Карета камергера князя Семена Нарышкина въезжает в столицу. Семен Кириллович доставил из Парижа в Санкт-Петербург своего близкого друга — философа Дени Дидро.
Каждый день в точно назначенный час великий французский просветитель вступал на сияющий паркет нового Зимнего, построенного Растрелли.
Екатерина II охотно привечала Дидро. Ей импонировало общение с одним из первых умов Европы. Ее не смущали вольнолюбивые речи философа.
Маска двуличия была свойственна Екатерине с самого начала царствования. И у нее уже был опыт общения с вольнолюбивыми мудрецами.
Михайло Ломоносов…
Ведь всего десять лет назад они не раз вели беседы.
И что же?..
Не его ли дерзкие слова стали известны ей: «Не токмо у стола знатных господ или у каких земных владетелей дураком быть не хочу, но ниже у самого господа бога, который мне дал смысл, пока разве отнимет?»
Шестидесятые — девяностые годы XVIII века. Победные фанфары славных громовых российских викторий. Суворов и Ушаков. Творения зодчих — Баженова, Казакова и Растрелли, скульптуры Шубина и Мартоса, полотна Левицкого и Рокотова.
Бунт Пугачева. Ода Радищева «Вольность».
Новиков, Фонвизин.
Крепостное рабство.
Грандиозные велеречения и банальное казнокрадство.
«Да — чудно, дивно было то время… — писал В. Г. Белинский. — Безбожие и изуверство, грубость и утонченность, материализм и набожность, страсть к новизне и упорный фанатизм к старине, пиры и победы, роскошь и довольство, забавы и геркулесовские подвиги, великие умы и великие характеры всех цветов и образов, и между ними Недоросли, Простаковы, Тарасы Скотинины, Бригадиры; дворянство, удивляющее французский двор своею светскою образованностью, и дворянство, выходящее с холопьями на разбой».
Но вернемся к Дидро.
Философ среди всех своих маленьких слабостей имел еще одну. Он любил позировать художникам. История оставила нам с десяток изображений французского просветителя, исполненных такими превосходными мастерами, как Грёз, Ван Лоо, Фрагонар, Гудон, Пигаль, Калло.
Поэтому Дидро был польщен, когда обходительный Нарышкин познакомил его с Дмитрием Левицким, тогда уже знаменитым художником — академиком живописи.
Дени Дидро сочетал любовь к себе с нелицеприятным отношением к полотнам и скульптурам, рисующим его образ.
«В течение дня я имел сто разных физиономий, — писал он, — в зависимости от предмета, который меня занимал. Я бывал ясен, грустен, задумчив, нежен, резок, страстен, охвачен энтузиазмом… У меня лицо, которое обманывает художника; то ли сочетается в нем слишком много, то ли впечатления моей души очень быстро сменяются и отражаются на моем лице, но глаз художника меня не находит одним и тем же в разные минуты; его задача становится гораздо более трудной, чем он это предполагал».
Свою внешность Дидро описывал так: «У меня был большой лоб, очень живые глаза, довольно крупные черты, характерная голова античного оратора, добродушие, граничившее с глупостью, с простодушием древних времен».
Или вот слова, сказанные Дидро о себе по поводу полотна кисти Ван Лоо:
«Он изображен в фас с обнаженной головой; его седой хохол и жеманство придают ему вид старой кокетки, которая еще старается быть очаровательной; поза государственного секретаря, но не философа… Что скажут мои внуки, если они станут сравнивать мои грустные произведения с этим смеющимся, жеманным и женственным, старым кокетливым человеком? Предупреждаю вас, дети мои, это не я».
Портрет Д. Дидро.
Как видите, писать старого мудреца было дело непростое.
И однако, Левицкий охотно взялся писать портрет. Дом Нарышкиных располагал к работе. Долгие беседы об искусстве запомнились художнику на всю жизнь.
Особенно запала в душу мастера одна фраза Дидро: «Правда природы есть основание правдоподобия в искусстве».
Живописец подошел к решению холста как бы изнутри, оставив в стороне столь свойственный его времени репрезентативный характер портрета.
Его полотно лишено атрибутов славы Дидро.
Перед нами бесконечно усталый, задумчивый, доброжелательный человек.
