заведена соответствующая отчетность, могущая быть проверенной в любое время.
— Не вижу, какая мне с этого польза, — пробурчал Роббинс.
— В таком случае вы либо глупы, либо скупы. Таким образом вы не только привлечете посетителей (что, несомненно, повысит общую рентабельность заведения), но и прослывете исключительно щедрым человеком. К тому же административная сумма в три тысячи долларов полностью достанется вам.
— Ну ладно, козел, черт с тобой.
Дэниел позвал Карла засвидетельствовать договор, после чего разорвал коробку пополам и вручил Роббинсу его копию вместе с кейсом. Роббинс сел считать деньги, Карл и Дэниел наблюдали. Наконец Роббинс сказал: «Все здесь» — и с подобием улыбки хотел было закрыть кейс.
Дэниел прокашлялся:
— Мистер Роббинс, я полагаю, вы знаете о том, что вознаграждение, полагающееся свидетелю, включено в административную сумму. Как правило, это двести долларов.
Роббинс округлил глаза:
— Вознаграждение свидетелю? Какого лысого? Думаешь, можешь вот так взять и обвести меня вокруг пальца?
— Хорошо, эти издержки мы поделим пополам, — сказал Дэниел, вытаскивая из узелка две пятидесятки и протягивая их Карлу.
Когда Роббинс нехотя отдал Карлу точно такую же сотню, Дэниел сказал:
— Хотя контракт, написанный на коробке из-под пиццы, может показаться вам странным, равно как и все мое поведение, позвольте вас заверить, что я разбогател не по воле случая. У меня отличная деловая хватка. Мои ведомства, занимающиеся договорами и судебными тяжбами, видели контракты, написанные на салфетке для коктейля, на обивке роллс-ройса, на велосипедном седле, губной помадой на зеркале, мелом на бумажном пакете; и на всех судебных заседаниях — а их было немало — все эти договоры были признаны действительными. В моем ведомстве также состоит на службе команда инспекторов, время от времени наносящая визиты, чтобы убедиться, что условия договора выполняются с точностью до запятой — и до единого пенса.
Роббинс, шевеля губами, перечитал свою копию договора.
— Про инспекторов тут ничего нет. Где тут сказано «инспектора»?
— Проверка отчетности — это то же самое.
Дэниел подхватил свой узелок и набросил его на плечо. Карл аккуратно припрятал двести долларов в бумажник.
— А если эта инспекто-проверка придет, а кто-нибудь как раз пролил кофе на все бумаги? Циферки-то расплывутся, и что тогда?
— Тогда инспекция, или проверка, доложит в контрактное ведомство. Ведомство обратится в суд. Суд назначит прокурора и адвоката. Мы заведем судебное дело. Мы владеем небольшой пиццерией в Рено, так что мне есть с чем сравнить: все ваше заведение едва покроет десятую часть судебных издержек. Поймите, мистер Роббинс, в моем случае это вопрос принципа, а не денег. Миллионом больше, миллионом меньше, вы же понимаете.
— Это здесь не написано! Даже и думать забудь. Я отказываюсь. Тут пахнет жареным.
— Поздно, — прощебетал Дэниел, подхватывая сумку для боулинга.
Роббинс, матерясь, начал вставать:
— А ну стой, долбаный уе…
— Он прав, — оборвал его Карл. — Я видел, как вы это подписали. Вы сами этого хотели.
— А ты, безмозглый ублюдок, что, вздумал рот открыть? Иди на кухню и делай там то, за что тебе платят. Работай, понял? И сними этот дебильный кроличий костюм, ты в нем вылитый гомик, Багз Банни хре…
— Мистер Роббинс, — начал Карл срывающимся голосом, — я действительно гомик, и именно поэтому я сейчас сниму свой дебильный костюм, аккуратно сверну его и засуну вам в задницу.
Роббинс осел на стул, точно ему дали в челюсть. Он уставился на Карла; бешеный взгляд отлично гармонировал с багровой окраской лысины и всей физиономии вплоть до прыгающей челюсти. Дэниел уже хотел вмешаться, но Роббинс, видимо, уловив намерение Дэниела, и не взорвался, но улыбнулся. Он поднял правую руку, помахал толстыми пальцами и сладко пропел:
— Пока, Карл. Ты уволен.
— Эй, — одернул его Дэниел, — вы не можете уволить Карла. Он наш свидетель.
— Свидетель, значит, — кивнул Роббинс. — Подпись, значит, стоит. А теперь пусть этот ублюдок свалит отсюда немедля, не то я позову копов!
— Что это с вами, Роббинс? — удивился Дэниел. — Вы хоть когда-нибудь держали в руках свод законов? Существует три вида свидетелей по договору: подписавшие — вы, вероятно, думаете, что таковым является Карл; фактографические, документирующие указанный перенос фактов, а не само подписание контракта; и, наконец, личные — и к ним-то относится Карл — являющиеся также участниками договора на правах представителей lock sito, что по латыни означает «постоянно присутствующий», и следящие за соблюдением прав другой стороны. Если вы уволите моего свидетеля, вы потратите на суды последующие десять лет жизни и все заработанные деньги до последнего пенса.
