Посещение ридановской лаборатории на некоторое время выбило Николая из колеи. То и дело он отвлекался от работы и сидел, задумавшись, или ходил медленно взад и вперед по своей комнате, засунув руки в карманы. Мысли его устремлялись в лабораторию и вертелись там около столика, накрытого глухим цилиндрическим колпаком. Все-таки Ридан хорошо сделал, что не поднял колпака. Может быть, тогда совсем нельзя было бы отделаться от этого впечатления. А что, если голова продолжает думать? Что, если она сохранила способность двигать мускулами лица?

Неизвестно, как далеко завели бы Николая эти размышления, если бы в один из таких моментов к нему не влетел Федор с новой сенсацией.

— Читал «Вечерние известия»? — спросил он. — Нет. А что там?

— Нечто такое, что интересует нас больше, чем кого-либо во всей Москве. Слушай. Вот… Обзор иностранной информации…

«Взрыв в Мюнхене»!

Он поднял голову и посмотрел на Николая. Тот встал.

— «Агентство Сфинкс сообщает некоторые подробности таинственного взрыва, происшедшего в июне в окрестностях Мюнхена. Взрыв произошел в пустынной местности на территории бывшего полигона и отличался исключительной силой. Жертвами его оказались семь человек, по-видимому, производившие испытания какого-то нового оружия. Отдельные части машины неизвестного назначения найдены на расстоянии до трехсот метров от места происшествия. Тела погибших были настолько изуродованы и обожжены, что опознать некоторые из них не представилось возможным. Расследование обстоятельств взрыва тщательно засекречено фашистскими властями.

Корреспондент агентства связывает это происшествие с исчезновением ряда представителей научно-технического мира, среди которых упоминается имя известного физика Гросса, работавшего в последние годы над проблемой передачи электроэнергии без проводов…» Ну, что скажешь?

— Так, та-ак… — протянул Николай. — Теперь понятно, что означали слова: «помехи устранены» и «антенна сорвана ветром»… Помнишь?

— Конечно… А Сфинкс не знал, куда обратиться за настоящей информацией. Мы могли бы ему сообщить и больше, и раньше, — пошутил Федор. Но сразу же лицо его стало серьезным. — Слушай, Коля… Я сейчас начитался разной литературы о международной разведке и, пожалуй, только теперь по-настоящему оценил все это дело. Ведь то обстоятельство, что мы знаем и можем еще больше узнать о машине Гросса, представляет для фашистов исключительный интерес. Они, конечно, начеку, и разведка приведена в действие. Можно быть уверенным, что шпионы следят за всеми, кто имел хоть какое-нибудь отношение к делу.

— Ты хочешь сказать, что жизнь нашего немца в опасности? Не сомневаюсь.

— Нет, постой. Это ясно! Меня интересует другое. Объясни-ка мне еще раз самую технику вашей связи. Как вы находите друг друга в эфире? Ведь ты как-то говорил мне, что он из осторожности не сообщает своих позывных.

— Да у него их и нет, он нелегальщик, — ответил Николай. — Сначала он пользовался какими-то, очевидно, вымышленными позывными, а потом, когда мы познакомились и началась эта конспирация с шифром, он перестал сообщать позывные, и я узнаю его по характеру работы на ключе.

— Но ведь он вызывает именно тебя?

— Нет, он из предосторожности и этого не делает. Он дает только общий вызов: «це-ку» — всем.

— Ну, хорошо, — продолжал Федор. — Вот ты услышал его, Узнал, настроил приемник на его волну. Но он-то как узнает тебя?

— А меня немудрено узнать, я не нелегальщик и после «це-ку» даю свои позывные.

— Так… Значит, если следить за нелегальщиком, то можно установить позывные того любителя, с которым он разговаривает?

— Конечно.

— А по позывным можно узнать, кто этот любитель?

— Для этого нужно только купить в любом нашем газетном киоске справочник коротковолновика-любителя.

— Вот видишь, — нахмурился Федор. — Можно быть уверенным, что за тобой уже следят!

Увлеченный своей работой, окруженный друзьями, Николай был так далек от этой мысли, что она показалась ему нелепой. Он внимательно посмотрел на торжественно мрачное лицо друга и, едва сдержав улыбку, тоже нахмурил брови.

— Кажется, ты прав, Федя, — сказал он. — Тут ко мне один человек каждый день приходит. Наверное, переодетый шпион.

— Кто приходит? — не на шутку всполошился Федор. Николай ответил шепотом:

— Тетя Паша.

Приятели дружно расхохотались, представив себе «кормилицу» в роли международного шпиона.

Однако, подумав, Николай нашел, что соображения Федора не лишены оснований.

— В общем ты прав, Федя, — заключил он. — Конечно, надо держать ухо востро. Судя по тому, что там следствие ведется в строго секретном порядке, мы правильно объяснили сообщение немца. Теперь будем ждать новых известий.

…Зима выдалась крепкая, сердитая и неспокойная. Короткую осень, тихую и теплую, с ее роскошным желто-красным убранством прогнал внезапным налетом мутный ураганный ветер с северо-запада. И — пошло… Колючая крупа запрыгала по сухому асфальту, прячась от вихрей в углы и закоулки тротуаров. Потом стихло, упал снег. По широким улицам столицы медленно поползли, как гигантские моллюски, машины, полосами сдирающие снежную кожуру. Снова падал снег, снова пожирали его машины. Иногда в разрывах несущихся облаков появлялось ослепительное солнце, бледное от холода и опять надолго исчезало за темным пологом, будто укрываясь от снежной морозной Земли.

Стремительно мчались события в жизни наших героев. Еще осенью, после необычайного зрелища и разговора с профессором в его лаборатории, Николай Тунгусов окончательно решил связать свою работу с ридановской. Пусть он не понимал до конца сложных замыслов профессора, зато он чувствовал, что тут его техника, как нигде более, вплотную приближалась к жизни, входила, вмешивалась в нее, сама начинала жить и, — Николай верил в это, — влекла к каким-то новым откровениям и победам. Да и можно ли было не верить, когда он собственными глазами видел, как Ридан в своей лаборатории творил такие вещи, о которых только в сказках люди осмеливались мечтать! Перспектива длительного сохранения живой ткани, обнаруженная Тунгусовым, совершенно захватила профессора. Вначале Николаю казалось даже, что она затмила собой мысль о генераторе мозговых лучей, которого так напряженно ждал ученый. Но очень скоро выяснилось, что одно с другим связано, что обе перспективы каким-то образом дополняют одна другую. Как именно, Ридан не говорил, и Тунгусов понимал, что было бы нетактично настаивать на объяснении его конечных целей.

Все складывалось исключительно удачно. Решить задачу консервирования Тунгусов сам не мог: тут требовались сложные гистологические исследования, ему недоступные. Ну, конечно, Ридан взял на себя исследовательскую работу. Он готов был переключить на нее весь свой институт.

