Расскажи мне свою историю, Джим

Джим Джарвис. Хотите узнать, кто это? Это я! Это мое имя. Единственное, что у меня есть, – это мое имя. И я отдал его этому человеку. Его зовут Барни или что-то в таком духе. Он мне как-то сказал, да я позабыл его, а спрашивать снова мне не хочется. «Мистер» – так я зову его в лицо, именно так. Но есть у меня в голове небольшой уголок, где его зовут Барни.

Он меня постоянно о чем-то спрашивает. Хочет узнать мою историю и постоянно мне об этом напоминает. Мою историю, мистер? Зачем вам понадобилось ее знать? Да там и рассказывать не о чем. А он смотрит на меня и молчит.

– Есть о чем, Джим, – говорит он. – Это совершенно особенная история. Встреча с тобой изменила мою жизнь, мальчик.

Забавно, правда? Потому что это ведь он, Барни, изменил мою жизнь.

Даже не верится, что мне так повезло, и это правда. Вот он я, с сытой и горячей едой в животе и еще с кучей всего, а он говорит такое. Я ношу одежду, которая приятно пахнет, и она, ко всему прочему, не дырявая, вот ни настолечко. И сижу я в этой комнате, где горит большой камин, и куча поленьев, которые можно подложить в него, чтобы он не потух. Остальные мальчики наверху, в большой комнате, где мы все спим, уютно устроились в своих подвесных койках. А на первом этаже сейчас только я да он, и больше никого.

Мне хочется рассмеяться, и я засовываю себе в рот кулак, чтобы не расхохотаться.

Барни бросает на меня укоризненный взгляд:

– Просто расскажи мне свою историю.

Мою историю! Что ж, ради такого дела я даже подбираюсь поближе к огню. Сажусь, обнимаю колени, закрываю глаза, чтобы не думать о том, как пляшут огоньки пламени и как тень от огня и моя тень ползут по стенам. Я отрешаюсь от звуков огня, который сопит, словно собака в крысиной норе. И мне даже кажется, что я слышу чей-то голос, очень нежный голос. Это голос женщины, разговаривающей с ребенком. Мне кажется, что она говорит со мной.

– Мистер, – шепчу я, чтобы не спугнуть голос. – Можно, я расскажу вам про маму?

 

1

Пирог за шиллинг

Джим Джарвис вприпрыжку шел вдоль дороги, ноги у него уже посинели от холода. Проезжавшие мимо повозки швыряли ему в лицо грязный талый снег, а несущиеся вперед кони поскальзывались и тормозили, когда возницы погоняли их кнутами. Наконец Джим понял, что пора, и бросился между повозок через дорогу. Небольшие лавки на темной улочке освещались желтым светом подвесных фонарей, и Джим перебегал от одного фонаря к другому, пока не оказался перед магазинчиком, который, собственно, и искал. В этой лавке продавали мясной пирог. На пороге ее топтались голодные мальчишки и тощие собаки, высматривая объедки. Джим проскочил мимо них, зажав в кулачке горячую, словно кусок угля, монетку. Он услышал, как в животе заурчало, когда в лицо ему ударил насыщенный запах горячей подливки.

Когда Джим вбежал в лавку, миссис Ходдер как раз пыталась подмести мокрый пол и раскладывала свежую солому.

– Можешь бежать обратно, – закричала она на него. – Сегодня я не стану жалеть маленьких мальчиков!

– Но я пришел купить пирог! – возразил ей Джим. И он заплясал на месте, разжимая и сжимая кулачок, отчего монета на его ладошке словно бы подмигивала торговке.

Выудив монетку из кулачка мальчишки, она надкусила ее.

– Где ты взял ее, козявка? – поинтересовалась она. – И прекрати приплясывать. У меня голова от тебя кружится, словно при качке на море!

Джим перепрыгнул на сухой клок соломы.

– В мамином кошельке. Она сказала, что это наш последний шиллинг, и я знаю, что это правда, потому что полез в кошелек и проверил. Так что дайте мне хороший пирог, миссис Ходдер, большой, и подливки побольше!

Он бежал домой, прижимая пирог к груди и согревая его сквозь тряпичную обертку. Кое-кто из стоявших снаружи мальчишек попытался поймать его, но вскоре они отстали в темных аллеях. Сердце Джима еще долго гулко стучало о ребра при мысли о том, что его могли поймать и отобрать пирог.

Наконец он пришел домой. В доме жило столько семей, что Джим удивлялся, как это пол и стены не обрушились под весом его обитателей и от всего того шума, что был внутри. Он взбежал по лестнице и ворвался в комнату, где жила его семья. Мальчик с трудом переводил дух от гордости и воодушевления.

– У меня пирог! У меня пирог! – запел он.

– Ш-ш-ш! – Его сестра Эмили сидела на корточках на полу, она резко повернулась к нему. – Мама уснула, Джим.

Лиззи вскочила и подбежала к нему, подталкивая его к огню, чтобы можно было расстелить на каменной плите тряпку с пирогом. Отламывая куски пирога, они макали их в густую подливку.

– А как же мама? – поинтересовалась Лиззи.

– Она не захочет, – заявила Эмили. – Она никогда не ест.

Лиззи оттолкнула руку Джима, когда он потянулся за новым куском.

– Но подливка может пойти ей на пользу, – предположила она. – Хоть чуть-чуть. Хватит лопать так быстро, Джим. Пусть мама возьмет кусочек.

Она повернулась к постели, на которой лежала их мать, и потянула на себя потрепанное одеяло.

– Мам, – прошептала она. – Попробуй кусочек. Пирог просто чудесный!

Лиззи поднесла к губам матери смоченный в подливе пирог, но та лишь покачала головой и отвернулась, закутываясь в плед.

– Я возьму! – сказал Джим, но Лиззи положила пирог на угол маминой постели.

– Возможно, она захочет позже, – предположила она. – Может быть, запах подбодрит ее.

– Я же вам говорила, – напомнила Эмили. – Она больше не хочет есть. Она так и сказала.

Джим на миг перестал есть, рука его замерла над новой порцией пирога на случай, если сестры решат отобрать его.

– А что с мамой? – спросил он.

– Ничего такого, – ответила Эмили. Она подбросила полено в огонь и наблюдала, как закручиваются вокруг него язычки пламени.

– Она устала, вот и все, – подсказала ей Лиззи. – Она просто хочет поспать, правда?

– Но она спала целый день, – удивился Джим. – И вчера. И позавчера.

– Просто ешь свой пирог, – заявила Эмили. – Ты слышал, что она сказала. Больше шиллингов в том кошельке нет, так что не думай, что после этого пирога будут другие.

– Она скоро поправится, – сказала Лиззи. – А потом сможет вернуться на работу. Для кухарок работы много. И мы выберемся отсюда. Вот что она мне сказала, Джим.

– Мы вернемся обратно в наш дом? – спросил Джим.

Лиззи отрицательно покачала головой:

– Ты же знаешь, что мы не можем вернуться туда, Джим. Нам пришлось переехать, когда умер отец.

– Ешьте свой пирог, – вмешалась Эмили. – Она хочет, чтобы нам было хорошо.

Но пирог остыл задолго до того, как дети расправились с ним. Они подтянули свою кучу тряпок поближе к огню и закутались в них вместе, Джим – между Эмили и Лиззи. Они слышали, как во всех комнатах дома бормотали и зевали люди. На улице выли бродячие собаки, по грязным от талого снега дорогам катились колеса повозок.

Джим лежал и не мог уснуть. Он слышал, как клокочет дыхание в горле матери, и по тому, как она крутилась с боку на бок, мальчик понимал, что она не спит. По тому, как лежали его сестры – напряженно и тихо, – он понимал, что они тоже не спят, прислушиваясь к ночным шорохам и дожидаясь, когда наступит новый день.

 

2

Человек с тростью

Должно быть, в конце концов они все же уснули, и следующее, что услышал Джим, это был звук тяжелых шагов, поднимающихся по лестнице, и постукивание трости по полу за дверью комнаты.

– Человек с тростью! – прошептала Эмили.

Прежде чем дети успели сесть, дверь распахнулась, впуская хозяина дома, стряхивающего с ботинок снег. Он сбросил с плеч плащ, разбрасывая по комнате снежинки, стряхнул его над очагом, и в воздух поднялись белые хлопья.

– Я стучал, – рявкнул мистер Спинк. – Но если лежебоки не отвечают, лежебок нужно поднять с постели.

Эмили и Лиззи тут же вскочили. Джим хотел было забраться под покрывало, но сестры схватили его и поставили на ноги. Теперь дети выстроились в ряд, закрывая собой мать.

Мистер Спинк убрал за уши пряди влажных от снега желтоватых волос и заглянул через их головы, пытаясь рассмотреть женщину. Дышал он хрипло.

– Померла она?

– Нет, сэр, не померла, – произнесла Эмили, и горло ей сдавил страх.

– Значит, заболела?

– Нет, сэр, и не заболела она, вовсе нет, – ответила девочка.

Джим удивленно поглядел на нее. Ему-то казалось, что мать очень больна, причем не первый день.

– Если она не мертва и не больна, то чего она разлеглась тут? Лежит под одеялами, словно леди какая, которой делать нечего! Прячется, может быть? Денежки пересчитывает? – Мистер Спинк оттолкнул детей с дороги, взметая плащом тряпки.

Мать детей лежала с закрытыми глазами, правда, веки у нее подрагивали. При свете дня Джим увидел, насколько она бледна, и сжал руку Лиззи.

– Не трогайте ее, сэр. Она очень устала, столько работала, – взмолилась Эмили. – Она скоро опять пойдет на работу.

По тому, как дрожал голос сестры, Джим понял, что она страшно напугана и ужасно храбра, раз разговаривает так с мистером Спинком.

– Что ж, если она работала, значит, может заплатить за комнату, и все мы будем счастливы! Поднимайся, женщина! – И он отодвинул тряпки в сторону серебряным набалдашником трости.

Лиззи опустилась на колени и помогла матери сесть.

– Где ваши деньги, миссис Джарвис?

Мистер Спинк зажал свой плащ под мышкой и теперь стоял, засунув обе руки в карманы и позвякивая лежавшими в них монетами, словно колокольчиками, – это была самая приятная на свете музыка для его ушей. Мужчина заметил валяющийся на полу кошель и пристально поглядел на него, затем наклонился к Джиму, который испуганно отпрянул от его хриплого дыхания.

– Я старый человек и наклоняться не буду. Подними этот кошель, сынок.

Джим нагнулся, поднял кошель и протянул его мистеру Спинку, но мужчина лишь грозно сверкнул глазами.

– Он пуст, сынок? Пуст? – Он произнес это таким тоном, будто не верил своим словам. Затем мужчина обвел взглядом комнату и увидел у очага тряпку, в которой вчера Джим принес пирог, – на ней виднелись крошки и пятна от подливы. Он отшатнулся, словно увиденное поразило его, а затем перевел взгляд на детей и их мать.

– Вы ели пирог вчера вечером?

Девочки молчали.

– Ели, сынок?

– Да, – прошептал Джим.

– И что, это был чудесный мясной пирог, такой горячий, да с подливой?

– Я не знаю.

Горло Джима сдавило, словно в нем застрял кусок пирога, который никак не удавалось проглотить. Мальчик поглядел на Эмили, которая стояла, сжав губы с такой силой, что они превратились в узкую полоску, на Лиззи, которая сидела, качая головой, так что волосы падали на лицо девочки, пряча его ото всех. Посмотрел на мать, бледную и молчаливую.

– Я купил его, – выкрикнул он. – Это был последний мамин шиллинг, но я купил пирог.

Он услышал, как Эмили негромко вздохнула у него за спиной.

Мистер Спинк кивнул.

– Денег нет. – Он снова кивнул, и на миг Джиму показалось, что он поступил правильно, сказав о том, что пирог был куплен на последний мамин шиллинг.

Мистер Спинк вынул из кармана свою потную руку и взял у Джима кошель, засунул в него пальцы, а когда ничего не обнаружил, уронил его на пол и отпихнул в сторону тростью. Затем достал из кармана шелковый платок, развернул его, вытер волосы и лицо, потом как следует высморкался.

– Вот так-так! – произнес он, снова сильно высморкавшись. Джим украдкой бросил взгляд на Эмили, но та не смотрела на брата. – Нет денег – нет арендной платы. – Мистер Спинк снова прочистил нос. – Нет арендной платы – нет комнаты, миссис Джарвис.

– Но нам больше некуда идти, – сказала мать Джима так тихо, что мистеру Спинку пришлось перестать прочищать нос и наклониться, чтобы услышать ее слова.

– Мам, – произнес Джим, – а разве мы не можем вернуться в наш дом? Мне там нравилось больше.

Мистер Спинк расхохотался, и Джиму снова на миг показалось, что он все сказал правильно.

– Когда вы приползли ко мне год назад, вам это место очень нравилось, если я не ошибаюсь. Но если ваш дом подходит вам больше, то ищите своего отца, и пусть он за него платит. Вы можете это сделать?

Джим покачал головой, судорожно сглотнув. Горло снова сдавило.

– Мы здесь вполне счастливы, – сказала мать Джима. – Дайте нам еще немного времени, и мы заплатим за аренду комнаты. Девочки мне помогут.

Мистер Спинк сложил платок и засунул его в карман.

– Я уже все решил, миссис Джарвис. Есть семья, которая хочет въехать сюда сегодня же вечером. Их восьмеро – разве они не заслуживают того, чтобы иметь дом прямо сейчас? И самое главное – они могут мне за него заплатить!

Он набросил на плечи плащ и вышел из комнаты, а семейство осталось в тишине, слушая, как шуршит его плащ и стучит трость по полу, приближаясь к следующей двери.

Холодея от ужаса, Джим наблюдал, как его сестры медленно ходили по комнате, собирая вещи. У них не было мебели, хотя, когда они грузили вещи на повозку, покидая свой дом, казалось, что их очень много. Но постепенно все, что можно было продать, продали, а остальное пошло на дрова.

– Бери свою лошадку, Джим, – сказала Эмили, показывая на деревянную игрушку, которую отец вырезал Джиму на Рождество два года тому назад. – И можешь взять ботинки Лиззи. Они на нее уже маленькие.

Мальчик послушался. Пока еще ботинки были ему велики, чтобы носить, но он сгреб их в охапку, а лошадку положил между ними. Дети стояли в дверях, сжимая в руках узелки, пока миссис Джарвис завязывала чепец и закутывалась в шаль. Она двигалась медленно и бесшумно, словно спрятала все свои мысли глубоко внутри и теперь опасалась их разбить. Наконец она собралась. Окинула взглядом пустую комнату. Снег перестал идти, и в окно светило бледное солнце.

– Мам… – позвала Эмили.

Миссис Джарвис внимательно поглядела на дочь.

– Уже иду.

– Но куда мы пойдем?

– Я найду для нас дом, – отозвалась мать. – Не волнуйся.

 

3

Рози и Джудд

В это утро миссис Джарвис использовала почти все оставшиеся у нее силы. Она повела детей прочь из трущоб, где они прожили последний год. Они шли по улицам, пока наконец не оказались в гораздо более тихой части города, где дома были большие и красивые. Миссис Джарвис прислонилась к каким-то перилам, чтобы отдохнуть. Эмили присела рядом, с любопытством глядя на мать.

– Теперь, мои дорогие, все зависит от вас, – сказала детям миссис Джарвис. – Я собираюсь отвести вас в дом, где когда-то работала, только вы должны вести себя хорошо. Обещаете мне это?

– Мам! Конечно, обещаем, – ответила за всех Эмили.

Миссис Джарвис кивнула.

– Да. Вы у меня всегда ведете себя хорошо, – сказала она. – Хоть что-то в этой жизни я сделала правильно.

В окне у них за спиной запел зяблик. Он сидел в небольшой клетке и мог лишь запрыгнуть с пола на тоненькую жердочку, а затем снова соскочить на пол – прыг-прыг, скок, вверх и снова вниз.

– Послушайте эту птицу, – сказал Джим.

– Они поют, когда находятся в одиночестве, – сказала ему Эмили. – Он поет, потому что зовет подругу.

– Бедняжка! – сказала Лиззи. – Поймали тебя в клетку.

– Нам пора идти, – сказала мать. – Я хочу познакомить вас с единственной подругой, которая есть у меня на свете. Ее зовут Рози. Вы слышали, как я говорила о Рози из Большого дома?

Дети согласно закивали. Когда-то давно их мать работала на кухне его светлости, но до сих пор продолжала рассказывать истории о тех временах.

– И если Рози нам не поможет, – вздохнула она, – то не поможет никто.

Эмили помогла матери подняться, и они медленно пошли дальше, останавливаясь, когда мимо проносились кареты.

Когда они наконец дошли до Большого дома, миссис Джарвис настолько устала, что присела отдохнуть на ступенях. Дети глазели на высокое здание.

– Мы будем здесь жить? – спросила Лиззи.

– Он слишком величественный для нас, Лиззи! – одернула сестру Эмили. Несмотря на то что ей было всего десять лет, она знала, что такая семья, как их, не может жить в столь роскошном доме.

Джим тем временем не сводил глаз с того, что увидел наверху лестницы, у самой входной двери. Это была скребница в форме головы пса. Огромная пасть собаки была разинута, чтобы люди могли счищать грязь с ботинок о зубы животного.

– Я никогда не поставлю туда ногу, – заявил он. – Даже в ботинках Лиззи, ни за что. Она схватит меня за ногу и откусит пальцы.

Отдохнув, их мать снова подхватила узелок и повела детей по ступенькам, ведущим к цокольному этажу здания. Она прислонилась к двери – силы оставили ее.

– Будьте хорошими детками, – пробормотала она, обращаясь к ним, и подняла молоточек.

Они услышали приближение быстрых шагов. Миссис Джарвис наклонилась и поцеловала дочек в макушки.

– Да благословит Господь вас обеих, – прошептала она.

Эмили подняла на нее голову, внезапно испугавшись. Она как раз собиралась спросить мать, что происходит, когда дверь открылась и на пороге показалась высокая, обсыпанная мукой женщина в белом переднике. Закатанные рукава платья обнажали полные руки. Запястья ее были перепачканы тестом, а когда она развела руки, здороваясь, Джим увидел, что локти у нее красные и обсыпаны мукой.

– Энни Джарвис! – воскликнула женщина. – Никогда не думала, что увижу тебя снова! – Она обняла ее, обсыпая кусочками теста. – Ты ведь пришла не работу искать после стольких лет? Джудд была вне себя из-за поисков новой кухарки. Конечно, есть я, но мое тесто, как камень, из него можно соборы строить, и они не развалятся! Ох, отправит она меня обратно прислуживать наверху!

Говоря все это, Рози затащила миссис Джарвис и детей в кухню, поставила для них табуреты вокруг печи, а сама уселась на высокий стул, рассыпая еще больше муки. Она отодвинула в сторону большую миску для теста, поставила локти на стол, лучась смехом, но тут улыбка исчезла с ее лица. Рози протянула руку и коснулась лба подруги.

– Горячий! – Голос ее был мягким и встревоженным. – Ты такая горячая, Энни, да еще и белее снега. – Она поглядела на притихших детей. – Тебя выставили, верно?

Миссис Джарвис утвердительно кивнула.

– Есть куда идти?

– Нет.

– И работать ты тоже не можешь, ты понимаешь это? В тебе не осталось сил на то, чтобы работать, Энни Джарвис.

У дверей звякнул колокольчик, и Рози вскочила и бросилась к плите.

– Боже, это за кофе, а я не сделала. Сейчас кто-то спустится, а вы быстренько прячьтесь под стол, понятно? – обернулась она к детям.

Колокольчик снова зазвонил.

– Слышу, слышу! – закричала она. – Его светлость и пяти минут подождать не может, пока я тут с подругой разговариваю?

Она снова бросила взгляд на миссис Джарвис, и лицо ее покрылось морщинками.

– Ну точь-в-точь моя сестра. Нет, он не может подождать. Его светлость никогда ничего не ждет.

Говоря это, Рози разливала кофе и молоко по кувшинчикам и расставляла их на подносе. Она вытерла обсыпанные мукой руки о передник, сняла его, надела чистый, а затем, спохватившись, налила немного кофе в чашку и пододвинула его к миссис Джарвис.

– Давай, – велела Рози. – Пей за весь тот хороший хлеб, который ты для него пекла. – И она побежала к двери, в руках у нее дребезжал поднос; женщина остановилась, чтобы открыть, когда колокольчик зазвонил снова. – Тебе остался только один дом, Энни. Работный дом! И да поможет тебе Господь!

Стоило Рози выйти из комнаты, чтобы отнести кофе наверх, как Джим соскользнул со своего табурета и подбежал к матери. Та пила кофе мелкими глотками, держа чашку обеими руками.

– Мы ведь не пойдем в работный дом, мам? – спросила у нее Эмили.

Детям уже доводилось слышать ужасающие истории о работных домах. Старики говорили о них со страхом и ненавидели их так, словно они были хуже любого ада на земле. Им доводилось слышать о людях, которые когда-то пошли туда и которым пришлось остаться там до конца жизни. Люди умирали там. Многие предпочитали спать на улицах и в полях, нежели пойти в работный дом. Девочки в немом ужасе застыли рядом с матерью.

– Помоги Рози с хлебом, Эмили, – предложила миссис Джарвис, теперь голос ее звучал более уверенно и твердо. – Это будет правильно: Рози будет рада, и его светлость тоже оценит твой труд!

Эмили сделала то, что ей велели. Вымыла руки в кружке с водой, стоявшей рядом, влила опару в миску с мукой. Спустя несколько минут вернулась Рози. Женщина поднесла палец к губам и кивнула головой в сторону лестницы.

– Я попросила Джудд спуститься! – произнесла она.

На лестнице послышалось шуршание длинной юбки, и в кухню вошла строгая экономка. Джим попытался было скользнуть под стол, но она остановила его обутой ногой.

Она направилась прямо к миссис Джарвис и остановилась, уперев руки в бока и глядя на нее сверху вниз.

– Рози сказала мне, что тебе худо, Энни Джарвис, – заявила она. – И вынуждена признать, что так оно и есть.

– Я пришла не затем, чтобы доставить вам неприятности, Джудд, – ответила миссис Джарвис. – И прошу прощения, что оторвала вас от работы. Я просто пришла попрощаться с вами и Рози, потому что вы всегда были добры ко мне.

– Я всегда была добра к тебе, потому что ты делала свою работу хорошо, а это самое главное, – фыркнула Джудд. Она заглянула через плечо Эмили, когда девочка бросила большой кусок теста на стол и принялась мять его руками. Рози встала за ней и хлопнула в ладоши, на лице читалось восхищение, словно Эмили творила какое-то волшебство и она опасалась прервать заклинание. Все три женщины молча смотрели на Эмили.

– А ты умеешь готовить, верно? – наконец спросила Джудд у Эмили.

– Она готовит так же хорошо, как и я, – ответила мать Джима. – Еще она может скоблить пол, бегать с поручениями. Может спать на полу в кухне и не занимать комнату.

– Ей не нужно будет платить, – вставила Рози. – Она станет настоящим спасением, Джудд.

Эмили разровняла, а затем скатала тесто руками, она растягивала его и снова складывала, каждой клеточкой своего тела прислушиваясь к тому, что говорили женщины у нее за спиной.

– Но я ничего не могу сделать для другой девочки, – вздохнула Джудд.

– Джудд, у меня есть сестра, она кухарка в Санбери. Может быть, она даст ей шанс, – предложила Рози. Она стояла на цыпочках, как маленькая девочка, сложив руки за спиной, во взгляде читалась мольба. – Если бы вы только разрешили Лиззи поночевать здесь с Эмили до воскресенья, я отвела бы ее к Молл.

– Я знать не знаю, что они здесь, Рози. Если его светлость узнает, все мы очутимся в работном доме. Ты ведь понимаешь это, не так ли? Я не знаю, что они здесь, эти девочки.

Джудд выплыла из комнаты, а ее прямая спина и чеканный шаг напоминали им о том, что она никогда не видела этих девочек в кухне. Они услышали, как открылась дверь, как ее шаги застучали по лестнице, а затем стихли в отдалении.

– К сожалению, это все, что я могу сделать для тебя, Энни, – произнесла Рози.

– Это даже больше, чем я ожидала, – вздохнула миссис Джарвис. – Ты хотя бы спасла от работного дома моих девочек.

Пошатываясь, женщина встала.

– Нам пора идти, – обратилась она к Джиму. – Чтобы не подвести Розу, нам нельзя оставаться здесь дольше.

– Что ж, я оставлю вас, чтобы вы могли попрощаться, – сказала Рози, быстро коснулась плеча подруги и пошла в судомойню, на лице ее появились глубокие суровые морщины. Слышно было, как она гремит там кастрюлями, словно рассаживая целый оркестр.

Эмили вообще ничего не сказала – просто не смогла. Горло сдавило от боли. Она даже не могла посмотреть на мать и на Джима, лишь быстро обняла обоих и отошла к столу, села на табурет и обхватила голову руками. Лиззи попыталась повторить ее действия, но стоило миссис Джарвис коснуться рукой двери, которая вела на улицу, как она воскликнула:

– Забери нас с собой, мам! Не оставляй нас здесь!