— Что? Я не могу уволить этого гомика? Никогда? Что за дерьмо? А если он начнет трясти своим ого-го перед стойкой? А если он припрется на работу в бабском лифаке? Иди ты в задницу, парень. Пусть меня ведут в суд.
Дэниел покачал головой:
— Вы безнадежны. Разумеется, он может быть уволен — если он будет обвинен в уголовном преступлении. Но поскольку деньги закончатся раньше, чем дело дойдет до суда, это сомнительный вариант. Другим выходом для вас может стать ВОС.
— Если б я еще знал, что это за хрень.
— А полезно было бы знать. Это выкуп оспариваемого свидетеля. Если вы не можете поладить с личным свидетелем, вы можете заплатить ему две тысячи долларов неустойки и заменить его другим, при условии одобрения этого другого второй стороной.
Роббинс не поверил:
— Я должен заплатить этому мудососу два куска, чтобы он провалил с глаз долой?
— Именно так. Эта сумма может быть изыскана из административной при условии извещения об этом инспекторов.
— Вот дерьмо. Какой-то развод, как пить дать. А, наплевать, все равно это твои деньги.
Роббинс отсчитал две тысячи и швырнул их Карлу:
— Проваливай, ублюдок.
Карл улыбнулся Дэниелу:
— Теперь-то я заведу себе новый костюмчик. А тебя, Макс, я всегда буду обожать, — сказал он с чувством. — С того дня, как я тебя увидел, я знал, чего и как тебе хочется. Но ты из тех жалких, жалких трусов, которые даже себе боятся в этом признаться.
Карл развернулся на пятках и пустился к служебному выходу, дико хохоча и на ходу срывая кроличьи уши.
Пока Роббинс смотрел Карлу вслед, Дэниел шутки ради исчез и прошел через соседнюю стену.
«Катласс» был окружен четырьмя машинами, две из них освещали прерывистым светом мигалок движения людей, кишащих вокруг «катласса». Невидимый, Дэниел прошел сквозь одну из машин. Из динамика неслось описание его футболки для боулинга. Не сказать, чтобы это была хорошая новость, но и напрягаться по этому поводу не стоило.
Двое полицейских прошли прямо сквозь него по направлению к пиццерии. И вот тут уже следовало напрячься. Они конфискуют деньги, снимут отпечатки пальцев с кейса. Дэниел прикинул в голове все последующие события. Никаких бесплатных лошадок для детей. Никакого представления о том, чьи еще отпечатки пальцев, помимо его собственных, окажутся на кейсе. Дэниел вернулся к пиццерии и прошел сквозь стену как раз в тот момент, когда полицейские постучали в дверь.
От смеха Дэниел чуть не воплотился обратно. Макс Роббинс в панике разыскивал кейс — Дэниел забыл, что тот исчезнет вместе с ним. Кейс лежал на столе, там, где Роббинс его и оставил — только невидимый, в то время как хозяин пиццерии отчаянно ползал под столом. Когда он услышал стук в дверь и голос: «Откройте, полиция», его красная физиономия стала белой, как дохлая рыбина.
Дэниел закрыл кейс, забрал со стола контракт и прошел через заднюю стену. Невидимым он прошагал кварталов двадцать до города, потом повернул на дорогу промышленного значения, прошел немного к северу, затем снова свернул на восток в темный, безлюдный тупик. В самом конце его обнаружился деревянный склад, о котором нельзя было даже мечтать — надпись у входа гласила: «Т. Н. Хотман. Театральный реквизит». Дэниел прошел через ближайшую стену и огляделся. Восемьдесят процентов пространства занимал сам склад — ряды коробок с костюмами и стоек, разделенные узкими проходами. За перегородкой был скромный закуток-офис, ванная с душевой кабиной и крошечная комнатка с крепкой кроватью и узким столиком, на котором устроился тринадцатидюймовый переносной телевизор. Дэниел включил его — узнать, есть ли о нем что-нибудь в новостях.
Было — хотя и не прямо. Ранним вечером на одном из частных ранчо были обнаружены тела Элвуда и Эммета Тинделлов, известных международных торговцев наркотиками. Они были застрелены наемным убийцей в близлежащей местности. Неназываемые источники предполагают, что братьев «заказал» за долги кокаиновый картель «Коламбия Пискато».
БЛОКНОТ ДЖЕННИФЕР РЕЙН
апрель? (понятия не имею, где)
Я знаю правду, и она проста: жизнь прекрасна. В полночь, семь часов назад, мы с Мией покинули кафешку, — а теперь я сижу здесь: с кучей денег, под кайфом, удовлетворена и морально, и физически. Может, девчонки получше меня достойны лучшей участи, но я-то своей вполне довольна.
И все это благодаря Ди-джею. (Впрочем, нет, замените «ди-джей» на «змеиный глаз» и «товарный вагон», замените его на «госпожу Удачу», «кураж», на «великана кантри и вестерна Дальнеплауна, для которого закон не писан», который теперь мирно спит в соседней комнате, после того, как весь его рассудок, по его собственным словам, «сбит с толку и пустился в пляс». Замените это на слово «скачок». Замените на слово «молния».) О, как прекрасны перемены. Вейтесь, реки. Катайтесь, игральные кости.
