Встретила Ромека. Приятно все же, когда кто-то при каждой встрече с тобой краснеет, как гимназистка. Это укрепляет веру в собственные достоинства. Я задержала сани и позвала его. Он стоял перед каким-то магазином и, обернувшись, споткнулся о сугроб на краю тротуара. Когда увидел меня, страшно смутился, что при его видной внешности просто очаровательно. Одет он был, как всегда, безупречно. Это его огромное преимущество. Терпеть не могу плохо одетых мужчин. Вот, например, Лешек Понимирский никогда не заботится о своей одежде. Подозреваю даже, что он очень редко моется.

Ромек поцеловал мне ручку и сказал:

— Ой, я даже не подозревал, что ты в Кринице, Если бы… Он не закончил, но я спросила:

— А если бы ты знал об этом?..

Я подвинулась, освободив ему место рядом с собой. Когда лошади тронулись, он многозначительно произнес:

— Если бы я знал об этом, то не проклинал бы так своего врача за то, что он меня сюда сослал. А ты… ты здесь одна?..

— Да, Яцек сидит в Варшаве. А ты?..

— Я?.. — удивился он. — А с кем я мог бы здесь быть?

Я засмеялась.

— Ну, дорогой Ромек! Не станешь же ты меня уверять, что вечно живешь отшельником.

Он отвернулся. Все эти вопросы его ужасно смущают. Порой мне даже смешно при мысли, что этот молодой человек вообще еще не знает, что такое женщина. Правда, это может быть очень интересно. Представляю себе, как бы он повел себя при таких обстоятельствах. Все женщины оглядываются на наши сани. Я не удивляюсь. Ромек может понравиться любой. Вот потеха. Наверное, не одна его преследует. А этот бедняга защищается, как лев.

— Я не избегаю людей, — сказал Ромек наконец.

— Только противоположного пола?..

Он пристально посмотрел на меня и произнес тоном сурового приговора:

— Ты очень изменилась.

— Стала хуже?

Ромек отвернулся и чуть не с гневом сказал:

— Да.

Все это начинало меня развлекать.

— Что, плохо выгляжу?

— Я не об этом.

— Пополнела?

— Ой, нет. Ты притворяешься, что не понимаешь меня. Изменилась своим поведением… Иначе смотришь на жизнь, чем раньше, чем тогда, когда…

— Что — «когда»?

— Когда я так рассчитывал на тебя…

Это просто несчастье, какой он патетический, этот юноша! Если бы меня не прельщало его безмятежное целомудрие, я уже начала бы скучать. Интересно, как повел бы себя такой человек, если бы попал в ловкие руки той же, например, Бетти Норман. Это была бы неслыханная комедия. Она, конечно, подстраивалась бы к нему. А я слишком большая сибаритка, чтобы доставлять себе столько хлопот. Если его шокирует мое поведение, пусть терпит. Или утратит привязанность ко мне, или сумеет приспособиться к моему facon d'ёtre (Образ жизни (франц.)). В конце концов, не так уж он мне и нужен, и я могу позволить себе такой риск.

Я сказала ему:

— Мой дорогой Ромек. Я уже не та глупенькая девочка. А ты, кажется, всегда собираешься витать над облаками, собирать цветочки и играть на свирели. Это, может, и интересно в восемнадцать лет. Но подумай, что когда-нибудь, став министром или председателем, отрастив животик, ты будешь выглядеть с этой своей манерой довольно смешно.

Я чувствовала, что от моих слов его коробит. Очень похоже на то, что его поведение объясняется робостью. Хотела бы я знать, о чем он мечтает. Наверное, это полностью противоположно тому, чем он живет. Его мечты должно быть полны дерзкими любовными достижениями. Возможно, присутствует и цинизм.

— Я стараюсь не иметь никакой манеры, — недовольно сказал он.

— Ну, может, я не так выразилась. Просто твое отношение к жизни страшно неудобно.

— Как это понимать?

— Ты ходишь на котурнах. Стука много, а ноги словно связаны.

— Стука?

