…чувства, связывающие нас, сочетают в себе так много, что не сравнятся ни с чем.

Жорж Санд, настоящее имя которой – Амандина Аврора Люсиль Дюпен, родилась в состоятельной французской семье, владеющей поместьем в Ноане, близ долины Эндра. В девятнадцать лет она вышла замуж за барона Казимира Дюдевана, но брак оказался несчастливым, и в двадцать семь лет она оставила барона и двоих своих детей, уехала в Париж и вошла в кружок писателей, к которому принадлежал и знаменитый критик Сент-Бев. Свой первый роман «Индиана» она опубликовала в 1832 г. под псевдонимом Жорж Санд (видоизмененное имя ее любовника и соавтора в начале творческого пути Жюля Сандо). В книге открыто критиковалась несправедливость французских брачных законов того времени и высказывались призывы обеспечить женщинам образование и равные права.

Общество шокировала страсть Жорж Санд к переодеванию в мужскую одежду, ее курение (на самом деле умеренное) и многочисленные романы. Она оказалась поразительно плодовитым автором романов, пьес и эссе, и, хотя ее образ жизни, внешность, феминистские и демократические убеждения вызывали яростное осуждение, она явно умела привлекать к себе людей.

Одним из самых известных любовников Жорж Санд был поэт Альфред де Мюссе, который был семью годами моложе ее. Он преследовал ее, признавался в любви в знаменитом письме 1833 г., когда ему было двадцать два года, а ей – двадцать девять. Жорж Санд позволила уговорить себя, и они отправились в Италию. Что произошло дальше – в точности неизвестно, но путешествие обернулось катастрофой, отношения вскоре завершились скандалом. Известно только, что и Жорж, и де Мюссе заболели (есть предположение, что недуг де Мюссе был следствием его пристрастия к абсенту, в некоторых случаях представляющему смертельную опасность), а Жорж в романтическом порыве влюбилась в их врача-венецианца Пьетро Пагелло. Этот роман завершился почти сразу, причины объясняются в приведенном ниже письме, особенно в восклицании Жорж: «…не учите мой родной язык, а я не стану искать в Вашем слова, способные выразить мои сомнения и мои опасения. Я не желаю знать, как Вы распорядитесь своей жизнью и какую роль сыграете среди своих соплеменников. Я не желаю даже знать Вашего имени».

После многочисленных авантюр Жорж Санд удалилась в фамильное поместье в Ноане, где стала вести более размеренную жизнь и часто принимала многочисленных друзей из богатого событиями прошлого. Она скончалась в возрасте семидесяти девяти лет.

 

Жорж Санд – Альфреду Мюссе

(15–17 апреля 1834 года)

Я была потрясена и обеспокоена, мой дорогой ангел, и не получила ни единого письма от Антонио. В Виченцу я прибыла, чтобы узнать, как ты провел эту первую ночь. Мне удалось услышать только, что ты проезжал через город утром. Таким образом, единственной весточкой, которую я получила от тебя, стали две строчки, присланные мне из Падуи, и я не знаю, что и думать. Пагелло уверял, что, будь ты болен, Антонио написал бы нам, но мне известно, что письма теряются, а иногда проводят в пути по этой стране шесть недель. Я была в отчаянии. И наконец я получила твое письмо из Женевы. О, как я благодарна тебе за него, мое дитя! Каким добрым оно было и как обрадовало меня! Правда ли, что ты не болен, что ты здоров и не страдаешь? Я все время боюсь, что из-за любви ты преувеличиваешь крепость своего здоровья. О, если бы Господь даровал его тебе и сохранил тебя, мое дорогое дитя! Это необходимо мне, как и твоя дружба. Без того или другого я не могу надеяться прожить ни единого счастливого дня.