Я вышла из кафешки в полночь и направилась в город. Я решила, что на деньги, которые оставил мне Билли, куплю билет на автобус до восточного Вайоминга (туда, где могила Джима Бриджера), или докуда хватит денег.
Я еще в кафешке нашла в телефонной книге адрес автобусной станции, но когда я туда пришла, ее там не оказалось. Ее снесли, чтобы построить новое казино. Забавно, я не помню, как оно называлось, но помню, что неоновая вывеска пульсировала, как выставленное напоказ сердце. Загипнотизированная этим ритмом, ослепленная разноцветным светом, я пыталась понять, что это означает. Знак того, что я должна рискнуть и сыграть, или просто искушение, которое зовет ему поддаться, несмотря на вопли разума?
Я все еще раздумывала — поверьте, нелегкий выбор — когда парень в невообразимом красном пиджаке с золотыми кантами и гигантскими эполетами больно ухватил меня за руку и прошипел мне в ухо:
— Свали куда-нибудь в другое место, красотка. Здесь уже все места заняты, а тебя я не знаю. Если хочешь перепихнуться, твое дело; но отсюда свали, а если не свалишь, боюсь, тебе разонравится твоя мордашка, потому что здесь ее так изукрасят, что она и никому больше уже не понравится.
Он думал, что делает мне доброе дело, объясняя, как все устроено. Заметив, что я его слушаю, он выпустил мою руку.
Когда он договорил, я выдала:
— Слушай, ты, наглец, я не шлюха. Я просто размышляю, не зайти ли мне внутрь и не сыграть ли на мои пятьдесят баксов. Как ты вообще определяешь шлюх, по «Справочнику садовода»? (Девчонки, оцените, как я его уела!)
— Чего? — рявкнул он. — Хочешь сказать, я тупой?
Я сообразила, что это не сутенер, защищающий свою территорию, а охранник казино, и успокоила его:
— Ну, не тупой, просто ошибся. Всем нам свойственно ошибаться.
Он хотел еще что-то сказать, но взглянул поверх моего плеча и вдруг заткнулся. Я обернулась и поняла, отчего: позади стоял Иисус Христос ростом в шесть футов семь дюймов, Христос в прикиде ковбоя, собравшегося в город: в башмаках из змеиной кожи (похоже, какого-то пресмыкающегося перевели из разряда редких в разряд полностью вымерших), западного покроя спортивной куртке с бобровой оторочкой, в белой ковбойской шляпе, украшенной кольцами гремучей змеи на золотой цепочке. Массивная серебряная пряжка на ремне изображала голову ящерицы-ядозуба. Я просто дар речи потеряла.
Охранник дара речи не потерял, но тон сменил на куда более приятный:
— Здорово, Дальнеплаун. Пришел поискать счастливчиков?
— Счастливчиков всегда хватает, — ответил Дальнеплаун, голос у него был как полированная дубовая древесина.
Он взглянул на меня — всего на мгновение, но по-настоящему взглянул — потом снова на охранника. «Тихая ночка выдалась, Лайл?» — спросил он, явно удивляясь тому, что Лайлу нечем больше заняться, кроме как приставать к безусловно соблазнительной леди, пусть даже слегка помятой и измотанной дорогой.
— Просто объяснил сестрице, как обстоят дела, — пожал плечами Лайл. — Хотел уберечь от неприятностей.
Дальнеплаун кивнул: «Ясно, увидимся», потом повернулся ко мне:
— Мэдм, извиняюсь, что пришлось подслушать ваш разговор. Признаю, что выбор у вас нелегкий. Я это хорошо знаю, потому что за сорок три года мне его приходилось делать ох как много раз. Кстати сказать — простите мои неловкие манеры — меня зовут Дальнеплаун.
— А я Дженнифер Рейн, — сказала я (настолько спокойно я себя чувствовала с ним).
Он приподнял шляпу!
Тогда я взялась за подол своего воображаемого платья и сделала реверанс.
Он улыбнулся, и в его глазах — небесах одиноких прерий — зажегся огонек. — Дженни Рейн, — повторил он нараспев, именно так, как и следует произносить мое имя. — Дженни Рейн. Звучит, как музыка летнего дождя, однако готов поклясться, что он может обернуться настоящим ливнем.
— Да просто ураганом, — предупредила я с самой обольстительной улыбкой.
— И что же, вы приняли решение, или все еще размышляете?
— Размышляю, — сказала я, качнув бедрами так, словно размышляла именно ими. — Вы сказали, что у вас большой опыт. Ваш совет молодой и начинающей девушке?
— Я посоветовал бы поставить на кон.
— Вы всем так советуете?
— Нет. Но в городе любой расскажет вам про мое чутье: я знаю, когда человек готов сорвать куш или просадить все до нитки. Дженни, сейчас вы настолько близки к выигрышу, что я предлагаю сыграть на мои собственные десять тысяч — и в случае выигрыша мы разделим его пополам.
— Пожалуй, не стоит, — сказала я, пытаясь подражать его спокойной интонации. — Но если вы добавите к моей пятидесятке еще одну, мы определенно увеличим номинальную стоимость выигрыша.
Он протянул мне руку. Лайл, уже вернувшийся на свое место, открыл нам дверь, и мы вплыли внутрь.
