– Джон, признавайся. У тебя проблемы? – это был Грифф, и я впервые видел его взбешенным.

Я сразу понял, что он имел в виду, и робко поднялся на ноги. Разговор предстоял серьезный.

– О чем ты?

– Выпивка, наркотики?

Обманывать его не было смысла. Он чертовски много сделал для меня, и мне не хотелось разрушать доверие, которое между нами установилось.

– Да, у меня проблема. Я уже много лет употребляю наркотики. Я могу объяснить…

Стыдно было признавать, но мне так и не удалось справиться с зависимостью, даже после того, как у меня появился Джордж. Каждый день я принимал маленькую дозу героина, которой было достаточно, чтобы снять симптомы начинавшейся ломки. Те, кто видел меня на Хай-стрит, никогда бы не подумал, что у меня вообще есть такая проблема. Гриффу понадобилось время, чтобы выяснить это. Я вел нормальную жизнь и не был похож на дрожащего наркомана с плохой кожей и темными кругами под глазами. Я приводил себя в порядок, потому что у меня было жилье, и мне каждый день удавалось работать и общаться с людьми на улице. Но я просто не мог побороть привычку к наркотикам, хоть и пытался много раз.

Я рассказал Гриффу все, чувствуя, что должен говорить правду. Я хотел, чтобы он знал: я не пытаюсь пустить ему пыль в глаза. Я настолько привык контролировать свою проблему, что это стало моей второй натурой, и я просто не думал, что должен это с кем-то обсуждать.

Он выслушал меня, а затем спокойно сказал:

– Джон, я должен быть уверен, что ты справишься с выставкой. Могу я положиться на тебя? Рисунки будут готовы?

– Да, будут. Я тебя не подведу, – ответил я. – Завтра же пойду к врачу и запишусь на реабилитацию. Раньше у меня никогда не было такого стимула. Я сделаю это.

И Грифф, по его собственным словам, «перешел Рубикон» и принял решение – полагаясь больше на чутье, чем на перспективы получить выгоду. Он предложил мне аванс в тысячу фунтов за все виды Хай-стрит и портреты Джорджа, надеясь, что это поможет мне сосредоточиться на работе и даст необходимый толчок, чтобы я выполнил свои обязательства.

– Я возьму сто фунтов, – сказал я. Не хотелось спустить все деньги на ерунду, а банковского счета у меня не было. – Можно, остальные девятьсот будут пока храниться у тебя?

Думаю, Грифф удивился, но согласился и оставил мои деньги у себя в офисе. Он сказал, что я смогу получить их, когда захочу.

Потом он рассказывал, что никогда не испытывал такого напряжения, как в те месяцы перед выставкой. «Не от каждой выставки зависит человеческая жизнь», – говорит он теперь, но в моем случае все оказалось именно так. Эта выставка стала переломным моментом в моей жизни, финансах, здоровье. От нее зависело и будущее Джорджа.

Теперь Грифф подшучивает над этим, но тогда нам было не до смеха. Когда мы запланировали выставку, он всего несколько лет был в арт-бизнесе, но уже потратил кучу денег на организацию фестивалей уличного искусства в Далвиче и Чичестере. Он потратил много сотен фунтов на покупку материалов для меня и привлек к сотрудничеству двух лучших уличных художников, Стика и Тьери Нуара, чтобы все закрутилось по полной.

И дал мне аванс, когда рисунки для совместного проекта еще даже не были закончены, и нередко сам работал до двух часов ночи, чтобы все получилось. Все должно было идти по плану. Только так, и никак иначе.

Несмотря на все это давление, в голову Гриффу пришла еще одна гениальная идея. Если бы ему удалось организовать мне доступ на крышу одного из окрестных зданий, я смог бы включить в свой рисунок стену клуба «Виллидж Андерграунд», которая стала бы даже лучшей площадкой для уличного искусства, чем плакат. Панорама Лондона с крыши в районе Шордич-Хай-стрит тоже смотрелась бы изумительно, а у меня появилось бы новое поле деятельности. Он очень много сделал, чтобы обеспечить мне доступ на крышу офисного центра позади «Теско», который находился прямо напротив моего обычного места и возвышался над Хай-стрит. Грифф в буквальном смысле сдернул меня с тротуара и затащил на самую верхотуру – меня, мольберт, Джорджа и все остальное. Если он не мог прийти сам, то посылал свою ассистентку Карину присматривать за мной. Место оказалось превосходным. Оттуда открывался вид не только на стену «Виллидж Андерграунда», но и на переделанные вагоны позади него, в которых были художественные мастерские; дальше высились небоскребы Хирон-Тауэр и Бродгейт-Тауэр, а слева выглядывала верхушка «Лондонского огурца». На переднем плане находилась надземная железная дорога; ее ветка заворачивала налево, а под ней проходила оживленная трасса. А дальше за ней между путями была зажата печально известная сауна «Колесницы».

