Я разместил на своем блоге объявление о предстоящей «игровой» пресс-конференции еще до того, как разослал приглашения в средства массовой информации. Понятно, что все эти писаки хотели представить меня этаким вождем, или генералом, или верховным главнокомандующим партизанской армии, и дабы этого не случилось, я решил, чтобы вокруг нас тусовались многочисленные икснетовцы и сами отвечали на вопросы журналистов.

После этого я известил по е-мейлу прессу. Ответы последовали разные, от озадаченных до восторженных. Только ведущая телеканала «Фокс» возмутилась, что у меня хватило наглости предложить ей вместе порубиться в игру ради участия в ее программе. Все остальные в целом решили, что из этого получится прикольный материал, хотя многие нуждались в технической помощи для подключения к игре.

Мне показалось удобным назначить пресс-конференцию после ужина, в восемь часов. Мама не переставала ворчать из-за того, что каждый вечер я где-то пропадаю, пока не выпытала у меня правду об Энджи. После этого она притихла и повлажневшими глазами смотрела на своего сыночка, который стал уже совсем взрослым. Ей захотелось познакомиться с «моей девушкой», и я воспользовался этим, чтобы на сегодня отпроситься «сходить с Энджи в кино» в обмен на обещание привести ее к нам завтра.

Мамы и сестры Энджи опять не было дома — обе явно не принадлежали к домоседскому типу людей. Таким образом мы с Энджи вновь остались наедине с нашими иксбоксами. Я подключил свою консоль к одному из ее «прикроватных» дисплеев, так что мы могли зарегистрироваться в игре по отдельности.

Теперь наши иксбоксы находились в боевой готовности, подключенные к «Пиратам». Я нервно шагал взад-вперед по комнате.

— Все будет хорошо, — попыталась успокоить меня Энджи и добавила, глядя на экран: — На «Пэтчай-Питс-маркете» уже собрались шестьсот геймеров!

Мы выбрали «Пэтчай-Питс» потому, что это ближайший рынок к деревенской площади, на которой начинают существование все новые игроки. Если кто-то из журналистов никогда не играл в «Пиратов» (ха-ха!), они сначала попадут именно на эту площадь. В своем обращении на блоге я попросил икснетовцев тусоваться где-то на полпути между «Пэт-чай-Питсом» и входными воротами и направлять к рынку каждого, кто похож на заблудившегося журналиста.

— У меня нет ни малейшего понятия, о чем с ними говорить!

— Просто отвечай на вопросы. А если вопрос дурацкий — не отвечай, найдется другой желающий. Все будет нормально.

— Дурдом какой-то.

— Все замечательно, Маркус! Если действительно хочешь опустить ДНБ, поставь их в идиотское положение. Поскольку набить им всем морду тебе все равно не удастся, используй свое единственное оружие — сделай из них придурков.

Я повалился на кровать, а Энджи положила мою голову себе на колени и принялась гладить рукой по волосам. В моей прежней жизни, до взрыва, я перепробовал всевозможные прически и красился в разные прикольные цвета, но после освобождения из дээнбистской тюрьмы мне стало не до этого. У меня отросла длинная, неряшливая шевелюра. Однажды я зашел в ванную, взял свою машинку для стрижки волос и укоротил их примерно до полдюйма. Прически не стало, а значит, и заботиться больше не о чем, а кроме того, с такой стрижкой можно джамить и клонировать арфиды, не привлекая особого внимания.

Энджи смотрела на меня из-за очков своими большими карими глазами. Они были влажными и очень выразительными. Этими глазами Энджи творила со мной что хотела: могла потешно вытаращить их и заставить меня смеяться, или взглянуть кротко и печально, так что жалостно щемило сердце, а то посмотрит вожделенно и томно, и у меня учащалось дыхание от желания.

Именно таким был ее взгляд в эту минуту.

Я медленно сел, придвинулся поближе, и мы обнялись. Наши губы встретились. Целовалась Энджи потрясно. Знаю, что повторяюсь, но об этом стоит напомнить. Мы с ней во время нашего целования не раз офигенно заводились, но дальше до сих пор дело почему-то не заходило.

Сегодня мне хотелось зайти далеко. Я нащупал нижний край ее футболки и потянул вверх. Энджи подняла руки над головой и чуть отклонилась назад, чтобы мне было удобнее. Я ждал, что она это сделает, — знал, что так будет, еще с той ночи в парке. Может, потому и останавливался всякий раз, понимая, что Энджи без тормозов, и немного стремался.

Но сегодня меня понесло. Напряжение последних дней, осложнения с родителями, подготовка к пресс-конференции, внезапное внимание всего света к тому, что я делаю, брожение, от которого бурлил огромный город, — все это щекотало мне нервы и заставляло кипеть мою кровь.

А Энджи такая клёвая девчонка, красивая, смешная, умная и близкая, и я все больше влюблялся в нее.