– Не могу, – ответила ей мать, даже не обернувшись к дочери. – Благослови вас Господь. Это лучшее, что я могу для вас сделать. Да пребудет Господь с вами обеими.

Она взяла Джима за руку и быстро вывела за дверь. Джим не осмеливался даже взглянуть на нее. Невозможно было слушать звуки, которые она издавала сейчас, когда они вышли на улицу. Он поднял голову к небу, подставляя щеки снежинкам, чтобы их остудить. Мальчик не представлял себе, что будет с ним и с матерью, увидят ли они когда-нибудь снова Эмили и Лиззи. Он был напуган сильнее, чем когда бы то ни было в жизни.

 

4

Работный дом

Джим с матерью шли большую часть дня, но продвигались вперед очень медленно. Немного отдохнули у большой статуи человека на коне, но вскоре им вновь пришлось остановиться, чтобы миссис Джарвис зачерпнула воды из фонтана. И снова они шли вперед, то бредя, то останавливаясь, то бредя, то останавливаясь, – пока мать Джима не поняла, что больше не может сделать ни шагу. Она обняла Джима и прижала его голову к своему плечу.

– Да поможет тебе Господь, Джим, – сказала она.

Джим подумал, что она просто устала от долгой дороги и решила прилечь прямо на мостовой. Он устроился рядом с ней, радуясь возможности отдохнуть, – его одолевала усталость. Сквозь сон он слышал встревоженные голоса вокруг, напоминавшие назойливых мух. Кто-то встряхнул его, и мальчик открыл глаза.

– Где ты живешь? – произнес чей-то голос.

Джим сел. Уже темнело. Вокруг толпились люди, некоторые стояли на коленях рядом с его матерью, пытаясь помочь ей подняться.

– Мы когда-то жили в отдельном доме, – сказал Джим. – У нас была корова и несколько кур.

– А где ты живешь сейчас? – Голос был другим, более резким, чем первый.

Джим попытался вспомнить название улицы, где они снимали комнату в большом доме мистера Спинка, но не смог. Он не мог понять, почему не просыпается мама. Огляделся по сторонам в поисках узелка и обнаружил, что деревянная лошадка пропала. В руках он сжимал только старые ботинки Лиззи.

– Тебе некуда идти? – спросил тот же самый голос.

Джим кивнул. Кто-то пытался привести в чувство его мать, тер ей руки, кажется, пытался растереть лицо шалью.

– Отведите их в работный дом, – посоветовал кто-то. – Мы ничего не можем для них сделать.

– Я не поведу их туда, – отозвался другой голос. – Даже в тюрьме лучше, чем там. Скажи им, что мы поймали мальчишку на краже, и пусть они оба сидят в тюрьме.

– Кто-то украл мою лошадь, – услышал Джим собственный голос. Никак не удавалось заставить его перестать дрожать. – Я ничего не крал.

– Верните ему лошадь, – сказал кто-то еще. – Это все, что у него есть, верно? Пара слишком больших ботинок и деревянная лошадка. Верните ее.

Послышался взрыв хохота, из толпы выбрались какие-то дети и бросились прочь.

В следующую минуту с другого конца улицы раздался крик, и люди, которые ползали вокруг Джима и его матери, встали и отошли в сторону. Он услышал другие голоса, поднял голову и увидел двух полицейских.

– Поднимайся! – приказал один из них. Джим поднялся на ноги.

– И ты тоже! Вставай! – сказал другой, обращаясь к его матери. Та продолжала лежать неподвижно.

Первый полицейский махнул рукой, и к нему подбежал мальчик с повозкой. Вместе они подняли мать Джима и уложили в нее. Джим испуганно наблюдал.

– Отвези их в работный дом, – сказал полицейский. – Пусть они умрут там, если так суждено.

И мальчик побежал, поскальзываясь на заснеженной дороге, поворачивая свою тележку и уклоняясь от карет, недоумевающий Джим бежал следом. Наконец они оказались у массивного каменного здания с железной оградой вокруг. Здесь толпились, выпрашивая еду, изможденные люди. Мальчик остановил повозку у огромных железных ворот и потянул за колокольчик. Джим услышал, как вдалеке раздался звон. Наконец ворота открыл привратник с фонарем.

– Еще двое к вам, – сказал мальчик. – Одна в больницу, другой – в школу.

Привратник пропустил их во двор. Там, на ступенях с каждой стороны входной двери, стояли мужчина и женщина, прямые и худые, и лица у них были восковые, словно церковные свечи; оба они смотрели на них. Мальчик протянул руку и получил маленькую монетку, а мужчина и женщина подняли мать Джима с повозки и понесли ее в дом. Надзиратель выкатил тележку со двора, и привратник опустил засов на воротах. Экономка резко кивнула головой, указывая на дверь.

– Заходи! – сказала она Джиму и втолкнула его внутрь. – Иди, пусть тебя помоют и постригут.

Дверь захлопнулась. Они оказались в длинном коридоре, по стенам которого плясали мрачные тени от свечей. Впереди шел мужчина, неся мать Джима на плече.

– А маму куда? – спросил Джим, и голос его, эхом отозвавшийся от плиток, был похож на хныканье маленького напуганного зверька.

– Куда маму? В больницу, куда ж еще. Она наверняка хочет, чтоб ей дали еды и лекарств, купить-то все это не на что.

– Можно мне пойти с ней?

– Пойти с ней? Такому большому и сильному мальчику, как ты? Нельзя! Если будешь вести себя хорошо, возможно, мистер Сиссонс позволит тебе навестить ее завтра. Хорошо, понимаешь? Ты знаешь, что значит «хорошо»? – Экономка сжала его ладонь своей ледяной рукой и склонилась над ним. Зубы у нее были черные и кривые, как ограда во дворе.

Она потащила Джима дальше по коридору и втолкнула в большую комнату, где тихо сидели мальчики, глядя друг на друга и на голые стены. Все они наблюдали, как Джима провели через комнату и вывели в другой двор.

– Джозеф! – позвала экономка, и к ней, шаркая, приблизился человек со сгорбленной спиной.

Он помог Джиму стянуть одежду и помыться ледяной водой из насоса. Затем Джима засунули в грубую и колючую одежду, после чего принялись кромсать его волосы тупыми ножницами, пока мальчику не стало казаться, что его голову разорвали на кусочки. Он все это стерпел – был слишком напуган, чтобы сопротивляться. Все, чего он хотел, – это быть с матерью.

Его привели обратно в огромный зал и велели присоединиться к находившимся там мальчикам. Все они понуро стояли, держа в руках миски. В зале находилась не одна сотня людей, часть из них уже сидела за длинными столами и молча ела. Был слышен лишь стук ложек по мискам. Мистер Сиссонс стоял на возвышении в конце комнаты, наблюдая за ожидавшими еды людьми.

Джиму дали черпак похлебки и краюху хлеба.

– Я ничего не хочу, – начал он, но тут его подтолкнули дальше по очереди.

Он сел на одну из скамеек. Огляделся по сторонам, пытаясь встретиться с кем-нибудь взглядом, но никто из мальчиков на него не смотрел. Все они сидели, опустив голову, глядя в стоявшие на столах миски. Сидевший рядом с ним мальчик быстро протянул руку и выхватил у Джима хлеб. Джим молча съел свою похлебку.

После еды мужчина с опущенной головой дал Джиму одеяло и показал ему комнату, где было много полок и длинных ящиков, где спали мальчики. Он указал на ящик, в котором предстояло спать Джиму. Мальчик заполз в него и понял, что лежать в нем можно, только свернувшись калачиком, – настолько он был маленьким. Он привязал ботинки Лиззи к запястьям – на случай, если кто-то решит украсть их у него. Дверь спальни закрылась, и все оказались в темноте.

Ночью в комнату осторожно вошла старуха со свечой в руке, которую она подносила к лицу каждого мальчика. Он лежал с закрытыми глазами; огонек свечи выжигал на веках красные пятна, когда она подошла и остановилась рядом с ним. Он слышал ее хриплое дыхание, скрип ее ботинок и не осмеливался даже вздохнуть. Всю ночь мальчик пролежал без сна, думая об Эмили и Лиззи, волнуясь за мать. Как же сильно ему хотелось снова увидеть ее! Возможно, если она будет чувствовать себя лучше, она сможет упросить мистера Сиссонса отпустить их.

Как только наступило утро, дверь отперли. Место старой Марион занял горбатый мужчина. Он велел мальчикам выстроиться во дворе на помывку.

– Я уже разбил для вас лед, – сказал он. – Так что не думайте, что вам удастся отвертеться.

Джим побежал за мужчиной. Тот был настолько сутулым, что верхняя половина его туловища казалась загнутой, как трость, а когда Джим заговорил с ним, он повернул голову, чтобы посмотреть на ноги мальчика.

– Прошу, сэр… – начал Джим.

– Я не сэр, – ответил мужчина. – Я просто выполняю свою работу, как и все остальные. Я просто Джозеф, никакой не сэр. – Он отвернул голову от ног Джима и сплюнул на пол. – Ненавижу сэров, как и ты.

– Пожалуйста, Джозеф, скажите мне, где лазарет.

– Зачем тебе это? – поинтересовался Джозеф, снова глядя на ноги Джима.

– Потому что там моя мама и я вел себя хорошо, – ответил Джим. – Миссис Сиссонс сказала, что если я буду вести себя хорошо, то смогу сегодня пойти к маме в лазарет.

– Значит, ты и есть мальчик, которого привели вчера вечером, а маму твою привезли на тележке?

– Да, – ответил Джим. – Пожалуйста, скажите мне, где лазарет.

Джозеф пожевал губами.

– Что ж, он наверху, – наконец произнес он. Потер нос тыльной стороной ладони и наклонил голову в сторону, косясь на Джима. – Вот только миссис Сиссонс сказала мне, чтоб я не трудился водить мальчика наверх, потому что его мама… – Он остановился и покачал головой, снова пожевал губами. – Твоя мать умерла, сынок.

 

5

За решеткой

Джим засунул кулаки глубоко в карманы и отвернулся. Вокруг него были мальчики, шаркающей походкой выходившие на холодный двор, все они были похожи на серые пятна. Мальчик прищурился, глядя на ослепительно белое небо. Нет, он не станет плакать. Легкие его разрывались, ему казалось, что он никогда больше не сможет вдохнуть воздух, но плакать здесь он не собирался. Единственным человеком, с которым ему хотелось быть, была Рози. Она бы придумала, что делать. Но оказаться рядом с Рози у него не было ни малейшего шанса.

– Я хочу домой, – сказал он.

Джозеф повернул к нему голову и сплюнул на землю.

– Домой? – переспросил он. – Что ты имеешь в виду под словом «домой»? А это что тогда такое, если не дом?

«Вот как, – подумал Джим. – Значит, теперь это мой дом – огромное здание с решетками на окнах и железной оградой снаружи. А родители, судя по всему, – мистер и миссис Сиссонс, тощие, с восковыми лицами, словно свечи. И если они – мои родители, значит, мои братья и сестры – это едва волочащие ноги тощие мальчики, которые спят со мной в одной комнате, и те щуплые девочки, которые, кажется, совсем забыли, как люди улыбаются».

– Можно мне все равно увидеть ее?

Джозеф отрицательно покачал головой:

– Ее унесли в мертвецкую еще ночью и положили на бедняцкую повозку. Нет денег на колокола и все такое прочее, понимаешь?

Джим молча ходил из комнаты в комнату, как ему было велено, из спального ящика – во двор, со двора – в столовую и опять в свой ящик… Это было похоже на медленный танец, и шаги всегда были одни и те же, повторяясь изо дня в день.

Утро начиналось со звонка в шесть часов, когда всем мальчикам нужно было помыться у насоса во дворе. Джозеф наблюдал за ними, поворачивая голову из стороны в сторону, словно сгорбленная над пищей птица. Он постоянно похлопывал руками по своей сутулой груди, спасаясь от холода.

– Мойтесь быстрее, мальчики, – говорил он. – Пока эта дурацкая погода не проела мне кости.

Напротив места, где располагался насос, находился сумасшедший дом. Там запирали тех, кто сошел с ума. Они кричали и завывали часами, протягивая руки сквозь решетку своей тюрьмы.

– Дай нам немного хлеба, мальчик! – просили они. – Выпустите меня! Выпустите меня!

– Не обращай на них внимания, – однажды прошептал ему на ухо курчавый мальчик. – Они безумные. Они животные.

Джим был потрясен. Он снова уставился на мужчин, женщин и детей, теснившихся там. Клетка, в которой они содержались, была слишком маленькой. Их завывания эхом прокатывались по двору.

– Животные, животные, – произнес себе под нос Джим, пытаясь прогнать издаваемые ими звуки из своей головы. Он отвернулся от них, пытаясь сделать вид, что сумасшедших просто не существует.

– Нет, они не животные, Джим, – сказал ему Джозеф. – Они люди. Да, люди, Джим. Там моя мать.

В другом конце двора был сарай. Через маленькое зарешеченное окошко на них смотрели мальчики. Их белые лица были еще более пугающими, чем завывание безумных. В первый день пребывания Джима в работном доме Джозеф подошел к нему боком, обхватил за плечи рукой, приблизил к нему голову и забормотал на ухо:

– Смотри, это мальчики, которые пытались убежать. Их ловят, бьют и запирают там, пока они не станут хорошими. Помни об этом.

После мытья во дворе Джиму приходилось подметать его метлой, которая была в два раза больше, чем он сам. Мести нужно было до тех пор, пока земля не становилась чистой, даже если за ночь нападали сотни листьев и через высокие стены прилетали новые. За завтраком мальчики выстраивались в очередь в ожидании хлеба и чая. Хлеб выдавали в каждый прием пищи, но, если Джим пытался припрятать немного, мальчики постарше его крали. Он научился проглатывать еду так же быстро, как и они: вареное мясо в обед, сыр на ночь – все съедалось мгновенно и в полном молчании.

Иногда мистер Сиссонс читал им во время еды. Это всегда были истории из Библии, и его тихий голос скользил по комнате, эхом отражаясь от стен, заглушая стук ложек. Джим его никогда не слушал. Ему хотелось думать только о матери, Эмили и Лиззи.

Но мистер Сиссонс то и дело переставал читать и опускал книгу. Он обводил взглядом комнату, и глаза его были похожи на круглые стеклянные шары. Он складывал пальцы, и они громко хрустели. Джим переставал есть, пугаясь, что сделал что-то не так. Он сидел с ложкой, замершей где-то на полдороге между ртом и миской, пока сидевший рядом мальчик не толкал его, заставляя вернуться к прерванному занятию. Мистер Сиссонс откладывал книгу и соскакивал со своего помоста. Он скользил между рядами длинных столов, похожий на тощую черную тень. Джим видел его только краем глаза, не осмеливаясь поднять взгляд.

Надзиратель кидался к одному из мальчиков и стаскивал его со скамьи за шиворот, переворачивая миску, содержимое которой разбрызгивалось на лица и одежду окружающих.

– Плохо ведем себя, да? – говорил он, шипя, словно гусь. – Едим, как свинья? Иди к корыту, животное! – И мальчик полз на четвереньках к свиному корыту, которое всегда стояло в зале, и был вынужден есть оттуда без столовых приборов. Иногда там оказывалось с полдюжины людей – исключительно для развлечения мистера Сиссонса.

– Пожалуйста, пусть это буду не я. Пожалуйста, пусть это буду не я, – молил Джим про себя, когда мистер Сиссонс скользил мимо него. И воздух вокруг стал в два раза холоднее.

Джим понятия не имел, сколько времени он уже провел в работном доме, когда впервые задумался о том, чтобы попытаться сбежать. Поначалу эта идея показалась ему невозможной, все равно что попытка превратить насос во дворе в дерево и заставить его зазеленеть. Он вспомнил пытавшихся убежать мальчиков, запертых в сарае во дворе – чтобы все их видели. Но все равно Джим чувствовал, что должен попытаться. «Однажды, – пообещал он себе, – я уйду. Я буду постоянно начеку, чтобы не пропустить шанса сбежать. И если я сделаю это, меня никогда не поймают».

Он был так напуган, что даже не позволял себе думать об этом, на случай, если мистер Сиссонс заглянет в его мысли и привяжет его ремнем к стулу, а потом будет бить, как бил других мальчиков, которые пренебрегали правилами.

И только ночью он позволял себе представлять, как сбегает отсюда, и это было похоже на открытый сундук с сокровищами в темноте. Старая Марион брела своей дорогой по комнате и сопела, мальчики лежали в своих ящиках, притворяясь спящими, а Джим тем временем размышлял. Он убежит. Он будет бежать и бежать по улицам Лондона, пока не окажется очень-очень далеко от работного дома. Он найдет безопасное место. И назовет его домом.

 

6

Кончик

Поначалу Джим не умел отличать мальчиков друг от друга. У всех были одинаковые худые лица землистого цвета и темные ввалившиеся глаза, и все они были одеты в одинаковые серые колючие одежды и кепки. Все были пострижены и причесаны на один манер, за исключением того мальчика, который заговорил с ним во дворе. Его волосы были дикими и жили своей жизнью. Он обнаружил, что наблюдает за этим мальчиком, поскольку тот был единственным, кого Джим мог отличить, но это было задолго до того, как он заговорил с ним. Это было задолго до того, как Джим почувствовал желание поговорить с кем-нибудь. Он словно оцепенел и замкнулся в себе, но однажды утром в классной комнате Кончик заговорил с ним и стал для Джима другом, которого тот уже и не надеялся тут завести.

Классная комната, в которой мальчики проводили каждое утро, представляла собой длинное и мрачное помещение, на каждой парте стояли свечи. Маленькое окно было закрашено, чтобы мальчики не выглядывали наружу. В одном конце комнаты был очаг с висевшими вокруг простынями, от которых шел пар. Несколько старух время от времени подходили проверить их, вешали мокрые и забирали сухие. Это были прачки, которые стирали белье для богатых людей. Время от времени женщины сидели у огня, вполголоса переговариваясь, несмотря на то что шли уроки, иногда они отпускали замечания мальчикам или выкрикивали неправильные ответы на вопросы глухого школьного учителя.

Под потолком было четыре большие арки с написанными на них буквами, и мистер Бэррек начинал каждый день, указывая на арки и прося одного из мальчиков прочитать написанные на них слова.

– Бог добр, Бог свят, Бог справедлив, Бог есть любовь, – нараспев выкрикивали женщины, прежде чем мальчики успевали ответить, – иногда в неправильном порядке, просто для развлечения, толкая друг друга локтями и покатываясь со смеху.

Однажды утром настал черед Кончика отвечать на вопрос, он повернулся к женщинам и протянул руку, предлагая им ему помочь, но те лишь отрицательно покачали головами и надули губы, сотрясаясь от еле сдерживаемого смеха, и Кончик, застигнутый врасплох, громко расхохотался. Мистер Бэррек схватил его за отворот курточки, приподнимая над полом.

– Не над чем здесь смеяться, – закричал он.

– Да, сэр, не над чем, – согласился Кончик, и тут же получил новую встряску.

Женщинам понравилось.

Оставшуюся большую часть утра мистер Бэррек читал мальчикам вслух, расхаживая взад-вперед между рядами, из-за чего пламя свечей трепетало, а его черная тень плясала на стенах. В руке у него был скомканный конец узловатой веревки, которой он размахивал, прохаживаясь между рядами, и время от времени ударял ею по партам, чем заставлял мальчиков вскакивать от испуга. Иногда он останавливался и указывал на мальчика, который должен был встать и повторить только что услышанное предложение. Если он ошибался, мистер Бэррек взмахивал узловатым концом веревки и наносил удар по рукам мальчика.

Отвлекаясь от чтения вслух, мистер Бэррек кричал одному из мальчиков принести ему старый потрепанный «Учебник правописания» авторства доктора Мейвора, а затем тыкал пальцем в первого попавшегося мальчика.

– Назови по буквам слово «дымоход»! – кричал он, загодя начиная замахиваться веревкой.

Однажды утром мальчикам дали мел и грифельные дощечки. Их принес в подарок один из посетителей. Они сидели за партами и хотели побыстрее их опробовать.

– Теперь можете писать! – сказал им наконец мистер Бэррек, устраиваясь на высоком табурете за своим столом и похрюкивая от усердия.

Кончик поднял руку:

– Пожалуйста, сэр, скажите, что нам писать?

– Говори громче!

– Что нам писать? – проорал Кончик.

Мистер Бэррек заорал в ответ:

– Что вам писать? Отче наш, уж будьте так любезны!

Джим рискнул бросить взгляд на мальчиков, когда они склонились над своими заданиями, а дыхание курилось над ними из-за холодного утреннего воздуха. На душе было холодно и одиноко, он чувствовал себя смущенным и испуганным. Рядом с ним сидел Кончик и скрипел мелом, водя им по грифельной доске и растягивая неаккуратные буквы. Работая, он высунул кончик языка между зубами. Мальчик скосил взгляд на Джима.

– Чего ты не пишешь? – прошептал он.

– Не умею, – прошептал в ответ Джим. – Я никогда не умел писать.

– Да ладно, это просто! – Брови Кончика взметнулись вверх и исчезли в копне волос. – Просто води мелом по доске, вот так. – Он принялся за дело, и мел заскрипел. – Вот! – Он откинулся на спинку парты, ликуя, сдул с дощечки оставшиеся от мела крошки, а затем показал Джиму.

– Здорово, – согласился Джим. – И что это значит, а?

Удивленные брови Кончика снова метнулись под копну волос.

– Не знаю! Я не умею читать!

Джим прыснул в ладошку, и мистер Бэррек вздрогнул и проснулся, а затем похромал по проходу прямо к Джиму.

– Смешно тебе, значит?

Джиму показалось, что он примерз к сиденью. Губы его слиплись, словно между ними образовался лед.

– Нет, он не смеялся. Это все я. – Кончик вскочил, когда учитель уже взмахнул веревкой, готовясь опустить ее на вытянутые руки мальчика.

Женщины, складывавшие у огня простыни, закудахтали. Мальчики, пока все это происходило, сидели в полной тишине, глядя прямо перед собой и сложив руки на партах.

Мистер Бэррек возвышался над Джимом, словно башня.

– Что он тебе сказал?

Джим заставил себя подняться, ноги его дрожали, будто тростник на ветру.

– Он сказал, что не умеет читать, сэр, – прошептал он, а потом был вынужден крикнуть это несколько раз, пока мистер Бэррек его наконец не услышал.

– Не умеет читать! – пролаял учитель. – Не умеет читать! Конечно, он не умеет читать! Какой смысл учить таких мальчиков, как он, читать? Зачем любому из вас чтение или письмо, вы, жалкие грешники? – Он снова схватил Кончика за руку и хлестнул по ней веревкой.

Джим покосился на Кончика, боясь сказать хоть слово. Он видел, что мальчик вот-вот расплачется, что он прячет ладонь под мышкой.

– Пиши! – пролаял мистер Бэррек, и Джим схватил мел и начал яростно карябать им по дощечке – точно так же, как делал Кончик.

Когда то утро закончилось, мистер Бэррек велел мальчикам принести инструменты. Громко хлопая партами и топая ботинками, они побежали к большим шкафам в конце комнаты, только для того чтобы на них накричали и заставили проделать то же самое в тишине.

– Мне бы все равно досталось, – пробормотал Кончик, обращаясь к Джиму, когда поднялся шум. Глаза у него все еще были влажными.

– Больно было? – спросил у него Джим.

Мальчик в ответ кивнул.

– Если Бэррек один раз ударит, то будет бить всегда, – сказал он, подул на руку и снова спрятал ее под мышку. – Каждый день, если сможет. Главное, не позволить ему начать. Скажи Бэрреку, что это сделал Кончик, если он будет тебя за что-то ругать. Кончику все равно достанется, так что не стесняйся.

На парту перед ними поставили барабан, один на двоих, и Кончик приподнялся, потянувшись за палочкой. По взмаху руки учителя зазвучала мелодия гимна, настолько громкая и заунывная, что прачки выбежали из комнаты, зажимая уши. Ничего подобного Джим никогда прежде не слышал. Кончик легонько стукнул его палочкой и прошептал, что нужно бить с другой стороны барабана. Сначала Джим ударил легонько. Он наблюдал за Кончиком, пытаясь определить ритм в этой какофонии звуков, видел, что все мальчики пытаются что-то напевать – маленькие черные дыры их ртов открывались и закрывались в грохоте барабанов, а пламя свечей трепетало и плясало, словно маленькие белые дьяволята.

– Что ты говоришь? – прокричал Джим, приблизившись как можно ближе к Кончику.

– Ненавижу это место! – услышал Джим голос мальчика, слабый и жалобный в этом грохоте. Он закрыл глаза и колотил по барабану в такт каждому слову: – Я ненавижу это место! Бом, бом , бом, бом.

– Я тоже, – согласился Джим. – Бом, бом, бом. – Он закрыл глаза и запрокинул голову. Он кричал во тьму, открывая рот, выпуская на волю сдавливавшие горло слова. – Хочу к папе. Хочу к маме. Бом, бом, бом. Хочу к Эмили. Бом, бом, бом. Хочу к Лиззи. Бом, бом, бом-бом, бом ! Я хочу вернуться домой .