Холст создавался в часы, когда философ отдыхал после утомительных диалогов с императрицей.
Ведь недаром в письмах к жене он писал:
«Разве я создан для придворной жизни, а придворная жизнь разве по мне?»
«Портрет Дидро» Левицкого.
Сняв пудреный парик, надев домашний халат, сбросив маску условной светскости, на нас глядит мудрый пожилой человек.
Легкая тень еле заметной грусти легла на высокое чело, притушила обычно острый, лукавый взгляд философа.
Возможно, мастер запечатлел миг, когда Дидро вспоминал свой долгий жизненный путь. И это состояние свободного от оков раздумья великолепно отражено на полотне.
Доброта, большая, человеческая, разлита во всем образе философа. Когда глядишь на холст Левицкого, на память приходят слова Мармонтеля, сказавшего о Дидро: «Вся его душа отражалась в его глазах, на его устах; никогда еще физиономия не изображала так верно сердечной доброты».
Русский портретист создал лучший портрет Дидро. Недаром весьма разборчивый философ увез холст с собой, оставил в семье и завещал дочери. Ныне он экспонирован в публичной библиотеке Женевы.
Дидро увез с собой на память еще одно полотно Левицкого — портрет Нарышкиной, который ныне принадлежит Лувру.
Не следует этому удивляться.
Портрет отца художника.
Живопись Левицкого по своим достоинствам достигла уже тогда подлинно европейского класса и по-своему предвосхитила появление в России Брюллова. Одна из вершин творчества Карла Брюллова «Портрет археолога Ланчи» необычайно напоминает по колориту и лепке портрет Дидро.
В заключение для любителей живописи хочется привести одну из фраз Дидро, посвященную этому трудному искусству:
«Я думаю, что для того, чтобы научиться смотреть картины, нужно больше времени, чем для того, чтобы научиться чувствовать поэзию».
… Семидесятые годы XVIII века. Левицкий — первая кисть России. Он подтвердил это в десятках блестящих полотен, среди которых портреты Дидро, Демидова, Дьяковой, смоляной и многие другие.
Одним из лучших в этой плеяде шедевров, безусловно, является «Портрет отца художника Г. К. Левицкого (?)».
Почему у имени Г. К. Левицкого, отца художника, поставлен вопросительный знак?
Вот тут-то всего лишь одна из многих-многих загадок и нераскрытых тайн биографии живописца.
Ведь до сих пор неизвестны место рождения Дмитрия Григорьевича — Киев или Полтавщина?
Хотя годы жизни его (1735–1822) известны.
«Портрет Г. К. Левицкого». Позволим себе проверить правильность его атрибуции. Хотя никаких реплик, подтверждающих подлинность этого вывода, время нам не сохранило. И однако, многое заставляет нас утверждать, что этот замечательный портрет изображает отца живописца.
Предки Дмитрия Левицкого — украинцы.
Дед художника Кирилл Нос помимо своего имени носил гордое прозвище Орел.
У него и родился сын Григорий.
Правда, как мы уже говорили, много тайн окружает и фигуру отца будущего живописца. Не известен год его рождения, не объяснено, почему изменил он свою фамилию Нос на Левицкий?
Но это не затемняет главного.
Отец Дмитрия Левицкого, Григорий Кириллович, был талантливый художник, известный в свое время гравер. Он и привил сыну любовь к искусству.
Портрет Г. И. Алымовой.
Многих смущает, что это полотно написано через десять лет после смерти Григория Кирилловича Левицкого.
Но ведь никому не известно, были ли в руках у художника этюды и наброски, послужившие основой для создания картины.
Всего вероятнее, что были, да имеет ли это значение для мастера уровня Дмитрия Левицкого, владевшего в совершенстве искусством живописи?
Пожалуй, нет.
Живописец, узнавший всю радость и горечь славы, добром вспоминал безмятежное детство, раздольные поля и дубравы милой Полтавщины, маленький домик и доброе мудрое лицо отца, сделавшего так много для сына.
Известный критик и искусствовед XIX века Новицкий называет портрет отца художника одним из лучших портретов всей русской живописи.
Полотно могло бы стать украшением любой галереи мира — с такой поистине рембрандтовской мощью и проникновением в существо Человека написан этот небольшой холст.
