Глава 7.

ГЕРОЙ В ОСОБЫХ УСЛОВИЯХ

 

О супругах Вартанян рассказывает генерал-майор СВР Юрий Иванович Дроздов, возглавлявший с 1979 по 1991 год нелегальную разведку.

Юрий Иванович Дроздов — фигура в Службе легендарная. Разговоришься иногда с его коллегами, и при воспоминании о каком-нибудь бывшем начальстве услышишь порой сдержанное: да, был такой-то. К генерал-майору Дроздову это не относится. Вот человек, кто почитаем буквально всеми! И нелегалами — особенно. Нередко приходится слышать: «Это было при Дроздове… Так придумал Юрий Иванович… И тогда я пошел к начальнику Управления "С"…»

Герой России Алексей Михайлович Козлов, выданный предателем и просидевший в камере смертников в ЮАР, чуть не молится на Юрия Ивановича. Ну, кто еще кроме обладавшего не только огромным опытом, но и смелостью Дроздова мог вновь отправить засветившегося нелегала на новые подвиги «под чужим обличьем» — то есть возвратить его на нелегальную работу?

Ценил своего бывшего начальника и Геворк Андреевич Вартанян. Довелось им поработать вместе.

Дроздова никак не назовешь кабинетным работником. Он был резидентом в США и Китае; 12 лет возглавлявший самое закрытое управление внешней разведки, известное под литерой «С», он и сам имел опыт нелегальной работы. Он, как «кузен Юрген Дривс», вытаскивал из американского плена полковника Абеля. Затем появился и, сделав нужную работу, исчез в ФРГ некий «инспектор Кляйнерт», который весьма аккуратно сумел убедить кое-кого из заинтересованных американцев, что им очень нужен некий ученый… На самом же деле тот ученый, известный в Москве под условным именем «Александр», являлся прямым «наследником» Абеля. Он отработал в США 15 лет и благополучно вернулся на родину. А был еще и не скрывавший нацистских взглядов барон фон Хоэнштейн, который на самом деле успешно поработал в Западной Германии для советской нелегальной разведки. Эту роль также «исполнил» Дроздов, в совершенстве владевший немецким…

Юрий Иванович был сугубый практик, а потому прекрасно знал, что именно необходимо разведке. Так, он одним из первых придумал термин «разведчик специального назначения». Это значит — разведчик, решающий острые задачи в «особый период». Что такое «острая задача»? Ну, скажем, это когда риск для жизни, стрельба, преследование — и в основном на чужой территории. В общем, всё совсем как в кино… Вот только «особый период» — это война.

Под этот термин, «разведчик особого назначения», отлично подходят сотрудники «Вымпела». Секретный отряд специального назначения проводил операции за пределами нашей страны — к примеру, в Афганистане при штурме дворца Амина. И не только.

Один из инициаторов создания «Вымпела» — Юрий Иванович Дроздов, сумевший убедить тогдашнего председателя КГБ Юрия Владимировича Андропова в необходимости формирования специального кадрового подразделения в системе нашей внешней разведки. О возможностях этого подразделения свидетельствует хотя бы то, что в «Вымпеле» служили люди тридцати двух национальностей, некоторые даже успели пройти обучение в спецназах стран НАТО. Примерно так же, как Геворк Андреевич учился в английской разведшколе…

И всё же основная работа генерал-майора Юрия Дроздова связана с нелегальной разведкой. Вартаняны уехали «туда» задолго до его прихода в управление. Юрий Иванович с восхищением рассказывает, что на их подготовку ушло не шесть-семь лет, как это обычно бывает у других нелегалов, а всего несколько месяцев. Тегеранский опыт дал многое…

Дроздов прекрасно понимал, что Вартаняны «вкалывали» совсем не за звания и почести. И делали они это настолько удачно, что, составляя, как обычно в декабре 1983-го, годовой отчет, начальник Управления «С» подумал о необычайнейшем размахе и великой пользе, приносимой нелегалами — теми людьми, которые уже долгие годы работали, по терминологии разведки, в «особых условиях». Тут и возникла мысль наградить лучших из лучших высшими наградами.

Тогда стали вспоминать и выяснилось, что после 1945-го сотрудники советской внешней разведки если и награждались, то в лучшем случае — орденами. Звание Героя Советского Союза разведчикам присваивалось только во время Великой Отечественной войны — за подпольную и партизанскую деятельность. Это не очень известно, но, к примеру, Виктор Александрович Лягин, руководивший подпольной группой в оккупированном гитлеровцами Николаеве и посмертно удостоенный звания Героя Советского Союза, до войны работал в США по линии научно-технической разведки, а легендарный командир партизанского отряда «Соколы» Кирилл Прокофьевич Орловский, удостоенный не только звания Героя Советского Союза, но и уже в иной, совершенно мирной жизни звания Героя Социалистического Труда, в 1936—1937 годах выполнял ответственные задания внешней разведки в Испании.

Однако повторю, что непосредственно за разведывательную работу по линии нелегальной разведки в мирное время звание Героя Советского Союза никто из ее сотрудников ранее никогда не получал. От заслуженных ветеранов-нелегалов мне порой приходилось слышать: «Героев и генералов нам не давали».

Подумывали, правда, о представлении к званию Героя Советского Союза Рудольфа Абеля, он же Вильям Фишер. Но в 1971 -м он скончался, и инициатива как-то сама собой затухла.

Но всё же, что мешало оценить смертельно опасный труд по достоинству? Дроздов обсудил предложение с высшим руководством разведки, а затем — и Комитета государственной безопасности. Как было тогда принято, документы на награждение передали в Центральный комитет КПСС и Совет министров. Там удивились, ибо даже не предполагали, что разведчики-нелегалы вносят такой громадный вклад в решение внешнеполитических задач государственной важности.

Звание Героя Советского Союза было присвоено Геворку Андреевичу Вартаняну в 1984-м. Конечно, соблюдались все правила конспирации. В указе значилась вымышленная фамилия, приведены фиктивные паспортные данные. То же самое касалось и супруги нелегала, которую наградили боевым орденом Красного Знамени. Это были «Анри» и «Анита». Под такими псевдонимами десятилетиями действовали в разных странах Геворк и Гоар Вартаняны…

Приведу еще некоторые любопытнейшие данные из воспоминаний Юрия Ивановича Дроздова. Оказывается — и об этом почти не говорилось, что несколько лет Вартаняны жили в Италии. Южный фланг НАТО был небезынтересен советской разведке. Дает Дроздов и временную наводку: «Это было как раз тогда, когда будущий директор ЦРУ США С. Тернер был командующим войсками этой зоны, а генерал Александр Хейг — командующим союзническими войсками НАТО в Европе».

Ну а кем тогда были «Анри» и «Анита»? Вартаняны намекали мне, не упоминая страны, что занимали прочное и довольно высокое положение в обществе. И Дроздов, не вдаваясь в подробности, тоже упоминает, что не только морские офицеры США, но и командующий адмирал Тернер «не раз пожимали им руки и пользовались их услугами. Они же оказывали "Анри" помощь, когда ему приходилось выезжать в США с заданиями нелегальной разведки».

Но еще больше поразила фраза Дроздова о том, что супруги общались с министрами этой страны и даже с ее президентом.

Высоко же забрались Вартаняны!

Так что совсем не случайно хотелось мне поговорить с Юрием Ивановичем о едва ли не лучшей — или лучшей? — в разведке семейной паре нелегалов. И получилось. Конечно же мой самый первый вопрос был о том, как Геворк Андреевич стал Героем Советского Союза.

— В конце 1979 года, почти сразу после того, как меня назначили руководителем нелегальной разведки, я съездил в Афганистан, — рассказывал Юрий Иванович. — Ну, это тема известная… Потом стал разбираться с делами Управления и однажды имел серьезный разговор с полковником К., начальником отдела, где работали Вартаняны. Я задал тогда ему вопрос: «Слушай, а почему у нас нет ни одного Героя Советского Союза? И как вообще награждались нелегалы?» Он на меня удивленно посмотрел, пожал плечами, хотя и сам был из категории тех нелегалов, которые прошли через все трудности. Предлагаю: «Подумаем, что можно сделать. Кто у нас из числа тех, кто уже давно на нелегальной работе и заслуживает присвоение звания Героя Советского Союза?» С неделю он думал-думал, потом: «Давай предложим вот этого». Мы написали большую, очень большую справку и положили ее на стол Владимиру Александровичу Крючкову. Тот долго ходил по кабинету, переживая содержание документа. Потом взял папку, уехал к Андропову. Юрий Владимирович позвал его, позвал меня и спросил: «Всё то, что здесь написано, это правда?»

— Даже он не поверил?

— Нет, он так поставил вопрос. Я отвечаю, что все документировано. Андропов попросил еще раз проверить все документы, потому что «это очень серьезно и чтобы никто потом не задавал никаких вопросов». После я несколько раз ездил в ЦК вместе с этими материалами и там их оставил. В один прекрасный день, сейчас точно не помню дату…

— …в 1984-м?

— Я имел в виду месяц. В ЦК сидел в наградном отделе генерал, который нами занимался. Звонит мне оттуда: «Есть указ, всё как нужно рассмотрено, всё положительно». Я обрадовался, позвонил Крючкову. Когда поступил материал, он прошел через Юрия Владимировича, поступил к нам, и дошло дело до меня. На моем столе лежал Указ Президиума Верховного Совета СССР, а где-то через пару часов «Анри» или «Анита» должны были выйти на связь, получить и расшифровать телеграмму. И вот мы сидим и думаем: как же проинформировать нелегала? Какой написать текст? Решили сухо и просто: «Указом Президиума ВС за выполнение специальных заданий Родины Вам присвоено звание Героя Советского Союза. "Анита" награждена орденом Красного Знамени. Поздравляем. Желаем успехов в работе. Центр». Рабочих вопросов в шифровке на этот раз не было.

Когда они приехали потом в отпуск, Гоар признавалась: «Как сидела я, так и опустились руки. А Жора спрашивает: что случилось? А я ему расшифрованный текст протягиваю». Вот такое было наше с ними первое личное знакомство. А до этого никогда с ними не встречался — не виделся.

— Но руководили же?

— Познакомился с делом, принимал начальника отдела полковника К. Строго по расписанию, которое у нас существовало, меня всегда информировали о том, что с ними происходит. Мне всё это было понятно.

 

Кто был командиром

— После того как Геворку Андреевичу присвоили звание героя, мне стоило большого труда уговорить нашего руководителя разрешить ему и супруге продолжить работу в особых условиях, — продолжает рассказ Юрий Иванович. — Обычно сотрудников разведки, имевших звание героев, — как мы говорили, за военные подвиги, за кордоном старались не использовать. Просто-напросто сознательно берегли, потому что понимали все превратности жизни нелегала.

К тому времени Вартаняны находились в одной стране, где вели большую работу. Подготовили там очередное вербовочное мероприятие по приобретению агентуры. Но мы сказали: завершаешь эту операцию, сворачиваешь потихоньку всё дело и возвращайся домой. Хватит! Уже сколько лет в таком напряжении. И можете, собственно говоря, на активной нелегальной работе поставить точку, для того чтобы передать весь опыт, который есть, своим товарищам.

Тогда, во время их отпуска, мы встретились — Вартанян, Гоар, я и начальник их отдела, который, жаль, рано ушел из жизни…

— А фамилия начальника?

— Фамилия его К. — он не рассекречен и вряд ли его имя когда-нибудь станет известно, открытым — мы его никогда не называли. Однако о некоторых мероприятиях, в которых он принимал участие, рассказывалось. В этих материалах К. проходит как «полковник». Вот кто по-настоящему понимал Вартанянов!

— И что — о нем ничего?

— К. сам испытал то, что пришлось преодолеть Вартанянам. Он был и документирован соответствующим образом… Однажды было сделано немыслимое: слепая женщина из чужого и далекого высокогорного селения признала его своим сыном. Теперь у него была «настоящая мать» с арабского Востока.

— А как это получилось? Ведь, судя по фамилии, полковник К. был русским — или наполовину русским?

— Нет, не был он русским. Осетин. Жалко, что таких теперь нет! Когда у К. возникли трудности с проверкой некоторых моментов его легенды, он вступил в переписку со своими легендированными родственниками. Тут учитывался промежуток времени, который был заложен в его истории: больше полутора десятков лет К. не приезжал домой. Выяснили, что «мать» его ослепла. К. убеждал: не будет большого риска, если он встретится с «родственниками», чтобы подкрепить свою легенду.

Но руководители комитета и внешней разведки считали такой шаг слишком смелым. Здесь грани риска если не превосходили все допустимые границы, то были где-то с ними рядом. Операция выглядела исключительно опасной для нелегала. И все-таки после длительных размышлений, всевозможных взвешиваний и колебаний К. получил добро.

Нелегал подстраховался. В нескольких километрах от села в укромном месте его ждала машина. У водителя были запрятаны документы, в которых К. значился под другим именем, и билет на самолет — сначала в одну европейскую столицу, потом пересадка — и в другую. Сложись вдруг обстоятельства неблагоприятно, не узнала бы «мать» в К. своего уехавшего на заработки сына, то тогда главным для него было бы успеть к самолету. Наудачу, горное селение находилось не так далеко от столицы и аэропорта.

— Но почему К. был так уверен, что настоящий сын не может объявиться? Пусть не с мамой, потерявшей зрение, но с родственниками у него могла быть переписка. А люди в то сравнительно недалекое время имели обыкновение посылать домой фотографии. Не хвастовство, но снимок на фоне собственного дома, шикарного авто…

— Вы правы, выходец из горного селения сделал отличную карьеру. Устроился в европейскую фирму, по-настоящему разбогател. В первые годы даже наведывался в аул, присылал подарки, но потом куда-то исчез.

— И также внезапно мог возникнуть…

— Не мог. Он умер. Разведчик об этом узнал совершенно случайно. Тут же обратил внимание на совпадение: он был очень похож на ушедшего. Потому и решился на встречу с матерью.

— Юрий Иванович, знаете, не зря ведь говорят, что родная мать всегда узнает своего сына.

— Не зря. Я тоже с этим согласен: может узнать. Но скажет ли она окружившим ее бедным или очень небогатым людям, живущим в горах, что это — чужой человек? «Полковник» учитывал нюансы. Сын исчез полтора десятка лет назад. К., как и его «двойник», тоже успел сделать за границей неплохую деловую карьеру. Денег бизнесмен зарабатывал столько, что даже мог помогать своим коллегам по нелегальной разведке. Он заранее оповестил «родственников» о прибытии. Захватил для всех, как там и принято, подарки. Мать была готова принять и обласкать родного сына. К. был отлично одет, приехал на шикарной машине. Как было близким, и особенно матери, его отвергнуть? Хорошо, пусть это даже не ее сын. Но он-то искренне считает немолодую женщину матерью, зачем разуверять, отталкивать хорошего человека? В конце концов, идти против всех.

— Но если бы она…

— И на «если бы» было готово объяснение. К. спросил бы у родственников, здорова ли мама, показал бы всем семейную фотографию, сделанную немногим меньшим двух десятилетий назад, когда сын приезжал в аул. Сходство с умершим — невероятное! Как отказаться от такого родственника? Ну что, убедил я вас?

— Почти. Но неужели наш нелегал знал труднейший язык в совершенстве? Ведь проскальзывают если не ошибки, то не совсем верное построение фраз, неточные ударения, да мало ли что может быть в столь сложном наречии?

— Вот этого можно было не бояться. Наш К. знал язык превосходно.

— Прямо Николай Кузнецов, который дурачил немцев, обратившись во время войны в обер-лейтенанта Пауля Зиберта.

— Рождает же наша земля таланты! К. заранее дал знать о точном времени своего приезда, сообщил о подарках. Казалось, всё было учтено…

— Но так только казалось?

— Действительно, очень желательно всё учесть и предусмотреть, но это невозможно. Весь аул вышел его встречать. К. торжественно вели к матери: на скамье у родного дома сидело несколько женщин. В чадрах! И, конечно, узнать, кто «родная мать», было практически нереально. Но пока нелегал мучительно размышлял, его слепая мама поднялась. Поддерживаемая соседками, которые, видно, и признали в приближавшемся богато одетом господине сына, встала перед ним на колени. Она его всего ощупала, произнесла молитву во славу Аллаха и назвала нашего полковника сыном. Признала. Красивый был парень. После почти двух десятков лет, которые К. провел вне дома, всё это было просто удивительно…

— В какой же это было стране? Нет, смотрю на вас, Юрий Иванович, и понимаю, что не надо об этом даже задумываться.

— Не надо. Мы для того, чтобы поддерживать всю эту легенду, много сделали. Наш «Полковник» проходил по жизни как богатый человек. Даже подарки всем многочисленным родственникам раздал за счет своей европейской фирмы. А в селе отремонтировал домик, крышу, поставил новую изгородь. Но дела, и вот это — чистая правда, не давали возможности К. долго оставаться в ставшем родном селении. Три дня — и отъезд. Его ждала Европа. Через определенный срок, к концу пребывания в ней, он уже руководил фирмой.

— А как же «его мама»?

— Вы знаете, тут нет совершенно ничего кощунственного, злого, неблагодарного. Наоборот! Святой его «матери» мы установили пенсию, которую получали содержавшие ее родственники. И больше десятка лет переводили деньги в селение, где она проживала. Кстати, может, встреча с сыном, материальное благополучие, забота воодушевленных постоянной помощью близких тоже помогли ей прожить долго.

— Но «сына», понимаю так, она больше не увидела?

— Вы же сами говорили о риске. А «Полковник» помогал в очень серьезных мероприятиях, которые приходилось решать на Ближнем Востоке и не только. Тут всё было хорошо. Он тоже провел в зарубежье немало плодотворных для себя и внешней разведки лет.

— Ну хоть намекните, что он успел.

— Боюсь, никто и никогда деталей не приведет. А намекнуть… К. первым из наших, задолго до других, сообщил в Центр о проекте «звездных войн».

— Вы имеете в виду «стратегическую оборонную инициативу» президента Рейгана?

— Именно.

 

Нелегал понимал нелегала

— Полковник К. был начальником Вартаняна?

— Да. Потом, когда «Анри» вернулся окончательно, то работал у него. Готовил, к примеру, нелегала А. Собственно говоря, даже был в определенном смысле руководителем А., решал большую часть задач. Все вопросы, которые надо было решать, они обсуждали. У нелегала А. в то время уже была закончена подготовительная работа, он создал серьезные заделы, участвовал в очень серьезных мероприятиях, был у него хороший багаж…

— Чем же они с Геворком Андреевичем занимались?

— Вам опять подробности? Это была очень серьезная работа, связанная с четким знанием особенностей своего прикрытия. Потому что выбрать в разведке прикрытие — не так просто. Вартанянам это удалось. Именно такая армянская пара в очень трудное время вжилась в среду, где пустили свои корни еще их родители. Они своей работой смогли завести большие, реальные связи. А заведение круга связей еще сложнее, чем кажется. Те выходки авантюрного характера, которыми иногда я занимался, не для них…

— Вот, Вартанян приехал сюда, у него богатейший опыт, огромный. Люди, которые с ним «там» общались, могли массу всего приобрести… Его общение с А. — это было обучение? Или просто такие встречи, с передачей опыта, так сказать?

— Знаете, разведчик-нелегал — это штучная работа, и это человек очень яркой индивидуальности. То, что они сошлись с А. и поняли друг друга, в этом очень большая заслуга Геворка Андреевича. А. уже работал, делал свои шаги, так что Вартанян стал наставником действующего нелегала. У нас таких случаев было за всю нашу историю, насколько я знаю, еще два. Это жена Зарубина…

— Елизавета Горская? Потом получилась знаменитая ныне семейная пара нелегалов.

— Да. И вторая — Африка де Лас Эрас.

— Полковник внешней разведки. Была еще радисткой у Николая Кузнецова в отряде Дмитрия Медведева. Об Африке очень трогательно рассказывала ее ученица — Тамара Ивановна.

— Полковник Африка де Лас Эрас большую часть жизни провела за границей. Ей туда подсылали людей, она их готовила там.

 

По-прежнему под грифом «секретно»

— Юрий Иванович, а еще можно чего-то о Вартанянах, какие-то мелкие детали?

— Стараюсь рассказывать то, что можно, а вот в мелких деталях очень уж много подробностей. Нет, оставим их на потом. Это пускай попозже!

— В своей довольно откровенной книге «Записки начальника нелегальной разведки» вы признаете, что по совершенной за рубежом работе Вартанян — один из величайших наших разведчиков, равен Абелю, Филби и другим колоссам разведки. Как это можно пояснить? Мы все время возвращаемся к Тегерану 1943-го. Но было же столько другого! Какие-то крупные операции?

— А почему не возвратиться и к Тегерану? Ликвидация с его участием, как руководителя «Легкой кавалерии», группы немецкой агентуры, заброшенной для уничтожения «Большой тройки», — это что, не подвиг?

— Согласен, Тегеран. А дальше? Были же какие-то вехи?

— Были. (И долгое, очень долгое молчание. — Н. Д.) Но рассказывать ли о них — решать не мне, а Службе.

— Вы пишете, что Вартаняны общались с адмиралом Тернером, будущим начальником ЦРУ, тогда командующим американскими войсками. Они были близко знакомы?

— Однажды, когда мы решали сложную комбинацию, то за сутки «Анри» вылетел на самолете адмирала в США.

— На самолете Тернера?

— Было такое. Командующий американской группировкой на юге Европы в кратчайшие сроки обеспечивал визовыми документами. Надо же было это делать каким-то образом.

Или если у нас кто-то пропадал, или серьезный разведчик оказывался в трудных обстоятельствах, мы иногда обращались к «Анри» для того, чтобы помочь найти этого человека. Например, тех, кто уходил из нашего поля деятельности, из числа американцев. Просили «Анри»: давайте, найдите. И была пара случаев, когда он ставил в тупик скрывавшегося завербованного американца.

— Завербованные не хотели работать, а он их возвращал?

— Несколько по-иному Мы находили человека, выясняли всё, что с ним происходило и как происходило. В результате ставили точки над «i». У нас был случай, когда в одной стране проходила серьезная операция по пресечению вербовки американцами нашего сотрудника путем оказания давления на американца, его разрабатывавшего. Этого американца мы убедили, что он — нужный нам человек. Тот согласился, но потом не выдержал и сбежал. Мы убедились: вилла, на который жил американец, заросла травой. Ясно стало, что он раскрылся перед своими… Начали искать и нашли. Ему нужно было просто сказать, что раз уж ты согласился, то не надо уходить от взаимодействия. Ничего тогда, конечно, не получилось.

