Лето заканчивалось. Воды в городе было вдоволь, но базары пустовали. Обозленный Фируз стал желать прихода «Армии Господа» даже сильнее, чем Теодор. Ситуация и в городе, и вокруг него постоянно ухудшалась. Крестоносцы выкапывали и ели трупы, в лагере процветало людоедство, а в Антиохии цены на продовольствие взлетели так высоко, что на улицах лежали пухнущие от голода люди и просили еды. Возле Мостовых ворот и возле ворот Святого Георгия произошли жестокие сражения, когда Яги-Сиан предпринял отчаянные попытки разрушить укрепления и редуты, наскоро возведенные осаждающими, но эти попытки потерпели фиаско, и франки еще больше ужесточили осаду. Просочились новые известия. Хебога, атабек халифа Багдадского и эмира Мосульского, быстро приближался к городу с огромной армией, готовой сокрушить франков. Эта новость подняла настроение обороняющихся. Фируз подал еще одно прошение, но Бальдур был необходим для того, чтобы возглавлять вылазки через Мостовые ворота, и потому Яги-Сиан снова отказался удовлетворить прошение.

К концу мая и осажденные, и осаждающие настойчиво искали способы сокрушить друг друга. Предводители «Армии Господа», введенные в заблуждение некоторыми торговцами и считавшие, что Антиохия находится на грани сдачи, отправили в город своих послов под руководством Вало, коннетабля Франции. Но послов немедленно схватили и убили, а их отсеченные головы забросили катапультой в лагерь франков. Этот кровавый инцидент лишь усилил напряженность и ожесточение. Теодор, побаиваясь, что Яги-Сиан раскроет его заговор, решил, что настал час действовать. В День Благословенной Пресвятой Девы, в последнюю ночь мая 1098 года от Рождества Христова, Теодор и Фируз вышли на парапет башни. Теодор выпустил стрелу с посланием, и она улетела вниз, в темноту. В ответ трижды мигнул фонарь, подтверждая, что послание было благополучно получено и понято. Жребий был брошен. В ночь на второе июня башни-близнецы должны были сдаться.

Часы перед этим событием прошли в лихорадочном ожидании и боязни провала.

Город страдал от недостатка провизии и подвергался непрерывным атакам. Было получено известие о том, что Хебога и его многотысячная армия находятся всего в одном дне пути от города. Над «Армией Господа» нависла угроза оказаться прижатой к городским стенам, угроза полного уничтожения. Скорость действий вышла на первый план, был дорог каждый час. Рано утром 2 июня во время последней ночной смены Теодор разбудил Элеонору. Симеону приказали стеречь Имогену, а Элеонора с Теодором пошли вслед за Фирузом на боевую площадку главной башни. Армянин был спокоен и решителен в своем намерении довести дело до конца. По словам Теодора, это был человек, который закрыл за собой одну дверь своей жизни и собирался теперь открыть другую.

Элеоноре казалось, что все это ей снится. Внизу не раздавалось ни звука, лишь прохладный ветерок обдувал их потные лица. Она стояла на последней ступени в тени дверей, а Фируз и Теодор разговаривали со стражниками, гревшими руки над жаровней. Вдруг она услышала лязг стали, щелчок арбалетного выстрела и стоны умирающих. Элеонору позвали, и она увидела, что трупы стражников положили на боевую площадку, и по водосточному колодцу побежали ручейки крови. Теодор, стоя между зубцами стены, опускал вниз просмоленный канат, а Фируз прикреплял противоположный его конец к железному крюку, загнанному в стену. Элеонора подбежала к краю, присмотрелась и различила внизу слабое мерцание фонаря. Крепчающий утренний бриз донес до нее негромкий лязг доспехов. Внизу группировались воины «Армии Господа» — отчаянные, голодные и жаждущие кровопролития. Теодор поднатужился и потянул канат; на его конце показалась лестница из бычьей кожи, прицепленная осаждающими. Фируз закрепил ее на стене. Пока Элеонора и Теодор ждали, спрятавшись в темноте, прошла, казалось, целая вечность. Снизу долетели кряхтенье и стоны, потом появился Гуго и спрыгнул со стены на боевую площадку. За ним последовал Готфрид. Теодор свистнул из своего укрытия, и они подошли к нему. При слабом свете фонаря оба были похожи на призраков, облаченных в кольчуги и шлемы с широкими планками для защиты носа. Гуго, звякнув доспехами, порывисто прижал к себе Элеонору, погладил ее по голове, прошептал что-то неразборчивое и исчез в башне. Готфрид поцеловал ее в губы, улыбнулся и последовал за Гуго. Теодор поспешил за ними, а остальные стали смотреть вниз, просунув головы между зубцами башни. Вскоре на боевой площадке противоположной башни тоже заметались и запрыгали тени. Послышался негромкий лязг металла, кто-то упал. Элеонора услышала сдавленный крик. Это был Фируз.

— Лестница! — выкрикнул он. — Лестница порвалась!

Он лихорадочно спустил вниз веревку, с помощью которой вытащил и закрепил еще одну лестницу. Элеонора спряталась в тени, как и приказал ей Теодор. Еще несколько рыцарей поднялись наверх. Их глаза пылали одновременно и страхом и гневом, а в душах кипело неистовство. Несмотря на страх, они страстно желали поквитаться с врагом. Обнажив мечи, франки поспешили вниз по ступенькам, а вслед за ними отправился Фируз. Вскоре внизу послышались лязг и удары. Это рыцари пытались выломать потайные ворота. На стенах вспыхнули огни. На соседних башнях зазвенело оружие; этот звук напоминал набат. Наконец послышался громкий треск, и Элеонора сбежала по ступенькам. Узкий винтовой колодец разил потом, кожей, запахом лошадей и другими «ароматами», принесенными из лагеря рыцарями. На пороге башни в луже крови лежал труп, а во дворе кишмя кишели воины в кольчугах. Потайные ворота были разнесены на куски. В проеме показался какой-то гигант на черном боевом коне. Под воинственные крики и радостные возгласы он развернул кроваво-красное знамя, которое привез с собой. То был Боэмунд со штандартом в одной руке и мечом в другой. Его зычный голос прозвучал похоронным звоном в Антиохии.

— Deus vult! Deus vult! — Рыцари подхватили его боевой клич. — Антиохия пала!

После этого началась настоящая резня. «Армия Господа», захватив и некоторые другие ворота, хлынула бурной рекой по улицам и площадям города. Турки — мужчины, женщины и дети — выскакивали из домов в ночную тьму, но сразу попадали под разящие мечи и копья, и вскоре булыжники накрыл ковер из кровавых тел. Жуткие крики и леденящие душу вопли пронзали мрак; они перемежались эхом от ударов топоров в деревянные двери. Мостовые ворота были захвачены и распахнуты настежь. Раймонд Тулузский и его провансальцы ворвались в город, словно стая свирепых волков, веером рассеявшись по улицам и переулкам. Слишком долго гнили они в лагере под стенами города. Они ели листья и коренья, пили воду такую грязную, что она до сих пор комом стояла у них в горле. И вот теперь настал их день, День Гнева и День Отмщения. Кровь врагов очистит их и рекой унесет в прошлое тяготы и лишения, которые довелось им пережить. Антиохию надлежало предать мечу.

Франки врывались в мечети, думая, что станут свидетелями бесчинств, но встречали там лишь мир и покой, а также сладкий запах свечей, теплящихся в первых лучах света, льющегося через лепные окна из цветного стекла. Красота этих мест поклонения была безжалостно уничтожена. Не было пощады ни имамам, ни простым правоверным, которые молились, повернувшись в сторону Мекки. Свою смерть они встретили с достоинством, и вскоре молельные ковры, на которых они стояли на коленях, пропитались кровью. Франки вламывались в дворцы в поисках золота, серебра и драгоценных камней. Они срывали со стен висячие украшения, забирали ковры, покрывала и ткани, а на улицу выходили, натянув на себя награбленную изысканную одежду. Они разбивали комоды, сундуки и ларцы. Они хватали женщин из гаремов, прекрасных армянок и черкешенок, и жестоко насиловали их на роскошных диванах и красивых кушетках. Бледные от страха греки распевали молитвы, крестились и выставляли перед собой распятия, надеясь, что их пощадят руки этих неистовых убийц, которые смерчем неслись по улицам Антиохии, отсекая своими длинными мечами головы, как жнец колосья.