Можно только пожалеть, что крупнейший портретист эпохи почти не имел свободной минуты. Водоворот петербургского двора, десятки, десятки следующих один за другим вельможных заказов и, наконец, внимание самой самодержицы, захотевшей лицезреть себя запечатленной волшебной кистью мастера, — все это тревожило душу и выматывало силы. Но он писал не покладая рук, ежедневно умножая замечательную галерею портретов, в которых мы сегодня явственно видим его время.
Прежде чем продолжить дальнейший рассказ о творчестве Левицкого, позволим себе забежать на век вперед.
Лондон… 1862 год. Всемирная выставка. На ней весьма широко была представлена русская живопись.
Самой высокой оценки европейской критики заслужили полотна Левицкого. Обычно сдержанная на похвалы консервативная «Таймс» писала:
«Искусство времен Екатерины II прославилось… портретами в естественную величину Дмитрия Левицкого, русского Рейнольдса, Гейнсборо и Рамзея в одном и том же лице… Он, кажется, учился во Франции».
Оставим на совести рецензента незнание имен учителей Левицкого. Ему представлялось, что подобное мастерство могло получить школу лишь на берегах Сены. Ему невдомек было, что школу юный живописец прошел, работая подмастерьем не у француза, а у настоящего русского художника Алексея Антропова, и не на берегах Сены, а на берегах Днепра и в граде Москве.
Портрет Е. Н. Хрущовой и Е. Н. Хованской.
«Портрет Урсулы Мнишек». 1783 год. Жемчужина Третьяковской галереи.
Подойдем поближе.
Овал.
Как в волшебное зеркало, глядим в окаймленное золотой рамой полотно.
Воображение переносит нас на два столетия назад.
Левицкий — чародей.
Его магическая кисть заставляет нас неожиданно, мгновенно очутиться рядом с живой, но бесконечно далекой от нас обаятельной незнакомкой.
Гордо посаженная головка. Благородный, удлиненный овал лица таинственно повторяется в овале холста. Высокая пудреная прическа. Начес и шиньон — так близко знакомые нашим милым современницам… Тонкие брови, еле прочерченные карандашом. Нарумяненные щеки и чуть тронутые помадой губы. Все эти маленькие ухищрения косметики необходимы для того, чтобы лицо дамы не поблекло рядом со сверкающим атласом и драгоценными кружевами наряда.
… Художник спешит.
Он знает, что внизу ждет карета, запряженная цугом.
Бьют куранты.
Пора…
Улыбка Урсулы означает конец сеанса. Графиня встает, чопорно приседает, придерживая широкую робу. Шумят крахмальные нижние юбки, сгибается в легком наклоне пудреная головка.
И вот наступит последний сеанс, и мастер мягкой кистью, чуть касаясь полотна, нанесет последние лессировки, создающие полную иллюзию карнации — игры света живого тела. Он почти незаметно тронет черные зрачки. И еще через миг последнее прикосновение кисти — и засверкают блики и заживут, покроются влагой раскосые глаза.
Сеанс окончен.
Художник неспешно складывает краски, палитру, моет кисти. Впереди новый холст, новый труд…
Портрет Урсулы Мнишек.
Петербург в лесах. Как грибы, растут новые дворцы. Вельможи торопятся обогнать друг друга в роскоши и великолепии интерьеров. Нужны картины. Много картин.
Левицкого торопят. Он завален заказами. Его кисть, кажется, не знает усталости.
Восьмидесятые годы были апогеем, взлетом творчества мастера. Пройдет всего десятилетие, и прославленный любимец столичной знати напишет вот эти отчаянные строки своему бывшему меценату Безбородко:
«Сиятельнейший граф, милостивый Государь, все мастеровые и художники получали, а другие получают уплату за труды свои, один только я забыт милостию вашего графского Сиятельства. Вот уже четвертый год, как я не получаю не только за труды мои, но и за издержки мои никакой уплаты, будучи в самых горьких обстоятельствах при старости моей, и всего только за работу мою, по поданным к вашему Сиятельству щетам, следует получить 2000 рублей. Заступите, сиятельнейший Граф, своим покровительством человека, который служил и служить вашему Сиятельству за счастье считает».
