Джолу, сидевший на камне, поднялся и выступил вперед.

— С этого все и начинается. Так мы поймем, на чьей вы стороне. Возможно, вам без мазы открыто выходить на улицы, чтоб вас повязали за ваши убеждения, но если у вас есть убеждения, теперь мы об этом узнаем. Мы создаем сеть доверия, которая покажет, кто с нами, а кто нет. Если мы хотим вернуть себе нашу страну, надо действовать. Каждый должен это сделать.

Кто-то из аудитории поднял вверх руку с зажатой в ней бутылкой. Им оказалась Энджи.

— Можете считать меня тупицей, но я ничего не понимаю. На черта вы хотите, чтобы мы это делали?

Джолу обернулся ко мне, а я поднял глаза на него. Когда мы принимались за эту затею, нам все казалось таким очевидным.

— Икснет существует не только для того, чтобы рубиться в халявные игры. Это единственная независимая коммуникационная сеть в Америке. Это последний канал связи, свободный от слежки ДНБ. И чтобы пользоваться им, мы должны быть уверены, что не нарвемся на дээнбистскую подставу. Мы должны быть уверены, что посылаем свои сообщения тем, кому они адресованы. Вот почему вы здесь. Вы здесь потому, что мы доверяем вам. То есть доверяем по-настоящему. Доверяем наши жизни.

Из толпы раздались стоны. Слишком напыщенно и мелодраматично прозвучали слова Джолу. Настала моя очередь подняться с камня.

— Когда взорвались бомбы… — начал я, но у меня вдруг перехватило дыхание из-за поднявшейся в груди болезненной волны. — Когда взорвались бомбы, дээнбисты упаковали нас четверых на Маркет-стрит недалеко от станции метро. Не знаю почему, но мы вызвали у них подозрение. Нам на головы надели мешки, отвезли на корабле в какую-то тюрягу и допрашивали, как преступников. Издевались над нами. Давили на психику. Через несколько дней отпустили… Всех, кроме одного. Моего лучшего друга. Он был с нами, когда нас арестовали. Перед этим его пырнули ножом в толпе, ему срочно требовалась медицинская помощь. Он не вернулся из дээнбистской тюрьмы. ДНБ скрывает факт его задержания. А нам на прощание пригрозили, что если мы проговоримся, нас уже никто никогда не найдет. Как говорится, концы в воду.

Меня трясло. От стыда. От проклятого стыда. Джолу светил на меня фонариком.

— Господи! — вырвалось у меня. — Люди, вы первые, кому я рассказал. Если эта история начнет распространяться, они сразу поймут, кто допустил утечку. И тогда очень скоро в дверь моего дома постучат. — Я несколько раз глубоко вздохнул, стараясь унять дрожь в голосе. — Вот почему я принял решение присоединиться к икснету. Вот почему отныне вся моя жизнь, каждый мой вздох посвящены ежедневному противоборству с ДНБ. Пока для нас вновь не наступит свобода. Теперь каждый из вас, если захочет, может отправить меня за решетку.

Рука Энджи опять выстрелила вверх.

— Никто не собирается тебя закладывать, — сказала она. — Еще чего. Я тут почти всех знаю, так что можешь положиться на мое слово. Не знаю, как разобраться, кому можно верить, но точно знаю, кому верить нельзя — старикам! Взрослым. Нашим предкам. У них так мозги устроены, что если шпионят за кем-то, значит, так и надо, поделом, значит, он плохой. Если кого-нибудь арестовали и засадили в какую-то секретную тюрьму, то это опять касается не их, а разных коричневых, иностранцев, молодежь. Они уже не помнят, какими сами были в нашем возрасте, что чувствуешь, когда тебя все время в чем-то подозревают! Когда даже в общественном транспорте ловишь на себе такие взгляды, будто у тебя то ли рожа в дерьме, то ли руки в крови. Самое страшное, что они там взрослеют все раньше и раньше. До сих пор говорили: нельзя верить никому старше тридцати. Я говорю вам: не верьте ни одному ублюдку старше двадцати пяти!

Это заявление развеселило присутствующих, и Энджи хохотнула вместе со всеми. Длинное лицо и выступающий подбородок не портили ее, а, наоборот, наделяли необъяснимой привлекательностью.