Она наклонила голову, помогая мне стащить с нее футболку, тряхнула волосами, чуть прогнувшись, заложила руки себе за спину, покопошилась там немного, и бретельки лифчика соскользнули с плеч. У меня перехватило дыхание, я на секунду замер с широко раскрытыми глазами, но тут Энджи вцепилась в мою футболку, стянула ее с меня через голову и прильнула грудью к моей голой груди.

Мы повалились на кровать, крепко прижимаясь друг к другу, и оба невольно застонали. Энджи принялась целовать мне грудь, а потом настала моя очередь, и я уже ни о чем не думал, ничего не помнил, и весь мир для меня сосредоточился в ее теле у меня под руками, губами, языком.

Но этого нам обоим уже было недостаточно. Я расстегнул пуговицу и молнию на джинсах Энджи. Она проделала то же самое с моими и, встав на колени, стянула их с меня, а свои приспустила. Я довел процедуру до конца. Еще несколько мгновений, и мы остались совершенно голые, если не считать моих носков, которые уже по ходу дела я стащил пальцами ног.

Одним неловким движением я толкнул прикроватную тумбочку, стоявшие на ней электронные часы с грохотом свалились на пол и укоризненно уставились на нас светящимся циферблатом.

— Черт! — вырвалось у меня. — Через две минуты начало! Я не мог поверить, что собирался перестать делать то, что собирался перестать делать. То есть если бы мне сейчас сказал и: «Маркус, ты конкретно в постели с женщиной в самый что ни на есть первый раз в твоей жизни, но срочно завязывай с этим, так как через две минуты прямо здесь взорвется ядерная бомба», — я бы твердо и однозначно ответил: «Да пошли вы со своей бомбой, дайте потрахаться!».

И тем не менее мы с Энджи не стали трахаться, будто нас ожидало нечто пострашнее ядерной бомбы.

Она схватила меня за голову обеими руками и присосалась к моим губам так, что я думал, сейчас отключусь. Но в итоге мы оба очухались, кое-как оделись и принялись щелкать клавишами и кнопками мыши, торопясь на «Пэтчай-Питс-маркет».

Неопытные в игре журналисты заметно отличались по тому, как неуклюже двигались их персонажи, пьяно покачиваясь и подскакивая, будто в невесомости. Случайно нажатая неверная кнопка заставляла их частично или полностью расставаться со своим инвентарем, обниматься с незнакомцами либо давать им пинка.

Икснетовцев тоже можно было легко опознать. Мы все играли в «Пиратов», когда выпадал свободный час (или не хотелось делать уроки), и потому наши продвинутые персонажи были обвешаны оружием, способным размазать по стенке любого врага, а из заплечных мешков у них торчал разнообразный инвентарь.

Когда появился мой персонаж, на экране высветилось системное сообщение: НА ТЕРРИТОРИЮ «ПЭТЧАЙ-ПИТСА» ПРИБЫЛ М1К3У — ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ, МОРЯК! ЗА ХОРОШИЙ ПОДЗАВОД В ОБИДЕ НЕ ОСТАНЕШЬСЯ. Все геймеры на экране замерли, а потом столпились вокруг меня. Градом посыпались строчки текста. Я подумал, не включить ли голосовой чат, и уже потянулся за наушниками, но вовремя сообразил, что при таком количестве желающих, «эфир» превратится в кашу. Воспринимать текст гораздо проще, а кроме того, журналисты не смогут исказить мои слова (хе-хе!).

Мы с Энджи заранее обследовали рынок и присмотрели штабель из ящиков с солониной, с которого удобно выступать, так что все меня видели. Очень здорово, что со мной была Энджи, и мы могли подзаводить друг друга.

> Всем добрый вечер и спасибо, что приняли мое приглашение. Меня зовут М1к3у, и я никакой не вождь. Среди нас много икснетовцев, которым есть что сказать по поводу нашей встречи не меньше моего. Я пользуюсь икснетом потому, что верю в свободу и Конституцию Соединенных Штатов Америки. Я пользуюсь икснетом потому, что ДНБ установил в нашем городе полицейский режим и держит нас всех за террористов. Я пользуюсь икснетом, поскольку считаю, что нельзя защитить свободу, разорвав на мелкие кусочки Билль о правах. Мне преподавали Конституцию в калифорнийской школе и научили любить нашу страну за ее свободу. Если у меня и есть какая-то философия, то вот она:

> Правительство осуществляет свою власть с согласия тех, кем оно управляет. Если форма правления становится гибельной для цели самого своего существования, народ имеет право изменить или отменить ее, учредить новое правительство, основанное на этих принципах, и установить власть в такой форме, какая, по его мнению, лучше обеспечит его безопасность и благоденствие.

> Я не автор, но сторонник этих слов. ДНБ правит без моего согласия.

> Спасибо.