— Почему?

— Потому что вся дальнейшая работа должны была проводиться на глазах у американцев, непосредственно там, в Штатах. Но не стал он работать и на американцев, хотя сам был американским гражданином. Скоро нам пришлось это дело закрыть. Но мы всё равно отыскали, где он находился. Мелочь, собственно говоря. Вы о ней сейчас напишете, и там, далеко, конечно, заволнуются, им придется всё это искать, думать, как всё было. Так что страну указывать не надо. Но это была красивая, интересная операция. Наш сотрудник, с которым всё это дело происходило, на пенсии сейчас. Фамилию уж, допустим, не припоминаю.

— Он действовал, как и Вартанян, с женой?

— Нет, здесь пары не было — один. А у Вартаняна потом в основном были разного рода разовые задания. При этом менялись страны, в которых им приходилось бывать. Хотя они очень трудно расставались с обжитым местом…

— Трудно? Но Геворк Андреевич говорил мне о почти ста странах.

— Это неудивительно, ибо иногда для того, чтобы оказаться в нужном месте, надо было улететь совсем в противоположную сторону, а потом оттуда прилететь к месту выполнения задания. Так бывало. Я вспоминаю последнюю такую рабочую встречу, мы сидели на даче, разговаривали.

— У них на даче?

— Нет, не у них, у нас на объекте, где мы с ними всегда встречались.

— В России?

— В России. Обсуждали все эти вопросы. Потом он на меня посмотрел и говорит: «Да, мы должны хорошо всё это обдумать». И Гоар включилась в беседу: «Мы подумаем, проработаем этот вопрос». Они советовались — всегда.

Интересная сцена была в Красноярске, на Енисее, куда они летали, — их принимало там местное руководство, и партийное, и все прочее. Поехали тогда на остров. И кто-то из начальников обнял их: «Ребята, я знал, что такие люди есть, но никогда не думал, что они такие, как вы. Можно я вас поцелую? Для меня такое счастье, что я познакомился с вами и встретился». Кстати, полковник К., их руководитель, был с ними в поездке.

— Может, вопрос несколько смелый: вопросы немирного атома в их интересы входили?

— Ядерной тематикой они непосредственно не занимались, это делали другие. Больше они были привязаны к своей реальной профессии — коммерческой торговле коврами. На этих, собственно, коврах и связи с этими высокими американскими личностями у них и завелись.

— Об этом писать можно?

— Да… А еще у меня в памяти сохранилась встреча с руководителем Вартаняна еще по Тегерану.

— С Иваном Ивановичем Агаянцем?

— После освобождения Абеля я вернулся из Германии, и в Центре на пятом этаже, где был кабинет Агаянца, я с ним увиделся.

— Это уже было в Ясеневе?

— Нет, на Лубянке — Ясенева еще не было. Агаянц тогда проявлял интерес к делу Абеля, задал несколько вопросов. И говорит: вот бы нам где-нибудь вместе поработать, я бы тебя познакомил с хорошими людьми. Потом я понял, кого он имеет в виду. Но я занимался Германией и никакого отношения к руководящей работе и к Вартанянам тогда не имел.

Не могу подробнее. Есть еще один человек, который, может быть, с ними встречался. Это В.

— Человек известный и интересный.

— Он был начальником этого отдела до полковника К. Потом работал в Германии. А сейчас где-то…

— Юрий Иванович, позвольте, так он же был связан с Героем России Козловым?

— Был. Он Козлова из плена выручал. Козлов его хорошо знал, он когда-то его туда провожал. Летал за ним в Германию, чтобы отсидевший несколько лет в юаровской тюрьме Козлов не оказался в трудном положении.

А когда Вартаняны уезжали в последнюю командировку, сказал им, что разработку… ну, определенного объекта… надо завершить и постараться сделать так, чтобы этот завербованный, приобретенный человек продолжил ваши дела.

Через некоторое время я ушел на пенсию. Они вернулись оттуда, хорошо закончили дело. Смогли свернуть большую работу за рубежом, которая до сегодняшнего дня никем не раскрыта. «Анри» исчез. И все те лица, которые проходят у него из числа американцев, других предпринимателей, не могут сказать о том, что они его знали. В душе-то они понимают, а раскрыть то, что они с ним знакомы, не в состоянии. Ведь это повлечет за собой серьезное расследование.

Ну а Вартанянов, как мы знаем, стали активно использовать в работе с молодежью, которая к нам приходила на службу.

— Вартанянам повезло, что им не встретился на пути какой-нибудь предатель.

— Да, как на пути того же Алексея Михайловича Козлова. Ну и ряда других наших легендарных разведчиков, которые именно по этой причине получили известность — вполне заслуженную!

Я вам так скажу — Геворк Андреевич приятный был парень. С ним было легко и интересно. У меня дома до сих пор стоит нетронутая бутылка армянского коньяка, которую он когда-то мне подарил после поездки в Армению. Всё они с Го-ар спрашивали: почему я не ношу никаких наград и всего прочего? Как-то один раз на встречу в клуб на Дзержинке я пришел с колодками. Подходит он ко мне: «Слушай, я теперь знаю, какие у тебя ордена».

— Вы с ним на «ты» были?

— С ними — на «ты». Быстро как-то получилось, само собой.

 

Глава 8.

НЕЛЕГАЛ — ПОЭЗИЯ РАЗВЕДКИ

Моего собеседника легко можно принять как за русского, так и за американца, за немца или за француза. Среднего роста человек за шестьдесят, с аккуратно подстриженными усиками, десятилетия работавший во множестве стран, мог встретиться вам и мне в любом городе мира и не привлечь никакого внимания. Выделяет его разве что определенный фирменный знак — берет, явно не нашенского покроя, который носится с неким необъяснимым для меня шиком. Не могу написать: знакомьтесь, это… В общем, его в определенной степени можно считать учеником Геворка Андреевича Вартаняна.

Скажу лишь, что его жизнь «там» была прожита под чужими именами, потому что он — советский, а затем и российский разведчик-нелегал, сравнительно недавно благополучно вернувшийся в Москву.

Мы в его уютной и со вкусом обставленной квартире. На стенах — отличная живопись. Картины приехали сюда вслед за хозяином со всего земного шарика — от далекой Африки до близкой Европы.

Он — великолепный рассказчик, чутко улавливает настроение собеседника, переходя время от времени, как бы для разрядки, с русского на другие языки. И знает их, по крайней мере те несколько, которыми обучен и я, в совершенстве, естественным образом употребляя жаргонизмы и словосочетания, которые понятны лишь исконно местным жителям, прожившим в этих географических районах годы и годы.

Мы оба полагали, что проговорим час, ну, два. А не хотите ли четыре? Я был заворожен его рассказом. Он, по-моему, это чувствовал. Иногда приходилось выключать диктофон. И не только потому, что нельзя: кое-что я не понимал, до того необычно, скорее невероятно, было повествование. Иные, то и дело всплывающие подробности, и я это с горестью осознавал, явно не предназначались для широкого круга. Впрочем, где-то на третьем часу к нам присоединился кот Тишка. Хозяин согнал его со стула: «Тиш, что, тоже хочешь послушать? А тебя разве звали?» Не звали никого. Посмотрим, можно ли назвать это «беседой для двоих».

Прошу извинения у рассказчика за постоянно повторяющееся слово «он». Всем нам придется смириться с таким обозначением.

Мы встретились, чтобы поговорить о Геворке Андреевиче Вартаняне. Я был знаком с ним как журналист, писатель. Он — как сподвижник и ученик-нелегал той же твердой, нет, совсем не так: изящной, гибкой породы. И, сидя за со знанием дела накрытым столом, полностью пренебрегая алкоголем, подбадривая себя только чаем, мы вели долгую беседу. Заготовленные вопросы едва ли не впервые не пригодились, они бы звучали наивным диссонансом, ибо главным был Он, а я — лишь изредка раскрывавшим рот ведомым.

— Давайте определим тему. Хочу рассказать вам о Геворке Андреевиче Вартаняне, Герое Советского Союза, великом нелегале. Мы вместе работали в одном отделе, у нас был общий куратор.

— А название отдела нельзя сказать — для истории?

— Да не надо. Думаю, эти мелочи ничего не дают. Я бы предпочел вести беседу информативно. И, знаете, с чего бы хотелось начать? Со своеобразной вводной. Может, с того, что такое разведка.

— И потом перейти к нелегальной?

— Как-то мы беседовали о нашей работе с директором СВР Михаилом Ефимовичем Фрадковым. И я заметил, что нелегальная разведка — это и есть настоящая разведка. А остальные службы должны ей просто помогать. Логика здесь специфическая, можно на сей счет долго теоретизировать. Но позволю прежде всего поведать именно об эмоциональном отношении к нашей Службе и немножко, краешком, коснуться публикаций и книг — о разведке, и нелегальной в том числе, о разведчиках. В последнее время издано много, они есть, читаются, но, быть может, внешнее там затмевает глубоко внутреннее.

Но главное, если у вас получится книга о Геворке Андреевиче, то мне бы хотелось, чтобы было понято: Вартанян из той плеяды, что посвятила свою жизнь родине. Я не сторонник высокопарности, однако как здесь скажешь по-другому.

Даже мы, профессионалы, до сих пор спорим, что же такое разведка. Профессия? Специальность? Подвижничество? Искусство? И до сих пор даже между нами, разведчиками, не найдено общего согласия. Некоторые говорят: это ремесло. Если считаешь наше дело ремеслом, значит, ты сам ремесленник.

Но ведь каждое ремесло может подняться до уровня искусства. Разведка — интереснейшая область деятельности, которая требует для достижения результатов очень серьезного эмоционального отношения. И этим приближается к искусству.

Я считаю, что это действительно искусство. Да, искусство взаимоотношений с людьми, искусство добывания информации. До чего всё это сложные вещи! Надо не только обладать профессиональными навыками, им-то обучают и обучат. Нужно эмоционально воздействовать на субъекта.

На 85-летии знаменитого разведчика Джорджа Блейка, которое мы отмечали в 2007 году, он, выступая, говорил с большим чувством и теплотой о нас, нелегалах. Спросил: «Что такое нелегал?» И сам ответил: «Нелегалы — это монахи, посвятившие себя служению родине». Я возразил: «Джордж, какие же, к черту, мы монахи? Ты, наверное, хотел сказать подвижники?» И Джордж согласился. Так вот, это подвижничество — главная суть жизни, деятельности разведчика-нелегала.

Чем отличается профессионал от подвижника?

Профессионал, занятый в определенной области, знает: за свою работу он будет получать адекватное вознаграждение.

Подвижник же служит идее, никогда не думая о том, что ему за это воздастся обществом, государством, людьми. Это и есть основное отличие. Если брать конкретно отношение к работе, то нелегал не может быть нелегалом, если он ставит перед собой вопрос: а что я за это буду иметь? Когда ты выбираешь такую жизненную стезю, ты должен четко понимать: становясь на этот путь, ты обязан быть готов отдать родине всё. Это не значит отдать жизнь. Как раз это — не самое сложное, пусть и самое трагичное. Нелегалу и мысли не должно прийти, что за совершенное, за свое подвижничество он получит заслуженное, что ему воздастся. Не имеешь права и подумать о таком…

— Неловко вас перебивать, но всё же — и даже в самом конце пути?

— И даже в самом конце. Не уповать на то, что родина может тебе что-то дать, что ты ничем не отличаешься в своей Службе от твоих товарищей, которые не являются нелегалами, а работают в Центре или под прикрытием легальных резидентур.

Если брать материальную разницу между нами, это 25 процентов плюс — и только во время работы в особых условиях за границей — к твоему окладу.

Главная сторона существования нелегала — это осознание, что его работа подвижничество. Живешь для родины — и не на словах. Это либо так, либо никак. Если не так, ты — не нелегал. А что значит «жертвовать приходится многим»? Нет большей жертвы, чем пожертвовать своей семьей, судьбой своих детей. Наверное, Алексей Михайлович Козлов вам рассказывал, как у него сложилось?

— Жена, которая была с ним на нелегальной работе, от постоянного перенапряжения заболела, и ей пришлось с двумя родившимися в ФРГ детьми уезжать в Союз. Она — месяцами в больнице, дети — в интернате, существовавшем тогда для детей сотрудников внешней разведки. И Алексей Михайлович вспоминал, как в ночь перед отъездом за границу он подшивал воротнички на школьной форме сынишке и дочери. Переживал, мучился вдали от них страшно.

— У некоторых других складывалось еще тяжелее. Возвращаются вместе домой, и дети — ни слова по-русски. Да еще и со слезами на глазах бросают родителям: «Вы — советские шпионы!»

— Знаете, я видел девочку — дочь нелегалов. И она, как раз наоборот, меня поразила своей чистотой, любовью к России, прямо-таки необузданной верой в нее, в нас. Но и непониманием того, что далеко не все люди такие, как ее отец и мать, как она сама. Задавала мне вопрос «почему?», и ответить было сложно. Девочка, дочь нелегала Т. И., уверен, выучит и русский, который ей с братом пришлось осваивать уже относительно взрослой, и во всем разберется. И патриоткой останется. А после, скажем, Кембриджа или Итона и той страны, где они с родителями жили, знание языков у нее фантастическое. Сможет продолжить семейные традиции. Или помогать адаптироваться здесь таким же, как она, возвращающимся.

— Да, эти ребята возвращались относительно взрослыми. И, как бывает, молодые строят свои планы, переживают первую влюбленность. А всё это нужно бросить. Оказывается, папины и мамины родители не умерли — не погибли, как тебе рассказывали. Вот твоя бабушка, которая тебя так ждала и, в отличие от дедушки, все-таки дождалась. А ты, конечно, никакая не аргентинка, а русская. Психологически такой обвал выдержать сложно…

Случай не единичный. Мне приходилось выводить сюда одну пару. Дети уже в достаточно взрослом возрасте, и проблемы такие же. У других, как у Вартанянов, у Федоровых (пара сравнительно недавно скончавшихся нелегалов, долгие годы проработавшая в «одной стране». — И. Д.), нет детей.

— То же и у героев России Леонтины и Морриса Коэнов. Моррис говорил мне, что они с Лоной боялись.

— Боялись. И приходилось жертвовать. Была мысль: на кого мы их оставим, если что-то случится? Это именно так, а совсем не потому, что Служба запрещает. Ни в коем случае, никаких запретов.

— А у вас, кажется, дочка?

— Две дочки. Родились здесь. У нас получилось так. Начинали мыс супругой работать вместе.

— Как? Ваша жена — тоже нелегал?

— Да еще какая!

— Картины на стенах — ваше творчество? Италия, Сингапур, Египет, Париж — вон он, Монмартр. Бывали на Монмартре?

— Я там рисовал. Как раз во времена молодежных восстаний. Студенты, демонстрации и их разгоны. Надышался там этого газа. Жил я как раз неподалеку от Люксембургского сада, Латинского квартала, Буль Миша (бульвара Сент-Мишель. — Н. Д.) и так далее.

— Вы так его называете?

— А как? Парижский жаргон. Я там долго жил. Это — мой родной язык. Должен же быть у нелегала родной язык, и он стал для меня родным. У меня «родных» два — немецкий и французский.

— Как они превратились в такие?

— Благодаря длительной подготовке. С чего всё начинается? В разведку ведь приходят по-разному. У Геворка Андреевича Вартаняна оно сложилось естественным образом. Мы же говорим о Вартаняне, но, давая оценки жизни и творчеству нелегала, я, конечно, опираюсь на свои знания о нем и эмоции. Хочу не просто быть искренним, а рассказать о том, что было пережито. Я очень хочу, чтобы книга ваша вышла не сухой. Знаете, не по принципу: он родился в эдаком году, жил там-то, работал, теперь дома и награжден. Гораздо интереснее, по-моему, создать материал, книгу, где есть эффект присутствия, эмоциональность, подробности, чувства… Пример для меня — «Семнадцать мгновений весны».

— Но там же и немало неправдоподобного…

— А мне фильм очень понравился. Он правдивый по своему внутреннему духу. Конечно, многое притянуто. И не было у нас на самом «их» верху такого человека. Зато какие эмоциональные всплески! Как он встречается со своей женой! Помните?

— Меня даже познакомили с актрисой Элеонорой Шашковой, игравшей роль жены Штирлица…

— Я актрисы не знаю, зато знаю место, где снималась та сцена. Всю картину делали в Таллине, а этот эпизод — в «Элефант Келлер» города Ваймера. Есть там такое уютное кафе. Я учился в бывшей ГДР, бывал в Ваймере. Было там давным-давно маленькое княжество, в котором жили Шиллер, Гёте, Лист. Курфюрст княжества прослыл любителем всех искусств, приглашал великих к себе на службу — и Гёте воспитывал его детей, как наш Василий Андреевич Жуковский воспитывал детей императора Николая I. Я не случайно вспоминаю это место с почтительным уважением, потому что научился там любить ставший мне родным немецкий.

Как вступаешь в это родство? У Геворка Андреевича, жившего с детства в Иране, родным был, естественно, персидский. То же — и у Гоар Левоновны. Им было проще. Они выезжали за границу по своим документам, как иранцы.

— Я этого не слышал.

— Конечно. Они якобы выехали из Ирана после войны. На самом деле, как хорошо известно, приехали из Тегерана в СССР в 1951-м, окончили в Ереване институт иностранных языков. После этого к ним обратились с предложением: «Не хотите у нас работать?» И тогда они стали нелегалами.

— Хотя до этого был Иран…

— Тегеран и прочее — это так, детские забавы по сравнению с тем, что Вартаняны совершили потом. Они выехали на Запад. Оказались в Швейцарии. Якобы бежали из Ирана в связи с неприятными политическими событиями, затем якобы находились в Европе: надо было перекрыть тот пятилетний ереванский период. Проехали по тем странам, где по легенде жили. И только после этого выехали к месту своей работы в Европе. Но это, я догадываюсь, нельзя трогать. Так что конкретики не будет. Просто страна НАТО, и этого достаточно. И Вартаняны, прожившие годы и годы в Иране, в общем знали тот мир.

Но из большинства приходящих разными путями-дорогами в нелегальную разведку «иностранцев» именно делают. Идет огромная подготовка.

— А как произошло с вами?

— Но мы же тогда отвлечемся от наших главных героев.

— По-моему, это будет исключительно познавательно. Вы же говорили о разных путях-дорогах. Покажите и вы вашу тропинку.

— Ну, если вы уверены, что это будет интересно… Я никогда не думал, не мечтал стать разведчиком. В страшном сне мне такого не снилось! Но меня нашли. И если говорить о себе, отбросив ту самую скромность, от которой не умру, то был я некой исторической личностью. Был сначала последним сталинским, позже — ленинским стипендиатом нашего вуза. Мне прочили профессорскую карьеру. В комиссии по распределению студентов мне даже всё подробно рассказали: ректор поставил четкую задачу. Мол, три года — и кандидатская диссертация. Я искренне счел, что за три года написать диссертацию — ерунда. Потом напишу докторскую, и вскоре — заведующий кафедрой. Еще и спросили, устроит ли меня такое. Естественно, что устраивало. Великолепная научная карьера, мое будущее — в стенах любимого вуза. Предел мечтаний! А до этого, так получилось, я год проучился в ГДР по обмену студентами.

— Вы, наверное, здорово знали немецкий?

— Да, весьма прилично. И когда казалось, что все мои дела уже на мази, ко мне вдруг обращаются: есть у нас высшая школа разведки, предлагаем вам в ней учиться. Надо было принимать решение. А если уж принимать, то от всех прошлых планов надо отказываться. Ради чего?

— Вам говорили о дальнейшей вашей роли? Намекали на нелегальную разведку?

— Никто и ничего. Учился, как легальный разведчик, как все наши товарищи. Получил еще одно высшее образование, диплом государственный. Правило было — либо один год учиться, либо два. Немецкий язык у меня был в полном порядке, многие осваивали за два года базовый язык. При поступлении сдавал немецкий, на год вперед мне его проставили и объявили, что имею право на год учебы. И тут я сказал стоп: на это не согласен. Нормальный человек был бы счастлив сберечь двенадцать месяцев, пора на работу. Но я, проучившись уже шесть лет, решил по-иному. Для чего нужны были эти два года? Не потому, что боялся, что за год не успею освоить новую специальность. Я ничего в жизни еще не умел делать, кроме одного: умел только учиться. И хотя был уже женат и даже дочка у нас родилась, жизненного опыта — кот наплакал.

Почему я всё это вам рассказываю? Мне предстояло осмыслить, зачем я всё это на себя взял, взвалил, почему учился два года, хотя мог бы и один. Для чего мне разведка? Не потому, что она могла мне дать, — а что именно мне нужно в ней сделать. Человек должен понимать, ради чего он стольким жертвует. Не ради же наград, денег, поощрений. Ради чего-то этот путь выбрать. Путь, по велению сердца, можно выбрать только для чего-то. Это же самое святое — обеспечение безопасности родины, своих друзей — близких и далеких. Это не просто красивые слова. Звучит пафосно, когда не тебя касается. А когда это по-настоящему твое, то вот это — самое главное. Вот она — суть нелегала. Беззаветное служение родине. Потому Джордж Блейк и сказал, что «вы — как монахи». Да, монашеское беззаветное, самоотреченное служение идее.

— Как вы эту идею назвали бы?

— Идеей безопасности. Это самая яркая черта Геворка Андреевича Вартаняна. Вот человек с большим сердцем, очень светлой душой. Он любил родину. Постоянно об этом говорил. И не потому, что хотел показать себя лучше других. Это был его крик души. Признание в любви к родине было для него так же естественно, как дыхание. Но основным для Вартаняна было не просто делать признание, а воплощать его в деле — через трудности, через ежедневное преодоление. Их с Гоар жизнь «там» — это тридцатилетняя война. Были такие длинные войны, как мы знаем из истории. Но там, на обыкновенной войне, на протяжении долгих лет кто-то служил, кто-то выходил в отставку, а кого-то убивали. А здесь на протяжении тридцати лет ты все время в окопе. И еще приходится время от времени приподниматься, идти в атаку. Так случается часто, испытываемое напряжение — постоянно. И когда Геворк Андреевич начал работать, то пришла эта жажда успеха не ради успеха, а потому, что на тебя родина надеется. А если уж на кого-то рассчитывать, то ведь там, далеко, рядом из твоих — никого. Значит, кто же еще — только ты и никто другой.

Я рассказываю вам так подробно потому, что каждому разведчику приходилось искать — ради чего и для кого. Смысл нашей деятельности очень глубок. Мне хочется, чтобы вы и ваши читатели это поняли. Мы пропускаем это через сердце, и эмоциональность здесь совсем не вредит.

