Любит ли Путин журналистов? Не знаю. Я вот недолюбливаю. Правда, я хорошо представляю себе отличия современных писак от журналистов классического образца, которые, пожалуй, даже у меня вызвали бы уважение. Да что там: даже я в своё время, вращаясь в журналистской среде, не раз и не два сталкивался с журналистами настоящими — профессионалами высочайшего образца, принципиальными и нравственными людьми, носителями фундаментального и широкого образования. Не раз и не два… но не больше десятка, а ведь «тусовку» знал всю от а до я. Так что, конечно, журналист журналисту рознь. Современные журналисты в большинстве своём горлопаны и трупоеды, гоняющиеся за жертвой со всем арсеналом агрессивного маркетинга. Я их не просто недолюбливаю, дело тут не в личном эмоциональном отношении; я ни секунды не сомневаюсь в том, что журналисты сегодня в целом приносят обществу заметный вред. Почему? Объясню. Во-первых, они совершенно безосновательно узурпируют право определять, что интересно, а что неинтересно аудитории. Кто-то может сказать: да чего там, в эпоху Интернета выбирай и читай-смотри что хочешь, никто ничего не узурпирует! Но эпоха Интернета как раз и показывает бесполезность журналистов, ведь блогеры и прочие фейсбукеры никакие не журналисты. А журналисты обходят молчанием все темы, которые не устраивают либо их лично, либо их начальство. Во-вторых, журналисты безосновательно претендуют на статус нравственных авторитетов, ведь именно с этих позиций они обожают обвинять власть и оппозицию, политических лидеров и политические партии, исторических деятелей и деятелей культуры. Между тем сами по себе журналисты очень часто — существа совершенно бессовестные и необременённые нравственностью (как и политики). В-третьих, как капиталист ради тройной прибыли пойдёт на любое преступление, так и журналист преступит что угодно, лишь бы раздобыть сенсацию. В-четвёртых, журналисты с огромным удовольствием вмешиваются во что угодно, опираясь на всё то же сомнительное право «получать сведения любыми способами для информирования и просвещения масс».

Конечно, в сочетании с едва ли не абсолютной безграмотностью и безнравственностью современных журналистов всё перечисленное обостряется и усиливается. И в результате получается не только тошнотворная картинка, но и действительно вредящее социуму профессиональное сообщество. Знаете, с некоторых пор в среде правозащитников и прочих радетелей обездоленных и угнетённых стал популярным якобы нейтральный заменитель слова «проститутка» — работница коммерческого секса. На деле и не заменитель (порноактрисы и содержанки в таком случае тоже работницы коммерческого секса), и не нейтральный, но идея понятна: слово «проститутка» давно уже звучит как клеймо, как диагноз-приговор, мешающий бороться с самим явлением и стигматизирующий женщин, зачастую попадающих в эту «коммерческую сферу» помимо своей воли. И вот в случае с журналистами, честное слово, давно уже требуется какое-нибудь «нейтральное» слово, поскольку сам термин «журналист» едва ли не повсеместно используется в ругательном контексте.

В общем, журналисты основательно вредят обществу. Каков же выход? Запретить журналистику? Ну, сами понимаете, это совершенно невозможно — и не только потому, что среди них есть достойнейшие профессионалы. Дело в том, что в современном обществе запретить журналистику — это всё равно что запретить телефонную связь. То есть невозможно. Единственный выход — создание такой системы, при которой журналисты будут максимально ограничены в своих возможностях нанести вред. Для этого необходимо сделать так, чтобы журналисты сосредоточились на простом информировании, а в высказывании собственного мнения, оценок и проведении анализа руководствовались теми же правилами, нормами и законами, что и все остальные граждане. Свобода слова — пожалуйста, но ничуть не большая, чем другие свободы. Журналист не должен обладать правами более масштабными, чем нежурналист, иначе это фактически создаёт неприкосновенную касту.

Собственно, первая задача — концентрация журналистики на репортёрстве — автоматически решается бурным развитием электронных СМИ, особенно социальных сетей, где информация появляется раньше, чем в новостных агентствах. Чаще всего эта информация из соображений экономии времени подаётся в максимально сжатой форме, которая, конечно, не исключает манипулятивного воздействия на аудиторию, но всё-таки вынуждает автора убирать всё лишнее. Такая модель возвращает общество к традиционной репортёрской деятельности и создаёт основательную конкуренцию «институциональной» журналистике, которая, в свою очередь, также вынуждена возвращаться к использованию сжатых, точных, компактных форм подачи материала. Вторая задача — ограничение вреда — выполняется за счёт применения к журналистам абсолютно такого же набора законодательных норм, как и к любому другому гражданину. Необходимость доказывать любое своё утверждение, возможность подачи исков за клевету и диффамацию ставят журналиста в не очень удобное для него положение обычного человека и стимулируют тщательно фильтровать собственные тексты.