Турок ловили и подвергали истязаниям; им распарывали животы, потом вытаскивали внутренности и водили за собой, как собак на поводке, пока те не падали замертво. Гарнизон города отступил за надежные стены цитадели, где развернул свои зеленые знамена и стал ждать помощи. Боэмунд немедленно организовал наступление на цитадель, обороной которой командовал сын Яги-Сиана, но в ногу ему попала стрела, и ему пришлось отступить. Сам же Яги-Сиан поддался панике и попытался убежать, но, пьяный и перепуганный, он то и дело падал с лошади. Наконец охрана Яги-Сиана, не желая рисковать из-за него своими жизнями, бросила его лежать на земле. К павшему правителю подошел какой-то мясник-армянин, отрубил ему голову и вместе с доспехами Яги-Сиана и упряжью его коня преподнес Боэмунду за вознаграждение.

Обо всем этом узнала Элеонора, укрываясь в одной из башен-близнецов, усталая и опустошенная. Пришел Теодор, чтобы накормить ее, потом появились Гуго и Готфрид, но Элеонора просто сидела, опершись на подушки, глядя перед собой невидящими глазами. Она тихо призналась Теодору, что хотела бы вернуться домой. Он объяснил ее состояние тем напряжением, которое ей довелось вынести за все время до падения города. Элеонора же, сама не своя, лишь глубже удалилась в сумрак башни, а тем временем кровавое неистовство постепенно начало спадать. Однако 4 июня ее разбудил Теодор, который взволнованно сообщил ей, что на холмах к северу от Антиохии были замечены передовые отряды и разведчики неприятеля, а засевший в цитадели гарнизон вывесил черное боевое знамя и угрожал нападением на город.

— Тебе надо идти, — настоял Теодор.

Он заставил Элеонору наспех одеться и собрать свои пожитки. После этого он легонько вытолкнул ее за двери и вывел из башни. Пока они спешили по пыльной дороге, Теодор предупредил Элеонору, чего ей следует ожидать. Они вошли в город обреченных. На улицах до сих пор валялись трупы. Белые стены домов и других строений стали красными от крови. Запах тлена ширился повсюду, отравляя воздух и вызывая тошноту. Адемар из Ле-Пюи делал все от него зависящее, чтобы трупы были собраны и сложены на площадях и базарах. Загудели огромные погребальные костры, и зловещий черный дым стал подниматься в бледно-голубое небо. Тем временем город захлестнула новая волна грабежей. «Армия Господа» попала в Антиохии в западню, практически не имея запасов продовольствия. Боэмунд и другие руководители уже ездили с развернутыми знаменами по улицам, а перед ними семенили глашатаи, созывая воинов назад, под боевые штандарты. Элеоноре показалось, что она идет через пустоши ада. Пылали костры. Повсюду клубился черный дым. То и дело дорогу им преграждали вздувшиеся гниющие трупы. Только рука Теодора, обнимающая ее за плечи, была единственной защитой от чувства полной безнадежности, которое вот-вот должно было поглотить ее, словно густеющая тьма, угрожавшая заполонить ее душу. Лишь одна мысль преобладала над ее чувствами: Фируз! Она не знала, что с ним случилось. Причиной всего происходящего вокруг стала личная боль, которую ему причинили. Асмая предала его, и он в отместку предал всех. Однако если бы он этого не сделал, то какой была бы судьба Гуго, Готфрида и остальных? Похоже, что жизнь человеческая есть не что иное, как вереница предательств, одно из которых влечет за собой следующее. Священники проповедовали об аде, Элеонора же чувствовала, будто бы ее похоронили заживо. Придет ли спасение, или же она вместе с другими — греками, армянами и турками — уже предстала перед Судом Божьим и теперь терпит муки вечного наказания? Вот какие мысли роились в голове Элеоноры, когда ее привели в спальную комнату в особняке какого-то турецкого торговца, хозяин которого был мертв или же успел убежать. Вызвали врача, заставившего ее выпить какой-то горький напиток, после чего она хорошенько пропотела и заснула.

В последующие несколько дней Элеонора, время от времени пробуждаясь от чуткого сна, похожего за забытье, узнала, что над «Армией Господа» сгущаются тучи. Прибыл Хебога со своей армией, насчитывавшей не менее семидесяти тысяч человек. Ей противостояла армия франков, численность которой уменьшилась теперь до тридцати тысяч воинов — голодных и испытывающих недостаток в доспехах, лошадях и провизии. Город был блокирован. Башню «Ля Магомери», обитель Благословенной Девы Марии, которую удерживал гарнизон под командованием Роберта Фландрского, взяли в осаду. Подтянув баллисты и катапульты, турки обрушили на защитников башни дождь заостренных метательных снарядов, несущих смерть. Роберт Фландрский поджег башню и отступил в город через Мостовые ворота. Тем временем турки, засевшие во внутренней цитадели, стали нападать на них, устраивая свирепые набеги. Боэмунд организовал оборону вдоль выступа, расположенного напротив цитадели. Тем не менее на «Армию Господа» беспрерывно падал дождь из метательных снарядов, стрел и камней. Бой длился от рассвета и до заката, поэтому те, у кого был хлеб, не успевали его съесть, а те, у которых была вода, не успевали ее выпить. Было немало примеров мужества и героизма. Роберт Барнвильский с пятнадцатью рыцарями пошел в атаку на отряд турецких всадников, однако попал в засаду, устроенную многократно превосходящими силами противника. Он попытался было пробиться назад в Антиохию, однако его пронзила стрела, а конь его был убит. Роберта Барнвильского прикончили ударом копья в голову, которую потом отсекли и выставили внизу под стенами, чтобы досадить защитникам города.

Боэмунд проявил себя настоящим вождем. Свои усилия он сосредоточил на цитадели. Развернув кроваво-красное знамя и забинтовав раненую ногу, он оттеснил турок и поджег близлежащие дома. Пламя, раздуваемое ветром, не только опустошило город, но и выгнало из укрытий дезертиров «Армии Господа», которых Боэмунд и его военачальники сразу же отправили в бой. А внутри Антиохии Адемар продолжал свое мрачное дело — собирал на улицах трупы и сжигал их. Были вновь открыты и освящены церкви. Древнего патриарха, скрывавшегося в убежище, нашли и восстановили в правах. «Армия Господа» все надеялась на помощь императора Алексия, но эти надежды были жестоко разбиты. Дезертиров становилось все больше, даже Стефан Блуаский и некоторые другие лидеры спустились ночью на веревках с городской стены и, благополучно миновав турецкие патрули, растворились во тьме, чтобы потом рассказывать страшные истории о судьбе крестоносцев в Антиохии. Беглецы добрались до порта Святого Симеона и посоветовали находившимся там европейским морякам поскорее убираться. И они оказались правы. Вскоре на порт напали турки и сожгли оставшиеся корабли, а всех тех, кто не успел уйти, убили. Алексий тоже отступил, ибо думал, что «Армия Господа», попав в западню, вскоре будет уничтожена. К такому выводу склонялись даже сами франки. Внешние форты были сожжены и брошены, а их гарнизоны укрылись в Антиохии, пробившись сквозь боевые порядки противника, намного превышавшего их по численности. Однако худшее было еще впереди.

Недостаток еды сказывался все сильнее. Голод стал распространенным явлением. Франки были вынуждены есть фиговые листья, чертополох, кожаные ремни и даже высохшие шкуры павших животных. За конскую голову без языка просили три золотых монеты, за внутренности козы — пять, а за живого петуха — десять. Рыцари дошли до такого отчаянного положения, что отворяли кровь у своих лошадей и ослов и пили ее, чтобы поддержать силы. Были начаты переговоры с Хебогой, но тот стал требовать безоговорочной капитуляции и отказа от своей веры. Воистину, «Армия Господа» стояла перед угрозой полного уничтожения. Однако Гуго и Готфрид поклялись драться до конца. Исповедавшись вместе с Элеонорой, они стали думать над тем, как выйти из безвыходного, казалось бы, положения. Они пришли к выводу, что должны протянуть Господу Богу руку помощи.

Как-то вечером, через неделю после падения города, Элеонора сидела вместе с Гуго, Готфридом и Теодором на плоской крыше дома, который принадлежал какому-то торговцу. Она увидела, как в небесах пронесся метеор и упал, подняв огненное облако, неподалеку от турецкого лагеря. Чуть позже к ним присоединился граф Раймунд, принеся доброго вина, бочонок которого был найден в подвалах одного армянского торговца.

Сначала их беседа была мрачной. Сойдясь на том, что надежды на спасение почти нет, все сидели и молча наслаждались вином и прохладным вечерним ветерком, поглядывая на огоньки огромного турецкого лагеря, мерцавшие вдали. Медленно попивая вино, Элеонора рассеянно прислушивалась к речитативу Пьера Бартелеми, который расхаживал взад-вперед по выложенному брусчаткой дворику. Молодой и сильный голос Пьера звенел в ночной тиши: он выкрикивал псалмы и изрыгал проклятья в адрес врагов «Армии Господа».