Мистер Бэррек поднял руку, и звук прекратился, словно его разорвали на клочки. Повисла тишина – вязкая, плотная тишина. Джиму показалось, что все его мысли рухнули в нее, а затем успокоились. Ему стало легче.

 

7

Дикая птица

– Джозеф, сколько вы здесь находитесь? – спросил как-то Джим сутулого человека во дворе.

– Нахожусь здесь? – Джозеф повернул голову и покосился на Джима. – Иногда мне кажется, что я здесь родился. Другого места я не знаю, сынок. Да и это место не знаю тоже. – Он пододвинулся к Джиму поближе, чтобы повернуть голову и посмотреть на длинное высокое здание с рядами зарешеченных окон. – Я не был в комнате для женщин, хотя давным-давно я, вероятно, бывал в детской, я так думаю, вместе с матерью. Я был среди тех, кто находится в лазарете. Но здесь столько извилистых коридоров, мансард и вообще мест, где я никогда не был, Джим. И не хочу туда попадать. Это место – словно целый мир. – Он развел руками. – Целый мир.

– Нет, Джозеф, – возразил ему Джим. – Здесь нет лавок и нет карет. И деревьев тоже нет. – Он закрыл глаза, пытаясь заставить себя вспомнить, как было там, вне работного дома. – И реки нет. А снаружи есть большая, просто огромная река.

– Правда есть? – переспросил Джозеф. – Мне было бы интересно посмотреть на ту реку. Хотя, сказать честно, Джим, не знаю я, что такое река. Я тебе кое-что скажу. – Он положил руку на плечо Джима и прижал свой рот к его уху: – Я не хочу умирать здесь. Если бы мне кто-нибудь сказал, когда я умру, я был бы благодарен. Потому что для начала я взобрался бы на ту стену. – Он снова опустил голову и уставился на свои ботинки, негромко насвистывая. – Да, именно так бы я и поступил.

Кончик что-то бормотал и толкал Джима в бок, но Джим смотрел на высокие стены, окружавшие работный дом, и бледное небо над ними.

– Сколько я уже здесь, Кончик? – спросил он.

– А мне откуда знать? – Кончик обхватил себя руками. – Двигайся, Джим. Холодно.

Отличить один день от другого было невозможно, все они были одинаковы. Школа, изготовление мешков, сон. Единственное, что менялось, – это небо. Джим видел, как серые от снега тучи превращались в нежные весенние, дождевые. Он чувствовал, как лето обжигало его в тяжелой и колючей одежде. А теперь небо снова стало стального серого цвета. С рукояти насоса свисали длинные сосульки.

– Я провел здесь год, – заключил Джим.

Именно в тот момент крохотная искорка надежды, тлевшая у него в душе, начала пробиваться наружу, словно дикая птица.

– Я должен бежать. – Он позволил этой безумной мысли прорасти в душе. – Если я не сбегу, то стану как Джозеф. Однажды я не вспомню, родился ли я здесь или где-то еще. И ничего, кроме этого места, знать не буду.

В тот день в темной классной комнате грохотал голос старого учителя. Мальчики кашляли и толкались за партами, жались друг к другу, пытаясь так защититься от холода. А безумные мысли Джима грохотали у него в душе настолько громко, что ему казалось, что их могут слышать все. Он наклонился к Кончику и прошептал ему на ухо:

– Кончик, я собираюсь сегодня сбежать. Пойдешь со мной?

Кончик огляделся по сторонам и закрыл рот руками. Мистер Бэррек соскочил со своего стула, глаза его сверкали от злобы и радости.

– Ты разговаривал! – заявил он Джиму ликующим тоном. – Это был ты.

Кончик закрыл глаза и поднял руку, но Джим уже поднялся. Ему было все равно. Учитель встал со стула и взмахнул веревкой, со свистом рассекая воздух.

– Мне все равно, – попытался объяснить Джим, но только еще больше разозлил мистера Бэррека. Наконец-то он поймал Джима и теперь бил его за все разы, когда он пытался, но у него не получалось найти повода. Он достал из кармана засаленный платок и обмотал его вокруг головы Джима, затянув покрепче под подбородком.

– Просто на всякий случай, если тебе захочется закричать, – сказал он.

Все мальчики смотрели на них. Веревка хлестала Джима снова и снова, и теперь порка билась у него внутри, словно дикая птица, стучась о руки, ноги, живот, грудь, голову – настолько сильно, что ему казалось, будто она поднимет его и унесет прочь.

Когда учитель покончил с Джимом, мальчик упал на парту, словно груда тряпок. Ему хотелось спать. Прозвенел звонок, и мальчишки бросились из класса. Джим почувствовал у себя на плече руку Кончика.

– Так они поступают с мальчиками, которые сбегают, Джим, – прошептал Кончик. – Они колотят их вот так каждый день, пока те не начнут вести себя хорошо.

Джим снова почувствовал, как трепещет в душе дикая птица.

– Только если поймают.

– Их всегда ловят. Бобби всегда их ловят и приводят обратно, а потом их колотят и колотят.

Джим заставил себя сесть. По телу прокатилась волна жжения.

– Ты не пойдешь со мной?

– Я боюсь. Честно, я боюсь. Не ходи и ты, Джим.

Джим поднял голову и поглядел на большие арки над проходами классной комнаты. Он знал слова наизусть. Бог добр. Бог свят. Бог справедлив. Бог есть любовь.

– Я должен, – возразил он. – И я ухожу сегодня, Кончик.

 

8

Выбивалки для ковров

Джим знал, что бежать нужно до того, как старая Марион пойдет на обход. Он понятия не имел, как будет делать это. За ужином он положил сыр в карман, а Кончик передал ему свою порцию. В конце ужина мистер Сиссонс поднялся на помост, и ерзанье и перешептывания тут же прекратились. Он двигался очень медленно, глядя на каждого.

– Мне нужны несколько крепких мальчиков, – произнес он. – Помочь выбивальщикам ковров. – Он подождал, но никто не шелохнулся. – Так я и думал. Желающих – просто тьма, а ведь в доме много больных. – Казалось, по комнате пробежал холодок. Мистер Сиссонс рассмеялся своим сухим свистящим смехом. – Это может быть холера, дорогие мои. Так я слышал. Мне нужно кормить две тысячи ртов, и кто-то должен зарабатывать деньги, холера там или не холера. Кто-то должен покупать лекарства. Кто-то должен платить за похороны.

И он снова стал медленно двигаться, внимательно присматриваясь к мальчикам.

– Тьма больших крепких мальчиков, съедающих каждую крошку, которую я им даю, и ни слова благодарности. – Он сошел с помоста и пошел между рядами, похлопывая по головам мальчиков, мимо которых проходил. – Я хочу, чтобы вы пошли в женское крыло сразу после ужина и не спускались, пока не переколотите все ковры.

– Какие такие ковры? – поинтересовался Джим.

– Понятия не имею, – шепотом отозвался Кончик. – Их приносят из богатых домов, женщины выбивают их и отправляют обратно.

– Я пойду с ними, – внезапно произнес Джим, поднимаясь вместе с мальчиками постарше.

– Ты глупый, – заявил Кончик. – Он обращался к большим мальчикам.

– Ты идешь или нет? – Джим метнулся за старшими ребятами, и Кончик побежал следом.

Их привели в одну из больничных палат. Увидев лежащих на постелях людей, Джим снова подумал о матери. Не в эту ли комнату ее принесли в ту ночь, когда они оказались здесь? Интересно, вспомнит ли кто-то, как ее принесли? Говорил ли с ней кто-нибудь?

В воздухе было душно от пыли. Слышались тяжелые ритмичные удары. Из одного конца палаты в другой были натянуты веревки, на которых развесили ковры. Женщины и мальчики, закатав рукава, колотили по коврам плоскими палками, и каждый их удар взметал в воздух тучи пыли, похожие на тучи мух. Лежавшие в постелях больные задыхались, кашляли и просили воды, и старая медсестра, шаркая и кряхтя, переходила от одного пациента к другому, по очереди их ругая.

Надзиравшая за выбивальщиками женщина прошлась вдоль ряда и остановилась, уперев руки в бока, перед Кончиком и Джимом. Мальчики стояли на цыпочках, пытаясь дотянуться до середины ковра палками. Джим все еще чувствовал себя настолько нехорошо после порки, что с трудом расправлял плечи.

– Кто это вас прислал? – рассмеялась женщина. – Могли с тем же успехом прислать поработать пару пауков!

Измученный и усталый Джим отступил на шаг, уронил свою выбивалку.

– Тем не менее мы очень сильные, – заявил он. – Посмотрите! – Он согнул руку, сжимая кулак и пытаясь показать, какие у него большие мышцы. – И мы готовы на все, чтобы помочь мистеру Сиссонсу, правда, Кончик?

– Вы должны колотить ковры, а не щекотать их. – Внезапно женщина наклонилась и подхватила Джима на руки. – О да, ты большой мальчик! – Она прижала его к себе.

Джим напрягся, пытаясь высвободиться, женщина рассмеялась и опустила его на пол.

– Тебе нужна мама, – сказала она, разглаживая передник. – Так же, как мне нужен маленький мальчик. Я своего потеряла. Вскоре после того, как пришла сюда, – потеряла своего маленького мальчика. Но кому же захочется растить здесь ребенка, а?

– Ладно, Джим, – произнес удивленный Кончик. – Мы можем вернуться в швейную комнату и шить свои мешки.

– Но мы же хотим помочь, – возразил Джим. – Мы хорошо умеем носить, правда, Кончик?

– Вот как? – удивилась женщина. – Что ж, прежде чем уйдете, помогите мне вынести этот ковер во двор. Там стоит человек с повозкой и ждет.

Она подняла длинный скатанный ковер за середину и кивнула Джиму и Кончику, чтобы они взялись каждый за свой конец. Таким образом они пронесли его мимо кроватей и выбивальщиков, а затем спустились вниз по винтовой лестнице. В конце коридора в проходе сидела экономка и вязала черную шаль. Не глядя, она отперла дверь, а затем опустилась на стул и продолжила вязать в слабом кружке света от свечи.

За дверью оказались ограда и ворота. Джим знал, что это – те самые ворота, через которые он вошел сюда много месяцев тому назад. Он чувствовал воздух, целые мили воздуха, слышал голоса обыкновенных людей на улице за воротами. Слышал шум города.

В воротах стоял мужчина с тележкой, и, когда женщина позвала его подойти к ним помочь, он выкрикнул что-то, что заставило ее рассмеяться.

– Теперь можете идти обратно, мальчики, – сказала женщина, пряча волосы под чепец. – И помните: сразу же возвращайтесь к своим мешкам. И никаких выбиваний ковров, маленькие паучки, пока не станете вдвое больше. Тебе так не кажется, Томас?

Ее голос был звонким и смешливым, но по тому, как она повернула улыбающееся лицо к мужчине, мальчики поняли, что тот был ее другом и что ее больше интересует он, чем они. Когда женщина пошла за ним в тень от стены, мальчики поняли, что про них она уже забыла.

А в груди у Джима билась дикая птица.

– Кончик… – прошептал он. – Вот они – широко открытые ворота, и между ними стоит тележка. Вот она – дорога и вот они – блеск фонарей и стук лошадиных подков. – Джим почувствовал, как внутри зашевелились страх и восторг. Он нащупал руку друга и крепко сжал ее.

– Я боюсь, боюсь, – прошептал Кончик в ответ. – Не забывай обо мне, Джим.

Его рука выскользнула из Джимовой ладони. Джим услышал шарканье ботинок по снегу и понял, что Кончик побежал обратно в дом.

Мальчик стал осторожно пробираться вперед, невидимый в густой тени, и остановился между створками ворот, тяжело дыша. Он слышал, как негромко смеется женщина, и в этот миг использовал свой шанс. Он скользнул, словно кошка, в щель и оказался за воротами. Прошел на цыпочках с другой стороны ограды и остановился, переводя дух. Мимо проезжала повозка. Он шмыгнул за ней и бежал рядом, пока работный дом не остался за спиной. Дыхания не хватало. Наконец Джим рухнул, совершенно обессилев, в темный колодец боковой улицы.

Он был свободен.

 

9

Челюсть железной собаки

Одно Джим знал наверняка: нужно держаться подальше от полицейских. «Если они увидят меня, то отправят обратно, – думал он. Он помнил мальчиков с белыми лицами во дворе. – Но я снова сбегу, как только представится возможность».

В голове у него засела мысль найти Рози. Она была подругой матери. Может быть, если он найдет ее, то найдет и Эмили, и Лиззи. Но Лондон – огромный город. Мальчик понятия не имел, куда идти. Лавки все еще были открыты, там шла оживленная торговля, а на улицах было полно торговцев – они толкали перед собой тележки с рыбой и фруктами и наперебой расхваливали свой товар. Какая-то женщина продавала с подноса кофе. Его запах напомнил ему то утро в кухне Большого дома, когда Рози дала его матери немного кофе, предназначавшегося его светлости.

Ночные звуки улиц озадачили Джима: он привык к давящей тишине работного дома и к завываниям сумасшедших вдалеке. Здесь же, казалось, никто не спал. Он подумал, что, возможно, безопаснее будет там, где многолюдно. Множество мальчиков его возраста сновали с одной стороны улицы на другую, прячась от света фонарей. Легко было притвориться одним из них. Вскоре Джим остановился отдохнуть, прислонившись к стене лавки, рядом с другим мальчиком. Он опустил руку в карман, чтобы достать кусок полученного на ужин сыра. Мальчик посмотрел на него, но Джим запихнул сыр в рот прежде, чем тот успел выхватить его.

– Ты из работного дома? – спросил его мальчик.

Джим отрицательно покачал головой.

– Точно. На тебе одежда работного дома.

На мальчишке были потрепанные штаны и порванная тонкая курточка, но кепка у него на голове была такая же, как у Джима. Прежде чем Джим успел что-либо ответить, мальчик схватил метлу, стоявшую у стены у него за спиной, шмыгнул на улицу и через секунду оказался за спиной у мужчины в высокой шляпе и длинном пальто.

– Подмести вам дорогу, сэр? – поинтересовался он.

Когда тот кивнул, мальчик вышел вперед и стал орудовать метлой, разгоняя в стороны талый снег. Мужчина, не глядя, швырнул ему монету. Джим побежал за мальчиком.

– Дай мне свою одежду, а взамен возьми мою, – предложил он.

Мальчик только рассмеялся в ответ:

– Ну уж дудки! – и взвалил метлу на плечи.

За спиной у Джима вдруг раздались голоса. На женщину, продававшую соленого лосося, кричала другая женщина, с подносом угрей. Вокруг них стали собираться зеваки, были здесь и двое полицейских, чьи высокие фуражки виднелись издалека. Джим опустил голову и побежал.

Вскоре он понял, что оживленная часть города осталась позади и он бежит по тихим улочкам, где нет лавок. Дороги здесь были шире, а дома – больше. Они казались знакомыми, но тем не менее отличить один от другого было невозможно. Джим оказался на темной площади, где росло много деревьев. В центре ее стоял фонтан. И тут, словно заглянув в окошко воспоминаний, мальчик понял, что уже бывал в этом месте.

Он присел на ступеньки фонтана. Точно: он сидел здесь во время их последнего путешествия, когда мать остановилась, чтобы попить воды. Джим опустил руки в воду, и ему подумалось, что немного дальше должна быть статуя человека на коне. Мальчик заставил себя подняться и проверить свою догадку. Она была там. Та самая статуя. Там они тоже останавливались. Мать прислонилась к статуе, а он увидел фонтан и помог ей дойти до него. Она была так слаба, словно маленький ребенок. Джим помнил, насколько беспомощным и напуганным он себя тогда чувствовал. И это было больше года тому назад. Даже не верится, что прошел целый год с тех пор, как умерла мама. А Эмили и Лиззи даже не знают об этом. Все предметы вокруг такие же, как и тогда, – и человек на лошади, и фонтан, и большие дома. Вот только тогда его мать была жива.

Он медленно подошел к статуе. От нее расходились в стороны три улицы – три длинные прямые улицы, и на одной из них находится дом, где работает Рози. Если он найдет Рози, то сумеет найти Эмили и Лиззи.

Джим побежал.

Дома были одинаковыми. У всех были черные ограды, невысокие лестницы, ведущие к парадной двери, и совсем маленькие лестницы, ведущие в помещения для слуг. Неужели ему придется стучать во все двери на каждой улице? Он побежал по первой улице, затем вернулся, повернул во вторую. Его внимание привлек какой-то звук, и мальчик обернулся. В окне одной из кухонь висела маленькая клетка. А в ней – певчая птичка, места у которой было ровно столько, чтобы спрыгнуть с жердочки на пол и снова запрыгнуть на жердочку, громко свистя и зовя друга. Джим уже слышал это пение раньше. Улица была та, что нужно, и где-то на ней стоит дом, который он ищет.

К тому моменту, как он остановился снова, Джим уже точно знал, что ищет. Он вспомнил: когда мама опустилась на ступени, а Лиззи смотрела на дом и спрашивала, не здесь ли они будут жить, он увидел то, что заставило его надеяться, что тут они жить не будут. Рядом со ступенями там была скребница в форме собачьей головы с раскрытой злобной пастью. Он вспомнил, что думал тогда: если поставить ногу в пасть, металлические зубы со звоном сомкнутся и прости-прощай нога. Он бегал взад-вперед по улице в поисках этой скребницы и наконец нашел. Он нашел этот дом!

В доме было темно, но внизу, в окошке цокольного этажа, горел мягкий огонек свечи.

Мальчик скатился по ступенькам, путаясь в больших ботинках, и навалился на дверь.

– Эмили! Эмили! – закричал он.

Но не успел Джим даже поднять руку, чтобы постучать в двери, как она распахнулась и он налетел на незнакомую девушку.

 

10

Хромая Бетси

– Мы не подаем нищим, – произнесла девушка, пытаясь вытолкать его из дверей коленом.

– Я ищу Эмили.

– Эмили? Нет здесь никакой Эмили.

– Эмили Джарвис. Она помогает Рози на кухне.

– Рози? Кто это такая? – Девушка улыбалась ему из-под растрепанных волос.

– Ну, Рози, – произнес Джим. – Ты должна знать Рози. У нее большие руки. И она не любит печь хлеб.

Девушка прыснула от смеха и оглянулась через плечо на женщину, которая шила за большим столом.

– Слышала? – спросила она. – Здесь нет никого, кто не любит печь хлеб, правда? – Она снова рассмеялась, и женщина отозвалась каким-то блеющим смехом.

Джим заглянул за спину девочки. Это точно была та самая кухня. Это просто должна была быть та самая кухня.

– Тебе пора уходить, сынок, – произнесла девушка. – Мне кажется, ты достаточно долго заглядывал в дом.

– Здесь была леди в черном хрустящем платье, – произнес Джим. – Ее звали Джудд. Она вспомнит.

– Джудд! – произнесла другая женщина и отложила в сторону шитье. – Она была экономкой. Ее отослали. Была здесь и еще одна женщина, кухарка. Я получила ее место. Обнаружилось, что они прячут в кухне каких-то бездомных детей, и его светлость их уволил.

– Это были мои сестры, – произнес Джим. Стук у него в голове стал настолько громким, что он с трудом слышал собственный голос. – Эмили и Лиззи. Прошу, мисс, скажите, где они? Где Рози?

Кухарка поднялась и подошла к двери, стала, скрестив руки на груди, и хмуро посмотрела на Джима. Разглядев его в свете свечи, она смягчилась.

– Это одежда работного дома? – поинтересовалась она.

– Прошу, не отсылайте меня туда снова, – взмолился Джим.

– Я бы даже своего злейшего врага туда не отправила, – отозвалась кухарка. – А ты отправляйся в постель, – велела она девушке. – Я с ним разберусь.

Девушка, судя по всему, думавшая, что все это шутка, натянула на глаза Джиму кепку, забрала свечу и стала подниматься по боковой лестнице, ведущей в комнаты слуг. Кухарка провела Джима внутрь и велела ему сесть к очагу.

– Тебе повезло, – сказала она, – что его светлости сегодня нет дома. Если бы он был у себя, тебя спустили бы с лестницы или мы все оказались бы в работном доме. И тебе повезло, что я решила не ложиться, а закончить с шитьем. И не думай, что можешь что-то стащить.

Джим только головой покачал, боясь произнести хоть слово.

– И не смей двинуться с места. – Она нацепила на кончик носа очки и поглядела на Джима, поежившегося на стуле.

В кухне было тепло, и на мальчика накатила сонливость. Он сунул руку в карман в поисках своего последнего куска сыра. Его не было, и Джим понял, что его стащил тот мальчик, подметавший дорогу. Вытряхнул на ладонь последние крошки хлеба. Не говоря ни слова, женщина отложила в сторону шитье и зачерпнула из большого котла рагу. Она поставила перед ним полную миску и, не улыбнувшись, подмигнула, а Джим изо всех сил постарался подмигнуть ей в ответ. Он ел молча, она молча шила, хмуро поглядывая на свою иголку, заправляя в нее новую нитку и время от времени косясь на Джима поверх очков.

В конце концов мальчик уснул. Время от времени он просыпался и слышал негромкое мурлыканье, понимая, что это кухарка дремлет над своим шитьем, но затем она просыпалась, всхрапнув, а Джим снова проваливался в сон. Наконец они оба проснулись от резкого стука в стекло и громкого голоса:

– Половина шестого! Пора просыпаться! – Мимо окна, прихрамывая, прошел будильщик, делавший свой утренний обход, и Джим с кухаркой пробудились окончательно.

Она послала его на задний двор принести воды и дров, разожгла огонь и поставила кипятиться воду. Вниз спустилась девушка, зевая, как кошка; проходя мимо Джима, царапнула его по руке.

– Ты все еще здесь?

– Уже уходит, – ответила кухарка. – Придет молочница, он сядет в ее тележку и никогда больше не вернется. Верно?

Джим кивнул, жалея, что они не просят его остаться. Ему нравилась эта теплая кухня, и подмигивающая кухарка, а больше всего ему нравился горячий и пахнущий сладостью хлеб. Если бы только здесь были Эмили и Лиззи, это было бы просто отличное место.

Они услышали, как на улице зазвенел колокольчик, и кухарка подхватила несколько бутылей:

– А вот и Хромая Бетси.

Джим пошел за ней к дорожке, поднялся по ступенькам. Хромая Бетси вела от дома к дому хромую же лошадь, продавая молоко.

– Этот мальчик, – сказала кухарка, подталкивая Джима вперед, – ищет Рози, а, если я ничего не путаю, она твоя подруга, Бетси.

Молочница хмыкнула, убрала волосы под чепец. Тяжело дыша, она налила молоко в принесенные кухаркой бутыли.

– Опустилась она, Рози Триллинг, – произнесла Бетси. – Хорошая у нее была здесь работа, а теперь она торгует моллюсками, работает на своего деда. И все из-за нескольких бездомных детей.

– Это сестры мальчика, слышишь? – вставила кухарка, и Бетси поставила бутыли на землю, снова поправив волосы.

– Серьезно? Неправильно это, правда? – продолжала она. – Просто за то, что ты помог людям, вот так. Так это были твои сестры, да? Мне они не показались похожими на беспризорных. – Ее волосы снова высвободились, когда она покачала головой, толстые седые пряди упали в молоко, и она вытащила их из мешалки. – Твоя мать была хорошей женщиной, по крайней мере, так говорила Рози.

Джим не мог смотреть на нее. Он привстал на цыпочки, чтобы погладить лошадь по костлявой голове, и та зафыркала, пугая его.

– Что стало с Эмили и Лиззи? – Он не мог заставить себя посмотреть на Хромую Бетси, с опаской ожидая ее ответа.

Та переступила с ноги на ногу.

– Не спрашивай меня об этом, я не знаю ответа, – заявила она. – Хочешь – залезай на повозку, и я отвезу тебя к Рози. Но где девочки, я не знаю, и это правда.

Джим забрался на повозку, скользкую и пахнущую кислым молоком. Кухарка что-то сказала помощнице, улыбавшейся из-за ограды, и та побежала вниз по ступеням, ведущим в кухню. Вернулась она с небольшой булкой в руках и отдала ее Джиму, удивление на лице которого развеселило ее. Хлеб был еще теплым. Он попытался поблагодарить кухарку, подмигнув ей, но та отвернулась.

– Даже не смей возвращаться, – заявила она. – Мы ничего не можем для тебя сделать. – Голос ее стал хриплым. – Да благословит тебя Господь, мальчик. Надеюсь, он позаботится о тебе. – И она поспешно, не оборачиваясь, вернулась в дом.

Все утро Джим провел, раскачиваясь из стороны в сторону на повозке; время от времени он спрыгивал с нее, чтобы помочь Бетси провести лошадь через вязкие кучи снега.

– Вот мой двор, – в какой-то момент заявила Бетси. – И вот мои коровы. Слышишь, как они переговариваются? Как старики в пабе – все знают и обо всем имеют свое суждение. Так, на этом мой обход закончился, но, если Альберт позволит, мы спустимся к реке.