Я ни черта не смыслю в азартных играх, поэтому предложила Дальнеплауну выбрать, во что играть. Он провел меня вверх по лестнице к столу со ставкой до десяти тысяч, вынул наши общие деньги и купил одну черную фишку. Парень, который их продавал, кажется, удивился. Он сказал Дальнеплауну:
— Не иначе, как вам нынче приснился кошмар. Давно вы не начинали с такой мелкой ставки.
Дальнеплаун улыбнулся своей беспечной ковбойской улыбкой:
— Никаких дурных снов, Эд, — только отличные предчувствия.
Он спросил меня, на что я хочу поставить: на совпадение-несовпадение, на номера от двух до двадцати, на «змеиный глаз» или на «товарный вагон» — на последних словах я его остановила. «Товарный вагон», — сказала я. Я услышала рев поезда, стук колес по рельсам горной железной дороги, увидела укутавшихся в газеты бродяг, запрокинувших головы к звездам.
— Дупель шесть оплачивается тридцать к одному, но вероятность выпадения этой комбинации равна одному из тридцати шести. Шанс небольшой.
Он просто объяснил, что я делаю, без всякого сомнения в моем выборе. Я похлопала своими прекрасными голубыми глазами и сказала:
— Я люблю заплывать подальше, Дальнеплаун.
(Дженни, ну и развратница же ты!)
Костлявый парень в очках без оправы кинул кости. Товарный вагон. Три тысячи долларов.
Дальнеплаун улыбнулся мне и спросил:
— Сколько и на что?
Черт возьми, стильный парень.
Я все еще слышала грохот одинокого ночного поезда.
— Еще раз на «товарный вагон». На все деньги.
Парень, который вел игру, приподнял бровь.
— Делайте, как сказала леди, — сказал ему Дальнеплаун.
Когда я услышала это «делайте, как сказала леди», я уже знала, что мы выиграем. И мы выиграли. «Товарный вагон». Девяносто три тысячи долларов.
Дальнеплаун снова улыбнулся:
— Дженни, максимальная ставка за этим столом — десять тысяч.
Мне это очень понравилось — он мало того что не спросил, хочу ли я продолжить, он сожалел, что нельзя поставить больше. Это вселило в меня уверенность.
И она была к месту, потому что поезда я больше не слышала. Поезд прошел. Но тут вдруг, словно потревоженная его свистом, закричала во сне Мия. Я заглянула в ее сны — ей снова снилось, что в темноте на нее падают змеи с глазами, похожими на капли лунного света.
— На «змеиный глаз», — сказала я Дальнеплауну. — Последний рывок.
И добавила — мне хотелось, чтобы он знал меня:
— У меня есть воображаемая дочь. Я должна о ней заботиться.
Этот чудесный человек посмотрел мне прямо в глаза и сказал:
— Как скажешь. Кем бы ты ни была.
Девчонки, я просто потеряла сознание.
Ай да мы! Выпал «змеиный глаз»! Триста тысяч долларов. Триста девяносто три тысячи в целом. По сто девяносто шесть тысяч пятьсот на брата. Минус чаевые — пятьсот долларов я дала на выходе Лайлу.
Мы с Дальнеплауном (Мия, вскрикнув один раз, снова крепко заснула) отметили удачу, разорив его заначку с наркотиками: кокаином, «ангельской пылью» и экстази (до этого я пробовала только марихуану, и она не идет ни в какое сравнение со всем остальным), а потом предались скромным утехам, благодаря которым и продолжается жизнь на земле.
Жизнь. Она прекрасна.
Нина Плешетт в оаклендской больнице «Кайзер» набрала из телефонной будки рядом со зданием больницы данный ей номер. После третьего гудка включился автоответчик: «Спасибо за звонок в ТНТ. После звукового сигнала наберите сначала свой код, затем код абонента». В качестве звукового сигнала прозвучал исполненный на горне сигнал атаки, за которым последовал вопль Рыжего Фредди: «Долой правительство!»
Нина набрала код. Послышалось два щелчка, затем звук автонабора.
В бункере, находящемся тремястами милями к северу, телефон прозвонил дважды, прежде чем Шармэн отложила исследование, которое читала, и ответила мягким: «Слушаю».
— Пациент скончался в 11.45, не приходя в сознание.
— Печально, — сказала Шармэн. — Его кто-нибудь навещал?
— Нет, никто.
— Причина смерти установлена?
— Нет. Равно как нет и официального диагноза. Доктора выдвинули предположение о редкой аллергической реакции на неустановленный агент. Иммунная система полностью разрушена.
— Спасибо за звонок, — сказала Шармэн и повесила трубку.
Она вернулась к докладу о рицине, яде, над противоядием к которому она работала уже около двух недель. Она сосредоточилась было на молекулярной диаграмме, пытаясь представить, как она взаимодействует с различными коэнзимами, но через несколько минут отложила бумагу и подумала о Гарри Дебритто. Она не ожидала, что он так быстро сдастся. Видимо, она высвободила внутри его какую-то страшную силу, зеркальное отражение его собственной убийственной энергии. Она знала, что дело не в яде. В обоих дротиках были несмертельные дозы нейроблокираторов. Обе инъекции были совершенно безобидными. Но несмотря на то, что это были только комбинации витаминов и минералов, они обратили его силу против него самого.