— Эмоциональность не вредит нелегалу?

— Он обязательно должен быть эмоциональным.

— Но как же тогда вечные постулаты о спокойствии, выдержке?

— Это внешне. Не путайте с тем, что бурлит внутри. Без эмоций воздействовать на другого человека никак нельзя. Что такое поэзия в разведке?

— Тут есть место и для поэзии?

— Да. Поэзия — это вербовка. При которой нельзя сделать твоему собеседнику плохо. И в то же время необходимо убедить его совершить шаги, сделать вещи в нужном нам направлении — чтобы они соответствовали и его вере, и его устремлениям. Как у того же Блейка, у других наших помощников.

— Говоря «помощник», имеете в виду агентов?

— Только имею в виду. У нас не говорят «агент», пусть человек формально им и является. Между друзьями это слово не употребляется. Ведь человек оказывает помощь, значит, он — помощник. Часто он даже не знает, ради кого работает.

— И страну, на которую работает, не знает?

— Нет. У меня из всех завербованных только один понимал, что я являюсь советским разведчиком.

— Хотя у американцев нет, как говорят, нелегальной разведки, они сильны своей мощью. Не так ли?

— Они сильны в основном деньгами. В их разведку вложены огромные деньги, и они имеют возможность действовать большими силами, наваливаться на какую-то интересующую их проблему и со всех сторон ее обрабатывать. У нас — не так. А они могут подкупать правительства, «производить» нужных президентов. Все эти перевороты в Латинской Америке сделаны ЦРУ. В основном этим они и берут. Техническая разведка у них развита здорово. Финансовые вложения огромны. Даже приятно смотреть в их карты — как они всё это раскладывают.

— Удавалось заглянуть в чужие карты?

— Конечно.

— И всё же почему разведка — самая сложная, нервная и не вполне благодарная со стороны потомков профессия — привлекла вас?

— Да потому, что для родины это более важно. И ничего важнее во время той холодной войны не было. И вот эта искренняя готовность подчинения личного государственным интересам есть само существо разведчика. Геворк Андреевич Вартанян был именно таким. Не просто: «Да, согласен!» Не просто слова, служение Родине с большой буквы. Геворк Вартанян ощущал это так. Вот главное. Без этого работать нельзя…

— И вы, и Вартанян поняли, что там, в разведке, — вы нужнее?

— Абсолютно точно.

— А ваши родители, что советовали они?

— Мои родители — инженеры. Но они не вникали.

— Они и вы — москвичи?

— Да, я родился в Москве в Сокольниках. Школа, институт. Да… Давненько это было! А когда уже учился в разведшколе, мне пришли документы о зачислении в аспирантуру и письма — почему не хожу? Приняли в аспиранты без экзаменов и заявления. Ректор говорил: «Куда ты идешь! Ведь мы же на тебя надеялись. "Оттуда" пришла просьба написать на тебя характеристику, и плохую я дать не могу. Скажи, что плохо со здоровьем. Скинем тебе любые справки». И я ему: «Не надо никаких липовых справок». Как можно отказаться? Меня родина позвала, а я в кусты? Нет! Ловчить — противно. И у Геворка Андреевича так же. Они с Гоар могли остаться дома, в Армении. Так об этом мечтали! Жить своей жизнью в кругу близких. В Ереване у них много родственников. Но они всё оставили, бросили, поехали. Выехали и всю жизнь — «там». Что нужно иметь в сердце, чтобы вот так? Ехали не за чем-то, а для чего-то. Не по приказу, а по велению. Жертвовали всем, действительно всем без оговорок. Посвятили себя большому, святому делу — обеспечению безопасности страны.

Так вот. В разведшколе мне было страшно интересно. Были у нас великолепные лекторы. Приезжал даже сам Байбаков — председатель Госплана. Больше сорока лет прошло, а лекцию одну так помню. Читал заведующий информационным отделом ЦК КПСС. Вроде бы скука — как получать информацию. Как ее классифицировать. Легко было весь этот рассказ засушить. Но это такой был увлеченный человек, так толково говорил! Они с Байбаковым мне больше всего запомнились. И во всех других дисциплинах, что мы проходили и что там потребовались, были вот такие же преподаватели. Один лектор сказал нам: «Дорогие будущие разведчики. Желаю вам хотя бы раз в жизни получить документ с грифом наивысшей секретности — грифом "космик". Вот это — достижение!» И я сказал себе: «Знаешь, мил человек, когда настанет время уходить, и если ты этого не сделаешь и придется воткнуть штык в землю, то придется признать, что ты прожил жизнь напрасно». И чтобы добиться этого, я пошел в нелегальную разведку. В ней — кратчайший путь достижения этой цели. Вот ради чего можно было всё оставить.

— Но как сделать такое? Как добиться?

— Сложно. К этому всю жизнь шел. И мне поручили направление: «главный противник» и НАТО.

— «Главным противником» называли США.

— В те годы — было нормально. И я подтвердил: на меньшее — не согласен. Значит, надо было вербовать, вербовать и вербовать.

Такая же задача была у Геворка Андреевича, у других коллег.

— Там, за рубежом, для всех вы были художником?

— Шикарное прикрытие для нелегала — художник. Это же давало мне возможность свободно ездить по миру с мольбертом, общаться с разными людьми. У меня в друзьях были бизнесмены, деятели искусств, государственные служащие, сотрудники спецслужб. После того как меня подготовили и я выехал туда, передо мной встал вопрос. Разведчиком становятся не тогда, когда ему предложили и у него есть документ Он знает страну, ему дали задание. И он стал нелегалом… Нет! Проходит еще лет пять, когда ты превращаешься в нелегала. Первые пять лет, у кого-то больше, у кого-то меньше, тратятся на то, чтобы не только легализоваться. Так было у Геворка Андреевича. Ему же пришлось налаживать бизнес. Разведчику надо создать круг знакомых, интересных людей, через которых он может выйти на источники информации. Войти в среду нужных людей.

Мне повезло: давнее увлечение живописью стало профессией прикрытия. Художник — он и в Африке художник. Я выехал в чужую страну и, повторюсь, возникает вопрос: а как я могу интересоваться секретами, какого дьявола? И еще один повтор. Почему сразу не становишься нелегалом? Тебя же обучили общим принципам. Но так же как, полагаю, нельзя сразу превратиться в журналиста, если даже тебя хорошо учили, — так нельзя сразу стать и нелегалом.

— Хотя ремесло освоить под силу и не слишком способным. Столько было у меня учеников — юных журналистов…

— Ага, именно что «ремесло». А нелегальная разведка — это ремесло? Формально — да. Но чтобы стать нелегалом, требуется нечто совсем другое. Как это получается? Приехал в чужую страну. И работал поначалу только на себя: заведение связей, шлифовка языка… Любил учиться, любил людей, с которыми общался.

— Но как любить, если их надо ломать, склонять к сотрудничеству, обращать в свою веру?

— Обращать в свою веру — да. Но ломать, что вы, ни в коем случае! Надо использовать и его веру, и политические взгляды, чтобы он делал ваше дело, руководствуясь и своим стремлением к добру, и теми убеждениями, которыми вы ему подсказали.

Позвольте короткое отступление. Разведка бывает только в государствах, остальное — бандитизм. Каждое государство должно иметь разведку, если оно не хочет быть государством-инвалидом. Ведь разведка — это всего-навсего глаза и уши нации, она видит всё правильно. И знает тоже всё. О мире, о людях, о расстановке политических сил. По крайней мере, это ее задача. Решение на основе этих знаний принимает мозг. Он уже — не разведка. Это — правительство, государственные службы, руководство страны.

Становление всегда трудно, а у разведчика — особенно. Вы себе представьте, приехал Геворк Андреевич в нужную страну Рядом — никого, ни кола ни двора. Нужно всё начинать сначала. Гоар Левоновна хорошо рассказывает: мы еще раз поженились. Сказать — легко. Но как всё это сделать? А только так: опять всё сначала. Перенапряжение жуткое. Моя супруга мучилась головными болями…

— Извините, перебью. Вы — не первый нелегал, который рассказывает мне об этих головных болях. Всё вроде бы в порядке, а жена, бедная, мучается…

— Это ж настолько понятно. Ведь какие переживания, что мы тут, а как дочка там, и голова болит. Приехала сюда на медицинскую комиссию, и врачи вынесли суждение: работа с нашими нервными перегрузками противопоказана. Пришлось остаться здесь. Работала в центральном аппарате разведки до выхода на пенсию.

— А как объяснили ее исчезновение там?

— Совсем просто. Все же знали, что я — ловелас. У меня много знакомых, в том числе и дам. Однако вопрос один и тот же: «Слушай, почему ты не женишься?» А я: «Как мне жениться? Не могу отдать сердце одной даме. Жанетта, Жоржетта, Мюзетта, Мариэтта… как же они без меня?» Приходилось отшучиваться. И принимали, потому что я — все-таки свободный художник.

А знаете, почему великолепна наша работа, если отвлечься от всех рисков и других колоссальных трудностей? Есть одно, что, как говорят некоторые народы, всё компенсирует. Назовем это возмещением. Это то, что моя работа дает возможность человеку прожить несколько жизней. Всем нам родителями и Богом дана только одна жизнь. А наша профессия дает шанс прожить несколько. И каких полноценных, и какие они разные! Но это — жизнь. И, предупреждая вопрос, замечу: это просто другая жизнь. У меня другое окружение, совсем непохожий социальный статус, ко мне отношение совершенно иное. У меня вырабатывается другой темперамент и другой словарный запас. Мироощущение — другое, присущее тому человеку, жизнью которого я живу. И это — ни с чем не сравнимо. Ради такого стоит терпеть и вытерпеть, чтобы тебе отпущенное всё пережить. Вы следите за ходом мысли?

— Еще как! И хотя у нас жанр — свободная беседа на заданную тему, стараюсь успеть за вами.

— Я вам рисую нашу жизнь мазками. Может быть, вы что-то из нее соберете, получится некое полотно. Стараюсь, чтобы у вас была эмоциональная составляющая, которую только и даю. Не хочу, чтобы о Геворке Андреевиче получилась сухая книга. Должна быть книга, полная эмоций. Какие он делал там вещи — это же прелесть!

— Но хоть капельку поконкретнее!

— Нет, конкретно нельзя. У меня такое же отношение к людям. У Вартаняна были великолепные контакты. Он завоевывал себе друзей.

— Мало встречал таких общительных людей, как Геворк Андреевич.

— Совершенно верно. Эта открытость, эмоциональное отношение к людям присущи многим из представителей нашей редкой профессии. И это — обязательные ее составляющие, потому что без всего этого ты не можешь подойти к человеку.

А теперь — немного теории. В нелегальной разведке возможно всё. Первое — должна быть уверенность в своей Службе, что ей всё подвластно и она всё может. И кто должен доказывать эту прописную истину, как не сам нелегал? Если он это может… нет, лучше: он это может, а потому действует без всяких отступлений. Когда у тебя есть уверенность, что ты можешь всё, тогда ты соответствуешь всего-навсего занимаемой должности и званию нелегала. Не больше, но и не меньше. Это самое элементарное внутреннее состояние души нелегала. Таким оно должно быть. Пока этого нет — ты еще на подступах.

Прошло примерно пять лет с того дня, когда я выехал за границу, и только через пять лет я почувствовал, ощутил: могу всё. И тогда я стал нелегалом. И так же у Геворка Андреевича. Они выехали с Гоар Левоновной куда-то в Европу. И первый период — это время становления. Нахождение стиля своей работы. Обрастание связями. Создание условий для ведения разведывательной работы, где нелегал может всё.

Теперь о роли Центра. Скажу откровенно: от Центра зависит всё. Во-первых, необходимо подобрать такую пару, как Гоар Левоновна и Геворк Андреевич, и это — задача Центра. Они увидели, нашли, поняли: есть такие люди, которые могут стать нелегалами. Центр готовит этих нелегалов. Обучает. Дает направление. Использует по их силам и возможностям. Потом организует материальное обеспечение и прочее и прочее. Реализует полученную информацию. Это он, Центр, дает им задание, нелегалы себе задания не придумывают. Центр же выполняет поручение Инстанции: задачи разведке ставит руководство нашего государства. Это то, что нужно стране на каждом отдельном историческом этапе. Задачи разнятся. Начинался наш послереволюционный период, и стояли задачи сохранения советской власти, борьба против контрреволюции. Вот они — главные направления тогдашней внешней разведки. Грянуло военное время, на первый план вышли другие задачи. Послевоенные годы — третьи задачи. Началась холодная война — особый период и особые задачи.

— А что сейчас?

— Сейчас? Иные, что естественно, задачи.

— И все-таки — какие?

— Политические, экономические… Наша разведка работает не против каких-то стран. Она работает в интересах своей страны. Когда я встречался с людьми, пытался привлечь их к сотрудничеству, я никогда даже не думал, не чувствовал, что хочу нанести вред тому или другому государству. Нет, я хочу принести пользу стране своей. И на основе знаний секретов наших контрагентов мы можем выстроить гармоничные взаимоотношения между нашим государством и страной пребывания. Выстраивание этих отношений объективно в интересах и той страны, против которой, так уж считается, я работаю. Но для установления этих взаимоотношений я выполняю эту работу специфическими средствами — разведывательными. По существу это является основой деятельности нелегала и нелегальной разведки.

Получалось так, что приходилось находить точки соприкосновения с людьми, потом работать вместе. Необходимо было и завоевывать друзей. Это — главная задача, потому что разведчик силен только своими связями. Это опора — это и есть его основная сила.

— Вы делите свои связи на знакомых, друзей — нейтральные связи, и тех, кто приносит информацию, кто, по существу, завербован?

— Вербовка? Не обязательно. Бывают завербованные агенты. Но часто, процентов девяносто информации нелегал, как и легальный разведчик, получает втемную. Как это назвать? Вы, журналисты, тоже получаете информацию. Между прочим, разведывательная деятельность и журналистская — они примерно одинаковы. Только вы, журналисты, якобы не получаете секретную информацию, а только открытую. А разведку открытая информация не интересует.

— Она же бывает полезной?

— Еще бы! Потому разведка внимательно читает газеты и Интернет. Но добывает секретную информацию. То, что является действительно важным.

— Скажите, а ваше воинское звание полковник?

— Полковник. Но полковником я очень рано стал… Вообще, Центр нас бережет, задания даются от простого к сложному. И мне не приказывают выехать в ту или иную страну, а спрашивают: «Сообщите, можете ли выехать?» Я могу ответить, что нет у меня возможности.

— И как к этому отнесутся?

— Нет — значит, нет. Но именно так: мы просим вас, а не приказываем, выехать в такой-то город. Выяснить такой-то вопрос. Это очень важно, потому что взаимоотношения между Центром и нелегалом настолько по-товарищески теплые. Я никогда не видел начальника более счастливого от того, что ты сделал больше, чем он рассчитывал. В другой нормальной организации это бы перевернули: ах ты какой, он же меня подсиживает! Но мы же — Центр и я — делаем одно дело. Это и его заслуга, что у меня получилось. Это исключительно ценно. Руководитель Центра обязан настолько четко знать возможности и способности своего нелегала, что должен быть уверенным: в труднейшей ситуации нелегал поступит именно так и никак не иначе. Если ему дано задание или поручение, он будет его выполнять с полной отдачей и целеустремленностью. Как он может его выполнить? Это на какой-то момент даже неизвестно. Вы же с Козловым знакомы?

— Имел честь первым написать об Алексее Михайловиче — Герое России.

— Он вспоминает, что дали ему поручение выехать в какую-то страну, допустим, Индию или Пакистан. Он спросил: как я это сделаю? И тогдашний начальник нелегальной разведки генерал Дроздов спросил его: «А кто из нас нелегал? Ты или я?»

— Об этом эпизоде, меня поразившем, я от Козлова слышал. И всё переспрашивал: как же он поехал?

— А так же. Поехал. И сделал. И как повезло.

— Нелегал зависит и от везения?

— Весьма. Нелегальная разведка — искусство. У каждого искусства есть своя муза.

— Вы лично верите в удачу?

— Я молю о ней. Вот она, пришла! Поступило одно очень важное задание, выполнить которое было очень сложно. Просто невозможно. Я тогда находился в Москве и сказал, что попробую. А мне сказали, что раз я такой нахальный, поезжай и сделай. Обеспечение безопасности и всё остальное продумано. Меня провожает мой товарищ и говорит: «Ты только не забудь сказать ребятам, которые будут тебя в багажнике переправлять через границу, чтобы они дырки пробили, а то ты задохнешься». Я его успокаиваю, что никто меня перебрасывать не будет, я всё сам сделаю. Вопрос срочный, дается мне всего десять дней, и друг мой волнуется, что ничего не получится. Уверяю: у меня получится.

— И получилось?

— Только вместо десяти дней командировка по разным причинам продлилась два года. И всё получилось. Мой товарищ, имеющий отношение к журналистике, литературе, пришел однажды ко мне на встречу и сказал: «Знаешь, если написать об этом, никто не поверит».

— Что же там было?

— Зачем же я буду рассказывать, если все равно не поверят? Но я верю в везение и в человека, который его, это везение, ищет. Да, может быть, это банально. Даже точно, банально. Но глубоко убежден: есть люди, которых называют счастливыми и несчастливыми. Так бывает. Счастье и беда — они как субстанция вокруг нас. И один человек видит свое счастье, чует момент выбора. Пойти туда, предпринять определенный шаг. И выбрать правильный момент, предпринять нечто решительное, что превращает одного человека в счастливого, а другого — в несчастного. Правильный выбор в каждом отдельном случае.

— Это зависит от чувства, от интуиции, от обучения, от решительности? От чего?

— Может быть, больше всего — от интуиции.

— То есть научить такому невозможно?

— Не думаю, что возможно, — скорее, нет. Нельзя. Но талант можно развить, а если его нет, значит, и нет. Его не вобьешь. Это вещь тончайшая. Почему-то Геворк Андреевич Вартанян был исключительно талантлив. Очень.

— Или все-таки везение?

— Именно талант. Он проявлялся в нужное время. Вартаняну тоже здорово везло. Рассказывал, что были и у него тревожные эпизоды. Но, думаю, он и вам про них рассказывал…

Мой собеседник замолчал, словно бы задумался о чем-то. Я спросил:

— Вы не устали после нескольких часов нашего разговора?

— Нет. Просто вспоминаю все эти моменты, и они мне, как понимаете, не безразличны. Сейчас снова перескочу в наши дни, отвечая на ваше «не устали?». Встречались мы с Михаилом Ефимовичем Фрадковым. И один мой большой начальник говорит: «Надо, чтобы ты рассказал о своей работе». Спрашиваю: сколько даете мне времени? Фрадков — человек вежливый: сколько хотите. Я тогда: пять часов даете? Пять не дал, но проговорили долго…

В нашем с вами разговоре я многое что вспоминаю. Был любопытный эпизод за рубежом, который наглядно иллюстрирует простую мысль — нельзя надолго отрываться от родины. Познакомился я с одним человеком в аэропорту во время пересадки с одного рейса на другой. Показался он мне в ту пору древним стариком — лет семидесяти. Язык государственный там английский, в местном исполнении. Начали беседовать…

— Вы почувствовали к этому человеку профессиональный интерес?

— Никакого, просто не люблю одиночества. Мне приятно говорить, общаться, требуется общество. И смотрю, немолодому моему собеседнику сложно. Спрашиваю осторожно, что он, кто он… Говорит, что летит из Австралии, где работал, на родину. И я осведомился, почему же он не говорит по-английски. Удивился он ужасно: «Как не говорю? Я говорю, пусть язык и трудный». Слова он с трудом подбирает. И как тут не спросить: а вы по национальности кто? И слышу, что француз. Я обрадовался и сразу к нему на французском. (Дальше последовал целый ряд типичных выражений, но на арго. — Н. Д.) А человек молчит. Коряво, говорит еле-еле. И тут я ему стоп-стоп-стоп.

— Не подумали, что коллега по профессии?

— Нет, конечно. Давайте-ка, я ему, на каком языке ты хорошо разговариваешь? Он снова обижается: «На французском. Я француз и родители мои настоящие французы. Работал двадцать лет на стройке, даже пенсию получаю. Семьи — нет. И поехал в Австралию. Там тоже на стройке. Английского не знал, но видишь, за двадцать лет выучил. А французский забыл. Приеду во Францию, и восстановится». Но вряд ли! Так я повстречал человека, не знавшего толком ни одного языка. Тоже случается…

Или вот эпизод. Встречаюсь с нормальными советскими нелегалами, приехавшими в Союз после двух лет. И не понимаю, в чем дело. Спрашиваю: а что, у него жена не русская? Мне объясняют: «Как не русская, нормальная русская баба из-под Рязани. А с акцентом говорит, потому что при полном отсутствии контактов со своими, и в чужой языковой среде, появляется акцент». И когда я длительное время отсутствовал, то сам себя ловил: да, акцент появляется.

— И после года-двух? — Да.

— А сколько у вас зарубежных лет за плечами?

— Всего? Ну, тридцать или сорок лет. Но с перерывами. У меня был льготный режим. Семья все-таки оставалась здесь. Возвращался, уезжал. Работа нелегала и Центра — это особая статья. Я сравнительно не так давно перестал там появляться. Когда уже стали разыскивать…

— А я почему-то думал, что вы вернулись давно.

— Когда я сюда приезжал, и довольно часто, у меня бывали перерывы в работе на полгода, год. Но я же не могу сидеть дома. У меня же несколько высших образований и должность есть. Раньше никогда в Ясеневе не был, а потом, во время перерывов, приходил, и у меня был кабинет. А впервые я приехал в 1980-х годах. Какие-то фильмы делали, фотографировали, я писал научные работы. Просидел здесь год и поехал, поехал. Но фильм сняли, вы его где-то увидели, и потому могло сложиться такое впечатление… У всех нас разные судьбы. Нелегалы по-разному приходят и по-разному уходят. Нелегалом становятся гораздо позже, когда погружаются в профессию. И это уже — состояние души, а не профессия. Только у нас никогда не бывает, как с тем почти немым французом. Язык у всех нормальный, хороший. Как у того же Геворка Андреевича. Я не слышал, чтобы на языке кто-то прокалывался.

— У вас у самого много языков?

— Сейчас остались немецкий, французский. Ну, английский, итальянский немножко, испанский. И китайский…

— Китайский?

— Это уже не от хорошей жизни. Мне пришлось заканчивать еще один университет, где я изучал китайский язык.

— В Москве?