Джим снова соскочил с повозки, они ухватились за вожжи и потащили Альберта, уговаривая его пройти мимо двора Бетси и бормочущих коров.

– Дай понюхать свой хлеб, Джим, – сказала Бетси.

Он уже надкусил кусочек, и ему хотелось растянуть остатки на следующие несколько приемов пищи. Бетси протянула руку и отломила большой кусок, и, когда она принялась жевать его, стали видны шатающиеся зубы.

– Бедная Рози Триллинг, – вздыхала она, продолжая говорить своим грудным голосом. – Бедная старая Рози.

Они приближались к реке. Джим чувствовал ее запах, слышал крики чаек. Улица, по которой они ехали теперь, была завалена рыбьими головами и костями, а на деревянных ящиках сидели женщины, разделывавшие рыбу. Руки у них были липкими и красными от рыбьих внутренностей. Вокруг них крутились коты и дети. Мимо прошла молочница с ведрами на коромысле, что-то крикнула, обращаясь к Бетси. Та щелкнула Альберта, веля ему остановиться.

– Говорит, что выпотрошит меня, – фыркнула женщина, – если ей покажется, что я продаю молоко на ее маршруте. Спрыгивай, Джимми, и спроси кого-нибудь, где живет Рози Триллинг. Кто-нибудь точно знает.

Джим соскользнул на землю с повозки, наблюдая за тем, как Хромая Бетси разворачивает свою клячу и та везет ее назад по улице.

«Я мог бы остаться с ней, – подумал он, – если не найду Рози. Я мог бы доить для нее коров и носить ведра. Наверняка она могла бы дать мне кров».

Мальчик поглядел женщине вслед.

– Бетси… – позвал он, но та его уже не слышала. Они с молочницей помоложе орали друг на друга, пока хромая кляча ковырялась носом в грязном снегу и обнюхивала рыбьи головы.

Джим побежал дальше по улице. Дома стояли вдоль реки, и во дворах у них стояли лодки. Мачты и рангоуты мягко покачивались на волнах, поднятых ранним ветерком. Мужчины выводили баржи, кричали что-то друг другу, голоса их отскакивали от домов и эхом разносились далеко над водой. Женщины стояли, уперев руки в бока, и наблюдали за ними.

Джим уже не помнил, как выглядит Рози. Ему представлялась крупная женщина с обсыпанными мукой руками и аккуратно спрятанными под белый чепец волосами, в накрахмаленном переднике, повязанном поверх ее длинного черного платья. Здесь никого похожего не было. У женщин, которых он видел, голова и плечи были укутаны в грязно-коричневые шали, они носили простые платья с обтрепанными подолами. Он слушал их голоса, пытаясь уловить тот, который сможет узнать, но все они звучали похоже, переходили на крик, заглушая низкие звуки идущих по реке барж и крики чаек.

Наконец он набрался духу, чтобы поинтересоваться у кого-нибудь, где живет Рози Триллинг.

– Если она дома, – сказали ему, – то ищи ее в белом доме на нижнем конце улицы.

Он постучал в двери, и женский голос велел ему войти. Мальчик узнал голос Рози.

Она действительно была дома. Согнувшись над жаровней, в которой мерцали горячие угли, Рози пыталась заставить их разгореться ярче. В руках она держала перекрученную проволоку, на которой жарилась, поблескивая, селедка. Рядом с ней, закутанная в коричнево-серую шаль, на стуле, сколоченном из ящиков, сидела бабка. Рози отламывала от селедки куски и кормила ими старуху. Она повернула голову и с удивлением поглядела на Джима.

– Мужчины уже ушли, сынок, – сказала она ему.

– Рози… – произнес Джим. Глаза его разъедало от дыма, и он потер их тыльной стороной ладони.

– Да, я Рози, – ответила та, – и я сказала тебе…

– Я пришел спросить про Лиззи и Эмили, – произнес он. Казалось, дым заполнял его горло, скручиваясь внутри. Дышать было тяжело. – Я Джим Джарвис.

– Господи, спаси и сохрани. – Рози уронила селедку в огонь, и она брызнула во все стороны. Старуха принялась ругаться.

– Малыш Энни? – Рози глядела на него, закрыв рот ладонью.

Джим кивнул. Он прикусил руку, чтобы немного облегчить жжение в глазах. Он почти не видел Рози – она превратилась в коричневую размытую фигуру, обходящую жаровню и направляющуюся к нему. От нее пахло теплом и рыбой. Она присела, чтобы глаза их оказались на одном уровне, положила руки ему на плечи.

– Мама умерла. Уже давно, – начал Джим.

Рози прижала его к себе, обняла, словно он был маленьким ребенком, и впервые с тех пор, как Джозеф сообщил ему ужасную новость о смерти матери, Джим выпустил на волю ту боль, которая была заперта внутри, и заплакал.

 

11

Плюющаяся ворона

Рози сидела на полу и укачивала Джима, пока он не перестал плакать и не провалился в сон, затем она положила его на пол и вышла на улицу. Старуха вытянула ногу и попыталась пнуть Джима, чтобы разбудить его, но мальчик был слишком далеко, и достать его она не смогла. Вместо этого она плюнула в пламя.

Рози вышла во двор и пошла к сараю, построенному на реке. Вокруг него плескалась вонючая вода. Внутри он был завален ветошью и кусками просмоленных веревок, но она сумела связать их воедино, чтобы сделать кровать из чего-то вроде старых мешков. Рози вернулась в дом и наполнила поднос моллюсками и угрями, которые она собиралась продать неподалеку у магазинов, и поспешила на улицу. Она знала, что если Джим проснется, то далеко не уйдет, знала она и то, что не может позволить себе пропустить утренних покупателей.

Старуха наконец сумела пододвинуть свое сколоченное из ящиков кресло ближе и растолкала Джима. Тот медленно сел, удивляясь, что оказался в странной, задымленной комнате с беззубой старухой, таращащейся на него сверху вниз. А потом вспомнил, где он. Он был в доме Рози, в безопасности.

Старуха снова пнула его ботинком и кивнула в сторону наполовину съеденной краюхи хлеба, торчавшей у него из кармана. Она протянула костлявую руку, и Джим отломил кусок хлеба и подал ей, опасаясь ее блестящих глаз и неустанно жующего рта. Она сердито взглянула, ткнула его в руку, а затем открыла рот шире. Джим отломил кусок хлеба и поднес ей. Словно жадная птица, она клевала и ждала, и он скормил ей хлеб полностью, кусок за куском. Иногда, когда она жевала слишком медленно, он откусывал кусок сам.

Когда она задремала, мальчик вышел из дома и сел на берегу реки. На ней царило такое же оживление, как на рынке, в тумане искали путь парусные суда, туда-сюда сновали баржи. Вдалеке он разглядел несколько колесных пароходов, огромных и шумных. Ему было интересно, насколько далеко простирается река и каково было бы оказаться на одной из тех лодок, которые покачивались на волнах, оставляемых пароходами.

Когда Рози вернулась домой, уже почти стемнело. Джим все это время был на улице, немного опасаясь плюющейся бабки и ее жадного рта. Несколько людей входили в дом, в основном мужчины и мальчики, временами слышались крики и ругань. Там был старик, который входил и выходил чаще других и кричал больше всех, независимо от того, был с ним кто-то или нет. Когда он не кричал, он разражался себе под нос сухим, кашляющим смехом, совершенно не похожим на смех. Джим задумался: не он ли – дед Рози?

На берегу было прохладно, но Джиму не хотелось идти в дом. Он увидел мальчиков, которые играли в снегу, и попытался к ним присоединиться, но те, завидев его, сбежали. Когда наконец появилась Рози, Джим бросился к ней. Поднос, который она привязала к плечам, был наполовину пустым. Женщина шла, приволакивая ноги.

– Слушай, Джим, – сказала она, – мне сейчас некогда с тобой разговаривать. Нужно готовить еду деду и дядьям, поскольку они были добры ко мне и приютили. – Она остановилась на пороге. – И я не могу пригласить тебя войти. Дед выбросит тебя к чайкам и меня вместе с тобой, если подумает, что ты собираешься остаться. Нас слишком много. Ты понимаешь?

Джим уставился на нее.

– Не смотри на меня так, Джим, – сказала она. – Ты не знаешь моего деда, иначе не смотрел бы так. Но я покажу тебе, где ты можешь спать сегодня ночью, если пообещаешь быть осторожным.

Женщина отвела его к сараю.

– Тебе здесь будет удобно? – спросила она. – Конечно, здесь холодно и воняет всей этой речной грязью, но достаточно сухо.

– Мне нравится, – заявил Джим. – Я могу представлять себе, что плыву на лодке, Рози.

– Конечно. – Она стояла в дверях, глядя на темную воду, словно никогда не видела ее прежде, и глаза ее сузились. – Тебе хотелось бы уплыть отсюда, а, Джим? Я точно знаю, что мне хотелось бы. Везде будет лучше, чем здесь. Даже утонуть будет лучше. – Она вдруг повернулась. – Ты ложись, а я принесу тебе потом немного рыбы.

Джим услышал, как в доме закричали, когда Рози вошла туда. Он слышал, как щербатая старуха просила еды, как кашлял дед. Все они разговаривали очень громко. Изо всех дверей и окон домов вдоль причалов доносились крики и брань. Джим вспомнил тишину в работном доме и подумал, спит ли сейчас Кончик и скучает ли по нему.

Позже Рози принесла для него горячей рыбы и чаю с хлебом, а еще свечу в подсвечнике. Джим лежал на животе, наблюдая, как горят над водой похожие на глаза фонари на лодках, словно это были существа, переворачивающиеся вверх тормашками в темноте. Рози присела рядом и подоткнула ему мешок.

– Смотри, чтобы дедушка не заметил, что ты здесь. Понял?

– Конечно.

– Хороший мальчик. Я скоро пойду, посмотрю, как там бабушка.

– Она похожа на воробья, – сказал Джим.

Рози рассмеялась:

– Я бы сказала – на ворону. Видел ворон, Джим? Такие хитрые и жадные птицы! Так и бабушка, когда разойдется. Плюющаяся ворона. Иногда мне кажется, что она вот-вот ударит меня клювом – если будет достаточно голодна.

– Рози, – произнес Джим, – можно мне остаться здесь?

Она подняла свечу, чтобы посмотреть на него.

– Остаться здесь? Я не знаю, сколько сама смогу оставаться здесь.

– А ты не можешь вернуться в дом его светлости?

– Мне бы этого хотелось! Там было хорошо. Мне очень повезло, что удалось найти ту работу. Это получилось, потому что Хромая Бетси замолвила за меня словечко. Ну да ладно. Я потеряла ее, вот и весь сказ.

– Ты потеряла ее из-за Лиззи и Эмили?

Рози на миг умолкла. А затем сказала:

– Боже мой, нет. Почему ты так решил, Джим? Это случилось потому, что я ужасно готовила! Я никогда в жизни не готовила ничего, кроме рыбы! А они думали, что я буду печь хлеб. Хлеб! Моим хлебом, если его уронить, можно было сломать каменную плиту.

Джим улыбнулся в темноте. Он только что попробовал хлеб Рози и знал, что она права.

– Но что насчет Эмили и Лиззи? Их ведь не отправили в работный дом, правда?

Рози высморкалась в пропахший рыбой передник.

– В работный дом? Эмили и Лиззи? Я бы перебила всех, включая его светлость, если бы они так поступили. Нет, я расскажу тебе, что стало с Эмили и Лиззи. Закрой глаза, и я расскажу тебе, что случилось.

И Джим сидел тихо, внимательно слушая рассказ Рози о сероглазой леди, которая пришла в Большой дом. Она спустилась в кухню и увидела девочек.

– Она забрала их наверх, Джим, велела вымыть их в своей ванной. Послала за платьями для них, голубое было для Эмили, белое – для Лиззи. А затем она посадила их в карету – красивую карету, запряженную четверкой белых лошадей. Жаль, что ты не видел, как они уезжали – гордые, как маленькие королевны! Они уехали за город, в ее летний дом, чтобы там за ними присматривали.

Она собрала вокруг него мешки и, выйдя из сарая, вернулась в шумный дом, а Джим долго лежал, прислушиваясь к мягкому шуму прибоя и размышляя о рассказанной ему Рози истории. Он надеялся, что это правда.

 

12

Креветка

На следующее утро Рози сказала Джиму, что ему придется помогать ей, если уж она будет кормить его. Она накинула ему на плечи старый мешок, чтобы прикрыть одежду, выданную в работном доме, на случай, если его увидит полиция.

– Ты должен быстро двигаться, Джим, так же, как я, – предупредила она его. – Если бобби увидят меня стоящей на месте, меня схватят. Нам придется бегать весь день.

Джиму понравилось работать на нее. Когда она уставала кричать, он кричал вместо нее.

– Моллюски! Покупайте лосося! Маринованная рыба и креветки! – Он приплясывал, выкрикивая эти слова, отчасти – чтобы не замерзнуть, отчасти – чтобы смотреть во все стороны, проверяя, не идут ли полицейские. Он приплясывал и подпрыгивал так забавно, что люди, направлявшиеся в магазины, останавливались, чтобы посмотреть на него. Вскоре они начали узнавать его.

– Попрыгай для нас, Джимми! – говорили они, особенно если видели, что он стоит один.

– Купите немного креветок, и станцую! – говорил Джим, и тут появлялась Рози со своим подносом с морепродуктами, убеждая их купить что-нибудь.

Пока они ели, Джим танцевал для них – он закрывал глаза, чтобы не видеть улицы, не видеть лиц всех этих незнакомцев… Давным-давно отец танцевал для него в их доме. Джим помнил только смеющиеся лица Эмили и Лиззи, когда они сидели у огня на длинной скамье. Тогда он был совсем маленьким. Джим помнил, что хлопал в ладоши, кричал что-то, когда отец танцевал, и чем быстрее прыгал отец, тем больше приплясывало пламя в очаге, словно дикие желтые духи.

– Быстрее, пап! Быстрее! – кричали дети, и черные тени, подпрыгивавшие под ногами у отца, обретали причудливо-вытянутые формы, переходили на стены и потолок; Джим соскакивал со скамьи, бежал прыгать и танцевать вместе с отцом, и тот подбрасывал его вверх.

Мальчик снова возвращался в ту комнату, пока на него смотрели незнакомцы, поедавшие морепродукты Рози на холодной улице.

– Я очень довольна тобой, Попрыгунчик Джим, – говорила ему Рози, разрушая грезы. – Я продаю больше лосося, чем могу засолить. Им придется отваривать его, если они хотят больше. И мне это нравится!

Он провел с Рози уже несколько дней, когда впервые увидел доктора. Однажды днем они с Рози возвращались к ее дому, когда услышали сзади голос:

– Рози! Рози Триллинг!

Они обернулись и увидели пытающуюся догнать их Хромую Бетси. Подняв юбки, она торопилась перебраться через грязь.

– Я переживала за мальчика, – с трудом переводя дух, произнесла Бетси. – Нашел ли он тебя, смогла ли ты его приютить и как он вообще?

– Он в порядке, – рассмеялась Рози. – Он настоящий танцор, правда, Джим? Но он не может оставаться со мной долго. Я смертельно боюсь, что дед найдет его и вышвырнет нас обоих. Ты же его знаешь, Бетси.

Бетси убрала свои растрепавшиеся черные волосы под чепец.

– Что ж, у меня есть отличный план! – Она протянула руку, пухлую и розовую от холода. – Пойдем со мной, Джим. Я отведу тебя в школу!

В животе у Джима все сжалось от ужаса.

– Я ненавижу школу! – закричал он. – Я ненавижу учителей!

Мальчик попытался вырваться из рук Бетси.

– Он не учитель, Джим. Говорят, он доктор. А школа как раз для таких, как ты, Джим. Он чудак: стоит на ящике посреди улицы, просит людей приводить к нему в школу детей и не берет с них никакой оплаты! – Она умолкла, стукнула себя кулаком по груди, а затем снова протянула руку: – Ну же, Джим! Это шанс для тебя!

Джим почувствовал, что по щекам текут горячие, обжигающие слезы.

– Пожалуйста, не заставляйте меня! Не заставляйте меня идти в школу!

Но Рози нежно подтолкнула его к Бетси.

– Иди с ней, Джим, – сказала она. – Иди туда, где тебе будет тепло и сухо. И это бесплатно! Жаль, что у меня не было возможности ходить в школу!

– Но я хочу помогать тебе, Рози! – воскликнул Джим, но та уже спешила прочь.

Бетси потащила его за собой, бормоча между хриплыми вздохами успокаивающие слова.

– Ты услышишь истории из Библии, думаю, споешь много красивых гимнов. Я не хочу, чтобы ты пошел по дурной дорожке, Джим, из-за того что у тебя нет ни отца, ни матери. Ты посмотри на ту толпу! Сейчас он будет говорить.

Бетси подтолкнула Джима к толпе зевак. Худощавый мужчина в очках и с густыми бакенбардами стоял на ящике, поворачиваясь из стороны в сторону. Он говорил высоким мягким голосом с ирландским акцентом, который Джим почти не мог разобрать. Некоторые из наблюдавших за ним людей смеялись, а группа мальчишек-оборванцев насмехалась над ним. Но мужчина, казалось, не слышал их и продолжал говорить. Джим попытался разобрать, что он говорит, и услышанное привело его в ужас. Это было почти то же самое, как если бы его схватили за шиворот и швырнули в длинную мрачную классную комнату в работном доме, где мистер Бэррек полосовал воздух своей жуткой веревкой.

– Бог есть любовь, – говорил доктор. – Бог добр.

– Нет, все не так! – закричал Джим. – Он не добр ко мне!

Все одобрительно засмеялись, закричали. Один из мальчишек на углу поднял комок грязи и метнул им в доктора. Грязь звонко плюхнулась ему прямо в лицо, заткнув рот, который он открыл, чтобы снова что-то сказать. Доктор закашлялся, вытер рот рукавом. Он проталкивался сквозь толпу, пытаясь удержать на голове шляпу. Проходя мимо Джима, он взглянул на него, всего на миг, и Джим не увидел в его глазах ни злобы, ни упрека, а одну лишь грусть.

Джим отвернулся. Бетси промокнула глаза рукавом.

– Иди! – рассмеялась она. – Возвращайся к своей Рози, бродяга! Не так уж много осталось того, чего ты не знаешь!

Джим помчался по улицам в поисках Рози. За ним бежали некоторые мальчишки из той толпы.

– Эй, Попрыгунчик Джим! – кричали они. – Подожди нас!

Но Джим не останавливался, пока не нашел Рози. Мальчики, тяжело дыша, догнали его и слегка стукнули кулаками в знак того, что хотели подружиться.

– Да ладно тебе, Попрыгунчик Джим. Станцуй нам! – кричали они.

Мальчишки стояли в порванной одежде, прижимаясь друг к другу, чтобы не замерзнуть, а Джим запрыгал, чтобы их рассмешить.

– Ты так ботинки сотрешь, – предупредила его Рози. – Прибереги свои танцы для приличной публики.

Но Джиму хотелось станцевать для мальчиков. Они нечасто смеялись. Им не над чем было особенно смеяться. Джим всегда стеснялся заговорить с ними, но после того дня, когда он рассмешил их, они часто приходили, чтобы посмотреть, как он танцует.

Один из мальчиков был неряшливым и рыжеволосым. Он напомнил Джиму Кончика, совсем чуть-чуть. Волосы у него были яркими, да еще торчали во все стороны из-под шапки, которую он носил на боку. Его пальцы вылезали из носков ботинок, похожие на холодных розовых креветок, а рубашка висела на тощих руках, как изорванный в клочья парус, свисающий с рангоутов. Он зарабатывал на это свое подобие жизни, продавая шнурки.

– Шнурки, мистер! – кричал он прохожим, размахивая шнурками над головой подобно торговцу лентами на ярмарке. – Три по цене двух! Не хотите три, сэр? Что ж, тогда два по цене трех, ничего лучше предложить вам не могу, понимаете?

Пока Джим прыгал, мальчик сидел с широко открытым ртом, словно опасался рассмеяться вслух. Рыская вороватым взглядом из стороны в сторону, он высматривал возможных покупателей, или полицию, или что-нибудь, чем можно было бы поживиться. Временами он вскакивал, вихрем проносился мимо ларька, когда хозяин его отвлекался, и хватал кусок сыра, или кусок пирога, или горячую булочку. Забившись в темный угол, он набивал еду за щеки. Джим полагал, что, судя по всему, он глотал все эти вкусности целиком – настолько быстро они исчезали.

Если владельцы ларьков заставали его на горячем, то обычно начинали ругаться или пытались догнать, но иногда, когда видели, что он приближается, просто отворачивались. Джиму, наблюдавшему за ним, никогда не приходило в голову, что однажды он будет заниматься тем же и будет рад возможности украсть достаточно крошек, чтобы выжить.

Джиму нравилось смотреть на этого мальчика. Несколько раз он подходил к нему, чтобы заговорить, но, как только Джим приближался, мальчик убегал, словно вспоминал, что ему нужно кое-что сделать. В такие моменты Джим терялся и притворялся, что ищет что-то на земле, где только что сидел на корточках мальчик. Но всякий раз он думал: «Я поговорю с ним сегодня. Я узнаю, как его зовут».

Однажды вечером – уже темнело – мальчик сидел и наблюдал за Джимом в своей настороженной, в чем-то лисьей манере, когда к нему сзади подкралась одетая в поношенную одежду женщина, положила руки ему на плечи и встряхнула его.

– Попался! – заявила она. – Ты вроде как прятался, да?

Он подскочил, пытаясь вывернуться, но женщина прижала его к земле и поставила ему на грудь колено. Волосы у нее были растрепанные и такие же рыжие, как у него; слова она произносила неразборчиво, хриплым голосом.

– Где деньги-то твои, а? – строго поинтересовалась она.

– Нету их у меня, – ответил мальчик.

Она перевернула его, как деревянную куклу, порылась в задних карманах и выудила оттуда несколько монет.

– Вот теперь нет, – рассмеялась она и исчезла, прежде чем он успел снова сесть.

Джим, наблюдая, затаился на другой стороне улицы. Мальчик увидел, что он смотрит, и отвернулся, закрыв лицо руками. Он так и сидел, скрючившись. Джим подошел и щелкнул пальцами, чтобы заставить мальчика посмотреть на него, а затем принялся танцевать – сделал всего несколько прыжков.

«Смейся, – хотелось сказать ему, но он боялся. – Все в порядке. Смейся».

Кажется, именно тогда мальчик принял решение. Он вскочил и присоединился к Джиму – подбрасывал ноги, пытаясь повторить движения Джима, поднимал руки высоко над головой, так что его шнурки разлетались, словно ленты вокруг майского дерева. Его розовые, похожие на креветок пальцы извивались над подошвами ботинок, и при каждом шаге он так сильно шлепал ногой, что вокруг него разлеталась грязь, словно тучи мух вокруг коровы. Он танцевал с закрытыми глазами и широко открытым ртом, войдя в состояние транса, и чем больше хлопали зрители, тем более разудалым становился танец. Джим едва сдерживался, чтобы не рассмеяться, и заулыбалась даже Рози. Она продала большую часть содержимого своего подноса одной семье.

– Слушай, – сказала она. – Креветка, или как там тебя зовут. И ты, Попрыгунчик Джим. Можете закончить за меня? Я пойду принесу еще. Я никогда не продавала два полных подноса, как сегодня. Вам нужно выступать, вам обоим! Вам надо податься в бродячий цирк!

Мальчики сидели у костра ночного сторожа, чистя зубами креветок и сплевывая панцири на землю.

– Я люблю креветки, точно вам говорю, – сказал мальчик. – Но я никогда не таскал их с ларька Рози, никогда.

– Ты бы не посмел, – сказал Джим. – Она бы тебя замариновала за это.

– Я посмею все, что угодно, – заявил мальчик. – Но Рози… Она как я. У нее денег не больше, чем у меня, вот так.

– Тебя и вправду зовут Креветка? – спросил его Джим.

Мальчик пожал плечами:

– Меня все так называют. Что ж, и Креветка вполне сгодится.

– Забавное имя, – сказал Джим. – А кто была та женщина?

Глаза мальчика сузились.

– Моя мать, – ответил он. – Она выперла меня много лет назад, правду тебе говорю. Начинает искать меня только тогда, когда ей нужны деньги на джин. Так что не очень-то она хорошая мать, скажу я тебе.

– А где же ты живешь?

– Когда как. Если заработаю медяк-другой, продавая шнурки, провожу ночь в меблированных комнатах, вот так.

– Ого! Совсем один?

– Однее не бывает, да еще с пятью десятками других мужиков, которые храпят так, что башка отваливается! Иногда похоже на самую настоящую бурю. А если денег нет, – он пожал плечами, – сплю где придется, вот так вот! Где бобби не найдут, там и сплю.

Он ткнул пальцем ноги в куртку Джима, и накидка из мешка сползла на землю.

– Провел я недельку в том месте, скажу я тебе. Работный дом – хуже всего, что я знаю. Хуже, чем спать в хлеву с крысами, а мне пару раз доводилось.

– Да уж, – согласился Джим. – Хуже, чем спать в мешке с угрями.

И оба мальчика захихикали.