И вот началась новая деятельность. Они составили проект, нарком одобрил его. Проект был «грандиозный», как говорил Ридан. Он начинался со строительства; к ридановскому особняку срочно пристраивается двухэтажный флигель за счет части сада. В нем располагаются мастерские Тунгусова и новые лаборатории. Тунгусов подбирает штат. Ридан увеличивает количество своих сотрудников-гистологов вдвое и снабжает новые лаборатории полным оборудованием.

Проект этот составляли, конечно, втроем с Мамашей. А когда началось выполнение его, «бразды правления» автоматически перешли к Мамаше, потому что ему нужно было только знать, что делать, а как делать — это он понимал лучше других. Мамаша носился по городу, как ветер, находил людей каким-то удивительным «верхним чутьем», как хорошая охотничья собака находит дичь. Он брал этих людей мертвой хваткой, так, что намеченная им жертва не успевала даже заметить, как начинала выполнять новую работу.

Появились строители — инженеры и рабочие; загрохотали в саду машины. Они вгрызались в замерзший грунт, заливали котлованы серой бетонной массой, дробили щебень, поднимали леса и кирпич стрелами дерриков. Потом огромная дощатая коробка скрыла место будущего флигеля, и уже никто из ридановцев, кроме Мамаши, не видел, что происходит в ней. А через месяц, когда повернуло «солнце на лето, зима на мороз» и начались жестокие конвульсии медленно отступающей зимы, коробка вдруг с оглушительным скрежетом и грохотом отбиваемых досок распалась, как скорлупа разбитого ореха, и под ней оказалось новенькое светлое здание с застекленными рамами и отделанным фасадом.

Тем временем Ридан и Тунгусов лихорадочно подготавливали каждый свою работу. Широкий коридор института отражал степень этой подготовки: он все больше заполнялся ящиками со станками, инструментами, приборами, посудой. Большие черные буквы «Р» и «Т», поставленные по распоряжению Мамаши на ящиках, отличали имущество Ридана и Тунгусова.

— Мелочь, — говорил он в ответ на иронические комплименты Ридана по поводу его удивительной предусмотрительности. — А вот увидите, сколько она нам времени сэкономит, когда придется разбирать эти залежи.

Николай составил точный план работы. Два генератора ультракоротких волн — один из них, старый, уже почти готов — будут действовать непрерывно, снабжая исследовательские лаборатории Ридана таким количеством облученных проб свежей органической ткани, какое лаборатории сумеют пропустить. Это будут сотни проб в день и гистологам придется здорово поработать.

Облучение ткани начнется с максимальной волны намеченного Николаем диапазона на одном генераторе и минимальной — на другом. Где-то между ними прячется искомая «консервирующая» волна. Но тут — тысячи волн; чтобы исследовать каждую из них, понадобились бы годы. Поэтому осада этого диапазона начнется с двух сторон, сначала довольно большими скачками, чтобы нащупать в нем наиболее действенный участок. Это будет первый тур поисков. Потом пойдет кропотливое исследование найденного участка по той же системе — с двух концов, но уже более мелкими «шагами». Наконец, третий тур, когда каждый сантиметр длины волны будет испробован, даст окончательное решение вопроса. Работа предстояла чрезвычайно сложная: кроме волн, нужно было одновременно подыскивать и наиболее выгодные условия продолжительности облучения и его мощности.

Об этом Николай беседовал с Риданом.

— А если нужная нам волна окажется на бесконечно малую долю длиннее или короче той, которую мы можем фиксировать вашим верньером, тогда что? — спросил профессор. — Как вы тогда повторите эту частоту? Ведь каждый поворот ручки верньера, как бы мал он ни был, дает новую волну, не так ли?

— Так, конечно. Но я не думаю, чтобы тут имели существенное значение такие уж ничтожные изменения частоты.

— Не думаете? А когда вы пытались повторить знаменитый опыт ваших пищевиков, вы знали, на какой волне они работали?

— Знал.

— И все-таки повторить не смогли?

— Но ведь тут, кроме волны, есть еще неизвестные: экспозиция и мощность.

— То же самое и экспозиция! Вы думаете, сотые доли секунды не влияют на результат? — добивался Ридан.

— В известной степени — да.

— Нет, Николай Арсентьевич, я думаю, в решающей степени. Мне кажется, вы недооцениваете роль ничтожно малых величин, особенно когда вы имеете дело с биологией.

Разговор этот имел важные последствия. Николай слушал и думал.

Как всегда, новая верная мысль входила в его ум легко, занимая место старого, казалось, крепко укоренившегося, представления. Это было замечательное свойство, позволявшее Николаю без особого напряжения двигаться вперед и отбрасывать устаревшие или ошибочные представления.

И вот опять, как и в каждой почти беседе, Ридан открывал ему какую-то часть еще не познанного мира. И Николай удивлялся: как же он сам не удосужился подумать об этом! Ведь значение весьма малых величин очевидно. Разве он не знал ничего о ферментах, о гомеопатии? Ридан прав: доли волны, доли секунды доли ватта могли иметь решающее значение. На мгновение Тунгусов почувствовал внутренний холодок: если так, задача может остаться нерешенной. Бесконечно малые доли — это значит бесконечно большое количество комбинаций из трех элементов: волны, экспозиции и мощности. Результат пищевиков — чистая случайность. У них ни один из этих элементов не был постоянным. Генератор был простенький, волна «гуляла», время определялось по секундной стрелке хронометра. На какой-то миг случайно совпали условия облучения. Может быть, всю жизнь придется искать это совпадение и…

— Ничего, Николай Арсентьевич, не падайте духом, — улыбался Ридан. — Мы будем действовать методом исключения. Лишь бы ваш аппарат был точен.

— Да, теперь я вижу, что мои верньеры не годятся. Придется конструировать новые. Тут нужны микроверньеры, к тому же с автоматическим определением шага. Это сложная задача. А у меня на очереди второй генератор. Когда я все это сделаю?

— Знаете что, — придумал Ридан, — поручим верньеры Виклингу. Кстати и проверим его способности, а то он все «изучает» новые методы генерации микроволн в каких-то таинственных лабораториях, а толку пока что не видно. Дело это темное и может продолжаться бесконечно. А если он быстро и хорошо справится с верньерами, возьмем его к вам в помощь.

Николай согласился неохотно. Он любил все делать сам, особенно, когда приходилось придумывать что-то новое, изобретать. Но на этот раз всякая новая работа грозила сорвать план. Он уже обещал Ридану, что облучение проб начнется тотчас же после того, как будут отделаны лаборатории и размещено оборудование. Кроме того, опыт коллективной работы над сушилкой научил его кое-чему.

Виклинг частенько появлялся в доме Ридана. Он приходил запросто по вечерам, к чаю, всякий раз приносил с собой какую-нибудь интересную историю, занятную игру, с исключительной ловкостью показывал фокусы, приятным баритоном напевал песенки разных народов, аккомпанируя себе на рояле, — словом, в совершенстве владел искусством занимать собеседников. Профессор любил поговорить с ним о судьбах Европы. Виклинг обнаруживал исключительную осведомленность в политических вопросах. Визиты его всегда были непродолжительны. Как чуткий гость, он не утомлял хозяев своим присутствием, а напротив, всегда решительно исчезал «на самом интересном месте», вызывая искреннее желание хозяев видеть его снова у себя.