— Знаете, вообще-то я не собиралась шутить. Ну сами подумайте. Кто пришел на выборы и привел к власти нынешних клоунов? Кто позволил оккупировать наш город? Кто в суде присяжных оправдал установку камер у нас в классах и шпионские чипы в наших проездных билетах и личных тачках, чтобы постоянно следить за нами? Это все сделал не шестнадцатилетний пацан. Пусть мы малолетки, пусть мы недоумки, но мы не подонки!

— Хочу этот слоган себе на футболку, — сказал я.

— Да, на тебе он смотрелся бы неплохо, — ответила Энджи, и мы улыбнулись друг другу.

— Давайте мне мои ключи, — сказала она и приготовила мобильник.

— Вон там, возле пещер, есть укромное местечко. Когда создашь ключи, пусть твои друзья сфотографируют твой открытый ключ, а дома введут в свой компьютер.

— Да, совсем забыл! — завопил я как ужаленный. — Самое главное! Черт, из головы вылетело. Как только введете ключ в компьютер, сразу сотрите снимок в мобильнике! Чего нам вовсе не надо, так это общедоступной коллекции фоток в сети, где запечатлены мы все во время подготовки подрывного заговора!

Из толпы послышались немного нервные смешки. Тут Джолу выключил фонарик, и в наступившей кромешной тьме я перестал видеть. Постепенно глаза привыкли, и я зашагал к пещерам. Кто-то шел позади меня. Энджи. Я повернул голову и улыбнулся; она улыбнулась в ответ, и ее зубы блеснули в темноте.

— Спасибо за поддержку, — сказал я. — Ты классно выступила.

— Вам что, правда надевали на голову мешки и все прочее?

— Конечно, правда. Все так и было. Я никому не рассказывал, но все так и было.

Подумав немного, я добавил:

— Знаешь, если никому не рассказывать, то со временем начинает казаться, что мне это привиделось в страшном сне. Но все так и было. — Я подошел вплотную к скале и стал карабкаться вверх к пещере. — А теперь вот выговорился, и на душе полегчало. Еще немного, и у меня бы, наверное, крыша поехала.

Я поставил ноутбук на сухой валун и загрузил операционную систему с DVD. Энджи стояла рядом и смотрела.

— Буду перезагружать его для каждого в отдельности, — пояснил я ей. — Это стандартный диск «параноид-линукс», хотя тебе придется поверить мне на слово.

— Черт, — сказала она. — В этом деле все строится на доверии, правда?

— Правда, — подтвердил я. — На доверии.

Я отошел в сторонку, и пока Энджи работала с генератором ключей, слушал, как она щелкает клавишами; как с грохотом накатывают волны на берег, как галдит тусовка вокруг кулеров с пивом.

Энджи вышла из пещеры с ноутбуком, на экране которого огромными белыми буквами сиял ее открытый ключ с «отпечатком пальца» и адрес электронной почты. Она поднесла дисплей к лицу и стояла так, пока я доставал свой мобильник.

— Чи-из, — протянула Энджи; я сделал снимок и убрал телефон в карман. Она пошла дальше, к тому месту, где продолжалась пирушка, и все стали по очереди фотографировать ее вместе с ноутбуком себе на мобильники. Эта процедура еще больше подняла праздничное настроение. Народ веселился от души. Энджи смешила, но делала это с присущей ей необыкновенной харизмой — хотелось смеяться не над ней, а вместе с ней. И ведь действительно смешно, черт возьми! Подумать только, собрались, чтоб объявить войну секретной полиции! Черт знает, кем мы себя возомнили!

Еще целый час участники тусовки один за другим программировали шифровальные ключи и фотографировались. Я успел познакомиться со всеми. Некоторых знал и раньше, а о других слышал от приятелей. Мне просто по жизни следовало завести с ними дружбу. Ближе к утру так и произошло. Здесь собрались хорошие люди.

Когда все приглашенные закончили, настала очередь Джолу. Он со смущенной улыбкой посмотрел на меня и отвернулся. Я уже перестал на него злиться. Он поступал так, как считал нужным. Но я знал — что бы Джолу ни говорил, в случае необходимости он всегда придет мне на выручку. Мы вместе прошли через застенки ДНБ. И Ван тоже. Как бы ни повернулась судьба, это испытание связало нас навечно.