Я написал это накануне вечером, перебрасываясь черновиком туда-обратно по е-мейлу с Энджи. Отправить текст заняло одно мгновение, еще несколько секунд ушло на то, чтобы его прочитали все присутствующие в «Пэтчай-Питсе». Многочисленные икснетовцы, потрясая саблями, приветствовали мое послание дружным пиратским «ура!», от которого любимые попугаи с пронзительными криками сорвались в воздух с плеч хозяев.

Журналисты еще некоторое время переваривали суть сказанного. Строчки бежали по окну чата так быстро, что я едва успевал их читать. Многие повторяли самые популярные лозунги икснетовской блогосферы, типа: «Даешь!», «Люби Америку или вали отсюда!», «ДНБ, отправляйся домой!», «Америка, вон из Сан-Франциско!» — и тому подобное.

> M1k3y, это Прайя Раджниш из Би-би-си. Вы утверждаете, что не стоите во главе движения. Значит, движение все-таки существует? Этим движением является икснет?

Посыпались ответы. Кто-то из икснетовцев говорил, что нет никакого движения. Многие считали, что есть, и давали ему разные названия: «икснет», «братишки», «сестренки», но лично мне больше всего по душе пришлось «Соединенные Штаты Америки».

В общем, народ подошел к делу творчески. Пока он творил, я думал над тем, что могу сказать от своего имени. А когда придумал, написал:

> Пожалуй, это и есть ответ на ваш вопрос, не так ли? Наверно, движение (или движения) существует, и можете называть его икснетом или как-то иначе.

> М1к3у, я Даг Кристенсен из «Вашингтон Интернет дейли». Что, по вашему мнению, должен предпринять АНБ для зашиты Сан-Франциско от нового нападения, если нынешние меры не являются эффективными?

Снова поток соображений. Многие заявили, что за терактами стоит правительство. Другие заметили, что правительство прекрасно знает, как надо бороться с терроризмом, только не желает этого делать, поскольку президентов, ведущих войну, как правило, переизбирают на второй срок.

> Я не знаю…

ответил я наконец.

> Я действительно не знаю, хотя много раз задавал себе такой же вопрос, потому что не хочу, чтобы меня взрывали и не хочу, чтобы взрывали мой город. Впрочем, вот что пришло мне в голову: если в обязанности сотрудников АНБ входит обеспечение нашей безопасности, то они с этим не справляются. Все, что они делали до сих пор, никоим образом не помешает взорвать мост еще раз. Следить за всеми нашими передвижениями по городу? Лишить нас свободы? Раздувать всеобщую подозрительность и вражду? Навесить ярлык предателей на инакомыслящих? Цель террористов — вселить в нас страх. В меня вселяет страх АНБ.

> У меня нет возможности повлиять на террористов в том, что они намерены со мной сделать. Но если мы живем в свободной стране, то я по меньшей мере имею право во всеуслышание заявить о том, что делают со мной копы. И я должен иметь возможность не позволять им терроризировать меня.

> Знаю, что плохо ответил на ваш вопрос. Мне очень жаль.

>Что вы подразумеваете, говоря о неспособности АНБ воспрепятствовать террористам? Откуда вам знать?

> Кто вы?

> Корреспондент «Сидней Морнинг Геральд».

> Знаете, мне только семнадцать лет, я не гений и даже не круглый отличник. Но даже я сообразил, как обойти их контроль в Интернете. Я сообразил, как запутать их технологию персональной слежки. Я могу заставить их подозревать честных людей — а преступников считать невиновными. Я сумею пройти в самолет, имея при себе металлический предмет, даже если буду числиться в списке террористов. До всего этого я додумался, получая информацию из сети, а потом размышляя о ней. Если удалось мне, то террористам и подавно. Аээнбисты говорят, что забрали у нас свободу в обмен на безопасность. А вы чувствуете себя в безопасности?

> В Австралии-то? О да!

Пираты дружно заржали.

Журналисты продолжали задавать вопросы. Их тон колебался от сочувственного до враждебного. Притомившись, я передал клавиатуру Энджи, и она на некоторое время стала М1кЗу вместо меня. Впрочем, я и так уже перестал ощущать себя М1кЗу, который общался с международной прессой и вызвал к жизни целое движение. Маркус в отличие от него вылетел на две недели из школы, поссорился с отцом и никак не мог собраться с духом, чтобы переспать со своей бойкой подружкой.

Часам к одиннадцати мне все уже порядком надоело. Да и родители будут недовольны, если я заявлюсь домой слишком поздно. Мы с Энджи вышли из игры и немножко молча полежали на кровати. Я взял ее за руку и крепко сжал. Мы обнялись.

Она уткнулась губами мне в шею и что-то пробормотала. — Что?

— Говорю, люблю тебя, — чуть повернула голову Энджи. — Может, известить тебя телеграммой?

— Ух ты, — сказал я.

— Какой сюрприз, да?

— Нет. То есть… Простоя сам собирался сказать тебе это.