— Да, — я решила быть откровенной. — Своей кротостью и ненавязчивостью ты создаешь вокруг себя рекламный шум. Словно приглашаешь добиваться себя.

Он нетерпеливо пожал плечами.

— Я совсем не хочу, чтобы меня добивались.

— Тем хуже.

— Мне это просто не нужно.

— Однако впечатление ты создаешь именно такое, — продолжала я дальше — Вот, мол, человек не от мира сего, который ревностно хранит сокровища своего сердца, зачарованная королева, неприступная крепость, ожидающая победоносную завоевательницу.

Он искренне засмеялся.

— Поверь, не жду. И вообще эти вещи занимают слишком мало места в моей жизни, чтобы уделять им такое внимание.

— А, это ты хочешь сказать, что я слишком много о них думаю.

— У меня не было такого намерения, но если уж мы об этом заговорили… Не стану отрицать. Мне действительно кажется… Мне может показаться, что ты уделяешь им слишком много времени.

— Можно ли уделять слишком много времени любви?!

Он снова покраснел и ответил каким-то совсем иным тоном:

— Любви можно отдать всю жизнь.

Даже странно, что этот Ромек с его красотой такой серьезный. Я присматривалась к его профилю. Есть в нем что-то от Савонаролы. Классические линии лба, носа, подбородка и какое-то непримиримое выражение лица. Он мог бы быть жестоким. Если бы не любил меня, я наверняка его боялась бы. Странно все же, какую большую власть может дать чувство. Я сидела рядом с ним и говорила ему досадные и неприятные вещи, зная, что ничто мне не угрожает, что одна моя улыбка, одно прикосновение руки могут сделать его счастливым.

— Жизнь была бы очень скучной, — сказала я, — если бы я смотрела на нее твоими глазами.

— Скучной? — удивился он. — Я вовсе не скучаю.

— Ты относишься к ней слишком серьезно.

— Так, как она того заслуживает.

— Совсем не заслуживает. В том-то и дело, что не заслуживает. Ты, например, знаешь, что такое приключение?

Он пожал плечами.

— У меня было много приключений.

— Сомневаюсь. Во всяком случае, ты наверняка ничего не сделал, чтобы они случились с тобой. Все у тебя должно быть запланировано и предусмотрено. По крайней мере то, что является осознанным. Какая-то убийственная последовательность.

— Я тебя не понимаю.

— Да очень просто. Ты всегда знаешь, что сделаешь. Знаешь, что и зачем.

— Я думаю, каждый знает, что и зачем он делает.

— Вовсе нет. Тот, кто знает, в чем вкус жизни, любит чувствовать себя, как лодка без руля на волнах.

— О-о-о… То есть куда ветер занесет?

— Нет. Общего направления можно придерживаться. Но некоторые отклонения просто необходимы, чтобы уберечь нас от скуки.

Ромек прикусил нижнюю губу. Это еще больше подчеркнуло упрямое выражение его лица.

— Прошу прощения, Ганечка, что я не умею быть забавным товарищем, — сказал он. — Прости, что тебе со мной было скучно. Если позволишь, я здесь сойду. Именно к этому фотографу мне надо по одному делу.

Я засмеялась.

— Неправда. Никуда тебе не надо, и вовсе ты не скучный. Или точнее, твоя скучность довольно забавная.

Он посмотрел на меня почти с ненавистью.

— У тебя очень оригинальный лексикон.

— Спасибо за комплимент.

— Это вовсе не комплимент. Как раз наоборот. Что за странный способ делить людей на две категории: скучных и забавных?

— А какие есть другие категории?

— Да боже мой… Выдающиеся, ничтожные, толковые, этичные… Тысячи определений.

Меня немного уязвило это замечание.

— Ты хочешь этим сказать, что мои категории поверхностные?

— Я хочу сказать, что ты не удосуживаешься вдуматься в проблемы глубже.

Я окинула его ироническим взглядом.

— В проблемы?.. Ты действительно считаешь, что ты для меня проблема?

Он густо покраснел и буркнул:

— Я не говорил о себе.