Не верь, не верь, Альфред, что я способна быть счастливой с мыслью о том, что я потеряла твое сердце. Какая разница, любовницей я тебе была или матерью, вдохновляла ли я тебя любовью или дружбой, была ли с тобой счастлива или несчастна. В настоящий момент все это ничего не меняет в моем душевном состоянии. Я знаю, что люблю тебя, и этим все сказано. [Стерты три строчки.] Беречь тебя, хранить от всех недугов и от врагов, развлекать и радовать тебя – таковы потребности и сожаления, которые я ощущаю с тех пор, как лишилась тебя. Почему труд столь сладкий, который прежде я выполняла с такой радостью, мало-помалу пропитался горечью и наконец стал невозможным? Какой несчастный случай превратил в яд лекарства, которые я предлагала? Как вышло, что я, способная отдать всю мою кровь, лишь бы обеспечить тебе ночной отдых и покой, стала для тебя мучением, карой, злым гением? Когда меня одолевают эти ужасные воспоминания (а разве они когда-нибудь оставляют меня с миром?), я почти схожу с ума. Я орошаю подушку слезами. Я слышу, как твой голос зовет меня в ночной тиши. Кто будет звать меня теперь? Кому понадобятся мои бдения? Как мне растратить силы, которые я накопила для тебя, и теперь вижу, как они обращаются против меня? О, мое дитя, мое дитя! Насколько не нужны мне твоя нежность и прощение! Никогда не проси о них меня, никогда не говори, что скверно обошелся со мной. Откуда мне знать? Я ничего не помню, кроме того, что мы были чрезвычайно несчастны и расстались. Но я знаю, я чувствую, что мы будем любить друг друга всю жизнь, всем сердцем, всем разумом и будем стремиться священным чувством [стерто слово] обоюдно исцелиться от недугов, которые терпели ради друг друга.

Увы, нет! Это была не наша вина. Мы повиновались своей судьбе, ибо наши характеры, более порывистые, чем у многих других, не дали нам смириться с существованием заурядных любовников. Но мы рождены, чтобы знать и любить друг друга, в этом нет никаких сомнений. Если бы не твоя юность и не слабость, которую вызвали у меня однажды утром твои слезы, мы остались бы братом и сестрой…

Ты прав, наши объятия были кровосмесительными, но мы не поняли этого. Мы невинно и искренне слились в них. Но осталось ли у нас хоть одно воспоминание об этих объятиях, которое не было бы целомудренным и безгрешным? В дни лихорадки и бреда ты упрекал меня в том, что я ни разу не дала тебе почувствовать вкус радостей любви. Из-за этого я пролила немало слез, а теперь убеждена, что в этих словах есть зерно истины. Я удовлетворена тем, что эти радости были более аскетическими, более завуалированными, чем те, которые ты изведаешь в других местах. По крайней мере, в объятиях других женщин ты не станешь вспоминать обо мне. Но, оставшись один, чувствуя потребность помолиться и выплакаться, ты будешь думать о своей Жорж, своем верном товарище, своей сиделке, своем друге и не только. Ибо чувства, связывающие нас, сочетают в себе так много, что не сравнятся ни с чем. Мир никогда не поймет этого. Тем лучше. Мы любим друг друга и не обращаем на него внимания…

Прощай, прощай, мое милое дитя. Заклинаю, пиши мне как можно чаще. О, как я была рада узнать, что ты прибыл в Париж здоровым и невредимым!

Помни, что ты обещал мне беречься. Прощай, мой Альфред, люби свою Жорж.

Прошу, пришли мне двенадцать пар перчаток из тонкой кожи – шесть желтых и шесть цветных. И самое главное, пришли мне стихи, которые написал. У меня не осталось ни единого!

 

Жорж Санд – Пьетро Пагелло

(10 июля 1834 года, отправлено из Венеции)

Рожденные под разными небесами, мы никогда не будем мыслить одинаково и не обретем общего языка. Может быть, наши сердца похожи?

Умеренный и облачный климат, в котором я выросла, наделил меня мягким и меланхоличным воображением; какие страсти даровало Вам щедрое солнце, покрывшее загаром Ваш лоб? Я знаю, как любить и как страдать. А Вы? Что Вы знаете о любви?