В чем секрет такого падения художника? Действительно ли в старости? Ведь художнику было всего пятьдесят четыре года. А прожил он восемьдесят семь лет.
Обратимся к биографии художника.
Одна из главных загадок судьбы Левицкого — это творческое молчание художника в последнюю четверть века его жизненного пути. Ведь за этот срок он написал всего с десяток полотен. Правда, эти холсты превосходны, но не слишком ли мало для такого мастера? Итак, живописец молчал.
И тут еще раз можно посетовать по поводу крайней скупости материала, рисующего хоть какие-нибудь житейские подробности бытия художника.
Попробуем обратиться к одному из главных свидетелей, знавших, как никто, живописца, — к его собственному «Автопортрету», миниатюре, находящейся ныне в экспозиции Челябинской картинной галереи.
«Автопортрет»… Художнику около пятидесяти лет. Середина восьмидесятых годов — зенит славы!
Однако в «Автопортрете», написанном мастером около 1785 года, нет ни тени самодовольства или успокоенности, более того, чем дольше всматриваешься в черты лица художника, тем сильнее ощущение тревоги, беспокойства, владеющих им.
Портрет Е. И. Нелидовой.
Немолодое усталое лицо. Седина в волосах. Петербургская суета, бесчисленные заказы наложили свою печать на некогда свежие черты молодого человека, приехавшего в столицу Российской Империи.
Чуть-чуть заломлены брови, еле-еле приоткрыты губы, тревожно вскинуты глаза. Художник будто чутко вслушивается в доносящиеся до него неясные звуки. Или он увидел нечто неожиданное?
Может быть, вглядываясь в зыбкие черты быстро летящих будней, в вихревые перепады придворной жизни, живописец пытается представить себе завтрашний день, свое будущее?
Едва ли даже самый прозорливый мудрец угадал бы трагический ход развития судьбы Левицкого, когда полный сил, казалось бы, находящийся в расцвете блистательного мастерства художник вдруг, по существу, бросит писать.
Напрасно это будут целиком приписывать болезни глаз, которая лишь в глубокой старости привела Левицкого к слепоте. Нет, не слепнуть стал художник в середине девяностых годов, а именно в эти годы он наконец прозрел.
И помогли ему в этом сама жизнь и его замечательный друг, писатель и просветитель Новиков.
В какой-то миг с ослепительной ясностью Левицкий почувствовал всю ложность своего состояния.
Его тонкий ум, его честная и прямая душа содрогнулись от ощущения фальши и лицемерия, которые окружали его ежедневно, ежечасно.
Он содрогнулся от внезапного сознания, что он участвует сам в каком-то огромном фантасмагорическом обмане.
… Казалось, жизнь шла по-старому. С утра художник становился за мольберт, и холст за холстом покидали мастерскую, радуя вельможных заказчиков.
Но не радовался лишь живописец.
Счастье созидания, творчества ушло.
Осталось неуходящее чувство неудовлетворенности и пустоты.
Если бы Левицкий мог прочесть слова Стасова, написанные спустя век, то, наверное, он с горечью согласился бы с тем, что он и его коллеги «родились слабыми и бессмысленными, без горизонтов впереди, и потому с наслаждением купались в помоях, нелепостях и тешились ими; они только к одному и были способны: к искусству рабскому, кадящему, норовящему хвалить, прославлять сильных и богатых — дальше этого они ничего не умели и не хотели. Для их безбедного и мирного жития им этого было за глаза довольно».
Портрет М. А. Дьяковой.
Стасов утверждал, что талант этих художников был «испорчен и искажен, он весь израсходован только на ложь, притворство и выдумку главной сущности и на парад и блеск подробностей». Стасов восклицал: «Блеск! Цвет общества! Но где же сам-то был Левицкий, где настоящие тогдашние люди, где были собственные потребности художника, где прятались от него русские, не придворные и не мундирные, не люди бала, парадных бесед, канцелярской и иной службы, люди притворных улыбок и жестоких и пошлых дел?»
И художник ищет новые пути. Он ищет пути к народу, к народной тематике.
Но, увы, он стал слишком далек от правды жизни.
Он пишет портрет своей дочери в свадебном народном уборе.