– Угри! – фыркнул Креветка. – Угри – милая компания. Я как-то ел угря, когда он был еще живой. Он спустился по моему горлу, облазил мой живот, а потом вернулся к горлу, в рот! «Животы! – сказал угорь. – Животы мальчиков почти так же ужасны, как работный дом!» И уполз домой. Он был нормальный, тот угорь. – Мальчик вытер рот тыльной стороной кисти и покосился на Джима. – У тебя есть брат, а, Попрыгунчик Джим?

– Нет, – ответил тот. – А у тебя?

– Был. Но больше нет. – Креветка зарылся носками своих ботинок в грязь. – А я хотел бы иметь брата, с которым можно слоняться по округе и все такое.

– Я тоже, – ответил Джим.

И мальчики уставились прямо перед собой, не говоря ни слова. Сторож помешал угли, и пламя зашипело. Он медленно поднялся на ноги.

– Пять часов! – закричал он, направляясь зажигать фонари между домами. – Пять часов, милые мои!

– Мне пора, – сказал Креветка. – Нужно поискать очередь. Люди часто рвут шнурки, стоя в очередях. Я ползаю между ногами и связываю шнурки от разных ботинок, когда никто не смотрит.

– Ты будешь здесь завтра?

Креветка поглядел на Джима сверху вниз. Вынул из кармана связку шнурков, взмахнул ими в воздухе над головой, затем пожал плечами и бросился прочь.

В ту ночь, когда Джим бежал домой, в свой сарай, голова его была забита новыми мыслями. В сарае достаточно легко найти место для еще одного мальчика. И вдвоем будет теплее. Рози не станет возражать, особенно если Креветка будет добывать себе еду своим обычным способом.

«Было бы здорово иметь брата, – подумал он на бегу. – Такого брата, как Креветка. Было бы очень здорово».

Прошло достаточно много времени, прежде чем он смог заснуть. Но его сон в ту ночь был нарушен топотом ботинок и криком. Дверь распахнулась. К нему поднесли свечу, и Джим открыл глаза. Над ним стояли двое мужчин, в свете свечи их глаза были похожи на черные дыры. В одном из них Джим узнал деда Рози. Второй мужчина был каким-то квадратным, с лицом, похожим на ящик, и волосы падали ему на лицо, напоминая камышовую крышу.

– Ты этого мальчика имел в виду? – Мужчина пнул Джима.

Джим сел, подбирая под себя мешок.

– Все-таки мне не показалось, что здесь бегает мальчик, – засопел дед Рози. – Маленький крысеныш, забравшийся в мой сарай. Я еще подумал, что выкурю его, когда придет время.

– Прошу, мистер, – взмолился Джим. – Я ничего не сделал.

– Вставай, – сказал квадратный мужчина. Глаза его выпячивались над жирными щеками.

Джим поднялся на ноги.

– Просто щепка, – сказал квадратный человек. – В нем и костей-то почти нет.

– Он подрастет, – заявил дед. – Знаю я эту породу. Вырастет большим и сильным. А пока потренируется. Ник, он не доставит тебе хлопот, с таким-то ростом. Самое то. И есть будет мало, пока учится.

Ник засопел.

– Что ж, мне нужен мальчик, так что я возьму его.

Довольный дед вздохнул. Ник пошарил в карманах и дал ему монету, которую старик, хихикая, поднес к свече.

– Пойдем, мальчик, – произнес Ник. – Бери постель, она тебе понадобится.

Джим поплелся за ним, набросив мешок на плечи, чтобы было теплее. Дверь скрипнула, когда старик прикрыл ее.

– Скажите Рози… – начал Джим, и дед развернулся и уставился на него.

– Не собираюсь я ей ничего говорить. Я так думаю, мне нужно поблагодарить ее за то, что она крала еду у своей бабушки и отдавала ее тебе? Иди. Уходи с Грязным Ником. Теперь у тебя будет дом и работа. В жизни и желать больше нечего.

И он медленно побрел к дому, смеясь своим кашляющим смехом и подбрасывая монетку, которую дал ему Грязный Ник; та поблескивала в воздухе, словно маленькое солнышко.

 

13

«Лили»

Джим не осмеливался спросить, куда они направляются, вернется ли он обратно и можно ли ему сбегать к дому и попрощаться с Рози. Он был уверен, что дедушка ничего ей не скажет. Представил себе, как она спешит утром к нему с кружкой чаю и краюхой своего черствого хлеба, пытается открыть запертую дверь и зовет его. Представил себе, как размахивает шнурками над головой Креветка, танцуя на улицах один, дожидаясь его. Он попытался юркнуть в тень и сбежать, но Грязный Ник словно умел читать мысли – он взмахнул рукой и схватил его за шиворот.

Джим торопливо побежал за Ником, украдкой поглядывая на него. Они шли по узким темным улочкам, которые вели то в одну, то в другую сторону между пристанями. Крысы разбегались у них из-под ног. Тощие собаки вскидывались ото сна и опять укладывались.

Наконец они пришли к большому складу с целым рядом тележек, выставленных снаружи, и надписью: «Лучший уголь от Кокерилла и Компании» – буквы словно источали свет во мраке. Какой-то мужчина вывел из амбара ломовую лошадь и мрачно произнес, обращаясь к Нику:

– Я думал, ты уже не придешь.

– Черт тебя подери, – фыркнул Грязный Ник. – Ты бы лучше подумал плохо об архангеле Гаврииле, точно тебе говорю.

Он провел Джима к фасаду склада, нависавшему над водой, и спрыгнул на палубу пришвартованной там баржи. Это было плоскодонное судно около восьмидесяти футов длиной. Джим видел много таких, которые сновали взад-вперед вместе с приливом и отливом к нагруженным тоннами грузов большим судам. На борту баржи было написано «Лили». Она лежала в иле, в вонючих сточных водах, плескавшихся о борта во время отлива.

– Забирайся, – рявкнул Ник.

Джим запрыгнул на узкие доски, окаймлявшие борта баржи, и заглянул вниз. На палубе находились доски, используемые для люка, а поперек лежало длинное весло. С него свисал фонарь, освещая слабым светом огромный трюм, доверху наполненный углем. Едва Джим спрыгнул на палубу, огромная собака с желтыми глазами приподнялась на задних лапах, явно собираясь прыгнуть, издала утробный рев и сверкнула зубами. Джим попятился. Ник схватил его за плечи и развернул лицом к собаке. Мальчик чувствовал ее кислое дыхание. Собака прижала уши и жалобно взвизгнула.

Ник отпустил Джима.

– Теперь он тебя обнюхал и не забудет, – заявил он. – Никогда. Он будет знать, что ты здешний, понял?

– Да, – прошептал Джим.

– Это означает, – продолжал Ник, – что, если ты попробуешь сбежать, он погонится за тобой и, возможно, сожрет заживо. Чем быстрее будешь бежать, тем быстрее будет бежать он. Понял?

Джим снова кивнул.

– Так что лучше даже не пытайся. Дай ему попробовать себя, чтобы закрепить запах. – И он рванул Джима за руку, подтаскивая к собаке. – Куси!

Собака щелкнула челюстями, и ее зубы сомкнулись на Джимовом запястье. Она вцепилась бы в него зубами, если бы Джим не стоял спокойно, хотя каждый нерв в нем кричал от страха.

– Отпусти! – сказал Ник, и собака снова опустилась на задние лапы, недовольно ворча.

Джим прижал к себе руку. Зубы отпечатались на коже, выступили капельки крови.

– Вообще он довольно дружелюбный, – заявил Ник. – Пока ты дружелюбен по отношению ко мне. Понял?

Джим кивнул. Ему было слишком страшно, чтобы он мог говорить.

– Что ж, в таком случае мы отлично поладим, – сказал Ник.

Он поднялся, взял свой фонарь и поднял его вверх, медленно покачивая им из стороны в сторону. Далеко наверху, на складе Кокерилла, открылся ставень, и оттуда выглянуло белое лицо.

– Только не говори мне, что ты не готов! – закричало белое лицо. – Если мы не вывезем этот груз, мы пропустим завтрашний прилив так же, как и сегодняшний.

– Я знаю, – заорал в ответ Ник. – Я обучал своего нового мальчика.

Белое лицо скрылось, рядом с окном открылась дверь. Оттуда медленно спустили большую поскрипывавшую плетеную корзину. Ник спрыгнул в люк, на уголь.

– Фонарь! – рявкнул он, и Джим передал ему фонарь. – Отлично, забирайся.

Джим прыгнул вниз у него за спиной, ноги мальчика поскользнулись на кусках угля, когда он приземлился.

Внутри баржи было темно, как в глубокой пещере, лишь слабо поблескивали куски угля. Пахло сыростью и серой. Ник бросил Джиму лопату. В проеме люка показалась корзина, Ник опустил ее вниз, закрепил и начал бросать в нее уголь, тело его ритмично раскачивалось. Джим ударил по углю своей лопатой. Ему приходилось поднимать ее почти на высоту своего роста, прежде чем можно было перевернуть ее над корзиной, кроме того, несколько кусков угля, которые ему удалось поднять, скатились обратно и ударили его. Мальчик негромко вскрикнул, Ник на миг перестал бросать и презрительно фыркнул.

– Привыкай! – крикнул он.

Джим с трудом перевел дух, пытаясь снова засунуть лопату под куски угля, а Ник отложил свою и принялся ругаться. Отвесив Джиму подзатыльник, он встал у него за спиной, взяв лопату из-за спины у Джима так, что руки мальчика оказались под руками мужчины, и заставил его набирать уголь, поднимать его, снова набирать и снова поднимать в своем ритме. Когда он отпустил мальчишку, руки у Джима горели.

Мальчик старался изо всех сил, поднимая всего по два-три куска угля за то же время, что Ник отправлял в корзину полную лопату. Наклонялся, поднимал, снова наклонялся и снова поднимал, словно это было единственное, что имело значение в этом мире. Наконец корзина была наполнена. Ник что-то крикнул Белолицему, и корзина, заскрипев, стала подниматься на лебедке на самый верх здания.

Ник одним прыжком выскочил из люка, Джим кое-как выбрался вслед за ним, стараясь держаться подальше от собаки. Настал день, серый, как перья голубя.

Мужчина взял ведро и вылил из него воду в кастрюлю, стоявшую на небольшой железной печке.

– Принеси еще, – сказал он Джиму. – Во дворе есть насос.

Когда Джим прыгнул на доски пристани, он услышал, как Ник сказал, обращаясь к псу:

– Присматривай за ним, Снайп, – и собака прыгнула и побежала следом.

Мальчик слышал, как на заднем дворе склада уголь скатывается по желобу в стоявшую под ним тачку. Пустая корзина снова заскрипела, опускаясь к «Лили».

Джим накачал воды в ведро и побежал, стараясь двигаться как можно осторожнее, обратно к барже, а вода расплескивалась ему на ноги, когда Снайп обнюхивал его. Ник разжег огонь в печи и налил немного воды в остававшуюся в кастрюле кашу.

– Помешивай это, – сказал он Джиму.

Джим наблюдал за кашей, пока она не начала густеть, затем спустился обратно в трюм и снова стал с трудом подстраиваться под ритм Ника. В животе начинало урчать от голода. Когда следующая корзина была полна, они вылезли наверх и Ник разложил кашу в две миски. Ели они быстро, сидя на корточках у теплой печи, а когда корзину опять спустили вниз, они отставили миски и принялись за работу.

Таким образом, бросая уголь, они провели весь день. Угля были целые тонны. Время от времени в окне появлялся Белолицый и кричал им, что тачка наполнена и нужно ждать следующую. Когда это происходило, они оба вытягивались во весь рост на досках причала, где стояла «Лили», несмотря на холод. Джим немедленно засыпал, и Ник будил его пинками, или же он просыпался от крика Белолицего, сообщавшего, что снова спускает корзину. Казалось, во сне кости застывали, Джим с трудом мог встать на колени, но настолько сильно боялся Ника и желтоглазого пса, что поднимался, кряхтя, как старик, и плелся выполнять свою работу.

Прошло уже довольно много времени после того, как стемнело, когда Белолицый наконец крикнул, что он уходит домой и на сегодня они могут заканчивать. К этому моменту Джим едва мог ползать. Плечи болели так, как будто в них угнездились комки боли, казалось, что эта боль не пройдет никогда. Ник положил в котелок несколько картофелин, дал Джиму попить немного воды. Мальчик проглотил ее – горло пересохло и саднило от угольной пыли, а затем снова задремал, пока не сварился картофель. Он ел его прямо с ладони, обжигая кожу, чистя зубами – точно так же, как делал Ник, радуясь еде и теплу от огня. Он видел, что Ник ест с картошкой мясо, а то, что ему не нравилось, бросает Снайпу. За весь день он не сказал Джиму и дюжины слов.

Закончив есть, Ник громко отрыгнул и выбрался с баржи на причал. Джим слышал, что он идет мимо склада вверх по улице, и решил, что тот направляется в одну из пивных, расположенных за верфью. Это радовало. Все, чего мальчику сейчас хотелось, – это уснуть. Здесь был деревянный стеллаж с двумя полками, и Джим решил, что на них можно лечь, свернувшись калачиком на мешковине. Он настолько устал, что уснул моментально. Каким-то образом сквозь сон он слышал, как вернулся Ник, напившись эля, в отличном настроении, увидел, как он потрепал по голове Снайпа и бросил ему еще немного мяса из кармана. Он не стал ложиться на лавку рядом с Джимом, а спустился в трюм баржи, и это Джима тоже обрадовало.

Далеко на реке загудели буксирные катера. Желтоглазая собака, лежавшая рядом с Джимом, засопела, уткнувшись в лапы, зевнула.

Когда Джим снова уснул, ему приснился дом, в котором они жили еще с отцом. Только он был сделан из угля; его стены, пол и потолок были черными и блестящими, отражая оранжевый свет от жаровни. По обе стороны от нее сидели отец и мать, вытянув руки над огнем и грея их. Мать была такой, какой он помнил ее, бледной и тихой, с зачесанными назад черными волосами. Но отец, лица которого он во сне никогда не видел, выглядел точно как Грязный Ник. У него была щель между зубами, косматая борода и седые, похожие на тростник волосы, а лицо – черным от угольной пыли, и только глаза были белыми, как огоньки. А еще у дома было имя, в этом мальчик был уверен. Его звали «Лили».

 

14

«Знак лодочника»

Джим проснулся раньше Грязного Ника. Река была залита туманом и словно дышала тайнами и мрачными смутными силуэтами. Когда туман начал рассеиваться, силуэты ожили. Это было похоже на город – множество улиц из лодок. Он видел, как ниже река блестит длинной серебристой нитью под темными арками моста, и вспомнил, что где-то далеко отсюда она впадает в море. Он представил себе, что отвязывает «Лили» и плывет по течению мимо всех этих плавучих замков – высоких парусных судов – и затем попадает в огромный океан.

Когда Грязный Ник выбрался из трюма, он принялся ругать Джима за то, что тот позволил потухнуть огню в жаровне.

– Небось, думал, что у нас на борту угля нет, дурак. – Он рассмеялся собственной шутке громким раскатистым смехом, от которого Снайп подпрыгнул и проснулся. Джим попытался тоже засмеяться.

– Принеси воды со двора, – рассердился Ник. – Начни день правильно.

Когда Джим вернулся, расплескивая набранную в ведро воду, он обнаружил, что Ник жарит рыбу. Он бросил кусочек Джиму в одну сторону, а несколько голов – в другую, собаке. Затем вытер рот тыльной стороной кисти и рыгнул.

– Работать! – приказал он, обращаясь к Джиму. – Значит, закончим эту партию, пойдем дальше, на одну из тех больших лодок. Так что не думай, что твоя работа сделана. Твоя работа не закончится никогда. По крайней мере, пока в земле есть уголь.

На то, чтобы выгрести все из трюма, у них ушел целый день. Джиму казалось, что у него вот-вот поломаются все кости, но Ник мрачно продолжал работать, набирая, поднимая и высыпая уголь и снова набирая, поднимая и высыпая, – был виден лишь его темный силуэт в слабом свете фонаря.

– Работай! – кричал на него Ник всякий раз, когда Джим останавливался, чтобы передохнуть, взмахивал лопатой и бил мальчика по спине.

Джим старался держаться. По спине градом катился пот, впитываясь в одежду, а когда он тер глаза, в них попадала мелкая угольная пыль, вызывая боль и жжение. К концу дня он уже не видел, что поднимает и высыпает ли уголь, а когда корзину поднимали, он бросал уголь в пустоту. Ник кричал и ругал его за тупость.

Но в конце концов трюм все же опустел. Ник поднялся в контору склада, чтобы получить оплату, затем вернулся на борт, поигрывая монетами в кармане.

– Толку от тебя было мало, – сказал он Джиму, – но ты работал. Если хочешь миску рагу из баранины, идем со мной в пивную.

Джим настолько устал, что предпочел бы поспать, но подумал, что приглашение Ника можно расценивать как в некотором роде похвалу. Нельзя отказываться от подобного. И он побрел за Ником, а собака бежала между ними, переводя взгляд своих желтых глаз то на одного, то на другого.

В «Знаке лодочника» было темно и шумно, с балок на низком закопченном потолке свисали фонари. Воздух был душным от дымившего в очаге огня и оттого, что мужчины и женщины курили трубки. Грязный Ник протолкался сквозь толпу мужчин, у которых на рукавах были большие металлические эмблемы, свидетельствовавшие о том, что они лодочники. Мужчины презрительно засвистели, завидев Ника, но тот лишь рассмеялся в своей громкой и резкой манере.

– Познакомьтесь, это мой карлик, маленький Джим. Покажи им свои мускулы, маленький Джим! Ты и не знал, что они у тебя есть, пока не пришел работать ко мне. – Он отечески потрепал Джима по затылку, велел сесть на табурет у очага и вести себя тихо.

Официантка поставила перед Джимом миску горячего рагу и маленький стаканчик эля. К этому моменту мальчику с трудом удавалось держать глаза открытыми. Не успел он разделаться и с половиной порции, как звуки вокруг слились в одно сплошное бормотание – оно разливалось вокруг, словно огромное темное море, и тихо плескалось у ног, как когда-то давно. Джим соскользнул в это море, которое не было морем, а было колыбелью с теплым и мягким бельем, и она покачивалась вместе с ним, как если бы он был младенцем.

Послышался грохот, и он резко проснулся, обнаружив себя лежащим лицом на древесных опилках, его миска с рагу разбилась и выплеснулась в очаг. Ник взвалил его на плечи и вынес из пивной под всеобщий смех. Он усадил мальчика на лавку в темноте, Снайп рычал у ног.

– Жди здесь, – рыкнул Ник и вернулся в пивную.

Джим был рад оказаться на улице, где прохладный воздух ласкал его щеки. Он слышал, как Грязный Ник что-то рассказывает громким и хвастливым голосом, а затем смеется резким, лающим смехом. К Джиму присоединились другие дети, они сидели на корточках или тихо стояли и ждали, когда из пивной выйдут хозяева и принесут еды или денег. Джим немного приободрился. Он был единственным ребенком, в руке у которого был стакан с пивом. Он жалел, что не может получить обратно свое рагу из баранины.

– Ты с Грязным Ником? – спросил один парень.

Джим кивнул и сделал глоток пива из стакана, скривившись от горечи.

– Его предыдущего помощника забрали в госпиталь, – проворчал мальчик. – Ужасно избил он его.

– Он не будет бить меня, – заявил Джим, в котором говорила пивная бравада. – Я сам его поколочу.

Дети захихикали, закрывая рты ладошками и бросая друг на друга понимающие взгляды. Джим размышлял, продолжая потягивать свой эль. Некоторые дети спали прямо тут, прислонившись друг к другу. Одна группа детей сообщила ему, что они – полевая банда и собираются идти со своим предводителем копать репу на фермах. Наконец из пивной стали выходить хозяева, и дети по одному разбежались, зажав в кулаках монетки. В конце концов вышел и Ник, излучая дурное настроение и заполняя им холодную ночь.

– Джим, растяпа, тебе пора вести меня домой, – рявкнул он так, словно Джим был где-то далеко, на расстоянии пары миль, а не стоял рядом, и всем весом привалился к плечу мальчика.

Они направились туда, где была пришвартована «Лили». Ник, спотыкаясь, побрел к своей грязной постели в трюме и прохрапел всю ночь, и храп его был похож на звуки горна.

Джиму показалось, что он только что уснул, когда его разбудил грубый пинок. Ник, зевая и кашля, заставил его подняться на ноги.

– Шевелись! – закричал он. – Волна разворачивается!

Джим, пошатываясь, поднялся. Внутри у него все трепетало от восторга, словно зажженная в душе маленькая свечка. Настало время им идти вниз по течению. Под ногами у него негромко рокотала «Лили». Джим сбегал на верфь и принес воды, а Ник постучал в двери ближайшего дома и вернулся обратно с горячим хлебом, замотанным в тряпку. К этому моменту вода уже плескалась под днищем лодки. Она чуть сдвинулась вниз по течению, Ник швырнул на палубу веревку и прыгнул на борт. Мечта Джима воплощалась в жизнь. Они направлялись к морю.

 

15

Джош

Грязный Ник стоял с длинным веслом, опуская его в воду и направляя «Лили», вместе с ней шли другие баржи и парусные суда. Лодочники ругались и оскорбляли друг другу – все пытались найти работу первыми. Джиму «Лили» казалась похожей на морскую птицу, неспешно плывущую по бурой реке. Даже свист и ругань Ника не мешали ему испытывать восторг. Он оглянулся назад и увидел город с висящей над ним черной пеленой дыма, увидел руки перекинувшихся через реку мостов, медленное движение парусных судов, похожих на черных лебедей. Он слышал шум воды, ударявшейся о борта «Лили», постоянные всплески длинного весла Ника – и все эти звуки заглушали крики чаек. Ничего, даже все ужасы прошлого года, даже испытанная в последние два дня боль, даже страх перед Грязным Ником и Снайпом не могли заставить его перестать наслаждаться путешествием. Казалось, начинается новая жизнь.

Наконец они подошли туда, где на якоре стояли большие корабли. Прошли вдоль борта огромного угольщика «Королева Севера», там Ник опустил весло и громко свистнул. В ответ на это ему сбросили веревочную лестницу. «Лили» болталась на воде, а Грязный Ник вскарабкался по веревочной лестнице и оказался на борту угольщика. Джим глядел ему вслед, мальчику очень хотелось пойти вместе с хозяином. Ник крикнул ему сверху, чтобы он открыл люк трюма. С помощью грузового крана с борта «Королевы Севера» начали медленно опускать корзину, полную угля. Ник спустился по веревочной лестнице и свистнул.

– Бросай! – закричал он, и корзина со скрипом опустилась ниже.

Когда она поравнялась с Ником, они с Джимом перевернули ее и высыпали содержимое в трюм «Лили». Джим едва не задохнулся в тучах черной пыли.

– Это твоя работа на сегодняшний и завтрашний день, пока мы не наполним трюм, – сказал Джиму Ник. – Нам нужно загрузить восемьдесят тонн, и чем быстрее мы сделаем это, тем быстрее поплывем назад. Смотри, чтобы мы ничего не уронили за борт, и не давай собаке путаться под ногами. Да пошевеливайся.

Они работали до самой ночи. На заре снова принялись за работу, и наконец трюм заполнился настолько, что Нику пришлось выбираться оттуда, кашляя и отплевываясь угольной пылью, которую он проглотил. Лицо у него было черным, а под почерневшей копной волос глядели покрасневшие глаза. Губы поблескивали розовым от влаги, когда он открыл рот, а немногие оставшиеся у него зубы ослепительно сверкали, как отшлифованные жемчужины.

– Положи сверху несколько досок, – приказал он. – А я пойду принесу немного еды. – И он снова взобрался по лестнице, сплевывая черную слюну.

Джим положил доски и разжег жаровню, присев рядом и греясь от ее тепла. День клонился к вечеру, небо заливала серая мгла. Вода поблескивала от отражавшегося в ней заходящего солнца, а затем погрузилась во тьму. На лодках постепенно загорались висевшие на бортах фонари. Казалось, будто на воде пляшут сотни маленьких огоньков. Джим предположил, что до следующей приливной волны ничего не произойдет.

С «Королевы Севера» временами доносились хохот и пение. Джим чувствовал запах табака. Сейчас, когда работа была приостановлена, он чувствовал себя вполне довольным, поскольку мог отдохнуть. Он знал, что скоро вернется, ругаясь, Грязный Ник, накричит на него за что-нибудь, но, по крайней мере, принесет ему еду. Джим прополоскал рот остатками воды. Снайп наблюдал за ним, навострив уши – главный признак недоброжелательности, глаза его были похожи на желтые светящиеся бездны. Джим поглядел на черную воду, слыша, как она дышит, словно огромное затаившееся чудовище.

– Эй, там, внизу! – крикнул ему чей-то голос.

Джим вскочил:

– Кто это?

Он поднял фонарь и увидел незнакомую пару ботинок, спускавшуюся к нему по веревочной лестнице. Снайп зарычал, а затем улегся, когда хозяин ботинок спрыгнул на баржу и погладил собаку по голове.