Я запрограммировал свой ключ и в обнимку с ноутбуком прошел под нацеленными на меня объективами мобильников, как кинозвезда по красной дорожке. Потом забрался на ту же стенку, с которой уже говорил, и попросил минуту внимания.

— Многие из вас заметили критический изъян в секретности этой процедуры: а вдруг этот ноутбук крапленый? Может, он тихой сапой записывает себе наши инструкции? Шпионит за нами? Что, если Джозе-Луис и я не заслуживаем вашего доверия?

В толпе опять послышались сдержанные смешки, но более теплые, чем вначале, подогретые выпитым пивом.

— Это очень серьезно. — Я повысил голос. — Если бы мы с Джолу оказались провокаторами, нас всех — вас всех — ждала бы печальная участь. Вероятнее всего, тюрьма.

Смешки стали тревожнее.

— Вот почему я собираюсь проделать следующее…

Я поднял на всеобщее обозрение молоток, одолженный мной из отцовского набора инструментов. Потом положил ноутбук рядом с собой на камень и занес над ним молоток при свете фонарика Джолу. Хрясь! Сбылась моя давняя мечта. Я крушил молотком ноутбук. Ощущение двоякое: с одной стороны, какой-то вандалистский кайф, а с другой — щемящее чувство жалости.

Трах! Панель дисплея отвалилась, расколовшись на мелкие кусочки и обнажив клавиатуру. Я продолжал бить молотком, пока не разлетелись клавиши, и тогда настала очередь материнской платы и жесткого диска. Хрясь! Прицелившись, я изо всех сил треснул молотком по жесткому диску. Понадобилось три удара, чтобы разрушить корпус и оголить хрупкую начинку. Я бил и бил, пока обломки ноутбука не стали не больше зажигалки, после чего сгреб их в пластиковый мешок для мусора. Все это время толпа подзадоривала меня дикими воплями и свистом, так что я даже забеспокоился, что их услышат поверх шума прибоя обитатели особняков, расположившихся высоко над нами на склоне скалы, и вызовут полицию.

— Вот так! — подытожил я избиение ноутбука. — А теперь, если есть желающие, можете спуститься со мной к морю, где я на ваших глазах погружу содержимое этого мешка в соленую воду по меньшей мере на десять минут.

Однако смельчаков не нашлось, и только Энджи вышла из толпы, взялась своей теплой рукой за мою и шепнула мне на ухо:

— Это было красиво! — после чего мы вместе зашагали к морю.

Дорога оказалась нелегкой. Мы ступали по скользким, острым камням в кромешной тьме, не поддающейся светлячкам на брелочной цепочке. Пластиковый мешок с шестью фунтами раскуроченной электроники мешал мне сохранять равновесие. В какое-то мгновение у меня подвернулась нога, и мелькнула паническая мысль, что падения и глубоких ссадин не избежать, но Энджи с неожиданной силой вцепилась в меня и удержала в вертикальном положении. Мы оказались прижатыми друг к другу, и на меня повеяло ароматом ее духов, напоминающим запах новенького автомобиля. Я балдею от этого запаха.

— Спасибо, — через силу произнес я, переводя дух и глядя в глаза девушки, кажущиеся огромными за линзами очков в неброской черной оправе. Ночь не позволяла мне точно определить цвет ее глаз, однако они наверняка были темного оттенка, судя по черным волосам и оливковой коже лица. Своей внешностью Энджи смахивала на южноевропейских женщин — гречанок, испанок или итальянок.

Я остановился на самой кромке берега, присел на корточки, окунул мешок в воду, и он стал медленно наполняться. Одна нога у меня соскользнула, я зачерпнул туфлей, выругался, а Энджи засмеялась. Мы практически не произнесли ни слова с той минуты, как отправились к морю, но наше молчание было каким-то особенным, наполненным.