Увы… Долголетнее писание заказных портретов сделало свое. Портрет Агаши не задался. Он получился салонный, далекий от жизненной правды, несмотря на то, что поводом к написанию полотна послужила семейная радость — предстоящая свадьба единственного детища. Душа художника была выхолощена дворцовыми буднями, сиятельными портретами.
Словом, художник потерпел в этой своей попытке создать образ одухотворенной юной женщины неудачу.
Искусство не прощает постоянных, хотя и маленьких уступок и полуправды. Многочисленная, иногда салонная продукция Левицкого теперь мстила ему. Великолепное мастерство, владение цветом, рисунком, тоном не могли заменить главное в искусстве — правду! И этот надлом, надрыв, чутко ощущаемый тонким художником, все нарастал… Нестерпимыми стали часы заказной работы, все больше тянуло художника к одиночеству, к чтению, к горьким размышлениям.
Он не раз вспоминал слова, оброненные ему в разговоре Дидро, о том, что правда жизни воплощается правдоподобием искусства.
Портрет А. С. Протасовой.
Как далеко ушли те годы, когда свежий глаз, молодая рука и горячее сердце воспринимали мир людей как нечто светлое, радостное, желанное…
Когда он еще не знал всей грязи, всех закулисных коллизий двора.
Когда за блестящим фасадом дворцов и улыбок великосветской черни он не ведал всей жестокости, а порой чудовищности истории создания всего этого великолепия.
Теперь он узнал все.
«Со всяким днем пудра и блестки, румяна и мишура. Вольтер, Наказ и прочие драпри, покрывавшие матушку-императрицу, падают больше и больше, и седая развратница является в своем дворце «вольного обращения» в истинном виде. Между «фона-риком» и Эрмитажем разыгрывались сцены, достойные Шекспира, Тацита и Баркова. Двор — Россия жила тогда двором — был постоянно разделен на партии, без мысли, без государственных людей во главе, без плана. У каждой партии вместо знамени гвардейский гладиатор, которого седые министры, сенаторы и полководцы толкают в опозоренную постель, прикрытую порфирой Мономаха…»
Эти страшные строки написаны Герценом.
… Вставал законный вопрос.
Ты осознал всю фальшь петербургского света, ты познал трагическую судьбу народа?
Восстань!
Но Левицкий не был готов к роли борца.
Он бесконечно устал.
Его тревожила болезнь глаз.
И он томился, тосковал и молчал.
Потекли однообразные будни. Вельможные заказчики, двор стали забывать некогда прославленного мастера. И за какие-нибудь два-три года художник впадает в нищету.
Теперь отношение двора ее величества к Левицкому определила его дружба с Новиковым и другими деятелями русского просвещения.
Не секрет, что живописец был, как и Новиков, масоном, а отношение Екатерины к ним было весьма определенное.
Документы.
Архив.
Портрет Ф. С. Ржевской и Н. М. Давыдовой.
Казалось, немые свидетели сложных судеб человеческих.
Запыленные фолианты камер-курьерских журналов, заполненные каллиграфическим почерком писцов дворцовых канцелярий.
Пожелтевшие протоколы долгих и порой бестолковых заседаний ея императорского величества Академии художеств. Метрические записи и прочие, прочие акты, купчие, доверенности…
Все эти листы бумаги начинают говорить, стоит лишь углубиться в слова, начертанные рукой людской, и вмиг отпадает вся условность высоких дворянских титулов и званий, вся эта иерархическая лестница, с таким тщанием выстроенная столетиями, и остается лишь его превосходительство — факт.
Вот строки из прошения, поданного в Совет Академии художеств осенью 1787 года:
«Ныне чувствую от всегдашних моих трудов в художестве слабость моего здоровья и зрения, нахожу себя принужденным просить высокопочтенный Совет о увольнении меня от должности… Во уважение к ревностной и беспорочной семнадцатилетней службе» снабдить «по примеру прочих пристойным пенсионом».
Левицкий покидает Академию. Ему назначают нищенскую пенсию размером 200 рублей в год. Ничтожная подачка нанесла глубокое оскорбление художнику, отдавшему почти двадцать лет воспитанию молодых мастеров.