– Я пришел посмотреть, как тут Бенджамин, – произнес мужчина с незнакомым мальчику акцентом.

– Я его не знаю, – ответил Джим.

– Это другой парень, который ходит с Ником. Большой, неуклюжий парень, – произнес мужчина.

Джим вспомнил, что сказали ему мальчики, стоявшие у «Знака лодочника».

– Думаю, что он в больнице.

Мужчина присвистнул.

– Что ж, я не удивлен. В последний раз, когда я видел его, выглядел он неважно. И думается мне, что это Ник постарался отправить его туда.

– Я не знаю. – Джим боялся сказать что-нибудь, а вдруг это уловка. Может быть, по лестнице уже спускается Ник, но сейчас замер в темноте и ждет, когда мальчик пожалуется на него.

– Он тебя тоже бьет, да? – спросил его мужчина.

Джим ничего не ответил.

– Некоторые хозяева думают, что владеют вами полностью – и душой, и телом. Но это не так. Только не душой. Знаешь, что такое твоя душа?

– Нет, мистер, – произнес Джим, хотя мысленно представлял себе что-то белое и пушистое, похожее на маленькое облачко, обтекающее его тело.

– Что ж, это вроде твоего имени. Она приходит вместе с тобой, когда ты появляешься на свет, и остается с тобой всегда. – Мужчина выпятил губы, словно додуматься до этого было невесть как тяжело. – А меня зовут Джош, и я не против рассказать тебе об этом.

Джим молчал. Ему хотелось рассказать этому человеку про Рози и Креветку и о том, что его когда-то называли Попрыгунчик Джим, но он решил оставить это при себе. Сейчас ему совсем не хотелось прыгать. Мальчик думал, что вряд ли ему когда-нибудь захочется сделать это снова. Джош уселся на палубу рядом с жаровней, в которой тлели угли, и протянул к ней руки, словно не прочь был остаться здесь на ночь. Он сказал Джиму, что Ник крепко спит на «Королеве Севера».

– Он так крепко набил себе брюхо, что ничего уже не мог в себя впихнуть, – сказал Джош. – Так что не жди его назад скоро. По крайней мере до прилива, я так полагаю.

– А куда ходит прилив? – с некоторой робостью поинтересовался Джим.

Он все еще настороженно относился к Джошу, но чувствовал, что ему нравится этот человек. Раньше он никогда не встречал людей, которые так по-доброму говорили бы с маленькими мальчиками.

– Ходит? – Джош снова надул губы. – Он просто есть – и все, понимаешь? Сначала волна идет в одну сторону, потом в другую, прилив приходит и уходит день за днем, и так будет всегда. В местах, где нет земли, там вода, очень много воды. Мы видим только поверхность. Внизу ее гораздо больше. Целые мили. Представляешь?!

Джим попытался представить себе это, но так устал и был настолько голоден, что думать было тяжело.

– Ты живешь на угольщике? – спросил он у Джоша.

– Когда нужно. У меня есть нормальный дом. Как только ваша баржа заберет наш уголь, мы пойдем домой. Мы поплывем отсюда вдоль побережья Англии, прямо на север. И это не конец моря, представляешь? Если все время оставаться на воде, то можно обойти весь мир.

– Жаль, что я так не могу, – произнес Джим.

Джош рассмеялся:

– А ты забавный. И зачем тебе это? Море-то, оно большое и пустое. Одинокое.

– Может быть, я найду где-нибудь приятное место, чтобы жить там.

Джош снова рассмеялся и покачал головой.

– Тебе, что же, не нравится жить здесь?

– Нет, мистер, не нравится. Здесь холодно и тяжело, и еды мало. – Джим понизил голос до шепота: – А еще он кричит и так ругается…

– Не самая подходящая жизнь для мальчика, – согласился Джош. – У меня есть маленький мальчик, вроде тебя. Я рад, что он лежит в постели дома, со своими сестрами и матерью, а не торчит где-нибудь здесь.

Джим поворошил угли в жаровне. Он чувствовал, что у него горят щеки и слезятся глаза. У него появилась новая задумка. Мальчик снова поворошил угли, чтобы пепел опустился на дно.

Джош встал и потянулся.

– Что ж, пойду я на палубу, посплю немного. Мы уйдем с завтрашним приливом, – и он поставил ногу на лестницу.

– Джош, а можно мне пойти с вами? – Идея Джима вырвалась из него, застигнув врасплох.

Джош поглядел на него. Лицо мужчины было скрыто в густой тени.

– Пойти со мной? – голос его звучал мягко. – А зачем?

Джим опустил голову, пожал плечами. Щеки снова горели. Ему с трудом удалось совладать с собственным голосом.

– Я думаю, что так будет лучше, вот и все, – прошептал он.

– Намного лучше не будет никогда, – произнес Джош. – Пока ты не умрешь.

И он быстро взобрался по веревке, что-то насвистывая сквозь зубы. Джим долго сидел, скрестив ноги и обхватив колени руками. Вышла луна, яркая и круглая, как насмешливое лицо, а река катилась к ней, и за ней была чернота. Не было никакого другого мира, кроме черного нутра баржи и его узенькой полки. Вот его дом. И с этим нужно смириться.

 

16

Мальчик, которому больно

Джим лежал без сна, слушая доносившийся с «Королевы Севера» смех. Он чувствовал себя очень одиноким. Тучи сгустились, небо еще больше потемнело. Казалось, ночь будет длиться вечно.

«Хотелось бы мне иметь брата», – подумал он и произнес это вслух.

– Хотелось бы мне иметь брата, – его голос был тонким и жалким. Он встал на ноги и закричал: – Как мне хочется иметь брата!

Мальчик подумал о Кончике, который спит в работном доме, в сопящей темноте. Подумал о Креветке в меблированных комнатах, забитых храпящими стариками. Подумал о сыне Джоша, лежащем, укутавшись, в нормальной кровати, рядом с матерью и сестрами.

– У тебя полно братьев, Джим, – сказал он сам себе, подражая говору Креветки. – Их только сейчас нет рядом, вот и все.

Закутавшись в мешок, он уснул.

Грязный Ник негромко смеялся себе под нос, спускаясь по веревочной лестнице. Небо было цвета молока. Джим очнулся от дремы, и первой мыслью его была мысль об огне в жаровне: не погас ли он? Проходя мимо собаки, Ник швырнул ей кость, Снайп прыгнул на нее и зарычал. Джим протянул руки, чтобы получить еду. Ничего.

– Скоро придется делать работу, какой ты прежде не видывал, – сказал ему Ник.

Он уже наполовину спустился в трюм, разбрасывая загруженный уголь. Снайп рычал и терзал свою кость, прикрывая ее лапами. Джим чувствовал запах мяса на ней.

«Скажи ему, братишка, – произнес голос в голове у Джима. – Он забыл про тебя. Скажи ему!»

– Ник, – прошептал Джим.

Ник фыркнул и обернулся. Голод придал Джиму мужества.

– Ты забыл про еду для меня?

Ник вылез из люка и оказался на палубе.

– Я забыл, что ли?

– Думаю, да, Ник.

– Вот тебе еда. – Ник наклонился и вырвал кость из лап собаки.

Челюсти Снайпа щелкнули. Ник отпихнул его в сторону, затем схватил Джима за руку и ткнул лицом в кость, так что губы его оказались прижаты к ней. От кости пахло собакой. Джим извивался, пытаясь вырваться. Собака прыгнула и сомкнула зубы на руке Джима, а когда тот вырвался, Снайп укусил снова, рыча и нервничая, пока Ник, захохотав, не швырнул кость на палубу. Собака бросилась за ней и легла, охраняя, не сводя желтых глаз с Джима.

– Вот тебе еда, если хочешь, – сказал Ник.

Он стоял, уперев руки в бока, наблюдая за мальчиком. Джим снова опустился на корточки.

– Некогда сейчас ни есть, ни спать. – Ник поднял голову, прислушиваясь. – Кажется, идет волна.

С полным трюмом угля баржа шла вверх по течению очень медленно. Ник работал веслом, глядя прямо перед собой, и кричал что-то другим шкиперам, когда они подходили ближе. Целый поток речных судов возвращался домой одновременно, и это напоминало рой мух.

И только когда впереди снова показались верфи, мосты, соборы и башни города, Ник повернулся и поглядел на Джима.

– Ты справился, – заявил он ему и, вынув из кармана пригоршню кусков мяса, бросил ее Джиму, радостно рассмеявшись при виде удивления у него на лице.

Но Джим не бросился подбирать их, как предполагал Ник. Ничто не заставило бы его поднять мясо. Ему хотелось бросить его за борт, в реку, но мальчик не мог заставить себя признать, что видел еду. Лучше притвориться, что он ничего не видел. Он отвернулся, сжав кулаки, думая о большой миске мяса с подливой и картошкой, которую Ник съел на «Королеве Севера». Он мог бы позвать Джима пойти с ним, поделиться с ним. А вместо этого он положил остатки со своей тарелки в грязный карман, где все превратилось в кашу. И за это Джим ненавидел его. Когда мальчик снова обернулся, то увидел, что собака съела большую часть.

«Ты бы все равно не ел это, братишка, – пробормотал голос у него в голове. – Оно застряло бы у тебя в животе».

Ник стоял, опустив руки в карманы, негромко насвистывая и наблюдая за собакой.

– А ты странный, – сказал он Джиму. – Думается мне, я тебя не понимаю.

«Не отвечай ему, братишка, – подумал Джим. – Если он не позаботился о том, чтобы дать тебе нормальной еды, то и не думай разговаривать с ним, ясно? Просто притворись, что его здесь нет, вот и все».

Когда «Лили» ткнулась носом в причал на заднем дворе угольного склада Кокерилла, Джим и Ник принялись за работу. Белолицый спускал корзину, они наполняли ее, потом наблюдали за тем, как она, покачиваясь, поднимается вверх, и ждали, пока ее спустят снова, уже пустой. Теперь Джим знал свой жизненный распорядок: наполнять трюм «Лили» с больших судов, перевозящих уголь, которые ждут за пределами порта, везти его вверх по реке к складу, опустошать трюм, чтобы уголь могли увезти на лошадях и продать лондонцам. Взад-вперед, наполнять и опустошать, копать и высыпать – и так день за днем. И никогда не говорить ни слова Нику. Он всегда будет спать на жесткой лавке. Будет есть, когда Нику вздумается покормить его. Он – раб Ника, и к нему относятся хуже, чем к животному.

«Жаль, что я не Снайп», – думал он иногда, когда Ник гладил собаку по голове и скармливал ей из карманов лакомые кусочки.

Раз или два, когда они приставали к «Королеве Севера», Ник кивком головы велел Джиму следовать за ним на борт. Джим с любопытством оглядывался по сторонам в поисках Джоша, но так его больше и не увидел.

– Он нашел работу на берегу, – сказал ему один из моряков. – Хотел почаще видеть семью. Сказал, что встретил маленького мальчика, который заставил его затосковать по дому.

Джиму не нравилась компания грубых мужчин, Джош был лучше. Голоса у них были громкими и хвастливыми, но это было хоть какое-то разнообразие по сравнению с угрюмой и молчаливой компанией в лице Грязного Ника. Да и, поднимаясь на борт, он был уверен, что его покормят. Но больше он не думал о том, чтобы спрятаться на палубе и уплыть с ними. Если бы он поступил так, моряки нашли бы его и вернули Нику, в этом мальчик был уверен. Бежать было некуда.

Но однажды ночью Джим попытался сбежать. Он прожил с Ником почти год, прежде чем представился такой шанс.

Внезапно поднялся шторм, настолько сильный, что они направились прямо к берегу, вместо того чтобы вернуться обратно на верфь. Река грохотала, словно чудовище без костей, швыряя «Лили» так, как будто она была сделана из спичек. Джим отполз в сторону, напуганный и обессилевший, но как только они пришвартовались к берегу, он сразу же почувствовал себя лучше. Ник и Снайп снова улеглись и уснули.

Джим услышал звуки колоколов. Несмотря на пелену дождя, он видел вдалеке деревню и церковную колокольню. Мальчик решил, что можно побежать туда в поисках убежища. Шторм шумит так, что Ник и Снайп, скорее всего, даже не услышат, что он ушел.

«Давай, братишка! – потребовал голос у него в голове. – Ты можешь сделать это! Ты можешь!»

Джим соскользнул на комингс. Тот был мокрым от дождя. Мальчик перенес одну ногу через край, затем другую, и в тот самый миг, когда он собрался перенести всего себя на другую сторону и прыгнуть, он зацепился рукой за весло, которое было прикреплено поперек лодки. Оно соскользнуло с грохотом. Снайп тут же навострил уши. И шторм тут же взорвался непривычными звуками: лаем собаки, криками мужчины и плачем мальчика, которому было больно.

– Ты подумал, что можно попытаться сбежать, да? – рявкал Ник. Он схватил Джима за шиворот и швырнул его в трюм «Лили», прямо на угли. – В следующий раз будешь знать! – И он закрыл люк досками.

Джим лежал в темноте, баюкая ногу в том месте, где в него вцепился зубами Снайп. Она была горячей и мокрой от крови. Такой боли он никогда прежде не испытывал.

 

17

Чудовище плачет

Несколько дней Джим пролежал в трюме, чувствуя себя слишком слабым, чтобы хотя бы пошевельнуться. Нога болела так сильно, что мальчик думал, что никогда больше не сможет ходить. Ник работал рядом с ним, наблюдая и хмурясь.

– Вставай, чего лежишь! Вставай! – закричал он на него однажды. – У меня для тебя кое-что есть, но только если встанешь.

Джим заставил себя подняться, слишком опасаясь того, что может случиться, если он не проявит желания работать. Ник наблюдал за ним, посвистывая.

– А теперь иди сюда.

Джим, прихрамывая, подошел к нему, довольный собой, что смог сделать это, не показав Нику, насколько болезненно для него каждое движение. Но только он подошел, как Ник наклонил голову Джима и обвязал шею веревкой. Другой ее конец он закрепил к крюку на палубе.

– Ну вот ты и попался, птенчик мой! – захихикал он. – Теперь не улетишь!

Джим отвернулся и ничего не сказал.

«Я тебе отомщу, – подумал он. – Когда-нибудь, Ник, ты пожалеешь, что сделал это со мной».

Однажды летним утром Джим, прихрамывая, шел со двора склада Кокерилла с полным до краев ведром воды. В те дни Снайпу не было нужды даже ходить за ним к насосу во дворе и обратно. Он просто сидел у ворот, наблюдая за мальчиком, высунув язык и навострив уши. Даже если бы Джим сумел развязать веревку, он все равно не убежал бы от Снайпа. Прошел не один месяц, прежде чем зажили шрамы на ноге, и тем не менее он не мог ее слишком нагружать.

Подняв ведро на борт, он принялся варить кашу, как обычно бывало по утрам, когда они стояли пришвартованные у склада Кокерилла. Ник в это время забрасывал уголь в корзину. Когда каша была готова, Джим постучал по кастрюле деревянной ложкой. С Ником он не разговаривал. Ник крикнул Белолицему, чтобы он поднимал корзину. Та со скрипом проехала мимо Джима, и тут он заметил, насколько перетерлась веревка. Пряди были туго натянуты и распрямились, они уже не были скручены в косу; и как раз в тот момент, когда он обратил на это внимание, несколько нитей начали рваться. Джим встал, наблюдая за происходящим. Волосы на голове зашевелились, а сердце быстро заколотилось, исполняя танец предупреждения об опасности.

Ник медленно выбирался из трюма. Высоко над его согнутой спиной начала крениться корзина.

И тут Джим крикнул:

– Ник!

Ник резко поднял голову, увидел смятение на лице Джима и метнулся в сторону. В этот самый миг веревка порвалась, и весь угол посыпался вниз.

В воздухе повисла давящая тишина. Снайп выл, обнюхивая рассыпавшиеся угли. Белолицый что-то крикнул из своего высокого окна и поспешно побежал вниз по железным ступеням склада, его ботинки грохотали на каждой ступеньке. Джим не двигался с места.

Белолицый пробежал мимо него и остановился, уставившись на груду угля. Побежал назад, встряхнул Джима, возвращая его к жизни.

– Не стой столбом, мальчик. Помоги мне.

Белолицый принялся копать голыми руками, громко стеная. Похолодевший, молчаливый Джим стоял на коленях рядом с ним. Он медленно откладывал в сторону куски угля, выбирая их по одному и складывая у себя за спиной. Он был напуган до глубины души.

– Смотрите! – наконец прошептал он, и Белолицый перестал копать.

Казалось, угли шевелятся в собственном ритме, словно бы начали дышать. Снизу показалась пара почерневших рук, затем лицо человека, часто моргающего от яркого света, и, подобно чудовищу, возникающему из бездны, наружу выбрался Грязный Ник. Он поднялся, отряхиваясь от черной угольной пыли. Снайп бросился к нему. Ник улегся на доски палубы, тяжело дыша и оглядываясь по сторонам, словно не веря своим глазам.

– Я позову врача, – сказал Белолицый. Его трясло.

– Нет, не позовешь, – проворчал Ник. – Я не могу себе позволить доктора. Жить буду.

– И благодарить тебе за это нужно мальчика, – заявил ему Белолицый. Он выбрался обратно на причал и сверил время по карманным часам. – Джим спас тебе жизнь. – И мужчина, стуча ботинками, стал подниматься по ступенькам, громко считая их.

Джим не мог смотреть на Ника. Не потому, что он его боялся. Мальчик понимал, что никогда больше не будет его бояться. Но он не мог выносить звуков, которые тот издавал: негромкое хныканье, какое-то бульканье и рыдания, а когда мальчик все же взглянул на мужчину, то увидел белые следы от слез, бегущих по щекам Ника; они прокладывали путь сквозь угольную пыль и, казалось, были бесконечны.

 

18

Ты сможешь сделать это, братишка

Наступила осень. Процессию на реке возглавляло корыто, которое тянули шесть гусей. Люди плыли за ним. Все баржи и лихтеры были украшены флагами, цветами и белыми тряпками, трепетавшими, словно перья гуся. Некоторых людей сплавляли по реке в бочках, под громкий смех зрителей. На берегу было полно зрителей, одетых в яркие одежды и светлые плащи, они дули в охотничьи рога и били в барабаны. Семья попрошаек пела гимны, и тонкие голоса детей были похожи на птичьи.

В этой процессии шахтеров шла и «Лили», освобожденная от работы на один день. Ник и его приятели что-то кричали друг другу и пели песни.

Среди наблюдавших за зрелищем людей стояло несколько раскрашенных повозок. На них стояли два клоуна с грустными лицами, они держали в руках знамена – зеленое и малиновое.

– «Лучший цирк Джаглини», – прочел вслух Ник.

«Что такое цирк?» – хотелось спросить Джиму, но он промолчал.

Из повозки вышла семья хозяина цирка, чтобы понаблюдать за происходящим. У мужчины и женщины на руках было по ребенку, а старшие дети танцевали вокруг. Мальчик возраста Джима сделал стойку на руках и помахал ногами проплывающим мимо баржам. Джим помахал рукой в ответ, мальчик встал на ноги, помахал рукой и снова перевернулся с ног на голову.

«Видишь, Джим, – произнес голос у него в голове. – еще один братишка. Их полно, верно?»

Некоторое время, пока процессия проплывала мимо, цирковой мальчик бежал вдоль борта «Лили», размахивая руками.

– Приходите в цирк! Приходите в цирк! – кричал он.

Джим сложил ладони рупором и поднес их ко рту:

– Обязательно! Я обязательно приду!

Они приближались к другой деревне. Джим поднялся на цыпочки, пытаясь не терять мальчика из виду. Он слышал, как играет цирковой оркестр, как грохочут барабаны, гудят трубы и тромбоны; ему казалось, что он все еще слышит голос мальчика.

Складывалось впечатление, что самое главное в этой процессии для всех угольщиков и шкиперов барж было пристать у каждой деревни, побывать в местном пабе и как можно сильнее напиться. Грязный Ник, уже пошатываясь, ходил вместе с остальными, и пение его становилось все громче и неразборчивее. Он опустил длинное весло в трюм и рассмеялся, глядя на развеселившегося Джима.

– Хочешь пойти со всеми, да?

– Пожалуйста, Ник… Можно?

Тот свистнул в своей обычной пренебрежительной манере и потопал прочь. Джим смотрел, как он уходит, и ненавидел хозяина всей душой. Он подполз к Снайпу, ощупывая завязанную на шее веревку. На реку опускалась ночь, хотя было все еще тепло. На берегах собирались семьи, матери подзывали к себе детей. Проходя мимо, они с любопытством поглядывали на него и перешептывались, прикрыв рот рукой. Джим знал, что они смеются над ним.

«Что ты здесь делаешь, – поинтересовался у него внутренний голос, – привязанный, словно зверь, ешь и спишь, как зверь, и поговорить не с кем? Пора тебе уходить. Пора сбегать, братишка, и смотри, не ошибись».

Мальчик поднялся, и Снайп зарычал на него. Джиму вспомнилось, как в работном доме ему представился шанс бежать, как он воспользовался им и как все отлично получилось. Если сработало тогда, сработает и сейчас. Последняя его попытка была опрометчивой, он решился на нее, не думая. Тогда он едва не сошел с ума, размышляя о том, не подвернется ли возможность сбежать. На этот раз его мысли были спокойными и уверенными. Мальчик твердо решил бежать и был преисполнен решимости.

К тому моменту, как ночь подошла к концу, Джим понял, что Грязный Ник будет пьянее обычного. Прекрасный шанс. Джим отлично знал, что нужно делать. Он спустился в трюм, нашел несколько тяжелых кусков угля, вытащил их на палубу и спрятал, затем нашел маленький острый кусочек. Провел по нему рукой. В самый раз.

Он положил несколько досок поперек комингса – так, чтобы они почти полностью закрыли собой люк, оставив только небольшой промежуток. Затем взял кусок острого угля и принялся тереть им веревку, которой была обвязана его шея. Мальчику показалось, что прошло много часов, он уже думал, что веревка никогда не порвется, но вдруг почувствовал, что пряди начинают распушиваться и слабеть. Запястье болело. «Если Ник придет, пока я этим занимаюсь, – подумалось ему, – я просто опущу голову и притворюсь, что сплю». Сейчас все дело было во времени. Веревка должна была поддаться. Над рекой со стороны деревни слышались звуки. Джим продолжал пилить веревку. Она должна поддаться.

И наконец это случилось. Уголь, когда порвалась последняя нитка, порезал ему шею, но ему было все равно. Он поднес оборванный конец веревки к Снайпу, стараясь не напугать собаку. Собака открыла желтые глаза и зарычала.

– Все хорошо, Снайп, все хорошо.

Он заставил себя погладить собаку по спутанной шерсти. Снайп снова зарычал. Джим продолжал гладить и разговаривать с псом успокаивающим тоном, все время прислушиваясь, не идет ли Грязный Ник. Наконец он решил, что собака достаточно успокоилась. Он обвил веревку вокруг шеи Снайпа и закрепил ее. Отлично!

Затем мальчик услышал, что Ник возвращается – идет пошатывающейся походкой по берегу, что-то напевая. Неважно. И на этот случай у Джима был план. Когда Ник взобрался на палубу и поднял фонарь, то увидел мальчика и собаку, спящих рядом. Джим обнимал Снайпа за шею. Эта умиротворенная картина тронула Ника, он попытался пройти мимо них, не удержался на ногах и скатился в трюм. Джим и Снайп навострили уши, прислушиваясь. Но дыхание Ника почти сразу же перешло в раскатистый храп.

Джим ждал долго. Голоса на берегу стихли. Куры, собаки, коровы и свиньи на задних дворах по всей деревне устроились на ночлег.

Джим медленно шевельнулся, едва не разбудив Снайпа. Джим посидел немного тихо, а затем боком пошел к трюму, наблюдая за псом, пока тот снова не уронил голову на лапы.

«Давай. Ты сможешь сделать это, братишка. Ты сможешь!»

И он точно знал, что сможет.

Очень медленно он встал и опустил крышку на люк. Собака все еще спала. По очереди, тратя на каждый кусок почти целую вечность, он поднял большие куски угля, которые принес на палубу раньше, и беззвучно уложил их на крышку. Он работал тихо и спокойно. Затем мальчик выпрямился. Ни шевеления. Ни звука. Он подполз к другой стороне палубы, бросил быстрый взгляд на собаку, всего одним ловким движением перекатился с баржи на берег, выпрямился и побежал.

 

19

Ушел

Внезапно Снайп проснулся, и его вой потряс ночь. Он рванулся, потянул веревку, яростно пытаясь освободиться. Грязный Ник вскрикнул, проснувшись, и принялся колотить кулаками по крышке люка. Через поля на задних дворах забеспокоились животные. Над водой стали загораться огни.

Джим бежал вперед, опустив голову, обегая кусты и деревья. Он слышал собственное дыхание и топот своих ног. Колючие кусты рвали штаны и курточку. Ветка сверху подцепила его кепку и захватила ее в плен, и Джиму пришлось бежать обратно и освобождать ее. Он продолжал бежать прыжками, грудь стискивало, разрывало, ноги были тяжелыми, словно свинцовыми. Мальчик понятия не имел, куда бежит.