С появлением Виклинга в дом Ридана вошло что-то очень новое, своеобразное, к чему никто не остался равнодушным. Он был человеком иной, чужой культуры, и это сказывалось во всем — в его манере здороваться, слушать собеседника, одеваться, даже, казалось, в самом голосе, в удивительном универсализме…

Спокойнее всех его принимал Ридан; ему немало приходилось встречаться с иностранцами. Анна долго не могла привыкнуть к Виклингу. Впервые в жизни она ощущала непонятную робость перед новым знакомым и ее обычная непосредственность гасла в его присутствии. В то же время она всегда радовалась его приходу. Зима несколько сблизила их. Оба увлекались спортом. Часто по вечерам они уходили на каток или совершали в выходные дни лыжные экскурсии за город. Но каждая новая встреча, словно заставала Анну врасплох — вновь приходилось ей преодолевать в себе непривычную скованность.

Резко отрицательную позицию заняла Наташа; странным образом она невзлюбила Виклинга с первого же свидания, может быть, с первого взгляда, так, как будто он сразу же обидел ее чем-то. В острых, доходивших иногда до ссоры, спорах с Анной, она называла его «фигуристом», притворщиком, барином, холодной лягушкой — все в нем ее раздражало и отвращало, все было чуждо. Ридан объяснял эту стихийную неприязнь Наташи «классовым инстинктом». Буржуазным барством, как утверждал он, от Виклинга, действительно, сильно еще попахивало…

Первая встреча Тунгусова с Виклингом — еще в самом начале зимы — была случайна и кратковременна; тем не менее она произвела на Николая неизгладимое впечатление. Николай направлялся к Ридану по делу. Он взбежал по каменным ступеням подъезда и уже протянул руку, чтобы позвонить, как тяжелая дверь парадного входа открылась и на пороге показалась Анна в короткой белой шубке. Высокий человек, в спортивном костюме, вышел за ней. Николай почувствовал некоторое смущение в голосе Анны, когда она знакомила их.

Будто какой-то тоскливый стон прозвучал внутри Николая. Медленно поднимался он к Ридану, стараясь осознать непонятное чувство, вспыхнувшее в нем.

Так и осталось это неприязненное чувство крепко связанным с обликом Альфреда Виклинга. Потом они встречались и не один раз, много и хорошо беседовали; неприязнь стушевалась, но не исчезала вовсе и вспыхивала с новой силой всякий раз, когда Николай видел Анну с Виклингом.

Не только этим определялось отношение Николая к Виклингу. Было еще нечто другое, что, пожалуй, лучше всего выражалось словом «зависть». Да, Николай видел в нем живое воплощение своего собственного, им когда-то намеченного и так убежденно преследуемого идеала человека. Все, что он с трепетом, как очередной кусочек мозаики, находил и вкладывал тогда в свою «жизненную систему» (вписывал в дневник — «к исполнению!») — универсальные знания, иностранные языки, музыка, умение держать себя в обществе и т.д. и т.п. — все это маняще сверкало перед ним в образе Виклинга… Николай даже ловил себя порой на желании подражать ему кое в чём, но пугался и сдерживался, боясь выдать себя. Николай знал, что все это Виклинг не завоевал в жестокой борьбе, — как он сам то немногое, что успел приобрести — что это упало ему с неба, далось с воспитанием, и это сглаживало остроту его зависти. К тому же Николай еще не отказался от завоеваний, еще крепко надеялся на будущее. Он был молод и не знал, как краток и неповторим тот отрезок жизни, когда человек еще способен создавать, творить самого себя…

Новое предложение Виклинг принял с нескрываемой радостью.

— Микроверньер — это хорошо! Это конкретно и выполнимо. Я его сконструирую быстро. Что же касается генератора микроволн, то, очевидно, эта интересная задача еще не может быть решена при современном состоянии техники. Я проверил несколько методов. Они практически неосуществимы.

— Ну и прекрасно! — сказал Ридан, переглянувшись с Николаем. — Бросайте генератор. Сейчас важнее верньер.

Николай подробно объяснил Виклингу, каким требованиям должен удовлетворять этот новый прибор. Абсолютная, автоматически определяемая точность каждого изменения частоты и мощности. Простота управления. Автоматический же контроль времени…

Виклинг исчез. Он появился только через две недели утром и принес готовый экземпляр верньера. К этому времени Николай уже устанавливал второй генератор.

Николай был удивлен; он не думал, что Виклинг справится так быстро. К тому же он ожидал только проекта, чертежа, в крайнем случае макета, но никак не готового прибора.

Тотчас же начали ставить верньер на старый тунгусовский генератор. Виклинг надел комбинезон, внимательно осмотрел генератор, разметил его панель и с ловкостью незаурядного техника, не теряя времени, приступил к делу.

К полудню большая часть работы уже была сделана. Виклинг ушел, но после обеда вернулся снова в мастерскую.

— Думаете кончить сегодня? — удивился Николай.

— Обязательно кончу, — ответил тот переодеваясь, — потому что я выяснил, что завтра не буду располагать временем, а вы, как видно, очень торопитесь. Хотите посмотреть? — добавил он, бросая на стол свежий номер вечерней газеты. — Есть интересное сообщение. Американский наутилус «Бэта» поднят со дна электромагнитными кранами.

Он отошел к сверлильному станку, запустил мотор и уже сквозь гул крикнул издали:

— Совершенно новая техника! Похоже, что проблема подъема затонувших подводных судов, наконец, решена полностью.

Николай быстро развернул газету. С некоторых пор он стал с особым интересом следить за иностранной информацией. О! Два слова заголовка как будто прыгнули сами ему в глаза из угла газеты: «…мюнхенском взрыве». Он прильнул к газетному листу и не отрываясь прочел:

«ЕЩЕ О МЮНХЕНСКОМ ВЗРЫВЕ»

«Корреспонденту агентства Сфинкс удалось добыть некоторые новые сведения, проливающие свет на загадочный июньский взрыв в окрестностях Мюнхена. Выяснено, что исчезнувший физик Гросс не погиб при взрыве, а был арестован фашистскими властями гораздо раньше. Судьба Гросса неизвестна, никаких официальных сообщений в связи с этим инцидентом не было опубликовано.

Если сопоставить арест Гросса, убежденного пацифиста, с мнением некоторых видных специалистов, утверждающих, что изобретение этого ученого могло быть использовано, как весьма серьезное военное оружие, легко понять, что аппарат был уничтожен, согласно желанию самою изобретателя, по-видимому, его другом и ближайшим сотрудником, инженером Мюленбергом, погибшим в числе других при взрыве. Очевидно, адская машина, как это нередко случается, взорвалась раньше времени.

Однако сомнительно, чтобы эта попытка вырвать из рук фашистов новое орудие войны увенчалась успехом, так как все документы, относящиеся к изобретению, были захвачены одновременно с арестом Гросса. Надо полагать, что фашистские специалисты сделают все, чтобы вновь построить аппарат».