— Нет, на Западе. Мне легализоваться по-другому нельзя было. Только учеба в университете. Тут я вспомнил Бена…

— Нашего нелегала Конона Молодого — легендарного Гордона Лонсдейл а, изучавшего в Англии китайский, который он в свое время освоил в Москве так, что даже составил русско-китайский словарь? В Лондоне ему пришлось нелегко: никак нельзя было проявлять свои знания, а начинал он с нуля…

— И я про себя говорил ему: «Бен, спасибо тебе за опыт. Буду, как и ты, учить китайский».

— Вы были знакомы?

— Н-нет. Он выступал перед нами, я его видел. Это было как раз, когда я учился в 101-й разведшколе. Мог ли я сравниться с ним? Бен признавался: «Самое сложное было скрыть свои знания». И я с этим согласен.

— Может быть, расскажете мне про «рощу нелегалов» в подмосковном лесу?

— Роща — не совсем точное слово. Это несколько рядов берез. Есть традиция: когда пара или один нелегал отправляются в первый раз на боевое задание, то сажают березку. Место уже готово — и ямка выкопана, и саженец березки. Сажают деревце как бы наудачу. И, находясь вдали, почти все спрашивают: как там моя березка?

— Это искренний вопрос?

— Абсолютно искренний. Этого родного тепла там так не хватает! И всё оно в этой березке. В ней близкие, родина, оставленные родные, друзья. А сейчас, приехали — и вот какое высокое дерево. Березке той двадцать или даже тридцать лет.

— Традиция давняя?

— Ей примерно лет тридцать. Я свою березку не сажал, поскольку первый раз уехал сорок лет назад. Неделю назад была встреча с парой. Вернулась она оттуда уже окончательно. Нас с Алексеем Михайловичем Козловым пригласили. Мы их раньше не видели, только заочно знали, нас познакомили. Они рассказывали.

— Приятные люди?

— Очень. Муж и жена — без детей. Так же как и Вартаняны. Почему? Нельзя, не хотели, боялись.

— Вам в этом смысле повезло.

— Еще как! Правда, не имел счастья жену из роддома встретить. Зато внуков — от дочки старшей — встречал.

— Вы видитесь мне удачливым человеком.

— Была удача. Но неудача — как неудачный эксперимент в науке. Хотя неудачный результат — это же тоже результат.

Обычно перед очередным выездом в командировку я сидел на кухне, и жена всё спрашивала: поздно, пора спать, о чем ты сам с собой говоришь, прямо болтаешь? Ты что, чокнулся? И я ей тихо: я не чокнулся, я работаю, и проигрывал беседу с будущим кандидатом на вербовку. Когда я шел к нему, я уже знал, о чем и как говорить. Так что язык — основа. И не только из-за того, чтобы тебя не заподозрили, что ты не той национальности. А есть у тебя на первых порах пробелы, бывает, они есть, нужно уметь правильно объяснить их причину. Ты можешь быть кем угодно — французом, китайцем или японцем, а всю жизнь прожить в Эфиопии. Знание языка — как владение кистью художника. Ты знаешь, какая кисть лучше, какая хуже. Вот для этого мазка хороша такая, для туши — другая. Для акварели совсем иная. Так же и язык. Должен владеть им виртуозно, чтобы повлиять на человека, с которым имеешь отношения, чтобы повернуть его в нужном для дела направлении.

— Сложная работа.

— А мне нравится. Это и есть работа с людьми. У журналистов — похожая. Мы с вами одного поля ягоды.

 

Глава 9.

«СПАСИБО РУССКОЙ РАЗВЕДКЕ, ЧТО СПАСЛА ЖИЗНЬ ДЕДА»

О том, как Селия Сандис, внучка английского премьер-министра сэра Уинстона Черчилля, познакомилась с нашим разведчиком Геворком Андреевичем Вартаняном

Английская телекомпания «Биг Эйп Медиа» и ТВ Центр в октябре 2007 года начали съемки документального сериала об истории российско-британских отношений на протяжении четырех столетий. Фильм называется «Лев и Медведь». Лев — это, понятно, Британия. Ну а кто Медведь, объяснять, уверен, ни к чему.

Одна из основных фигур в фильме «Лев и Медведь» — Селия Сандис. Кому как не ей быть в центре ленты, повествующей то о многолетнем противостоянии, затем о взаимодействии во время Второй мировой, а потом, после речи в Фултоне, о нескрываемой вражде между Сталиным и ее родным дедушкой Уинстоном Черчиллем?

Сандис как никто чтит память деда. Она основательница Программы «Лидерство имени Черчилля», а о своем родственнике говорит так: «Мудрость моего деда актуальна сегодня, как и раньше. Принципы Уинстона Черчилля продолжают служить людям».

И Селия Сандис, многие годы работающая на крупнейших британских каналах, взялась за работу. Ее съемочная группа, заручившись через пресс-бюро СВР России согласием Гевор-ка Андреевича Вартаняна, приехала в Москву.

Думаю, аскетичная англичанка не ожидала такого приема. 9 октября 2007 года у парадного входа в офис пресс-службы российской разведки ее встретил высокий элегантный немолодой человек в темном костюме. Представившись, Геворк Андреевич Вартанян преподнес внучке своего хотя и давнего, но заочного знакомого букет алых роз.

По-моему, это и задало тон беседе, да и всей киносъемке. Она проходила в обстановке спокойной, дружелюбной — никаких волнений. Операторы, звукорежиссеры, сама Сандис в окружении гримеров и прочего киношного люда устроились в одной из комнат пресс-бюро. Напротив камеры усадили Геворка Андреевича.

Еще до съемок договорились, что я тихонечко устроюсь позади него: «Николай, я столько лет не говорил по-английски! Возможно, и забыл. Когда Сандис будет задавать вопросы, боюсь — что-то ускользнет, чего-то не пойму. Побудь рядом».

Началось, и я быстренько понял, что моей помощи не потребуется. Его английский в отличном состоянии, запас слов солидный, грамматика ни разу не подвела. Акцент, правда, скорее американский. Мы с еще одним приглашенным журналистом, редактором этой книги Александром Бондаренко, внимали происходящему.

Селия Сандис брала интервью у Героя Советского Союза ровно час. Эта — часть картины об отношениях Черчилля со Сталиным. Признаться, я поразился, что внучка знаменитейшего из британских премьеров не знала, что именно советская разведка сорвала покушение на «Большую тройку» во время Тегеранской конференции 1943 года. Об этом ей во всех подробностях поведал Геворк Андреевич.

Ну, не мог я не спросить у Сандис: неужели она действительно не знала деталей той военной истории?

— Нет, — откровенно призналась Сандис. — Но вы присутствовали при съемках и слышали, как подробно рассказал мне о ней Геворк Вартанян, чья группа и сорвала планы немцев. Я искренне благодарна господину Вартаняну и его друзьям и русской разведке за то, что она спасла жизнь моего деда. Покушение, как рассказал мой собеседник, планировалось на 30 ноября. Хороший же подарок готовился ко дню рождения дедушки! Да, не будь Вартаняна, мы бы вряд ли встретились сегодня в этом уютном старинном здании. Кстати, а как называется этот офис?

— Пресс-бюро Службы внешней разведки Российской Федерации.

— Здесь работают очень вежливые люди, а Геворк Вартанян преподнес мне красивый букет. И армянское бренди, которое мы с ним после съемок выпили, мне тоже очень понравилось.

— Рассказывают, ваш дед тоже его любил. Сталин присылал ему этот напиток в Лондон довольно регулярно.

— Но женская половина семейства редко видела, как ее мужчины наслаждаются питием. Моя бабушка Климантина всегда уводила слабую часть человечества в другие покои, давая мужчинам самостоятельно предаваться их удовольствиям — поглощению напитков и курению сигар.

— Когда Уинстон Черчилль скончался, вам было уже двадцать два. А как складывались ваши с ним отношения?

— Должна признаться, что тут мне повезло. В детстве почти все свои каникулы я проводила у дедушки с бабушкой. А потом, с годами, он старел, я взрослела, и мы становились все интереснее и интереснее друг другу.

— А как сэр Уинстон вас называл? Может, придумал какое-то ласковое имя?

— Он-то называл меня просто Селия, а ласковое имя придумала для него я: Гранд-папа. Он на него с удовольствием отзывался.

— Гранд-папа — звучит очень по-французски. Ну а какие бы черты премьер-министра Уинстона Черчилля вы бы выделили особо?

— Во все долгие годы его правления наиболее характерной чертой оставалась отвага. Это важнейшая черта для любого политика. Без нее ничего не сработает. Именно отвага позволяет руководителю страны принимать важные и часто непопулярные решения. Иногда вы должны быть жестки, идти на меры, в которых не до конца уверены и которые могут не сработать. И вы обязаны сохранять отвагу ради высокой морали и для того, чтобы противостоять людям, стремящимся проводить политику нечестную, корыстную.

— Позвольте задать вам вопрос совсем непростой. Многие полагают, что именно речь вашего деда в Фултоне и положила начало холодной войне. Вы с этим согласны?

— Это не было началом. Он сказал то, что думал, что было ослепительно очевидно для многих. Дед еще до окончания войны знал, что история будет двигаться в таком направлении. И это его печалило, угнетало. Вспомните, что произошло уже после Тегерана-43, на конференции в Ялте, где его как бы отодвинули в сторону. Возможно, больше всего в жизни он сожалел о том, что так и не увидит окончания этой холодной войны. Он был бы счастлив, если бы события в мире пошли иным чередом, но… Да и речь в Фултоне я не считаю чем-то уж таким особым. Просто президент Трумэн попросил деда выступить с речью. И он выступил с тем, что у него действительно наболело.

— Как по-вашему, в чем долгие годы был секрет его популярности?

— В великолепном чувстве юмора. Иногда это чувство выручало его в весьма неприятных ситуациях. Дед был женат на протяжении полувека и был исключительно счастлив в семейной жизни. И вот одна дама, член парламента, леди Астор, постоянно на него нападала. Однажды она заявила: если бы вы были моим мужем, я бы подбросила в ваш кофе яду. На что дед ответил: если бы вы были моей женой, я бы этот кофе выпил.

— А как ваш дед перенес неожиданное поражение на выборах 1945 года? Война выиграна, а его не выбирают в премьеры!

— Он отправился домой, на выборы, прямо из победного немецкого Потсдама. И не думаю, что он предполагал, что люди не проголосуют за победителя такой войны. Но у нас выбирают скорее не премьера, а партию. Его консервативная партия была очень непопулярна перед войной, а во время войны создалась коалиция. И он не вел предвыборную кампанию, он вел войну. А тут лейбористы заявили: мы скоро вернем наших солдат домой. И военные, их матери, жены и подруги, дочери проголосовали за это. А деда признавали победителем — но не более. Он был исключительно подавлен. И когда моя бабушка попыталась утешить его тем, что это стало тщательно запрятанным благословением с небес, то дед ответил, что если это и благословение, то действительно очень и очень тщательно запрятанное. Но я думаю, что для него эти годы отдыха были спасительны. Он был истощен войной. И если бы ему пришлось бороться еще и против всех тех тягот, которые выпали на первые послевоенные годы, не знаю, что бы с ним стало.

— Но ведь потом Черчилль снова был избран премьером… Видите ли вы сегодня в западном мире политиков, равных ему по масштабу?

— Я всё время вглядывалась в старые и новые лица. И до сих пор продолжаю вглядываться. Не правда ли, было бы здорово, если бы мы нашли кого-нибудь такого же масштаба? Ведь они так нам нужны. Мой дед был из тех, кто мог встать во весь рост и громко сказать то, что думает.

— Это ваш первый приезд в Россию?

— Да, первый приезд в Москву. И сразу же приятная встреча с господином Вартаняном — одним из героев фильма, который я снимаю.

— А как вы относитесь к тому, что нынешние российско-британские отношения развиваются не совсем так, как хотелось бы?

— За четыре века наших отношений они бывали и холодными, и теплыми. Думаю, вскоре снова потеплеет. Надеюсь, этому поможет и фильм, который мы снимаем.

— Позвольте вопрос сугубо личный.

— Попробуйте.

— Как сложилась ваша жизнь? Далеко не у всех детей великих она протекала благополучно.

— Господин Вартанян поразил меня, рассказав, что они с супругой в браке — и счастливом — уже больше шестидесяти лет! Я замужем сорок два года. Но у меня три разных мужа и три ребенка — от каждого из них. Основала тренинговую компанию, возглавила Программу «Лидерство имени Черчилля», снимаю фильмы, написала книгу о путешествиях деда — часто рискованных. Жаль, что встретилась с Вартаняном уже после ее выхода. Хотя и знала, что дед рисковал, отправляясь в 1943-м в Тегеран: даже едва ли не впервые взял тогда с собой личного телохранителя.

— Скажите, а с вашей Сикрет интеллидженс сервис вы обо всей этой тегеранской истории не говорили?

— Нет, там я не была — не приглашали.

Селия Сандис далека от разведки. И тем не менее присутствовал на съемках таинственный английский гость, слышавший и не только слышавший о ней немало. Похож на отставника. Возможно, консультант? Когда съемки завершились, он тоже поговорил с Вартаняном. И даже меня не обошел вниманием. Очень его интересовал период жизни юного Геворка, когда тот учился в английской разведывательной школе. Кажется, он изучил эту страничку биографии Вартаняна досконально.

А у меня с этим вежливым, настойчивым джентльменом получился спор. С моей точки зрения, скорее теоретический, ибо тут было всё и так ясно. Но не моему собеседнику. Он настаивал: если Вартанян учился в британской разведывательной школе, значит, его можно считать двойным агентом — советским и английским. Я терпеливо доказывал обратное и очевидное. «Отставник» не сдавался. Особенно после третьей…

Мы так и остались каждый при своем. Я на спорщика не в претензии.

Неохота, даже столько лет спустя, признавать поражения.

Интересно, что и Геворк Андреевич обратил внимание на настойчивого седовласого гостя. Как-то, уже потом, вспоминая те съемки, он с обычной доброжелательностью рассказывал об общении с внучкой британского премьера. И о седовласом тоже вспомнил: «А тот человек из спецслужб — до чего настойчив! Узнаю, узнаю твердую английскую поступь».

Но все мы вместе потом пригубили по рюмке принесенного Вартаняном коньяка. Геворк Андреевич провозгласил тост на английском: «За Сталина, Черчилля и Рузвельта — за людей, благодаря которым был сохранен мир!»

Сандис была совсем не прочь этот тост поддержать. Вообще она, как и ее дедушка, от поднятий бокалов не отказывалась. После нескольких таких «поднятий» Селия, слегка расслабившись, произнесла: «Я в первый раз вижу русского шпиона не в кино, да еще и с удовольствием общаюсь с ним».

Вартанян сразу же мягко, однако решительно ее поправил: «Извините, миссис Сандис, я — не шпион, я профессиональный разведчик-нелегал».

И Селия Сандис всё поняла…

 

Глава 10.

В КИНО ОБОШЛИСЬ БЕЗ АЛЕНА ДЕЛОНА

«Правдивая история. Тегеран-43» — так называется двухсерийная документально-художественная лента, снятая для Первого канала компанией «Артель» во главе с заслуженным деятелем искусств России Александром Иванкиным.

Задумывалась эта лента из серии «Поединки» еще в 2007-м. Снято множество серий — телевизионных портретов о выдающихся разведчиках. Среди них Абель—Фишер, герои России Ботян и Козлов, конечно, Герой Советского Союза Вартанян, нелегал Быстролетов, разведчица и писательница Зоя Рыбкина — Воскресенская, разведчица Африка де Лас Эрас, Джордж Блейк, «атомный разведчик» Владимир Барковский, «король нелегалов» Александр Короткое…

Довелось поучаствовать в качестве соавтора сценариев трех двухсерийных картин — об Абеле, Козлове и Вартаняне — и мне.

Сложности, которые неизбежно возникают в киносъемках, преодолевались решительно. Неизбежные творческие вопросы между съемочной бригадой и Центром помогали решать сотрудники пресс-бюро СВР во главе с Сергеем Ивановым. Человек интеллигентной настойчивости, он сумел убедить очень и очень многих, от которых зависела судьба даже не фильмов, а того, начнутся ли вообще съемки, в их глубочайшей целесообразности.

Мне кажется, я понял замысел создателей: в каждой ленте главного героя играет знаменитый актер. Ему подыгрывает группа неизвестных исполнителей. Да и как они могли быть известны даже кому-то из наших кинофилов, если «вербовались» — вот она, привычка использовать в книге о Вартаняне его терминологию! — из иностранных актеров.

Понять технологию съемок непросто, поясню на примере. Действие фильма об Абеле происходит на территории США. Но ехать за тридевять земель в Штаты на съемки малобюджетной картины — нереально. И США заменяются Чехией. Почему не Россией? Да потому, что у чехов всё, в том числе и услуги актеров, гораздо дешевле, а исполнители вполне подготовленные. Они в основном и выступают в ролях американцев или, как в случае с Вартанянами, немцев. Монологи произносятся на чешском, а потом после дубляжа звучит уже наш родной язык.

Саша Иванкин и его правая рука, она же жена, она же генеральный продюсер всех серий «Поединков», Майя Тоидзе неустанно предупреждают сценаристов: наша цель, чтобы в фильме обязательно предстали с монологами о своей жизни в разведке настоящие, реальные герои. Алексей Ботян, Алексей Козлов, Геворк и Гоар Вартанян, Джордж Блейк, как и авторы сценариев, этот замысел выполнили.

На мой взгляд, у фильмов тройная ценность. В них рассказана документальная (иногда почти документальная) правда о героях разведки. О некоторых вполне реальных персонажах широкая публика практически не знала и не слышала. На экране запечатлены живые, действующие разведчики. А в их ролях в молодые годы — звезды экрана.

Так, опытнейший и кого только не переигравший заслуженный артист России Юрий Беляев с Таганки был безупречен в роли Абеля, а молодая Юлия Галкина — очень похожа на Зою Воскресенскую. Голливудская знаменитость Олег Тактаров, снимающийся на Западе и в России в ролях накачанных бойцов, был искренен в образе Козлова, особенно в трагических сценах мучений и пыток в южноафриканской тюрьме…

И, в-четвертых, таких фильмов у нас никогда не было. Особенно в последнее время, когда вылилась на экран лабуда из замешенных на стрельбе боевиков о людях, по сути профессии, не имеющих возможности и притронуться к оружию. Иначе какие они разведчики? Помните, как говорил об этом Вартанян?

Рассказывать о фильме «Правдивая история. Тегеран-43» мне, как сценаристу номер три, не слишком удобно. Но все равно попытаюсь! Фильм построен на несколько иной основе. Молодых Геворка и Гоар военного периода играла юная пара способных актеров Карина Гондагсазян — тогда студентка Щукинского театрального училища, и Валерий Сехпосов из Театра Романа Виктюка. Они были выбраны после долгого кастинга. Отыскать двух молодых армянских актеров, привлекательных, талантливых и к тому же внешне похожих на Геворка и Гоар, оказалось сложно, хотя режиссер Владимир Нахабцев и просматривал претендентов в первую очередь из Еревана, затем — из Петербурга. А отыскалась пара в Москве. В просмотрах участвовали и сами Вартаняны. И, признаться, было заметно, что они волнуются. У режиссера был вроде бы свой выбор, однако деликатно высказанное мнение Гоар Левоновны и Геворка Андреевича стало решающим. Что сказать? Разведчики-нелегалы и тут не ошиблись.

Правда, Вартанян заметил, что с Гоар сложнее — в те временя, в 1943-м, она была блондинкой — и яркой. Но, как всегда, честно меня предупредила: «Геворк, я наверняка потемнею, ведь у родителей цвет волос — темный». И слово сдержала.

Режиссер Нахабцев считает, что Карина сыграла Гоар чересчур трепетной, нежной, а Гоар в молодости была более активной, моторной. Но когда я увидел, как на пресс-показе в «Российской газете» 5 мая 2010 года Карина Гондагсазян преподносит Гоар Левоновне огромный букет цветов, как трогательно они обнимаются, то понял, что юной красавице можно простить всё уже за одну лишь ее актерскую и человеческую искренность.

Чета Вартанян появлялась в фильме в документальных кадрах. И это было трогательно. Тут — никакой игры. Рассказ о пережитом, о «Легкой кавалерии», о далеких годах… Не потребовалось никаких сценарных ухищрений. Всё решила правдивость Вартанянов. Эти две роли в фильме самые лучшие. Они действительно для истории. Сколько раз замечал: талантливые люди проявляют себя не только в одном, главном для себя деле. Как здорово смотрится — пусть и загримированный, с нашлепкой-париком на лбу — Рудольф Абель в прелюдии к фильму «Мертвый сезон»! Картина превратилась в культовую, в том числе и благодаря ему. И здесь та же правдивая, без кавычек, история двух немолодых людей, вновь переживающих тревожную военную молодость.

Иванкин с режиссером Нахабцевым меня поразили: все серии снимались по-сегодняшнему быстро. Кинодесант в Чехию, где студия «Баррандов» предложила все услуги в виде павильонов и актеров задешево, высадился совсем ненадолго. Диверсанты-фашисты и мелкие сошки Третьего рейха в исполнении чешских актеров выглядели вполне правдоподобно. Хотя артистам, игравшим роли Сталина, Рузвельта, Черчилля, Берии, Гитлера, понадобился для придания портретного сходства сложный грим, но его подобрали абсолютно точно.

Наибольшее впечатление произвел Черчилль. Даже лежа в пенной ванне, он экстравагантно курил здоровенную сигару. Прикрывшись халатом, по-старчески шлепал босиком по резиденции. Не отставал от него и Сталин: решения ему давались тяжело, возраст и ответственность в борьбе один против двоих давили, и он постоянно глотал какие-то таблетки. Но до чего он был хитер, изворотлив, умен — мудр! Ради открытия второго фронта — готов на всё. Даже на растерзание упрямо сопротивляющегося Черчилля.

В общем, создатели фильма вполне обошлись без Алена Делона, некогда украсившего знаменитый «Тегеран-43».

Но где снимать основную, главную часть о Тегеране? Хотели поначалу отправиться в иранскую столицу, но возникло столько сложностей, в том числе и политических… Появились было на горизонте Египет с Каиром, но и тут помешали нюансы большой политики.

Мне же наиболее простой виделась идея отправиться в Баку. Однако и тут вмешалась политика. Главные герои картины — армяне, а отношения между двумя странами неважнецкие.

В Сирии в ту пору было еще совершенно спокойно. Специфическая тема никого там не смущала, а сирийский продюсер Абдулла Исса, отыскавшийся в Москве, сумел быстренько решить все проблемы. По его мудрому совету отправились в Дамаск без многотонного реквизита и не прогадали. Многое из военной эпохи отыскали на дешевых местных рынках. Кое-что одолжили в музеях.