— И наслал он на них тучи мух, которые истребили их, и лягушек, которые их уничтожили. Он также наслал на их урожай гусениц, а на сады и виноградники — саранчу. Он побил их лозу градом, а на сикоморы наслал мороз. Он наслал град на коров и быков, а стада овец испепелил разящими молниями. Он бросил на наших врагов всю силу своего гнева и возмущения, послав в их ряды ангелов зла. Он обрушил на них свой гнев. Он не пощадил их души. Он уничтожил их страшным мором.

Граф Раймунд осушил бокал и уставился своим единственным глазом на Гуго.

— Нам только и осталось, что полагаться на Бога, — заявил он. — Император нам не поможет. Туркам нужна либо наша капитуляция, либо наши головы, а скорее всего — и то и другое. Наши пастыри покинули свою паству, и она голодает. — Он умолк, прерванный новым взрывом криков и воплей.

Взглянув вверх, Элеонора увидела полосы огня, разрезавшие ночное небо и осветившие кроваво-красным светом его бесконечную черную бездну. В городе послышались крики «Deus vult! Deus vult! Знамение, знамение!».

— Раз им нужно знамение, то будет у них знамение! Мы об этом позаботимся. — Раймунд наклонился и сунул бокал в руки Гуго. — Они его скоро получат.

Он поднялся, склонил голову, словно прислушиваясь к доносившимся снизу тирадам Пьера Бартелеми, а потом попрощался и ушел.

Вскоре «Бедные братья» снова собрались на той же крыше. На этот раз с ними были также Альберик и Норберт, похожие на братьев-близнецов: оба в капюшонах, и у обоих были одинаково изможденные, как у трупов, лица с кожей, обвисшей и сморщившейся после перенесенных лишений. Но глаза их, как и прежде, пылали огнем. Они, казалось, куда-то торопились, будто им хотелось побыстрее приступить к какому-то важному делу. С ними также был Бельтран. Он не скрывал своей радости по поводу воссоединения с Имогеной, как и не скрывал своего недовольства тем, как нехорошо обошлись с ним и его любимой женщиной, ни о чем не предупредив заранее. Гуго отбросил его обвинения и сказал, что для успеха плана Боэмунда замысел нужно было держать в тайне.

— Ну-ну, — пробормотал Бельтран, оглядываясь вокруг с натянутой улыбкой. — И как мы теперь будем выбираться из осажденного города? С помощью какой хитрости и чьего предательства?

— Что ты предлагаешь делать? — грубо прервал Гуго подтрунивание Бельтрана.

— А мы что, можем что-то сделать? У нас есть выбор? — с сарказмом спросил Бельтран.

— Мы должны драться! — запальчиво воскликнул Теодор. — Мы не сможем долго выдерживать осаду. С каждым днем мы становимся слабее. И у нас не остается иного выбора, как выйти из Антиохии и навязать Хебоге сражение.

— И потерпеть поражение, да? — спросил Бельтран.

— Мы в отчаянном положении! — вмешался в разговор Гуго. — Выбора у нас нет. Теодор прав. Мы видели приметы в небесах. «Армия Господа» должна вокруг чего-то сплотиться. Мы должны очиститься. — Голос его, еще минуту назад сильный и звонкий, вдруг превратился в шепот. — Граф в курсе дела. Воля Божья должна быть исполнена.

Он и Готфрид поднялись и отправились вниз по ступенькам. Чуть позже за ними последовали Альберик и Норберт.

Наконец и Бельтран, пробормотав слова прощания, ушел, оставив Элеонору и Теодора наедине.

— Как ты себя чувствуешь?

Она слабо улыбнулась в ответ.

— Я — усталая, голодная, грязная и…

— Растерянная? — подсказал Теодор.

— Да, растерянная.

— Мы все растерянные, потому что сбились с нашего пути.

Элеонора прислушалась, наклонив голову. Голос Пьера Бартелеми уже не раздавался во дворике.

— Что замышляет мой брат, скажи, Теодор?

— Он замышляет знамение. — Теодор приблизился и сел на подушку рядом с Элеонорой. — Знамение Господне.

— И Господу в этом немного поможет мой брат?

— Возможно, — усмехнулся Теодор. — Господь помогает тем, кто обращается к нему за помощью.

— А также тем, кто готов пойти ему навстречу, да? — устало пробормотала Элеонора.

— Вот именно, — прошептал Теодор. — Элеонора, в Иерусалиме находятся реликвии нашего Спасителя. А что, — Теодор взглянул на небо, — если мы найдем подобную реликвию здесь, в Антиохии?

Ответ на вопрос Теодора последовал довольно быстро. Пьер Бартелеми, загадочным образом исчезнувший на несколько дней, появился снова и предстал перед графом Раймундом и Адемаром Монтейским, обещая божественное откровение. Потребность Пьера в благодарных слушателях наконец-то была замечена Господом и немедленно удовлетворена. Дело в том, что в городе уже ширилась паника, и люди страстно желали знать, какая судьба их ожидает. Весть о предстоящем откровении распространилась, как пожар в сухой траве, и когда Пьер предстал перед зрителями, то послание, оглашенное его зычным голосом, мгновенно разнеслось по всему городу.

— Судари мои! — начал он. — Андрей, апостол Господа Бога нашего Иисуса Христа, явился мне с уже четвертым предостережением. Он ранее уже приказывал мне явить вам копье, которым проткнули грудь нашего Спасителя. Я не послушал его. Сегодня я покинул город, чтобы принять участие в бою. И во время боя я попал меж двух всадников. Чуть не погибнув от удушья, я присел на камень, думая, что умираю. Я ослаб от голода, и меня преследовали страх и горесть. Тут мне привиделся святой Андрей с неким спутником. Он пригрозил, что если я не сообщу вам эту новость… — В этот момент его прервали граф и епископ, спросив, о чем он хочет сказать. Пьер продолжил: — Несколько месяцев назад, когда Антиохию потрясло первое землетрясение, я не сказал ничего, и слава Богу. Однажды ночью, когда я улегся спать, земля снова задрожала. Мой страх усилился, я взглянул наверх и вдруг увидел перед собой двух человек в сиянии и ярких одеждах. Один был старше, среднего роста, с рыжевато-седыми волосами и густой бородой; его спутник был моложе и выше, красивый, как никто из детей рода человеческого. И спросил у меня старший из них: «Что ты здесь делаешь?» Я испугался и спросил в ответ: «А вы кто?» Незнакомец сказал мне: «Вставай и не бойся. Слушай, что я тебе скажу. Я — апостол Андрей. Позови епископа Ле-Пюи и графа Раймунда Тулузского и передай им эти слова: „Почему епископ пренебрегал своим долгом проповедовать крестоносцам и наставлять их на путь истинный для их же блага?“» Потом он добавил: «Иди за мной, я покажу тебе копье нашего Господа Иисуса Христа, и ты отдашь его графу Раймунду, ибо так было предназначено Господом с тех пор, как родился граф Тулузский». Поэтому я, облаченный лишь в одну рубаху, поднялся и последовал за святым Андреем в город. Я беспрепятственно прошел по турецким улицам, и апостол ввел меня в церковь Святого Апостола Петра, которую турки превратили в мечеть. В этой церкви две лампы светили так ярко, как будто внутрь проникали лучи солнца. Святой Андрей приказал мне подождать и сесть у подножия колонны возле ступенек, ведущих к алтарю. Сам же он пошел вперед и исчез, словно сквозь землю провалился. Потом он появился снова, держа в руке копье, которое вручил мне. И сказал мне апостол: «Держи копье, которым была пронзена грудь Того, кто пришел спасти человечество». Я держал копье в своих руках и плакал от радости. «Господи, — сказал я, — если такова Твоя воля, то я возьму это копье и передам его графу». И сказал мне святой Андрей: «Нет, не сейчас, ибо вскоре город будет взят. Приходи позже с двенадцатью воинами и ищи его там, откуда я его только что взял. Там ты его и найдешь». И он вернул копье на место. После того как все это произошло, меня отвели назад в лагерь к моему шатру. Проснувшись, я устыдился своей нищеты и побоялся обращаться к вам. Однако в первый великопостный день на рассвете святой Андрей снова явился предо мной в том же облачении и с тем же самым спутником. От них исходило ярчайшее сияние. «Ты не спишь?» — спросил меня апостол. «Нет, мой господин, я не сплю». «Ты сделал то, что я сказал?» И я ответил ему: «Видит Бог, я молился, чтобы вы послали к графу кого-нибудь другого, потому что я — человек бедный, и они мне не поверят». Апостол сказал, что Господь выбрал Пьера Бартелеми, словно зерно из половы, потому что увидел в нем добродетель и достоинства.