За всю свою жизнь я поцеловался с тремя девчонками, не считая дня, когда меня встречали в школе как героя. Достижение не великое, надо признать, однако и не нулевое. Вообще-то у меня есть шестое чувство по отношению к противоположному полу, и в ту ночь мне показалось, что я мог бы поцеловать Энджи. Ее нельзя было назвать сексуальной в обычном понимании этого слова, просто ночь, море, пляж всегда усиливают ощущение близости, и вдобавок Энджи весь вечер была такой понимающей, отзывчивой, готовой прийти на помощь.

Но я не поцеловал ее, не взял за руку. Зато мы оба пережили пьянящее мгновение, которое я не могу назвать иначе, как снизошедшей на нас благодатью. Шелест волн, черная пучина неба и моря, молчаливые камни и биение наших сердец. Колдовство затянулось. Я вздохнул. Дорога до дома неблизкая. А мне еще всю ночь сидеть за компьютером, прописывать и публиковать новые ключи, нанизывать их на связку, плести сеть доверия.

Энджи тоже вздохнула.

— Пора, — сказал я.

— Ага, — ответила она.

И мы потопали обратно. Хорошая выдалась ночка.

Джолу остался дожидаться, когда приятель его брата приедет за своими кулерами, я вместе со всей толпой вышел на шоссе и направился к ближайшей автобусной остановке. Конечно, никто из икснетовцев не пользовался проездным билетом на собственное имя. Для них уже стало привычным делом по три-четыре раза клонировать чужой фастпасс, меняя обличье на каждую поездку.

В автобусе никто не мог сохранять спокойствие. От выпитого пива все довольно хорошо забалдели и с восторгом разглядывали друг друга в ярко освещенном салоне. Шум стоял такой, что водитель дважды обращался к нам с просьбой вести себя потише, пока не потерял терпение и не велел немедленно заткнуться, в противном случае пригрозил вызвать полицию.

В ответ все только радостно захихикали, и большинство покинуло автобус, не дожидаясь, когда он действительно позовет копов. Мы вышли на Норт-Бич; здесь располагалась станция метро, многочисленные клубы и кафе манили сияющими неоновыми огнями, и было много автобусов и такси, поэтому наша компания сразу распалась и расползлась в разные стороны.

Я добрался до дома, врубил свой иксбокс и принялся набивать ключи икснетовцев с дисплея моего мобильника. Занятие это довольно нудное, и его монотонность в сочетании с пивными парами скоро убаюкало меня в полусонное состояние.

Я уже клевал носом, но встрепенулся, когда на экране появилось окно чата.

> Привет!

Подпись была незнакомая — spexgril — но я догадывался, кто это.

> Привет.

выжидательно ответил я.

На экране появился блок зашифрованного текста. Я уже ввел в программу открытый ключ Энджи и попытался использовать его для расшифровки сообщения.

> Это я, с тусовки.

Точно, она!

> Какая приятная неожиданность. Рад нашему знакомству!

напечатал я, зашифровал моим личным ключом и отправил.

> Я тоже. Мне не часто встречаются умные парни, которые хороши собой и при этом способны замечать, что творится вокруг них. Тебе когда-нибудь говорили, что ты почти неотразим?

У меня заколотилось сердце.

> Эй! Кто-нибудь дома? Эта штука еще работает? Я родилась в другом месте, но умру, наверное, здесь. Не забудь дать чаевые официанткам, они стараются изо всех сил. Видать, проторчу здесь целую неделю.

Я заржал в голос.

> Я здесь, здесь. Просто от смеха не могу давить на клавиши.

> Значит, не зря я упражняюсь в комедийном кун-фу в онлайне.

Хм.

> Я действительно очень рад знакомству с тобой!

> Аа, как правило, это доставляет удовольствие. Куда ты меня поведешь?

> Поведу?

> Во время нашей новой тусовки.

> Вообще-то я ничего не планировал…

> Лады, тогда Я поведу ТЕБЯ. Пятница. Парк Долорес. Нелегальный концерт на открытом воздухе. Будь там — или будешь додекаэдром.

> Постой, не понял!

> Ты что, даже икснет не читаешь? Там везде об этом пишут. Слышал когда-нибудь про «Спидхорс»?

Я чуть не поперхнулся. Это же группа Труди Ду, той самой Труди Ду, что заплатила мне и Джолу за обновление индинетовского кода!

> Аа, я слышал про них!