— Не сомневаюсь, — улыбнулась Энджи и легонько укусила меня за нос.

— Нет, серьезно. Я просто думал, как правильно все это сделать.

— Но, кстати, до сих пор еще не сделал. Не надейся увильнуть. С нами, женщинами, такие номера не проходят.

— Я люблю вас, Энджи Карвелли, — сказал я.

— И я люблю вас, Маркус Йаллоу.

Мы принялись целоваться, обнялись и прижались друг к другу, я запыхтел, Энджи тоже, и тут в дверь постучали.

— Энджела, — послышался голос ее мамы, — не порали твоему гостю домой?

— Да, мам, сейчас! — выкрикнула Энджи. Потом страшно округлила глаза, сделала рубящий жест рукой, и пока я торопливо надевал носки и кроссовки, сказала: — А соседи после будут судачить: «Кто бы мог подумать — Энджела, такая хорошая девочка, все время маме помогала, точила томагавк во дворе». Я засмеялся.

— Это еще что! Мои предки ни за что не оставили бы нас наедине у меня в комнате до одиннадцати вечера.

— До одиннадцати сорока пяти, — поправила Энджи, посмотрев на часы.

— Черт! — не удержался я, лихорадочно завязывая шнурки.

— Беги, — сказала Энджи, — резвись на свободе. Не забывай посмотреть в обе стороны, переходя через улицу. Пиши свои сочинения. И не вздумай даже обнять меня на прощание. Если на счет десять вы еще будете здесь, мистер, вам несдобровать! Один. Два. Три…

Я бросился на кровать, навалился сверху на Энджи и заткнул ей рот поцелуем, так что в итоге она оставила попытки считать дальше. Удовлетворенный одержанной победой, я затопал вниз по лестнице с иксбоксом под мышкой.

Внизу меня поджидала ее мама. Мы с ней и виделись-то всего два раза. Она выглядела как двойник Энджи, только постарше и повыше (Энджи упоминала как-то, что ее отец был низкого роста), и вместо очков носила контактные линзы. Видимо, миссис Карвелли авансом занесла меня в категорию порядочных людей, и я был признателен ей за это.

— Доброй ночи, миссис Карвелли, — поздоровался я.

— Доброй ночи, мистер Йаллоу, — ответила она. Этот обмен любезностями стал нашим маленьким ритуалом еще с первой встречи, когда я назвал ее «миссис Карвелли».

Неожиданно для себя я неловко замялся возле двери.

— Что? — спросила миссис Карвелли.

— Хм-м… Спасибо за гостеприимство, — помычав, выдал я.

— Всегда рады видеть вас в нашем доме, молодой человек.

— И спасибо за Энджи, — добавил я, ненавидя себя за косноязычие. Но миссис Карвелли широко улыбнулась и чуть обняла меня.

— На здоровье! — сказала она со смешинкой в голосе.

Сидя в автобусе, я всю дорогу до дома мысленно переваривал кашу из событий и образов сегодняшнего вечера — пресс-конференция, обнаженное и податливое тело Энджи со мной в постели, ее мама, с улыбкой провожающая меня до двери.

Моя мама не спала, дожидаясь загулявшего сына. Она принялась расспрашивать меня о фильме, который мы с Энджи якобы смотрели, и я пересказал ей своими словами рецензию, заранее вычитанную мной из «Бэй Гардиан».

Улегшись в постель, я снова вспомнил о пресс-конференции и вдруг словил такой кайф, что выше крыши. Круто все-таки, собрал — в игре! — всех этих надутых журналистов, толкнул им речь, а они слушали и меня, и тех, кто думает так же, как я. Короче, не помню, как я отрубился, но наверняка с улыбкой на лице.

Этого следовало ожидать.

Лидер икснета: Я мог бы пронести в самолет металлический предмет. АНБ правит без моего согласия. Юные икснетовцы: США, вон из Сан-Франциско!

И это только хорошие заголовки. Народ услужливо слал газетные статьи, чтобы я мог разместить их на своем блоге, но заниматься этим мне хотелось меньше всего.

Я все-таки облажался. После моей пресс-конференции журналисты пришли к выводу, что икснетовцы либо террористы, либо пособники террористов. Самой вредной оказалась ведущая выпуска новостей канала «Фокс», очевидно, решившая в конце концов почтить нас своим присутствием. В десятиминутном комментарии она рассказала телезрителям о нашей «преступной измене». На всех открытых мною информационных сайтах цитировался ее патетический завершающий пассаж:

«Они говорят, у них нет имени. Думаю, у меня найдется подходящее имя для этих избалованных подростков. Назовем их «Каль-Каида» по первым буквам их родного штата, потому что они выполняют за террористов их работу дома, в Калифорнии. И когда — не если, а именно когда — в Калифорнии вновь прогремят взрывы, вина ляжет на этих выродков в не меньшей степени, чем на саудовскую династию».