Съемки по заведенному стандарту заняли пару недель. Я, повторюсь, никак не свыкнусь с подобными темпами: раньше уж если ехали в киноэкспедицию, так на несколько месяцев. Молодых актеров для «Легкой кавалерии» подобрали из сирийцев. Возможно, они и были чуть толстоваты для времен Великой Отечественной, зато брали абсолютной простотой, неумением кататься на велосипедах, что еще больше подчеркивало главенствующую роль их вожака Геворка в исполнении Валерия Сехпосова. Он сам за короткий срок освоил велосипед и даже научился кататься без рук.

Мать Гоар Левоновны здорово сыграла актриса из Дамаска. Недостатка желающих участвовать в массовках не возникало. И Дамаск с его сохраненным восточным колоритом, с бесчисленными кафешками и кальянами, напоминал, по словам Геворка Вартаняна, атмосферу военного Тегерана.

Помимо самих Вартанянов в «Правдивой истории. Тегеран-43» появилась и еще одна знаменитость — Валерий Николаев, снимающийся то у нас, то в Голливуде. Вот он — наш отечественный, ну, в данном случае, супермен. Командует специальной группой НКВД в Тегеране. А если спецгруппа — значит, стрельба, заламывание рук чужих диверсантов, погони. Нужны были для оживляжа и драки, и аресты. Николаев так вошел в образ, что потом снялся еще и в роли разведчика Дмитрия Быстролетова и даже стал режиссером этого фильма «Вербовщик» из серии «Поединки».

Но всё же за душу больше всего берут Гоар и Геворк Варта-нян. И кадры старой кинохроники. Тегеран ноября 1943 года… Здесь, в документальном кинематографе, в умении поймать кадр, смонтировать пленку так, чтобы она запомнилась, Александру Иванкину, на мой взгляд, нет равных. И тотчас в хронику врывается игровое действие. И сразу зритель и в тонусе, и в курсе.

Помню, для участия в пресс-показе фильма «Правдивая история. Тегеран-43» в «Российскую газету» Вартаняны приехали заранее. Знакомились с нашим главным редактором Владиславом Фрониным. Гоар Левоновна тихо спросила: «Николай, а Звездочку — надо? Жора немного стесняется, но я захватила». И в зале пресс-конференций «Российской газеты» на просмотре фильма Геворк Андреевич был уже с золотой звездой.

Я сидел рядом с Вартанянами, слышал реплики, которыми они обменивались. Им понравились главные герои. Ей — Карина, ему — Валерий. Выбор Дамаска, по мнению Гоар Левоновны, сделан «прямо в точку». Появился актер, играющий отца Вартаняна, и Гоар сразу узнала:

— Жора, вот твой папа. А это — мы. Геворк Андреевич согласен:

— Главное отражено верно.

— А не главное? — шепчу я.

— Такая атмосфера и была — примерно. Но Тегеран тогда был более европеизированный, чем Дамаск. Вон, смотрите, я босиком. Но я так никогда не бегал. И одеты мы с родителями несколько по-простому. Нет, отец носил костюмы с галстуками! Слишком много женщин в парандже — но они тогда носили одежды яркие.

— В центре города и декольте, и мини, и косметика, — тихонечко добавляет Гоар Левоновна.

— Гоар, но режиссер видит так. Это его право. Тут — правда, а не вымысел. Смотреть интересно! Получилось! Я бы сказал, это особенно касается Валерия — на меня похож, — шепчет Геворк Андреевич.

После просмотра фильма жена заметила мужу:

— Мы с тобой снимались впервые, и я никогда не предполагала, что это — такая трудная работа.

На что ироничный Геворк Андреевич ответил:

— Да, не то что наша с тобой.

Премьера «Правдивая история. Тегеран-43» состоялась на Первом телевизионном канале 24 и 25 января 2011 года. Зрителям лента понравилась. Об этом красноречиво говорят рейтинги телевизионной аудитории. Но самое удивительное то, что весь цикл «Поединки» постепенно становится культовым для тех, кто решил связать свою судьбу с разведкой. Об этом мне по секрету рассказали в пресс-бюро СВР. Будущие разведчики считают обязательным для себя посмотреть фильмы о людях этой нелегкой профессии, почитать книги, прессу, как бы примеряя на себя судьбы легендарных ветеранов Службы. И вот здесь — очень важная деталь — выдуманный Штирлиц постепенно уходит на второй план, уступая зрительскому интересу к жизненному пути и подвигам реальных разведчиков, которые были показаны в цикле «Поединки», других фильмах, описаны в документальной прозе. Сегодня это очень важно, поскольку молодые люди лишены реальных образов для подражания. На чьем примере юноши и девушки будут строить свою жизнь, учиться патриотизму? Очень хочу надеяться, что и эта книга о Геворке Андреевиче и Гоар Левоновне Вартанян поможет молодым людям сделать правильный выбор в жизни.

 

Глава 11.

С ТАКОЙ ЖЕНОЙ МОЖНО БЫЛО В РАЗВЕДКУ

Хорошо знакомая квартира в тихом переулке за последний год внешне не очень изменилась. Всё так же блестит ухоженной чистотой, все веши на прежних местах. И даже Гоар Левоновна в свои восемьдесят семь встречает меня в элегантных туфельках на каблучках. Нет только Его. В столовой у стены аккуратный фотопортрет Геворка Андреевича в траурной рамке и несколько цветков рядом.

Его не хватает.

Я не знаю, поверит ли читатель моему признанию. Не посмею причислить себя к близким друзьям Вартаняна, но мы общались, созванивались, виделись. Иногда происходило это на больших торжествах, где Геворк Андреевич с Гоар Левоновной сидели рядом с президентом страны, премьером, директором разведки. А я был горд, что тоже присутствую в числе немногих журналистов и писателей на этих закрытых «парадах» СВР. И Вартанян всегда, честное слово, всегда подходил, жал руку, ни разу не забыл подбодрить добрыми словами. Не был велеречив, высокопарен, но искренен и дружелюбен.

Сложно объяснить, но после общения с Геворком Андреевичем, неизменно одетым в костюмы темных тонов, с его геройской звездочкой на лацкане, как-то прибавлялось уверенности. Понимал, что я тоже смогу, сделаю, добьюсь — конечно, не в его вартаняновской многотрудной штучной профессии, а в любимых моих журналистике, писательстве. Какая-то исходила от моего героя энергия, которая гнала вперед, поднимала.

Или, помню, я очень волновался, когда мы делали интервью о его первом начальнике в разведке Иване Ивановиче Агаянце. Мне казалось, что я в чем-то недотягиваю. Трудно было по разным причинам объяснить всё, что сделал в военные и послевоенные годы советский резидент в Тегеране и других мировых столицах. Ведь я оставался в определенных рамках «нельзя» и «можно». Вартанян подбадривал, уверяя: «Люди поймут, не волнуйтесь. Тут и между строк хорошо читается». А когда большая статья вышла, в тот же день несколько раз пытался дозвониться, и дозвонился-таки, до главного редактора «Российской газеты» Владислава Фронина, поблагодарил за отличный, с его точки зрения, материал.

В моей длиннющей журналистской карьере такое случалось нечасто. В газете, как и в жизни, всё течет, летит быстро и если и не забывается в конце недели, то, по определенным законам жанра, очень уж резво покрывается накатывающей волной новых и новых событий.

Когда Вартаняна не стало, я поместил на большой экран своего компьютера его фото. Веселого, улыбающегося, оптимистичного. Взглянешь в минуту сомнений, и то ли чудится, то ли действительно подмаргивает: не так всё и плохо. Иди, дружище, борись и не отчаивайся. Сил обязательно хватит, должно хватить…

Гоар Левоновна приняла меня трогательно. Посадила точно на то же место за невысоким удобным столиком, где всегда мы сидели втроем:

— Ведь при Жоре мы так всегда и усаживались. Устроилась рядышком. И дальше во время наших встреч

располагались мы точно так. Яства те же — национальные, которые только в доме Вартанянов и отведаешь. Вам не приходилось испытывать в таких случаях какую-то неловкость: ну, вот, пришел, расселся, потревожил людей, у которых дел столько? Я у Вартанянов такого никогда не испытывал. Они готовились к приходу гостя, потому что хотели, ждали.

Дома Гоар Левоновна не одна. Всегда помогают друзья, родственники — и московские, и из Еревана. Тогда с ней были Лариса, жена брата, и племянница Анаит, специально приехали из Армении. Забота и внимание. Что ж, это тоже рецепт от одиночества.

И постоянно звонит телефон. Муж любимой внучки Маргариты с типично шахматными именем и фамилией Тигран Петросян только-только выиграл чемпионат Армении — естественно, по шахматам. С этой юной парой я знаком. Маргоша — красавица, а Тигран — молодой галантный гроссмейстер. В Армении шахматы — вид спорта, по популярности не уступающий футболу, именно ее шахматная сборная опередила на Олимпиаде наших. И Тигран на родине — в числе любимцев.

— Вы знаете, в аэропорту их приветствовал президент Серж Саргсян! Когда они возвращались чемпионами, несколько улиц были забиты людьми. — Горда своим родственником Гоар Левоновна. — Потом их повезли в оперу, там были маленький концерт и ужин. Вот как их встречали! Но наш Тигран Петросян — парень скромный. Сейчас как раз опять стал чемпионом Армении.

Но пора «возвращаться» в Москву. А тут — фото в траурной рамке. И лестничка между далеким прошлым и сегодняшним. Мне не хотелось перебивать Гоар Левоновну. Припомнилась ей война. Тогда отец Жоры, Андрей Васильевич, подарил Советскому Союзу на свои личные сбережения танк. Наверное, не обошлось без сложностей. Ведь был Андрей Вартанян советским разведчиком и вот передает русским танк. А если это привлечет внимание и снова начнут копаться в биографии иранского подданного, переехавшего в Тегеран из Ростова? В Иране владел кондитерской фабрикой, ее шоколад считался лучшим. Эту продукцию, как рассказывает Гоар Левоновна, прессовали в многокилограммовые шоколадные кубы, паковали в огромные ящики с надписью «Бей фашистов!» и отправляли через советское посольство в СССР. Не страшили, видно, Андрея Вартаняна никакие подозрения.

— Как уж со всем этим управлялись, не знаю, — признается Гоар Левоновна. — Но хоть чуточку жизнь своим подсластили, и уже хорошо. И вот наши (так именует моя собеседница коллег даже не по работе в разведке, а по своему Управлению. — Н. Д.) сделали точную копию танка и подарили Жоре. А я теперь передала в наш музей. Совсем он небольшой, две комнаты. И еще несколько вещей туда отдала, из тех, что дарили. Был у нас в семье боевой подарок от оружейника Калашникова. Геворк его почитал! Еще один пистолет армяне привезли во время Карабаха. И, смотрю, третьего нет…

— А что — третий?

— Тоже пистолет. Подарок от директора разведки. Спрашиваю где, а мне: «Вы заметили? Сейчас приводим в порядок, почистим, выставим».

— Гоар Левоновна, вам, полагаю, после войны с пистолетами дел иметь не приходилось? Когда вы уже в 1950-е вернулись из Ирана в СССР, то окончили в Ереване институт иностранных языков, потом прошли обучение, которое положено всем нелегалам… Ваш многолетний начальник генерал Дроздов пишет в своей книге, что вы закончили учебу быстро: на что у других уходили годы, вы освоили за два месяца.

— Нас здесь учат пять-шесть лет, даже и семь бывает. Иногда приходят те, которые уже институт закончили, опять учеба и потом только посылают. Но вы же знаете, Жора учился в Тегеране в школе английской разведки. И всегда благодарил англичан, когда здесь выступал перед нашими, повторял: я благодарен английской разведке, потому что очень многому там научился и в дальнейшем в работе против них здорово пригодилось. А я ту школу, как говорится, не посещала. Хотя кое-что и без нее на практике прошла… Нас вызвали в Москву. Пришлось мне, к примеру, осваивать радио, да и много чего…

— А разве в Тегеране во время войны вы обходились без радиопередатчика?

— Никогда им не пользовалась!

— И здесь за два месяца все постигли?

— За два — два с половиной. Как-то хорошо всё пошло.

— И разбирать всё и снова собирать?

— И разбирать-собирать, и шифровать. Ну, конечно, не только это. А Жора за два с половиной месяца уже всё знал, его и готовить не надо было.

— И на рации тоже умел?

— Прекрасно. А уже там основной радист — я. Иногда он садился, но большей частью — я.

— А языки подтягивали?

— Языки потом. Это иногда, когда оттуда приезжали сюда на переподготовку, на отдых. Какие языки? Английский. Мне, допустим, испанский. Когда приехали в одну страну, ее языка вообще не знали. Жили в гостинице, где познакомились с иранской парой. Они к нам начали заходить. Он — генерал уже в возрасте, а жена — очень молодая, намного моложе его. Вскоре подружились — ведь мы тоже иранцы, говорили на фарси. Часто встречались. И однажды генерал спросил: а чем вы здесь занимаетесь? Геворк Андреевич ответил: интересуюсь бизнесом, пока изучаю что к чему и надеюсь наладить в этой стране свой бизнес. Возник и вопрос: давно ли уехали из Ирана и почему? Мы так уклончиво ему ответили, что давно, несколько лет тому назад. Новый вопрос: а где жили? Тоже объяснили, что в одной стране Западной Европы, назвали ее. И тут генерал начал говорить на языке этой страны — хорошо, чисто. А мы этого языка тогда вообще не знали! И Жора в такт речи генерала только кивает, вставляет время от времени — «да, да». И генерал встрепенулся: вы что, за несколько лет на языке этой страны только «да-да» и научились? А провели мы там — по легенде, конечно, — столько-то времени. Вот такой разговор…

— Это было очень опасно?

— К счастью, сам же генерал и пришел к нам на помощь. Человек разумный, уже совсем не молодой, он нашел собственное, очень устроившее и нас объяснение переезду молодой пары из Тегерана в Европу. Намекнул, что понял, какие политические обстоятельства заставили нас покинуть родину. Конечно, мы с Жорой не дали ему в этом усомниться — наоборот, еще больше убедили в правильности его догадки, вызвали определенное сочувствие. Принял он нас за беженцев: понимаю, что вы уехали из Ирана потому, что там начались все эти события…

— А какие события?

— Преследования левых. Расстреливали членов Туде (коммунистов. — И. Д.). Вот мы и перебрались в Европу, где ничто не угрожает.

— Что это был за человек? Откуда знал европейские языки?

— Он тут окончил военную академию. Оказалось, что генерал — один из адъютантов шаха. В центре Европы он отдыхал после лечения, медицинских проверок. Остановился временно на берегу озера, должен был уже возвращаться в Иран. Генерал нас успокоил, обнадежил, что сейчас все волнения дома позади, мы можем снова жить в Иране: «Никто вас не тронет! Устрою на работу». Мы пообещали приехать.

— С тех пор вы с ним не встречались?

— Нет, что вы! Зачем? Подальше от греха. У нас были иные задачи, с Ираном не связанные.

Так и прошло. Но мы переживали. И за язык взялись серьезно. Я его выучила, даже принимали за местную.

— Вы действительно похожи. А фарси за все эти годы не забыли?

…И тут мы перешли на фарси, будто вновь оказался я в исконно иранском Исфагане, где пытался освоить труднейший персидский. Выразил восхищение познаниями Гоар Левоновны, а в ответ:

— Вы понимаете, я в детстве русского не знала. А в медресе (в школу. — Н. Д.) ходила в Тегеране двенадцать лет. Практики сейчас почти никакой, но память неплохая, говорю легко.

— Многолетний начальник нелегальной разведки Юрий Иванович Дроздов пишет, что, работая в одной из натовских стран, вы лично знали адмирала Тернера, будущего, можно сказать, коллегу — ведь вскоре его назначили директором ЦРУ

— Да, знали, конечно, хорошо. Не то что дружба, но мы были вхожи. Встречались, и на коктейлях, приемах могли подойти. Оказывали кое-какие услуги.

— Вывод напрашивается: поднялись вы довольно высоко.

— Тут я должна вам некоторые вещи объяснить. Мы умели показать, что у нас всё есть, мы — богатые. Понимаете, это же надо было внушать окружающим. Я, правда, когда уезжала туда из СССР, брала с собой браслет, кольцо хорошее.

— Еще из Тегерана?

— Всё покупалось в Иране. В Союзе вообще никогда не покупала ничего — кроме того, что по необходимости дарила своим родным… За границей я должна была выглядеть презентабельно. Кстати, там, на Западе, они очень любят, когда их куда-то приглашаешь. Но только всё это мы делали ненавязчиво. Знакомишься, затем постепенно идешь дальше. Если ты человек приятный, то к тебе тянутся. А у Геворка Андреевича был такой юмор, он всегда что-нибудь рассказывает, всем и смешно, и весело, и хорошо. Надо было уметь сделать так, чтобы ты понравился. Не то чтобы навязчиво понравился, а чтобы получилось естественно. Это, думаю, зависит даже не от желания или выработанного умения. А от того, что у тебя внутри, какой ты на самом деле.

— Гоар Левоновна, но вот это общение — оно же не только с теми, от кого надо что-то получить, узнать. Мне, например, всегда было радостно с вами общаться. Может, Геворк Андреевич давал оптимизм, которого многим из нас зачастую не хватало и не хватает…

— Почему мужа на работе все любили? Он же не со всеми был близко знаком… Почему до сих пор ребята подходят и говорят: нам его не хватает? Когда он по коридору шел, мы знали, что это — Вартанян. К нему можно подойти, посоветоваться, что делать. И он всегда выслушает, взвесит и спокойно, всегда спокойно, посоветует. И это во всем — не только на нашей работе многотрудной и закрытой. В быту — тоже.

Живя в Москве, мы заметили, что соседи наши между собой не общаются. А мы очень общительные! Прошло определенное время, и с некоторыми из них мы подружились. Дружим уже годы, помогаем друг другу. Или дворник, который у нас убирает. Таджик — с женой, с ребенком, дали им в доме комнату. Вкалывает с утра до ночи, видно же, работящий. Уже Жоры нет, а мне рассказывают: Геворк Андреевич постучался к нам, спрашивает: можно? Хочу посмотреть, как вы здесь живете. Комната хорошая. И дал денег, чтобы купили ребенку подарок. Такие случаи, о которых я даже не знала, бывали часто. Но это — мелочи.

Мы когда приехали из Ирана, ковры привезли, для того, чтобы была возможность приобрести квартиру в Ереване. Часть этой квартиры Геворк Андреевич успел до кончины отремонтировать и подарить внучке на свадьбу.

— Гоар Левоновна, а все-таки, что еще можно вспомнить из той жизни, тамошней? Как вы пробивались «к ним — наверх»? Через знакомых, через местных армян?

— Нет-нет-нет. Таких знакомых даже не имели. В столице той страны армян мало. В городе посевернее — побольше.

— Диаспора не такая сильная?

— Мы не искали знакомых через армян. Тут другая большая история. Через одну пару мы попали в интересную компанию.

— Высокую?

— Да, скажем так. Это тоже надо уметь. Но вопрос совсем не в том, что ты — артистка. Ты поговорила, сказала два нужных слова, вовремя угостила. Но, ни в коем случае, не то, что приготовила нечто особое, экстравагантное — вот этого не надо…

— А как надо?

— Надо, чтобы им тоже было приятно с тобой посидеть, пообщаться. Пригласить на кофе, довольно часто встречаться с женами, потом познакомиться с мужьями, затем вместе выехать на природу.

— Среди мужей и военные — офицеры? — Да.

— И всё общение на языке той страны, где вы были? Тогда язык был уже освоен?

— Освоен. Но все равно в то время не был еще таким сильным. И мы заметили, что им, скажем, местным, очень нравилось разговаривать вот так: они — чисто, мы — с акцентом… Вот вам еще один эпизод. Муж завербовал одного молодого парня, отец его — ответственный работник ЦРУ, американец, мать — из Европы. Познакомились, когда еще был мальчиком, учился. И определенные мысли были: вот подрастет, встанет на ноги. Он мужа даже называл «дядей», и Жора его всё время направлял: иди по стопам отца, и для этого надо хорошо учиться.

А пришло время, и мальчик поехал оканчивать институт в Штаты, и мы с ним там встречаемся. Что за карьера ждет способного парня? И, знаете, действительно пошел по линии отца.

Муж предложил ему подработать. Для этого надо познакомиться с журналистом из солидного издания, они нуждаются в информации. И молодой человек соглашается. В один прекрасный день подъезжает наш товарищ, отлично подготовленный для такой встречи, туда, к нему.

— Действительно, журналист?

— Что вы! Превратился в журналиста на один день. Он сейчас у нас работает. И молодой знакомый сообщает мужу: приехал человек, хочет встретиться. Жора говорит: встречайся. Затем новый визит нашего знакомца: журналист предлагает делиться информацией, скажем, о политике, экономике. И молодой человек честно признаётся, что вот это он может, а вот это — нет. И получает совет от мужа: соглашайся только на то, что можешь, за недостижимое — не берись.

— Гоар Левоновна, я так понимаю, что это было «под флагом» другой страны?

— Да, совершенно другой.

— И какой же хороший должен был быть у этого «журналиста» иностранный язык…

— Должен быть прекрасным. Короче говоря, молодой человек рассказывает нам, что все его условия — это может, а то нет — «журналист» принял. И даже выдал ему аванс — неплохую сумму. Обратился парень к мужу с просьбой: «Пожалуйста, не говорите об этом моему отцу». Жора «с удивлением» спрашивает: почему? И получает откровенный ответ: «Дядя, понимаете, папа каждый месяц дает мне по тысяче долларов, а если я скажу, что появился приработок, платить перестанет».

— Злато в мире правит бал. И эта была долгая связь?

— Конечно. Понимаете, муж еще в юношеские годы покупал мальчику подарки. Делал это без всякого. И обратил внимание, что тот тянется к деньгам. Наблюдал за ним, оценивал, что даст эта связь. Он действительно помогал парню, и обстановка подтверждала, что дядя готов дать ему верный совет, оказать услугу. Это стремление заработать побольше было удовлетворено. Похожее случается, предположим, и с женщинами. И должна сказать, что на таких людей у Жоры было какое-то обоняние. Если он что-то намечал, то добивался. Была аура. Он мог. Заходил, что-то рассказывал, и атмосфера менялась, становилась дружелюбнее.

— Я это испытывал на себе.