> Они проводят гигантское шоу с участием чуть ли не пятидесяти групп, с которыми уже подписаны контракты, сцена расположится на теннисных кортах, они привезут собственную аппаратуру и будут играть всю ночь.

Я почувствовал себя так, будто в последнее время жил под лежачим камнем. Как я умудрился проморгать такое событие? На улице Валенсии стоит магазинчик анархистской литературы, мимо которого я иногда хожу в школу. У него в витрине висит плакат с портретом старой революционерки Эммы Гольдман и надписью: «Если мне нельзя танцевать, то я не хочу участвовать в вашей революции». Сколько времени и сил ушло у меня на то, чтобы найти способ использовать икснет для объединения людей в их противоборстве с ДНБ, но Труди Ду меня переплюнула. Я и понятия не имел, как организовать большой концерт, и радовался, что кому-то такое масштабное мероприятие оказалось по плечу.

Но если подумать, в этом есть и мой вклад. Я очень гордился тем, что организаторы выбрали икснет для информационной поддержки концерта.

На следующее утро я чувствовал себя, как зомби. Мы с Энджи болтали — скорее, флиртовали — до четырех утра. Хорошо, что день был субботний, и я продолжал валяться в постели, будто в коме, страдая от недосыпа и жуткого похмелья, так что с трудом мог связать вместе две мысли.

К полудню я заставил себя подняться и выползти на свежий воздух. Меня сразу потянуло к моему знакомому турку выпить живительного кофе. В последнее время, если со мной никого не было, я постоянно наведывался к нему в магазин, как в закрытый клуб.

По дороге я увидел множество недавно нарисованных граффити. Мне нравились граффити Мишн-дистрикта, часто представляющие собой огромные, яркие панно или ироничные трафаретные рисунки студентов художественного колледжа. Мне нравилось также, что наши районные тагеры не сложили руки и продолжают делать свое дело под носом у ДНБ. На мой взгляд, это тоже своего рода икснет, канал общения и обмена информацией со своими заморочками, типа где достать краску, как не попасть под камеру наблюдения и прочими. Я обратил внимание, что объективы некоторых камер залиты краской из баллончиков.

А может, этим тоже занимаются икснетовцы?

На стене, огораживающей территорию автомастерской, кто-то вывел десятифутовыми потекшими буквами: НЕ ВЕРЬ НИКОМУ СТАРШЕ 25.

Я даже остановился. Неужели один участников вчерашней тусовки явился сюда с банкой краски? Многие из них действительно проживали поблизости от этого места.

Выпив кофе, я немного побродил по городу. Меня так и подмывало позвонить кому-нибудь. Раньше я всегда названивал друзьям от субботнего безделья, спрашивал, не нужен ли какой фильмец или еще чего. Но чей номер мне набрать сегодня? Ван со мной не разговаривает, с Джолу я сам, пожалуй, пока не готов общаться, а Даррел…

Позвонить Даррелу у меня нет возможности.

Приняв еще одну дозу турецкого кофе, я вернулся домой и порыскал немного по икснетовским блогам. Их было множество и почти все анонимные. Выйти через них на автора можно разве что, если он сам — нарочно или по глупости — укажет свое имя и адрес. Большинство блогов вообще не касались политики, однако на многих авторы говорили о своих школах, о творящихся в них несправедливостях, о действиях полиции, о граффити.

Оказалось, что информация о предстоящем концерте в парке Долорес уже с месяц кочует с блога на блог, но я каким-то чудом ухитрился ее не заметить. Фактически в икснете уже сформировалось целое движение под лозунгом «НЕ ВЕРЬ НИКОМУ СТАРШЕ 25».

Теперь понятно, откуда подцепила его Энджи. Хороший лозунг.

Утро понедельника. Мне захотелось опять пройти мимо того магазинчика анархистской литературы и, может быть, купить плакат Эммы Гольдман. На память.

По дороге в школу я свернул на Шестнадцатую и Мишн, дошагал до Валенсии и перешел на другую сторону улицы. Магазин еще не открылся, но я хотя бы запомнил часы работы и убедился, что плакат на месте.