Руководители антивоенного движения объявили нас «отщепенцами». Один из них выступил по телевидению с «разоблачением» департамента национальной безопасности, который, по его словам, инспирировал наше возникновение с целью дискредитировать пацифистов.

Дээнбисты на собственной пресс-конференции обещали удвоить усилия по обеспечению безопасности в Сан-Франциско. Они принесли с собой надыбанный где-то арфидный клонер и продемонстрировали прессе, как с его помощью можно угнать автомобиль. В завершение они призвали всех граждан к бдительности, а также просили обращать внимание на подозрительных молодых людей, особенно тех, кто прячет руки.

Они и не думали шутить. Я дописал свою работу по бит-поэзии и взялся за сочинение о «лете любви» 1967 года, когда десятки тысяч участников антивоенного движения и хиппи собрались в Сан-Франциско. В городе имелось немало архивов и экспозиций, где я мог найти материалы на эту тему, в том числе музей хиппи на улице Хейт — его открыли учредители компании «Бен-энд-Джерриз», в прошлом сами хиппи.

Но перемещаться по городу было не так-то просто. На протяжении недели копы останавливали меня в среднем четыре раза на день, обыскивали, проверяли документы, спрашивали, почему я шляюсь по улицам средь бела дня, тщательно изучали мою справку из школы об отстранении от занятий.

Мне повезло, меня ни разу не арестовали. Но другие икснетовцы оказались менее удачливыми. Каждый вечер дээнбисты возвещали по телевидению об очередной поимке икснетовских «зачинщиков» и «агентов», раскладывали перед камерами конфискованные арфидные сканеры и прочие девайсы, обнаруженные у ребят в карманах. Задержанные якобы уже начали «давать показания», называть имена «сообщников», раскрывать «организационную структуру икснетовской сети». Объявлялось также о предстоящих вскоре новых арестах. Часто упоминалась «кличка главаря» М1кЗу.

Все это приводило отца в восторг. Мы смотрели новости вместе — он злорадствовал, а я потихоньку съеживался от нехорошего предчувствия.

— Ты знаешь, какую методику применяют против этих ублюдков? — восхищенно делился со мной папа. — Мне самому довелось наблюдать. Поймают парочку и начинают сверять списки адресов, с которыми они связываются в Интернете, и содержимое их мобильников. То же проделывают с другими задержанными, находят совпадения и ниточки, которые ведут к новым подозреваемым. В конце концов всю эту сеть распустят, как старый свитер!

Я отменил визит Энджи к нам домой, зато все чаще наведывался в гости к ней. Ее сестра, Тина, даже стала называть меня «постояльцем». Это звучало примерно так: «А постоялец к ужину спустится?». Мне нравилась Тина. Ей ни до чего не было дела, кроме танцев, вечеринок и парней, но в ее компании не соскучишься, и в старшей сестре она души не чаяла. Однажды вечером, когда мы вместе закончили мыть посуду после ужина, Тина вытерла руки и сказала как бы между прочим: «Знаешь, Маркус, ты вроде бы нормальный парень, мне, во всяком случае, нравишься, а Энджи по тебе с ума сходит. Однако имей в виду: если ты ее обидишь, я тебя из-под земли достану, возьму за мошонку и натяну ее тебе же на голову. Учти, мало не покажется».

Я заверил ее, что скорее сам натяну свою мошонку себе на голову, чем обижу Энджи, и Тина удовлетворенно кивнула: «Ну, вот и договорились».

— Убойная у тебя сестричка, — заметил я Энджи, опять лежа вместе с ней на кровати и просматривая икснетовские блоги. Мы только этим в основном и занимались: валяли дурака да лазили по икснету.

— Она, случайно, не произносила свою коронную фразу про мошонку? Это отвратительно. Знаешь, ей почему-то нравится слово «мошонка». Но ты не обращай внимания, тут ничего личного.

Я поцеловал Энджи. Мы стали читать дальше.

— Ты только послушай, — сказала Энджи. — «В грядущие выходные полиция рассчитывает осуществить от четырехсот до пятисот арестов в ходе предстоящей самой широкомасштабной на сегодняшний день операции против икснетовских диссидентов»!

Меня чуть не стошнило.

— Нельзя этого допустить, — сказал я. — Знаешь, есть ребята, которые сейчас джамят еще больше, просто желая доказать, что им море по колено. Ну не дурдом ли?

— А я считаю, что они молодцы, — ответила Энджи. — Пусть знают, что нас не запугать.

— Что? Нет, Энджи, нет! Мы не можем дать им повод бросить за решетку сотни ребят. Я сидел в тюрьме и знаю, что это такое. Там гораздо хуже, чем ты думаешь. Ты даже не представляешь, как там паршиво.

— У меня достаточно богатое воображение, — сказала Энджи.

— Ну все, хватит. Это слишком серьезно. Я не могу допустить новых арестов. А если буду сидеть сложа руки, то стану тем гадом, за какого меня держит Ван.