— А я говорила о тебе. Я очень люблю тебя, мой милый, и даже не скрываю этого, но ты не представляешь для меня никакой проблемы. Я вижу тебя насквозь. Знаю, как свои пять пальцев…

— Не слишком ли ты самоуверенна в своих оценках?

— Нет, не слишком. Ты весь сделан из одного материала. Если и были в тебе какие-то примеси, ты постарался от них избавиться.

Он задумался и ничего не говорил. Лишь после долгой паузы сказал:

— Не знаю. Может, ты права. В таком случае я действительно скучен тебе.

— Вовсе нет, — запротестовала я. — Просто я хотела бы, чтобы ты немного изменился.

Он посмотрел на меня испуганными глазами.

— Изменился?

— Ой, ты невозможно серьезный. Неужели ты никогда не совершил ни одной глупости?

Он подумал и сказал:

— Совершил. Один раз.

— Ты поражаешь меня.

— Один раз — когда, узнав тебя, не бежал куда глаза глядят…

Хорошо сказал. Это уже заслуживало награды. Я сняла перчатку и легонько погладила его по щеке. Он действительно очень смешной. Отшатнулся так, будто я прикоснулась к нему раскаленным железом. Ну что ж, это даже интересно.

— Прости, — сказала я, — я не хотела сделать тебе неприятно…

Он сидел, стиснув зубы, и на его щеках под натянутой кожей заходили желваки. Не много я знаю мужчин, которые могли бы сравниться с ним красотой, той по-настоящему мужской опасной красотой. Он прекрасно владеет собой, но его любовь должна быть как буря, как ураган. Сколько исступления скрывается под этим кажущимся спокойствием!

Однако я хорошо сделала, что не вышла за него замуж. Он был бы прекрасен на некоторое время. Но навсегда, на каждый день, это было бы слишком однообразно. А к тому же и опасно. Я отчетливо почувствовала, что боялась бы его. Он не оставил бы мне ни минуты, незаполненной собой. Такая жадность должна привлекать и наверняка привлекает к нему не одну женщину, однако а lа lоnguе это было бы мукой. (Длительное время (франц.).)

Как ему все это объяснить? Мужчины такого душевного склада не способны понять чего-то такого, что не является пожизненным, окончательным и бесповоротным. Он не признает ничего, кроме собственных принципов. А как хорошо очерчены у него ноздри, как они едва заметно раздуваются! И меня вдруг охватило непреодолимое желание поцеловать его. Крепко, прямо в губы.

Санки миновали последние здания. Дорога была пустынна. Как трудно иметь дело с таким высоким мужчиной, который и не думает наклониться, чтобы облегчить тебе задание! Мне ведь нелегко тянуться к нему. А хотелось мне ужасно. Я просто-таки непременно должна его поцеловать.

Но на то и существует изобретательность. Я уронила перчатку справа от себя, где-то между меховым покрывалом и сиденьем. Чтобы достать ее, ему пришлось перегнуться через меня. И вот его щека оказалась у самого моего лица. Достаточно было легкого движенья головы, чтобы коснуться губами уголка его глаза. Я сделала это очень осторожно и сразу же отклонилась, опасаясь, чтобы он снова не отшатнулся и не выбил мне зубы. Моя осмотрительность не была напрасна. Я вовремя избежала опасности. Что касается Ромека, то он от испуга выпустил перчатку, которую ему только что удалось поднять. Это небольшое происшествие освободило меня от каких-либо объяснений. Пришлось остановить лошадей, и кучер побежал за перчаткой.

Ромек сидел окаменев.

— Какая прекрасная сегодня погода, — непринужденно сказала я. — Люблю такой мороз, когда под полозьями скрипит снег и ослепительно светит солнце.

Я искоса посмотрела на него и немного испугалась. Наверное, я все-таки поступила слишком легкомысленно. Он, кажется, вот-вот потребует от меня, чтобы я оставила Яцека и убежала с ним минимум в Южную Америку. Или сам соберется и опрометью уедет, оставив мне патетическое письмо.

— Зачем ты это сделала? — глухо сказал он после добрых пяти минут молчания.