Он услышал шелест в подлеске за спиной и понял, что его преследуют. Шелест превратился в сопение и тяжелое дыхание. Собака. Нога у Джима болела так сильно, что он больше не мог бежать. Прекрасно понимая, что делает, он бросился навзничь, головой вперед, закрыл лицо руками и стал ждать, когда Снайп прыгнет.

Однако все стихло, как если бы мир снова уснул. Наконец он заставил себя повернуть голову. Собака оказалась вовсе не Снайпом, а маленьким терьером. Он лизнул вытянутую руку Джима и снова убежал в заросли. Не было слышно ни звука. Если Снайп все еще и выл, здесь этого не было слышно. Возможно, и Ник продолжал стучать и ругаться, но издаваемые им звуки растворились в ночи.

«Что, если они умерли, братишка? – закрался в мысли голос. – Что, если старик Ник задохнулся в трюме, а Снайп задушил себя веревкой?»

Джим сел, обливаясь холодным потом.

«Что, если ты убил их?»

Он заставил себя подняться. Ни звука. Он негромко свистнул, подзывая собаку, которая бросилась к нему сквозь заросли, подбежала, но затем вновь убежала прочь. Мальчик остался один, и на этот раз тишина пугала его. Он забрался в заросли, надеясь уснуть, но тишина гудела вокруг.

«Ну вот ты и сделал это, – прошептал тихий голосок. – Ты оставил своего хозяина задыхаться, повесил собаку на веревке. Ты убил их обоих, вот что. Теперь ты за это ответишь, Джим».

 

20

Зеленый фургон

Джим проснулся от храпа лошадей и глухого топота копыт, от которого дрожала земля. Он подбежал к краю поляны, пробрался сквозь густые деревья и выбрался на большое поле. Там было лошадей двадцать, а может быть, и больше, их тренировали – все они бегали по кругу. В центре круга стоял мужчина с кнутом, он щелкал им по земле и выкрикивал команды, которые заставляли лошадей останавливаться, вставать на дыбы, поворачиваться и бежать в другую сторону. Они были совсем не такими, как те рабочие лошадки, которых Джим видел запряженными в повозки, и та тощая хромая кляча, которой управляла Хромая Бетси, продавая молоко. Эти лошади были сильными и красивыми, ноги поднимали высоко, словно танцоры.

На другом конце поля стояла огромная палатка. Мужчины и дети кричали и громко смеялись, дергая за веревки, пытаясь натянуть их правильно. Палатка была похожа на большую зеленую птицу, которая не хочет сидеть на месте. А вокруг палатки стояли фургоны, раскрашенные яркими красками.

На самом большом из них были написаны слова, и Джим точно знал, что они означают: «Лучший цирк Джаглини». В фургончике была зеленая дверь с медным дверным молоточком, окна закрывали муслиновые занавески, а из дымохода сзади вился дым. Из окна на него широко открытыми глазами глядела женщина, но казалось, что она так задумалась, что не обращает на него внимания. Джим предположил, что это сама мадам Джаглини. Он помнил, как ее дети танцевали и махали ему руками с берега реки, и инстинктивно поднял руки, пытаясь нащупать веревку, которая привязывала его к палубе. Но он освободился от нее, как он надеялся, навсегда.

От фургона исходил чудесный запах еды. Джим не мог вспомнить, когда ел в последний раз. Когда бы это ни было, это были всего лишь крошки из карманов Ника. Пока Джим смотрел, женщина исчезла, а на ее месте появились двое маленьких детей. Джим узнал в них тех двух малышей, которые вчера сидели на руках у родителей. Они увидели мальчика, стали тыкать в него пальцами и смеяться.

Женщина открыла дверь фургона. Дети высыпали на ступеньки, хихикая и глядя на Джима.

– Пожалуйста, мэм… – начал Джим.

Если бы он не был настолько голоден, то побежал бы обратно и спрятался среди деревьев, но он чувствовал запах еды, который был сильнее и слаще всего, что он когда-либо ел.

– Я ищу работу. Нет ли у вас какой-нибудь работы для меня? – нерешительно произнес он. Тут на него нахлынули воспоминания о Нике.

«Что я наделал? – подумал он. – Что случилось с Ником?»

Но голод тут же прогнал мысли. Сначала поесть, потом думать. Так лучше.

– Я могу помочь поставить палатку. Могу чистить конюшни – будут блестеть как новенькие. И мне не нужны деньги, миссис.

– Не хочешь денег? – усмехнулась мадам Джаглини. – Никогда такого не слышала.

– Если вы будете кормить меня, миссис, – сказал Джим, и всю его уверенность как ветром сдуло, – я буду делать все.

Он поглядел на маленький фургон, и старое желание снова взыграло в душе. Как же здорово, должно быть, жить в этом зеленом фургоне с блестящим медным дверным молоточком и курящимся камином? Мальчик спрятал руки в карманы. Больше он ничего сказать не мог. С поля к фургону прибежал мальчик и замер на миг, глядя на Джима.

Мадам Джаглини поднялась на ступеньки.

– Антонио, проводи мальчика в дом.

Джим пошел за мальчиком Антонио в фургон, глазея по сторонам на яркие подушки и занавески, на маленький огонь, потрескивающий в горелке, и на другие милые и красивые вещи. Он никогда не видел ничего, что было бы так похоже на дом, о котором он мечтал. Сейчас он понимал, какие у него грязные руки, какие поломанные и черные ногти, насколько оборвана его одежда.

Мадам Джаглини дала ему немного еды и наблюдала, как он ест. По белым кругам вокруг глаз она поняла, откуда пришел мальчик, и вздохнула.

– У нас очень напряженный день. Нам нужно сделать костюм для Самого Сильного Человека в Мире. Прошлый Самый Сильный Человек в Мире сбежал с Летающей Леди и забрал с собой костюм из ткани для кушаков. – Дети захихикали. – Ты не умеешь шить, верно? – спросила она у Джима.

Джим мог бы сказать ей о том, что провел не одну неделю за пошивом мешков в работном доме, но не осмелился, опасаясь, что это вопрос с подвохом.

– Я мог бы попытаться, – сказал он.

Маленькие дети захохотали над ним. Вошел мистер Джаглини, потер ему руки, взъерошил волосы, словно уже привык к тому, что он сидит с ними за столом. Над головой Джима взлетела туча черной пыли, и Антонио нарочито отодвинулся от него, закашлявшись.

– Мальчик говорит, что хочет работать, – сказала мистеру Джаглини жена.

Мистер Джаглини сел напротив Джима и уставился на него. Затем наклонился вперед.

– А теперь скажи мне правду, – попросил он. – Ты сбежал из дому? – Его черные глаза словно сверлили Джима насквозь. Джим почувствовал, что на глаза наворачиваются слезы, и попытался вытереть их.

– Я жил на угольной барже, – произнес он. – Думаю, шкипер умер, сэр. Думаю, он попал в ловушку. Это… я… сделал…

Мадам Джаглини и ее муж переглянулись.

– Он может чистить инвентарь вместе с Антонио. Давай посмотрим, как он справится. – Джаглини пригладил усы и быстро вышел из фургона.

Джим поглядел ему вслед, в голове бурлили слова, из которых он не мог подобрать и произнести ни одного.

 

21

Цирковой

К полудню большая палатка уже стояла, и на арене насыпали опилки. Мадам Джаглини не было почти целый день, она вернулась на закате, как раз когда вокруг поля зажглись фонари, висевшие на деревьях. Палатку освещал желтый свет от газовой горелки. В сумерках Джим и Антонио стояли у ворот на поле, колотя в барабаны, а цирковая труппа шла вокруг палатки, дудя в охотничьи рога и трубы. Над головами у них сновали летучие мыши, похожие на большие черные тряпки.

На дороге послышался скрип колес. Дети обрадовались.

– Люди идут, люди идут!

У откинутого полога палатки стояла мадам Джаглини и собирала деньги, выкрикивая:

– Заходите! Заходите, и вы увидите величайшее представление на земле! Увидите летающих лошадей Аравии! Увидите мадам Бомбардини, летящую по воздуху! Увидите Самого Сильного Человека в Мире!

Джим и Антонио вбежали в палатку, пробрались под ряды скамеек и сидели там на корточках, под ногами топочущей от нетерпения публики. На них сыпались кусочки апельсиновой кожуры и ореховые скорлупки. Антонио улыбался Джиму.

Теперь все будет хорошо. Все будет хорошо. Сегодня Джим будет спать в зеленом фургоне, где на двери есть медный молоточек, а завтра будет помогать разбирать большую палатку. Будет маршировать в процессии вместе со всеми, со своим барабаном. Собирайтесь! Собирайтесь! Он закрыл глаза, позволяя музыке и голосам окутать его, как коконом.

Антонио слегка толкнул его локтем в бок. Зарокотали барабаны. Заволновалась толпа. Мистер Джаглини вышел на арену и щелкнул кнутом, призывая всех замолчать. Оркестр затрубил, и на арену выбежали красивые лошади, сильные и стремительные, грохочущие копытами и встающие на дыбы. Джаглини снова щелкнул кнутом, и все лошади встали на задние ноги, и в круг галопом влетела еще одна лошадь, на спине у нее стояла женщина в короткой муслиновой юбочке. Толпа возликовала, и она сделала эффектное сальто.

– Раз, два, три! – крикнул Джаглини.

– Четыре! Пять! Шесть! – ревела толпа.

Женщина переворачивалась снова и снова, и каждый раз становилась на ноги, улыбаясь и гордясь собой. Джим кричал от восторга и хлопал в ладоши. Ему хотелось встать и закричать:

– Ура цирку Джаглини!

Именно в тот момент, когда лошади развернулись, взмахнув хвостами и встав на дыбы, демонстрируя красивые длинные ноги, Джим увидел то, что не думал увидеть больше никогда в жизни. Полог шатра вдруг приподнялся. Со своего места мальчик мог разглядеть только лицо мадам Джаглини, на котором читались любопытство и нетерпение. Увидел ее руку, протянутую за монетой. А рядом с ней было другое лицо, похожее на призрак, едва различимое в свете фонаря, – почерневшее квадратное лицо, с волосами, похожими на растрепанный тростник, и выпуклыми, похожими на лампы, глазами.

 

22

Снова в бегах

Далеко за спиной Джим слышал бой барабанов, звук труб и тромбонов, рев толпы. Мальчик остановился, чтобы оглянуться, и увидел свечение огромной палатки и темные силуэты фургонов, расставленных по краям поля. Но с такого расстояния он уже не мог разглядеть, который из них принадлежит Джаглини.

Он снова повернулся и побежал, пока не понял, что больше у него нет сил. Он добежал до амбара, стоявшего неподалеку от дома фермера. Дверь была открыта. Он заполз внутрь и спрятался в кучу соломы. Последней мыслью, прежде чем сон одолел его, было воспоминание о том, что сказал ему давным-давно Креветка.

«Я лучше буду спать в сарае, полном крыс, как пару раз мне уже доводилось это делать».

Джим прислушался к шорохам, звучавшим вокруг него.

«Что ж, – подумал он, – крысы – очень даже милая компания, братишка. По крайней мере, они знают, где тепло и сухо, вот так-то».

Его разбудил крик жившего на ферме петуха и лучи солнца, пробивавшиеся сквозь крышу сарая. Джим лежал тихо, напряженно прислушиваясь, как фермеры выходят в поля. Когда их голоса стихли вдали, он вышел из амбара. Вокруг него закудахтали куры, а затем разбежались. Пошатывающаяся на ходу старуха вышла из дома, неся два больших ведра. Она прошла мимо сарая, где затаился испуганный Джим, юбками подметая помет столпившихся вокруг нее кур. Направлялась она в коровник. Джим слышал, как она разговаривает с коровами, слышал негромкое мычание животных.

Он снова осмелился вылезти из амбара. Старуха оставила открытой кухонную дверь. Джим заглянул внутрь. Увидел на столе хлеб, оставшийся после того, как позавтракали мужчины, пироги, сыр и большой кувшин молока. Возможно, если бы он попросил женщину, она дала бы ему еды. А может, заперла бы его в дальней комнате и позвала бы Грязного Ника. Джиму казалось, что он больше никогда никому не сможет доверять. Мальчик окинул взглядом двор и, прошмыгнув в кухню, стал запихивать в рот как можно больше еды и набивать ею карманы. Услышав скрип на лестнице, он сделал большой глоток из кувшина и отчаянно схватил последнюю пригоршню сыра. Повернувшись, Джим увидел девочку на ступеньках, прикрывавшую ладошкой рот. Он уронил кувшин и побежал. Девочка с криком бросилась за ним, кувшин покатился по выложенному плиткой полу. Старуха вышла из коровника, залаяли собаки на ферме. Джим бежал, как заяц, за которым гонятся гончие, пытаясь выбраться на дорогу.

Мальчик понятия не имел, где находится. Река была далеко, и он уже не видел никаких признаков деревень. Мимо прогрохотал дилижанс, и он юркнул к росшим вдоль дороги деревьям, отворачивая лицо от пыли и любопытных взглядов пассажиров. Что, если одним из них окажется Грязный Ник, которого раздирает жажда мести?

Мальчик продолжал идти вперед. Поврежденная нога очень сильно болела. Он прошел мимо семьи нищих, которые брели босиком и несли на спинах узелки.

«Что ж, по крайней мере тебе не нужно ничего нести, – сказал он сам себе. – Можешь считать, что тебе повезло, братишка».

Он шлепал по дороге разваливающимися ботинками. Гвозди вывалились, и подошвы теперь походили на высунутые языки.

«Выброси их в канаву», – сказал он сам себе, зная, что не сможет сделать этого. Это были ботинки Лиззи, оставшиеся с давних времен. Они были единственной вещью, которую он мог назвать своей, не считая собственного имени. Мальчик снял их и положил по одному в карман. Теперь он не слышал даже своих шагов. Время от времени во вспаханных полях раздавался крик чибиса. Джиму казалось, что он идет уже целую вечность вдоль тихих дорог, над которыми раскинулось огромное серое небо. Он постоянно прислушивался, поскольку ему казалось, что Грязный Ник выглядывает из-за каждого дерева, а его насмешливый свист чудился ему в пении каждой птицы.

– Иди вперед, братишка, – напомнил он себе. – Дорога обязательно куда-нибудь приведет.

Наконец он подошел к указателю. Это была магическая штука, и мальчик это почувствовал. Он провел пальцем по буквам, читая их одну за другой.

– ГОРОД ЛОНДОН, – произнес он. – Ты возвращаешься домой! – прошептал он. – Рози живет в городе Лондоне, Джим!

Он съел немного еды под этим магическим указателем и снова пустился в путь, на этот раз стараясь идти быстрее. Солнце садилось, заливая окрестные поля красным светом, но воздух становился все более туманным и грязным. Лондон был близко, и мальчик знал об этом.

 

23

И снова Креветка

Все было вроде как знакомым, но в то же время не таким. Джим шел рядом с рекой, верфью и складами, но домов не было. Повсюду, куда бы он ни взглянул, люди работали молотками или лопатами, взваливали на тележки огромные камни, подносили к воде большие деревянные доски. Остовы домов распадались, превращаясь в горы пыли. А дом Рози и лодочный сарай, где он впервые смотрел на реку, исчезли.

Джим смотрел, не веря своим глазам, на окружавшие его развалины. Ему казалось, что весь город разрушили, чтобы построить новый.

– Что происходит? – спросил он у одной женщины, которая напомнила ему Рози: у нее были полные руки, а голова и плечи были замотаны коричневым платком.

– Строят новый док для всех тех лодок, – ответила она, не отводя взгляда от рабочих. – Чудесно! Говорят, здесь работает более двух тысяч человек. Ты представляешь! Я и не знала, что в целом мире наберется две тысячи человек! – И она рассмеялась хриплым, похожим на скрежет, смехом.

– А что стало со всеми домами? – спросил у нее Джим. – И с людьми, которые здесь жили? И где Рози?

Женщина снова рассмеялась, потирая руки.

– Рози? Я знаю дюжину Рози, и все они потеряли свои дома. Понятия не имею, куда подевалась хотя бы одна из них.

Джим пошел прочь от нее. Она была в таком восторге от строителей, что могла стоять и смотреть на них целый день, мальчик в этом не сомневался.

«Ты сам по себе, братишка, и не ошибись. У тебя никого нет».

Джим, не узнавая ничего вокруг, совершенно растерялся. Он так привык к путешествиям на «Лили» в молчаливой компании Грязного Ника, что забыл, каково это – находиться в городе, с его грязными улицами, постоянной толчеей и зловонием толпы. Он шел вперед в безумной надежде увидеть Рози. Он увидел женщину, продающую морепродукты, подбежал к ней, спросил, не может ли чем помочь.

– Помочь мне? – рассмеялась та. – Чем ты можешь мне помочь, мальчишка?

– Я могу танцевать и кричать: «Креветки! Моллюски!» – сказал он ей. – К тебе придет больше людей, они будут покупать у тебя. Я так делал для Рози.

– А когда они придут, ты обчистишь их карманы, и нам обоим достанется, – сказала женщина. – Нет уж, спасибо. Убирайся.

Джим отошел от нее. Затем начал подпрыгивать, поглядывая на женщину, чтобы удостовериться, что она смотрит на его беспомощный танец. Он был так расстроен, так устал и так голоден… Ему совсем не хотелось плясать. Нога болела. В глубине души он чувствовал себя очень несчастным, и ему казалось, что душа у него почернела от грусти. Женщина покачала головой и пошла прочь.

– Дайте нам немного креветок, леди! – плаксиво кричали ей вслед уличные мальчишки. Она не обращала на них внимания.

Джим сел на корточки, а рядом с ним присел один из мальчишек.

– Ты напоминаешь мне Попрыгунчика Джима, – сказал он. – Он приходил сюда раньше.

Джим поглядел на него.

– Ты, случайно, не знаешь мальчика по имени Креветка, а?

– Конечно, знаю! – рассмеялся мальчик. – Креветку все знают.

Мальчик вскочил и побежал прочь, а Джим изо всех сил пытался поспеть за ним, проскакивая между тележками и ларьками, стоявшими на рыночной площади. Темнело, и на ларьках зажигали красные восковые свечи, освещавшие фрукты и рыбу. Мальчишка схватил несколько яблок, пробегая мимо одного из ларьков, Джим поступил так же. Они похватали еще сыр и пироги, мальчик снял кепку и сложил в нее весь улов. Джим приободрился. Ему даже не верилось, что он снова увидит Креветку, спустя столько времени. И продолжал бежать, понимая, что все это время в голове у него звучал голос Креветки.

«Подожди, я тебе еще расскажу обо всем, что делал, братишка! – думал он на бегу. – Устанешь слушать, точно говорю тебе».

С тыльной стороны рынка было несколько сложенных в кучу деревянных ящиков, в которых раньше лежал индийский чай и пряности из Занзибара, и маленький мальчик стал пробираться между ними. Он остановился рядом с перевернутым ящиком, набитым соломой. На соломе в густой тени лежал тощий, бледный, похожий на призрака мальчик – груда костей, одетая в грязные лохмотья.

– Вот Креветка, – сказал Джиму мальчик. – Только ему плохо сейчас. Очень плохо.

Он высыпал из кепки украденную еду.

– Креветка, – сказал он, – я принес тебе поесть и все такое, как и обещал. Только я не могу остаться, мне нужно еще кое-что сделать. Но тут кое-кто пришел повидаться с тобой. – Он пригласил Джима занять его место, а сам убежал прочь.

Джим с трудом пробрался между ящиками.

– Креветка! – произнес Джим. Он чувствовал себя ужасно неловко. – Это я, Попрыгунчик Джим. Помнишь?

Мальчик не ответил. Джим слышал только его хриплое дыхание.

– Ты в порядке? – Он почти не видел его, только рыжие космы торчали над бледным лбом. Его пальцы затрепетали, словно бледные моли, когда он потянул на себя мешок.

Джим опустился на колени и, разломив апельсин, выдавил сок в рот Креветке.

– Когда тебе станет лучше, – сказал он, – мы будем ходить всюду вместе, как ты и хотел.

Он старался говорить бодро, но в глубине души был ужасно напуган. Мальчик долго сидел, прислушиваясь к тому, как хрипит и булькает в горле у Креветки. Рынок продолжал шуметь до позднего вечера, и задолго до того, как он затих, Джим забрался в ящик из-под чая рядом с Креветкой, чтобы попытаться его согреть.

 

24

В поисках доктора

На следующее утро Джим начал искать мешки и солому, надеясь устроить Креветку поудобнее. Ему удалось приподнять приятеля, чтобы тому было легче есть. Но мальчик почти не притронулся к еде.

– Креветка, – испытывая некоторую неловкость, произнес Джим, – что с тобой?

– Старость, братишка.

В глубине души Джим опасался, что это может быть холера. Он знал, что от нее многие умирают.

– Что случилось, Креветка?

– Отметелили меня, вот что. Тот старый джентльмен дал мне гинею, честное слово. Наверное, думал, что это фартинг, но дал мне гинею, вот те крест. Думаю, ему понравилось мое милое лицо.

– Я тебе верю.

– И я побежал по улице. Какой-то гаврик сказал, что я обманул старого джентльмена и должен вернуть деньги. Когда я отказался это сделать, они начали пинать меня и бить, словно тряпичную куклу. Но я не собирался отдавать свою гинею, понятно? Мне ее подарили. Я скорее отдал бы ее матери, чем тем гаврикам. Поэтому я сунул ее под мышку. Ну да все равно, побили меня как следует. Когда я пришел в себя, куртки у меня не было, и гинеи вместе с ней. И шнурков тоже. Потом парни притащили меня сюда.

– Тебе надо в госпиталь.

Креветка испугался:

– Не хочу я в госпиталь. Не хочу.

Он был настолько напуган, что попытался выбраться из ящика, перевернув котелок с водой, которую принес ему Джим.

– Я не поведу тебя туда, – пообещал Джим. – Только если ты попросишь.

Вскоре Креветка задремал. Джиму было страшно смотреть на него, все напоминало о тех днях, когда болела мать. Он боялся оставить его одного и боялся остаться с ним. Когда Креветка проснулся, то закашлялся так, что едва не переломился пополам. После приступа он откинулся назад, измотанный и уставший.

– Думаю, я муху проглотил, Джим, – сказал он. – Наверное, спал с открытым ртом, – и он снова начал проваливаться в сон.

Джим рассказал ему о дедушке Рози и Грязном Нике, и о Снайпе тоже. Рассказал ему о той страшной ночи, когда он думал, что убил Грязного Ника, о цирке и о том, как Грязный Ник появился в большой палатке.

– Духи обычно белые и тощие, а не черные, как уголь, с горящими глазами, – фыркнул Креветка.

Когда Креветка снова уснул, Джим отправился на поиски еды и помощи. Один лоточник бросил в него головкой капусты, и мальчик поймал ее прежде, чем она попала в него.

– Спасибо, мистер! – крикнул он.

Джим побежал обратно к ящикам, сломал несколько из них, чтобы использовать их как дрова. Затем он выпросил огня у ночного сторожа и сварил в кастрюле капусту. В ту ночь он поел хорошо, и даже Креветка сумел проглотить немного похожей на суп жидкости.

– Это был настоящий пир, Джим, – произнес он, слегка отрыгнул и откинулся на солому. В отблесках огня по лицу его сновали густые тени. – Я скоро поправлюсь.

Но Креветка не поправился. Он слишком долго голодал. Джим не знал, как ему помочь. Принес свежей соломы, перестелил ему ящик, но все, что он мог сделать, это устроить друга поудобнее. Креветка опасался, что их тайник найдет полиция. Он заставил Джима сложить вокруг еще больше ящиков. Ночью было очень холодно, да и солнце было настолько слабым, что днем было ненамного теплее. Надвигалась зима.

Джим просил помощи у всех уличных торговцев. Некоторые женщины приходили поглазеть на Креветку, лежащего в ящике, но им не приходилось прежде видеть мальчиков в таком состоянии, и они просто пожимали плечами и уходили прочь. Уличные мальчишки приносили еду, но он был слишком болен, чтобы есть.

– Ему нужен доктор, точно, – сказала одна из женщин.

– Он не хочет в больницу, я ему обещал, – ответил Джим. Он был в отчаянии и не знал, что делать. Неужели всем все равно? – Он боится, что его отправят в работный дом.

Женщина кивнула.

– А куда еще его девать? – сказала она, поворачиваясь к ящику спиной и потирая замерзшие руки. – Разве что в общую могилу. И это будет счастье, – добавила она, уже уходя.

Джим пытался просить денег. Он ждал у дверей театров, где Креветка когда-то продавал шнурки богатым людям.

– Пожалуйста, – говорил он леди и джентльменам, выходившим из карет, – мой брат ужасно болен. Прошу, дайте немного денег, чтобы я мог позвать доктора… – Но они отворачивались, словно даже не видели его. Вернувшись к Креветке, он даже не попытался дать ему еды. Он просто смочил ему губы водой. Глаза Креветки распахнулись.

– Отличное пиво, вот что я тебе скажу, – прошептал он и снова уснул.