Ясно, что слабость здоровья и зрения были лишь предлогом для ухода, обусловленного трениями с руководством Академии. Левицкий стал неугоден.
... Прошло долгих двадцать лет.
И однажды в маленький домик на Кадетской линии, что на Васильевском острове, пришла добрая весть.
Новое руководство Академии художеств призывало Левицкого вновь принять участие в Совете.
И снова скупые строчки протокола:
«Г-н Левицкий, известный и в свое время весьма славившийся художник, Советник Академии... находится ныне... весьма в нужном (надо понимать нуждающемся) состоянии, потому что по слабости преклонных его лет он не может уже столько работать... Семейство же его умножилось содержанием внуков и внучек, которых по смерти отца их воспитывать должен он... Да и во время службы г. Левицкий получал жалованье от Академии всегда малое… не имев никогда ни казенной квартиры, ни дров и свеч». Совет Академии далее предлагает определить его в члены, «что сообразно будет и летам его, и званию, и приобретенной им прежде славе».
Портрет дамы в голубом.
Левицкий, следуя своему моральному кредо, отказывается от так жизненно необходимой ему должности и жалованья в шестьсот рублей.
Даже крайняя нужда не останавливает его от этого шага.
Совет Академии настоял на своем, и Левицкий получал до смерти это жалованье.
Однако до самой глубокой старости, полуслепой, ведомый внутренним долгом, он через силу посещал Совет.
Вот слова, высказанные художником в одном из писем, в которых вылились все долголетние раздумья и муки Левицкого:
«Кто в чине своем не по-христиански служит, тот служит тьме и князю ее душевно и принадлежит ему душою и делами своими, хотя лицемерит и благоденствует, ибо нет середины или ничего между тьмой и светом.
Если вчитаться в аллегорический и условный язык, насыщенный формулами христианства, можно без труда обнаружить новиковский посыл очищения.
Великолепным подтверждением слов о «тьме» и «диаволе» служит портрет известной наперсницы Екатерины II -
А. С. Протасовой, написанный художником около 1800 года.
Наиболее приближенная к императрице дама, знавшая досконально все подробности жизни порфироносной блудницы, блистательно раскрыта Левицким.
Напомним, что этот холст создан через тринадцать лет после ухода живописца из Академии, причиной коего была якобы слабость зрения. .
Так ли это?
Портрет Протасовой.
Одно из последних созданий мастера.
Это, пожалуй, наиболее острый отрицательный психологический образ в творчестве художника.
Все кодеры цинизма, ханжества, властолюбия заключены в слегка припухших, с первого взгляда несколько сонных чертах придворной дамы.
Нарочитая неряшливость убора, прическа лишь подчеркивают скрытый, оценивающий все и вся взгляд немолодой женщины, познавшей самые невероятные ситуации фантастической жизни двора Фелицы.
Нет, Левицкий, пожалуй, никогда так остро не видел и так четко не фиксировал свои представления о свете и тьме.
Но он молчал.
И, к сожалению, этот портрет — одно из немногих полотен, созданных художником в XIX веке. Несмотря на непрекраща-ющиеся поиски новых холстов Левицкого, число творений мастера этой поры насчитывается единицами.
Дмитрий Григорьевич Левицкий скончался в 1822 году.
Ушел человек и мастер с судьбой трагичной и порой таинственной. Это и о нем писал А. С. Пушкин в статье «Александр Радищев».
«В то время существовали в России люди, известные под именем мартинистов. Мы еще застали несколько стариков, принадлежащих этому полуполитическому, полурелигиозному обществу. Странная смесь мистической набожности и философического вольнодумства, бескорыстная любовь к просвещению... ярко отличали их от поколения, к которому они принадлежали».
Но, к счастью, этот образ старца, скорее рефлексирующего, чем действующего, относится к Левицкому лишь времени его заката.
Мы знаем и любим Левицкого, его творчество поры расцвета великолепного дарования.
Автора таких шедевров, как портреты Дьяковой, Львовой, Протасовой, Новикова, Дидро. .
В его неумирающих полотнах люди XX века видят далекий, давно ушедший в небытие мир и с признательностью благодарят Дмитрия Григорьевича Левицкого, «живописной науки мастера», как называли в те дни замечательного художника.