— И всё это несмотря на то, что он не навязывался, не стремился переместиться в центр внимания. Знаете, за все годы совместной жизни мы никогда не ссорились. Даже слова громкого в разговоре у нас не было. Если в чем-то разногласия, решали их мирно — садились, разговаривали, начинали рассуждать, крика в доме никакого. Я бы тоже могла что-то сказать, типа «ну хватит!». Нет, не было.

— А сложно все время на иностранном и на иностранном?

— Нет, привыкли. И было уже все равно. Естественно, ни слова на русском. И, случалось, приезжали сюда, садились в машину, и можно на русском — но голоса своего на русском не узнаешь, как будто не ты говоришь. Потом, через минут двадцать, через полчаса привыкаешь. Интересный переход. После отпуска едешь не сразу туда, не в свою страну, куда-нибудь поближе к нашим границам. Там дней за пятнадцать привыкаешь. Работа очень нелегкая…

— Сколько лет там прожили?

— Десятилетия.

— И принимали за своих?

— Нет, в одной стране они знали, что мы — чужие. А разговариваешь с незнакомыми, в магазинах — и меня-то вообще принимали за свою, Жору — тоже.

— Паспорт был той страны, где вы жили, или еще иранский?

— Сначала — «родной», иранский. Потом стал той страны. Но мы меняли много паспортов — в зависимости от разных обстоятельств. Вы же знаете эпизод, когда мы первый раз туда приехали?

— Нет.

— Ну, если коротко и без ненужных подробностей… Срок наших паспортов был на три месяца. Значит, должны были пойти в посольство какой-то страны, не Ирана, чтобы нам разрешили получить визу на въезд в нужное нам государство. Идем туда, сюда, и везде говорят: вначале, пожалуйста, пойдите к своим, к иранцам, ваши паспорта всего на три месяца, и мы не можем…

— В иранское посольство идти не решались?

— Не хотелось: семь лет не были, ведь жили в СССР. В одном посольстве нам отказали, пошли в другое — как давать визу, когда паспорт вот-вот заканчивается? И третья попытка — тоже неудачная, никто и ничего не дает. А что нам делать? Смотрим друг на друга. И нашим мы не можем ничего сказать, потому что связи пока нет, мы уже сами по себе. Даже знаков, что обычно выставляют приехавшие нелегалы, мы не ставили. Ехать обратно домой — глупо. Сидим, размышляем, что делать…

— Мыслей о возвращении в СССР, где помогут сделать нужные документы, не возникало?

— Нет, должны были решать задачу сами. Всё предусмотрено, такая большая работа позади. Понимаете, в ту пору проблем было больше, чем теперь. Пример вам: нитки, если надо было пришить что-то или укоротить, должны были быть настоящими, «оттуда». Вдруг кто-то обратит внимание. Значит, специально «оттуда» надо было и привозить. Сейчас кто на это смотрит? Везде и во всем мире всё одинаковое, сегодня легче — в этом плане, даже очень легко…

Решили ехать в иранское посольство. Наняли шикарную машину с водителем. Жора — всегда элегантен, я — в своем лучшем и в драгоценностях. Подъезжаем, выходит какой-то клерк: что вы хотите? Муж с достоинством: хотим встретиться, познакомиться с послом, мы же иранцы и как без визита вежливости? Тут же выходит посол, посидели — познакомились. Пьем кофе, и разговор, понятно, вокруг Ирана, для нас фарси в то время язык самый родной. Чувствуем, посол не разочарован: говорим, рассказываем…

И потом, между прочим, муж замечает: мне надо еще паспорта наши продлить, ну, ладно, я завтра заеду. Завтра! Так и сказал. Даже я удивилась: ничего себе завтра. Посол удивился: да я вам сегодня сделаю. Зовет какого-то служащего, тот забирает наши паспорта, уходит. Через десять минут несут. «Извините, у вас местом рождения значится Решт…»

— Довольно известный иранский город.

— Именно, а у Жоры написано было «Ростов». Написание по-фарси довольно похожее. Муж подтверждает: да-да, Решт. Но в паспорте читается «Рашт». Не буду вам докучать правилами правописания.

— Ой, как они в персидском сложны!

— И чтобы не обременять гостей посла, услужливый дипломат пошел, перевел, принес новые паспорта, где вместо довольно опасного для нас «Ростова» написал Решт. Представляете, как нам повезло!

— А ваш паспорт? Вы же тоже родились в Союзе.

— А у меня проблем не было. Якобы я родилась в Иране.

— И так вы въехали, получив визу, в нужную страну?

— Так и въехали. Ездили туда, куда нужно было.

— И какой же была первая страна?

— Вы не обидитесь, если я пошучу: не помню?

— Но не социалистическая?

— Ну что вы! — по-моему, обиделась скорее Гоар Левоновна. — Да и неважно это.

— Все-таки везение? Хоть и с риском.

— Тут было иное: как ты себя поведешь. Сделали всё правильно. Если ты вот так приезжаешь в свое посольство, для них — ты не смелый, нет, ты уже кто-то, достойный нанести визит послу. Ведь не каждый человек сможет сказать: я хочу поговорить с послом. Обычно как? Надо встречаться с клерком, давать ему объяснения. Примет ли? Поэтому мы сразу высоко взяли. Если возьмешь ниже, клерк пойдет, спросит у начальства: можно ли? Давать — не давать? А если нельзя? Тут нужно сразу идти выше и выбирать момент. Жора взял выше. Но только не подумайте, что всегда по верхам. Нив коем случае! Иногда лучше получалось, когда снизу. Тут — по-разному. И важно быстро понять куда, как, с кем…

— А как легче?

— Невозможно ответить. Но сверху — обычно — безопаснее. Выше пойдешь, больше тебя уважают.

— Но ведь наверняка многое решалось и за деньги?

— Вы знаете, за деньги мы мало что делали. Почти ничего. Если собеседник твоего уровня, ты можешь денег и не давать, но преподнести ему презент, сделать приятное, угостить или ободрить — пусть иногда двумя-тремя словами. И повторюсь: так тебя больше уважают. Мы обычно поступали именно так.

Решали многие вопросы. И еще раз — для всех безопаснее. Но бывало, что видно: человек нуждается в деньгах, и тогда уж, конечно, надо дать. Или всё же подарок сделать хороший. Когда мы получали гражданство одной страны, то преподнесли подарок. А добиться гражданства очень трудно, долгая волынка. Бывает, в течение года. Глава города X. в своей мэрии нам давал гражданство. В мэрии — не в каком-то там офисе. Понимаете, что это такое? Это очень большое дело. Вас, вижу, интересуют денежные вопросы? Очень дешево обошлось! Знакомства были, хорошие люди были.

— И стало легче из страны в страну переезжать?

— Да, не трудно. А то запросы, два месяца проходит, пока оттуда сюда придет. Едешь с одними документами, потом с другими. Ненужные уничтожаешь…

— Ничего себе. А как это?

— Это очень интересно! Если бы Жора рассказал… Было много чего…

— Гоар Левоновна, поверьте, просто детектив.

— Какой уж детектив. Иногда рвать их даже в туалете приходилось, а где же еще? Бросаешь, поезд едет, на ходу. А что там останется? Или в каком-нибудь большом парке… Раз работали в одной стране, где ждали больших событий. И пришлось вместе с толпой оппозиции выйти на площадь. Они — «против», а мы — что ж, и мы с ними. И чтобы вместе с группой представителей этой организованной, хорошо управляемой и направляемой толпы пройти в правительственное учреждение, Жора пустился в танец.

— Слышал от Геворка Андреевича об этом эпизоде, но так и не понял, где всё это было и для чего пришлось танцевать.

— Какая разница где, хотя площадь известная. (И еще как! Когда мне было рассказано, какая именно, я поразился. Вот уж не думал! Неисповедимы пути разведчиков. — Я. Д.) И вдруг я смотрю, люди берутся за руки, пускаются в пляс, но не отдельно, а образуют круг. Секунда — и мой Жора бросается туда, и уже с ними, держит руки вот так и в танце группа входит внутрь. Пропустили только эту танцующую группу

— И вас тоже?

— Нет. Не успела к танцующим. А он — мгновенно, без раздумий, всё естественно. И очень полезно для дела. Он был внутри, всё видел, всё слышал.

— А другие люди вашей профессии из Москвы к вам приезжали? Приходилось с ними встречаться там?

— Встречались. Но очень редко. По работе раза два.

— Опасно?

— Конечно, всегда. Поэтому мы выезжали из этой страны в другой город. Там же, где жили, невозможно было, нельзя. Но однажды спасли одного нашего товарища. Детали оставляю при себе, а смысл в том, что он жил в той же гостинице, где мы, а паспорт его был у хозяина отеля. Получилось так, что ему надо срочно уехать: могли арестовать. А как уехать без документа? Никак! Но у Жоры были хорошие отношения не только с хозяином гостиницы, а и с персоналом. Бывало, заходил туда, за стойку портье, где хранятся ключи, паспорта. Просто, чтобы поболтать, пообщаться. И муж зашел туда, пообщался, а паспорт потом передали владельцу.

— Никогда не чувствовали, что как-то присматривают за вами? Слежка или интерес особый?

— Нет. Это не шутка. И мы всегда, каждый раз, проверялись. Сколько тайниковых операций. Нужно было два-три часа обязательно на это тратить — и пешком, и на машине.

— Вы хорошо водите?

— Без скромности — да. Сейчас нет. А в двадцать лет я в Тегеране в первый раз поехала на американском джипе.

— За годы в Европе все марки, наверное, освоили?

— Не все. Многие. Был у меня немецкий «фольксваген»…

— Сколько машин было в семье — одна, две? — Две.

— Это тоже говорило о благосостоянии семейства?

— Естественно. Но без второй машины было никак нельзя. У меня же тоже столько оперативных контактов, встреч!

— И хотя бы об одной расскажите.

— Однажды мы поставили тайник. Потом проходит время, и проверяешь — взяли или нет.

— А как?

— Ставят тебе знак. А тут ничего. И мы забеспокоились. Что делать? Идти, и тебя тут же поймают. Или, может быть, наши пошли к тайнику и их поймали? Понимаете, сколько нервов. Поехали на машине. Кажется, вокруг всё спокойно. Я настояла, что пойду проверять сама. И потихоньку приблизились к тайнику, шарю рукой и понимаю — заложенное не забрали. Беру, к машине и быстро оттуда, быстро.

— Что же случилось?

— Позже выяснилось: наши перепутали, не нашли тайника. Ну, я вам скажу, это прямо удар по здоровью. Ужасное было чувство.

— Но вы по натуре оба спокойные.

— Да. Мы жили как нормальные люди, а делали всё — как люди ненормальные. Бывали очень тревожные моменты. Но мы для себя сразу решили: в жизни случается по-всякому. Кто-то в театр идет — уже нервничает. А у нас из этого вся жизнь.

— Представляю, что и когда работали на рации, могли засечь.

— Мы старались, чтобы место, где работала рация, находилось подальше от любых посольств, каких-то правительственных, государственных, а тем более засекреченных учреждений. Там опаснее. И точку выбирали, где бы всё у нас находилось под контролем, чтобы обзор у нас был хороший.

— Гоар Левоновна, вот как вы гоняете на машине, представляю. А радисткой — не особенно.

— Ну, представьте. Не получается? Поэтому и другие люди тоже не думали о нас ничего такого. Мы представали перед ними коммерсантами, занятыми бизнесменами, поэтому никто и не мог подумать, что я такая. Но, знаете, это давало усталость, правда! Мы приехали, мы давно дома, всё позади, — а я и сейчас переживаю. Такие хорошие люди были у нас, знакомые, наше окружение. Совсем не по работе, ну, никакого отношения. Мы уехали и больше ни одного слова не написали. Что они подумают о нас? Столько лет вместе, и ты исчезаешь…

— Как вы обычно объясняли исчезновение? Ведь Геворк Андреевич говорил, что побывали почти в ста странах.

— Это как раз просто. Объясняли: по бизнесу в другое государство, на другой континент, в иной город.

— Вопрос тоже деликатный. Нелегала выводят на какое-то время домой — отдых, переподготовка. И всегда меня смущало: как оправдать свое, допустим, двухмесячное отсутствие? Можно же как-то здесь проколоться.

— Всё тем же бизнесом и объясняли. Здесь, конечно, неожиданностей быть не должно. Мы обычно не давали телефонов. У нас там были почтовые ящики.

— Не совсем понял.

— Мы оставляли письма в странах, в которых должны были по легенде находиться. Кто-то их отправлял. Я даже не знаю кто. Но приходившие от разных знакомых послания нам доставляли быстро. И я узнавала новости еще до того, когда после отдыха или переподготовки возвращалась на место работы.

— А что с паспортами?

— Ничего. Всегда проходило. Бывало их даже не два, и больше тоже. Тут уже скорее рутина. Однажды тщательно упаковала паспорт, который не должен был понадобиться, в саквояж. И он, как всегда в таких случаях бывает, понадобился. Ничего, пришлось найти место, вынуть. Сейчас с этим легче. Очень много людей въезжает-выезжает. Поток грандиозный! А тогда наш въезд в социалистическую страну мог натолкнуть на какие-то мысли. И документы меняли. Мало ли что? Правда, обычно выезжали домой через какие-то западные страны. Но прибытие домой — все равно через соцстрану. Хотя наши товарищи помогали. Чувствовали мы их поддержку.

Бывали эти выезды и полезны. Раз летели из соцстраны, познакомились с одной дамой с Запада. Вместе ждали самолета, потом вместе сидели, разговорились. И в какой-то стране, куда прилетели и якобы мне неизвестной, она взялась мне помогать. Такси из аэропорта напополам, поехали в гостиницу. Познакомились в отеле с некоторыми интересными людьми. И потом кое-что с этими людьми у нас одно время было полезное. Но это редкость. Скажу, что переезды эти переносила довольно спокойно. А вот там, на месте, надо было все время быть внимательной, проверяться и проверяться.

— Это уже как бы выработанный инстинкт?

— Не знаю, как назвать. Но прошли годы, как мы вернулись, а я здесь, в Москве, не могла отказаться от этой привычки. Она в меня прямо вошла, это осталось в нас. Иногда мы идем с Жорой, и я, представьте, проверяюсь. Невольно. Захожу к нам, в этот двор, и проверяюсь. Он мне: «Гоар, что ты, с ума сошла? Где ты находишься?» Мне самой смешно делалось! И, знаете, только в последние два года я от этого отошла. Да, инстинкт, наверное. Спокойно иду на работу, встречаюсь с друзьями. Но…

Тут помимо безопасности было и нечто иное. В стране, где мы долго жили, одно время процветало воровство. С женщин сдирали золотые цепочки, вырывали сумочки. Бывало, к моим подругам подходили какие-то хорошо одетые господа: «Как поживаете? Не могу ли чем-либо помочь?» А в это время у дамы снимают кольцо или срезают сумку. У меня — ни разу, ни единой попытки. Даже муж говорил: «Тебе везет». Не думаю! Бандиты, совершающие нападения, чувствуют состояние будущей жертвы. У меня оно не настороженное, нет, не напряженное, а собранное. Подсознательно обращаю внимание на тех, кто рядом.

— А после дня встреч, тайниковых операций — как можно прийти домой и спокойно спать? Ведь такое напряжение!

— Ничего такого. Спали спокойно. И жили нормально, жизнь была полная. Хотя судьба всякое подбрасывала…

— А скажите честно, были какие-то заготовки: как себя вести, если арестуют?

— Мы к аресту не готовились. Нет, не готовились на худший вариант. Знали, что надо работать, выполнять поставленные задачи. Спокойно, без надрыва. И кто будет это делать, если не мы?

— Вы совсем не боялись? Не было страха?

— Нет. Если бы был страх, то не смогли бы работать. Мы очень спокойно себя вели и были спокойны душой. Но, но! Мы всегда знали, кого рядом с нашим домом мы видели два раза подряд. Подумаешь, идет себе человек. А видишь его раз, второй, потом третий — это что, совпадение? Наверное, благодаря этому вниманию, собранности мы избежали неприятностей.

— Но некоторых, даже отлично подготовленных разведчиков, арестовывали. Например, Конона Молодого в Англии. Бедный Конон…

— И бедные Коэны — Крогеры, с ним работавшие! Лону, попавшую в тюрьму, даже избивали. Мыс ней и с ее мужем Моррисом общались, много раз обедали у знакомых. Восемь лет пришлось им просидеть. Но наши спасли, обменяли.

Я и сейчас, когда с молодыми встречаюсь, убеждаю их: надо уметь себя вести, держаться. Ты встречаешься с человеком. И твоя цель — понять, кто он. Если он видит, что тоже тебе интересен, то этот обоюдный интерес может принести пользу. И ни в коем случае без прямолинейности: где работаете и какой пост? У других знакомых этого человека о таком тоже нельзя спрашивать. Для познания требуется время. И момент нужен. Когда ты это мгновение поймаешь, вот тогда ты многое должен успеть.

— А не кажется вам, что сейчас всё в этой жизни и, наверное, в разведке тоже стало гораздо быстрее?

— Кажется. Теперь всё — более резко. Главное, чтобы результат хороший. В молодости — многое было по-другому. Что такое родина, объяснять не приходилось. За нее готовы были на всё. У моего брата, он у Жоры в «Легкой кавалерии» был, делали обыск. Мы догадывались, что придут, кое-что спрятали, вынесли. Перерыли всё, но бюст Сталина мы не сломали, найти им не дали. Замуровали в дальний шкафчик. Такая вера была. Не уверена, что вся молодежь — я о наших молодых разведчиках не говорю — в свою родину вот так верит. Понимаете, другой взгляд. Отцу Геворка, дяде Андрею…

— …тоже разведчику…

— Да, так вот, когда Андрей Васильевич вернулся из Ирана в 1953 году, ему сразу предложили квартиру. И он, уже человек немолодой, ответил: «Квартиру дайте тому, кто нуждается. Мы сами построим». Сейчас мало бы кто так поступил!

— Гоар Левоновна, я согласен, но сменились эпохи и даже исторические формации. Потребности, запросы — всё иное.

— Каждый должен делать свое дело. Но в нашей профессии любовь к родине — это не обязательство, это тебе же такая помощь. Когда «Легкая кавалерия» день и ночь колесила по Тегерану, помогая разведке, она твердо знала, ради чего надо работать за всеми этими шпионами — немецкими, иранскими. И я, девчонка, с нашими ребятами. И сколько всяких шпионов поймали! Мне шестнадцать лет, я уже в «Легкой кавалерии», только приступаю… Вдруг узнаю, что двое советских летчиков, перелетавших из Баку в Иран, приземлились у немцев. Как такое можно?! Повезло именно мне этих предателей обнаружить. Их фашисты и иранские агенты укрыли вроде бы надежно, собирались переправлять в Германию. Но не вышло. Дезертиров этих наши арестовали. Думаю, получили они по заслугам. И я этим горжусь.

Вдруг похожий случай. Двое мужчин незаметно приходили к нашему дому. Приносили лестницу, поднимались, забрасывали какие-то провода и исчезали. Потом снова появлялись. Сообщила в резидентуру. И там ко мне, к девчонке, отнеслись очень серьезно, потому что было не до снисхождения и не до шуток. Провели настоящую операцию. Выследили, где эти парни живут, изготовили ключи и произвели негласный обыск. И не зря: нашли радиопередатчик, наушники. Запросили Москву, предложив арестовать двух шпионов. Ответ ошарашил не только меня, но и старших. Люди Центру были хорошо известны, никаких мер приказано не принимать. Бывают же совпадения!

Но не в них дело, а в том, что преданность, вера приносят результат. Теперь не видится мне в молодых похожей готовности.

— Позвольте всё же подвести определенный итог. Я вас с Геворком Андреевичем не разделяю. Спрошу прямо: во многом благодаря вам в 1943-м в Тегеране удалось вывести из-под удара немцев «Большую тройку». А было ли сделано потом нечто еще более важное?

— Да. Бесспорно. Можно сказать, даже более важное. Несколько раз. Сложные вещи. Не могу я вам рассказать детали, подробности. Тут будет как сказка… Но как мы до них добирались, как доходили, это уже иная история о времени, о терпении, о нервах. О вечной осторожности.

— Дома ничего не обсуждали? Боялись прослушек?

— Никогда и ничего. Так было с самого начала поставлено. Однажды я, правда, в советский еще праздник, что-то спела, даже не слова, а мотив, мелодию. Жора на меня посмотрел вот так, укоризненно: мол, ты что делаешь? Я сначала даже не поняла. Зато потом никаких песен. Настолько мы себя держали.

— А во сне? Чтобы какие-то слова на русском? Или как у радистки Кэт, которая, бедная, при родах?

— Только когда я однажды операцию делала. Могло и прорваться. И Жора от первой до последней минуты, до самого конца, четыре с половиной часа был со мной. 195 камушков в мочевом пузыре и семь в протоках. Я тяжело переносила ужасные боли. Жора был со мной и по дороге в больницу. Стоял рядом, пока анестезиолог не дал нужный наркоз и дверь операционной не закрыли. Он все четыре часа — рядом с дверью. Бедный Жора! Когда только выносили, я еще была без сознания. Перевезли в палату, и Жора рядом. Говорит мне: «Всё хорошо, ты открыла глаза, смотрела на меня».

— На иностранном языке?

— Только…

— А у Геворка Андреевича ничего такого не было? Не болел? Бог миловал?

— Совершенно ничего. Почти никогда не болел, о том, что плохо себя чувствует, от него не слышала. А я — без конца. Делала некоторые операции здесь, некоторые там — щитовидка, потом перитонит, резали меня в институте Вишневского — сам Вишневский делал, думали — аппендицит, нет — перитонит. А потом как-то всё утихло. И мы о моих тамошних операциях даже не сообщали нашим. Зачем беспокоить? Сколько всего было… А когда начинали, у нас и денег не то чтобы не хватало, но не очень много. Иногда сюда приезжали. Нас вызывали для изучения языков.

— Вы же и так говорите на многих.

— Так нужно было. Учили вместе с Жорой немецкий и арабский.

— Тяжело же…

— Мне было тяжело. По четыре часа с преподавателем, четыре часа — дома, самостоятельно. Вот когда я до трех-четырех часов ночи не спала. Немецкий надо было освоить. За восемь месяцев в принципе мы справились.

— Свободно?

— Что вы! Но могли объясняться.

— А что с арабским? Ведь его выучить невозможно.

— Самое удивительное, что мы его начали и стали вскоре писать. Преподаватели удивлялись. Но мы же знали фарси.