Я притворилась удивленной.

— Что я сделала?.. Поцеловала тебя?.. Боже мой, да разве я знаю? Просто захотелось вдруг… Ты хороший и всегда мне нравился.

— Так это… это только прихоть?

— Возможно. Ведь так скучно обдумывать каждый свой поступок. Анализировать всякие мелочи…

— Я знаю, что для тебя это пустяк, — выдавил он из себя таким тоном, словно заявлял мне: «Я знаю, что ты отравила целую семью и убила шестерых младенцев».

Это меня немного разозлило.

— А чем же оно должно для меня быть? Что такое, объективно говоря, обычный поцелуй?

— А ты… ты и с другими мужчинами… ведешь себя так же?

Я уже еле сдерживала злость.

— Да. Со всеми без исключения. Но поверь, ни один из них не устроил мне до сих пор скандала по этому поводу.

— Потому что ни один из них тебя не любит! — воскликнул он.

— Знаешь, у тебя странное представление о любви. Я всегда считала, что проявлением этого чувства является скорее поцелуй, чем упреки и грубости.

Он изо всех сил схватил меня за руку и заглянул мне глубоко в глаза. Гнев, беспокойство и надежда сделали его просто прекрасным. Боже милостивый! Ну почему он такой глупый?

Он спросил прерывающимся голосом:

— Как это понимать?.. Ганечка, как это понимать?.. Или… ты могла бы меня… полюбить?

Я покачала головой.

— Нет, не могла бы. Не могла бы именно потому, что ты так серьезно относишься к этим вещам. Терпеть не могу, когда чувством придают большее значение, чем они заслуживают. Я боюсь всяких стихийных бедствий. Меня не привлекают землетрясения. Я их просто боюсь. В сто раз больше люблю хорошую погоду и тишину. И если говорить откровенно, именно поэтому я тебя не полюбила.

Он снова отодвинулся от меня и застыл в молчании. Но, к счастью, мы подъехали к крутому повороту, и ему волей-неволей пришлось прислониться ко мне. Чтобы смягчить свои слова, я сказала:

— И наконец, Ромек, я же говорила тебе, что не люблю углубляться в анализ своих поступков и чувств. Разве это не так просто?.. Ты мне нравишься, мы чувствуем друг к другу большую симпатию. Тогда почему бы мне тебя не поцеловать?

— Потому что то, что для тебя только минутная прихоть, растравляет мои незажившие раны.

— И опять ты преувеличиваешь. Нет, Ромек, надо нам поговорить обо всем этом толком. Может, во время такого разговора я и сумею осознать свое душевное состояние. Если хочешь оказать мне дружескую услугу, приходи сегодня в пять ко мне. Я живу в «Патрии».

Он ничего не ответил. В этот момент сани остановились у парикмахерской, где я заранее записалась на время. Я вылезла и, прощаясь с Ромеком, добавила:

— Буду ждать.

При этом я нарочно кокетливо улыбнулась. Не люблю ни в чем промедления. Я хотела отчетливо дать ему понять, что если он решится прийти, то попадет просто льву в пасть. А если он считает, что я растаптываю его чувства, растравляю его раны и делаю много других неподобающий вещей — пусть себе едет прочь.

Первой, кого я увидела в парикмахерской, была Бетти Норман. Она пыталась объяснить парикмахеру, какая ей нужна прическа. Пользовалась она английским, французским и немецким языками, но тот никак не мог понять. Мало помогло и услужливое вмешательства еще двух дам, которые не владели толком ни одним из тех языков. Сердце мое встрепенулось. Ведь это была замечательная возможность завязать знакомство.

— Если желаете, — обратилась я к ней по-английски, — я могу взять на себя роль переводчика.

Видимо, она сразу поняла по произношению, что я прекрасно владею английским, потому что дружелюбно улыбнулась мне и ответила:

— Я вам очень благодарна. Это так мило с вашей стороны. Завидую вам, что вы смогли выучить польский язык.

— Мне не надо было его учить. Я полька.