Потом Пьер заявил, что это объяснение его весьма утешило, хотя он все равно продолжал молчать вплоть до сегодняшнего дня.

Новость о видении, посетившем Пьера Бартелеми, мгновенно разнеслась по городу. Все узнали о его предложении проверить истинность его слов: пойти в церковь Святого Петра и найти там копье. Другие пророки тоже начали вспоминать о похожих видениях. Прорицательницы и гадалки вспомнили о метеорите, упавшем вблизи Антиохии, о землетрясении, а также о воинах небесных, которых видели в рядах «Армии Господа».

Элеонора слушала с большим интересом. Она попыталась вызвать Теодора на разговор, однако он отказался и лишь прижал палец к губам. Гуго и Готфрид повели себя примерно так же. Они оба явно нервничали и всячески побуждали графа пойти в только что возрожденную церковь и поискать там копье.

— Это — наша единственная надежда, — шептали они. — Если его найдут, то мы все сплотимся вокруг этой священной реликвии.

Наконец граф согласился. В сопровождении Теодора, Гуго, Готфрида, Пьера Бартелеми и других он пошел в церковь Святого Петра. Оттуда вывели верующих, однако люди сгрудились возле входа. Их становилось все больше и больше по мере того, как новость ширилась по городу. Подняли напольные камни и лихорадочно обыскали то место, на которое указал пророк. Однако ничего найдено не было. Под насмешки и едкие шутки граф Раймунд покинул церковь Святого Петра. Однако Гуго, Готфрид и Пьер Бартелеми стали копать дальше. Теодор рассказал Элеоноре, что случилось потом. Они уже успели значительно углубиться в почву, когда Пьер спрыгнул в яму в одной рубашке. Постояв на коленях и молча помолившись, он через какое-то время обнаружил в земле камень, вытащил его и, засунув руку в какое-то отверстие, извлек из него наконечник — священное острие священного копья. Он поцеловал его и поднял высоко вверх.

— Знамение! — воскликнул прок. — Такова воля Божья! Господь дает нам свое благословение!

Весть о находке разлетелась по городу. Господь послал знамение! Произошло чудо! Предводители немедленно созвали военный совет и проголосовали за то, чтобы командование всей армией было передано Боэмунду на последующие пятнадцать дней. Адемар распорядился выделить три дня на молитвы, пост, а также на процессии на улицах города, литании, мессы и воззвания к Богу. Отчаяние сменилось восторженной радостью. Франки уверовали в то, что Ангел Смерти оставил их. Армия мобилизовалась и стала готовиться к выходу из города, чтобы навязать Хебоге сражение. Элеонора, будто очнувшись от летаргии, хотела было принять участие в празднествах, однако ей и писцу Симеону не позволили покидать дом. Элеонора не особенно возражала, потому что не хотела быть обузой для остальных. Путь вперед был открыт. Лучше погибнуть в бою, чем умереть медленной смертью.

Элеонора восхищалась хитростью своего брата, однако призналась Теодору, что ее все больше беспокоит перемена в характере Пьера Бартелеми, которому «Армия Господа» стала буквально поклоняться и чуть ли не на руках носить. Он полнился новыми видениями и присвоил себе роль глашатая Всевышнего. Предводители благожелательно приняли священное копье, однако чувствовали определенную ревность из-за того, что его хранителем Господь Бог избрал именно Раймунда. Гуго и Готфрид поняли, что новоявленного пророка следует урезонить. Кое-кому был дан негромкий совет, и на торжественной церемонии священную реликвию официально вручили епископу Адемару. Предводители были удовлетворены в своем тщеславии, однако Боэмунда копье мало интересовало. Словно разъяренный лев, метался он по городу, собирая армию на предстоящую битву. Франков оставалось двадцать пять тысяч, однако лошадей, пригодных для битвы, было всего лишь триста. Тем не менее Боэмунд решил рискнуть и применить ту же тактику, которую он использовал в сражении с Ридваном из Алеппо. Было организовано пять отрядов. Рыцарей, лишившихся коней, сгруппировали в пять плотных пеших фаланг. Им подробно рассказали о боевой тактике турок, уделив особое внимание необходимости держать сомкнутый строй, и строго приказали неукоснительно выполнять распоряжения своих командиров. Сначала Элеонора никак не могла понять, почему Боэмунд, коротко стриженный, с пылающим взором голубых глаз, стал постоянным гостем в их доме на Ладанной улице. Еще более удивительным было то, что он привозил с собой всяческие дорогие лакомства и корзины с хлебом. В доме была своя конюшня, и в нее привели трех довольно упитанных коней, которых ежедневно кормили наилучшим образом. Элеонора заметила также, что она, Теодор и Симеон стали основными потребителями привозимой пищи, которая подавалась к столу подальше от завидущих глаз, когда становилось темно. В День рождества святого Иоанна Крестителя Боэмунд, облаченный в заляпанный и несвежий кожаный камзол, темно-синие гетры и поношенные сапоги, приехал к ним, чтобы разделить вечернюю трапезу, и стал громко распространяться о том, что святой Иоанн — его покровитель и что он хочет отметить его рождество. Он шумно ввалился в дом, пожал руку Готфриду и Гуго, похлопал по плечу Симеона. Потом он крепко сжал в своих свирепых объятьях Элеонору, оторвав от пола и уколов своим щетинистым подбородком. Затем резко отпустил ее и смахнул с шеи капли пота.

— Видит Бог, люблю, когда подо мной извивается женщина, только не говорите об этом епископу! — И, широко расставив руки, Боэмунд затрясся от смеха, довольный собственной шуткой. Потом он плюхнулся на подушки и жестом подозвал остальных к себе.

Его огромные руки разломили пресный хлеб, толстые пальцы нашарили оливы в миске, а большие белые зубы вгрызлись в мясо тушеной перепелки. Время от времени он отхлебывал вино из бокала и давал его Симеону, чтобы тот снова наполнил его. Он рыгнул, подмигнул Элеоноре, потом облизал пальцы, наклонился через стол и поблагодарил ее за то, что она помогла в деле с башнями-близнецами.

— А Фируз? — спросила Элеонора.

— Он мертв. — Боэмунд состроил скорбную гримасу. — Был убит по ошибке во время первого штурма.

Элеонора заметила, как слегка дернулись веки Боэмунда, и подумала, что, наверное, Фируза сочли слишком ненадежным, чтобы и дальше пользоваться его услугами. Наконец гигант объявил, что насытился, и поднялся, чтобы проверить, как он выразился, своих «славных ребят», которые охраняли вход и ворота от лазутчиков и не в меру любознательных людей.

— И это касается не только турок, — тихо пробормотал Теодор. — Я слышал, что между Раймундом и Боэмундом нарастают трения по поводу того, кому из них достанется Антиохия.

— Я тоже об этом слышал, — сказал Боэмунд, возвращаясь в комнату и похлопывая Теодора по плечу. — Но прежде чем делить шкуру неубитого медведя, давайте сначала убьем его! — Опустив палец в бокал с вином, Боэмунд нарисовал приблизительный план города. — Это — цитадель на горе Сильпий, удерживаемая турками. С врагом по ту сторону городских стен ее защитники могут переговариваться, поднимая различные флаги, а также с помощью посыльных. Все главные ворота — и ворота Святого Георгия, и Мостовые ворота, и Ворота герцога, и ворота Святого Петра — все они осаждены турками. Севернее находится основной лагерь Хебоги. У них сейчас восемьдесят пять тысяч воинов на наших двадцать пять. Они, наверное, уже слышали об этом черт… священном копье, — поправился Боэмунд, — но они не знают, что мы собираемся выступить против них! Наша тактика будет проста. «Армия Господа» развернется пятью отрядами. Первый отряд поведет Гуго Парижский. Он совершит дерзкую вылазку, чтобы отогнать противника от стен города, а тем временем подтянутся остальные.

— Через какие ворота? — спросил Гуго.

— Вся армия выйдет через Мостовые ворота. Северные франки под командованием Роберта Нормандского и Роберта Фландрского последуют за Гуго Парижским. За ним выступят германцы под командованием Готфрида Бульонского, а епископ Адемар поведет провансальцев. — Боэмунд пожал плечами. — Насколько я понимаю, граф Раймунд еще не оправился от болезни. Поэтому пятый эскадрон поведут Танкред и я. Выйдя из города, мы расположимся полукругом и начнем наступление на Хебогу через долину, а наш правый фланг будет прикрыт рекой Оронт. Думаю, нет надобности говорить об опасностях, которыми чреват этот план.