Продолжив свой путь по улице Валенсии, я только диву давался, как часто попадается на глаза «НЕ ВЕРЬ НИКОМУ СТАРШЕ 25». Процентов пятьдесят магазинов выставили на витринах товары с начертанным на них «НЕ ВЕРЬ…» — баульчики для школьных завтраков, пупсовые распашонки, пеналы для карандашей, бейсболки. Еще бы, торговцы чутко реагируют на спрос, становятся все оборотистей, приноравливаются к тому, что каждые день-два в Интернете появляются все новые фишки, и выбрасывают на прилавки подогнанные под них шмотки и прочее барахло. Предположим, в понедельник вы находите в своем почтовом ящике ссылку на видеоролик, в котором потешный человечек взлетает с помощью заплечного реактивного двигателя на газированной воде, а во вторник уже можете приобрести футболки с напечатанными на них кадрами из этого клипа.

Но увидеть в магазинах икснетовскую информацию было просто удивительно. Теперь даже на фирменных, искусственно заношенных джинсах с заплатами красовался вышиты й лозунг «НЕ ВЕРЬ НИКОМУ СТАРШЕ 25», стилизованный под надпись шариковой ручкой.

Добрые вести не лежат на месте.

Войдя в класс, где мисс Галвез предстояло провести с нами урок обществоведения, я сразу увидел на доске все тот же лозунг. Мы сидели за партами, с улыбками поглядывая на доску. Нас всех ободряло и воодушевляло чувство, что мы можем доверять друг другу и понимаем, кто наш общий враг. Наверное, это чувство не вполне отражало действительность, но и полной выдумкой не было тоже.

Пришла мисс Галвез, поправила одной рукой волосы, положила на стол и включила свой скулбук. Потом взяла кусочек мела и повернулась к доске. Все засмеялись. Без подначки, по-доброму, но засмеялись.

Мисс Галвез обернулась. Она тоже смеялась.

— Похоже, у нас в городе эпидемия лозунгов. А кто из вас знает, откуда взялась эта фраза?

Мы переглянулись.

— От хиппи? — предположил кто-то, и все опять засмеялись. В любой части Сан-Франциско можно встретить хиппи — от шмалящих марихуановые косячки старомодных, с огромными, стремными бородами и в радужно расцвеченных прикидах, до нового типа, попрезентабельнее и, наверное, больше склонных поиграть в футбэг, чем протестовать.

— Верно, от хиппи. Но в наши дни, когда заходит речь о хиппи, чаще говорят об их одежде и музыке, хотя это лишь второстепенные черты эпохи шестидесятых годов с ее важными общественными процессами. Вы, конечно, слышали о движении за равные гражданские права и отмену расовой сегрегации. Белые и чернокожие подростки, ваши ровесники, ехали автобусами в южные штаты, где черные составляют большинство избирателей, и участвовали в организации акций протеста против официальной политики государственного расизма. Многие известные борцы за гражданские права родились и выросли в Калифорнии. Мы всегда выделялись повышенной политической активностью по сравнению с остальным населением США, и в нашем штате чернокожие рабочие первыми смогли вступить в профсоюзы вместе с белыми и получили равные с ними права на рынке труда. Так что черным у нас жилось получше, чем их братьям на юге.

Мисс Галвез помолчала немного, как будто что-то вспоминая, и продолжила:

— В движении «Наездники свободы» всегда участвовали студенты из Беркли. Набор добровольцев для отправки на юг производился за информационными столами, установленными в университетском кампусе на Банкрофт-энд-Телеграф-авеню. Кто-то из вас, вероятно, обратил внимание, что те столы сохранились по сей день. Руководство университета пыталось воспрепятствовать этой практике. Президент запретил политическую деятельность на территории кампуса, но юные борцы за гражданские права продолжали действовать, несмотря ни на что. Полиция пыталась арестовать студента, который за одним из информационных столов раздавал агитационную литературу. Они затолкали его в полицейский фургон, однако машину тут же окружила толпа втри тысячи студентов и не выпустила ее из осады. Полиции пришлось отпустить задержанного, а студенты с крыши фургона произносили речи в защиту Первой поправки к Конституции и свободы слова.