Едва начав работать над панорамой, я поверил в себя, как никогда. Мне хотелось, чтобы рисунок получился идеальным, поэтому я не спешил и усердно работал день за днем. Процесс шел медленно, да и условия были не из лучших. Офисные работники воротили нос, когда видели, как мы с Джорджем поднимаемся наверх мимо их кабинетов, таща с собой мольберт и прочее барахло. Погода тоже не радовала, и несколько дней оказались потерянными, потому что было слишком сыро и ветрено, чтобы сидеть на крыше. Со временем у меня появились фотографии панорамы, благодаря которым я смог работать над рисунком по вечерам в своей квартире.

Для продвижения моей работы Грифф нанял местного кинематографиста Уилла Робсона-Скотта, который должен был снять небольшой документальный фильм обо мне. Работа над картиной мне понравилась. Уилл провел меня по всем моим старым прибежищам, включая Пентонвильскую тюрьму. По дороге я рассказывал водителям такси:

– Мы снимаем кино, потому что я вот-вот взорву арт-пространство!

Пока Грифф был на фестивале уличного искусства в Чичестере, со мной связались рок-музыканты из группы Heaven’s Basement. У них было назначено интервью в программе «Радио 1» с диджеем Элис Левайн. Формат программы предполагал, что гости приносят подарок Элис и ее соведущему. Музыканты попросили меня нарисовать портрет диджеев, и я это сделал. В то время женские лица мне совсем не давались, и я попросил ребят объяснить это Элис, потому что мне совсем не понравилось, как вышел ее портрет: я его просто-напросто запорол. Как только музыканты начали передавать мои слова Элис, она воскликнула: «И не говорите, женские лица ему явно не даются!» Все расхохотались, но все же в этом были и свои плюсы: обо мне говорили. Музыканты подробно рассказали обо мне и о том, как я рисую, сидя на тротуаре вместе с Джорджем.

Я воспринял это как очередное доказательство того, что постепенно становлюсь известным художником. Обо мне говорили на национальном радио. Все шло именно так, как я и надеялся.

* * *

Никогда в жизни я не работал так усердно, как весной 2013 года. Я рисовал виды Хай-стрит и портреты Джорджа так быстро, как только мог, и продавал их прохожим, чтобы обеспечивать нам с Джорджем жилье и пропитание, а затем приходила Карина, которая сопровождала меня на крышу, где я трудился над созданием рисунков для выставки. Когда становилось темно, мои глаза уже косили, а пальцы болели, но сама работа и понимание цели вселяли в меня фантастическое чувство.

Должен признать, когда я был подростком и слонялся по улицам без работы и без всяких перспектив, я не видел смысла надрываться только затем, чтобы отдать кучу заработанных тяжким трудом денег какому-нибудь таксисту. Теперь мои взгляды полностью изменились. Я наконец-то начал понимать, как приятно заниматься честной, продуктивной работой.

Лес время от времени приглашал меня на ужин, и я с упоением рассказывал ему, как упорно и тяжело трудился.

– Я тебя жалеть не буду, – говорил он. – Продолжай. Ты все делаешь правильно.

Джордж сидел рядом с ним и кивал, и после еды, не прерывая разговора, я брал ручку и снова рисовал Джорджа, который позировал, сидя на полу.

Грифф сгорал от нетерпения скопировать панораму и разослать ее уличным художникам и каждый день узнавал у меня, как идут дела.

– Я не тороплюсь, – говорил я, – но не переживай. Я работаю.

Но Грифф все же волновался и даже решил перенести выставку на сентябрь. Таким образом я получал больше времени, чтобы закончить виды Хай-стрит и портреты Джорджа, а Грифф смог довести до конца еще больше проектов.

Художественный мир был мне в новинку, поэтому я очень внимательно слушал Гриффа, когда тот рассказывал, как именно собирается привлечь художников к сотрудничеству. Он объяснил, что некоторые художники с радостью согласятся помочь и уже проявили интерес, как Стик и Тьери, но других нужно уговаривать либо потому, что им не нравится работать с кем-то еще, либо потому, что они просто слишком заняты и за их перемещениями не уследить. Грифф знал многих известных уличных художников и со многими должен был встретиться на организованных им фестивалях в мае и июне, но он хотел запустить наш проект пораньше.