Ой, сколько всего! Помню, как вступала в партию. Огромный стол с кумачовой скатертью. Сидят одни серьезные мужчины, и я знаю только одного, которого видела «там». Мы с ним пересекались, работали, он на меня сейчас смотрит ободряюще. Я готовилась целыми днями. Съезды, конференции, устав… Все даты. Кто знает, о чем могут спросить? А задали всего два вопроса, и оба связанные с работой, так уж здесь-то я была в курсе, могла на что хочешь ответить. Меня приняли. Я встала и думаю: зачем я так мучилась, зачем столько учила?

— Но в ту пору это было необходимостью. Приходилось преодолевать и это. А есть то, за что вы себе смело говорите: «Молодец!»?

— Конечно, есть. Зачем же мы тогда столько лет работали, зачем на нас тратили деньги? Было…

— Но если опять об опасности — вы были «там» очень долго. Знакомились со многими. Вас многие помнили под другими именами…

— Действительно, немало людей уезжало из Тегерана, из Ирана, в другие страны. И сколько бывало таких случайных встреч с земляками! Обычно проходило. А сколько людей знало нас в Ереване, где мы учились? И, учтите, армяне путешествуют, перемещаются по миру, дружелюбные диаспоры взаимодействуют. Бывало, в Ереване, к нам пытались подойти. Приходилось в какой-то мере нас даже ограждать… Вы знаете о случае, когда в Армении мы столкнулись с семьей друзей, знавших нас совсем под другими именами и профессиями? В одной стране мы познакомились с армянами, у которых иранские корни. Глава семейства из Исфагана, милейший человек, кстати, очень богатый. У них дочь, сын… Мы с ними очень подружились, по-настоящему. Когда мы эту страну покинули, то оставили им наши хорошие веши — для их детей. Объяснили, что надо срочно уезжать в другое государство. И действительно, в другое: срочно, в Москву, чуть не прямым сообщением.

И вот, идем по улице в Ереване, и вдруг они с другой стороны кричат, бегут. Обнимают нас, кричат: «Думали, вы умерли! Или погибли в авиакатастрофе! Почему вы нам не писали?» А прошло лет много, очень много. А у нас даже уже и имена другие… Но тогда наши товарищи из Еревана умело и быстро сработали, мы переселились в гостиницу, куда нам срочно принесли наши чемоданы. То есть мы превратились в туристов… С этими своими друзьями мы неделю общались, вместе повсюду ездили. И наши ереванские коллеги очень помогали: знакомых-то много, кто-то хочет подойти — их очень аккуратно и незаметно не допускали. Но однажды вечером мы поехали с ними в загородный ресторан — и вдруг наши знакомые посылают нам к столу всякие яства — Ереван же! Друзья удивлены: «Это что такое? Это — от кого?» Мы им: «Наверное, видят, что иностранцы, вот это гостеприимство». Кто-то уже хочет подойти к мужу… Он каким-то образом выходит вдвоем с этим дары приславшим из зала, просит извинить, обещает прийти к нему завтра. Но все равно те дождались нашего выхода из ресторана, посадили нас всех в шикарную машину и показали ночной Ереван. Уезжали наши друзья растроганными. Дама просила, чтобы я отдала ей свое бриллиантовое кольцо: «Так ты хотя бы приедешь к нам за ним в Лондон. А то исчезнете». Мы им: «Да мы и так приедем».

— И вы с ними больше не виделись?

— Виделись, они после этого уже два раза к нам в Москву приезжали.

— Они все-таки поняли?

— Поняли. Но ни одного слова. Никогда об этом не говорим. Звонят постоянно. Жора скончался, и они позвонили из Лондона.

Был и другой случай. Когда приезжала внучка Черчилля и брала интервью у мужа, потом об этом написала. И с нами связались из-за границы другие наши знакомые. Нашли нас через армянскую диаспору. Созвонились с нами и через неделю уже были здесь. Хорошо провели два-три дня и уехали.

Но, надеюсь, вы понимаете, что с годами знакомств накапливалось. У нас повсюду, по всему миру есть хорошие друзья. И, значит, мы подвергались определенному риску, могли повредить нашему делу… Пора было возвращаться!

— Гоар Левоновна, разговор с вашими соотечественниками из Армении еще впереди, но для общего понимания: у вас есть награды Армении?

— Есть. И советские есть, и российские — в достаточном количестве. Мы их аккуратно и с любовью укладывали в один столик. И оказалось, у нас их вот столько! Наши товарищи с работы разобрали все. Отделили особо важные, хотя не важных тут быть не может.

А недавно мне преподнесли сюрприз. Пришли из посольства Армении с подарком. Утвердили «Золотую медаль имени Геворка Вартаняна» в виде барельефа. Сделали специалисты на ювелирном заводе в Ереване. Организовал изготовление медали министр обороны Сейран Мушегович Оганян, согласовав с президентом страны Сержем Азатовичем Саргсяном.

— Красивая медаль!

— Будут в Армении этой золотой медалью награждать достойных. И если россияне отличатся — тоже. Будут награждаться не только разведчики, но и военные. Медаль номер один — мне. Теперь к людям нашей профессии отношение более, я бы сказала, благосклонное, душевное. Человек, отправляющийся «туда», имеет определенные гарантии. Не буду о них говорить, поверьте так… Хотя нас всегда ценили. Всегда помогали. И у нас на работе — отношение исключительное. Те, кто рядом — очень хорошие люди, доброжелательны и внимательны. Я к ним езжу. Вот и на днях была. К Жоре на кладбище часто езжу. И благодаря отношению родных и близких часто прихожу в себя.

— А с руководителями разведки общаетесь?

— Да. Но больше и дольше всего — с Юрием Ивановичем Дроздовым. Он ведь был долгие годы нашим руководителем. И каким! Не могу сказать, что рядом с ним никого не было. Но главным был он…

 

Глава 12.

ПОЛКОВНИКУ ПИШУТ ИЗ ЕРЕВАНА

Хотел бы я знать, сколько друзей у Вартанянов. И еще — где только их нет. А в Армении — точно есть, и очень-очень много.

Эта глава написана ими. Хотелось собрать воспоминания тех, кто знал Геворка Андреевича и Гоар Левоновну в разные годы их жизни в Ереване. Откликнулись все. Характерно, что все авторы прислали письма на русском языке. Простые, искренние.

Мне оставалось только выстроить всё это, от сердца написанное, в хронологическом порядке.

* * *

1951-й. Начало учебного года. Мы — студенты мединститута. Очень дружные ребята. Хорошо учимся и свой досуг всегда проводим вместе. Одна из наших студенток-репатрианток из Ирана рассказывает, что приехал ее друг из Ирана Георгий Вартанян со своей женой. Очень интересная пара. И наша сокурсница Белла хочет пригласить их на свой день рождения вместе со всеми нами.

Наступил долгожданный день, и мы встретились. Высокий интересный молодой человек со своей красавицей-женой. Прекрасно одетые, подтянутые, интеллигентные. Мы, послевоенные ребята, пришли от них в восторг. Хорошо провели вечер.

Девочки нашей группы были изумлены поведением Георгия. Он по очереди приглашал всех девушек танцевать. Был очень внимателен, обходителен с нами, но не спускал глаз с Гоар. А хохотушка Гоар, очень веселая, разговорчивая, нас обворожила с первого взгляда. Короче, мы были без ума от этой пары. Так завязалась наша дружба на всю жизнь.

Расскажу об одном комичном эпизоде. Мы, студенты, собирались на вечеринки «по немецкому счету» и собирали в то время по 150 рублей. Белла нам говорила, что Георгий из богатой семьи, отец его имеет в Иране шоколадную фабрику, и мы решили с них взять по 200 рублей. Но, имея в виду то обстоятельство, что стол наш бывал беден и состоял в основном из картошки, зелени, яиц и лобио, на этот раз мы купили маленькую баночку черной икры, маслины и поставили в том месте, где они сидели. И бдительно следили, чтобы никто из наших этого богатства не тронул. Через некоторое время мы им об этом рассказали и много смеялись.

Георгий и Гоар поступили в Ереванский институт иностранных языков. Учились хорошо. Очень много занимались, так как им надо было узнать многое.

Приехали они сначала с родителями Гоар. С ними же приехали брат Георгия — Вова и брат Гоар — Оник. С Вовой у нас дружбы не сложилось. Он не был похож на своего очаровательного брата. Держался особняком. А брат Гоар — Оник с первых же дней влился в нашу компанию. Родители их — тетя Маргарита и дядя Левон — были очень ласковыми, теплыми, гостеприимными. Мы у них в доме чувствовали полное понимание и любовь.

В 1953 году приехали из Ирана сестра Георгия — Ася Андреевна с мужем. Они были фармацевтами, имели свою аптеку в Тегеране, но в Союзе не работали.

Приехали родители Георгия — отец Андрей Васильевич и мать Мария Савельевна. Тоже очень теплые, гостеприимные. Их дом превратился в клуб, где мы собирались, веселились. Георгий и Гоар, как только с кем-то знакомились, сейчас же их обвораживали и заводили дружбу. Все в них влюблялись и хотели с ними быть рядом.

Как-то Гоар мне сказала, что они хотят зарегистрировать свой брак в загсе, потому что в Иране они венчались в церкви. Мы тут же решили сыграть свадьбу. Собралась большая компания, и мы отправились в загс.

В то время в Ереване было плохо с цветами. Но мы ворвались в частный дом, где разводили цветы, и вымолили у них букет прекрасных роз, а вечером отпраздновали событие.

В дальнейшем Георгий вспоминал, что он со своей женой регистрировался еще несколько раз: в Иране, Ереване и за рубежом, два раза во время своей работы.

У них не было детей. Но как много любви и внимания они уделяли детям своих друзей. Знали о них всё: как учатся, какое у них здоровье, в чем нуждаются. И потому, когда пришло время женить нашего старшего сына Михаила, мы безоговорочно решили, что «каворами» будут Георгий и Гоар. И после этого наши молодые — Миша и Карина — стали им очень близкими.

И еще. Как-то мы гуляли с Гоар по городу, зашли в церковь, и она узнала от меня, что я некрещеная. Потащила меня к батюшке и договорилась о дне нашего крещения. В этот же день Георгий и Гоар стали крестными моих двух внуков — Рубена и Нелли.

В Армении «кавор» самый почтенный и уважаемый, близкий человек семьи. Так что вот кем для нас, для друзей были Георгий и Гоар.

Потом они объявили, что едут в Москву поступать в аспирантуру. А далее началась их деятельность.

Мы всегда удивлялись тому, как им удавалось так чисто и хорошо работать. Георгий всегда говорил: надо быть всегда начеку, если расслабишься — всё.

Как-то я была в Москве, у них гостила, а они готовились уезжать. И Георгий выходил из дома на два-три часа, сидел за письменным столом и был погружен в свои думы. Он уже всё прокручивал. Он готовился к своей работе.

Они очень любили Армению. И Армения любит своих героев. Каждый год они приезжали в Ереван, восхищались всем и говорили, что, как только закончится их работа, они будут жить здесь. Но, к сожалению, этого не произошло.

Мы часто спрашивали Георгия, когда же узнаем о его работе. Он брал в руки палку, сгибался как старичок, и начинал кряхтеть.

Тогда мы еще ничего не слышали и о Тегеране. А когда вышел фильм «Тегеран-43», я была в Москве и мы все вместе пошли смотреть этот фильм. Георгий и Гоар переговаривались по-персидски. Что-то было, видимо, не так, что-то им не нравилось. Но когда вышли, они были довольны.

Какое было ликование, когда мы узнали, как высоко оценен труд наших замечательных друзей. Вся их жизнь посвящена родине. Конечно, в Армении их знают многие, их останавливают на улице незнакомые люди, восхищаются ими, приветствуют их.

Какие качества Вартанянов я бы могла выделить? Коммуникабельность, простота общения с любым человеком, обаятельность, чувство сопереживания, доброта, умение слышать людей.

У четы Вартанян было много встреч с молодежью во всех вузах и школах Армении. О них снят фильм. Их часто показывают по телевизору.

Что касается памятника Вартаняну, в Армении его надо поставить обязательно. На родине должен быть памятник Герою Советского Союза Г. А. Вартаняну — легенде разведки. 

Нелли Рубеновна Калантар

* * *

С четой Вартанян мы познакомились в 1951 году на дне рождения нашей сокурсницы, репатриантки из Ирана. Вскоре мы очень подружились с ними. Мне хочется рассказать об одном эпизоде того периода.

У нас была очень дружная институтская группа, мы часто выезжали за город на так называемые уик-энды. И как-то раз в один из этих уик-эндов к нам присоединились Вартаняны. Это были послевоенные годы, каждый приносил, что мог, в основном хлеб и, что называется, дары природы. Одним словом, каждый приходил с огромной авоськой весом в пять-шесть кило.

А Георгий и Гоар пришли с небольшим кульком, вмещающим на первый взгляд не более килограмма-полутора содержимого. Мы очень удивились их скромной провизии, зная, что они по нашим тогдашним меркам очень состоятельные люди, но, видимо, большие жмоты.

После того когда мы разложили нашу провизию — хлеб, зелень, картошку и прочее, они раскрыли свой пакет и высыпали кусковой шоколад. Это был шок, ибо всё происходило в послевоенные годы, когда сахар считался деликатесом. А нам вдруг представилась возможность лакомиться шоколадом.

У нас дома много фотографий Георгия и Гоар с известными людьми, руководителями государства. Как-то ко мне зашел приятель, и я ему говорю: посмотри, с каким почтением смотрит Путин на Георгия. Тут он мне говорит: чему ты удивляешься, предположим, ты футболист, даже мастер спорта международного класса. Как бы ты посмотрел, если бы к тебе пришел Пеле?

О том, что Георгий стал героем, мы, чета Миракян и Ходжамиряны, узнали во время обеда, когда Георгий, взяв с нас слово, что в течение двух лет никому не скажем, вынул из пиджака удостоверение Героя СССР. Это было эффектом разорвавшейся бомбы.

Поздравляя Георгия со званием героя, бывший шеф КГБ республики Мариус Юзбашян сказал: знайте, что герой герою рознь. И в подтверждение сказанного привел пример из службы в Прибалтике, где их группа провалила большую операцию. Командиром группы был Герой Союза. Во время разборки, когда его упрекнули, что какой он герой, когда в нужный момент не проявил мужество, он сказал, что да, я герой, но я коллективный герой, это звание я получил вместе с сотнями других людей за коллективную операцию. Тоже важно. Но, продолжил Юзбашян, Георгий Андреевич — герой из героев, ибо только он из известных разведчиков за всю свою деятельность не допустил ни одной ошибки, чистым вернулся на родину.

В Армении об их подвигах узнали из телевизионных передач Центрального ТВ. За весьма короткий срок Георгий и Гоар стали желанными гостями различных по статусу людей — от подмастерьев до секретарей ЦК.

Георгий даже в близкой компании не позволял себе расслабиться, больше слушал, иногда вставляя личное видение по теме. Во время застолий не пропускал ни одного тоста, но в итоге за весь вечер он выпивал всего одну рюмку.

Как-то мы отдыхали на известном в Армении курорте Цахкадзор. Вартанянов представили дирекции пансионата как высоких должностных лиц МИДа Союза. Как принято, дирекция пансионата попросила Георгия сделать запись в книге важных персон. Тогда Георгий попросил, чтобы невестка Гоар под его диктовку написала полагающееся в таких случаях хвалебное, и только после этого поставил свою подпись, ясно какую.

Там же вся компания выстроилась для фотографирования. Георгий попросил, чтобы все повернулись в сторону леса. Я ему говорю: а какая разница? Тогда он мне объяснил: видишь, на том фоне, вдали линия высоковольтной передачи и при аэросъемках легко вычислить местопребывание.

Интересный случай рассказал Георгий. Как-то за рубежом произошли вооруженные столкновения и их в течение нескольких дней не выпускали из отеля. В отеле было много иностранцев и ему приходилось общаться со многими на их родных языках. Георгий в совершенстве владел семью языками — армянским, русским, персидским, английским — учился в английской разведшколе, а также… (Дальше мне пришлось по понятной причине поставить многоточие. О еще нескольких странах, где работали Вартаняны, пока не рассказывается. — И. Д.)

Там же, в отеле, была туристическая группа из Армении. И как-то Георгий оказался в одном лифте с двумя армянами, не успел лифт тронуться, как в него влетел один итальянец и спросил: на каком этаже буфет? Георгий на итальянском подсказал на каком. В это время один из армян говорит другому: слушай, если мы этого чудака прижмем, он, может, и по-армянски заговорит.

Во время работы в … (одной стране. — И. Д.) ему пришлось направить очередную информацию, использовав в качестве тайника дыру в заброшенном храме. После вложения капсулы он дыру прикрыл камнем. На следующий день при проверке он заметил, что камень сдвинут. Тогда Георгий нашел прутик и осторожно отодвинул камень, оттуда показалась голова кобры. Насколько надо быть осторожным и предусмотрительным в своих действиях!

В один из приездов в Армению с ним захотел встретиться первый президент Армении Левон Тер-Петросян. В сопровождении председателя КГБ они пришли на прием. Как рассказывает Георгий, у него вызвала удивление полная неграмотность службы безопасности и облегченного понятия президентом роли разведки.

При этом, во-первых, по всем этажам бродили бородатые, смахивающие на бомжей люди. А при входе к президенту в приемной никого не оказалось.

«Во время беседы президент спрашивает меня: а для чего нужна разведка для Армении? — рассказывал Вартанян. — Я ему говорю: через неделю вы должны встретиться с президентом Азербайджана для переговоров. Если вы знали бы, что у него в портфеле, вам легче будет вести эти переговоры. Я ему также сказал, что, учитывая окружение Армении врагами, вам нужна не только разведка, но еще и хорошая контрразведка.

После ухода я говорю председателю КГБ, что при такой безобразной обстановке могут легко закатать вашего президента в ковер и благополучно унести. В дальнейшем это поправили. Видимо, упрек пошел впрок».

Мартын Михайлович Миракян

* * *

История дружбы нашей семьи с замечательными людьми — Геворком Андреевичем и Гоар Левоновной Вартанянами имеет более чем полувековую историю.

Мой отец — Илья Гайкович Кеворков с 1955 года руководил Армянским отделением ВАО «Интурист», где в эти же годы работал Геворк Андреевич. Имея очень много общего в характере: доброту, честность, чуткое и теплое отношение к людям, независимо от их ранга и положения, а самое главное — огромное чувство юмора — папа и дядя Жора, как я его называла, стали очень близкими друзьями, а мама моя, Евгения Леонтьевна, необыкновенно сблизилась с Гоар Левоновной.

Дружба эта, начавшись в годы, предшествующие их длительной загранкомандировке, продолжалась и впоследствии в периоды их приездов в отпуск в Ереван и Москву.

В один из их приездов мы крестили в кафедральном соборе Эчмиадзина мою младшую сестру Аллу, и крестной матерью стала тетя Гоар, что еще больше сблизило наши семьи.

Мама моя была музыкантом. Может быть, поэтому, а еще и потому, что папа очень не любил дружить с «номенклатурой», друзьями их были композиторы, музыканты, художники — представители армянской творческой элиты: Эдвард Мирзоян, Александр Арутюнян, Арно Бабаджанян, Лазарь Сарьян, Эдгар Оганесян, Александр Аджемян, Хачатур Есаян и многие другие. Я перечисляю их потому, что они стали также друзьями дяди Жоры и тети Гоар. Много ярких, незабываемых вечеров, наполненных юмором и весельем, провели они в этой компании, где все без исключения любили их, восхищались их умением общаться, доброжелательностью, интеллигентностью и особой элегантностью, которая их всегда отличала. Для всех этих людей чета Вартанян была работниками Внешторга СССР, выезжающими в частые загранкомандировки.

Мои родители знали об истинной работе Геворка Андреевича с супругой, о чем можно было догадаться по некоторым их разговорам. Но мы понимали, что это закрытая тема, и никогда не позволяли себе лишних вопросов, хотя и видели особую доверительность отношений папы с дядей Жорой.

Воспоминаний очень много, все перед глазами, как кадры из фильма: всегда подтянутый, элегантный дядя Жора, от внимания которого ничего не ускользало, ни один нюанс твоего настроения. Необыкновенно чуткий, он всегда старался поддержать тебя добрым словом, комплиментом, умел с юмором разряжать любую напряженную ситуацию.

Поразительны были его взаимоотношения с женой. За всю свою жизнь, а мне самой уже немало лет, я не встречала более гармоничной, дружной, преданной друг другу и любящей пары. Они были эталоном для всех и как супруги, и как друзья: такие же преданные, умеющие всех сплачивать, готовые прийти на помощь, а еще — умеющие от души веселиться в кругу своих друзей.

Однажды у нас дома тетя Гоар предложила встретить Новый год в дружеском кругу в ресторане. Это была вторая половина 1960-х, и в Ереване подобные банкеты еще не были приняты. Мой папа подхватил идею, и они вчетвером тут же начали писать списки приглашенных и создавать сценарий новогоднего вечера. Конечно, потом список разросся до более чем ста человек, папа подготовил замечательные сюрпризы, и прекрасный новогодний банкет стал с этих пор традиционным в Ереване, а быть его участником считалось очень престижным.

Расскажу о некоторых деталях подготовки к этому вечеру. Тетя Гоар имела много вечерних платьев, но беспокоилась, что в Ереване пока не принято носить такие наряды. Папа мой, лежа в постели дома с приступом радикулита, решил принять участие в этой подготовке, не теряя чувства юмора, даже будучи больным. Он попросил тетю Гоар принести к нам все эти вечерние платья, что она и сделала, после чего началось необыкновенное дефиле. Тетя Гоар по очереди примеряла свои платья и представала перед папиным взором, который давал уникальные советы и заставлял ее заново надевать то или иное платье. В итоге было решено надеть на Новый год одно очень нарядное платье, правда, прикрыв большое декольте на спине бантом, дабы не смущать традиционную армянскую публику невиданным ранее европейским шиком.

Всё это сопровождалось таким весельем, тетя Гоар была так хороша в своих нарядах, что этот день запечатлелся в памяти как одно из лучших воспоминаний нашего детства.

Что касается европейского лоска супругов Вартанян, то в связи с этим припоминается другой случай.

Мой папа был племянником Арама Хачатуряна, и нашу семью связывали с Арамом Ильичом не только родственные, но и самые теплые дружеские отношения. Арам Ильич, познакомившись с Геворком Андреевичем и Гоар Левоновной, проникся к ним большой симпатией и уважением.