В классе царила мертвая тишина, а мисс Галвез продолжала свой рассказ:

— Это событие послужило толчком для активизации движения за свободу слова и положило начало новым молодежным субкультурам, от хиппи до более радикальных студенческих организаций. Появились также группировки, проповедующие «блэк пауэр», среди них — знаменитые «Черные пантеры», а потом и «Розовые пантеры» и другие объединения, защищающие права сексуальных меньшинств; радикальные женские организации и даже движение «сепаратистских лесбиянок» за полную отмену мужского пола как такового! И, конечно, йиппи. Кто-нибудь из вас слышал о йиппи?

— Это не те ли, что подняли в воздух Пентагон? — спросил я, припомнив виденный мной документальный фильм.

Мисс Галвез засмеялась.

— Я совсем забыла о той истории, но ты прав, это были они. Йиппи — своеобразные хиппи от политики, только не такие серьезные, как мы с вами привыкли думать о современных политических деятелях. Они много озорничали — прикалывались. Швырялись деньгами на торгах нью-йоркской фондовой биржи. Собирали сотни протестующих демонстрантов в кольцо вокруг Пентагона, и те хором произносили магическое заклинание, которое якобы должно было поднять огромное здание в воздух. Еще йиппи изобрели мнимую разновидность ЛСД, которую можно распылять на окружающих, стреляли ею друг в друга из игрушечных водяных пистолетов и симулировали наркотическое опьянение. Они были великими режиссерами, и организованные ими политические акции становились блокбастерами телевизионных новостей. Один йиппи, клоун под псевдонимом Уэйви-Грэйви, нарядил сотни демонстрантов в костюмы Санта-Клауса, и тогда вечером перед ошеломленными телезрителями появились удручающие кадры того, как полиция хватает и волочет по асфальту добрых сказочных стариков. Очень многих действия полиции возмутили и заставили протестовать.

Мисс Галвез рассказывала так, словно сама принимала участие в тех событиях. Впрочем, может, и действительно принимала, хотя с виду по ней этого и не скажешь.

— Звездный час йиппи настал в 1968 году во время проведения в Чикаго национального съезда демократической партии США. Они воспользовались этим событием, чтобы организовать массовые протесты против войны во Вьетнаме. Город заполнили тысячи демонстрантов, которые ночевали в парках, а днем пикетировали здание, где проходила конвенция. В тот год йиппи придумали и осуществили множество эксцентричных пропагандистских трюков — например, в противовес официальным кандидатам на пост президента они выдвинули своего претендента — поросенка по кличке Пигас. На улицах Чикаго происходили потасовки между полицией и демонстрантами, что само по себе давно перестало быть редкостью. Только чикагским копам не хватило сообразительности не трогать репортеров. После избиения полицейскими дубинками журналисты отплатили за обиду тем, что наконец-то откровенно поведали всей стране о зверствах, чинимых в отношении протестующих. Американцы с ужасом смотрели телевизионные репортажи о том, как их детей безжалостно лупят чикагские полисмены. Жестокие разгоны демонстраций прозвали тогда «полицейскими погромами».

В том документальном фильме ничего не говорилось об избиении журналистов и полицейских погромах, но я безоговорочно верил рассказу мисс Галвез.

— В ту пору йиппи любили повторять: «Не верь никому старше тридцати». В этом была доля истины. Людям, чье детство и юность совпали с периодом противоборства с нацистами и прочими врагами, не дано постичь, что в отказе воевать против Вьетнама выражается любовь к родине. Йиппи считали, что человек, перешагнувший через тридцатилетний возраст, уже не способен изменить свое восприятие мира и понять, почему тогдашние мальчишки и девчонки пропадают на улицах, бросают школу, садятся на иглу. Сан-Франциско находился в эпицентре тех бурных событий. Здесь зародились революционные армии. Некоторые из них взрывали здания и грабили банки под знаменем борьбы за правое дело. Кто-то из тех ребят подрос и стал более или менее нормальным гражданином, другие очутились за решеткой. У третьих судьба сложилась просто невероятно. К примеру, университетские недоучки Стив Джобе и Стив Возняк основали компанию «Эппл-Компьютерс» и изобрели персональный компьютер…

Я реально проникся рассказом мисс Галвез. Кое-что из него мне, конечно, уже было известно, но я никогда не слышал, чтобы об этом говорили так, как наша учительница обществоведения. А может, прежде это не имело для меня такого значения, как сейчас? Мне вдруг подумалось, что уличные демонстранты, которых я привык воспринимать несчастными, угрюмыми и старыми, не такие уж и несчастные. И как знать, возможно, в икснетовском движении тоже найдется место для подобных акций?