— Пока мы будем разворачиваться, — вставил Гуго, — турки могут атаковать наши фланги и тыл.

— А еще хуже то, — добавил Готфрид, — что если Хебога быстро двинется на нас, то мы будем окружены и уничтожены.

— Все это очень правильно, — шумно вздохнул Боэмунд. — Я так и знал, что вы это скажете. Но дело в том, что противник не ожидает, что мы его атакуем. Мы с Танкредом позаботимся о том, чтобы отбить атаки на наш тыл и фланги. Туркам, которые осаждают другие ворота, придется переправляться через Оронт. Их боевые порядки сомнутся и растянутся, что сделает их легко уязвимыми, и с ними можно будет справиться в два счета. Основная угроза исходит от Хебоги, но он совершил одну серьезную ошибку. Антиохию от его лагеря отделяет слишком большое расстояние. Если нам удастся выйти из города, развернуться и, смяв авангарды противника, врезаться как стрела в основные силы Хебоги, то мы можем одержать победу. Наши люди в отчаянном положении, но они воодушевлены. Они очень хорошо понимают, что ситуация такова: или драться и победить, или встретить неминуемую смерть в результате осады.

Элеонора ощутила, как у нее свело живот, а по спине пробежал холодок страха. Она поняла, что замышлял Боэмунд. План его был груб, прост, но очень эффективен. «Армия Господа» хлынет через Мостовые ворота и развернется в боевые порядки в долине за пределами города. Потом она двинется в наступление, а правый фланг ее будет защищен рекой Оронт. Турки, осаждающие другие ворота, могут напасть на атакующих, однако их захватят врасплох. Им придется переправляться через реку вброд, отчего они окажутся в невыгодном положении перед основными силами франков. Те же турки, что находятся в цитадели, мало чем смогут помочь: остерегаясь хитрости или предательства, они будут оставаться внутри, пока не решится судьба битвы. Однако если Хебога двинет свою огромную армию навстречу, то «Армия Господа» будет окружена и просто уничтожена. Элеонора вскинула глаза. Гуго и Готфрид отвернулись.

Теодор молча сидел, уставившись на грубый план города, начертанный Боэмундом. Гигант забарабанил по нему пальцами. Рядом с ней сидел Симеон и слегка подрагивал.

— Вам придется сделать так, чтобы Хебога не сдвинулся с места, — сказала Элеонора. Боэмунд задержал на ней взгляд своих голубых глаз. — Надо как-то убедить его, что выступать не следует. Вы уже начали это делать?

Боэмунд едва заметно кивнул.

— Каким образом?

— Легко. Один из моих командиров был убит в бою возле цитадели. Мы приложили немало усилий, чтобы отбить его тело, но в конечном счете нас оттеснили. Он был хорошим солдатом. — Глаза Боэмунда сузились. — Прирожденным воином. Любил солнце, женщин, вино. Он отправился в этот поход, чтобы стать большим властелином. Поклялся, что в жизни и смерти будет служить мне, и свою клятву он не нарушил. На его трупе я намеренно оставил письмо. Турки в цитадели прочтут его и, конечно же, передадут Хебоге. В этом письме, адресованном императору Алексию, я написал, что меня назначили командовать «Армией Господа», но я намерен тайком покинуть Антиохию, оставив графа Раймунда на верную погибель. — Боэмунд улыбнулся. — Все равно многие знают о трениях и вражде в наших рядах, как и о том, что мы планировали вернуться во владения императора.

— Значит, Хебога не выдвинется, — сказал Симеон. — Он останется в своем лагере, где есть свежая вода, подальше от заразных болезней, свирепствующих возле города. Он знает, что ему необходимо только сидеть и ждать. А тем временем его гарнизоны у ворот будут ослаблять «Армию Господа»…

— Вот именно. — Боэмунд постучал пальцами по столу. — Хебога думает, что к тому времени, когда мы доберемся до него, наши ряды поредеют, мы будем измучены жарой, голодом и жаждой. Может, нам придется капитулировать перед превосходящими силами противника… поэтому, — пожал он плечами, — зачем Хебоге ходить к нам, если мы сами к нему придем? Мы уже будем ослаблены. Потому что нам придется сделать бросок под палящим солнцем, в клубах пыли и при этом, возможно, подвергнуться атаке. Вот Хебога и мнит себя охотником, которому останется лишь захлопнуть западню.

— А как вы удостоверились, что Хебога прочел ваше письмо?

— Очень просто, — задумчиво ответил Боэмунд. — До этого времени он так и не сдвинулся с места. От своих шпионов и наблюдателей в цитадели он знает, что мы группируемся, чтобы уйти. Однако он не переместил свой лагерь и даже не усилил свои передовые отряды возле городских ворот. Да, я думаю, что письмо дошло до адресата: Хебога выжидает. И вот что нам надо сделать, — с этими словами Боэмунд указал на Элеонору, — что вам надо сделать: уведомить его о точном времени, дате и месте нашего выступления.

У Элеоноры от неожиданности перехватило дыхание, и ее бросило в пот. Она с упреком уставилась на Готфрида и Гуго. Они не отвели своих взглядов, и Элеонора поняла, насколько сильно все изменилось. Кровные узы и воспоминания детства уже не значили для брата ничего, главным для него являлась мечта о Иерусалиме. Всё и все, включая и ее, стало лишь средством достижения цели. Она перевела взгляд на Теодора. Он выглядел более спокойным, хотя Симеон явственно стучал зубами от страха.

— А как это сделать? — быстро спросила она. — И почему я?

— Точно так же, как и раньше, — спокойно заметил Боэмунд. — Вы, Теодор и Симеон. Вечером двадцать седьмого июня, за день до нашего выступления, вы выскользнете из города и поедете навстречу Хебоге. За день до этого Теодор выпустит во вражеский лагерь стрелу с посланием, в котором турок предупредят о вашем дезертирстве следующим утром, а также о том, что вы собираетесь сообщить атабеку Хебоге важные сведения. Вы выедете на тех трех конях, которые содержались у вас в конюшне и специально откармливались.

Именно по этой причине вам поставлялась хорошая пища. Я хочу, чтобы Хебога поверил, что вы прятались в городе, а потом решили убежать.

— Но они же наверняка знают, — возразила Элеонора, — что именно мы уговорили Фируза сдать башни-близнецы.

— Послушай, — вмешался Теодор, — потому-то нас и выбрали. Наша легенда будет такова: мы дезертировали из «Армии Господа» и укрылись у Фируза, который поссорился с Яги-Сианом. Именно Фируз был предателем. Это он сдал франкам вверенные ему башни, а не мы. Именно поэтому мы и убили его, чтобы отомстить за предательство.

Боэмунд покачиваясь поднялся, вышел из комнаты и вернулся с двумя кожаными мешками. Развязав один из них, он вытащил оттуда отрезанную голову. Кожа лица была синей, веки опущены, а окровавленные губы слегка приоткрыты. Фируз! Поверхность отрезанной шеи представляла собой сплошное пятно запекшейся крови. В другом мешке лежала еще одна голова, которую Элеонора смутно припомнила.

— Брат Фируза, — пояснил Теодор. — Был убит в соседней башне, потому что его тоже сочли предателем.

— Но он не был предателем, — возразила Элеонора. — Фируз действовал сам по себе; он боялся, что его выдадут.

— Конечно, — вмешался Гуго. — Фируза и его брата убили в первой же стычке, когда кровь бурлила от ярости. Было трудно разобраться, кто свой, а кто — чужой. Но как бы там ни было, обе головы будут переданы Хебоге как головы предателей, которые сдали Антиохию франкам.

— И вы думаете, что он этому поверит? — почти взвизгнул перепуганный Симеон. — Что мы прятались в Антиохии в течение трех недель, а потом приехали к нему на хорошо упитанных лошадях да еще с головами двух предателей?

— А почему бы и нет? — настаивал Теодор. — Не забывайте: Антиохия — огромный город с садами, парками, жилыми домами, подвалами и переулками. В городе и поныне прячутся турки, хорошо вооруженные, сытые, с запасами драгоценностей и провизии. Они наверняка слышали о приближении Хебоги и знают, что цитадель все еще держится. Все, что им нужно делать, — это проявлять терпение и дожидаться избавления. И мы — одни из этих людей. Мы ждали, сколько могли, но потом решили бежать. Подобное случается каждый день. Почему бы и нам не сделать то же самое? Ведь «Армия Господа» ослаблена и страдает от голода.