– ROA в городе, – сказал он. – Я достал ему крупную стену рядом с Бетнал-Грин-роуд, позади KFC. Ты должен с ним встретиться! Возьми с собой рисунок с плакатом, объясни концепцию и спроси, не хочет ли он принять участие в проекте.

Грифф много рассказывал мне о ROA, и меня пугала сама перспектива обращаться к человеку его уровня.

– ROA? Тот парень, который рисует гигантских черно-белых животных и птиц? Который нарисовал гигантского ежа на Ченс-стрит?

– Да, Джон.

– Но он ведь настоящая легенда.

– Да. А еще он художник «без компромиссов».

– Что ты имеешь в виду?

– Он рисует только то, что хочет.

Я боялся, но Грифф заверил меня, что у нас было гораздо больше шансов заручиться поддержкой ROA, если бы я пошел к нему сам и рассказал о своем творчестве. Грифф хотел, чтобы я показал ему рисунок, чтобы ROA сам решил, соглашаться на это или нет.

Такой подход казался мне чересчур бесцеремонным, но Грифф настаивал.

– Встретимся здесь во вторник, я вас познакомлю, – сказал он.

Я нехотя согласился. Грифф пригласил репортера из газеты «Метро», чтобы тот взял интервью у ROA, и, как потом признался, сказал ему: «Можно будет встретиться с людьми с разных концов спектра. ROA – это художник-суперзвезда, а Джон Долан – художник, который до сих пор практически живет на улице».

Мне не хотелось расстраивать Гриффа, но я чертовски нервничал, пока мы с Джорджем шли на Бетнал-Грин-роуд. Лил дождь, и по пути я мечтал лишь о том, чтобы повернуть назад, на Хай-стрит или домой, чтобы только не встречаться с ROA.

Грифф уже был на месте. С ним рядом стояли его ассистентка Карина и художник Кристиан Нагел, известный скульптурными грибами, установленными в странных и удивительных местах по всему миру.

– Отлично, у ROA как раз перерыв, он говорит с репортером «Метро», – сказал Грифф, когда мы пошли по переулку. – Джон, тебе нужно просто подойти к нему и поговорить, когда представится шанс.

Я восторженно смотрел на ROA. Мы несколько минут подождали, пока он закончит интервью для «Метро», а затем не успел я оглянуться, как Грифф уже шевелил бровями и кивал в сторону ROA, который как раз ел сэндвич.

– Вот твой шанс! – сказал Грифф. – Иди, поговори с ним.

Глубоко вздохнув, я неохотно подошел к ROA и представился. Репортер из «Метро» еще не ушел и теперь понял, что на его глазах встретились «два конца спектра», о которых говорил Грифф. Он задал мне пару вопросов, которые помогли растопить лед, а затем вступил и Джордж, который принялся глазеть на обед ROA. У нас даже осталась фотография, на которой запечатлен этот момент. У меня с собой были ручка и бумага, так что я на ней рисую здание, ROA ест свой сэндвич, а Джордж пожирает глазами еду. Первоклассная фотография.

Как бы то ни было, я все еще очень стеснялся спросить ROA, не захочет ли он сотрудничать со мной, а он, как я видел, уже готов был вернуться к созданию рисунка.

– Вы будете здесь завтра? – спросил я, решив уйти сам.

– Да, – ответил он.

– Ничего, если я и завтра приду?

– Ничего, конечно, – сказал он.

Когда я пришел на следующий день, ROA оказался один и слушал музыку, стоя высоко на приставной лестнице. Я замер в отдалении, зачарованно глядя, как уверенно он держал баллончик с краской, и выжидая момент, чтобы подойти к нему и заговорить.

Наконец он спустился с лестницы и залез на ближайшую крышу, чтобы посмотреть, что получается. Если бы Грифф был там, он бы наверняка сказал:

– Давай, сделай это. Подойди и заговори с ним.

Так я и сделал.

ROA слушал грайм со своего телефона. Я тоже большой поклонник грайма, и мы разговорились. В итоге я расслабился, и мы проболтали около двух часов, но я при этом ни на секунду не забывал, что мне нужно собраться с мужеством и спросить ROA о своих работах перед уходом.