Николай дважды жадно пробежал глазами эту заметку. Может быть, он начал бы ее читать и в третий раз, если бы не почувствовал какого-то движения около себя. Он быстро обернулся. За ним стоял Виклинг: глаза его были устремлены туда же, куда только что смотрел Николай.

— Вы заинтересовались мюнхенским взрывом? — спросил Виклинг. — Ну, это старая история. И я думаю, что Сфинкс придает этому взрыву большее значение, чем он заслуживает. Делает сенсацию. А относительно «Бэты» прочли?

— Нет еще, — ответил Николай, сдерживая вспыхнувшее волнение.

— Вот это, — Виклинг указал заметку. — Очень остроумная штука! Вы прочтите обязательно, Николай Арсентьевич, потом поговорим.

И он снова отошел к своему станку.

Заметка о подъеме «Бэты» оказалась действительно занятной и Николай успокоился. К вечеру Виклинг закончил работу. Верньер, снабженный ясной удобной шкалой, действовал великолепно. Профессор ликовал. Через два-три дня можно начинать!

— Только… вот что, Николай Арсентьевич, — сказал Ридан несколько смущенно, когда Виклинг ушел. — Я хочу с вами осмотреть еще часть новых помещений.

Он повёл Николая за собой и распахнул новую дверь из столовой. В этой части пристройки Николай никогда еще не был.

Он оказался в небольшом, хорошо обставленном кабинете. Кроме письменного стола, на котором были аккуратно размещены все необходимые принадлежности, Николай увидел справа, у окна, чертежный стол, тоже полностью оборудованный. Очевидно, тут уже поселился какой-то инженер.

— Ничего не понимаю! — сказал Николай. — Кто же тут живет?

— Постойте, постойте, дорогой мои, — Ридан потащил его дальше. — Это комната — раз. Теперь сюда. Тут — комната два.

Они вошли в спальню. Потом в столовую. Небольшая прихожая, откуда вела лестница вниз, к подъезду новой части дома, отделяла квартиру от разных подсобных помещений. Около кухни оказалась еще одна жилая комната.

Людей в квартире не было.

— В чем дело, Константин Александрович, где хозяева?

— Хозяев нет. Тут… никто не живет.

— Как никто? А все эти вещи кому принадлежат? Чертежное оборудование, постель, мебель, посуда?.. А-а-а! Понял…

Николай отвернулся, опустил голову. Шквал горестных мыслей потряс его.

— А — что? — спросил Ридан.

— Анна Константиновна… выходит замуж?

Ридан внимательно посмотрел на инженера.

— Ничего такого пока не случилось, Николай Арсентьевич. Не угадали. Квартира эта принадлежит… инженеру Тунгусову.

— Мне?!

— Вам. — Ридан вытянулся перед Николаем, опустил руки «по швам», говорил четко, отрывисто, отдавая рапорт. — Расположением комнат ведали мы с Анкой. Внутренним убранством — она. Организационной частью — она с Мамашей. Вопрос согласован с наркоматом. Средства отпущены в качестве премиальных за создание сушилки. Переселение назначено на сегодня. Наш грузовик ждет ваших распоряжений!

Николай отшатнулся.

— Позвольте! Сегодня я работаю… на передатчике… И вообще… для чего все это? У меня же есть квартира. И потом… есть ещё обстоятельства… Нет, нет, это невозможно!

Легкие шаги послышались в соседней комнате.

— Все обстоятельства учтены, Николай Арсентьевич, — зазвенел голос Анны.

Она вошла, улыбаясь, распространяя вокруг себя аромат зимней свежести. Бисерные нити тающего инея украшали каштановую прядь, выбивавшуюся из-под шапочки.

Не выпуская руки Николая, она стремительно увлекла его в отдельную комнатку, уютно обставленную мягкой мебелью. У небольшого столика раскинулось удобное кресло, кровать была покрыта теплым шерстяным одеялом.

— Все обстоятельства учтены, — повторила Анна. — Я думаю, тетя Паша будет чувствовать себя здесь хорошо.

Николай посмотрел на нее, потом на Ридана. Забота о «кормилице» глубоко тронула его. Да, это и было то обстоятельство, которое пугало Николая всякий раз, когда заходила речь о новой квартире. Он чувствовал, что тете Паше было бы тяжело расстаться с ним. Да и ему — огорчить ее, уйти, прельстившись лучшим жильем… Нет! Далекий от бытовых дел, он не мог найти выхода, придуманного теперь друзьями, и потому всякую мысль о переселении из сырой подвальной комнаты просто считал недопустимой.

— Атака организована солидно, — шутил между тем Ридан. — Рекомендую сдаваться без сопротивления.

Действительно, теперь сопротивляться не было смысла. Николай схватил своими широкими ладонями руки Анны и Ридана и крепко сжал их.

— Не знаю, как мне благодарить вас! Придется сдаться.

Ридан торжествовал.

— Не воображайте только, что я рад именно вашему соседству, — продолжал он шутить. — Все это проделано совсем не из-за вас, а из-за тети Паши. Наконец-то в нашем доме будет настоящая хозяйка, а не эти… пигалицы, которые думают, что их главная задача состоит в том, чтобы никогда не быть дома!

Приняв решение, Николай действовал без промедления. Он начал с того, что залез на крышу, установил мачты и протянул коротковолновую антенну. Потом сделал ввод в окно своего кабинета, подготовил радиостол.

На другой день были перевезены вещи — несколько ящиков из-под лабораторной посуды, наполненные книгами и электротехническим «барахлом», как называл Николай все те материалы, инструменты, приборы, которые много лет уже собирались им, накоплялись и могли бы составить универсальный комплект оборудования для радиотехнической лаборатории-мастерской.

Все остальное было покинуто. Не без сожаления расстался Николай со своей старенькой книжной полкой, со столами, с простой железной кроватью, на которой в беспокойные ночи исканий зарождались и оформлялись многие его идеи… Один из столов, почерневший и весь изрезанный, но крепкий еще и такой удобный для слесарных работ, он все же не смог оставить и определил ему место в мастерской.

Тетя Паша приехала в кабине грузовика. Она подождала у машины, пока внесли вещи, потом поднялась, провожаемая Анной, наверх. Тут ее встретил Ридан и целый час не отходил от новой хозяйки. Он водил ее по комнатам обеих квартир, показывал всякие достопримечательности, и едва ли не самым заветным желанием его было открыть дверь в «свинцовую» лабораторию, когда они проходили через коридор института.

Однако новая кухня заинтересовала тетю Пашу больше всего. Тут действительно было что посмотреть хозяйке. Ридан позаботился о том, чтобы здесь все было оборудовано новейшими усовершенствованиями кухонной техники. И теперь он упивался плодами своего замысла, увлеченно следя за выражением лица тети Паши. Она, по его просьбе, ставила сковородку на ребристый кружок холодной плиты, И через несколько секунд сковородка почти раскалялась. Ридан поднимал сковородку, и под ней никакого огня не оказывалось. Он ставил кастрюлю с водой, и вода закипала через несколько минут. Потом он объяснял, как посуда, становясь на кружок плиты, сама включает ток, как нагревается этим током тонкая спираль под кружком.