Новости выбили Дэниела из колеи. Если Элвуд и Эммет — торговцы наркотиками, то он — призрак Элвиса Пресли. Что правда, то правда — и убийство, и «официальная версия» выполнены на высокопрофессиональном уровне. Однако непохоже было, что ЦРУ собирается объявить его в государственный розыск. Вольта с большой уверенностью предсказывал (и Дэниел признавал — в этом есть резон), что ЦРУ скорее откажется от Алмаза, чем признается в собственной некомпетентности и рискнет своими тайнами.
Он попытался вспомнить происходившее вокруг «катласса». Четыре машины. Две из них, те, что с мигалками — городская полиция, еще одна — шериф, и четвертая — неприметный серый «форд», чуть в стороне, из которого и доносилось его описание. Внутри сидели двое в кителях и широких брюках. Агенты. Он с усмешкой подумал о том, что копы охотились за «катлассом», угнанным братьями Тинделл, но ЦРУ-то уже знало от братьев, кем он переугнан. Возможно, ЦРУ знает и о том, что он плакал над сном своей матери, что Алмаз скорее всего находится в сумке для боулинга, и что он может исчезать — если только они поверили братьям Тинделл, что, вероятно, было затруднительно.
Дэниел злился на себя. Он исчез тогда исключительно из желания поразвлечься, хотя, чтобы проучить братьев, достаточно было бы и Тао До Чанга. Надо было показать им настоящую силу. Возможно, если бы он просто вывел их из строя, сейчас они были бы живы. Видимо, «неназываемые источники» не могли позволить таким ребятам, как Эммет и Элвуд, болтать направо и налево об исчезающем боулере с Граалем, которым — об этом братья тоже не умолчали бы — интересовалось даже ЦРУ. Но, Боже, кто поверил бы в их россказни об исчезающем автостопщике? Не было никакой необходимости их убивать.
Он был так измотан, что не сразу сообразил, что это должно означать: «Мы знаем, кто ты, и не теряем времени». Так вот почему тела были подброшены туда, где их так скоро обнаружили. Пытаются давить на него. За всякий твой промах кто-то должен поплатиться.
Нельзя больше позволять себе никаких глупостей. Никаких шуток. Легкомыслие фатально. Дэниел вздрогнул, вспомнив, с каким ощущением правоты заявил Вольте: «Алмаз теперь на моей ответственности». Болван. Безответственное потакание своим пустым прихотям — вот единственное, за что он на самом деле должен нести ответственность. Он вел себя так, будто все происходило понарошку, в настольной игре. А это был настоящий, физический мир, хотя он и исключил себя из него. Братьям Тинделл было по-настоящему страшно. Наверное, они звали друг друга, стоя на коленях возле дороги. Дэниел заплакал. В слезах, он крепко зажмурился, но тут ему вдруг показалось, что на руках у него кровь, и он открыл глаза. Руки были чистыми. Он прижал их к лицу и уткнулся лицом в подушку.
— Ну что же, — проговорил он вслух, — раз нельзя потакать своим прихотям, будем потакать чувству вины.
А что будет с кроликом Карлом и Максом Роббинсом? Дэниел попытался представить. Кажется, Карл успел вымыть кружку из-под пива — хотя это не мешало бы проверить. Карл успел уйти до того, как он исчез с деньгами и контрактом — что удачно, хоть тут не будет следов — но его наверняка допросят, пусть и не так строго, как Макса. А Макса будут допрашивать с пристрастием, особенно если тот заикнется о целом чемодане денег и парне, который только что исчез. Дэниел сильно пожалел, что не остался в пиццерии еще ненадолго, послушать разговор Макса с копами. В худшем случае тот мог рассказать им неправдоподобную правду — хотя Макс не похож на человека, любящего выставить себя идиотом. Впрочем, что бы Макс ни рассказал, сделать тут уже ничего нельзя.
Оставались отпечатки пальцев в машине — и, возможно, на кружке. Дэниелу очень не хотелось вставать, но деваться было некуда. Он сменил свою рубашку на первую, оказавшуюся его размера, белую с разводами впереди — такая подошла бы шулеру с речного судна. Сверху он надел черный пиджак. Не хватало только шляпы. Ну и ладно. Он взял было Алмаз, но сообразил, что шулер, собравшийся в два часа ночи поиграть в боулинг, — это уже чересчур. Он спрятал Алмаз в коробке из-под одежды с надписью «Швейцарская горничная, двенадцатый размер».
Он оставался видимым, пока не дошел до пустой автостоянки. Прошел через стену пиццерии. Кружки уже не было — то ли ее вымыли, то ли забрали на экспертизу. Он поймал такси и сказал водителю, что его машину перегнали в участок за то, что его девушка была за рулем в нетрезвом виде. Таксист знал, куда ехать.
Дэниел помедлил перед входом на стоянку для угнанных машин, пока такси не скрылось из виду, затем исчез. Он залез в машину, пригнулся и воплотился, быстро протирая руль. Он успел как раз вовремя — едва он исчез снова, к машине подошли эксперты снимать отпечатки.