Однажды, будучи в отпуске в Москве, тетя Гоар и дядя Жора пригласили нас к себе домой на обед вместе с Арамом Ильичом. Мы прекрасно провели время, гостеприимство было всегда одной из самых отличительных черт семьи Вартанян.

За оживленной, содержательной беседой время летело быстро — этим людям было что рассказать!

Неожиданно позвонил Карен, сын Арама Ильича, которому пришлось подъехать за ключами от дома. Он побыл очень недолго, буквально считаные минуты, а Вартанянов он видел впервые в жизни. Поздно вечером он позвонил мне в гостиницу и спросил: «Кто эти люди? Они были необычные, какие-то "западные"…»

Карен, побывавший с отцом на всех континентах, повидавший много всемирно известных людей, венценосных особ, влиятельнейших представителей западной элиты, не мог не заметить и не оценить тот действительно европейский лоск, тот особый человеческий шарм, который всегда отличал этих замечательных, этих удивительных, этих героических людей — Геворка Андреевича и Гоар Левоновну Вартанян, о которых еще многое предстоит узнать грядущим поколениям и которые навсегда останутся самым ярким и светлым примером безграничной Любви к Родине, самой большой Любви, которая только может быть в этом мире между мужчиной и женщиной.

Оглядываясь сейчас на свою жизнь, я понимаю, как многому нас научили, как много света в нашей жизни давали нам бесконечно любимые, дорогие дядя Жора и тетя Гоар. 

Нина Ильинична Кеворкова, кандидат филологических наук, директор Института медиа и рекламы Российско-Армянского (Славянского) университета

* * *

С Георгием Андреевичем, для меня дядей Жорой, связано множество ярких воспоминаний, начиная с самого детства. Георгий Андреевич и Гоар Левоновна являются крестными родителями моей мамы, родными и близкими нашей семье. Еще с детства приходилось слышать и читать о множестве героических поступков, о роде их деятельности, тогда еще не совсем мне понятной в силу возраста, но заслуживающей моего детского восхищения.

Мне было лет двенадцать, когда дядя Жора и тетя Гоар пригласили меня с Маргаритой, их племянницей, провести лето в Москве, в их доме. Никогда не забуду это лето… Люди с такой героической и трудной профессией оказались простыми, необычайно интересными, легкими и добрыми.

Особо запечатлелись наши вечера, когда мы играли в карты с большим интересом и азартом. Я и дядя Жора почти всегда были в паре и всегда старались обыграть тетю Гоар и Маргариту. Иногда даже приходилось мухлевать. Никогда не забуду, как дядя Жора искренне радовался каждому выигрышу.

В этот же период проходил чемпионат то ли мира, то ли Европы по футболу. Дядя Жора и тетя Гоар превратили нас в истинных болельщиков, так как мы все вместе с большим интересом следили за каждой игрой.

И еще, если дядя Жора и тетя Гоар хотели о чем-то поговорить так, чтобы мы не понимали, говорили на персидском. Мы всячески пытались понять, о чем же они говорят, прислушиваясь к каждому слову, но все равно ничего не понимали.

Но больше всего запечатлелся в памяти один из вечеров, который, думаю, ни я, ни Маргарита никогда не забудем. Мы вышли из дома и на метро поехали в парк кататься на роликах. Получилось так, что мы очень задержались и пришли домой затемно. По дороге домой дрожали от страха, так как понимали, что тетя Гоар и дядя Жора переволновались и будут нас ругать. Дверь открыл нам дядя Жора, не проронив ни слова… Этим молчанием было сказано намного больше, чем словами… Так мог поступить только по-настоящему сильный и мудрый человек. От этого нам стало еще больше стыдно.

Никогда не забуду, как мы, будучи очень голодными, заперлись в своей комнате и были готовы провалиться сквозь землю.

Больше месяца, проведенные в доме дяди Жоры и тети Го-ар, дали мне неописуемо много. Дали возможность увидеть и понять, каким должен быть настоящий сильный мужчина и одновременно безгранично любящий, внимательный и трепетный человек. Увидеть, как выглядят настоящая любовь и взаимопонимание и какими добрыми и легкими могут быть люди, занимающиеся таким нелегким и опасным делом.

Анна Мантарлян, дочь Аллы Кеворковой

* * *

Я, Варданян Гаврош Иванович, познакомился с Вартаняном Геворком Андреевичем в 1983 году. Тогда я работал в Ереванском автосервисе в качестве замдиректора. Геворк Андреевич должен был получить кузов, и это стало причиной нашего знакомства.

С той поры мы не расставались. Затем мы сблизились семьями. Каждый их приезд в Ереван был ожидаемым и желаемым. Их ждала вся наша семья, от велика до мала. Потому что они со взрослыми были взрослыми, а с малыми — малыми. К каждому был индивидуальный подход, очень родной, добрый.

Вот один из эпизодов. Бабушка моей жены, народная артистка Армении и Азербайджана, персиянка Сурия Каджар, знала Вартанянов еще по Ирану. Узнав, что мы близки и они должны прийти к нам в гости, она с большой радостью их ожидала. При встрече предавались разговорам, воспоминаниям об Иране 1941 — 1946 годов. Сурия Каджар со своим мужем Сергеем Сергеевым и детьми тоже находилась в те годы в Иране. Было что вспомнить, было много общего. Они так беседовали, как будто знали друг друга всю жизнь и очень близко. Несмотря на свой преклонный возраст, Сурия-ханум захотела спеть для гостей «Баяти мираз». Вечер прошел в очень теплой обстановке. С четой Вартанян иначе и не могло быть.

Другой эпизод связан с ремонтом квартиры Геворка Андреевича. Поздно вечером рабочие попросили шифер для крыши, а наутро Геворк Андреевич должен был лететь в Москву. Мы поехали в магазин, он уже закрывался, директора мы застали в дверях. Объяснили, что нам нужно, но положительного результата не достигли. Директор ссылался на позднее время. Я был вынужден представить Геворк Андреевича. И тут… Директор пригласил нас пройти в свой кабинет. Предложил коньяк, позвал работников и стал разъяснять, приговаривая: какая честь, что такой человек пришел к ним в магазин, что они могут ему хоть чем-то помочь. Все забыли про время.

Завязалась беседа. И опять создавалось впечатление давнего знакомства. Один из рабочих, стесняясь, сказал, что никогда не видел живого героя, не видел удостоверения, как оно выглядит, и Вартанян решил удовлетворить интерес простого человека. Достал из кармана пиджака (что слева, ближе к сердцу) какой-то пакетик. В целлофане, затянутом резиночкой (как всё просто, по-человечески), лежало удостоверение, которое так дорого было его сердцу, которое с таким трудом было получено. Ведь звание Героя Советского Союза давали не просто так. Его надо было заслужить, он — Геворк Андреевич — заслужил. Рабочий ахнул, прослезился, попросил разрешения пожать руку герою. Вартанян конечно же пожал ему руку. Тот, счастливый и гордый, удалился.

Геворк Андреевич был простым, народным человеком. Он не чуждался простых людей, не кичился. Куда бы мы ни заходили по делу или гуляли по улице, кто бы его ни встретил, везде были почет и уважение, гордость и благодарность. Часто на улице незнакомые люди подходили и спрашивали: «Простите, вы тот Герой, "Правдивая история. Тегеран-43"?» Вартанян со своей скромной, обаятельной улыбкой отвечал: «Да». И начинался диалог. Всё его поведение говорит о высокой организации человека, о его порядочности, о простоте души. Всю свою жизнь он отдал миру в мире, жертвуя многим, но считал, что это нормально, закономерно.

Я, супруга Варданяна Гаврош Ивановича, Исаханова Лилиана Рафаеловна. С супругами Вартанян познакомилась позже мужа, но в их случае время не имеет значения. Каждая встреча с ними приносит лишь положительные эмоции. При каждой встрече ты получаешь жизненный урок. Вот ты, простой человек, родился, живешь, учишься, работаешь, создаешь семью, воспитываешь детей, а теперь и внуков.

К ходу истории ты, лично, никакого отношения не имеешь. Да, ты любишь свою родину, патриот, но для этой же родины ты ничего уж такого не сделал. Но, общаясь с Геворком Андреевичем и с Гоар Левоновной, ты ощущаешь какую-то причастность к подвигам, к героизму. А это всё от них: тепло, ласка, любовь, добродушие, которые в их сердцах и глазах, оно передается тебе, и ты становишься чище, выше, патриотичнее, добрее, значимее. Разве это не урок?

Геворк Андреевич мог заметить всё, любую мелочь, отметить ее, сказать что-то приятное для души. Он был ценителем всего красивого. Истинный джентльмен, но при этом для него существовала только одна Гоар (в переводе — жемчужина).

Разве это не урок? У них, у этой пары, многому можно было научиться.

Есть изречение: «Человек с большой буквы» — это о них. Многострадальный армянский народ дал немало именитых, известных, героических людей. Среди них и Герой Советского Союза Вартанян Геворк Андреевич. Я горда, что я армянка, благодарю таких людей, благодарю судьбу за то, что знакома с ними, могла общаться с такими, как Геворк Андреевич и Гоар Левоновна.

* * *

Неописуемая боль пронзила наши души и сердца после внезапной кончины нашего дорогого, горячо любимого, уникального во всех отношениях Георгия Андреевича. Невозможно поверить в случившееся, кажется, что он временно отсутствует по своим неотложным делам, по окончании которых обязательно вернется домой. Вот так мы и живем сейчас с этой надеждой.

Георгий Андреевич всегда был и остается для нашей семьи абсолютно ВСЕМ.

Человек, посвятивший всю свою жизнь очень сложной работе и беззаветному служению родине без остатка, в семье был очень добрым, заботливым, отзывчивым и внимательным. Он был не просто дядей, родным человеком, дедушкой, но и другом.

Особенно он любил свою внучку Маргариту, и это было взаимно. Она считала его своим отцом и большим другом, с которым она делилась своими детскими и девичьими секретами.

Каждый его приезд в Ереван после долгого отсутствия вместе с супругой становился большим праздником для его и нашей семьи. Мы все с нетерпением ждали этого дня. Готовили их любимые блюда, принимали гостей, друзей и близких, с которыми и до сих пор мы продолжаем дружить.

Раньше Георгий Андреевич и Гоар Левоновна приезжали поездом, и мы помним, как все друзья и близкие огромной толпой встречали их на перроне. А потом все приезжали к нам домой, садились за огромный обеденный стол и дом наполнялся интересными людьми, общением после долгой разлуки, весельем и радостью.

Каждый свой отпуск наши родные проводили в Армении, которую они очень любили. Выезжали отдыхать всегда всей семьей. Нас навещали их друзья и близкие. Это были незабываемые дни, отличающиеся интересным общением, теплотой, близостью, радостью и еще большим познаванием человеческих качеств наших родных.

Говорят, что незаменимых людей нет. Но Георгий Андреевич и Гоар Левоновна всей своей жизнью доказали, что незаменимые люди есть, и мы, их родные, убедились в этом и утверждаем, что они являются незаменимыми. Они были как один человек, дополняя друг друга. У этих людей — высокий уровень моральных ценностей. Они горячо любили свою родину, были большими патриотами, чему стоит поучиться остальным. Они пронесли любовь друг к другу через всю свою жизнь в течение шестидесяти шести лет. У них надо учиться, как любить родных и друзей и как сохранять эти отношения и дорожить ими. От них исходило столько тепла, добра и позитива, что окружающим хотелось непрерывно оставаться с ними и от этого они сами становились лучше.

Несмотря на свою серьезность, Георгий Андреевич обладал большим чувством юмора. Он неожиданно что-нибудь придумывал, что веселило членов семьи и делало его душой компании.

Родной брат Гоар Левоновны Оганес дружил с Георгием Андреевичем с тринадцати лет, еще с Тегерана. Они были очень близки друг с другом. Анализируя долгие годы дружбы и родства с ним, брат неоднократно говорил: «Думая о Жоре и о тех, таких сложных ситуациях по работе, в которых он находился, я не нашел в нем как в человеке ни одного недостатка и ни одной ошибки или промаха как профессионала».

Эта уникальная, неповторимая пара всегда волновалась и думала о нас, будучи далеко или близко. Они всё делали для того, чтобы нам было всегда хорошо. Во всех отношениях они были большой опорой и всегда говорили, что они и мы — это одна семья.

В октябре 2011 года состоялась свадьба внучки Георгия Андреевича — Маргариты с чемпионом Олимпиады по шахматам Тиграном Петросяном. Георгий Андреевич с супругой очень хотели устроить личную жизнь любимой внучки. Они с большой любовью и ответственностью готовились к этому жизненно важному событию. Создали все необходимые условия для жизни молодых. На свадьбе он поражал всех своей энергией, своим вниманием ко всем гостям, своей огромной радостью.

После свадьбы он успокоился и с удовлетворением говорил, что выполнил свой долг.

Георгий Андреевич вместе с Гоар Левоновной прожили долгую, счастливую жизнь, богатую подвигами, интересными событиями, любящими их людьми. Пока будут жить его современники, пока будем жить мы, наши дети внуки и правнуки, будет жить и он.

Георгий Андреевич человек-легенда, а легенды не умирают.

Семья Тахлеванян: невестка — Лариса Ивановна, племянница Анаит и внучка Маргарита

* * *

И слава тем, кто в памяти живет!

Бог всегда посылает людей, чтобы они своим поведением воспитывали нацию. Таким был Георгий Андреевич Вартанян.

Его юность пришлась на годы войны, которая определила судьбу не одного поколения.

Главное, что оставило то время в людях, — это жертвенное, героическое сознание того, что как бы трудно ни было, это не повод для плача, а призыв к гражданскому мужеству, терпению, преодолению трудностей.

Память имеет замечательное свойство — избирательность. Помнится яркое, необычное, способное сохраниться вопреки всем перипетиям времени.

Вот и мне запомнилась эта, какая-то особенная, чем-то непохожая на остальных пара, с которой мы встретились в институте иностранных языков более полувека назад.

В те далекие студенческие годы мы были восхищены ими, и это первое впечатление осталось на всю жизнь.

Они создавали какую-то особенную атмосферу доброжелательности, внимания и уважения к людям.

Их отличали удивительная скромность и простота, и естественно, что не только в те годы, но и много лет спустя никто из нас не мог представить себе, что за плечами наших сокурсников Гоар и Жоры, которые всегда крепко держались за руки, уже такой непростой жизненный путь.

Об их нелегальной разведработе я узнала в конце 1990-х годов.

Мне неизвестно, предполагается ли поставить памятник Георгию Андреевичу, но думаю, что поставят обязательно. Памятник Георгию Андреевичу украсит наш город в прямом и переносном смысле.

Это будет памятник волевому элегантному мужчине, который покажет его духовную силу, его стремление к добру, правде и красоте, что и есть человеческий дух.

Памятник будет олицетворять человека, который смотрит в этот мир глазами своей любви, и поэтому он так прекрасен.

Он покажет человека, который носит этот мир в ладонях своей доброты, поэтому он так широк, который будит этот мир солнцем своей надежды, поэтому он так светел.

С Георгием Андреевичем и Гоар Левоновной мы снова увиделись спустя много лет. Вернувшись после своих длительных командировок в Ереван, они встретились с друзьями молодых лет, и как прежде царил климат дружбы и доверия, обусловленный достоинством их характера. Они, как и раньше, были немногословны, людьми, рядом с которыми ты отдыхаешь.

Жаль, что таких людей всё меньше.

Е. Чаренц

* * *

Вартаняны — это широко эрудированные, корректные, доброжелательные, сохранившие культ честности и порядочность люди. Это люди с совестью и мудростью, нравственным и моральным правом.

Иветта Никитична, ректор института иностранных языков «Интерлингва»

* * *

Теплая осень 2006-го. Ереван. Российско-Армянский (Славянский) университет. Я только поступил в РАУ. Мне было всего 17 лет, первый семестр первого курса — веселая студенческая пора.

И вот в один обыкновенный осенний день к нам приехали легендарные советские разведчики Геворк и Гоар Вартаняны. Многие из нас знали об успехах советских разведчиков в Тегеране, о ликвидации немецкой разведывательной группы, но одно для нас стало очень приятной неожиданностью: эти легендарные разведчики — армяне! Тегеранскую операцию рассекретили в 2000 году, и вот они — герои, о которых столько лет молчали, могли вот так, публично встретиться с молодежью и рассказать об одном из своих подвигов. Счастливый и долгожданный миг для каждого разведчика, для каждого настоящего героя.

Встреча состоялась в большом зале университета. Я в числе многих других студентов сидел в зале и слушал интереснейший рассказ «Амира» о ситуации в Тегеране в 1943 году, огромной работе и блестящих результатах «Легкой кавалерии». Около часа длился рассказ, и еще полчаса разведчики уделили ответам на вопросы собравшихся.

После я решил подойти к Вартанянам, сфотографироваться, взять автограф и просто поговорить с живыми легендами советской разведки и армянского народа.

Геворк Андреевич был очень приятным, светлым, статным и, что интересно, в этом возрасте физически очень сильным, немолодым с виду, но чрезвычайно свежим человеком.

Вартаняны с большой радостью откликнулись на наше предложение запечатлеть тот момент. Мы встали в ряд и обнялись, как это принято, для общей фотографии. Я стоял между Геворком и Гоар. Геворк Андреевич обнял меня за плечо и сделал это так энергично и сильно, что я невольно посмотрел на него, а он на меня, и оба улыбнулись. Я запомнил это энергично сильное объятие на всю жизнь. В одном только этом объятии была вся его необычайно сильная энергетика, прекрасное физическое состояние и чувствовалась уникальность этого человека. Итак, мы несколько раз сфотографировались и разговорились.

Говорили о прошлом и будущем, о жизни и делах, о родине. Коснулись и недавних процессов. В частности, огромной роли Геворка Вартаняна в деле сохранения современного Управления внешней разведки Службы национальной безопасности независимой Армении в период правления первого президента нашей родины, который хотел вообще закрыть разведслужбу, но не закрыл, благо прислушался к легендарному «Амиру». Геворк Андреевич сказал мне в тот день то же, что и первому президенту Республики Армении в начале 1990-х. Он повторил, что разведка — это «один из самых эффективных путей защиты Отечества» и что ни в коем случае нельзя не то что закрывать, а ослаблять ее. Эти слова я запомнил на всю жизнь.

Геворк Андреевич был в тот день очень весел, наконец-то он мог рассказать о какой-то части своей работы перед широкой публикой. А ведь они сделали очень много! Но упорно молчали о пока еще секретных страницах биографии и гордились по праву одной рассекреченной страницей — Тегеранской операцией 1943 года, операцией, возможно, предрешившей исход Второй мировой войны.

Помнится также, когда уже выходили из зала, к Геворку Вартаняну подошел один парень, студент РАУ, и сказал ему, что очень хочет стать разведчиком, что мечтает об этом с самого детства. Геворк Андреевич сразу же обозначил все трудные стороны профессии, но сказал ему: «Я помогу тебе! Пиши контакты». Этот системный, четкий подход в сочетании со здоровым оптимизмом, легкостью общения и желанием помочь вклинился в мое сознание навсегда, как эталон единства делового, позитивного и человечного отношения к любому вопросу.

Мы проводили легендарных Геворка и Гоар Вартанянов до машины. Благо это был респектабельный «мерседес»! Я был очень рад! Обычно в нашем обществе не чтят героев на должном уровне и они вынуждены, всю жизнь отдав на благо родины, в конце своего пути испытывать недостаток внимания. Я рад, что Вартаняны стали исключением! Очень рад!

Мне тогда было всего 17 лет, и я еще не понимал всей исторической важности подвига Геворка и Гоар. Но и без этого, познакомившись с ними, я зажегся позитивной энергетикой, светом и мощью Геворка Андреевича и Гоар Левоновны. Я увидел стальную дисциплину, деловой подход к жизни, человечность, стремление ставить великие задачи и решать их, не страшась ничего и никого. Всё это вместе были они — воистину Великие профессионалы. Великие люди. Великие армяне.

Вечная память настоящему Герою!

Вечная память настоящему Армянину!

Вечная память Геворку Андреевичу Вартаняну!

Ваган Вардгесович Егиазарян

 

Глава 13.

ЗДЕСЬ ГОВОРЯТ НЕГРОМКО

Геворк Андреевич Вартанян скончался 10 января 2012 года на 88-м году жизни, а его стаж работы в разведке составил 121 год. Так бывает, когда разведчик работает в особых условиях—в нелегальной разведке год идет иногда не только за два. Единственный известный и описанный в прессе подвиг Вартаняна и его жены Гоар Левоновны — участие в операции по предотвращению покушения на Сталина, Рузвельта и Черчилля во время Тегеранской конференции 1943 года.

Однако звание героя было присвоено разведчику не за это. Рассказывают, что совершенное нелегальным дуэтом Вартанянов в приблизительно сотне стран столь многообразно и всеобъемлюще, что никогда не будет рассекречено. Об этом же говорили на открытии памятника Вартаняну его товарищи по нелегальной разведке.

Их негромким речам — в разведке вообще не принято повышать голос — внимало множество людей, пришедших на Троекуровское кладбище. Все они из одной Службы, и всем им понятны слова Вартаняна, высеченные на камне: «Наша разведка — один из самых эффективных инструментов защиты Отечества. Это работа для истинных патриотов, людей убежденных и самоотверженных. И если можно было бы всё начать сначала, я выбрал бы именно этот трудный путь». Пришло на кладбище и немало представителей армянской диаспоры, руководители посольства Армении в Москве.

А сам Геворк Андреевич Вартанян стоял во весь свой немалый рост с Геройской Звездочкой и прислушивался к речам хорошо знакомых сподвижников, даже фамилии которых пока никак не назвать.

Впрочем, одну можно и нужно. Андрей Николаевич Ковальчук — скульптор, председатель Союза художников России, народный художник России и к тому же обаятельный и исключительно тонко чувствующий тактичный человек. Мы встречались с ним еще несколько месяцев назад на просмотре первых эскизов. И Андрей Николаевич сумел понять пожелания Гоар Левоновны и родственников. Выслушать мнения великого нелегала — друга Геворка Андреевича. Призвать свои талант и воображение. Слегка переиначить первоначальный замысел. И потому памятник понравился всем.

Похож — не то слово. Особенно взгляд. Я смотрел на Геворка Андреевича, глаза в глаза. Осмеливаюсь считать Вартаняна не только героем своих статей, книг и фильмов. Мне посчастливилось первым написать о нем и Гоар Левоновне, бывать у них дома, общаться. Да, было некое чувство, некая магия. И сейчас мне казалось, Вартанян нас слышит.

Но главное в ином: надо, чтобы мы помнили и слышали его, Геворка Вартаняна…