Изящные машинки, прикрепленные к стене над удлиненным столом, приходили в движение от поворота выключателя. С потрясающей скоростью они перемалывали мясо, готовили фарш, обмывали, очищали и резали овощи, взбивали яичные белки и желтки, наконец, мыли и высушивали посуду, — словом, делали все то, что обычно делают в кухне человеческие руки. Тонкие подвижные шланги, свисавшие над столом и над плитой, позволяли легко наполнять сосуды водой любой температуры, не сдвигая их с места. Кухонные отбросы и всякий мусор поглощал блестящий откидной приемник в стене.

На лице тети Паши, обычно неподвижном и спокойном, по мере появления новых кухонных чудес, все шире расплывалась какая-то особенная, растерянная улыбка. Профессор ждал слов. Но слова не шли с языка Прасковьи Гавриловны.

— Ишь ты! Это что!.. — только и шептала она, покачивая головой.

Приемник мусора доконал ее. Она поняла, что тут не нужно будет ходить на помойку, и беспомощно посмотрела на Ридана.

— Ну что т-ты скажешь!

* * *

Облучение первых проб мяса началось весной. Николай досадовал: слишком много времени ушло на подготовительную работу. Но он знал, что успех в решении всякой научной проблемы зависит от тщательности исследования, и Ридан всячески поддерживал его в этом.

Тончайшая техника, созданная Николаем и Виклингом, неотступно сопровождала работу, начиная от прибора, который автоматически нарезал абсолютно одинаковые по весу кусочки мяса и кончая экспонометром, определявшим любые дозы времени облучения. Весь процесс был предельно автоматизирован. Человеческие руки не прикасались к пробам. Даже самый анализ этих проб, после того, как они были выдержаны в термостатах, производился почти без помощи рук. Люди только управляли, проверяли и записывали.

И все-таки работы было много. Николай гнал пробы сначала десятками, потом сотнями, до тысячи проб в день. Ленты конвейеров, похожие на пулеметные ленты, поставленные вертикально, не останавливаясь, скользили двумя большими замкнутыми кольцами вокруг генераторов. Пробирки вставлялись в эти ленты на ходу, входили в поле высокой частоты и затем на ходу же выталкивались из своих гнезд и поступали в термостаты.

Одно кольцо вращалось быстро и непрерывно, другое шло медленно, толчками.

Ровно сорок восемь часов каждая пробирка с облученным кусочком мяса выдерживалась в термостате при температуре в тридцать градусов выше нуля. Затем она поступала в лабораторию Ридана.

В большой комнате тридцать шесть лаборантов сидели молча один около другого, определяя степень распада ткани по количеству появившегося в пробе аммиака, аминокислот, и следя за развитием микробов, успевших поселиться в кусочках мяса.

Все это тщательно записывалось. Когда кончался день, Ридан и Тунгусов в кабинете рассматривали и обсуждали записи. Материала для размышлений было сколько угодно.

Мясо все же упорно разлагалось после облучения. Строго соблюдая заранее намеченную систему исследования, Николай менял волны, менял продолжительность облучения, но мясо продолжало разлагаться, и гнилостные бактерии размножались в нем лишь несколько медленнее, чем в контроле.

Казалось бы, ясно: действенный диапазон волн еще не нащупан и нужно продолжать двигаться дальше. Но было одно обстоятельство, которое наводило на размышления: степень распада мяса не была постоянной. Она все время колебалась, то увеличиваясь, то уменьшаясь в пределах сотых долей процента, причем эти колебания сопровождали почти каждое изменение условий облучения. Сначала исследователи не обращали внимания на эти ничтожные отклонения, относя их за счет случайных обстоятельств и ожидая более заметных результатов облучения. Однако, осторожный, опытный исследователь Ридан скоро восстал против такой позиции.

— Какие такие «случайные обстоятельства»! — с обычной экспансивностью напустился он однажды на Тунгусова, как будто именно он один был виновником этого заблуждения. — Чепуха! При нашей точности работы не должно быть никаких «случайностей».

Николай уже знал, что означают подобные выпады профессора. Он сразу схватил мысль: ничтожные колебания в степени разложения мяса были не случайны — в них-то и надо искать закономерность.

— Ладно. Проверим, — ответил он. — Завтра дам всю серию проб только в двух повторяющихся вариациях.

На следующий день каждый из его генераторов излучал только две волны: час — одну, час — другую, потом снова первую и снова вторую. «Случайные обстоятельства» могли быть связаны с некоторым разнообразием в структуре мяса, с неточностью настройки. Теперь это должно было выясниться.

Пробирки отправились в термостат.

А вечером Николай взял у Ридана книгу записей и засел в своем кабинете. Он понял, что профессор прав. Значит, надо иначе действовать. Навыки инженера подсказали ему правильный путь…

Он распахнул окно в сад. Нежная листва только что распустившейся липы, освещенная верхней лампой из кабинета, тихо и таинственно шевелилась под самым окном. Изумрудная молодая крона, как подножье холма, заросшего кустарником, поднималась и уходила из полосы света куда-то вверх, во мрак других темных древесных громад, застилавших небо. Неверными струйками прорывались в комнату знакомые с детства, не покорившиеся городу, могучие запахи земли, листвы, природы… «Какая чудесная нынче весна!» — подумал Николай и удивился. Впервые за много лет городской жизни, он заметил, почувствовал ее именно теперь, когда так решительно изменилась его жизнь, казалось бы совсем в другую сторону, — прочь от природы! Да, много перемен… Новые победы, принципы работы, новые люди совсем иного масштаба, — Ридан, нарком… Он перешел из старенькой подвальной комнаты-одиночки в квартиру на втором этаже с этим светлым, спокойным кабинетом… Разве он добивался этих знакомств, этой квартиры! Даже не думал о них никогда. Это пришло. Наступила новая фаза в его жизни; он поднялся на второй этаж раньше, чем перебрался сюда…

Ридан… Сближение с ним значило больше, чем простое сотрудничество. Оно перерастало в дружбу, пожалуй. Больше: они сливались в одно целое. Два человека «соединили головы в одну», как предлагал профессор в самом начале их знакомства. Николай решал задачу более сложную, чем он мог решить сам. И Ридан — тоже… И никогда еще Николай не ощущал такой творческой бодрости, уверенности в своих силах.

Лёгкий ветерок снова тронул листву за окном, и тотчас, как строку стихов, повторил Николай — «какая чудесная нынче весна»!

Что-то было в ней еще — скрытое, влекущее, беспокойное.

Может быть в ней, может быть в самом сердце задумавшегося у окна человека.

* * *

Через два дня, закончив очередной цикл облучения, Николай поспешил в лабораторию к Ридану. Тот встретил его, торжествующе потрясая своей огромной книгой записей.

— Анализы проверочной серии закончены. Смотрите! — он провел пальцем по рядам итоговых цифр, обозначавших степень распада. — Вот результаты первой волны, самой короткой. Видите, все цифры одинаковы до сотых долей процента! А вот вторая волна: распад иной, но тоже во всех повторениях одинаковый, несмотря на то, что генератор каждый раз настраивался наново и пробы мяса менялись Ясно: никакие не «случайные обстоятельства», а прямое влияние волны и экспозиции. Правда, закономерности пока не видно, но она должна быть, ее надо найти!