— Маркус, я прекрасно понимаю, насколько это серьезно. Ты думаешь, те ребята не знают, что им грозит тюрьма? Они, как и ты, борются за правое дело. Так поверь, что они делают это сознательно, предвидя последствия собственных поступков. И не тебе решать за них, бросить вызов опасности или спрятаться от нее.

— В моих силах остановить их, а значит, я несу ответственность за те самые последствия.

— Ты же все время отнекивался, когда тебя прочили в лидеры?

— И сейчас говорю, что никакой я не лидер. Но куда деваться, если люди сами обращаются ко мне? И если от меня зависит, останутся ли они на свободе, то я должен это сделать! Ну скажи, разве не так?

— Я могу сказать только, что ты готов рвать когти при первых признаках опасности. Боишься, что тебя вычислят. Думаю, ты дрожишь прежде всего за свою свободу!

— Ну, ты уж совсем меня с дерьмом смешала, — пробормотал я, отстраняясь от Энджи.

— Ай-ай-ай, бедненький мальчик! А кого чуть кондрашка не хватил, когда его в лицо назвали секретным-рассекретным ником?

— При чем тут это? И вообще, сейчас речь не обо мне, сама понимаешь. Энджи, ну почему ты такая?

— Почему ты такой! — сердито прикрикнула Энджи. — Почему у тебя не хватает смелости и воли оставаться тем, кто заварил всю эту кашу?

— Потому что это равносильно самоубийству!

— Какая же ты мелкая, трусливая дешевка, М1кЗу!

— Не смей так обзываться!

— Ой-ёй-ёй, откуда что берется! Никак, ты осмелел, М1кЗу? Я слез с кровати, обулся, взял свою сумку и потопал домой.

> Почему я перестал джамить.

> Я никому ничего не указываю, потому что никакой я не начальник, несмотря на утверждения «Фокс-ньюс».

> Но я скажу вам, как сам лично планирую поступить, и если вы решите, что это правильно, можете последовать моему примеру.

> Я перестал джамить. По меньшей мере на этой неделе. А может, и на следующей. И не потому, что я испугался. Просто и ежу понятно, что на свободе лучше, чем в тюрьме. Дээнбисты придумали, как противодействовать нашей тактике, поэтому нам надо разработать новую тактику — не важно какую, лишь бы работала. Нет ни малейшего смысла в том, чтобы вслепую лезть в петлю. Это всего лишь джаминг, а обломиться за него может по полной катушке.

> Есть еше одно соображение. Если попадетесь на джаминге, дээнбисты могут через вас выйти на других ребят, ваших друзей и друзей ваших друзей. Заодно загребут даже тех, кто не пользуется икснетом, потому что АНБ, как разъяренный бык, топчет всех подряд, им плевать, виноват человек или нет.

> Еще раз повторяю, я вам не указ.

> Но дээнбисты тупые, а мы крутые. Наш джаминг доказал, что им не под силу бороться с террористами, раз они не могут справиться с обычными подростками. А если вы попадетесь, они как бы окажутся умнее нас.

> НИКОГДА ИМ НАС НЕ ПЕРЕПЛЮНУТЬ! Мы самые крутые! Мы опять перехитрим АНБ. Давайте вместе подумаем, как их снова опустить вместе со всеми козлами, которые объявили охоту на подростков!

Я разместил текст на своем блоге и лег спать. Я думал об Энджи.

Мы с Энджи не общались четыре дня, включая выходные, после которых закончилось мое двухнедельное отстранение от занятий в школе. Миллион раз я хотел позвонить ей либо отправить уже готовое сообщение по электронной почте или в чате, но так и не сумел собраться с духом.

И вот я вновь на уроке обществоведения, и миссис Андерсен, приторно улыбаясь, поздоровалась со мной и с комичной вежливостью поинтересовалась, как прошли «каникулы». Я пробормотал: «Никак», — и сел на свое место. До моего слуха донесся смешок Чарльза.

Темой урока было «очевидное предназначение» — теория, по которой американцам якобы самой судьбой предопределено править миром. Во всяком случае, это откровение следовало из объяснений миссис Андерсен. Она подбирала такие слова, будто нарочно провоцировала меня опять ляпнуть что-нибудь поперек и вылететь из школы.

Взоры целого класса устремились на меня, и я снова ощутил себя в шкуре М1кЗу, предводителя икснетовского движения. Меня уже заколебало, что всем надо видеть во мне предводителя! Я хотел к Энджи.

Мне удалось продержаться до конца занятий, ничего не отчебучив. За весь день я не произнес, наверное, и восьми слов.

Едва прозвенел последний звонок, я ринулся прочь из дурацкой школы, на дурацкую улицу, к своему дурацкому дому.