Однажды вечером Джим снова пошел к очереди, стоявшей перед театром, но на этот раз он не стал просить денег. Вместо этого он стал прыгать перед ними, и когда они увидели, что он не протягивает кепку, выпрашивая монетки, и как легко он танцует, они начали обращать на него внимание. Сквозь рваную штанину брюк у него на ноге виднелся глубокий шрам, но он танцевал так же хорошо, как и раньше. Когда вокруг него собралось достаточно много людей, он остановился и хлопнул в ладоши.

– Пожалуйста, может ли кто-нибудь назвать мне имя доктора? – крикнул он. – Такого, который не попросит денег?

Ему никто не ответил. Двери театра открылись, и люди устремились внутрь, забыв о нем. Женщина с подносом с кофе подозвала его к себе. Она дала Джиму кружку кофе, чтобы он мог согреться.

– Видела, как ты прыгал, – сказала она. – Как там твой друг? Ему все еще плохо?

Джим кивнул. Он жалел, что не может отнести кружку кофе Креветке, но знал, что это все равно не поможет. Джим проглотил кофе.

– Я ищу для него доктора. Вы не знаете доктора, а? Такого, чтобы денег не просил. Я мог бы выполнять для него какую-нибудь работу.

Та пожала плечами:

– Есть некто вроде доктора, неподалеку отсюда. Барни – так его называют. Маленькие дети, которые живут в соседнем доме, ходят в его школу.

– Школу? Не хочу иметь ничего общего со школой. – Джим вспомнил школу в работном доме: комната с высокими потолками, молчаливые и напуганные мальчики, сидящие за партами, расхаживающий взад-вперед по классу учитель.

– Школа оборванцев. Разве ты не слышал о ней? – продолжала женщина. Она остановилась, чтобы продать кому-то вареные яйца и кофе. – Все, что я знаю, – это то, что туда ходят дети, у которых нет денег, чтобы платить за школу. Они много молятся.

Джим снова вспомнил классную комнату с разрисованными арками: Бог добр, Бог свят, Бог справедлив, Бог есть любовь. Он снова услышал тоненькие мальчишечьи голоса, повторяющие это каждый день.

– Нет, – сказал он, отрицательно покачав головой. – Я туда не пойду, миссис. Никогда.

– Поступай, как считаешь нужным, – ответила она. – Это единственный доктор, которого я знаю.

Но в ту ночь Креветке стало хуже. Он был весь горячий, бредил и постоянно кашлял. Джим подложил ладонь под голову другу, чтобы поддержать его, убрал солому, чтобы заменить ее свежей, и увидел, что она забрызгана кровью.

 

25

Школа оборванцев

На следующее утро, очень рано, он уже ждал, когда придет та женщина, которая продавала кофе. Увидев ее, с трудом бредущую по грязи, он бросился к ней навстречу.

– Ему хуже, – пожаловался он. – Вы можете пойти к нему?

– Я не могу, – ответила женщина. – Если я не продам завтрак идущим на завод рабочим, я потеряю большую часть заработка.

– Если вы скажете мне, где эта школа, я пойду туда.

– Это неподалеку. Где-то на Эрнест-стрит. – Женщина неопределенно махнула рукой. Ей было жаль мальчика, но там, откуда он пришел, было еще много таких. Тощих, беспомощных воробышков. Улицы были полны ими. Если она поможет одному, сбегутся все, а ей нужно было кормить собственных детей. Если она не будет зарабатывать достаточно, чтобы оплачивать аренду, все они окажутся на улице. И окажутся в том же положении, что и Джим. Думать об этом было невыносимо. Нужно было работать.

Джим побежал. Кто-то из мальчишек кричал ему вслед:

– Как там Креветка?

Но Джим не собирался им отвечать. Сейчас Креветке не мог помочь никто из детей.

– Знаешь, где Школа оборванцев? – спросил он одного из них, мальчика-калеку по имени Дейви, который был старше большинства из них.

– Слыхал про нее, – ответил Дейви. – Был тут какой-то человек с ослом, хотел, чтобы мальчики ходили в его школу. Мы в него швырялись помидорами, вот что. Школа! – И он сплюнул, приподняв уголок рта. – Не верю я этим заведениям, вот что я тебе скажу.

Джим ухитрился выпросить немного молока у молочницы и побежал обратно к Креветке, смочил мальчику губы. Волосы у того потемнели от пота, но лоб был холодный.

– Прошу, разреши забрать тебя в госпиталь, Креветка, – сказал он, но Креветка только головой покачал:

– Я в порядке. Этот ящик – отличный маленький дворец, вот что я тебе скажу.

Дейви и несколько мальчишек помладше пришли проведать Креветку, и Джим оставил его с ними, а сам снова побежал на поиски. Наконец, когда было уже почти совсем темно, он наткнулся на группу детей; скорее всего, они были братьями и сестрами – до того были похожи. Они шли по улице, и некоторые из них держали в руках грифельные доски. На них были лохмотья, но, судя по всему, у них был дом, куда можно было вернуться.

– Вы были в Школе оборванцев? – спросил у них Джим.

Один из детей кивнул.

– Там есть доктор?

Дети переглянулись.

– Тот тип, Барни, говорит, что он доктор, верно?

– Точно. Только он дает нам не лекарства, а одни только гимны, да!

Один из детей запел, остальные захихикали.

– Где это?

Мальчик постарше побежал с Джимом и показал ему длинное здание, похожее на сарай.

– Вот здесь, – сказал он. – И вон этот гаврик, Барни, он как раз выходит.

Джим помчался вниз по улице. Мужчина запер дверь сарая и быстро пошел в другую сторону.

– Доктор Барни! – закричал Джим, но его голос потонул в грохоте колес кареты.

Мальчик прижался спиной к стене, пропуская карету. Доктор поднял руку, когда карета приблизилась, и кучер придержал коня. Джим снова побежал.

– Доктор! – кричал он.

Но мужчина не услышал его. Он забрался в карету и уехал прежде, чем Джим успел его догнать. В лицо мальчику брызнула грязь.

Когда он вернулся к ящикам, сложенным позади рынка, оказалось, что мальчики уже ушли. Кто-то поставил в миску маленькую свечу, и ее маленький огонек давал ощущение некоторого уюта в окружающей темноте. Джим забрался в ящик рядом с Креветкой.

– Теперь все будет хорошо, – прошептал он. – Я нашел доктора, и он придет к тебе завтра.

Однако говоря это, он почувствовал, что слова камнем застряли в горле. Джим протянул руку и коснулся друга. Его рука была холодна.

 

26

Прощай, братишка

Старый Сэмюэль, ночной сторож, взял тело Креветки в свою хибарку и поставил вокруг него свечи. Когда уличные мальчики услышали о смерти Креветки, они пришли посмотреть на него. Они приходили группами, толпились в дверном проеме, не осмеливаясь войти, и вскоре убегали.

Джим просидел у тела Креветки весь день, уронив голову на руки. Сэмюэль встряхнул его за плечо.

– Думаю, тебе пора идти, Попрыгунчик Джим, – сказал он ему. – За ним приедет телега, и если они увидят тебя, то заберут с собой.

Джиму было все равно. Ему даже казалось, что он не против вернуться в работный дом. Снова увидит Джозефа, да и Кончика тоже. Его жизнь будет упорядоченной и размеренной, будет еда вовремя, сон вовремя. Не нужно будет ни от кого бегать, прятаться, воровать еду. Но тут он вспомнил, как выли сумасшедшие, как сбегавших мальчиков сажали в клетку, как дети плакали по ночам, вспомнил длинные темные коридоры, в которых гулко звучит эхо, звук ключей, поворачивающихся в замке… Креветка предпочел умереть, нежели вернуться туда. Так же поступит и он.

Сэмюэль ушел, чтобы кричать на углах улиц о том, что уже шесть часов. Джим последний раз оглядел лачугу с горящими свечами, бросил взгляд на фигуру, завернутую в мешок. Вынул из карманов ботинки. Они были изорваны в клочья.

– Прощай, братишка, – сказал он.

Джим положил ботинки рядом с мешком и украдкой выскользнул наружу. Он понятия не имел, куда идти. Мальчик понимал, что не сможет больше жить в ящиках без Креветки. Он, дрожа, стоял в дверном проеме магазина, пока не увидел приближающегося полицейского, а затем быстро перебежал через дорогу. Было легко прятаться в темноте между фонарями, но он не мог оставаться здесь всю ночь. Было слишком холодно, чтобы стоять на месте, и слишком грязно, чтобы присесть. Впервые он задумался о том, где живут остальные уличные мальчишки. Вспомнил, что сказал один из мальчиков:

– У него не было сил залезть вместе с нами, поэтому мы принесли его сюда.

Залезть? Джим задумался. Залезть куда?

Он вернулся к ящикам, обходя рыночные ларьки. Ничего. Ничего не видно. Однако ему показалось, что он слышит негромкое бормотание, похожее на воробьиный щебет. Звук раздавался где-то у него над головой. Потом раздались звуки небольшой потасовки. Мальчик огляделся по сторонам. Никого не было видно. Он побежал к ограждению рынка, очень медленно взобрался по нему и наконец выбрался на крышу. Осторожно встал, оглядывая разложенный там брезент. Повсюду, куда ни глянь, виднелись груды тряпок, но, когда его глаза привыкли к темноте, он увидел, что это мальчики, устроившиеся здесь на ночлег.

 

27

Барни

Там было неуютно. Ночью ветер как будто колотил мальчиков хлыстом. Когда начинался дождь, они просыпались, промокшие до нитки. Иногда проходил не один день, прежде чем удавалось высохнуть. Джим обычно лежал съежившись, глядя на звезды и прислушиваясь к дыханию других мальчиков.

«Это не дом», – говорил он сам себе.

Когда наступало утро с его грязными туманами, мальчики скатывались вниз в полной боевой готовности, прежде чем их могла отыскать полиция, и пытались заработать пару пенни, чтобы купить место на ночевку в меблированных комнатах. Ели они что придется, выхватив кусок сыра здесь или корочку от пирога там. Если их ловили, то мальчишки сбегали еще до прихода полицейского, чтобы их не отправили в работный дом. Джим был не настолько быстр, как остальные, из-за своей ноги, а единственная работа, которую он выполнял, были прыжки перед дожидающейся открытия театра публики, и, как бы там ни было, у него получалось заставить некоторых улыбнуться. Остальные мальчики, сбившись в банду, крали, передавая от одного другому шейный платок или кошель настолько быстро, что невозможно было разобраться, что происходит. Джиму они представлялись большой семьей, все члены которой помогали друг другу. Но он не был одним из них. Они предоставляли ему возможность жить самостоятельно.

Однажды, снова проснувшись промокшим до нитки, кашляя и дрожа от холода, он понял, что с него довольно.

«Если ты будешь продолжать в том же духе, Джим, то окажешься там же, где Креветка, – сказал он сам себе. – Должно быть что-то другое, братишка».

Именно в этот момент он вспомнил о Школе оборванцев, которая помещалась в длинном сарае.

«Вот место, где можно согреться, – подумал он. – Да и тот тип, Барни, выглядит нормально. Он не станет бить, это точно».

И он решил попробовать, хотя бы один день. Долго бродил по округе, пока снова не нашел тот сарай. Когда он пришел, у дверей сарая толпились дети, дожидаясь, когда их пустят внутрь. Как оказалось, там была большая комната, пол которой был устлан досками. Стены и стропила были покрашены неярким белым цветом, а на окнах были решетки. В очаге пылал огонь. Джим бочком подобрался к нему. Здесь было около сотни детей. Они сидели за партами, но было много и таких, которые расположились просто на полу.

Джим огляделся по сторонам, прислушиваясь к болтовне детей и к тому, как она стихла, когда учитель поднялся и заговорил с ними мягким мелодичным голосом. Учитель был высоким худощавым мужчиной в очках, с прямыми каштановыми волосами и пушистыми бакенбардами. Джим узнал в нем человека, послушать которого его когда-то приводила Хромая Бетси. Мальчик вспомнил, как накричал на него и как некоторые мальчики стали бросать в него грязью. И вспомнил грустные глаза того мужчины. Он опустил голову, опасаясь, что тот узнает его и вышвырнет на мороз.

Однако вскоре Джим заметил, что дети не боятся учителя. Они не пытались увернуться от него, поскольку не опасались, что он ударит их. Казалось, они были счастливы делать все, что он им скажет, хотя и бормотали себе под нос и хихикали, словно бы не умели сосредоточиться на чем-то долгое время. И учитель не возражал. Время от времени он поглядывал на Джима, но тот всякий раз опускал голову и быстро отводил взгляд.

Когда уроки закончились, мужчина попросил детей встать и помолиться вместе с ним, и Джим снова отвел глаза. Он был единственным из детей, кто остался сидеть, но учитель не рассердился. Они закончили день гимном, который все дети прокричали очень радостно, а затем учитель отпустил их домой.

Джим тихо сидел у огня, надеясь, что его не заметят. Барни закончил расставлять ровно парты, вытер доску и наконец подошел к Джиму. Мальчик сцепил руки и неотрывно смотрел на них, готовый бежать, если мужчина ударит его. Но он не ударил. Вместо этого сел рядом с Джимом и стал греть руки над огнем.

– Мне пора тушить огонь, – мягко произнес он.

Джим не шелохнулся.

– Пойдем, парень, – сказал Барни. – Пора идти домой.

Джим сжимал и разжимал кулаки. От мягкости, звучавшей в голосе этого человека, у него заболело горло.

Мужчина поднялся.

– Пойдем. Лучше сразу идти домой.

Джим напрягся изо всех сил, пытаясь вернуть себе голос.

– Пожалуйста, сэр… Позвольте мне остаться.

– Остаться? – удивился мужчина. – Но я собираюсь потушить огни и запереть дверь. Самое время такому маленькому мальчику, как ты, идти домой и ложиться спать. Зачем ты хочешь остаться?

– Прошу, сэр… – произнес Джим, стараясь глядеть не на мужчину, а на пламя в очаге, от которого перед глазами плыли круги.

– Тебе нужно идти домой, – настаивал Барни. – Твоя мать увидит, что другие мальчики уже вернулись, и будет волноваться.

– У меня нет матери.

– Значит, отец.

– У меня нет отца.

Джим видел, что Барни начинает терять терпение. Казалось, он не поверил ему.

– Ну а друзья? У тебя есть друзья? Где ты живешь?

– У меня нет друзей. И я нигде не живу.

Барни уставился на него. Потом он отошел от огня, затем вернулся и подошел к столу. Сел на свой стул, забарабанил пальцами по столешнице, словно дождь по крыше. Джим задумался, не рассердил ли он этого человека.

– Это правда, сэр, – с тревогой в голосе произнес он. – Я вас не обманываю. – Он сказал это плаксивым голосом, каким обычно говорили со взрослыми другие уличные мальчишки.

– Скажи-ка мне, – наконец произнес учитель, – сколько таких мальчишек, как ты? Которые спят на улице?

– Уйма, – ответил Джим. – Больше, чем я могу сосчитать.

Теперь настал черед Барни смотреть на огонь, как будто в язычках его были какие-то тайны или разгадки великих загадок. Он сидел тихо, словно уснул, и Джим тоже сидел тихо, опасаясь нарушить размышления мужчины. Лишь потрескивали поленья в очаге, да снаружи слабо завывал ветер.

– Что ж, – произнес мужчина, очень медленно, словно подкрадываясь к птице и опасаясь, что она улетит. – Если я дам тебе немного горячего кофе и место для ночлега, ты отведешь меня туда, где есть другие такие мальчики?

Джим покосился на него:

– Вы не расскажете полиции?

– Нет, – ответил Барни. – Я не расскажу полиции.

– Хорошо, – согласился Джим. – Я отведу вас.

Через некоторое время они пришли к высокой стене, окружавшей рынок. Джим остановился, почувствовав страх. Что, если Барни расскажет про них полиции, и всех мальчиков отправят в работный дом? Но если он не покажет их Барни, то не получит горячей еды и убежища, где можно будет спать. Мальчик не знал, что делать. Казалось, Барни понимал, что происходит с Джимом. Он просто стоял и ждал, наблюдая, как Джим глядит то в одну сторону, то в другую, опасаясь, что его увидят в компании взрослого. Он едва не передумал и не убежал, когда мужчина спросил:

– Как тебя зовут?

– Джим, сэр. – Слова вырвались сами и прозвучали как-то необычно. «Ну вот и все, – подумал про себя Джим. – Это была последняя вещь, принадлежавшая мне, и я только что отдал ее».

– Где же они, Джим?

– Наверху, сэр. – Джим показал на крышу рынка.

– Там? А как же мне туда забраться?

– Я покажу вам.

На кирпичах были хорошо видны места, где известь вывалилась или ее просто вынули. Джим быстро взобрался наверх, а затем свесился сверху и протянул вниз палку. Барни ухватился за нее и тоже забрался наверх, встал, пошатываясь, отряхивая одежду и свои холеные руки. Поднял вверх фонарь.

Повсюду вокруг него лежали мальчишки, закутавшись в оборванную одежду, – спали, словно собаки.

 

Конец истории

И этот человек, Барни… Скажу честно, я никогда не видел, чтобы взрослый выглядел настолько грустным. Он все смотрел и смотрел, как будто не верил своим глазам. Я стоял и дрожал рядом с ним и думал, что он никогда уже не сдвинется с места и не перестанет смотреть. Я думал, что он простоит так всю ночь.

– Значит, здесь ты и живешь, Джим? – наконец спросил он.

– Да, – ответил я, и мне стало его очень жаль, потому что выглядел он так, словно это была его вина. Понимаете, что я имею в виду?

А затем мужчина произнес:

– Ну как насчет еды, что я тебе обещал?

И это подбодрило меня, поскольку я-то думал, что он уже забыл о своем обещании. Он начал спускаться по стене, немного поскальзываясь, потому что у него на ногах были ботинки, а это не так-то просто сделать, если ты не босой. Он отвел меня в какой-то дом и дал поесть, а затем позволил искупаться в горячей ванной. И знаете, что он сказал мне? Он сказал: «Я дам тебе дом, Джим».

Я вернулся к мальчикам на крышу на следующий день и рассказал им про Барни. Прошло совсем немного времени, и они решили пойти со мной. Увидев, как много мальчиков, которым хочется иметь дом, он стал просить денег у богатых людей, чтобы открыть еще один дом для таких детей. Поэтому ему нужна была моя история, понимаете?

Жить здесь – это все равно что иметь много братьев. Мы все спим в большой комнате наверху, где горит огонь, а с потолка свисают раскачивающиеся гамаки. Нам дают много еды. Барни рассказывает нам о Боге, и он добр к нам. Находит нам работу, которую мы можем делать, например рубить дрова. И нам платят деньги – все честно и справедливо, а потом мы платим ему за еду.

И нас здесь ничто не держит. Никаких решеток на окнах, никаких замков на дверях. Никаких побоев. Я мог бы уйти хоть завтра, если бы захотел.

Но я не хочу, понимаете? Это говорю вам я, Джим Джарвис. Здесь мой дом.

 

Больше, чем просто история. Примечания автора

Джим Джарвис действительно существовал, но о нем известно очень немного. Я попыталась представить себе, какой была его жизнь до того момента, как он встретил доктора Бернардо примерно в 1866 году.

Доктор Бернардо учился на врача, но квалификацию так и не получил. Он отказался от карьеры и поездки миссионером в Китай, чтобы помогать бедным детям в Лондоне. Сначала он открыл для них Школу оборванцев, а затем собрал деньги у зажиточных людей, чтобы обустроить дом для сирот. Он часто говорил, что именно после встречи с Джимом понял, как в действительности обстоят дела с детьми-бедняками в Лондоне.

Джим убежал из работного дома после того, как умерла его мать. Ему помогала женщина, продававшая моллюсков и креветок. Он некоторое время жил на угольщике вместе с мужчиной и собакой, где с ним обращались очень жестоко. Сбежав оттуда, он жил на улицах, спал на крышах – до тех пор, пока не пришел в Школу оборванцев доктора Бернардо и не попросил помощи.

Прообразом Креветки был Джек Сомерс, также известный под прозвищем Морковка, который попал в поле зрения доктора Бернардо немного позднее. Морковка умер от голода в ящике прежде, чем Бернардо смог дать ему дом. Его трагическая история стала знаковым событием в истории домов Бернардо, с тех пор на дверях «Дома» всегда висела табличка «Нуждающемуся мальчику здесь никогда не будет отказано». Вскоре Бернардо начал открывать дома и для девочек. Миссия доктора Бернардо стала известна во всем мире, и благотворительная организация «Бернардо» существует до наших дней, занимаясь различного вида помощью молодым людям.

 

В работном доме

Работные дома являлись попыткой Англии решить проблему бедности в девятнадцатом веке. В то время Англия представляла собой процветающий промышленный центр, но огромный рост городского населения привел к тому, что тысячи людей жили в бедности. Голод, болезни и запустение были реальной жизнью многих людей.

Правительство Англии решило попытаться сделать так, чтобы беднякам жилось легче. В 1834 году был принят Закон о бедных, обязывавший в каждом союзе для бедных построить дома, где они могли бы жить.

Считалось, что жизнь в работном доме должна быть сложнее, чем обычная. Сам работный дом строился так, чтобы выглядеть мрачно, зловеще и пугающе: спроектированный, как тюрьма, он и был ею на самом деле. Предполагалось, что подобная атмосфера будет действовать как средство устрашения, чтобы туда отправлялись только те, кто был действительно беден.

Попадание в работный дом было признаком деградации. Первоначально обитателей распределяли по специфическим группам, что означало разделение семей, зачастую не воссоединявшихся уже никогда и утрачивавших связь друг с другом. Обитателей работного дома немедленно раздевали, мыли и коротко подстригали. Все их личные вещи отбирали и вместо них выдавали униформу.

До 1842 года приемы пищи проходили в молчании, без столовых приборов. Еда была самой простой, чередуясь в соответствии с еженедельными меню. Эти меню были установлены в Законе о бедных от 1834 года, чтобы обеспечить выполнение самых минимальных норм питания. Ниже приведена выдержка из правил Трентемского работного дома от 1810 года.

Начальник и экономка должны распределять продовольствие для потребления каждый день в соответствии с нижеприведенным меню, следить за тем, чтобы все было взвешено, положенным образом обработано и распределено.

Воскресенье: похлебка – мясо с картофелем – бобы, суп.

Понедельник: молочный рис – суп и хлеб с сыром – картофельное пюре.

Вторник: похлебка – свинина и гороховый пудинг или похлебка с салом.

Среда: молочная овсяная каша – мясо и картофель или сало и овощная похлебка.

Четверг: похлебка – мясо с картофелем – бобы, суп.

Пятница: молочный рис – говяжья щековина или говяжьи ноги с картофелем – похлебка.

Суббота: молочная овсяная каша – хлеб с сыром – молочный рис .

Доктор Томас Бернардо чувствовал, что работный дом – неподходящее место для детей, поэтому с 1867 года он пошел своим путем в попытках устроить настоящий дом для детей.

 

История домов Бернардо

Когда Томас Джон Бернардо родился в 1845 году в Дублине, никто не мог предугадать, что он станет одним из знаменитейших людей в истории викторианской Англии. В возрасте 16 лет он решил стать медиком-миссионером и отправиться в Китай, для чего поехал в Лондон обучаться профессии врача.

В 1866 году Лондон был городом, пытавшимся справиться с последствиями промышленной революции. Население сильно возросло, и большая его часть была сосредоточена в лондонском Ист-Энде, где из-за перенаселения процветали скверные жилищные условия, безработица, бедность и различные болезни.

Вскоре после того как Бернардо приехал в Лондон, по Ист-Энду прокатилась холера, унеся жизни более 3000 человек. Многие семьи обеднели. Тысячи детей спали на улицах, многие были вынуждены просить милостыню после того, как получили травмы на заводах.

В 1867 году Бернардо открыл Школу оборванцев в лондонском Ист-Энде, где дети из бедных семей могли научиться читать и писать. Один из мальчиков, посещавших в школу, провел доктора Бернардо по ночному Ист-Энду и показал детей, спящих прямо на улицах Лондона. Доктор Бернардо был настолько потрясен, что решил посвятить свою жизнь тому, чтобы помочь бедным детям.

Мальчиком, который показал ему, где спят бездомные дети, был Джим Джарвис.

Доктор Бернардо полагал, что каждый ребенок заслуживает права начать жизнь как можно лучше, вне зависимости от происхождения, и в 1870 году открыл первый дом для мальчиков в рабочем районе Степни.

Позднее Бернардо открыл деревенский дом для девочек в Баркинсайде, представлявший собой несколько коттеджей, где жили 1500 девочек. Все дети, жившие в домах Бернардо, уходили оттуда, уже зная, как пробить себе дорогу в жизни: девочек учили домоводству, а мальчики обучались ремеслам или торговле.

В 1905 году, когда закончился жизненный путь Томаса Бернардо, благотворительная организация, которую он основал, управляла 96 домами, заботясь о более чем 8500 детей.

Сегодня «Бернардо» – это ведущая детская благотворительная организация, работающая с более чем 110 000 детей и семей в год.

Для получения дальнейшей информации посетите веб-сайт благотворительной организации по адресу www.Barnardos.org.uk