Дэниел воплотился в телефонной будке за постом, взял такси и проехал полмили в сторону «Театрального реквизита Т. Н. Хотмана», исчез и прошел остаток пути пешком. Он воплотился перед коробкой с Алмазом, взял его с собой в комнату, лег на кровать, подумав: «Ответственность есть тяжелый и серьезный труд», и заснул без всяких мыслей об исчезновении.
Дэниел проснулся около полудня. Проверив, не принесло ли кого-нибудь на склад в выходной, он принял душ в маленькой ванной, освежившись, вернулся в комнату, бросил полотенце, улегся нагишом на кровать и стал думать о том, как быть дальше. Вариантов было столько, что впору растеряться. Он глубоко вздохнул и увидел неясный образ молодой светловолосой девушки. Она протягивала ему шар с золотой сердцевиной и что-то говорила. Возможно, это было лишь воспоминание или плод измученного воображения, но ее лицо постепенно обретало черты, точно на проявляемой фотографии. Он вслушался в то, что она говорит, но она была слишком далеко, чтобы разобрать слова. Он стал всматриваться, пытаясь читать по губам, но она снова начала исчезать. Ему удалось лишь услышать: «Это четки».
Разум есть тень света, к которому стремится.
Разум есть недоразумение.
Дэниелу показалось, что он понял. Четки. Да, да, да. Алмаз — бусина из ожерелья Солнечной системы, нанизанная на горящую спираль. Взволновавшись, Дэниел вдруг представил Солнечную систему как целый хоровод алмазов, отражающих один другого, заключающий в себе все сущее, непрерывно изливающий свое сияние в его первоисточник, в Вечный Свет. Он наклонился и похлопал рукой по сумке: «Ну вот, уже что-то».
Он решил с осторожностью продолжать путешествие, хотя еще не знал, куда. Для начала надо было выяснить, из какого ожерелья выпала эта бусина, и не следует ли вернуть ее на место.
Дэниел решил направиться к Скалистым горам. Значит, надо быть готовым к долгим пешим переходам и автостопу по необжитой горной местности — до тех пор, пока Алмаз не укажет, как поступать дальше.
Точно в награду за мудрость ему вдруг пришло в голову: он стремился на запад, потому что там было Безымянное озеро. Дэниел сжался. Наверняка Бешеный Билл знал об этом и ждал бы его там, возможно, вместе с Вольтой. На Дэниела накатило чувство восхищения прямотой и достоинством, с которыми Вольта принимал на себя ответственность — он вдруг заново осознал, чего стоили Вольте подобные решения. Дэниел решил, что если время, проведенное в горах, окажется потраченным напрасно, он принесет Алмаз Вольте, и тогда они вместе с ним, а может, и еще с кем-нибудь, решат, как быть. Вероятно, если к тому моменту у него ничего не выйдет, он станет настолько смиренным, что с благодарностью примет любую предложенную помощь.
Для путешествия нужен был новый образ.
Дэниел решил повернуть на восток — вряд ли они ожидают, что он сменит направление.
Надо было подумать, как ехать. Он решил больше не исчезать на людях и не упоминать об Алмазе, чтобы не подвергать окружающих опасности. Пожалуй, можно продолжить передвигаться автостопом. Компания будет ему полезна. В одиночку он слишком зацикливался на себе.
Он был потрясен простотой плана и благодарен за него. Он вскочил с кровати и бросился из комнаты к рядам шкафов и коробок с костюмами — искать свой новый облик.
В новом облике должно быть тепло и удобно, плюс к этому нужна естественная «одежка» и для Алмаза, гармонирующая с общим видом. Итальянский граф с сумкой для боулинга — такое не прокатит. Нужно что-то, что будет соответствовать маршруту. Шулер с речного судна был неплох, но для него не оказалось подходящей шляпы, да и Алмаз положить было некуда. Дэниел двадцать минут рылся в коробках со шляпами, но ничего не нашел.
Разум есть средоточие заключенных в нем личностей.
Расстроенный, Дэниел решил порыться в вешалках и коробках наугад. Он пошел вдоль ряда с пометкой «Разное». Пошатываясь под грудой того, что навыбирал, Дэниел свалил все на пол, чтобы рассмотреть свою добычу.
Были интересные варианты: коптская туника из неокрашенного льна, украшенная круглой нашивкой из разноцветной шерсти; эгейский шлем с кабаньими бивнями по обе стороны (вот отличный головной убор для шулера!); две мантии с кисточками, одна пурпурная, другая лазурно-голубая; еще одна туника, на этот раз с меховой оторочкой и чуть сужающимися рукавами; вавилонский каунакес; белый тюрбан.
Сидя на корточках и размышляя, не спрятать ли Алмаз под тюрбаном, Дэниел вдруг видел в соседнем шкафу, прямо на уровне глаз, именно то, что искал. Надпись на коробке перечисляла ее содержимое:
ЧЕЛОВЕК С ГОР/ОХОТНИК
Американец, примерно 1840–60
размер приблизительно 46
штаны из оленьей кожи
мокасины и краги из лосиной кожи
лиса цельная/головной убор (7¼-½)
индейский пояс из окрашенных перьев
патронташ из антилоповой кожи
большая заплечная сумка: шкура буйвола,
лямка, сплетенная из шкуры выдры
рог-пороховница на оленьем ремне
Эти два слова — человек с гор — сразили его; их содержание очаровывало. Отлично. Особенно заплечная сумка, он с детских книг помнил этот мешок, набитый всякой охотничьей всячиной, тотемами, талисманами и лекарственными травами. Джонни Семь Лун рассказывал ему, что из всего белого населения люди с гор были ближе всех к индейцам.