Николай молча выслушал профессора, подумал немного.

— Вы, конечно, правы, Константин Александрович. Придется несколько изменить план: будем в течение нескольких дней работать одной и той же волной при разных экспозициях, а потом каждую экспозицию исследуем при разных волнах.

Ридан нахмурил лоб.

— Позвольте, но ведь этак нам придется, пожалуй, несколько лет искать закономерность. Да и зачем? Ведь если, скажем, при уменьшении волны распад белка закономерно увеличивается или уменьшается…

— Закономерно, но не прямолинейно, — перебил Николай. — Я вот к чему пришел, Константин Александрович. По-видимому, все явления биологического порядка, связанные с волновыми процессами, изменяются волнообразно. Пожалуй, так и должно было случиться в истории развития. Живое тело не может быть жестко связанным с любыми внешними условиями, оно должно располагать какой-то свободой выбора в некоторых пределах. Физически это и будет означать, что его реакции на всякое изменение условий меняются волнообразно, как бы подыскивая для себя какой-то оптимум… — Николай вдруг смущенно взглянул на Ридана. — Вот… видите… какое нахальство… залез к вам, в биологию; наверное все это очень наивно…

— Дальше, дальше, Николай Арсентьевич… Что вы! Это очень интересная мысль! Что же следует?

— Следует, что мы неправильно ищем нашу волну. Почему распад у нас прыгает то вверх, то вниз, когда мы меняем волну только в одном направлении и равными «шагами»? Да потому, что он сам колеблется волнообразно. Вот так… — Николай развернул чистый лист миллиметровки и быстро начертил на ней правильную волнообразную линию — синусоиду. Потом взял циркуль, раздвинул его и показал Ридану. — Это «шаг» наших волн, взятый произвольно. Вот мы идем, как слепые по этой невидимой кривой распада, нащупывая его степень. Смотрите, что получается. Тут мы попадаем на взлет. Следующий шаг приходится чуть ниже. Еще. Еще ниже. А теперь выше. Опять ниже. Снова повышение распада… Видите, какая ерунда! И какой бы шаг мы не избрали, всегда будем получать эти колебания, которые никак не отражают действительных изменений распада… Значит придется пожертвовать некоторым временем, остановиться на одной, произвольной волне, чтобы выяснить влияние дозы облучения, и затем исключить ее. Мощность оставим пока постоянной. Я думаю, потребуется максимум месяц, чтобы найти закономерность Тогда поиски волны и других условий, при которых распад прекратится вовсе, займут очень немного времени.

— Что ж, очевидно, вы правы, — согласился Ридан. — Тут вам и книги в руки. Признаться, я не очень хорошо разбираюсь в ваших волновых процессах… — Он усмехнулся как-то успокоенно. — И знаете, с тех пор, как мы работаем вместе, меня это обстоятельство совсем перестало тревожить!..

Еще месяц промчался в напряженной работе. Николай, по-прежнему забывая себя, увлеченно преследовал намеченную цель. По-прежнему не хватало суток. Закончив облучение пробирок, он спускался вниз в свою радиотехническую лабораторию. Тут было его царство, где господствовали законы физики — такие ясные и твердые, когда они не вторгались в чуждую ему «страну живой материи». Все тут было близко и знакомо — задачи, методы, приборы, инструменты, материалы, язык, на котором говорили люди, так легко, с полуслова понимая друг друга. Да и сами люди. Штат своей лаборатории Николай набрал запросто, из числа известных ему радиолюбителей, следовательно, энтузиастов: он хорошо знал, кто ему нужен здесь, в этом удивительном ридановском учреждении. А главными помощниками его стали давнишние друзья-коротковолновики Толя Ныркин и Володя Суриков, — те самые, с которыми он в свое время начал эксперименты с ультракоротковолновым телефоном в столице.

В этом маленьком царстве энтузиастов уже появились ростки нового сооружения — детали большого генератора для консервирования целых мясных туш. Посоветовавшись с друзьями, Николай смело пренебрег обычным порядком и начал эту работу, еще не решив задачу в лабораторном масштабе. Но он был уверен теперь, что решит ее, знал общие контуры решения. А они позволяли приступить к созданию будущего сооружения, которое уже получило точное название: «консерватор».

Вечером Николай брал у Ридана книгу анализов и уходил в свой кабинет. Цифры распада живого вещества превращались в точки на большом листе клетчатой бумаги. Начинались поиски кривой, которая соединила бы эти точки. Она упорно не хотела обнаруживаться. Она обманывала и кривлялась, неправдоподобными взмахами проскальзывала мимо точек, исчезала вовсе, оставляя пустые участки. Но каждый день приносил новый лист, новые точки и новые кусочки кривой; они складывались, заполняли прорывы.

Занятия эти прекращались на время, когда священный долг коротковолновика-любителя звал Николая к передатчику. Новый круг интересов вступал в действие. Может быть, это был отдых. Откинувшись на спинку кресла, близко придвинутого к столу, закрыв глаза, Николай исчезал в эфире. Здесь, в своем кабинете, в этом особняке-институте, он переставал существовать. Весь превратившись в слух и внимание, он носился над миром, метался из страны в страну, пронизывая призывным кличем своего «це-ку» прибой эфира и циклоны электрических бурь.

Тут разыскивал он знакомые голоса, идущие из комфортабельных кабинетов городов, из палаток путешественников и радиорубок, затерянных в океанах кораблей…

— 73!

— 73 es Dx! — приветствовали они друг друга, спеша к новым встречам.

А иногда нежный, слегка вибрирующий напев останавливал на миг стремительный полет Николая, и, опьяненный свободой, игриво бросал ему:

— 88!

— 88, y!, — узнавая женский почерк сигналов, уверенно выстукивал Николай.

И снова возвращался к волне, на которой обычно появлялся его немецкий друг…

Может быть, это был отдых. Но путешествия по эфиру часто кончались только к рассвету, а в восемь утра Николай всегда был уже в лаборатории. Огромное увлечение работой держало его на ногах, но силы падали, вечное напряжение мысли накопляло странное, незнакомое ему ощущение слабости. С трудом он заставлял себя утром подняться с постели, а когда случалось пораньше лечь спать, он долго не мог сомкнуть глаз, тщетно стараясь остановить вихрь мыслей, продолжавших тормошить утомленное сознание.

Однажды вечером, когда по строгому декрету Ридана все обитатели верхнего этажа собирались к столу, Анна, внимательно взглянув на Николая, заметила:

— Вы стали плохо выглядеть, Николай Арсентьевич. Вы нездоровы?

— Нет, как будто ничего. Плохо спал сегодня. Бессонница.

— А если «как будто», то, товарищ профессор, предлагаю вам обратить серьезное внимание на вашего коллегу. Мне известно, что он еще никогда в жизни не пользовался настоящим длительным отдыхом. Да и кратковременным тоже. Правильно, тетя Паша?