— А как же сведения, которые мы им передадим? — поинтересовалась Элеонора, стараясь не глотать слюну, чтобы не показывать своего страха. — Откуда они у нас?

— Элементарно, — пожал плечами Теодор. — Мы же в Антиохии. На улицах полно армян и турок, резня прекратилась, страсти улеглись, и мы имеем возможность встречаться с разными людьми. Давайте взглянем на это с точки зрения Хебоги: зачем нам рисковать и являться к нему? Нет, не сомневайся, нашей легенде поверят. Элеонора, если ты не хочешь идти, то не иди. Ты тоже, Симеон. Однако наш рассказ будет выглядеть более естественным, если мы все объясним, как после сдачи башен-близнецов нам пришлось прятаться, как нам удалось выжить и смешаться с «Армией Господа». Но потом нас разоблачили, и нам пришлось бежать. Граф Боэмунд прав. Хебога не должен сдвинуться с места — во что бы то ни стало.

Расспросы продолжались. Под пристальным изучающим взглядом Боэмунда Элеонора старалась не показывать своей тревоги. Она прекрасно понимала логику его плана. До нее доходили слухи, что люди дезертировали и убегали. Почему бы им не сделать то же самое? Такое объяснение выглядело довольно убедительным. Все знали, что в рощах, аллеях, парках и садах прятались турки — хорошо вооруженные и опасные.

— Вы выедете через потерну возле ворот Святого Георгия, — объяснил Боэмунд. — Вас будут преследовать и обстреливать, но вы благополучно избежите погони. Как только вы окажетесь в руках турок, вы будете в безопасности.

Если они поверят вашей легенде, то ей поверит и Хебога. Ну как?

Элеонора взглянула на Симеона, который сидел и, покачиваясь взад-вперед, молча молился.

— Я пойду, — прошептала она, — но, видит Бог, это очень опасно. Повторяю: а что, если Фируз успел кому-нибудь обо всем рассказать? Если какой-то турок знает, что мы убедили его сдать башни-близнецы, и этот турок в настоящее время находится в лагере Хебоги?

— Нет! — поднял палец Теодор. — Эти башни были захвачены ночью. О нашем участии в этом деле знали лишь Боэмунд, Гуго и Готфрид. Остальные уверены, что Фируз действовал самостоятельно. В ту ночь, когда пали башни, Симеона и Имогену держали взаперти. Ты, как я и велел тебе, пряталась в тени; воины, проскочившие мимо тебя, были охвачены лихорадкой битвы. Я же исчез немедленно вместе с Гуго и Готфридом.

— А ты к этому готовился? — слегка усмехнулась Элеонора.

— Нет, — ответил Теодор. — Я готовился к тому, что нас может постичь неудача, что атака на Антиохию может быть отбита. Нам пришлось бы тогда придумывать какую-то историю, очень похожую на сегодняшнюю: что предателем был Фируз, а мы — преданные сторонники Яги-Сиана.

— Об Имогене я еще скажу несколько слов через некоторое время, — вмешался Гуго. — Но кроме нее и, возможно, Бельтрана, только находящиеся в этой комнате знают правду о том, кто предал башни-близнецы. Фируз и его люди теперь мертвы, и нам следует воспользоваться этим обстоятельством.

Элеоноре припомнился окровавленный труп, распростертый на пороге дверей, ведущих в башню. Наверное, это был Фируз. «Он погиб по ошибке? Или же его и других эти безжалостные мужчины убили намеренно?» — отрешенно, с холодным сердцем подумала Элеонора.

— А что, — возразил Симеон, — если какой-то шпион расскажет туркам, как все было на самом деле?

— В смысле? — спросил Боэмунд.

— Расскажет, что когда город пал, мы снова присоединились к «Армии Господа», в которой нас приняли как героев!

И снова этот холодный расчетливый взгляд Боэмунда. Гуго и Готфрид сидели, опустив плечи. Гуго прикусил губу. Похоже, он уже успел подумать о том, что сказал Симеон, и знал ответ на его вопрос.

— А кто знает, что вас приняли как героев? — спросил в ответ Готфрид. — Вы укрывались в этом доме последние три недели. Многим ли об этом известно? Никому — кроме нескольких очень надежных членов «Братства храма Гроба Господня».

Теперь Элеонора поняла, зачем ее и Симеона так долго держали взаперти. Мало кто понял, что на самом деле произошло с башнями-близнецами. Это была строго охраняемая тайна.

— Да, среди наших братьев может скрываться предатель, — заговорил Гуго. — По крайней мере, так считает граф Раймунд. Однако помните, что только присутствующие в этой комнате, а также Имогена и, возможно, Бельтран, знают всю правду о той роли, которую мы сыграли в предательстве Фируза. Это я говорю со всей уверенностью, потому что с тех пор, как пала Антиохия, и за Бельтраном, и за Имогеной все время пристально следили. — Гуго улыбнулся. — Думаю, они об этом догадываются. Более того, вы покинете Антиохию под вечер двадцать седьмого июня, а мы выступим через Мостовые ворота утром двадцать восьмого. У шпиона просто не хватит времени послать Хебоге сообщение, а у вас в качестве подтверждения будут головы предателей. Почему Хебога не поверит вам?

— Мы пойдем, — прошептала Элеонора. — Это очень опасно. Но оставаться в городе не менее опасно. Так что надо попробовать. — Она повернулась к Боэмунду. — Но если будет на то воля Божья, и мы дойдем до Иерусалима, то вы должны поклясться предоставить мне все то, о чем я попрошу. А если не вы, — Элеонора взглянула на Готфрида и Гуго, — то пусть это будете вы и граф Раймунд. — Все трое торжественно поклялись. Теодор казался удивленным. Симеон пробормотал что-то про свою свободу и стал сетовать на огромную опасность, которой они подвергались.

На этом встреча закончилась.

Через два дня Теодора провели на безлюдный участок крепостного вала возле ворот Святого Георгия. Людей Боэмунда, которые должны были нести дежурство, быстро и без объяснений увели. В одну из деревянных опор моста вонзилась стрела. В озерке света, излучаемого факелом, немедленно появился турок. Подбежав к стреле, он выдернул ее и тут же растворился во тьме.

Утром следующего дня Элеонора, Теодор и Симеон проскользнули смрадными улицами к большому парку, выходившему к Козьим воротам — очень узкой потайной двери приблизительно в шестидесяти ярдах от ворот Святого Георгия. Элеонора, потная и исполненная дурных предчувствий, несла сумки со своими скудными пожитками. Она держала ухо востро, прислушиваясь и присматриваясь ко всем и ко всему: вот собака нюхает труп, лежащий у входа в темный переулок, вот два солдата бьются за корзину с овощами и травами, а вот группа юношей и мальчиков, распухших от голода.

Они поспешили по темной аллее, ведшей через парк. Среди деревьев стояли охранники Боэмунда. Чуть дальше, в скалистой лощине, другие его люди убирали с дороги хлам и вытаскивали запорные бруски из потайных ворот. «Беглецов» ждали три уже оседланные лошади, которых стерегли Гуго и Готфрид в полной боевой амуниции. Они помогли Элеоноре взобраться в седло, прошептали нежные слова прощания и напутствий, а потом Теодор легко и непринужденно, словно ночной призрак, пришпорил своего коня. За ним последовала Элеонора, затем — Симеон. Лошади осторожно ступали между валунами по гальке на дне лощины. Взвизгнула, открываясь, узкая дверь. Какой-то офицер поманил их рукой, и они проехали сквозь потайные ворота. Теодор снова пришпорил своего коня, и все трое поскакали галопом по извилистой тропе, направляясь к узкому мосту через Оронт. И сразу же началась притворная погоня, которую возглавляли Готфрид и Гуго. Солдаты протолкались с криками сквозь ворота и бросились вслед за беглецами, размахивая обнаженными мечами. С крепостного вала лучники выпустили вслед несколько стрел, которые просвистели в опасной близости от всадников. Элеонора словно срослась с лошадью, которая неслась во весь опор, грохоча копытами и мотая головой. Воздух был пропитан сладким трупным запахом, и повсюду на земле валялись тела, а также куски доспехов и оружия.