Дэниел надолго ушел в себя, охваченный воспоминанием о том, как гулял под весенним дождем с матерью и Джонни, держал обоих за руки, каким защищенным он тогда был, каким совершенным себя чувствовал, какой теплый дождь струился по обнаженному телу. Теперь и Семь Лун, и его мать мертвы, но память о них будет жить даже тогда, когда станет некому вспоминать, будет кружить по вселенной, как свет погасшей звезды, пока не вернется к своему первоисточнику, Вечному Свету.
Дэниел медленно оделся, привыкая к новому себе. Надевая штаны из оленьей кожи, он почти почувствовал запахи сосновой смолы, дыма и жира, капающего с жарящегося буйволиного мяса. Мокасины и лисья шапка были будто на него сшиты, а пояс из перьев оказался просто произведением искусства. Вот только выдубленная заплечная сумка показалась ему подозрительно маленькой.
Он взял рог и вернулся в комнату. Вынул из сумки для боулинга Алмаз. К его величайшему удовлетворению, тот идеально поместился в заплечную сумку. Дэниел продел ремень в петли на роге и тщательно закрепил его, засунул кое-какие туалетные принадлежности в патронташ на поясе, плотно набил рог деньгами из кейса — влезло около восьми тысяч.
Свою старую одежду он попрятал по разным коробкам, узелок и четыре тысячи долларов сложил в коробку с надписью: «Альпийская молочница». Кейс с оставшимися пятью тысячами засунул в шкаф с чемоданами и саквояжами. Навел порядок на складе и разложил все, что вытащил, по своим местам.
Потом он заправил постель и повесил мокрое полотенце на зеркало, предварительно тщательно стерев отовсюду отпечатки пальцев.
Несколько минут он постоял, размышляя, не упустил ли чего-нибудь. Конечно, одеяние человека с гор привлечет внимание, но ведь Жан Блёр учил его, что крайне экстравагантный наряд — зачастую лучшая маскировка. К тому же Жан никогда не призывал к излишней серьезности.
Дэниелу нравилось, как висят на нем штаны, как касаются пола мокасины, как Алмаз оттягивает левую руку, как уютно свернулась на голове лиса. Без кейса и сумки для боулинга ему стало легче, как физически, так и морально — но не до головокружения.
Он исчез и вышел через северную стену. Спустя полмили он воплотился и повернул на восток, в сторону города. Он не обращал внимания на любопытные взгляды и даже помахал в ответ на восторженный вопль из пронесшейся мимо машины. Он вспоминал все, что читал о людях с гор, их рассказы, их имена. Ему нужно было имя. Он вспомнил историю о Хьюго Глассе, который, после того, как его покалечил гризли, преодолел ползком двести пятьдесят миль до ближайшего форта. Сила. Решительность. Стойкость. Он решил, что станет Хьюго Глассом.
На заправке «Шелл» возле запыленного старого пикапа стоял ссутуленный седой джентльмен, ожидая, пока наполнится бак. Повинуясь какому-то импульсу, Дэниел спросил его, не направляется ли он на восток. Оказалось, что направляется — однако вместе с ним направляются его жена и внучка, которые сейчас зашли принять душ, и проедут они миль тридцать по пятидесятой трассе — «заброшеннейшей трассе в мире», а потом будут вынуждены оставить его бог знает где посреди дороги, да еще в темноте. Но если его это устраивает, то почему бы и нет, запрыгивайте на заднее сиденье.
Дэниелу становилось все легче и легче.
БЛОКНОТ ДЖЕННИФЕР РЕЙН
апрель (уезжая из Рено)
Жизнь все так же прекрасна.
Меня зовут Сюзанна Рапп. Так написано в моем водительском удостоверении, в свидетельстве о рождении и в паспорте. Рапп — это старое немецкое слово, оно означает «молодой ворон» или «блестящий адвокат», зависит от корня. Я люблю поговорить, а Рапп здорово звучит. А Сюзанна — потому что мне всегда нравилась эта песенка: «Сюзанна, не плачь по мне, не плачь…» Ну нет, дорогой, я буду плакать, когда захочу. Хотя я и не из тех женщин, которым поют серенады.
Утром, когда Дальнеплаун проснулся, я сказала ему, что как бы он мне ни нравился — а он мне ужасно нравится — мне надо ехать дальше. Я объяснила, что должна встретиться с Ди-джеем на могиле Джима Бриджера. Он все понял. И именно за то, что он понял, дал себе труд понять, я коротко рассказала ему историю своей жизни.
Когда я закончила, он сказал:
— Мне не кажется, что ты сумасшедшая. Ты упорная и уклончивая, и верна своим иллюзиям. Я и сам не раз шел у них на поводу, но всегда возвращался.
— Как? — не поверила я.