— Все правильно, Анюта, — охотно подтвердила та. — Сколько уж я говорила ему!..

— Между тем, насколько мне также известно, — продолжала Анна — уже больше года Николай Арсентьевич работает исключительно напряженно. Образ жизни ведет неправильный, нездоровый. Спит мало. Вчера лег в три. Неудивительно, что началась бессонница. Если так будет продолжаться, то Николай Арсентьевич свалится и…

Это «и» с выразительным многоточием было адресовано прямо Ридану. Анна замолкла.

Николай улыбаясь ждал, что будет дальше.

Профессор внимательно поглядел на Николая и задумался. Слова Анны испугали его. В самом деле, это могло окончиться плохо. Ему стало страшно от этой мысли. Он сам работал с таким же увлечением, как Николай, так же нетерпеливо ждал наступления каждого следующего дня, но это не был безудержный азарт молодости, какой владел Николаем. Его увлечение держалось в рамках давно и крепко укоренившегося распорядка дня, отдыха и работы. Он привык к этому и не замечал переутомления своего молодого друга. К тому же Николай никогда не болел, никогда ни на что не жаловался; его крепкий организм, казалось, вообще не был способен поддаваться каким бы то ни было недугам.

Как-то, еще зимой, Анна и Виклинг, вернувшись с катка возобновили обычные попытки привлечь Николая к спорту.

— Мне спорт не нужен, — полушутя отбивался Николай. — Я здоров, как бык. Я уже лет двадцать пять ничем не болел. И знаете почему? Меня покойная мать «отучила» болеть. В детстве, когда я заболевал, она укладывала меня на печь, ставила рядом горячий горшок с только что запеченной кашей и накрывала всю эту комбинацию тулупом. Мне и сейчас, при одном воспоминании об этом зверском способе лечения, становится жарко. Я совершенно изнемогал, задыхался, истекал потом. Горшок обжигал меня до пузырей. Не знаю, почему я не умер. Наоборот, это помогало! Но я воспринимал это истязание не как метод лечения, а как страшное наказание за болезнь, а самое заболевание — как тяжкий грех, как какой-то недостойный поступок, которого нельзя допускать. Вот я и перестал болеть…

Все смеялись. Ридан, глядя на дочь, многозначительно поднимал палец.

— Хорошо, — снова наступал Виклинг. — Положим, спорт, как источник здоровья, вам не нужен. Но разве плохо обладать свежестью, физической силой, чувствовать свои мускулы! Неужели вы даже не делаете гимнастики по утрам?

— Нет, не делаю.

Виклинг пристально посмотрел на осунувшееся, бледное лицо Николая.

— Если нет упражнения для мышц, они становятся вялыми слабыми. Я каждое утро…

Николай начинал злиться.

— Значит, у вас плохие мышцы, если их каждое утро нужно… подбадривать…

Виклинг самодовольно улыбнулся.

— Давайте попробуем?

Они сели к углу стола друг против друга и упершись локтями правой руки в стол, соединили кисти, поднятые вверх. Каждый должен был стараться положить руку противника. Окружающие с интересом следили за поединком.

— Погодите, — остановила их Анна, — давайте условимся: если Николай Арсентьевич будет побежден, он завтра же отправляется с нами на каток.

— Идет! — согласился Николай. — А в противном случае?

— В противном случае Альфред завтра лишается этого права. Начинайте.

Медлительный в своих движениях, неискушенный в тактике состязаний, Николай не успел еще принять надлежащую позу, как Виклинг неожиданным рывком пригнул его руку к столу. Это произошло так быстро, победа казалась такой легкой и несомненной, что все весело рассмеялись.

Николай вспыхнул.

— Я думаю, что мы пробуем физическую силу, а не… проворство рук, — зло сказал он.

— Повторить, повторить! Не считается! — вмешалась Анна, видя, что положение обостряется.

Они снова соединили руки.

— Теперь вы готовы? — демонстративно спросил Виклинг. Очевидно, он хорошо знал, что значит в состязании вывести противника из равновесия. И опять стремительным усилием он нажал на руку Николая.

Рука эта чуть качнулась, но осталась на месте. Виклинг не ожидал встретить такое сопротивление. Он еще раз повторил маневр, удвоив нажим. Это было максимальное напряжение его мускулов. Теперь он ясно почувствовал, что с таким же успехом мог бы попытаться сдвинуть с места каменную стену. Мускулы Николая как бы налились свинцом, стали массивными и неподвижными. Он не нападал, только оборонялся, прощупывая силу противника.

Виклинг изменил тактику. Он прекратил атаки и, продолжая нажимать, решил дождаться, когда рука Николая устанет. Но было уже поздно, он сам потратил слишком много сил на свои агрессивные выпады. Он покраснел от напряжения, на лбу его вздулась жила.

— Сдаетесь? — спокойно спросил Николай.

— Вы сначала победите, а потом…

— Потом, собственно, не о чем будет спрашивать. Ну, держитесь, «иду на вы»…

Николай нажал. Секунды две продолжалось плавное и неотразимое движение вниз, до тех пор, пока рука Виклинга тыльной стороной кисти бессильно легла на скатерть…

Виклинг объяснил свое поражение так: он ошибся в тактике. Он слишком уверен был в слабости противника и растратил силы на первые, неверно рассчитанные нажимы.

— Тогда давайте попробуем еще. Измените вашу тактику, — предложил Николай.

Виклинг вынужден был согласиться.

Теперь они скрестили над столом левые руки.

— Считайте до трех, Анна Константиновна, — сказал Николай. И добавил: — с любой скоростью.

И когда Анна сказала «три», рука Виклинга покорно опустилась на стол…

После ухода Виклинга к Ридану пристали Анна и Наташа, которая особенно радовалась победе Николая: втайне она по-прежнему недолюбливала Виклинга; он был для нее все так же сложен и непонятен.

— Как же так? — недоумевали девушки. — Выходит, что спорт не нужен?

— Нет, вы не правы, — заговорил с жаром Ридан, обращаясь к Николаю. — Работа мышц нужна организму так же, как пища, как кислород. Без движения человек не может существовать: он погибнет, потому что работа мышц дает энергию тысячам других внутренних функций, необходимых для жизни, для того, что называется здоровьем. Это особенно ярко проявляется у животных. Вспомните, как мечутся из угла в угол волк, лиса — да почти все звери, заключенные в клетку, вспомните белку в колесе. Каждому животному нужно совершать определенное количество движений, чтобы поддерживать организм в порядке. Недостаток движения, как и недостаток пищи, приводит к медленно наступающим серьезным нарушениям в работе всего организма. Мускулы у человека в порядке, но работают они мало. И вот оказывается, что кишечник начинает пошаливать, человек становится раздражительным, появляются головные боли или начинается бессонница. Это уже плохо. Баланс нарушен, восстановить его не так просто. Вот почему человеку, лишенному необходимого количества движения, нужен спорт, нужна гимнастика. Иначе он рано или поздно станет инвалидом. Советую вам подумать об этом, Николай Арсентьевич. А что касается вашей победы над Виклингом, то она свидетельствует только о том, что вы обладаете от природы очень крепкой мускулатурой, а Виклинг, если бы не занимался своими упражнениями, был бы, очевидно, еще слабее…

Теперь, когда Анна обратила внимание отца на состояние здоровья Николая, Ридан всполошился не на шутку. Он учинил Николаю строжайший медицинский осмотр.