Не успел я шагнуть из школьных ворот, как получил от кого-то настолько мощный толчок, что грохнулся на тротуар. Этим бараном оказался какой-то бомж, возрастом чуть старше меня. На нем было длинное засаленное пальто, обвислые джинсы и кроссовки в той стадии разложения, когда по ним будто прошлись топором. Грязные лохмы падали ему на лицо, а жидкая, ни разу не бритая бороденка уползала по горлу за вязаный воротник свитера непонятного цвета.

Все это я созерцал, лежа на тротуаре рядом с незнакомцем под недоуменными взглядами прохожих. Похоже, я очутился у него на пути, когда он двигал поршнями по Валенсии, не разбирая дороги и согнувшись под тяжестью рюкзака — тот валялся тут же, расползшийся кое-где по швам и весь в каких-то геометрических фигурах, нарисованных маркером.

Бомж с трудом поднялся на колени, покачиваясь взад-вперед, будто пьяный или сильно ушибся головой.

— Прости, приятель, — сказал он. — Я тебя не заметил. Ты как, в порядке?

Я принял сидячее положение. Вроде ничего не болит.

— Кха. Кажись, да.

Он поднялся на ноги и улыбнулся. У него оказались на удивление белые ровные зубы — хоть сейчас на рекламу стоматологической лечебницы. Я пожал его протянутую руку, она была сильной и твердой.

— Ну, прости еще раз. — Он выговаривал слова отчетливо, звонким голосом, хотя по внешнему виду я ожидал от него бессвязной, пьяной речи, типа того, как бормочут себе под нос алкаши, бредущие по Мишн поздней ночью неизвестно куда. Нет, так, как он, изъясняются интеллигентные продавцы книжных магазинов.

— Без проблем, — ответил я. Парень опять протянул мне руку.

— Зеб, — представился он.

— Маркус.

— Рад знакомству, Маркус. Надеюсь, когда-нибудь опять столкнемся!

Он засмеялся, подхватил свой рюкзак, развернулся на каблуках и зашагал прочь.

Это происшествие почему-то меня здорово ошарашило. Но дома я забыл о нем, когда мы с мамой вдвоем сели на кухне и принялись болтать обо всем, как в старые добрые времена.

Потом я поднялся к себе в комнату и тяжело опустился на свой рабочий стул. Заглядывать в икснет не хотелось. Утром перед школой я включил его ненадолго и убедился, что мое обращение вызвало бурю противоречивых суждений. Одни соглашались со мной, другие откровенно взбычились из-за того, что я предлагал им отказаться от любимого развлечения.

В моей прежней жизни я занимался одновременно кучей разных проектов, которые так и остались незаконченными. Например, собирал мини-видеокамеру из детского конструктора «Лего». А еще экспериментировал с аэрофотосъемкой с воздушного змея. Для этого я приспособил старый цифровой фотоаппарат, а спусковое устройство сварганил из силиконовой тянучки, которая растягивалась при запуске змея, а затем медленно возвращалась в первоначальную форму и приводила в действие затвор через равные промежутки времени. Еще я встраивал ламповый усилитель в старую, ржавую и помятую банку из-под оливкового масла, чтобы он выглядел археологической находкой, а в дальнейшем планировал приделать к нему порт для моего мобильника и акустику стандарта 5.1 в корпусах из консервных банок.

Я окинул взглядом все свои заготовки и наконец выбрал мини-видеокамеру. Складывать вместе пластмассовые кирпичики конструктора — сейчас самое подходящее для меня занятие.

Я снял с себя наручные часы, массивный перстень на два пальца с изображением обезьяны и ниндзя, готовых схватиться в поединке, и положил в шкатулку, где обычно хранил мобильник, бумажник, ключи, вайфайндер, мелочь, батарейки и кабели — в общем, всякое барахло, которым нагружал свои карманы и шею с утра перед выходом из дома. Короче, свалил я все это в шкатулку и вдруг заметил в ней какую-то незнакомую бумажку.

Я взял ее двумя пальцами: серенькая, измятая до ветхости, с опушкой по истертым краям и, очевидно, оторванная от края большего по размеру листа бумаги. Ее испещряли мельчайшие, старательно выведенные буковки. Я развернул бумажку: она сплошь была покрыта рукописным текстом, который начинался с верхнего левого угла одной стороны и заканчивался печатными буквами подписи в правом нижнем углу оборотной.

Подпись гласила: ЗЕБ.

Я сел за стол и принялся читать.

Привет, Маркус!

Я тебя знаю, а ты меня — нет. Все три месяца, минувшие со дня взрыва моста Бэй-бридж, я просидел в тюрьме на Острове Сокровищ. Я тоже был на прогулке, когда ты заговорил с той азиаткой, и видел, как тебя замесили. А ты молодец, не струхнул.

На следующий день у меня лопнул аппендикс, и после операции я очутился в изоляторе. На соседней койке со мной лежал парень по имени Даррел. У нас обоих лечение слишком затянулось, и к тому времени, как мы полностью оклемались, им уже было стремно выпускать нас на волю.