— У меня свой метод, странный на первый взгляд — все равно что бороться с огнем с помощью того же огня. Я брал унцию кокаина и хорошую машину и отправлялся прямиком в Канзас Сити, а когда доезжал дотуда, разворачивался и ехал обратно. Сдирает все лишнее.
Я же говорю, это невероятный человек. Пожалуй, в глубине души я ждала, что он попросит меня остаться, желательно навсегда, и то, что он этого не сделал, повергло меня в легкую депрессию. Но уверяю вас, женщина, у которой в кошельке почти двести тысяч долларов, способна справиться с легкой депрессией.
Пять кусков я с помощью Дальнеплауна (знакомых у него где только нет) потратила на оформление своей новой личности. Они наклеили мою фотографию, сняли отпечаток пальца, и всего за час я стала Сюзанной Рапп.
Я купила шикарнейший бордовый «порш». За семьдесят тысяч. Надо же мне было чем-то себя утешить.
После этого я почувствовала себя гораздо лучше и пошла покупать одежду. Уложилась в десять тысяч — включая туфли и саквояж.
Дальнеплауну я купила серебряную пряжку для ремня — к ней были приделаны два прозрачных пластиковых глаза. По краю шла надпись: «Техас не отводит глаз».
Он на это сказал: «Приятно сходить с ума — можешь позволить себе самые безумные вещи».
За тысячу я купила у Дальнеплауна унцию кокаина, унцию марихуаны и двадцать пилюль метаквалона. Он сказал, что поскольку это не для баловства, а в терапевтических целях, он сочтет за честь продать их мне по себестоимости. Когда я прямо спросила, не этим ли он зарабатывает, он беспечно улыбнулся: «Да нет. Просто закупил в свое время на черный день. На то я и Дальнеплаун, чтобы кое-что планировать на отдаленное будущее».
Он поцеловал меня на прощание с искренним чувством. Сказал, что его объятия всегда открыты для меня. Как мы говорили в старших классах: «Круто, да?» Он махал мне на прощание, и на поясе у него посверкивали глаза Техаса.
Я подумала, что, потратив тысячу долларов на наркотики, нехорошо не потратить столько же на Мию. Она так и не просыпалась после той ночи в подсобке. Я пыталась разбудить ее, чтобы в кои-то веки походить с родной воображаемой дочерью по магазинам. Когда мне это не удалось, я почти впала в панику. Хотя сердце у нее билось — тихо, но ровно.
Я попробовала вообразить, что ей снится, где она сейчас, но мне не удалось до нее достучаться. Похоже, она в трансе, может быть, пытается что-то вообразить сама. Чтобы чувствовать друг друга, мы должны воображать друг друга — может быть, поэтому сейчас мне не удается к ней пробиться. Но это нестрашно. Я должна доверять ей. Она сама чувствует, что для нее лучше.
Но в ту секунду, когда мне показалось, что она умирает, первым моим порывом было отвезти ее в больницу. Вот этого мне следует опасаться — нельзя вести себя так, будто она настоящая. Это может довести до беды. Но от страха могу об этом забыть. И от боли тоже могу.
Я купила Мии потрясающе мягкое, теплое, бледно-голубое шелковое одеяло размером с двуспальную кровать. Я завернула ее в него и уложила на заднем сиденье, подложив ей под голову две такие же шикарные подушки.
Я сижу в своем «порше» в открытом кинотеатре для автомобилистов в «Закусочной Дядюшки Билла», только что осилив полбутерброда с олениной и выпив две бутылки «Пепси». Как Дальнеплаун и предупреждал, кокаин пробуждает аппетит исключительно к кокаину. Зато пить после него ужасно хочется. Надо бы купить еще минералки, прежде чем выбираться на трассу.
Мой новый восточный наряд — узкое шелковое кремового цвета платье с застежкой на спине — сидит на мне просто и с достоинством. И шляпа ему под стать — широкополая соломенная шляпа, воздушная и легкая, с кисточкой из разноцветной тесьмы на макушке: ее хвостики разлетаются по плечам, как разноцветный водопад. Да, и туфли совершенно сумасшедшие, на трехдюймовых платформах, и на каждой сзади — четырехлепестковый клевер на удачу. Я еще купила строгий черный костюм и черную шляпу с вуалью — в них я предстану перед Ди-джеем на могиле Джима Бриджера.
А теперь — вперед, к Вайомингу. Для Ди-джея у меня осталось еще порядочно наркотиков — что-то они мне уже поднадоели. Со мной всегда так — сначала я в полном восторге, но потом устаешь все время смотреть под одним углом.
Если верить моей карте, самый короткий путь до восточного Вайоминга — по 7–80. Но меня чем-то привлекает пятидесятая магистраль, которая выглядит такой бесполезной, что впору на ней написать: «Пятидесятая магистраль, самая заброшенная трасса в мире» — звучало бы как приманка для исследователей духа и добытчиков разума. Что-то в ней есть. Потом я сверну с нее на север к Вайомингу. Разница будет всего в несколько часов. Если Ди-джей настроен серьезно, он меня подождет. Если его там не окажется, я настолько сойду с ума от огорчения, что воспользуюсь средством Дальнеплауна — смотаюсь в Канзас Сити и вернусь. Я вернусь. Но сначала мне надо просто приехать.