Пылкость Ваших взглядов, неистовое сжимание рук, жар Вашего желания искушают и пугают меня. Я не знаю, бороться с Вашей страстью или разделить ее. Никто не любит так в моей стране; рядом с Вами я лишь бледная статуя, взирающая на Вас с желанием, тревогой и изумлением. Я не знаю, вправду ли Вы любите меня, и никогда не узнаю. Вы едва способны выговорить несколько слов на моем языке, а я не настолько знаю Ваш, чтобы вдаваться в эти тонкие материи. Возможно, даже если бы я в совершенстве знала язык, на котором Вы говорите, я не сумела бы внятно объясниться. Места, где мы жили, люди, которые нас учили, – несомненно, причина тому, что наши мысли, чувства и потребности невозможно объяснить друг другу. Моя слабая натура и Ваш огненный темперамент должны порождать совершенно разные мысли. Вы наверняка не подозреваете о тысячах тривиальных страданий, которые так беспокоят меня, или презираете их; Вы должны смеяться над тем, что заставляет меня плакать. Возможно, Вы вообще не знаете, что такое слезы. Кем бы Вы стали для меня – опорой или повелителем? Смогли бы утешить меня, если мне вспомнится, как много я претерпела до встречи с Вами? Вы понимаете, почему я так печальна? Вы знаете, что такое сострадание, терпение, дружба? Вероятно, Вам с детства внушили, что у женщин нет души. Вы думаете, что она у них есть? Вы не христианин и не мусульманин, не цивилизованный человек и не варвар. Мужчина ли Вы? Что таится в этой мускулистой груди, за этим великолепным лбом, в глубине львиных глаз? Посещают ли Вас благородные, возвышенные мысли, братские и благочестивые чувства? Когда Вы спите, снится ли Вам, что Вы возноситесь на небеса? Когда Вас обманывают люди, продолжаете ли Вы доверять Богу? Кем я буду для Вас – компаньонкой или рабыней? Вы вожделеете меня или любите? Утолив свою страсть, поблагодарите ли Вы меня? Когда я сделаю Вас счастливым, поймете ли Вы, как сказать мне об этом? Знаете ли Вы, кто я, и тревожит ли Вас то, что Вы об этом не подозреваете? Может быть, для Вас я неизвестное существо, к которому следует стремиться, о котором грезить? Или в Ваших глазах я женщина вроде тех, которые жиреют в гаремах? В Ваших глазах, в которых, как мне показалось, видна божественная искра, нет ничего, кроме похоти, которую возбуждают такие женщины? Вы знаете, что такое желание души, которую не приглушает время, не умаляют крайности или усталость? Когда любовница засыпает в Ваших объятиях, бодрствуете ли Вы, чтобы беречь ее сон, молиться Богу и плакать? Превращают ли утехи любви Вас в дикого зверя или повергают в божественный экстаз? Одерживает ли Ваша душа верх над Вашим телом, когда Вы расстаетесь с той, кого любите? Ах, когда я увижу, как Вы тихо удаляетесь, пойму ли я, задумчивы Вы или спокойны? Когда Ваш взор станет томным, нежность будет тому причиной или апатия? Вероятно, Вы поймете, что я не знаю Вас, а Вы не знаете меня. Я не знаю ни Ваше прошлое, ни Ваш характер, ни то, что думают о Вас знакомые. Может быть, Вы первый, а может, и последний среди них. Я люблю Вас, не зная, смогу ли уважать, люблю потому, что Вы нравитесь мне, и, возможно, когда-нибудь буду вынуждена возненавидеть Вас. Будь Вы моим соотечественником, я задала бы Вам вопрос, и Вы поняли бы меня. А может, я стала бы еще несчастнее, если бы Вы ввели меня в заблуждение. Так или иначе, по крайней мере, Вы не обманываете меня, не пробуждаете напрасных надежд и не даете ложных клятв. Вы любите меня так, как Вы понимаете любовь, как Вы способны любить. То, к чему я тщетно стремилась у других, я вряд ли найду в Вас, но всегда могу считать, что Вы обладаете этим свойством. Эти взгляды, эти любовные ласки, которые у других всегда казались мне лживыми, Вы позволяете мне истолковывать так, как я пожелаю, не прибавляя к ним обманчивых слов. Я смогу истолковать Ваши мысли и наполнить Ваше молчание красноречием. Я припишу Вашим поступкам те намерения, которые пожелаю. Заметив Ваш нежный взгляд, обращенный на меня, я буду верить, что это смотрит на меня Ваша душа; когда Вы устремите взоры к Нему, я уверую, что Вы обращаетесь разумом в вечность, из которой Он возник. Пусть все так и останется: не учите мой родной язык, а я не стану искать в Вашем слова, способные выразить мои сомнения и мои опасения. Я не желаю знать, как Вы распорядитесь своей жизнью и какую роль сыграете среди своих соплеменников. Я не желаю даже знать Вашего имени. Скройте от меня свою душу, дабы я всегда могла верить, что она прекрасна.