В конце концов я задал вопрос прямо, объяснив идею Гриффа о привлечении уличных художников к разрисовке плаката, рассказал, как разросся наш замысел, и упомянул, что я работаю над панорамой города, чтобы художники могли рисовать на стене «Виллидж Андерграунд».

– Может, и ты согласишься принять в этом участие? – спросил я.

– Конечно, – просто ответил он. – Без проблем.

Как выяснилось, я переживал совершенно напрасно. Он был приятным парнем, и мне не стоило бояться разговора с ним. Я поблагодарил его, и мы поболтали еще немного. Спускаясь с крыши, я положил свой рисунок с плакатом ему в сумку и скрестил пальцы.

На стене ROA изобразил невероятное скопление зверей и птиц, сцепившихся друг с другом, и роспись стала сенсацией. Спустя неделю вышла статья в «Метро», и, к моему удивлению, мои слова тоже напечатали. Такого я не ожидал и был просто сражен, особенно учитывая, что в статье упоминался и Бэнкси. «Вот же черт! – думал я, все еще не веря в происходящее и глядя на Джорджа. – Обо мне пишут в той же статье, что и о ROA с Бэнкси, – и это в лондонской газете!»

В этот момент я поверил, что Грифф может что угодно. Я безгранично верил в него и восхищался его пылом и целеустремленностью. Я считал, что для него нет ничего невозможного, раз уж он устроил так, что обо мне упомянули на страницах «Метро». Он все еще подыскивал подходящее помещение для выставки и еще не назвал окончательную дату, но выставка точно должна была состояться. Увидев свое имя в газете, я больше не сомневался: я стал участником чего-то серьезного. Я был уверен, что не просто устрою выставку, но стану Биг Боссом Джонни и своим искусством буду вдохновлять других бездомных людей.

– Ты сможешь договориться с Брюсом Спрингстином, чтобы он пришел на выставку? – спросил я, и в моих словах была лишь доля шутки, ведь я считал, что у Гриффа связи во всем Лондоне и он может связаться с кем угодно.

В тот день, когда вышла статья в газете «Метро», я позвонил своей сестре Джеки. Живя в Шордиче, я время от времени рассказывал ей, как у меня дела, звонил примерно раз в полгода с тех самых пор, как мы расстались. Я рассказывал Джеки о том, что сижу с Джорджем на тротуаре и что перед псом стоит стаканчик для денег. Когда я начал рисовать, я поделился с сестрой и этим тоже, ведь новости в Ист-Энде распространяются быстро, и мне не хотелось, чтобы она услышала обо мне от кого-то другого.

– Прочитай «Метро», – сказал я ей. – Обо мне написали в той же статье, что и о Бэнкси!

– Правда? – удивилась она. – Ты серьезно?

Мне нужно было кое о чем ее спросить, и казалось, что момент подходящий.

– Джеки, я хочу, чтобы ты пришла на открытие выставки. В Шордиче все только обо мне и говорят. Ты должна прийти!

Я объяснил Джеки, что думаю о выставке и почему мне так хочется, чтобы она пришла на открытие.

– Я много лет держался от тебя подальше из-за своего образа жизни, – сказал я. – Но наконец-то я снова могу вернуться в семью. Я смогу попросить прощения и дать вам повод гордиться младшим братом.

– Да, Джон, пора бы уж! – пошутила Джеки.

Наверное, она не знала, что еще сказать, ведь моя просьба была очень серьезной, учитывая, что мы столько лет не виделись. Я впервые в жизни позвонил сестре, чтобы сообщить хорошие новости: конечно, нелегко было поверить, что старый ворюга вдруг стал честным художником, у которого вот-вот состоится персональная выставка в Лондоне.

Я спросил ее о Малкольме и Дэвиде и сказал, что хочу видеть на открытии и братьев.

– Пожалуйста, Джеки, уговори их прийти. Мне очень важно увидеть всех вас на этой выставке.

Бедная Джеки оказалась в затруднительном положении.

– Обещать не могу, – сказала она. – Насколько я знаю, Малкольм и Дэвид работают, у них почти нет свободного времени…

Было очевидно, что она не знает, верить ли вообще в то, что эта выставка состоится, и уж явно не могла обещать за Малкольма и Дэвида.

– Держи меня в курсе, – сказала Джеки на прощание. – Дай знать, когда утвердят дату и все остальное. Удачи, Джон.

– Я сообщу, – пообещал я. – Жду не дождусь встречи.