В операционной были приведены в действие сложные ридановские аппараты. Они обвили своими гибкими щупальцами обнаженное тело, мягко прильнули к груди, к спине. Впервые в жизни Николай услышал биение собственного сердца и шум легких. Во много раз усиленные знакомыми ему приборами, эти таинственные звуки наполняли всю комнату, казались чужими и страшными. Ридан стоял неподвижно и слушал. Он понимал этот язык человеческого тела. Каждый отзвук, каждый шорох и тон говорили ему, как работает самый сложный в природе аппарат.

Потом какие-то оптические трубки уставились в глаза Николая. Они заглядывали внутрь глазного яблока, скользили по сетчатке. Ридан ощупывал, сжимал тело Николая, находил какие-то нервные узлы, щекотал его, ударял, царапал.

Профессор то восхищался, то озабоченно покачивал головой. Диагноз был в общем неутешителен.

— Ну и конституция! Я еще не встречал такого могучего организма, такой прочности конструкции. Но нервы крайне истощены. Переработали головой, Николай Арсентьевич, баланс нарушен. Голова требует отдыха, а тело — движения.

— Может быть заняться спортом? — иронически спросил Николай.

— Можно и спортом, но работу надо оставить, хотя бы на время. Иначе вам придется прекратить ее независимо от вашей воли.

Несколько минут длилось молчание. Ридан искал компромисса, понимая, что сейчас немыслимо заставить инженера бросить работу, и внутренне соглашаясь с ним.

— Вот что, — нашел он, наконец, — вам надо разгрузиться. Давайте поставим кого-нибудь из ваших техников на облучение. В конце концов, не так уж необходимо именно вам торчать целыми днями у генераторов.

— Нет, нет! — Николай как будто испугался. — Сейчас это невозможно, никак невозможно… У меня другое предложение: дайте мне еще три дня. Ничего не случится, я чувствую себя достаточно хорошо. А за это время у меня окончательно выяснится методика дальнейшего исследования.

Профессор нехотя согласился.

Николай был доволен собой, он удачно вывернулся из опасного положения. А главное, он не проговорился! Отдых… Ха!.. Интересно, как бы Ридан решился настаивать на передышке, если бы он знал, как обстоит дело…

Николай улизнул в свой кабинет, плотно запер за собой дверь и нетерпеливо склонился над большой чертежной доской. Еще вчера он нашел, наконец, этот «шаг волн». Сложные волнообразные кривые уже подчинялись закону: три математические формулы определяли их спады и взлеты на пятнистом от бесконечных стираний резинкой поле миллиметровки. Теперь оставалось проверить в последний раз.

Пользуясь найденными формулами, он прочертил еще несколько взмахов этих кривых, обозначающих колебания степени распада ткани, в зависимости от изменения волны, экспозиции, мощности. Так! Довольно. На этой вертикали указаны условия, при которых он облучал мясо два дня назад. По чертежу степень распада тут должна быть 68, 53 процента. Сегодня анализы готовы, вот результаты. Он раскрыл книгу ридановских записей и сразу привычным взглядом скользнул по последней графе, быстро закрыв от самого себя пальцами низ страницы. 68, 50… 68, 57… 68, 55… Верно. Верно! Потом раскрыл конец записи. Там косым ридановским почерком была выведена средняя из всей серии: 68, 53 процента.

Сердце усиленно билось. Он закурил, зажмурил глаза, откинулся в кресле. Всё это были акты насилия над собой, может быть, продиктованные слабостью, каким-то враждебным началом, незаметно и хитро поселившимся в нем. Хотелось другого: вскочить, двигаться, говорить. Черт возьми, ведь, собственно говоря, решена сложнейшая проблема, найден закон! Да, эти формулы кривых определяют закон… сохранения ткани. Профессор утверждает, что ткань, которая еще не начала разлагаться, может жить. Значит, закон сохранения жизни?! Есть закон сохранения энергии, сохранения материи. Закона сохранения жизни до сих пор не было…

Усилием воли Николай сдержал расходившиеся мысли. Ладно, это не его дело. Его задача скромнее: нужно консервировать мясо. И никакого «закона» пока еще нет, простая закономерность: при таких-то условиях облучения мясо через двое суток разлагается до такой-то степени. Вот и все. Нет, не все, черт возьми! Ведь теперь можно решить такую задачу: а при каких условиях степень распада будет равна нулю, то есть мясо вовсе не разложится?

Николай погрузился в вычисления. Это была сложная математическая работа, в которой приходилось оперировать отвлеченными величинами, не выражающими ни координат кривых, ни степени распада. То, что раньше предполагалось искать практической работой на генераторах, теперь Николай определял математикой. Он искал диапазон, в котором должны заключаться нужные условия.

Наконец вычисления были закончены. Николай укрепил на доске свежий лист миллиметровки и стал чертить…

…За дверью, в столовой, еще слышалось движение, изредка раздавались голоса. Это Анна и Наташа, как всегда в это время года, готовились к экзаменам. Николай поймал себя на том, что он, как школьник, старается работать тихо, чтобы не выдать своего бодрствования. Он усмехнулся, громко чиркнул спичкой, закуривая, потом встал, небрежно сдвинув кресло, со стуком распахнул окно.

Густые, темные уже и высокие побеги липы теперь напоминали лес, дремучий и сказочный, осыпанный мерцающими блестками росы.

В дверь осторожно постучали, и Николай открыл.

— Опять! — укоризненно произнесла Анна.

— Опять… — бессмысленно повторил Николай, думая о том что теперь он уже не в состоянии молчать о своей победе. — Бросьте, Анна Константиновна, заботиться обо мне. Идите сюда. Наташа тоже. — Он тихо прикрыл за ними дверь. — Ну, товарищи, победа! Я сейчас решил нашу задачу. Смотрите… Вот это — кривая распада в зависимости от изменения волны. Эта — от экспозиции. Третья — от мощности. Тут, смотрите, все три кривые пересекаются в одной точке. Она лежит на линии нулевого распада. Это узел таких условий облучения, при которых мясо не будет разлагаться! Завтра я настраиваю генератор по этим данным, а еще через два дня профессор получит пробирки из термостата с совершенно свежим мясом. Представляете, что будет, когда лаборанты перестанут находить распад? Никаких процентов! Ноль!

— А сейчас у вас сколько?

— Шестьдесят восемь с половиной.

— Значит, отец и не подозревает об этом?

— Нет конечно!

Они составили план действий. Профессор ничего не должен знать. Сюрприз будет неожиданным.

С этого дня события стали нарастать, нагромождаться одно на другое. Каждый день приносил что-нибудь новое. Тихий с виду ридановский особняк, всегда кипевший внутри напряженной жизнью, теперь был похож на котел, готовый взорваться от клокочущих в нем событий.