Но в то же время даже решение этих задач не мешает журналистам изощрённо врать, фальсифицировать данные, заниматься откровенной пропагандой под видом журналистики. А уж всяческие фейсбуки-твиттеры так и вовсе открывают прекрасную возможность маскироваться под рядовых блогеров, перепечатывая чёрт знает что, но не принимая никакой ответственности за это. Именно поэтому если руководитель государства сегодня хочет играть с журналистами на равных, он не должен полагаться только на регулятивные механизмы, а должен переигрывать журналистов в ходе прямого общения как личность.

Владимир Владимирович Путин с самого начала своей политической карьеры обладал хорошей, полезной особенностью — он ни с кем не заигрывал. В том числе (и прежде всего) с журналистами. Нельзя сказать, чтобы Путин был с ними надменен или высокомерен — иначе это быстро бы сыграло ему в минус. Нет, с журналистами Путин просто-напросто играет первую скрипку — в этом-то и есть выигрышность его модели поведения. Он как в своих интервью, так и на больших пресс-конференциях задаёт тон всему происходящему, в том числе и вопросам журналистов. Картина получается достаточно забавная: журналисты обычно готовы к тому, что собеседник будет уходить от ответа, и, соответственно, готовы повторять вопрос многократно. Но Путин либо спокойно отвечает на вопрос в том объёме, который сам считает необходимым, либо наглядно показывает, почему вопрос не стоил даже того, чтобы его задавали. Можете пересмотреть разные пресс-конференции — половина шутливых замечаний Путина являются мягким укором журналистам, задающим глупые или заведомо «безответные» вопросы. Многие политические лидеры либо почти что заискивают перед журналистами, рассказывая о том, что пресса должна быть свободной, либо сразу принимают позу недоступного (а иногда ещё и оскорблённого) величества, которая в принципе обессмысливает любое общение с прессой, за исключением благосклонного помавания десницею на усладу верноподданнических журналистских чувств. Путин общается с журналистами, конечно, не на уровне «своего парня», но и не превышая дистанции, скажем, между пионерами и пионервожатым. Безусловно, в абсолютном большинстве случаев он обладает преимуществом и в объёмах информации, и в профессиональных представлениях по политическим темам. Но это преимущество президент не использует для создания пропасти между ним и журналистами. Оно скорее становится основным инструментом, с помощью которого Путин регулирует ход любого диалога в рамках модели «тайный просветитель — благодарные слушатели». Отсюда и название этой главы — сюжет «Ленина и печника», к которому я вас отсылаю, отчасти передаёт настроение, характерное для такого взаимодействия.

Рискну предположить, что именно отсутствие заигрывания с самого начала восстановило против Путина либеральную журналистику. Эти граждане органически не переносят, когда их недостаточно ценят. Причём вовсе не обязательно, чтобы их ценили в положительном ключе! Если на них «объявляют охоту», это их устраивает не меньше, чем принадлежность к «властному пулу». Потому что это тоже известность, это хайп (а либеральные журналисты больше хайпа любят, наверное, только массово травить нелиберальных коллег). В общем, получается так: высокомерие со стороны высокопоставленного политика или руководителя представители либерпрессы восприняли бы с удовольствием, поскольку это давало бы им возможность играть излюбленную роль «жертв режима», а заигрывание тем более, поскольку оно подпитывает их осознание собственной значимости. А Путин журналистов воспринимает как обычный элемент политической обстановки, которому не стоит придавать особого значения. И соответственно, не придаёт. Между прочим, это не очень устраивает и условно-патриотический журналистский пул: им страсть как недостаёт этакого покровительственного внимания и одобрения со стороны «надёжи-государя». Да и самого покровительства недостаёт; да и вообще, полно, может, и не государь это вовсе? Конечно, не государь. Им, болезным, всё никак не понять, что Путин — отнюдь не царь как по методам политического управления, так и по отношению к окружающей действительности. И по отношению к журналистам, пусть даже истово патриотичным, тоже. Поэтому сколь ни бьются они в чинопочитательном подобострастии, Путин и не думает ни приближать их к себе, ни обласкивать, ни назначать любимыми журналистами. И это, безусловно, несколько дезориентирует ура-патриотичных борзописцев. И слава богу.