И тогда нас решили конкретно сдать в камеру хранения, то есть принялись шить дело. Допрашивали каждый день — ты знаешь, каково это, опускают по полной программе. Так вот, представь, что тебя мурыжат месяцами. В конце концов нас вместе сунули в одну камеру, естественно, с прослушкой, так что мы если базарили, то не по делу. Зато по ночам мы сдвигали наши подстилки и тихонько перестукивались азбукой Морзе (я не сомневался, что мое давнее увлечение радиолюбительством пригодится в жизни).

Поначалу на допросах нам гнали одно и то же фуфло, типа кто взорвал, как взорвал. Потом вдруг разговор зашел об икснете, и пошло-поехало. Мы в натуре вообще не в курсе, но они уже с нас не слезали.

Даррел сказал мне, что на допросе перед ним разложили арфидные клонеры, иксбоксы и прочие девайсы и стали допытываться, кто занимается их модификацией и где этому обучают. А еще Даррел рассказал о ваших играх и разных примочках, которыми вы пользовались.

Дээнбисты особенно интересовались нашими знакомыми и все спрашивали — кто ваши друзья, что можете о них сообщить, каковы их политические взгляды, есть ли у них проблемы в школе или с законом.

Мы прозвали эту тюрьму «Гуантанамо». Прошла неделя, как я выбрался оттуда, но там остается еще немало ребят и девчонок, чьи родители даже не подозревают, что их дети живы и находятся совсем рядом, посреди залива. В тихую ночь туда доносятся людские голоса и смех с городской набережной.

Я сделал ноги на прошлой неделе. Как — не скажу. Если эта записка попадет в чужие руки, лазейка может закрыться, и ею не воспользуются другие.

Даррел объяснил мне, как разыскать тебя, и взял с меня слово, если вырвусь на свободу, рассказать тебе обо всем. Я выполнил обещание и теперь сматываю удочки отсюда и вообще из Штатов. Гори они синим пламенем!

Не сдавайся. Они тебя боятся. Надери им задницу и за меня тоже. Не попадайся.

ЗЕБ

Дочитывать до конца мне мешали застилающие глаза слезы. У меня на столе всегда валялась пластмассовая зажигалка, с помощью которой я обычно расплавлял изоляцию на кончиках проводов. Я откопал ее среди прочего барахла и поднес к записке, понимая, что мой долг перед Зебом — не позволить чужим глазам увидеть ее, иначе веревочка могла потянуться за ним, куда бы он ни уехал.

Я держал огонек зажигалки перед запиской и не мог заставить себя сделать это. Даррел.

Из-за бестолковой суеты последних дней, связанной с икснетом, Энджи и ДНБ, я совсем позабыл о своем друге. Он превратился в призрака, в воспоминание, словно переехал жить в другой город или за границу по школьному обмену. И все это время его допрашивали, требовали выдать меня, заложить икснетовцев, джамеров. Все это время он никуда не уезжал, его держали совсем рядом, на заброшенной военной базе Острова Сокровищ, примерно на полпути через разрушенный пролет моста Бэй-бридж. Так близко, что я мог запросто доплыть до него.

Я погасил зажигалку и перечитал записку, но теперь уж не удержался и заревел, как пацан, всхлипывая и обливаясь слезами. Неожиданно ко мне вернулись все испытанные мной тогда ощущения — унижение на допросах, проводимых дамой с топорной стрижкой, мои джинсы, вонючие и заскорузлые от высохшей мочи.

— Маркус?!

В распахнутой двери комнаты стояла мама и смотрела на меня встревоженными глазами. Сколько времени она наблюдает мою истерику?

Я утерся всей пятерней и, хлюпнув носом, проглотил сопли.

— Привет, ма.

Она подошла и обняла меня.

— Что с тобой? Записка лежала на столе.

— Это от твоей девушки? Вы не поладили?

Мама сама предоставила мне удобную возможность свалить все на ссору с Энджи, после чего она просто ушла бы, оставив меня в покое. Я открыл рот, чтобы подтвердить ее догадку, но вместо этого выпалил:

— Я был в тюрьме. После взрыва моста. Все эти дни меня держали за решеткой.

Тут я начал издавать звуки, не имеющие ничего общего с моим голосом. Скорее, это были какие-то звериные стоны вроде ослиного рева или кошачьего мява по ночам. Меня била дрожь, грудь моя судорожно вздымалась, спазмы больно сдавливали горло.

Мама пересадила меня на кровать, крепко прижала к себе, будто, как в детстве, хотела взять на руки, и принялась покачиваться вместе со мной, гладить по голове, приговаривать на ухо что-то успокаивающее. Постепенно я перестал трястись и всхлипывать.

С последним судорожным вздохом я отпил из поданного мамой стакана воды. Потом она устроилась на стуле напротив меня, и я рассказал ей все.

Все без утайки.

Ну, или почти все.