Крики позади них стихли. Лошадь Элеоноры замедлила бег и пристроилась за лошадью Теодора, стуча подкованными копытами по доскам узкого моста; потом они выехали на скалистую местность, покрытую редкой жухлой травой. Когда они, ведомые Теодором, свернули направо и понеслись галопом вдоль берега реки, эхо, отразившись от крепостной стены, донесло до них чьи-то крики. Увидев группу турецких всадников в развевающихся накидках, которые приближались к ним, Теодор осадил коня, а когда Элеонора и Симеон тоже остановились сзади, он поднял правую руку ладонью вперед и несколько раз отрывисто прокричал, повторяя одну и туже фразу. Турки, злобно поблескивая глазами, окружили их. С боевого пояса Теодора быстро сняли меч и кинжал. Элеонора помахала рукой, разгоняя пыль, набившуюся в рот и ноздри. Послышался крик, и к ним подскакал галопом еще один турецкий офицер в синей накидке, блестящем нагруднике и стальном шлеме; он приказал своим всадникам расступиться. Напряжение было почти невыносимым. Дезертиров спасло только то, что их преследовали и что они выехали прямо на турецкие позиции. Офицер осадил коня, вытащил из своего рукава пергаментный сверток и бросил его Теодору Тот кивнул, показал на ворота и заговорил быстро и лихорадочно, часто повторяя имя Хебоги. Теодор изображал дезертира, принесшего важную весть, крайне важную для его новоиспеченных союзников. Он говорил запальчиво, будто бы знал самые главные тайны графа Раймунда и всех остальных предводителей крестоносцев. При этом Теодор похлопывал рукой по двум кожаным мешкам, крепко привязанным к луке седла. Прозвучало имя Фируза. Потом он повернулся в сторону города, харкнул и смачно плюнул. Офицер, на которого такое искреннее выражение чувств произвело, по-видимому, сильное впечатление, поверил в правдивость слов Теодора. Он прокричал что-то своим людям, и те вернули Теодору его оружие. Потом он приказал следовать за ним, и все помчались галопом по антиохийской долине, вздымая за собой тучи пыли.

Они проскакали не менее пяти миль, прежде чем встретились с патрулями из лагеря Хебоги. Всадники въехали в главный проход, ведущий к его центру. Сердце Элеоноры заныло. Армия Хебоги представляла собой настоящую азиатскую орду. Многочисленные вожди и эмиры откликнулись на призыв своего халифа и влились в ее ряды, чтобы уничтожить франкских захватчиков. Лагерь был наводнен огромными толпами пехотинцев в доспехах, тяжелыми конниками в шлемах и кольчужных камзолах; все они были вооружены копьями, пиками и ятаганами. И конечно же, повсюду можно было встретить знаменитых турецких всадников с разящими луками на проворных лошадках. Вокруг, сколько могла видеть Элеонора, простирался настоящий лес шатров и павильонов всевозможных размеров и цветов. Похоже было, что армия, находившаяся в удобной близости от реки и озер, хорошо снабжалась. У коновязи стояло огромное количество упитанных и стройных лошадей с лоснящейся шкурой. Рядом на земле тянулись ряды высоких седел, которые так любили турецкие лучники.

Прибывшим приказали спешиться и повели в шатер ата-бека — роскошный пурпурный павильон, украшенный серебристыми тесемками и кисточками. Этот павильон и близлежащие шатры были отгорожены от остального лагеря частоколом с двойными воротами, охранявшимися прекрасно экипированными воинами в сверкающих доспехах. На древках, воткнутых в землю, реяли штандарты и знамена атабека Хебоги. Элеонора заметила, что рядом конюхи не спеша прогуливали крепких лоснящихся лошадей, явно держа их наготове. Положив письменные дощечки себе на колени, под навесами сидели писцы. У входа в один из ярко-красных шатров стояла группа прекрасных девушек с распущенными черными волосами длиной почти до пояса, в прозрачных накидках на золотисто-смуглых телах. Из шатра слышались звуки музыки и смех. Увидев это, Элеонора приободрилась. Значит, Хебога явно не собирался наступать. Он, очевидно, чувствовал себя уверенно, считая, что предстоящая битва уже выиграна.

Телохранители Хебоги забрали у Теодора его оружие. Их всех обыскали, а потом, приставив с каждой стороны по воину, провели в прохладный павильон, воздух в котором был пропитан благовониями. На куче подушек сидел Хебога. Это был молодой человек с властным и высокомерным выражением лица, маленькими черными глазками и крючковатым носом над тонкими губами. На нем был белый тюрбан и свободная вышитая мантия. Казалось, что его больше интересует стоявшая перед ним лакированная шахматная доска с украшенными бриллиантами фигурками из слоновой кости. Он что-то недовольно сказал своему сопернику, седобородому старику, а потом повернулся и посмотрел на посетителей, которых заставили встать на колени на входе в шатер. По обе стороны от Хебоги сидели его эмиры. При слабом освещении Элеонора могла видеть лишь их смуглые лица и цветные тюрбаны, поблескивавшие золотыми и серебряными нитями.

Сначала Хебога повел себя откровенно враждебно. Оттолкнув в сторону шахматную доску, он присел на корточки и, опершись руками о пол, начал допрашивать Теодора. Элеонора усилием воли успокоила себя. Хебога был зол и высокомерен, а Теодор был очень умен. Он сказал Хебоге именно то, что тот хотел услышать: что граф Раймунд болен, что предводители франков перегрызлись между собой, что у них почти не осталось лошадей, что крестоносцы голодают и поэтому ослабели, что они отчаянно хотят вернуться домой и находятся на грани бунта. По словам Теодора, на рассвете следующего дня они намеревались покинуть Антиохию через Мостовые ворота и выступить на север. Вступать в бой крестоносцы не собирались; наоборот — они желали вступить в переговоры, чтобы их пропустили на территорию Византии. И теперь от одного Хебоги зависит, торжественно завершил свою речь Теодор, дарует ли он им жизнь или уничтожит. Атабек не скрывал своей радости по поводу услышанного. Он с энтузиазмом кивал головой, а потом повернулся к своим помощникам — мол, что я вам говорил! Вот и перебежчик подтверждает мои предположения! Они не должны выступать. Пусть их войска, осаждающие Антиохию, изматывают армию крестоносцев своими наскоками. Основные силы турок должны стоять на месте и выжидать, пока не настанет время захлопнуть ловушку. Раздались несогласные выкрики, однако Хебога проигнорировал их. Справа от Элеоноры проскользнула чья-то тень. Один из турок наклонился вперед, засвидетельствовал свое почтение Хебоге и прошептал ему какой-то совет. У Элеоноры перехватило дыхание. Бальдур! Тот самый красавец командир, который совратил Асмаю и стал причиной падения Антиохии. Теодор и Симеон тоже узнали его, но не подали виду. Бальдур, какими бы ни были его тайные мысли, явно хотел скрыть свою трагическую роль в сдаче башен врагу. Он не мог выразить свои подозрения, не рискуя при этом оказаться объектом серьезных обвинений. Совращение жены боевого товарища эти благочестивые мусульмане сочли бы отвратительным и гнусным актом, впрочем, как и предводители «Армии Господа». Антиохия пала из-за его похоти, а это однозначно влекло за собой смертную казнь.

Позже Симеон шепотом сообщил, что Бальдур, вместо того чтобы открыто разоблачить Теодора, настоял на том, чтобы Хебога испросил у грека подтверждения правдивости его слов. Как позже узнала Элеонора, Теодор находчиво извернулся. Он показал на Элеонору и объяснил, что она — его жена. Потом он поведал об их дезертирстве из «Армии Господа». О том, как их принял Яги-Сиан и вверил в попечение Фируза, который оказался предателем. Грек рассказал также о том, как Фируз предал защитников города за жалкие подачки и как он, охваченный гневом, лично убил и Фируза, и его брата. В подтверждение своих слов он подтолкнул вперед два кожаных мешка, которые поставил перед ним слуга. И две отрезанные головы были продемонстрированы Хебоге под шепот одобрения собравшихся, после чего немедленно последовали проклятия в адрес гнусных предателей. В этот момент Хебога хлопнул в ладоши. Принесли охлажденный шербет и печенье, которыми угостили пришельцев, и теперь их стали звать гостями. Теодор, Симеон и Элеонора немного успокоились и расслабились. Подали еду и питье: значит, их приняли.

Растроганный Теодор стал сентиментальным. Он рассказал, как перерезал одну из кожаных лестниц, спущенных Фирузом (об этой подробности туркам было известно), а потом поведал о том, как они прятались в Антиохии в густом парке возле Козьих ворот, стараясь раздобыть еду и лошадей. Потом они смешались с франками и узнали об их планах, но их разоблачили. Подозрения усилились настолько, что у них не осталось иного выхода, кроме побега. Теодор не пытался изобразить из себя новообращенного в ислам или человека, желающего служить Хебоге. Вместо этого грек объяснил, что он — обычный наемник, который понял, что франкам конец, и поэтому решил убежать. В конце концов Хебога понимающе кивнул, хлопнул в ладоши и посмотрел на своих помощников. Решение было принято. Пусть франки выходят из Антиохии. Их будут изматывать своими действиями передовые отряды, а потом основные силы армии атакуют и сокрушат их. Теодору, Элеоноре и Симеону позволили уйти. Им предоставили небольшой шатер в пределах частокола халифа, они расположились и стали ждать дальнейшего развития событий. Элеонора прилегла и провела напряженные день и ночь то засыпая, то просыпаясь, разбуженная звуками, долетавшими из лагеря; и только немногим позже она узнала, что произошло.