— Не может быть! Вы говорите, как урожденная англичанка. Я в Польше недавно, а ваш язык такой трудный…

Она объяснила мне, что ей нужно, а я в свою очередь передала это парикмахеру. На свое место я села почти без сознания от волнения. Все-таки я сумела познакомиться с ней, хотя и не официально! Что же из этого выйдет?..

Конечно, теперь при каждой встрече мы будем кланяться друг другу, а возможно, что она и в каком-то другом случае обратится ко мне за помощью. Надо быть начеку. Может, все-таки вызывать телеграммой дядю Альбина?..

Нет, пока что я этого не сделаю. Посмотрю, как будут развиваться наши отношения. Вообще то, она производит не такое уж плохое впечатление. Возможно (правда, я об этом и не мечтаю), я ей даже понравлюсь, и она сама поймет, какую гадость хочет мне сделать. Есть же у нее сердце, в конце концов. А меня женщины вообще любят. Даже Мушка Здроевская, хотя она и чуть не лопнет, ревнуя ко мне Тото.

Когда я вошла в ресторан, там уже было почти полно. Много знакомых. Некоторые делали мне знаки, чтобы я подсела к их столику, но я сделала вид, что не замечаю этого. По опыту знаю, как неверно где-то на курорте сразу же присоединиться к какому-нибудь обществу. Потом тяжело покинуть его, хотя, может, хотелось бы быть с кем-то другим. Так что не буду сближаться ни с кем, пока толком не огляжусь. В конце концов, нужно увидеть, с кем здесь водится Бетти Норман. Она зашла через несколько минут после меня и тоже села за отдельный столик. Когда увидела меня, снова улыбнулась. Ведет себя она вполне прилично. В оправдание Яцека, должна признать, что она соmmе il faut (Вполне приличная (франц.)). Вот только не могу понять, почему она так упорно делает вид, будто не знает польского языка.

С удовольствием убедилась, что одета я ничуть не хуже других дам. Посмотрим, что будет вечером. Хотя я лично меньше нажимаю на вечерние туалеты. Я считаю, что по-настоящему элегантная женщина должна отличаться вкусом в подборе утренних и дневных нарядов. Меня просто возмущает хотя бы, например, Гальшка, которая одевается хуже, чем посредственно, а вечерние туалеты заказывает в Париже. Это самый верный признак новоиспеченного панства.

Когда я вернулась в свой номер, меня ждала отрадная неожиданность: Ромек прислал букет мимоз и карточку с извинением, что не сможет прийти, потому что его якобы задерживают важные дела.

Ишь какой упрямый! А эта мимоза! Это так на него похоже — прислать именно мимозу. Вероятно, на языке цветов это что-то да значит. Жаль, что у меня нет бабушки. А то послала бы ей телеграмму с вопросом. Во времена наших бабушек люди боялись использовать язык для выяснения своих интимных дел и с этой целью пользовались цветами. Какое счастье, что я не жила в ту эпоху! Если бы не лопнула от смеха, то умерла бы со скуки.

Мимоза! Вероятно, это должно означать, что он не осмелится меня коснуться. Вот забавный молодой человек! Цвет тоже, наверное, имеет какое-то значение. Ромек был бы вполне на своем месте примерно в конце прошлого века. Впрочем, я и так одержала достаточно большую победу, что он не уехал отсюда. Прятаться от меня он может очень долго, потому что я опрометчиво не спросила его, где он остановился.

Интересно, а Бетти знает, что она имеет дело с женой Яцека? Ведет себя она так, словно ничего не подозревает. Но надеюсь, что уже сегодня вечером я сумею это выведать. А Яцек что думает?.. Ведь он знает, что мы живем в одном отеле, и наверняка боится, чтобы между нами не возникло каких-либо недоразумений. Если это действительно так, он или приедет сюда под каким-то предлогом, или позвонит, чтобы о чем-то узнать. Во всяком случае, я не думаю, чтобы ему там беззаботно жилось. Так ему и надо. Пусть знает, что всякий грех надо искупить.

Заканчиваю писать. Время одеваться к ужину.