Зато содержательным журналистам работать с Путиным достаточно легко. Он не болтлив, но и не скуп на слова; он способен подчеркнуть незнание журналистами того, что известно ему, но не склонен вменять это незнание в вину. Он вполне охотно отвечает на вопросы, а его формулировки позволяют извлечь достаточно материала для анализа, додумывания, прогнозов — для всего, в том числе для критики. Большинство журналистов реагируют на Путина как на надёжный, устойчивый, но не однообразный и не скучный объект. И в то же время это объект, на котором можно сделать сенсацию или хотя бы яркий заголовок. Давайте вспомним знаменитое «мочить в сор тире» — это характерный для Путина пример выхода за рамки, способного всколыхнуть однообразный информационный фон. Таким же примером являются его шутки: тут он спрашивает Пескова, зачем тот предоставил слово Собчак, здесь «уличает» журналистов в «сговоре» с губернатором, там путает «Бабая» с «байбаем» и называет себя мартышкой… Это всё не только разряжает обстановку и делает самого Путина «ближе к народу», но ещё и подбрасывает журналистам хорошие заголовки. И одновременно существенно ограничивает возможности тех из них, кто ориентирован исключительно на поиск негатива в его словах. Я обратил внимание вот на что: когда Путина критикуют, то содержательная критика чаще всего касается вопросов спорных, дискуссионных. Как правило, это критика за ошибки, которые допускает Путин, а он, безусловно, их допускает, потому что полностью избежать промашек невозможно. Так вот, критика эта исходит не от журналистов (они в большинстве случаев просто не «отлавливают» эти ошибки), а от профессионалов из той или иной сферы. То есть, как правило, это ошибки достаточно незаурядные. И совершает их Путин не в общении с журналистами, а на мероприятиях специализированных, хотя это-то как раз не очень хорошо, но зато показывает, что к общению с журналистами президент относится достаточно серьёзно. А вот для специализированных мероприятий, видимо, не всегда хватает подготовки — как в знаменитом диспуте о мясном животноводстве, которое якобы отсутствовало в СССР (тогда Путина ввело в заблуждение существование в Союзе объединённой отрасли «мясомолочное скотоводство», которое, впрочем, вовсе не означало, что на советские прилавки попадало исключительно мясо «выдоенных насухо коров»). Эта знаменитая ошибка была сама по себе результатом сложности поднятой проблемы, а не нехваткой знаний (что, впрочем, вовсе Путина не оправдывает). Однако и критика по этой ошибке хоть и была достаточно резкой, однако исходила не от журналистов. А вот журналисты если и берутся критиковать высказывания Путина, то делают это по каким-то совершенно бессодержательным поводам. То начинают выдумывать умопомрачительные «психологические» объяснения шуток Путина, то «блещут» сарказмом в отношении изначально пародийных и самопародийных путинских действий (хотя бы тот же полёт со стерхами), то пытаются играть в аристократическую интеллигенцию, демонстративно воротя нос от «плебейских» путинских шуток. В общем, цепляются к чему угодно, но только не к содержанию сказанного. Почему? Потому что это будет означать полноценный вызов идеологическим и мировоззренческим позициям Путина, а они у него очень устойчивые и обоснованные. Возражать, безусловно, есть чему; антисоветизм Путина, пусть и сдержанный, меня, например, абсолютно не устраивает, да и откровенно вредит интеллектуальной составляющей президентского имиджа. Но «придраться» к путинским позициям очень сложно даже подготовленному человеку, а уж журналистам тем паче.