Боэмунд вышел из Антиохии, как и предполагалось, однако чего Хебога не знал, так это его намерения драться не на жизнь, а на смерть. Переговоры и капитуляция считались теперь богохульством. «Армия Господа» хлынула через Мостовые ворота. Предварительно всех лошадей собрали вместе и накормили всем тем, что только смогли найти. Гуго Парижский со своим отрядом бросился вперед, готовый смести любые преграды на своем пути. Его лучники подвергли турок интенсивному обстрелу, и те бежали, опешив от столь дерзкого и мощного удара. За Гуго Парижским последовали нормандские франки, ведомые двумя Робертами — Фландрским и Нормандским. Потом в бой вступил Готфрид Бульонский со своими германцами. Адемар из Ле-Пюи вел провансальцев. Рядом с воинственным епископом его помощник вез божественную реликвию — священное копье, которое, как заявил епископ, принесет крестоносцам полную победу. За ними громыхал пятый эскадрон под кроваво-красными знаменами Боэмунда. Пока что его план воплощался безупречно. «Армия Господа» быстро образовала полукруг примерно в милю шириной, один фланг которого упирался в подножие холма, а другой — в реку Оронт. Турецкие силы, непосредственно участвовавшие в осаде, двинулись вперед, чтобы помешать франкам. Навстречу им выщел Райнгард Тульский со своими французскими и германскими рыцарями. Но вышел он отнюдь не обороняться: крестоносцы атаковали турок, словно стая хищных изголодавшихся волков.

А тем временем в лагере Хебога не спеша группировал свою армию в две широкие колонны. Разворачивались штандарты и знамена. К небу вознесся боевой клич: «Аллах наш Бог! Нет Бога, кроме Аллаха!» Правоверные мусульмане, закончив молитву, вставали со своих походных молельных ковриков, надевали боевое снаряжение. Турок уверили в том, что им надо лишь захлопнуть западню, и они смогут легко разделаться с франкской армией. Раз и навсегда. Но им было неведомо, что навстречу им шагает в пыли масса отчаянных воинов, которые тоже веруют в Бога. Торговцы и фермеры, облаченные в тряпье и вооруженные крюками для мяса и топорами, настойчиво и твердо маршировали за своими командирами; некоторые из них даже шли в бой плечом к плечу со своими молодыми сыновьями. Священники в епанчах для мессы нараспев читали молитвы, сжимая в руках дубинки и булавы.

Турецкий авангард атаковал франков с правого фланга и поджег сухую траву на берегу реки. Но «Армия Господа» пошла прямо сквозь огонь, сбивая его своими накидками. Клубился дым. Турецкие всадники пронеслись сквозь него, как злые духи, с копьями и круглыми щитами. Пехотинцы встретили их свирепой атакой, валя наземь и лошадей и всадников; заметались в воздухе копья, дротики, топоры и кинжалы; заработали дубинки и булавы, засвистели мечи, рубя направо и налево. «Армия Господа» несла потери, ее воины падали на землю от всевозможных ран; их оставляли лежать, засунув во рты пучок травы или полевых цветов как символ последнего причастия. Их покаянные слова уносил ветер, и они передавали свое оружие живым и сильным.

Турецкая кавалерия бросилась в атаку, но пехота франков держалась стойко. Снова турки пошли вперед, но в ужасе отпрянули, увидев, как сквозь пыль на них несутся серые тени всадников, похожие на призраки. Рыцари в кольчугах и доспехах врезались, выставив копья, в боевой порядок турецкой конницы. Вскоре им на помощь поспешил еще один отряд рыцарей, на этот раз — без копий, но с длинными разящими мечами. Многие турки были выбиты из своих седел и стали добычей франкских пехотинцев, волна которых стремительно продвигалась вперед. Земля стала скользкой от крови. По полю боя бродили пошатываясь люди с пронзенными животами или вывалившимися внутренностями, а из открытых ран била кровь. И тут франки нанесли мощный, словно кувалда, завершающий удар. На поле битвы появился отряд Боэмунда под кроваво-красным стягом! Облаченный в кольчугу великан со своим отборным войском глубоко врезался в порядки турок. «Армия Господа» неудержимо рванулась вперед, словно каменный валун, катящийся по склону и сметающий все на своем пути. Турки занервничали и запаниковали. Воздух зазвенел криками «Deus vult! Deus vult!» Всадники в кольчугах восторженно скандировали гимны и псалмы. Рыцари даже снимали свои шлемы и бросали их вслед убегающему противнику. Первая линия турок была полностью разбита и в панике бежала.

А в лагере Хебоги Теодор уже успел принять меры, чтобы переместить Элеонору и Симеона в безопасное место. В смятении боя они завладели своими лошадьми, выехали из лагеря и спрятались в густом кустарнике возле озера. В турецком лагере нарастал хаос. Атабек был ошеломлен и отказывался верить получаемым сообщениям. А потом бросил в бой свою вторую колонну. Едва основные силы его армии выдвинулись, как на них натолкнулись отступающие всадники первой волны. Они визжали от страха и тыкали пальцами назад, показывая на приближающееся облако пыли, в котором мчались верхом на конях жуткие демоны. На них неумолимо надвигались кроваво-красные знамена Боэмунда. Две колонны турок беспорядочно смешались. Смятение и паника охватили их. Командование нарушилось. Знамена и штандарты упали на землю. Офицеры больше не могли отдавать приказы. Турки начали драться между собой, отчаянно пытаясь убежать. Когда основная масса «Армии Господа» врезалась в дезорганизованное войско Хебоги, началось его паническое бегство. Впереди неслись галопом турецкие военачальники; за ними бежала их армия. Франкское войско ворвалось в лагерь, пронзая копьями женщин и разметая продовольственные припасы, громя роскошные павильоны и грабя кедровые ларцы и сундуки, погружая измазанные грязью и кровью руки в горы жемчугов и бриллиантов, хватая ковры, накидки и дорогие ткани.

К тому времени, когда Элеонора и Симеон возвратились в лагерь, стало уже ясно, что одержана полная победа и Хебога наголову разбит. Боэмунд и другие предводители обосновались в павильоне атабека. Теодора и Элеонору, за которыми устало тащился Симеон, провели внутрь, чтобы командиры высказали им свою огромную благодарность. Их угостили огромным количеством шербета и прочих сладостей, кубками наливали вино и дали много белого хлеба и жареного мяса. Боэмунд басовито прогудел, что они могут брать все, что видят. Но Элеонора просто села на подушки. Теодор подробно рассказал Боэмунду, как все было, и тот снова горячо поблагодарил его за оказанную бесценную услугу, а потом сказал, что они могут идти. Элеонора с мольбой в голосе попросила, чтобы ее отвели в какое-нибудь тихое, спокойное место. Офицеры уже начинали наводить порядок среди своих подчиненных, когда кто-то позвал Теодора. Они вышли из шатра и увидели группу вооруженных мечами германцев, державших связанного пленника. Элеонора узнала в нем Бальдура в изорванном в клочья одеянии. Германцы показывали на своего пленника, а один из них поднял меч и сделал движение, будто собирается отрубить Бальдуру голову. Теодор спокойно заговорил с ними, и германцы почтительно опустили свои мечи. Теодор подозвал Бальдура к себе, а сзади к нему подошла Элеонора.

— Что ты хотел, брат? — спросил его Теодор.

Бальдур облизал свои грязные губы с запекшейся кровью.

— Свою жизнь, брат. Я подозревал, как все было на самом деле, но я не предал тебя.

— Это правда, — кивнул Теодор. — Действительно не предал. — Он повернулся к командиру германцев. — Дайте этому человеку хлеба и воды. Верните ему оружие и коня. И отпустите его. За него ручается сам граф Боэмунд.

Германец недовольно сплюнул, пожал плечами и отдал приказ. Когда Бальдура уводили, турок вдруг повернулся и подошел к Теодору. Сняв свой ремень, он бросил его под ноги греку.

— Когда поймаете своего предателя, — прошептал он, — повесьте его на этом ремне.