Я поднял руку.

— Они победили? Йиппи победили?

Мисс Галвез несколько секунд молча смотрела на меня, о чем-то размышляя. В классе царила мертвая тишина. Всем хотелось услышать ответ.

— Они не проиграли. Но постепенно как бы сами развалились изнутри. Некоторые угодили в тюрьму из-за наркотиков. Другие сменили пластинку, переквалифицировались в йуппи и стали читать лекции в университетах о том, какого дурака сваляли они в молодости и как хорошо и правильно быть жадным. И все же им удалось изменить мир к лучшему. Кончилась война во Вьетнаме, и вышли из моды соглашательство и безоговорочное повиновение властям, на которые привыкли навешивать ярлык патриотизма. Небывалых успехов добились защитники прав черных, женщин и гомосексуалистов. Благодаря йиппи зародились и окрепли движения за права чикано, инвалидов и в целом традиции гражданских свобод в обществе. И сегодняшнее движение протеста — прямой отголосок той борьбы.

— Я просто ушам своим не верю, — раздался вдруг голос Чарльза. Он так далеко откинулся на спинку стула, что уже почти лежал, а его худощавое лицо с острыми чертами покрылось красными пятнами. От волнения он еще больше вытаращил свои влажные, выпуклые глаза и выпятил толстые губы, отчего стал похож на рыбину, выброшенную из воды.

Лицо мисс Галвез заметно посуровело, и она произнесла:

— Продолжай, Чарльз!

— Вы только что очень благожелательным тоном говорили о террористах. О самых настоящих террористах, которые взрывали здания, пытались сорвать торги на фондовой бирже, дрались с копами и мешали им аресту правонарушителей. Да ведь они напали на нас!

Мисс Галвез медленно кивала. Очевидно, она прикидывала, как бы охладить Чарльза, который перегрелся так, что вот-вот лопнет.

— Чарльз затронул интересный вопрос. Йиппи были американскими гражданами, а не иностранными агентами. Прежде чем говорить: «они напали на нас», тебе стоило бы разобраться, кто есть «они» и кто «мы». Если твои соотечественники…

— К черту таких соотечественников! — выкрикнул Чарльз и вскочил на ноги. — Мы тогда вели войну! А эти козлы помогали нашим врагам! Мне очень легко сказать, кто мы, а кто они: те, кто поддерживает Америку, — это мы. А если вы поддерживаете тех, кто стреляет в американцев, значит, вы с ними!

— Кто еще хочет высказаться на эту тему?

В воздух взметнулось несколько рук. Мисс Галвез вызывала всех по очереди. По мнению нескольких ребят, вьетнамцы стреляли в американцев потому, что те прилетели во Вьетнам и начали с оружием бегать по их джунглям. Другие считали, что Чарльз прав — если ты американский гражданин, то не должен нарушать законы.

Каждый выступающий говорил спокойно, стараясь обосновать свою точку зрения, и только Чарльз не переставал с места орать на всех и перебивать, если ему что-то не нравилось. Мисс Галвез пару раз пыталась уговорить его дождаться своей очереди, но он и слушать не хотел.

Я тем временем раскрыл свой скулбук и принялся лихорадочно искать кое-что, прочитанное мной не так давно.

И нашел. Встал. Мисс Галвез выжидательно посмотрела на меня. Весь класс проследил за ее взглядом и затих. Даже Чарльз не выдержал и обернулся, уставясь на меня выпученными, горящими ненавистью глазами.

— Я только хочу зачитать небольшую цитату: «Правительство осуществляет свою власть с согласия тех, кем оно управляет. Если форма правления становится гибельной для цели самого своего существования, народ имеет право изменить или отменить ее, учредить новое правительство, основанное на этих принципах, и установить власть в такой форме, какая, по его мнению, лучше обеспечит его безопасность и благоденствие».