Впрочем, не легче им придираться и к имиджу Владимира Владимировича. Дело в том, что Путин пришёл к власти самодостаточным человеком. И власть его интересовала не сама по себе (в отличие от Ельцина или Горбачёва), а как инструмент управления. С такой же инструментальной точки зрения Путин понимает абсолютно всё, что с властью связано: назначения, механизмы принятия решений, взаимодействие с конкурентами и партнёрами и, конечно, контакты с публикой, с народом. Соответственно, такое же инструментальное понимание распространяется и на всё многообразие политических технологий — от риторики до имиджа. Что это означает на практике? Это означает, что, в отличие от многих «технологических» политиков и так называемых «харизматиков», Путин зависит от своего имиджа гораздо меньше, чем имидж зависит от него. «Технологические» политики, как правило, ничего собой в политике не представляют — кроме того, что выражает их имидж. Его создают под конкретные задачи, под конкретную стратегическую цель. Имидж, безусловно, содержит отсылки и привязки к реальным качествам политика, но в целом представляет собой скорее кокон, который надевается на политика. Надевается — и прирастает к нему, как скафандр к астронавту, находящемуся в безвоздушном пространстве. Политическая сфера для такого «технологического» политика — всё равно что безвоздушное пространство: без своего скафандра-имиджа он задохнётся и перестанет функционировать. Поэтому зависимость политика от имиджа является едва ли не абсолютной: как астронавта можно обездвижить угрозой целостности оболочки скафандра, точно так же и «технологического» политика можно фактически подчинить своей воле, нажав на его чувствительные имиджевые точки. Каким бы гибким, «амбивалентным» ни был сконструированный имидж, он всё равно прирастает к политику, и действовать наперекор ему политик не может — если не хочет завершить карьеру досрочно и бесславно. Что любопытно: таким же заложником своего имиджа является и «харизматик», то есть яркий лидер, способный увлекать в далёкие политические путешествия целые массы. Хоть само словечко «харизма» и не несёт в себе никакого смысла, но среди политических лидеров действительно есть те, кто основывает свою власть на личной необъяснимой привлекательности, на максимально персонализированном имидже. Их имидж не является полностью искусственной конструкцией; в большинстве случаев он даже совпадает с реальной личностью политика, но в нём усилены, подчёркнуты (а иногда и гипертрофированы) отдельные характеристики, наиболее «пригодные» для выставления на публику. И вот с этими характеристиками «харизматик» срастается так же, как «технологический» политик — с имиджем в целом. Эти имиджевые характеристики настолько значимы для «харизматика», что он не в состоянии ни избавиться от них, ни даже просто пойти им наперекор, совершить какой-то поступок или принять какое-то решение, которые будут противоречить этим характеристикам. Представьте себе, что «харизматик», записной гуманист и любитель детей, выдвигает инициативу массового уничтожения бездомных животных; или завзятый морализатор-традиционалист внезапно оказывается спонсором шоу-труппы транссексуалов. Что случится после такого известия с их политической карьерой? Лопнет, обрушится, сгорит. А всё потому, что имидж требует жертв и его требования нельзя игнорировать, если уж ты допустил срастание с этим имиджем. Подобные вещи Путину не грозят. Его имидж не содержит необратимых догматических характеристик. Более того, имиджа как такового — то есть внешнего скафандра — у Путина нет. У него имеется набор имиджевых оболочек для каждой сферы активности: для дипломатического уровня, для контактов с журналистами, для работы с правительством, для парламента и так далее, но ни одна из этих оболочек не способна поглотить личность Путина целиком и ни одна оболочка эту личность не исчерпывает. Предназначение этих оболочек сугубо инструментальное: Путин использует их лишь в том случае, если перед ним стоит задача, решение которой конкретная оболочка способна упростить. И при этом он вовсе не обязан использовать эту оболочку всякий раз, когда действует в конкретной сфере. Он может не воспользоваться имиджевой оболочкой вовсе или выбрать другую — и ничем себе не повредит.

Поэтому критиковать имидж Путина журналистам сложно: будучи независимым от имиджа, Путин с лёгкостью может и сам его покритиковать, подшутить над ним или даже спародировать. Есть, безусловно, модели поведения, которые Путин себе позволить не может, однако не по имиджевым, а по ценностным соображениям или соображениям стиля. Это то, что составляет самую суть личности Путина; и согласитесь — «зависеть» от собственной личности никакая не проблема. От имиджевого давления Путин избавляется столь же легко, сколь и от информационного. Вспомните хотя бы историю с его разводом. Зависимый от имиджа человек был бы вынужден ради поддержания образа «рыцаря без страха и упрёка» всячески маскировать семейный разлад — и в результате стал бы лакомой добычей для жёлтой прессы. Путин же спокойно, без помпы, но и без «тайн мадридского двора» решил коллизию максимально рациональным способом. Само решение может кому-то нравиться или не нравиться, но если расценивать разлад как факт, то выйти из него так, как вышел Путин, это в высшей степени здраво.

При всей независимости от имиджа и свободе от гнёта образа Путин умудряется быть едва ли не главным ньюсмейкером мира. Столько разнообразных поводов для новостей, статей, заметок, рассуждений, сколько предоставляет Владимир Владимирович, не в состоянии создавать никакой другой политик в мире. Да и в неполитической среде — даже в шоу-бизнесе ни один суперскандалист не может перещеголять Путина в этом вопросе. Говоря маркетинговыми терминами, Путин — самый востребованный сегодня политический бренд. Ему достаточно пролететь перед стерхами, чтобы половина школьников планеты ринулась смотреть в «Википедии», кто такие стерхи. Ему достаточно прокатиться на «Ладе-Калине», чтобы её продажи выросли в несколько раз. Это, конечно, для политика крайне выгодное качество, но вместе с тем провоцирующее столь пристальное внимание прессы и наблюдателей, что можно даже перегнуть палку. Впрочем, брендовая сущность Путина заключается не в том, что за ним все внимательно следят, а в том, что он оригинален в своих действиях, поступках, высказываниях. Оригинален не натужно, как художник-инсталлятор, а достаточно органично, без избыточного «креатива». Конечно, у этого есть побочные эффекты, но если учесть, что никаких специальных технических уловок для того, чтобы оставаться востребованным брендом, Путин не использует, можно считать это полезным политическим инструментом, значительно облегчающим контакт с публикой. Необходим ли Путину этот инструмент? Не уверен, но он определённо у него есть, и это добавляет ему личной и политической неповторимости.